Миллер Уолтер Майкл. Гимн Лейбовичу

   Брат Франциск достал синьку.
   - Горец был настолько добр, что оставил мне это, святой отец. Он... он перепутал ее с расписной копией, которую я собирался положить к вашим стопам.
   - И ты не исправил его ошибку?
   Брат Франциск смутился и покраснел.
   - Я не мог позволить, святой отец...
   - Следовательно, это и есть реликвия, которую ты нашел?
   - Да...
   Улыбка папы стала еще шире.
   - Выходит, бандит принял именно твою работу за реликвию? Значит даже грабитель распознал в ней произведение искусства, не так ли? Монсеньер Агуэрра рассказывал нам о твоей копии. Прискорбно, что она похищена.
   - Ничего, святой отец мой. Мне только жаль, что я напрасно потратил пятнадцать лет.
   - Напрасно потратил? Ты говоришь "напрасно потратил"? Если бы грабитель не был введен в заблуждение красотой твоей копии, он забрал бы это, не правда ли?
   Брат Франциск допустил такую возможность.
   Лев XXI взял древнюю синьку своими высохшими руками и осторожно развернул. Некоторое время он молча изучал ее, а затем спросил:
   - Скажи нам, ты разбираешься в символах, которыми пользовался святой Лейбович? Известна ли тебе суть вещей, которые они олицетворяют?
   - Нет, святой отец, в этом я полный невежда.
   Папа наклонился к нему и прошептал:
   - И мы тоже.
   Он усмехнулся, приложился губами к реликвии, как при целовании алтарного камня, затем свернул синьку и передал в руки сопровождающим.
   - Мы от всего сердца благодарим тебя за эти пятнадцать лет, возлюбленный сын наш, - добавил он, обращаясь к Франциску. - Эти годы были потрачены тобою на то, чтобы сохранить оригинал. Никогда не думай, будто они потрачены напрасно. Ты отдал их Богу. Когда-нибудь смысл оригинала будет раскрыт и может оказаться важным.
   Старик моргнул... или подмигнул? Франциск был почти уверен, что папа подмигнул ему.
   - Мы благодарны тебе за это.
   Это моргание, или, возможно, подмигивание, казалось, помогло монаху яснее присмотреться к обстановке в приемной. Впервые он заметил дырку от моли в папском одеянии. И само одеяние было весьма потертым. На потолке в нескольких местах отвалилась штукатурка. Но достоинство затмевало бедность, и лишь на мгновение брат Франциск увидел на всем печать нищеты.
   - Мы желаем послать с тобой наши самые сердечные пожелания всем братьям вашей общины и вашему аббату, - продолжал Лев XXI. - Им, как и тебе, мы даем наше апостольское благословение. Мы дадим тебе письмо к ним с объявлением благословения. - Он остановился и снова моргнул... или подмигнул? - Кстати, это письмо послужит тебе охранной грамотой. Мы прикрепим к нему noli molestare [не беспокой (лат.)], грозящий отлучением каждому, кто осмелится напасть на его обладателя.
   Брат Франциск пробормотал благодарность за такую милость. Он не посмел добавить, что грабитель, возможно, не сможет прочитать предостережение или не поймет, чем оно грозит.
   - Я сделаю все возможное, чтобы передать его, святой отец.
   И снова папа Лев наклонился к нему совсем близко и прошептал:
   - А тебя в знак нашего особого расположения мы одарим отдельно. Перед отъездом повидай монсеньора Агуэрру. Мы предпочли бы сами преподнести это тебе, но сейчас неподходящий момент. Монсеньор сделает это за нас. Делай с этим все, что сам пожелаешь.
   - Большое, большое спасибо, святой отец.
   - А теперь прощай, возлюбленный сын наш.
   Первосвященник двинулся дальше, разговаривая с каждым из пилигримов, а под конец благословил всех. Аудиенция окончилась.
   Монсеньор Агуэрра тронул за руку брата Франциска, когда группа пилигримов уже миновала портал. Он тепло обнял монаха. Постулатор святого так постарел, что Франциск с трудом узнал его, но и у Франциска виски стали седыми, а под глазами появились мешки от длительных бдений за копировальным столом. Когда они спустились со scala caelestis, монсеньор передал ему сверток и письмо.
   Франциск взглянул на адрес на письме и кивнул. На свертке было написано его имя, и он был запечатан дипломатической печатью.
   - Для меня, мессир?
