Миллер Уолтер Майкл. Гимн Лейбовичу

   Еще один грузовик тащил всего одну "каменную" статую - вероятно, сделанную из армированного пластика - и квадратную плиту, на которой она, очевидно, должна быть установлена. Статуя лежала на боку, поддерживаемая деревянным каркасом и прокладками из упаковочного материала. Он мог видеть только ее ноги и протянутую руку, которая выступала из упаковочной соломы. Статуя была длиннее, чем кузов грузовика; ее босые ноги выступали за задний борт. Кто-то прицепил красный флажок к одному из ее больших пальцев. Зерчи был озадачен. Зачем было занимать грузовик статуей, когда лучше было бы загрузить его едой? Он продолжал следить за людьми, поднимающими вывеску. В конце концов один из них отпустил свой конец доски и взобрался на лесенку, чтобы подправить верхние кронштейны. Вывеска наклонилась и Зерчи, вытянув шею, чтобы лучше ее разглядеть, ухитрился прочитать:
   ЛАГЕРЬ МИЛОСЕРДИЯ № 18
   ЗЕЛЕНАЯ ЗВЕЗДА
   ПРОЕКТ "ЖЕРТВЫ БЕДСТВИЯ"
   Он поспешно снова перевел взгляд на грузовики. Керамика! Теперь он вспомнил. Однажды он проезжал мимо крематория и видел людей, сгружавших с машины такие же урны, с теми же самыми фирменными знаками. Он повернул бинокль, разыскивая грузовик с огнеупорным кирпичом, но тот уже отъехал. Наконец, он обнаружил его - грузовик стоял за парком. Кирпичи были разгружены возле большого красного двигателя. Он снова обследовал двигатель. То, что на первый взгляд ему показалось бойлером, теперь выглядело похожим на печь или топку.
   - Evenit diabolis! [Дьявол явился (лат.)] - проворчал аббат и направился к лестнице.
   Он отыскал доктора Корса в его передвижной установке на внутреннем дворе. Тот прикреплял проволокой желтую карточку к лацкану пиджака какого-то старика, говоря ему при этом, что он может отправиться на время в лагерь для отдыха под присмотром медперсонала, но с ним будет все в порядке, если он будет следить за собой.
   Зерчи стоял со скрещенными руками, покусывая губы и холодно наблюдая за врачом. Когда старик ушел, Корс осторожно поднял глаза.
   - Что?.. - Он увидел бинокль и изучающе посмотрел на выражение лица Зерчи. - Да, я ничего не мог поделать с этим, ровным счетом ничего.
   Аббат несколько секунд пристально разглядывал его, затем повернулся и вышел. Он зашел в канцелярию и велел брату Пату вызвать самого главного чиновника Зеленой Звезды.
   - Я желаю, чтобы они покинули окрестности аббатства.
   - Я опасаюсь, что ответ будет подчеркнуто отрицательным.
   - Брат Пат, вызовите мастерскую и велите брату Лафтеру подняться сюда.
   - Его нет там, домине.
   - Тогда пусть пришлют ко мне плотника и художника. Есть же там кто-нибудь.
   Через минуту вошли два монаха.
   - Я хочу, чтобы вы немедленно изготовили пять легких плакатов, сказал он им. - Я хочу, чтобы они были с хорошими длинными ручками. Они должны быть достаточно велики, чтобы их можно было прочитать за квартал, но в то же время достаточно легкими, чтобы человек мог нести их несколько часов, не валясь с ног от усталости. Можете вы сделать такие?
   - Конечно, мой господин. Что должно быть на них написано?
   Аббат Зерчи написал.
   - Сделайте их большими и яркими, - сказал он им. - Пусть они бросаются в глаза. Это все.
   Когда они ушли, он снова вызвал брата Пата.
   - Брат Пат, идите и найдите мне пять молодых и крепких послушников, желательно, с комплексом мученичества. Скажите им, что они, возможно, претерпят то же, что претерпел некогда святой Стефан.
