Страница:
– Довольно же прятаться, Данька! – Первая, бородатая голова тоже внезапно перестала смеяться. – Вылезай, ворюга. А не то прямо в яме землей закидаем…
Даниле стало грустно: ему не понравились люди в шлемах. Они мешали спокойно работать – а ведь он никого еще не обижал в этом новом, древнем мире… Все, что ему нужно, – это медовая лепеха с молоком и русская речь вокруг… И отсутствие вооруженных мужиков в шлемах. Данила горько улыбнулся и поднялся на ноги. Он карабкался вверх по недостроенной стене колодца – медленно и нелепо, отталкиваясь от скользких земляных ступеней. Он не смотрел на вооруженных людей наверху – но почему-то чувствовал спиной холодный взгляд трехгранного наконечника. И – бог знает отчего – совершенно ясно сознавал: человек с луком не успеет спустить тетиву. Данила поморщился. Видит Бог, он не хотел этого.
Разумеется, лучник не успел выстрелить вовремя. Он только по-ребячьи охнул, когда Данила ухватил его жесткими пальцами за лодыжки босых ног и несильно, но резко дернул на себя, в глубокую пустоту. Туго пропела сорвавшаяся с тетивы стрела, мигом уходя куда-то вбок; вытаращив глаза и роняя лук, отбивая спину о рыхлый край ямы, мужик обрушился вслед за Данилой в холодный провал колодца – вверху сквозь взметнувшуюся осыпь камней и глины мелькнуло побледневшее лицо толстяка в шлеме, стремительно пронеслась чехарда теней по бревнам сруба – и тут же все утонуло в холодной волне мрака: уже в полете Данила подмял тощего лучника под себя, и тот с размаху врезался головой в ледяную воду на дне ямы.
Отплевываясь и стервенея от боли в ушибленном колене, Данила охватил размякшее тело руками и рывком перевернул, прикрываясь им сверху от жарких стрел, летевших вдогонку, – он еще не видел, но знал, что они летят. Так и есть: что-то жестко хлопнуло по воде, и тут же вторая стрела жадно впилась в бревно над головой. Данила глянул вверх – и увидел сразу три знакомых силуэта в остроконечных шлемах с флажками.
– Не стрелять! – ненормальным голосом заорал Данила, пряча голову за кольчужное плечо бессознательного лучника. – Не стрелять или я убью его! Я прикончу вашего дружка!
«Дружок» был еще жив – он слабо простонал и закашлялся, сплевывая воду. Охватив его сзади за шею, свободной рукой Данила нащупал на поясе лучника топор – и демонстративно выдернул его из воды:
– Еще один выстрел – и я раскрою ему череп! Бросай оружие, уроды! На землю, я сказал!
Вооруженные люди наверху переглянулись – и Данила вновь услышал раскатистый хохот бородатого толстяка.
– Бросай оружье?.. ххо-ххо-хо-хо! – Мужик радостно затряс бородой, и его приятели тоже затряслись от хохота – впрочем, не опуская долу напряженных луков. – Слышь, мужики: бросайте луки-то! Ах-ха-ха! А не то он его прибьет! Во страх-то… Ха-ха-ха!
Данила напряженно завозился в луже, ловчей перехватывая в ладони топорище.
– Будя вам веселиться! – Толстяк вдруг строго одернул подчиненных и вновь холодно глянул сверху вниз на Данилу. – Ты, Данька, не балуй. Охота его прибить – дело твое, ужо я тебе не мешаю: он людина воинский, до смерти всегда готовный. Только уж и мы тебя стрелочками пощупаем… А коли жить хочешь – вылезай из ямы. Да боле не чуди – довольно с меня твоей лихости!
С досадой отбросив топор в воду, Данила бережно прислонил бесчувственного лучника спиной к стене (чтобы ненароком не захлебнулся) и вторично полез из ямы наверх. На этот раз мужики в шлемах предусмотрительно отшагнули подальше от колодца – Данила быстро оглянулся: не считая бородача, недоброжелателей было трое. Телосложение лучников не внушало Даниле особенного трепета: тощие стрелки в коротких побуревших кольчугах напоминали крестьян, только вчера перековавших орала на мечи. Данила был на голову выше любого из них – даже теперь, безоружный и полураздетый, он почему-то по-прежнему чувствовал себя хозяином ситуации.