   - Да, личный знак внимания святого отца нашего. Лучше не открывай его здесь. А теперь скажи, могу ли я что-нибудь сделать для тебя, прежде чем ты покинешь Новый Рим? Я буду рад показать тебе все, чего ты еще не видел.
   Франциск задумался.
   - Мне хотелось бы еще раз посетить храм, мессир, - сказал он наконец.
   - Само собой. И это все?
   Брат Франциск снова замолчал. Они отстали от остальных пилигримов.
   - Я бы хотел исповедаться, - добавил он.
   - Нет ничего легче, - сказал Агуэрра и прибавил с улыбкой: - Ты ведь находишься в святом городе, здесь тебе могут отпустить любые грехи. Неужто грех твой так ужасен, что достоин внимания самого папы?
   Франциск покраснел и помотал головой.
   - Ну, а что ты скажешь о главе папского трибунала? Он не только отпустит тебе грехи после исповеди, но в придачу еще и ударит жезлом по голове.
   - Я имел в виду... Я хотел просить вас, мессир, - запинаясь пробормотал монах.
   - Меня? Почему меня? Я ведь не так уж знатен. Здесь полон город красных шапок, а ты хочешь исповедаться Мальфредо Агуэрре?
   - Потому... потому что вы были постулатором нашего святого покровителя, - пояснил монах.
   - А-а, понимаю. Конечно, я выслушаю твою исповедь. Но знаешь, я не смогу отпустить тебе грехи именем вашего покровителя. Это будет сделано, как обычно, именем святой троицы. Хорошо?
   Франциск мало в чем мог исповедаться, но сердце его - старанием дома Аркоса - давно было встревожено опасением, что открытое им убежище может оказаться помехой для дела святого. Постулатор Лейбовича выслушал его в храме, отпустил ему грехи и ободрил добрыми советами. Затем он провел Франциска по старинной церкви. Во время церемонии канонизации и последовавшей за ней мессы брат Франциск обратил внимание только на великолепие строения. Теперь пожилой монсеньор показал ему обвалившуюся штукатурку, отдельные места храма, требующие ремонта, и позорное состояние некоторых древних фресок. Снова проступила бедность, прикрытая достоинством. Церковь в те времена не была богатой.
   Наконец Франциск нашел время открыть сверток. В свертке был кошелек, а в нем - два гекло золота. Он посмотрел на Мальфредо Агуэрру. Монсеньор улыбнулся.
   - Ты говорил, что грабитель выиграл у тебя расписную копию, состязаясь с тобой в борьбе, не правда ли? - спросил Агуэрра.
   - Да, мессир.
   - И, хотя тебя и принуждали, ты сам выбрал борьбу, не правда ли? Ты принял его вызов?
   Монах кивнул.
   - Ну, тоща, я думаю, ты не совершишь большого греха, выкупив копию у грабителя.
   Он похлопал монаха по плечу и благословил его. Наступило гремя расставания.
   Маленький хранитель огня знания возвращался в свою обитель пешком. Дни и недели провел он в пути, но, когда он приближался к засаде грабителя, его сердце пело. "Делай с этим, что хочешь", - сказал папа Лев о золоте. И не только это: в дополнение к кошельку у монаха был теперь ответ на язвительный вопрос грабителя. Он думал о книгах в комнате приемов, книгах, ждущих пробуждения.
   Грабитель, однако, вовсе не ждал его в своей засаде, как надеялся Франциск. На дороге были видны свежие следы ног, но они вели поперек дороги. Ничего не выдавало присутствия злодея. Лучи солнца, пробиваясь через кроны деревьев, покрывали землю зыбкими бликами. Лес не был густым, но он сулил прохладу. Франциск уселся вблизи дороги и стад ждать. В полдень из темной глубины высохшего речного русла прокричала сова. Канюки кружили в голубизне над верхушками деревьев. В этот день все в лесу казалось умиротворенным. Сонно прислушиваясь к воробьиной возне в близлежащем кустарнике, он обнаружил, что не очень беспокоится, придет грабитель сегодня или завтра. Его путь был таким долгим, что он был счастлив отдохнуть денек, ожидая бандита. Он сидел, наблюдая за канюками, и время от времени бросал взгляд вниз, на дорогу, ведущую к его далекому дому в пустыне. Грабитель выбрал для своего логова отличное место. С этой точки можно было обозревать дорогу на милю в обе стороны, оставаясь невидимым под покровом леса. Вдалеке на дороге что-то двигалось. Заслонив глаза от солнца, брат Франциск следил за этим далеким движением. Солнце освещало площадку внизу, где было выжжено несколько акров кустарника. Дорога дрожала в теплом мареве нагретого солнцем воздуха. Из-за мерцания он не мог ничего четко рассмотреть, но в этом тепловом потоке явно двигалась какая-то черная зыбкая точка. Временами казалось, что у точки есть голова, иногда она отражалась в тепловом зеркале, но никак нельзя было определить приближается она или удаляется. Один раз, когда край облака заслонил солнце, тепловое марево на несколько секунд исчезло. Своими уставшими близорукими глазами он определил, что корчащаяся точка в действительности была человеком, но тот был слишком далеко, чтобы его можно было рассмотреть. Брат Франциск поежился. Что-то очень знакомое было в этой точке.