   "А я могу претерпеть еще худшее, - подумал он, - если в Новом Риме узнают об этом".
   28
   Вечерню уже отслужили, но аббат все еще был в церкви, в одиночестве преклонив колени в вечерних сумерках.
   "Domine, mundorum omnium Factor, parsurus esto imprimis eis fillis aviatibus ad sideria caeli quorum victus dificilior..." [Господи, Создатель всей вселенной, охрани прежде всего сих сыновей Твоих на их трудном пути по пустыне звездного неба... (лат.)]
   Он молился за группу брата Джошуа - за людей, которые отправились, чтобы сесть на звездолет и подняться к небесам в момент величайшей неуверенности, с какой когда-либо сталкивался человек на Земле. За них следовало неустанно молиться, ибо никто так не подвержен болезням, поражающим дух, третирующим веру, изводящим уверенность и терзающим мозг сомнениями, как странники. Здесь, на Земле, совесть была их наставником и надсмотрщиком, но вне дома совесть одинока, она разрывается между богом и врагом человеческим. "Да пребудут они несовращенными, - молился он, - да не свернут с пути ордена."
   В полночь доктор Корс отыскал его и, молча кивнув, вызвал его из храма. Видно было, что врач измучен и совсем упал духом.
   - Я только что нарушил свое обещание! - заявил он вызывающе.
   Аббат помолчал.
   - Гордитесь этим? - спросил он наконец.
   - Не особенно.
   Он направился к передвижной установке и остановился в потоке голубоватого света, струящегося из нее. Его лабораторный халат был пропитан потом, рукавом он вытирал со лба пот. Врач смотрел на него с той же жалостью, с которой смотрят на проигравшего.
   - Мы, конечно, сейчас же уедем, - сказал Корс. - Я думал, что должен сказать вам об этом...
   Он повернулся, чтобы войти в передвижку.
   - Обождите минуту, - произнес священник. - Вы должны рассказать мне остальное.
   - Должен? - снова в его голосе проскользнули вызывающие нотки. Почему? Не потому ли, что вы можете угрожать мне огнем ада? Она очень больна, и ребенок тоже. Я ничего вам не скажу.
   - Вы уже сказали. Я знаю, кого вы имеете в виду. И ребенок, значит, тоже?
   Корс заколебался.
   - Лучевая болезнь. Ожоги от вспышки. У женщины сломано бедро. Отец погиб. Пломбы в зубах у женщины радиоактивны. Ребенок разве что не светится в темноте. Сразу после взрыва была рвота. Тошнота, анемия, фурункулы. Она ослепла на один глаз, а ребенок непрестанно плачет из-за ожогов. Трудно себе представить, как они перенесли взрывную волну. Я не могу ничего сделать для них, только направить в кремационную бригаду.
   - Я хочу их видеть.
   - Теперь вы знаете, почему я нарушил обещание. Я должен жить после этого наедине с самим собой, человече! Я не хочу жить как палач этой женщины и ее ребенка.
   - Приятнее жить как их убийца?
   - На вас не действуют разумные аргументы.
   - Что вы сказали ей?
   - "Если вы любите своего ребенка, избавьте его от агонии. Идите и как можно скорее примите милосердное забвение". Вот и все. Мы немедленно уезжаем. Мы закончили обследовать облученных и самых тяжелых из прочих больных. Для остальных не составит труда пройти пару миль. Больше нет ни одного случая критической дозы облучения.
   Зерчи отправился прочь, но потом остановился и снова повернулся к доктору.
   - Кончайте! - проревел он. - Кончайте и убирайтесь! Если я увижу вас снова... я не знаю, что я сделаю.
   Корс сплюнул.
   - Мне хочется остаться здесь ничуть не больше, чем вам видеть меня. Мы сейчас же уезжаем, благодарю.
   Он отыскал женщину в коридоре переполненного гостевого домика. Она лежала с ребенком на койке. Они забились под одеяло и вместе плакали. В доме пахло смертью и антисептиками. Она взглянула на его неясный силуэт, возникший на фоне яркого дверного проема.