– Наконец сыскал я тебя, хвала Мокоше! – Выставив перед собой туповатое лезвие меча, толстый командир начал осторожно приближаться, то и дело оглядываясь на подчиненных, державших Данилу на прицеле. – Ишь вздумал убечь! От меня не схоронишься… От Разбиты еще никто не сбегал!
– Если я правильно понял, ты и есть десятник Разбита? – строго спросил Данила и неодобрительно сощурился. – Ты зачем мой дом сжег?
– Коли домишко сгорел – знать надобность была! Ха-ха! – Десятник задорно оглянулся на своих стрелков, но никто не улыбнулся – слишком много сил уходило на прицеливание. Непрестанно оглядываясь и нервно пританцовывая на толстых ножках, Разбита приблизился и упер Даниле в живот округлое острие клинка. Данила улыбнулся: на рыжей бороде, на лбу и даже на мясистом носу десятника дрожали крупные капли пота. Начальник явно волновался. Данила покосился на вражеский меч: выбить острую железку из этих пухлых ручек не представляло труда. Однако смущали лучники: Данила не любил острых предметов в воздухе.
– И давно ли в коловодце сидишь? Неужто всю ночь в луже продремал? – Рыжая десятникова бородища вновь задрожала от смеха. – Ловко умыслено… Стало быть, однорукий Середка тебя схоронил? – В голосе Разбиты мелькнуло недоброе; толстяк обернулся и нашел взглядом одного из подчиненных: – Слышь-ко, брат Гусята, тащи сюда хозяина! Враз поспрошаем его, почто вора-крамольника на своем дворе пригрел…
Рябой Гусята, моргнув желтыми ресницами, опустил лук, аккуратно затолкал стрелу в тесный колчан на поясе и поспешил к сарайчику Середы. Изнутри раздался уже знакомый Даниле грохот рассыпавшегося хлама, писк травмированных котят – наконец, дверь распахнулась настежь. Из облака пыли появился перекошенный силуэт Середы – постоянно оглядываясь, он судорожно махал единственной рукой и что-то говорил вооруженному Гусяте. Тот молча шел сзади, изредка тыкал Середу плетью в спину и шуйцею жестко придерживал за плечо – Данила похолодел – кого-то маленького и неловкого, закутанного в светлые тряпки, семенившего белыми ножками по пыли и едва поспевавшего за мужиками.
– Ну, Середа, быть тебе под плетьми… – негромко и как-то радостно сказал Разбита, не отводя лезвия от Данилиного живота. – Укрыл ты у себя великого вора и лиходея, зловредного Даньку-кузнеца… А мне, псицын сын, солгал, будя про Даньку те неведомо и рожа его незнакома есть. Добро же… Получишь теперво тридесять плетей, а опослед возьму с тя гривну сребряну за злоумысел.
– Гривну! – выдохнул Середа и посерел лицом. – Где ж ее взять? Добрый десятник, не вели казнить… бей меня плетьми нещадно! Не скопить мне гривны вовек – хоть шкуру дери живьем, хоть в роботу меня продай!