   Нет, это не могло быть то самое.
   Монах перекрестился и стал перебирать бусы четок, а его глаза по-прежнему были прикованы к далекой точке в горячем мареве.
   Пока он ожидал грабителя, выше, на склоне холма, в самом разгаре был спор. Велся он односложным шепотом и продолжался около часа. Теперь спор прекратился. Два Капюшона уступил Одному Капюшону. "Папские дети" тихо прокрались за стеной кустарника и начали спускаться по склону холма.
   Они приблизились к Франциску почти на десять ярдов, когда под ногой одного из них хрустнул сухой сучок. Монах, бормоча третье "Ave" из Четвертой Триумфальной Мистерии, оглянулся. Стрела попала ему точно между глазами.
   - Еда! Еда! Еда! - закричали "папские дети".
   У дороги, ведущей на юго-запад, сидел на бревне старый бродяга. Закрыв глаза, чтобы они отдохнули от солнца, он обмахивался изорванной в клочья соломенной шляпой и жевал пахучие табачные листья. Путь его был долог, поиск казался бесконечным, но всегда оставалась надежда найти то, что он искал, за очередным подъемом или изгибом дорога. Бросив обмахиваться, он нахлобучил шляпу и, почесывая свою спутанную бороду, огляделся вокруг. Впереди на склоне холма был кусок невыгоревшего леса. Он предлагал гостеприимную тень, но путник по-прежнему сидел здесь, на солнцепеке, и наблюдал за любопытными канюками. Они собрались в стаю и спикировали на лесистый участок. Одна из птиц настолько осмелела, что опустилась среди деревьев, но тут же с усилием снова взмыла вверх, поднимаясь, пока не попала в восходящий поток воздуха, после чего перешла на плавное скольжение. Было очевидно, что черная стая стервятников тратила больше, чем обычно, энергии на махание крыльями. Обычно они парили, экономя силы. Сейчас они рассекали воздух над склоном холма, как будто им не терпелось приземлиться.
   Канюки казались заинтересованными, но осторожными, так же вел себя и путник. На этих холмах водились кагуары, за горой жили существа похуже кагуаров, причем иногда они заходили довольно далеко.
   Путник ждал. Наконец все канюки приземлились между деревьями. Затем он поднялся и, опираясь на посох, двинулся лесистому участку.
   Через некоторое время он достиг леса. Канюки трудились над человеческими останками. Путник разогнал птиц своим посохом-копьем и осмотрел останки. Основные части тела отсутствовали. В черепе, выходя сзади из шеи, торчала стрела. Старик тревожно оглядел заросли вокруг. Ничего не было видно, но возле дорога осталось множество следов. Находиться здесь было небезопасно.
   Безопасно или нет, но дело следовало сделать. Старый бродяга отыскал место, где земля была достаточной мягкой, чтобы ее можно было рыть руками и палкой. Он копал яму, голодные канюки кружили низко, едва не задевая вершины деревьев. Временами они кидались к земле, а затем вновь взмывали в небо. Часа или два они они озабоченно махали крыльями над лесистым склоном холма.
   Одна из птиц конце концов приземлилась. Она с возмущенным видом походила вокруг холмика свежей земли с камнем-меткой на одном конце и, разочарованная, снова поднялась на крыло... Стая черных стервятников покинула это место и долго парила высоко в небе на восходящих воздушных потоках, окидывая землю голодным взглядом.
   За Долиной Мутантов лежал мертвый боров. Канюки радостно обследовали его и скользнули вниз, на пиршество. Чуть позднее на далеком горном перевале кагуар облизнулся в предвкушении добычи и пошел убивать. Канюки были ему благодарны за объедки.