   - Святой отец? - испуганно спросила она.
   - Да.
   - С нами все кончено. Видите? Видите, что они дали мне?
   Он не мог ничего видеть, но слышал, как она перебирала в пальцах бумажку. Красная карточка. У него не было голоса, чтобы говорить с ней. Он подошел и остановился у койки, порылся в кармане и извлек оттуда четки. Она услышала стук бусинок и вслепую протянула к ним руку.
   - Вы знаете, что это такое?
   - Конечно, святой отец.
   - Тогда возьмите их. Пользуйтесь ими.
   - Спасибо.
   - Перебирайте их и молитесь.
   - Я знаю, что я должна делать.
   - Не будьте соучастницей. Ради бога, дитя мое, не будьте...
   - Доктор сказал...
   Она оборвала фразу. Он ждал, что она скажет еще, но она молчала.
   - Не будьте соучастницей.
   Она по-прежнему ничего не ответила. Он благословил их и поспешно ушел. Женщина перебирала четки хорошо их знающими пальцами. Он не мог ей сказать ничего такого, чего бы она не знала.
   "Конференция министров иностранных дел на Гуаме только что закончилась. Не было опубликовано никакого совместного заявления. Министры возвращаются в свои столицы. Важность этой конференции и беспокойство, с которым весь мир ожидает ее результатов, вызывает у комментаторов уверенность в том, что конференция еще не окончена, а только прервана на несколько дней, чтобы министры иностранных дел могли проконсультироваться со своими правительствами. Прежние сообщения, утверждавшие, будто конференция была прервана из-за ожесточенных взаимных обвинений, были опровергнуты министрами. Премьер-министр Рекол сделал только одно заявление для прессы: "Я отправляюсь домой, чтобы поговорить с Регентским Советом. Но здесь такая прекрасная погода, что я, возможно, еще вернусь половить рыбу."
   "Десятидневный выжидательный период заканчивается сегодня, но многие считают, что соглашение о прекращении огня будет соблюдаться и впредь, поскольку альтернативой является взаимное уничтожение. Погибло два города, но следует отметить, что ни одна из сторон не ответила массированным нападением. Руководители Азии утверждают, что они предприняли лишь ответную меру, руководствуясь принципом "око за око". Наше правительство настаивает на том, что взрыв в Иту Ване не был вызван ракетой Атлантической Коалиции. Но по большей части в обеих столицах хранят таинственное и мрачное молчание. Было, конечно, и размахивание окровавленной рубашкой, несколько призывов к массированному отмщению, но это лишь проявление безысходной ярости из-за понесенных жертв, из-за того, что царствует и преобладает безумие. Ни одна из сторон не хочет тотальной войны. Оборона остается в состоянии боевой готовности. Генеральный штаб опубликовал заявление, почти обращение, в котором говорилось, что мы не используем против Азии самые худшие средства, если и Азия воздержится от этого. Но далее в заявлении говорится: "Если они используют "грязное" радиоактивное оружие, мы ответим тем же, причем с такой силой, что ни одно существо не сможет жить в Азии в течение тысячи лет."
   "Странно, но самое обнадеживающее сообщение пришло не с Гуама, а из Нового Рима, из Ватикана. Когда Гуамская конференция закончилась, сообщили, что папа Георгий перестал молиться за мир на Земле. В базилике отслужили две специальные мессы: "Exsurge quare obdormis", [Восстань, ибо спишь (лат.)] мессу против язычников, и "Reminiscere", [Помни (лат.)] мессу военного времени. Затем, как говорилось в сообщении, его святейшество удалился в горы для размышлений и молитв о справедливости".
   "А теперь несколько слов о".."
   - Выключите его! - простонал Зерчи. Молодой священник щелкнул выключателем приемника и уставился на аббата широко раскрытыми глазами.
   - Я не верю этому!
   - Чему? Сообщению о папе? Я тоже не верил. Но я слышал об этом и раньше. У Нового Рима было время для опровержения, но они не сказали ни слова.
   - Что же это значит?