– Тебя? В роботу? Ха-ха-ха! – Десятник никак не мог сдержать очередного приступа смеха. – Во потешил! Ха-ха! Однорукий раб! Или разве… жинку твою в услужение отправить в посад? А? Пусть послужит князю, пока долга не отработает… Уж больно лепа жинка у тебя. Середа: не по чину пригоженька…
Не сводя почерневшего взгляда с десятниковой бороды, Середа тихо опустился на колени. А Разбита, увлекшись внезапной идеей, словно позабыл про Данилу – опустил меч и обернулся через плечо, в упор разглядывая женщину, повисшую на железном плече лучника Гусяты…
– Ох и миленька баба у тебя. Середа… Хошь и на сносях уже, а одно слово: красуленька… Хе-хе-хе. – Оглаживая влажную бороду. Разбита не торопясь повернулся спиной и тронулся в сторону сарайчика. Данила осторожно покосился на лучников: один впереди, другой чуть справа – усатые жала перекошены от напряжения, а руки, должно быть, уже затекли, пальцы ноют на тетиве… – Хе-хе. Молоденька… – услышал Данила уже совсем в отдалении и вдруг позабыл про лучников: увидел, как беспокойно задергался, не смея подняться с колен, однорукий Середа… Его жена быстро подняла голову: сквозь пшеничные струи волос плеснул синий испуганный взгляд – Разбита наклонился, его пухлая рука на секунду зависла в воздухе, колебля короткими пальцами, перед самым лицом женщины… вальяжно потянулась ниже…
Разбита так и не успел прикоснуться к ней. Горячая земля под ногами Данилы ударила его вверх, подбросила вперед: ветер сухо пропел в голове – тело со сладостной силой разогнулось в коротком зверином броске, тяжелым слитком энергии перетекло по воздуху и с лету – обеими ногами в десятника, в кольчужную широкую спину! Острый занозистый звук искоса резанул побоку – вскрикнула женщина или ударила стрела! Разбита качнулся, цепляя жадными когтями по белой ткани, по женским волосам – но уже прогнулся вбок, мотнув головой… роняя короткий меч… Ax! – заметались перепуганные лучники, а Данила уже на ногах: босые пятки цепко ударились оземь, короткий пружинистый разворот корпуса – и тяжелая длань выстреливает вперед, в длинное рябое лицо, в морду ослепшему, захлебнувшемуся болью Гусяте… Тот, неестественно изогнувшись, отлетает спиной в стену сарая – почти как в кино! – успевает подумать Данила, со странным спокойствием наблюдая, как корявый лучник с размытым перекошенным лицом нацеливает ему в грудь легкую жесткую стрелу…
Данилу спасла женщина – теряя сознание от ужаса мелькающих стрел, ударов и криков, она слабо отшатнулась от подброшенного в воздух Гусяты, качнулась вбок, хватаясь тонкими руками за чье-то плечо… Данилино плечо. Светлая головка с размаху ткнулась ему в грудь, взметнувшиеся волосы льняной волной плеснули Даниле в лицо – сквозь тонкую паутину золота он на миг разглядел черный силуэт стрелка в шлеме: ломкая фигурка замерла на полусогнутых ногах, напряженный лук рвется из рук! Ну, давай же! – взвилась в мозгу яростная мысль – сейчас он выпустит тетиву из когтей, будет короткий пронзительный удар… Лишь бы бабу не задело…
Удара не было. Данила крепче подхватил на руки растекшееся женское тело, стараясь не прижимать к жесткой груди тугой живот с тремя младенцами в утробе… Пелена золотистых волос отлетела, шелковым дождем скользнув по лицу, – Данила в упор глянул в глаза вражеского лучника и поразился, нащупав в чужом взгляде скользкую змею страха. Перевел глаза ниже – и увидел, что неприятель опускает долу свой лук.
– Бей, бей его! Рази стрелой – ну!!! – хрипло заорал кто-то снизу, из облака тяжко оседавшей пыли. Не оборачиваясь, Данила понял: это рычит на подчиненного недобитый десятник Разбита, тяжко ворочая в грязи ушибленное тело.
– Не можно мне стрелять! – сдавленно сказал лучник, беспомощно щурясь на Данилу и нервно тиская лук в руке. – А ну как бабу сражу, на сносях-то? Нипочем Мокоша не простит, сгноит меня заживо…
– Никак нельзя стрелять, – басом подтвердил второй воин, целивший в Данилу сбоку. – Ишь лиходей: беременной жинкой прикрылся! – Презрительно сплюнув с досады, он с силой ударил оземь бесполезный лук. Данила невольно улыбнулся.
– Ах, гнида! – простонал в пыли поверженный десятник. – Ну Данька крамольник… Все едино не уйдешь от меня!
«Действительно, пора уходить», – подумал Данила. Так и не осознал до конца, что произошло – кажется, он невольно захватил в заложники жену однорукого Середы. «Пора, пора уходить!» – зазвенело в голове сквозь переливы взволнованной крови – часто озираясь на лучников, он попятился к сарайчику, где похрапывали привязанные к пню лошади. Только бы не раздавить женщину в железных ладонях – тугие ребрышки и так словно прогибаются под пальцами… Уже отвязывая лошадь – неловко распутывая одной рукой узлы на уздечке – он все-таки заставил себя вскользь глянуть туда, где на коленях по-прежнему стоял оцепеневший Середа…
– Мужик… ты прости меня, – быстро выдохнул Данила.
