Миллер Уолтер Майкл. Гимн Лейбовичу

   - Ну, в конце концов, ничего из самого худшего еще не произошло, заметил гость аббата. - До сих пор мы здесь были в безопасности. Похоже, что мы и останемся в безопасности, если только конференция не провалится.
   - Посмотрим, - проворчал Зерчи. - Давайте пока послушаем радио.
   "Последняя оценка людских потерь, - продолжал диктор, - на девятый день после разрушения столицы, дает цифру два миллиона восемьсот тысяч человек. Больше половины этого числа составляют жители собственно столицы. Остальные - население окраин и областей выпадения радиоактивных осадков, в которых, как известно, радиация достигла критического уровня. Эксперты предполагают, что эти цифры могут возрасти, если будут получены сообщения о новых случаях выпадения осадков.
   Нашей радиостанции на время чрезвычайного положения отдано распоряжение передавать дважды в день следующее сообщение: "Положения гражданского закона 10-Вэ-Эр-3Е запрещают частным лицам любым способом применять эвтаназию к жертвам радиационного отравления. Жертвы, подвергшиеся облучению, или те, кто думает, что подверглись облучению радиацией намного больше критической дозы, должны обратиться на ближайшую станцию помощи Зеленой Звезды, где член городского магистрата уполномочен выдавать повестки mori vult [Смерти желающий (лат.)] каждому, кто должным образом будет признан безнадежным, и если пострадавший потребует эвтаназии. Любая жертва радиации, которая лишит себя жизни всяким иным способом, кроме предписанного законом, будет признана самоубийцей и подвергнет опасности права своих наследников и иждивенцев на страховое вознаграждение и другие льготы, а также на пособие жертвам радиации в соответствии с законодательством. Более того, любому гражданину, который помогает такому самоубийце, может быть предъявлено обвинение в убийстве. Акт о радиационном бедствии санкционирует эвтаназию только в соответствии с надлежащим законным процессом. О серьезных случаях Радиационной болезни необходимо сообщить станциям скорой помощи Зеленой..."
   Зерчи так резко и с такой силой выключил приемник, что сорвал ручку выключателя. Он вскочил с кресла и, подойдя к окну, остановился, глядя вниз, во внутренний двор, где толпа беженцев кружила вокруг наспех сколоченных деревянных столов. Аббатство, старое и новое, было наводнено людьми всех возрастов и сословий, чьи дома оказались в пораженных районах. Аббат временно реорганизовал "закрытые" зоны аббатства, чтобы предоставить беженцам доступ практически ко всему, за исключением монашеских спален. Надпись на внешней стороне старых ворот была снята, поскольку нужно было накормить, одеть и предоставить кров женщинам и детям.
   Он наблюдал за двумя послушниками, которые несли дымящийся котел из временной кухни. Они подняли его на стол и стали черпать из него суп.
   Гость аббата прочистил горло и беспокойно зерзал в своем кресле. Аббат обернулся.
   - Но ведь это куда лучше, - сказал гость, - чем оставить их умирать медленной ужасной смертью.
   - Разве? Для кого "лучше"? Для уборщиков улиц? Лучше пусть живые тела сами идут на заклание, пока они еще могут двигаться? Меньше неприятных сцен? Меньше ужаса? Меньше беспорядка? Миллионы трупов вокруг вполне могут привести к восстанию против тех, кто за это ответственен. Вот что вы и ваше правительство понимаете под словом "лучше", не правда ли?
   - Я ничего не могу сказать о правительстве, - сказал гость с едва заметной напряженностью в голосе. - Под словом "лучше", я подразумеваю "милосерднее". У меня нет намерения обсуждать с вами вашу теологическую мораль. Если вы считаете, что у вас есть душа, которую бог может отправить в ад, коль скоро вы предпочтете умереть не безболезненно, а в ужасных муках - считайте так и поступайте соответственно. Но ведь вы в меньшинстве, вы же знаете. Я с вами не согласен, но давайте не будем это обсуждать.
   - Простите меня, - сказал аббат. - Я тоже не готов обсуждать с вами нашу теологическую мораль. Я говорил только об этом спектакле массовой эвтаназии в понятиях человеческих побуждений. Само существование "Акта о радиационном бедствии" и подобных ему законов в других странах делает совершенно очевидным тот факт, что правительства полностью осознают последствия новой войны, но вместо того, чтобы попытаться сделать преступление невозможным, они пытаются заранее предусмотреть последствия этого преступления. Разве этот факт не имеет значения для вас, доктор?