   - Разве не ясно? Дипломатическая служба Ватикана работает. Очевидно, они послали сообщение о Гуамской конференции. И, очевидно, это сообщение ужаснуло нашего святого отца.
   - Какое предупреждение! Какой жест!
   - Это больше, чем жест, святой отец. Его святейшество не отслужил бы военную мессу только ради драматического эффекта. Кроме того, большинство людей подумают, что он имел ввиду "против язычников" по ту сторону океана, а "справедливость" - по нашу сторону. Или, если они лучше осведомлены, они будут и сами так думать.
   Он закрыл лицо руками, потом воздел их и опустил.
   - Спать. Что такое сон, отец Лехи? Вы помните? За эти десять дней я не видел человеческого лица без черных кругов под глазами. Я с трудом сумел немного вздремнуть прошлой ночью, потому что кто-то пронзительно кричал наверху, в домике для гостей.
   - Люцифер - не песочный человечек, это правда.
   - Что это вы уставились в окно? - резко спросил Зерчи. - Что это все интересуются небом? Если это придет, вы не успеете увидеть его до вспышки, а потом лучше и вовсе не смотреть. Прекратите. Это безумие.
   Отец Лехи отвернулся от окна.
   - Да, преподобный отец. Хотя я следил не за этим. Я наблюдал за канюками.
   - За канюками?
   - Их собирается великое множество, каждый день. Десятки канюков... и все кружат.
   - Где?
   - Над лагерем Зеленой Звезды, ниже по шоссе.
   - Тогда это не чудо. Просто у стервятников здоровый аппетит. Я пойду немного подышу воздухом.
   Во внутреннем дворе он столкнулся с миссис Грейлес. Она несла корзину помидор, которую опустила на землю при приближении аббата.
   - Я принесла вам кое-что, отец Зерчи, - сказала она ему. - Я смотрю, ваша вывеска снята, а за воротами стоят несколько бедных девочек, так что я решила, что вы не будете против визита старой торговки помидорами. Я принесла вам немного помидор, видите?
   - Спасибо, миссис Грейлес. Надпись снята из-за беженцев, с этим все в порядке. А по поводу помидор вам лучше повидаться с братом Элтоном. Он купит их для нашей кухни.
   - О, я не продаю, святой отец. Хе-хе! Я принесла их вам бесплатно. Вы ведь и сами раздали много еды беднягам, которых приютили. Так что эти бесплатные. Где мне положить их?
   - Временная кухня в... но нет, оставьте их здесь. Я прикажу кому-нибудь отнести их в домик для гостей.
   - Отнесу сама. Я тащила их в такую даль... - Она опять взвалила на себя корзину.
   - Спасибо, миссис Грейлес.
   Он повернулся, чтобы уйти.
   - Погодите, святой отец! - позвала она. - Минуту, ваше преподобие, только одну минуту вашего времени...
   Аббат подавил вздох.
   - Мне очень жаль, миссис Грейлес, но я вам уже говорил... - Он запнулся и посмотрел на лицо Рэчел. На мгновение ему показалось... неужели брат Джошуа был прав? Нет, конечно, нет. - Это... это дело вашего прихода и вашей епархии, и я не могу ничего...
   - Нет, святой отец, я не об этом! - воскликнула она. - Я кое-что еще хотела спросить у вас. - Да-да! Она улыбнулась! Теперь он был уверен в этом! - Не исповедаете ли вы меня, святой отец? Простите, что беспокою вас, но я отягчена своими грехами и хотела бы, чтобы вы исповедали меня.
   Зерчи заколебался.
   - А почему не отец Село?
   - Я скажу вам правду, ваше преподобие: потому что этот человек дает мне еще один повод для греха. Я собираюсь говорить серьезно с этим человеком, но стоит мне взглянуть на него, и я выхожу из себя. Благослови его Господь, но я не могу.
   - Если он вызывает у вас отвращение, вы должны прощать ему.
   - Прощаю, да, но на хорошем расстоянии. Он дает мне повод для греха. Я же говорю вам - я выхожу из себя, когда вижу его.