– Ужо я ему прощу! Я его помилую! – снова заревел десятник, с трудом приподнимаясь с земли. – Шкуру плетьми спущу! А коли гривну серебряну не заплатит, посажу в яму!
Данила вздрогнул, тронув языком серебряный холодок за щекой. Отдать Середе гривну, чтобы хоть с десятником расплатился… только как это сделать тайком от Разбиты? Чтобы толстая свинья не догадалась, откуда у однорукого крестьянина серебро!
Женщина слабо простонала, приходя в сознание – крепче вцепилась в плечо пальчиками. И Данила похолодел – он уже знал, как передать Середе гривну… Есть только один способ – самый простой и сладкий, невообразимо преступный. Обрываясь помертвевшим сердцем в какую-то злокачественную, медлительную истому, он погрузил пальцы в нежные струи разметавшихся волос, ощутил в ладони теплый затылок – осторожно приподнял ее маленькую голову… Не закрывая глаз – рыжие пятна пляшут перед глазами, – быстро приник губами к мягкому безвольному рту… поспешно, теряя дыхание и вмиг пьянея от солоноватого вкуса, чуть не зубами продавил, раздвинул бесчувственные уста – и коротким ударом языка перебросил в тесный женский рот веский кусочек лунного металла. Сонные губы дрогнули, послушно отзываясь Даниле…
И он отпрянул, в ужасе – взвился на ноги, отдергивая руки от ее тела, будто от чаши с закипевшим ядом! Вяло запрокинув голову, баба медленно соскользнула на землю – и тут же метнулся вперед усатый лучник, припадая на одно колено и рывком, на ходу растягивая лук! «Бей!» – успевает выкрикнуть толстый Разбита, но стрела от волнения пляшет в пальцах – сбоку обезумевший Середа вскакивает к упавшей женщине. «Да бей же его!!!» – уже не кричит, а стонет Разбита: вот он, безоружный и голый крамольник Данька, в трех шагах – только тетиву сорвать!
Но слишком поздно – Данила уже в седле. Совсем как в юности, у деда в деревне: с лету охватил вороного жеребка за шею, властно прижал босыми пятками горячий пах… и конь словно обрадовался молодому и веселому всаднику, с места сиганул через полосы грядок, через поваленного Разбиту – хопа! хопа! хоп – замелькали, разгоняясь резкими толчками, страшные стальные копыта! Уже не поймать стрелой: разрывая грязь в летучие комья, через малинник и прочь – к лесу!
Ну-ну, не горячись – Данила ласково придержал вороного зверя, когда сарайчик Середы скрылся за густым лесистым островом… Нащупал наконец стремя и привстал на стременах, потирая отбитую с непривычки задницу. Ты, брат, силен бегать! – задница побаливала; Данила подергал под собой широкое разбитое седло, иссеченное трещинами и царапинами: и как они удерживаются на таком седалище… Я-то еще налегке, без доспеха! Данила сплюнул: кольчуга и оружие остались в избушке Середы – в качестве трофеев десятнику Разбито. Повернуть, что ли, обратно на пепелище – залезть в подземелье и набрать в дорогу серебра и оружия, а потом – прочь из этих мест, от полоумного Разбиты… Он потянул узду – жеребок закрутился на месте, заплясал и зафыркал – а Данила завертел головой вокруг, принюхиваясь к летучему ветру… вроде дымком потянуло?