   - Конечно нет, отец. Лично я - пацифист. Но в настоящее время мы живем в таком мире, каков он есть. И если нельзя прийти к соглашению и сделать войны невозможными, то не лучше ли предусмотреть некоторые меры, чтобы не быть застигнутыми врасплох возможными последствиями?
   - И да и нет. Да, если мы ожидаем преступления кого-то другого. Нет, если это ожидание собственного преступления. И тем более нет, если меры по смягчению последствий преступления тоже преступны.
   Гость пожал плечами.
   - Вы об эвтаназии? Весьма сожалею, святой отец, но я полагаю, что законы общества всегда в какой-то степени преступны. Я понимаю, что вы не можете согласиться с этим. Действительно, бывают плохие, недостаточно продуманные законы. Но мне кажется, что в данном случае мы имеем хороший закон. Если бы я верил в то, что обладаю душой, а на небесах сидит сердитый бог, я бы мог согласиться с вами.
   Аббат Зерчи только улыбнулся.
   - Вы не обладаете душой, доктор. Вы сами есть душа. Вы обладаете телом лишь временно.
   Гость вежливо рассмеялся.
   - Семантическая путаница.
   - Действительно. Но кто из нас запутался? Вы точно знаете, что?..
   - Давайте не будем ссориться, святой отец. Я не из персонала бригад милосердия. Я работаю в бригаде обследования облученных, и мы никого не умерщвляем.
   Аббат Зерчи некоторое время молча разглядывал собеседника. Тот был невысоким, мускулистым мужчиной с приятным круглым лицом и лысой макушкой, загорелой и покрытой веснушками. Он носил зеленую форменную одежду из саржи, на коленях у него лежала шляпа с эмблемой Зеленой Звезды на тулье.
   Действительно, зачем сердиться? Этот человек - медик, а не палач. Некоторые стороны деятельности Зеленой Звезды были достойны уважения. Иногда они были даже героическими. То, что в отдельных случаях Зеленая Звезда, по мнению Зерчи, творила зло, не служило основанием для того, чтобы считать всю ее деятельность запятнанной. Общество, в основном, относилось к ней благожелательно, ее работники были на хорошем счету. Доктор пытался быть дружелюбным. Его просьба выглядела довольно простой. Он ничего не требовал, ни на чем не настаивал, и все же аббат колебался, прежде чем сказать "да".
   - Эта работа, которую вы хотите здесь провести... она займет много времени?
   Доктор помотал головой.
   - Я думаю, не больше двух дней. У нас есть две передвижные установки. Мы можем привезти их к вам во двор, соединив два трейлера вместе, и тут же начать работу. В первую очередь мы примемся за явные случаи облучения и за раненых. Мы лечим только в самых неотложных случаях. Наша работа клиническое обследование. Заболевшие получат медицинскую помощь в одном из чрезвычайных лагерей.
   - А самые тяжелые больные получат в "лагерях милосердия" кое-что еще?
   Гость нахмурился.
   - Только, если сами захотят пойти туда. Никто не заставляет их идти.
   - Но вы выписываете им пропуск, который дает им возможность пойти туда.
   - Я выдавал им некие красные карточки, верно. Я могу выдать их и на этот раз. Здесь...
   Он порылся в кармане своего пиджака и извлек из него красную карточку, чем-то похожую на багажную бирку, с проволочной петлей для прикрепления ее к пуговице или к пряжке пояса. Он бросил ее на стол.
   - Бланк формы "критическая доза". Вот он. Прочтите его. Он сообщает человеку, что тот болен, сильно болен. А вот... вот вам и зеленая карточка. Она говорит ему, что с ним все в порядке, и ему нечего беспокоиться. Посмотрите внимательно на красную карточку! "Оценка облучения в радиационных единицах". "Состав крови". "Анализ мочи". С одной стороны она такая же, как и зеленая. С другой стороны зеленая карточка пустая, но взгляните на другую сторону красной карточки. Здесь четко напечатаны выдержки из гражданского закона 10-Вэ-Эр-3Е. Они должны быть здесь - так требует закон. Человек должен прочитать эти выдержки, ему должны быть разъяснены его права. Что он вынесет из этого - его личное дело. А теперь, если вы предпочитаете, чтобы мы расположили наши передвижные установки ниже по шоссе, мы можем...