   В надлежащее время канюки отложили яйца и теперь любовно выкармливали своих птенцов дохлыми змеями и мясом диких собак.
   Молодое поколение выросло свирепым, летало высоко и далеко на своих черных крыльях, следя за плодоносной землей, щедро дарящей им падаль. Иногда на обед попадались одни жабы. Однажды им достался посланец Нового Рима.
   Они летали над просторами Среднего Запада и были в восторге от обилия лакомых кусков, которые оставляли язычники во время своих набегов на южные земли.
   Канюки откладывали яйца в урочное время и любовно выкармливали своих птенцов. Земля всегда щедро кормила их и могла кормить еще долгие века...
   Одно время неплохая пожива была в районе Красной реки. Но потом, после окончания резни, там возник полис, город-государство. Канюки не любили полисы, хотя и одобряли их возможное падение. Они полетели прочь от Тексарканы и теперь барражировали над просторами Запада. Как и все живые существа, они многожды пополняли землю своими потомками.
   В конце концов наступил 3174 год от Рождества Христова.
   Пошли слухи о войне.
   FIAT LUX
   [Да будет свет]
   12
   Маркос Аполло полностью уверился в неизбежности войны, когда подслушал разговор третьей жены Ханегана с её камеристкой: она рассказывала девушке, что ее фаворит, посланный с миссией к шатрам племени Бешеного Медведя, вернулся назад целым и невредимым. То, что он вернулся живым из языческого лагеря, означало приближение войны. Целью миссии было сообщить племенам Равнины, что цивилизованные государства заключили между собой договор Святой Карающей Десницы, касающийся спорных земель, и в будущем будут сурово мстить язычникам и бандам грабителей даже за малейшие набеги. Но еще ни один человек не доставлял такие вести Бешеным Медведям и не возвращался после этого живым. Значит, заключал Аполло, ультиматум не был доставлен, и эмиссары Ханегана снова отправлялись на Равнину с секретной миссией, хотя секрет этот был хорошо известен любому.
   Аполло вежливо прокладывал себе путь в небольшой толпе гостей, ища глазами брата Кларета и пытаясь привлечь его внимание. Высокая фигура Аполло в строгой черной сутане с проблеском на поясе - знаком его сана резко контрастировала с калейдоскопическими одеждами, которыми поражали взор все присутствующие в банкетном зале. Встретившись глазами со своим секретарем, он кивком указал ему на закусочный стол, который к этому времени обратился в груду объедков, засаленных чаш и нескольких пережаренных цыплят. Аполло помешал черпаком в пуншевой чаше, обнаружил мелкую рыбешку, плавающую среди специй, и задумчиво протянул первую кружку подошедшему брату Кларету.
   - Благодарю, мессир, - сказал Кларет, сделав вид, что не заметил рыбешку. - Вы хотели видеть меня?
   - Да, как только закончится прием. В моих апартаментах. Саркол вернулся цел и невредим.
   - О...
   - Я никогда не слышал более зловещего "О". Я полагаю, ты понимаешь, что это значит?
   - Конечно, мессир. Это означает, что договор был уловкой партии Ханегана, и он попытается использовать его против...
   - Шшш... После, - Аполло глазами предупредил его о приближении постороннего, и клерк повернулся, чтобы наполнить кружку из пуншевой чаши. Он, казалось, был полностью поглощен этим занятием и даже не посмотрел на тощую фигуру в муаровом шелке, направляющуюся прямо к ним. Аполло официально улыбнулся и поклонился этому человеку. Их рукопожатие было кратким и подчеркнуто холодным.
   - Знаете, дон [Дон - титул ученого-наставника в средневековых университетах, (лат.)] Таддео, - сказал священник, - ваше присутствие удивляет меня. Я думал, вы избегаете этих праздничных собраний. Ведь должно было произойти нечто исключительное, чтобы привлечь внимание такого знаменитого ученого? - Он поднял брови в притворном удивлении.
   - Естественно, привлекли меня вы, - сказал вновь пришедший, подхватывая сарказм Аполло, - и вы - единственная причина моей озабоченности.
   - Я?.. - Аполло притворился удивленным, хотя и знал, что Тадцео сказал правду. Прием по случаю свадьбы его сводной сестры не относился к событиям, которые могли заставить дона Таддео облачиться в официальный наряд и покинуть уединенные залы коллегиума.