– Ну конечно… вы не заставили себя ждать! – Данила кратко выругался вслух, когда позади замелькали меж деревьев яркие искорки солнечных бликов на шлемах – десятниковы воины спешили за ним в погоню. Сейчас опять начнутся стрелы и прочие колючие игры со смертью – он поспешно разворошил рукой пыльную гору заскорузлого тряпья, притороченного сзади к седлу: какие-то котомки и торбы, мотки веревки… Данила радостно рассмеялся: из вороха вдруг вывернулась наружу и тут же заблестела на солнце тонкая медная грань – небольшой всаднический щит, деревянный диск с заплатами желтого металла. Ты появился весьма кстати, парень! – крупное запястье туго протиснулось в кожаные петли, и щит ловко насел на левую руку… А правая по-прежнему роется в котомках у седла: ну, мне бы хоть какой мечишко… Это что? Пальцы охватили толстую рукоять – дубина… Нет, это боевой цеп! – на конце дубины глухо брякнули звенья цепи, и выкатился зацепленный железный шар в толстых гнутых шипах, тяжко провис почти до земли… Данила в недоумении покачал им в воздухе, как гирькой на веревке, – это как же он действует?
Времени на упражнения оставалось все меньше – летучие фигурки всадников высыпали из-за лесного мыса на склон холма. Лучников было трое: они очень спешили, непрестанно нахлестывая лошадей и смешно дергаясь в седлах – передний уже совсем близко, часто и цепко поглядывает на Данилу, а лук болтается за спиной, ждет своего часа. Данила выпростал наперед щит, прижался подбородком к теплой деревянной кромке, нахмурился и тронул жеребка навстречу налетавшим неприятелям. Жеребок тоже словно посерьезнел, уважительно покосился на хозяйскую десницу со свисавшим долу веским шиповатым шаром на цепи – не спеша вышагнул поперек лесной тропинки и нагнул гривастую голову: ну-ну, братва, налетай по одному.
«У-у-уххаа-аа!» – протяжно и жутко завизжал передний всадник, с лету накатываясь на Данилу: глаза вытаращены, усатая морда перекошена в крике, в одной руке – кнут, в другой – длинная страшноватая секира! Вот – уже настиг злодея Даньку, не остановить теперь: перерубит-перетопчет вмиг… «Давай-давай, иди сюда…» – неслышно пробубнил себе под нос напряженный Данила, отводя на размах правую руку… Он и сам испугался как будто – и крика, и бешеного напора, – но рука уже сама потянулась, тяжело разгоняясь, вперед – раскатывая, ускоряя по воздуху шипастый шар навстречу всаднику… Пригибаясь в седле, укрываясь щитом от вражеской секиры, Данила уже не мог остановить правой руки – а она словно с цепи сорвалась: Данила вдруг ужаснулся, какой убийственной тяжестью налился страшно раскрученный шар, клубок вертящихся игл! И Данила понял, что произойдет с несчастным лучником через дробный осколок мгновения – и даже зажмуриться успел, чтобы не видеть безумного, кровавого удара по усатой голове в шлеме.
Когда он открыл глаза, шар уже докручивался справа налево по орбите своей вязкой инерции – замедляясь и теряя силы. А всадника не было впереди… он исчез! Отпрыгнул, проскочил под рукой? Данила захотел обернуться – но вдруг задохнулся! Все мысли и догадки разом выхлестнуло прочь из головы жаркой волной боли: сухо и нарывисто прошелся по Данькиной спине чей-то ловкий кнут! Это лучник на подвижной лошадке вынырнул у Данилы за спиной, махнул рукой – и разом распорол рубаху на широкой спине крамольника, оставляя темную кровавую полосу… Тут же бросил коня вбок, уходя, ускользая от мстительного удара цепом.