   - Вы только прочитаете ему это, и все? Ничего больше?
   Доктор помешкал.
   - Я, конечно, должен буду объяснить ему, если он чего-то не поймет. Он снова помолчал, сдерживая раздражение. - Господи боже, святой отец, если уж вы говорите человеку, что он безнадежен, что вы еще можете ему сказать? Прочитать несколько параграфов закона, показать ему на дверь и сказать: "Следующий, пожалуйста"? Или: "Вы отправляетесь умирать, так что доброго вам пути"? Конечно, вы не станете ему говорить ни этого, ни чего-нибудь еще, если у вас есть хоть какое-то чувство гуманности!
   - Это я понимаю. Но я хочу знать кое-что еще. Советуете ли вы, как врач, безнадежным идти в "лагерь милосердия?"
   - Я... - Врач остановился и закрыл глаза. Он опустил голову и слегка вздрогнул. - Конечно, советую, - сказал он наконец. - Если бы вы видели то, что видел я, вы бы делали то же самое. Естественно, я советую.
   - Здесь этого делать вы не будете.
   - Тогда мы... - Доктор подавил вспышку раздражения. Он начал было надевать шляпу, но потом остановился, бросил шляпу в кресло, шагнул к окну и с мрачным видом посмотрел сначала вниз, на внутренний двор, а потом вверх, на шоссе.
   - Я вижу придорожный парк, - показал он пальцем. - Мы можем развернуть наши установки и там. Но это в двух милях отсюда. Большинство из них должны будут еще дойти туда. Взгляните на них - они больны, ранены, испуганы. Среди них есть дети - усталые, увечные и несчастные. И вы хотите заставить эту толпу отправиться вниз по шоссе, сидеть в пыли под солнцем и...
   - Я не хочу заставить их сделать это, - сказал аббат. - Послушайте, вы сказали, что некий закон человеческий обязывает вас прочитать и объяснить вот это в случае облучения критической дозой. Я не имею возражений против этого по сути. Воздайте кесарю полной мерой, если этого требует от вас закон. Вы должны лишь понять, что я подчиняюсь другому закону и, следуя ему, не могу вам позволить здесь, под моим покровительством, предлагать кому бы то ни было сделать то, что церковь считает злом.
   - О, я это вполне понимаю.
   - Очень хорошо. Вы должны дать мне одно обещание, и тогда можете пользоваться нашим внутренним двором.
   - Какое обещание?
   - Что вы не будете никому советовать идти в "лагерь милосердия". Ограничьтесь диагнозом. Если вы обнаружите безнадежные случаи, скажите им то, что закон заставляет вас сказать, утешайте их, как хотите, но не говорите им, чтобы они отправлялись убивать себя.
   Доктор заколебался.
   - Я думаю, было бы правильно дать такое обещание лишь в отношении пациентов, исповедующих вашу веру.
   Аббат Зерчи опустил глаза.
   - Мне очень жаль, - сказал он наконец, - но этого недостаточно.
   - Почему? Другие не связывают себя вашими принципами. Если человек не исповедует вашу религию, почему вы не разрешаете ему... - Он сердито замолчал.
   - Вы хотите, чтобы я объяснил вам?
   - Да.
   - Если человек не верит, будто нечто является верным, и действует в соответствии со своим невежеством, то он не совершает греха, ибо его естественного разума недостаточно, чтобы подсказать ему, что это неверно. Но если невежество может извинить человека, оно не извиняет действия, которое неверно само по себе. Если же я разрешу действие только потому, что человек не ведает об ошибке, то я совершу грех, ибо я-то знаю, что это ошибка. Все это мучительно просто.
   - Послушайте, святой отец. Они сидят там и смотрят на вас. Некоторые стонут. Некоторые плачут. Некоторые только пришли. И все они говорят: "Доктор, что мне делать?" И что я могу предложить им в ответ? Ничего не сказать? Или сказать: "Вы умрете, вот и все"? Что бы вы сказали?
   - "Молитесь".
   - Да, вы бы сказали именно так. Послушайте, боль - это единственное зло, которое я знаю. Это единственное, с чем я могу бороться.
   - Тогда да поможет вам бог.
   - Антибиотики помогают мне куда больше.
   Аббат Зерчи поискал резкий ответ, нашел его, но поспешно проглотил. Он отыскал чистый клочок бумаги, ручку и толкнул их по столу.