   - Видит Бог, я разыскиваю вас целый день. Мне сказали, что вы здесь. Если бы не это... - он окинул взглядом банкетный зал и раздраженно фыркнул.
   Это фырканье как бы прервало нить, привязывающую брата Кларета к пуншевой чаше, и он повернулся, чтобы кивнуть дону.
   - Не хотите ли пунша, дон Таддео? - спросил он, протягивая кружку.
   Ученый с поклоном принял ее и тут же опустошил.
   - Я бы хотел подробнее расспросить вас о документах аббатства Лейбовича, - сказал он, обращаясь к Маркусу Аполло. - Я получил письмо из аббатства, от монаха по имени Корнхауэр. Он уверяет, будто у них есть рукописи, которые датируются последними годами Европейско-Американской цивилизации.
   Аполло ничем не выдал своего раздражения: он сам уверял в этом ученого несколько месяцев тому назад.
   - Да, - сказал он. - Они подлинные, я же вам говорил.
   - Если это так, то это самое невероятное из всего, что я когда-либо слышал. Но не в этом дело. Корнхауэр перечислил ряд документов и текстов, якобы имеющихся у них, и подробно их описал. Если они действительно существуют, я бы очень хотел посмотреть на них.
   - Вот как?
   - Да. Если это мистификация, я ее обнаружу, если нет, то сведения эти могут оказаться бесценными.
   Монсеньер нахмурился.
   - Я уверяю вас, что это не мистификация, - сказал холодно.
   - В письме есть приглашение посетить аббатство и изучить документы. Они, очевидно, слышали обо мне.
   - Не обязательно, - сказал Аполло, не в силах противиться искушению поддеть дона. - Они не предъявляют никаких особых требований к тем, кто читает их книги, до тех пор, пока те моют руки и не портят их собственность.
   Ученый вспыхнул. Предположение о том, что может существовать грамотный человек, который никогда не слышал его имени, явно задело его.
   - Все в порядке, - ласково продолжал Аполло. - Никаких проблем. Примите их приглашение, отправляйтесь в аббатство, изучите реликвии. Они встретят вас вполне доброжелательно.
   Ученый с раздражением выслушал это предложение.
   - Ехать через Равнину в то время, когда племя Бешеного Медведя... - он внезапно замолчал.
   - Что вы хотите сказать?.. - спросил Аполло. Его лицо не выражало особого интереса, но на виске нервно пульсировала вена.
   - Только то, что это долгий и опасный путь, и я не могу позволить себе на шесть месяцев оставить коллегиум. Я хотел предложить другой вариант: нельзя ли послать хорошо вооруженный отряд гвардейцев правителя, чтобы доставить документы сюда для изучения.
   Аполло был поражен. Он вдруг почувствовал ребячье желание пнуть ученого в голень.
   - Я боюсь, - учтиво сказал он, - что это совершенно невозможно. Но в любом случае, это дело вне моей компетенции, и я не думаю, что смогу хоть чем-то помочь вам.
   - Почему же нет? - спросил Таддео. - Разве вы не папский нунций при дворе Ханегана?
   - Совершенно верно. Но я представляю Новый Рим, а не монашеские ордена. Управление аббатством находится в руках тамошнего аббата.
   - Но при некотором нажиме со стороны Нового Рима...
   Желание пнуть собеседника в голень снова одолело монсеньора.
   - Давайте обсудим это позднее, - сказал Маркус Аполло. - Сегодня вечером в моем кабинете, если не возражаете.
   Он наполовину повернулся и смотрел вопросительно, как бы спрашивая: "Идет?"
   - Я приду, - быстро ответил ученый и отошел.
   - Почему вы прямо не отказали ему? - сердито спросил Кларет, когда час спустя они уединились в посольские покоях. - Везти бесценные реликвии через разбойничью страну в это время... Это немыслимо, мессир.
   - Конечно.
   - Тоща почему же...
   - По двум причинам. Во-первых, дон Таддео - родственник Ханегана и весьма влиятелен при дворе. Мы должны быть учтивы с императором и его родней, нравится нам это или нет. Во-вторых, он начал что-то говорить о племени Бешеного Медведя, а потом замолчал. Я думаю, он знает о том, что должно случиться. Я не хотел бы заниматься шпионажем, но если он предлагает нам некую информацию, никто не запрещает нам включить ее в отчет, который тебе придется лично отвезти в Новый Рим.
   - Мне? - секретарь был поражен. - В Новый Рим?.. Но что...