Данила сумел удержать толстый цеп в руке, дернулся и раздавил в себе горячую судорогу боли – оскалившись, рванул коня, заворачивая лошадиную голову назад: скорей-скорей, сейчас достанем усатую сволочь! Но – слишком медленно крутится конь под Данилой, и томительно долго разгоняется рука с убийственным шаром: верткий лучник пляшет вокруг, будто издевается – даже секирой не бьет, лупит кнутом… Р-раз! – Данила содрогнулся в седле и, наверное, почти вскрикнул – второй удар прижег спину еще больнее: нет, так нельзя! не выдержу! – суетливо заклокотало в голове, неприятно задергало: забьют до смерти кнутами… Не пожалеют Даньку-кузнеца: крамольник! беременной бабой прикрывался! чужую жинку прилюдно целовал…
Постой же – я тебя достану! – жеребок вдруг поднапрягся, вертанул худым крупом – и вынес Данилу прямо на удар, наперерез усатой твари с кнутом… Ну – теперь не жди пощады: тронулась, сорвалась в железный наворот Данькина десница с цепом… Но – неожиданно, как коленом под дых, откуда-то слева, из-за границы зрения – жестоким пеклом в грудь, в лицо, опаляя кожу! Это второй лучник наскочил на Данилу – весело и с оттяжкой приложил концом кнута прямо в голову… И осекся страшный удар цепа – выронив оружие, Данила качнулся головой в кипящий омут, теряя глазами быструю чехарду теней вокруг… уже почти поплыл, завалился в седле…
– Ха-ха! – весело рассмеялся всадник, занося руку для нового удара. «Ха. Ха», – гулко отозвалось в голове Данилы, и он почему-то очнулся. Вороной жеребок из последних сил шарахнулся вбок, уходя из-под кнута – уже не Данилу, а себя спасая от свежего приступа боли. И Данька с неожиданной ловкостью дернул локтем, прикрывая щитом онемевшие ребра – хоп! поймал, погасил деревянным диском горячую, хлесткую молнию, просквозившую воздух. Невидимая змея с силой ударила в прогнувшийся щит – разогнавшись, пролетел мимо неприятельский конь с дико хохочущим лучником на спине… Уловив легкий миг внезапной передышки – всадники, как истребители, широко разошлись по склону холма, разворачиваясь для нового захода на цель, – Данила рывком погрузил руку в седельную сумку и вмиг нащупал среди гвоздей и подков что-то маленькое и безумно острое… жадно впившееся лезвием в ладонь!
Когда рука вырвалась обратно из сумки, в ней был зажат красивый ножичек с костяной ручкой и узким, недобро блеснувшим лезвием. Данила поспешно перехватил его в пальцах. Нет, он так и не научился метать ножи в армии – их тренировали вполсилы, всего несколько дней…
Он совсем забыл про ножичек, когда третий всадник, внезапно приблизившись, с радостным визгом сорвался в пике. Данила встречал удар кнута левой рукой, самым центром небольшого щита – а потому не думал о хорошо заточенном кинжале, зажатом в деснице. Только когда черная змея грациозно развилась в воздухе, ловко огибая щит и впиваясь в измученную, исхлестанную спину – Данила задохнулся от боли и неловко всплеснул руками, – только тогда ножичек сорвался с ладони.
Неприятель умело выполнил этот удар: вращательным движением кисти он слегка подхлестнул, закрутил в воздухе скользкий кнут и без труда обманул Данилу, достал-таки его жадным концом плети. Удар был настолько силен, что Данила выронил ножик из пальцев – захрипел и слабо, уже бессознательно толкнул коня вперед: скорей… прочь! Но всадник не торопился вторично доставать Данилу кнутом – маленький, хорошо заточенный ножичек застрял у него в горле, пробив слабые кольца старенькой кольчуги на шее.
Негромко пискнув, долговязый лучник как-то рывком откинулся на спину и выскользнул из седла в траву. Гулко ударился кольчужной спиной оземь – пару раз перекатился вниз по росистому склону и замер, подставив желтому солнцу белое веснушчатое лицо. Данила без труда узнал лучника Гусяту.
Он удивился: вмиг улеглась горячка схватки – из оврага потянуло сыростью, и даже боль в спине как будто приутихла… Опустил руки и почти беспомощно оглянулся на двух других неприятелей – увидел посеревшие лица и частые сполохи ужаса в глазах. Лошадь ближайшего лучника нелепо попятилась задом – так сильно натянул узду перепуганный всадник. Хищный кнут в руке безвольно поник и запутался в траве.
Они испугались страшного крамольника, вещего вогника Даньку. Когда неприятельские лошади скрылись за деревьями, Данила соскочил с коня и, потирая окровавленную спину, подошел к распростертому Гусяте. Видит Бог, он не хотел убивать славянина – это приступ боли вырвал лезвие из рук, с жестокой красотой всаживая его в горло несчастному лучнику. Данила рывком сбросил с плеча щит и тяжело присел перед телом – вытер лицо горячей ладонью и вздохнул: не успел переселиться в новую жизнь, как уже заделался беглецом и почти прелюбодеем, а теперь вот убийцей…
Мертвый Гусята вдруг надсадно кашлянул в траве и, жутко сморщив рожу, открыл глаза. Данила вздрогнул, но тут же расхохотался – протянул руку и вытащил нож из тесной прорехи в кольчуге: лезвие прошло вбок, не оставив на рябой коже даже царапины!