   - Только напишите: "Я не буду предлагать эвтаназию ни одному пациенту, пока нахожусь в аббатстве", и подпишите это. Тогда вы сможете использовать наш внутренний двор.
   - А если я откажусь?
   - Тогда им придется тащиться еще две мили по шоссе.
   - Без всякого сострадания...
   - Совсем наоборот. Я даю вам возможность делать ваше дело в соответствии с законом, который признаете вы, не переступая в то же время закона, который признаю я. Будут они тащиться по шоссе или нет - зависит от вас.
   Доктор уставился на чистый лист.
   - Что вам даст, если я напишу это на бумаге?
   - Я предпочитаю такой способ.
   Доктор молча взял ручку и написал. Он посмотрел на написанное, затем поставил под ним свою подпись и выпрямился.
   - Хорошо, вот вам обещание. Вы думаете это лучше, чем мое слово?
   - Нет. Не обязательно. - Аббат свернул записку и сунул в рукав рясы. Но это находится у меня, и вы знаете об этом, а я могу время от времени смотреть на это, вот и все. Кстати, вы держите свои обещания, доктор Корс?
   Врач некоторое время разглядывал его.
   - Держу, - пробормотал он, повернулся на каблуках и, гордо ступая, вышел вон.
   - Брат Пат! - негромко позвал аббат Зерчи. - Брат Пат, вы здесь?
   Секретарь подошел и остановился в дверях.
   - Да, преподобный отец?
   - Вы слышали?
   - Кое-что. Дверь была открыта, и я ничего не мог поделать со своими ушами. Вы не включили глушители...
   - Вы слышали, как он сказал: "Боль - единственное зло, которое я знаю"? Вы слышали это?
   - Да.
   - Господи, как после всего, что было, эта ересь снова вернулась в мир? Дьявол лишен фантазии. "Змей соблазнил меня, и я съела." Брат Пат, уходите лучше отсюда, а то я начну буянить.
   - Домине, я...
   - Что там у вас еще? Что это, письмо? Хорошо, давайте его сюда.
   Монах подал ему письмо и вышел. Аббат бросил его на стол и снова посмотрел на поручительство доктора. Наверное, оно ничего не стоит. Но все-таки доктор был честен. И он предан своему делу. Он должен был быть преданным своей работе за те деньги, которые ему платит Зеленая Звезда. Он выглядел невыспавшимся и утомленным. Наверное, с тех пор, как по городу был нанесен удар, он живет на бензедрине и пирожках. Видя всюду страдание и ненавидя его, он искренне жаждет что-то сделать с этим. Искренне - в этом-то весь ужас происходящего. На расстоянии противники казались аббату извергами, но вблизи они демонстрировали искренность не меньшую, чем его собственная. Наверное, Сатана был самым искренним из всех.
   Он распечатал письмо и прочел его. В письме ему сообщалось о том, что брат Джошуа и другие отбыли из Нового Рима к известному месту на востоке. В письме ему также сообщалось, что информация о "Quo peregrinatur" просочилась в Службу Внутренней Безопасности, которая послала своих представителей в Ватикан, чтобы выяснить, насколько обоснованы слухи о несанкционированном старте звездолета... Очевидно, звездолет все еще на Земле.
   Они довольно быстро разузнали о "Quo peregrinatur", но благодарение небесам, слишком поздно поняли, о чем идет речь. "Что же дальше?" - подумал Зерчи.
   Правовая ситуация была запутанной. Закон запрещал старт звездолета без разрешения Комиссии. Такое одобрение было бы трудно получить, и вопрос решался бы очень медленно. Зерчи был уверен, что Служба Безопасности и Комиссия посчитают, что церковь нарушает закон. Но между церковью и государством уже полтора столетия существовало соглашение, которое недвусмысленно освобождало церковь от испрашивания подобных разрешений и гарантировало ей право посылать миссии "на любые космические установки или планетарные аванпосты, которые не были объявлены вышеуказанной Комиссией экологически непригодными или закрытыми для неупорядоченной инициативы". Во время заключения соглашения все установки в солнечной системе были "экологически непригодными" или "закрытыми", но дальше в соглашении утверждалось право церкви на "собственные космические корабли и ничем не ограничиваемые полеты к открытым установкам и аванпостам". Соглашение было очень старым. Оно было подписано в те дни, когда звездолетные двигатели Беркстрана были только мечтой. Тогда думали, что межзвездные полеты откроют вселенную для неограниченной потока народонаселения.