   Зерчи ухмыльнулся.
   - Ладно, миссис Грейлес, я выслушаю вашу исповедь, но у меня есть кое-какие неотложные дела. Встретимся в часовне Богородицы в половине первого. В первой кабине. Это вам подойдет?
   - Ай, благословение на вас, святой отец! - она радостно закивала головой. Аббат Зерчи мог поклясться, что голова Рэчел слабо вторит этим кивкам.
   Он прогнал от себя эту мысль и направился в гараж. Постулант выкатил ему автомобиль. Он взобрался в него, набрал на диске код места назначения и утомленно откинулся в кресле. Робот осторожно повел автомобиль к воротам. Проезжая ворота, аббат увидел на обочине девушку. С ней был ребенок. Зерчи нажал кнопку "Сброс", и автомобиль остановился. "Ожидаю" - сообщил робот.
   Девушка носила гипсовую повязку, - она охватывала ее бедро от талии до левого колена, - и опиралась на пару костылей и тяжело дышала. Каким-то образом она выбралась из домика для гостей и прошла через ворота, но, очевидно, дальше идти не могла. Ребенок держался за один из костылей и смотрел на движущиеся по шоссе машины.
   Зерчи открыл дверцу автомобиля и поспешно вышел из кабины. Девушка взглянула на него, но быстро отвела взгляд.
   - Почему это вы не в постели, дитя мое? - тихо спросил он. - Вам нельзя вставать, тем более с таким бедром. И куда вы собираетесь идти?
   Она слегка сдвинулась с места, и лицо ее исказилось гримасой боли.
   - В город, - ответила она. - Я должна идти. Это очень важно.
   - Но не настолько, чтобы никто не мог сделать это за вас. Я попрошу брата...
   - Нет, святой отец, нет! Никто, кроме меня, не сможет этого сделать. Я должна попасть в город.
   Она лгала. Он был уверен, что она лгала.
   - Хорошо, - сказал он. - Я отвезу вас в город. Я так или иначе заеду туда.
   - Нет! Я пойду сама! Я... - Она сделала шаг и задохнулась. Он успел подхватить ее, прежде чем она упала.
   - Даже если святой Христофор будет поддерживать ваши костыли, вы не дойдете до города, дитя мое. Пойдемте, я отведу вас назад, в постель.
   - Я должна идти в город! - со злостью крикнула она. Испуганный ребенок начал монотонно плакать. Она попыталась успокоить его, но потом сникла.
   - Хорошо, отец. Вы отвезете меня в город?
   - Вам вообще нельзя ходить.
   - А я говорю вам, что мне нужно идти!
   - Ладно-ладно. Давайте я помогу вам сесть... и ребенку...
   Ребенок истерически закричал, когда священник поднял его и усадил в автомобиль рядом с матерью. Он крепко вцепился в нее и возобновил свои монотонные всхлипывания. Из-за свободной влажной одежды и обожженных волос пол ребенка было трудно определить с первого взгляда, но аббат Зерчи решил, что это девочка.
   Он снова набрал код. Автомобиль дождался просвета в дорожном движении, а затем вывернул на шоссе, на среднескоростную трассу. Две минуты спустя, когда они приблизились к лагерю Зеленой Звезды, он перешел на более медленную трассу.