   - Не так громко, - сказал нунций, поглядывая на дверь. - Я хочу довести до сведения его святейшества свою оценку нынешней ситуации, причем как можно скорее. Но это не те вещи, которые можно доверить бумаге. Если люди Ханегана перехватят такое послание, то нас с тобой, вероятно, вскоре обнаружат плывущими лицом вниз па Красной реке. А если оно попадет в руки врагов Ханегана, то Ханеган будет совершенно прав, повесив нас как собак. Мученичество всегда благостно, но мы должны сперва сделать свое дело.
   - И я должен устно передать этот отчет Ватикану? - пробормотал брат Кларет, которого явно не прельщала перспектива путешествия через враждебную страну.
   - Да, именно так. И дон Таддео подаст, или, вернее, возможно подаст нам повод для твоего внезапного отъезда в аббатство святого Лейбовича или в Новый Рим, или в оба эти места. В этом случае у двора не возникнет никаких подозрений. Я попытаюсь сделать некоторые шаги в нужном направлении.
   - А в чем сущность отчета, который я должен передать, мессир?
   - Что стремление Ханегана объединить континент под властью одной династии - не такая уж несбыточная мечта, как мы раньше думали. Что договор Святой Карающей Десницы является, очевидно, хитростью Ханегана, и что он предполагает использовать его для того, чтобы вовлечь в конфликт с язычниками Равнины и империю Денвера, и государство Ларедан. Если силы Ларедана будут связаны постоянными стычками с кланом Бешеного Медведя, это в значительной степени поощрит государство Чиахуахуа напасть на Ларедан с юга: ведь между ними старая вражда. Тогда Ханеган сможет победоносно шествовать на Рио-Ларедо. Проглотив Ларедан, он сможет вскоре взяться за Денвер и республику Миссисипи, не опасаясь удара в спину с юга.
   - Вы думаете, Ханеган сможет сделать это, мессир?
   Маркус Аполло начал было отвечать, но затем замолчал. Он подошел к окну и уставился на залитый солнцем беспорядочно раскинувшийся город, построенный большей частью из битого камня минувших веков. Город, не имеющий четкого рисунка улиц. Он медленно вырастал из древних руин, как, вероятно, когда-нибудь некий другой город будет вырастать из руин нынешнего.
   - Не знаю, - сказал он мягко. - Тяжело в наше время осуждать кого-нибудь за желание объединить этот кровожадный континент. Даже таким путем, как... Правда, сам я так не считаю. - Он тяжело вздохнул. - Во всяком случае, наши интересы - не политического свойства. Мы обязаны предупредить Новый Рим о том, что может произойти, поскольку все это касается церкви. А зная обо всем, мы, возможно, предотвратим столкновения.
   - Вы и вправду так думаете?
   - Конечно же, нет! - ласково ответил священник.
   Дон Таддео Пфардентрот появился в кабинете Маркуса Аполло в такое время дня, которое вполне можно было истолковать и как вечер. Его манеры заметно изменились: лицо освещалось сердечной улыбкой, а в разговоре сквозила нервическая страстность. Этот парень, подумал Маркус, чего-то очень сильно хочет и даже заставляет себя быть любезным ради этого. Вероятно, список древних авторов, присланный монахами аббатства Лейбовича, произвел на дона гораздо большее впечатление, чем он хотел бы показать. Нунций приготовился к словесной дуэли, но видимое возбуждение ученого делало его слишком легкой добычей, и Аполло расслабился.
   - Нынче днем было собрание профессоров коллегиума, - сообщил дон Таддео, как только они сели. - Мы обсуждали письмо брата Корнхауэра и список документов.
   Он остановился, словно не был уверен, что его слова дошли до слушателя. Серый сумеречный свет из широкого сводчатого окна падал на него слева, отчего лицо казалось белым и напряженным, а большие серые глаза изучали священника, как бы оценивая его.
   - Я полагаю, они отнеслись к этому скептически?
   Серые глаза на мгновение опустились и тут же поднялись.
   - Я должен быть любезным?
   - Не утруждайте себя, - усмехнулся Аполло.
   - Да, скептически. "Недоверчиво" - более точное выражение. Мое личное мнение: если эти бумаги действительно существуют, то их датировка, вероятно, подделана несколько веков назад. Я не думаю, чтобы нынешние монахи аббатства пытались нас мистифицировать. Просто они и сами поверили в достоверность документов.
   - Очень мило с вашей стороны простить их, - сердито сказал Аполло.