   Но все обернулось по-другому. Когда первый звездолет был еще в чертежах, начали сетовать, что никто, кроме государства, не имеет ни возможности, ни денежных средств, чтобы построить его; что из создания колоний на планетах вне солнечной системы с целью "межзвездной торговли" нельзя извлечь никакой выгоды. Тем не менее, руководители Азии послали первый колонистский корабль. И тут на Западе поднялся крик: "Разве можно позволить "низшим" расам завладеть звездами?" Тогда разразился небольшой шквал ракетных запусков, когда колонии черных, коричневых, белых и желтых людей швырялись к созвездию Центавра во имя неприкрытого расизма. Впоследствии генетики доказывали - ошибочно - что расистам придется допустить смешанные браки, если они захотят выжить, ибо каждая расовая группа настолько мала, что рискует вырождением из-за браков между близкими родственниками.
   Единственный интерес церкви в космосе был связан с колонистами, которые, будучи сыновьями церкви, оказались отрезанными от остальной паствы межзвездными расстояниями. Но она никогда еще не воспользовалась тем пунктом соглашения, который разрешал посылку миссий. Между соглашением и государственными законами имелось определенное противоречие, которое давало Комиссии теоретическую возможность, как последней законной инстанции, влиять на посылку миссий. Это противоречие никогда не обсуждалось судом, так как не было повода для тяжбы. Но если теперь Служба Безопасности перехватит группу брата Джошуа во время запуска звездолета без разрешения Комиссии или без фрахтовых документов, такой повод может найтись. Зерчи молился, чтобы группа успела отправиться в космос без разбирательства в суде, которое могло затянуться на недели, а то и месяцы. Конечно, потом может разразиться скандал... Многие будут обвинять церковь в том, что она-де попрала не только права Комиссии, но и законы милосердия, послав высокопоставленных церковных сановников и компанию мошенников-монахов, хотя должна была бы использовать корабль для бедных колонистов, нуждающихся в земле. Вечно повторяющийся конфликт между Марфой и Марией. [Марфа и Мария по Евангелию, сестры Лазаря; символизируют два разных характера практический (Марфа) и восторженно-созерцательный (Мария)]
   Аббат Зерчи неожиданно обнаружил, что направление его мыслей за предыдущий день или два заметно изменилось. Несколько дней тому назад все ожидали, что небо расколется пополам. Но прошло уже девять дней с тех пор, как Люцифер царствовал в космосе. Несмотря на погибших, искалеченных, умерших, это были девять дней тишины. Хотя ярость и гнев не исчезли, худшее, вероятно, было предотвращено. Он обнаружил, что думает о том, что должно произойти на следующей неделе или в следующем месяце. А почему бы и нет? Проверяя свою совесть, он нашел, что не совсем еще утратил добродетель надежды.
   В полдень монах, возвратившийся из командировки в город, сообщил, что в парке, в двух милях по шоссе, разбит лагерь беженцев.
   - Я думаю, что он находится под покровительством Зеленой Звезды, домине, - добавил монах.
   - Господи! - воскликнул аббат. - У нас здесь переполнено, и я отправил три грузовика с беженцами назад.
   Беженцы во внутреннем дворе были шумливыми, и этот шум терзал и без того натянутые нервы. Извечная тишина старого аббатства была расколота странными звуками: громогласным хохотом мужчин, рассказывающих что-то смешное, плачем детей, грохотом кастрюль и горшков, истерическими рыданиями, криками врача Зеленой Звезды: "Эй, Раф, сходи за кишкой от клизмы!" Несколько раз аббат подавлял в себе желание подойти к окну и попросить их вести себя потише.