   Пятеро монахов маршировали перед палатками торжественной, одетой в капюшоны, линией пикета. Они ходили взад и вперед под вывеской лагеря милосердия, но старались не мешать при этом свободному проходу. На их свеженарисованных плакатах было написано:
   ОСТАВЬ НАДЕЖДУ
   ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ
   Зерчи намеревался остановиться и поговорить с ними, но у него в машине была девушка, и он довольствовался только наблюдением, пока они проезжали мимо. Их медленная траурная процессия в рясах и капюшонах производила желанный эффект. Но было сомнительно, что Зеленая Звезда будет настолько смущена этим, что перенесет свой лагерь. Недавно небольшая толпа хеклеров, [Хеклер - человек, прерывающий оратора критическими замечаниями, выкриками, вопросами] как стало известно в аббатстве, выкрикивала оскорбления и кидала камни в плакаты, которые несли пикетчики. На обочине дороге стояли две полицейские машины, несколько полицейских стояли рядом и с бесстрастными лицами наблюдали за происходящим. Поскольку толпа хеклеров появилась совершенно неожиданно, а полицейские машины - сразу же за ними, как раз вовремя, чтобы стать свидетелями того, как хеклеры пытались вырвать у пикетчиков плакаты, и поскольку официальный представитель Зеленой Звезды после этого пригрозил судебным постановлением, аббат предположил, что появление хеклеров было так же тщательно организовано, как и пикетирование, чтобы дать возможность чиновнику Зеленой Звезды получить судебное предписание. Вероятно, оно будет получено, но до удовлетворения запроса аббат Зерчи не собирался забирать послушников из пикета.
   Он бросил взгляд на статую, которую лагерные рабочие установили возле ворот, и невольно вздрогнул. Он узнал в ней одно из фотомонтажных человеческих изображении, созданных на основе массовых психологических тестов, во время которых испытуемым давали рисунки и фотографии незнакомых людей и задавали разные вопросы, например: "С кем из них вы бы хотели познакомиться?" или "Кто из них, по-вашему, станет прекрасным отцом?", или "Кто из них, по вашему, преступник?" Из этих тестов были выбраны "наиболее" или "наименее" предпочтительные лица, а затем с помощью вычислительной машины из массы результатов испытаний был смонтирован ряд "средних лиц", каждое из которых отражало усредненное мнение испытуемых.
   Эта статуя, как обескураженно отметил Зерчи, имела заметное сходство с некоторыми наиболее женоподобными изображениями, которыми посредственные или более чем посредственные художники искаженно представляли Христа. До отвращения слащавое лицо, пустые глаза, притворно улыбающиеся губы и руки, широко расставленные, словно для объятия. Бедра были широкими, как у женщины, грудная клетка намекала на наличие грудей, если только это не были складки плаща. "Господь наш, распятый на Голгофе, - тихо вздохнул аббат Зерчи, - вот как толпа представляет тебя!" Он с трудом мог представить эту статую говорящей: "Позвольте придти ко мне малым детям", и совсем не мог представить, чтобы она сказала: "Отрекшиеся от меня прокляты будут на вечный огонь", или изгнала из храма менял. "Какие вопросы, - подумал он, они задавали испытуемым, чтобы вызвать в воображении толпы это синтетическое лицо?" Это был всего лишь безымянный christus. [распятый (лат.)]
   Надпись на пьедестале гласила: "Успокоение". И Зеленая Звезда, конечно, должна была увидеть сходство с традиционным хорошеньким christus убогих художников. Но они взвалили его в кузов грузовика, прикрепили красный флажок к большому пальцу правой ноги и сходство стало трудно обнаружить.
   Девушка держала руку на ручке двери и смотрела на пульт управления автомобилем. Зерчи быстро набрал на пульте "Скоростная трасса". Машина снова помчалась вперед, и девушка отпустила дверь.
   - Сегодня много канюков, - тихо сказал он, глядя на небо через лобовое стекло.
   Девушка сидела, не выражая никаких чувств. Он посмотрел на выражение ее лица.
   - Вам больно, дочь моя?
   - Это не имеет значения.
   - Откройте эту боль небесам, дитя мое.
   Она холодно посмотрела на него.
   - Вы думаете, Богу это доставит удовольствие?
   - Если вы откроете ее, то да.
   - Я не могу представить себе Бога, которому доставляет удовольствие боль моего ребенка.
   Священник вздрогнул.
   - О, нет, нет! Не боль приятна Богу, дитя мое. Богу приятна стойкость души в вере, в надежде и в любви, несмотря на телесные страдания. Боль подобна отвратительному искушению. Богу не доставляют удовольствия искушения, которые терзают тело. Ему приятно, когда душа воспаряет над искушением и говорит: "Изыди, Сатана". То же самое и с болью, которая часто искушает нас отчаянием, гневом, потерей веры...
   - Не тратьте напрасно слов, святой отец. Я не ропщу. Жалуется моя дочка, но она не понимает вашей проповеди. Ей может быть больнее моего, но она не может вас понять.
   "Что я могу ответить на это, - подумал он оцепенело. - Сказать ей снова, что человеку была дана сверхъестественная нечувствительность к боли, но он утратил ее в Эдеме? Что ребенок - частица Адама и, следовательно... Это было правдой, но у нее больной ребенок, она сама больна и не хочет ничего слышать."
   - Не делайте этого, дитя мое. Только не делайте этого.
   - Я подумаю, - холодно ответила она.
   - Однажды, когда я был еще мальчиком, у меня был кот, - медленно начал аббат. - Это был большой серый кот с лапами, как у небольшого бульдога, голова и шея подстать, и такой наглый, что был похож на самого дьявола. Это был чистокровный кот. Вы знаете кошек?
   - Немного.
   - Любители кошек чаще всего не знают их. Если вы знаете их, вы не станете любить всех кошек. На кошку, которую вы станете любить, когда узнаете ее, любитель кошек даже не взглянет. Зеке был как раз таким котом.
   - В вашем рассказе будет, конечно, мораль? - Она смотрела на него с подозрением.
   - Только та, что я убил его.
   - Остановитесь. Чтобы вы ни собирались говорить, остановитесь.
   - Его сбил грузовик, раздробил ему задние ноги. Он с трудом вполз в дом. Время от времени он издавал звук, похожий на кошачий боевой клич, и дергался, но большей частью лежал тихо и смотрел. "Его нужно усыпить", твердили мне. Через несколько часов он выполз из-под дома. Он кричал, просил помочь. "Его нужно усыпить", - снова сказали мне. Я не позволил. Тогда мне сказали, что оставить его жить - жестоко. В конце концов я сказал, что если это нужно сделать, то я сделаю это сам. Я взял ружье, лопату и принес его на опушку леса. Пока я копал яму, он лежал, вытянувшись на земле. Потом я выстрелил ему в голову. Пуля была мелкокалиберной. Зеке дернулся раза два, затем приподнялся и пополз к кустам. Я снова выстрелил. Выстрел свалил его с ног, и я было подумал, что он мертв, и опустил его в яму. После того, как я бросил на него несколько лопат земли, Зеке приподнялся, выскочил из ямы и снова направился к кустам. Я кричал громче кота. Я добил его лопатой. Я снова бросил его в яму и использовал лезвие лопаты как нож мясника. Пока я рубил, Зеке еще дергался. Мне говорили потом, что это было просто рефлекторное сокращение спинных мышц, но я не верил. Я знал этого кота. Он хотел добраться до кустов, просто лечь там и ждать. Он просил Бога, чтобы я позволил ему добраться до кустов и умереть там так, как может умереть кот, если вы оставите его одного - с достоинством. Я никогда не чувствовал, что был прав в этом деле. Зеке был всего лишь котом, но...
   - Замолчите! - прошептала она.
   - ...но даже древние язычники отмечали, что Природа не готовит нас к несению бремени. Если это справедливо по отношению к коту, то это тем более справедливо по отношению к существу с разумом и волей... Хоть в чем-то вы можете поверить небесам?
   - Замолчите, черт вас побери, замолчите! - свистящим шепотом повторила она.
   - Если я и был немного жесток, - сказал священник, - то по отношению к вам, а не к ребенку. Ребенок, как вы говорите, не может понять. А вы, по вашим словам, не ропщете. Следовательно...
   - Следовательно, вы просите, чтобы я позволила ей медленно умирать и...
   - Нет! Я не прошу вас. Как христианский священник, я приказываю вам именем Бога всемогущего не налагать рук на своего ребенка, не приносить его жизнь в жертву фальшивому богу целесообразного милосердия. Я не советую, я заклинаю и приказываю вам именем Христа. Вы понимаете?