   Он терпел это столько, сколько мог, а затем, взяв бинокль, старинную книгу и четки, пошел на одну из древних сторожевых башен, где толстые каменные стены не пропускали большинство звуков из внутреннего двора. Книга была тощим томиком стихов, в действительности анонимных, но легендой приписываемых мифическому "святому", чья канонизация была совершена только в легендах и фольклоре Равнины, а не каким-либо актом Святого Престола. Никто на самом деле не обнаружил никаких доказательств того, что такой человек, как святой Поэт с чудотворным глазом, когда-либо существовал. Легенда, вероятно, возникла из рассказов о том, как одному из первых Ханеганов был преподнесен стеклянный глаз. Глаз преподнес блестящий теоретик физики, его протеже - Зерчи не мог вспомнить, был ли это Эзер Шон или Пфардентротт - который рассказал принцу, что глаз принадлежал поэту, умершему за веру. Он не уточнил, за какую веру умер поэт - за веру Святого Петра или за веру тексарканских еретиков - но, очевидно, Ханеган оценил дар, поскольку приказал изготовить небольшую золотую руку, держащую глаз, которую до сих пор носили князья из династии Харков-Ханнеганов во время некоторых официальных торжеств. Глаз называли по-разному: Orbit judicans conscientas [Чаша весов совести (лат.)] или Oculus poetae judicis [Судящий глаз поэта (лат.)], и последыши Тексарканской ереси все еще почитали его как священную реликвию. Несколько лет тому назад кто-то предложил глупую гипотезу, из которой следовало, что святой Поэт был тем самым "непристойным рифмоплетом", которого однажды упомянул в своих дневниках преподобный аббат Джером. Но единственным существенным "основанием" для этого заявления было то, что Пфардентротт - или это был Эзер Шон? - посетил аббатство во время правления преподобного Джерома, и в это самое время "непристойный рифмоплет" попал в дневник, и что преподнесение Ханнегану глаза имело место через некоторое время после посещения аббатства. Зерчи предполагал, что тоненькая книжечка стихов принадлежала перу одного из светских ученых, которые в это время посетили аббатство для изучения Книги Памяти, и что один из них мог бы, вероятно, быть отождествлен с "непристойным рифмоплетом" и, возможно, со "святым Поэтом" из фольклора и легенд. Анонимные стихи, по мнению Зерчи, были слишком дерзкими, чтобы их мог написать монах ордена.
   Книга представляла собой сатирический диалог в стихах между двумя агностиками, которые пытались установить только с помощью естественного разума, что существование бога не может быть установлено с помощью только естественного разума. Они ухитрились только доказать, что математический предел бесконечной последовательности "сомнений в несомненности, с помощью которой нечто сомнительное, известное как неизвестное, когда "нечто сомнительное" находится все еще в предшествующем состоянии "неизвестности чего-то сомнительного", - словом, что предел этого процесса в бесконечности может быть только равен состоянию абсолютной несомненности, даже если он выражен как бесконечное отрицание несомненности. Текст носил следы теологического исчисления святого Лесли, и даже в качестве поэтического диалога между одним агностиком, называемым просто "Поэт", и другим, называемым просто "дон", он с помощью эпистемиологаческого метода давал явные доказательства существования Бога. Но стихотворец, несомненно, был сатириком: ни Поэт, ни дон не отказались от своих агностических предпосылок после согласия в том, что абсолютная несомненность достигнута, а взамен этого сошлись на формулировке "Non coditamus, ergo nihil sumus". [Не мыслю, следовательно, не существую, (лат.)]
   Аббат Зерчи вскоре устал от попыток решить, была ли эта книжка высокоинтеллектуальной комедией или, скорее, эпиграммической буффонадой. Из башни он мог видеть и шоссе, и город, и столовую гору поодаль. Он навел бинокль на гору и некоторое время следил за радарной установкой, но ничего необычного не заметил. Он слегка опустил бинокль, чтобы рассмотреть новый лагерь Зеленой Звезды внизу, в придорожном парке. Вся площадь парка была окружена канатом. Были разбиты палатки. Бригады рабочих прокладывали газовые и силовые коммуникации. Несколько человек были заняты укреплением вывески над входом в парк, но они держали ее ребром к аббату, и он не мог ее прочитать. Чем-то эта бурлящая деятельность напоминала ему языческую масленицу, пришедшую в город. Там был установлен какой-то большой красный двигатель. У него, похоже, имелись топочные коробки и нечто подобное бойлеру, но он с первого взгляда не смог догадаться о его назначении. Люди в форме Зеленой Звезды поднимали что-то, похожее на небольшую карусель. По крайней мере дюжина грузовиков стояла на обочине. Некоторые были нагружены бревнами, другие - палатками и разборными домиками. Один был нагружен, кажется, огнеупорным кирпичом, а другой - керамикой и соломой.
   Керамикой?
   Он тщательно обследовал кузов последнего грузовика. Легкие морщины прорезали его лоб. Грузовик был нагружен урнами или вазами, совершенно одинаковыми, упакованными в солому. Где-то он уже видел нечто подобное, но никак не мог вспомнить, где.