– Ты чего разлегся, мужик? – сощурился Данила, играя ножиком в пальцах. – Никак помирать собрался?
– Ой, уж не ведаю… Чего-то в голову вступило – ну, думаю, кончина пришла! – Покашливая и потирая горло узкой ладонью, лучник приподнял голову и тупо оглянулся: – А где хлопцы?
– До хаты ломанулись: обедать пора! – Данила спрятал ножичек. – Хотели тебя будить, да пожалели: нехай спит брат Гусятка… Как горло – не болит?
– Темя болит – видать, с коня упавши, нелепо главою преткнулся, – пожаловался Гусята. – Никак ты меня низверг?
– Так получилось. Я сожалею. Однако уж больно ловко вы меня кнутами стегали.
– Робота наша такая. – Гусята гордо оправил нарушенную прическу. – Я супротив тя ничто не имею: десятник указал Даньку лупить – ну мы и старались…
– Я все понимаю, я не против! – Данила присел рядом, сосредоточенно разглядывая кровавые полосы у себя на ребрах. – А Разбите-то какой резон меня ловить? Разве я ему зла желаю?
– Из Престола-града весточка пришла тебя сыскать, в железы запечь и к самому стольному боярину Окуле доставить. Уж не ведаю, какие бесчинствия ты в столице натворил и за что Окула тебя рыщет… Тебе небось видней будет.
– А кузницу зачем сожгли?
– Да не жгли мы кузню Твою! – Гусята с досадой хлопнул ладонью по тощему колену. – Где это видано пожоги творить! Это уж десятник для красного словца сказал, будто наших рук дело…
– Ага, я понимаю: сама загорелась. – Данила злобно ухмыльнулся.
– Да уж нет, не сама… – Рябой загадочно улыбнулся. – Коли хочешь знать… приезжали тут людишки из Престола, от боярина Окулы. Весточку десятнику привезли с повелением Даньку-кузнеца сыскать… Зело любопытные людишки были: все в уборе воинском, при дощатой броне, чешуины толстыя! Ажно кони в железа одеты.
Данила безучастно выдернул травинку, прикусил зубами…
– Кони в доспехах? – Он насмешливо покосился на Гусяту. – Ну ты здоров свистеть, мужик. Может, в Престоле и коровы в кольчугах ходят?
– Цицей клянусь: не вру! Мы – дубровичи, лгать не научены… Изо всех славян самое горькое племя будем – кривда в горле застряет. Я сам чистокровный дубрович буду, не хуже тебя!
– То есть как: вообще лгать не умеешь?
– Прадед мой не лгал и меня не учил. От того все наши беды, у дубровичей-то… Да что сказывать: будто сам не знаешь!
Даниле стало грустно: ему не понравились люди в шлемах. Они мешали спокойно работать – а ведь он никого еще не обижал в этом новом, древнем мире… Все, что ему нужно, – это медовая лепеха с молоком и русская речь вокруг… И отсутствие вооруженных мужиков в шлемах. Данила горько улыбнулся и поднялся на ноги. Он карабкался вверх по недостроенной стене колодца – медленно и нелепо, отталкиваясь от скользких земляных ступеней. Он не смотрел на вооруженных людей наверху – но почему-то чувствовал спиной холодный взгляд трехгранного наконечника. И – бог знает отчего – совершенно ясно сознавал: человек с луком не успеет спустить тетиву. Данила поморщился. Видит Бог, он не хотел этого.
Разумеется, лучник не успел выстрелить вовремя. Он только по-ребячьи охнул, когда Данила ухватил его жесткими пальцами за лодыжки босых ног и несильно, но резко дернул на себя, в глубокую пустоту. Туго пропела сорвавшаяся с тетивы стрела, мигом уходя куда-то вбок; вытаращив глаза и роняя лук, отбивая спину о рыхлый край ямы, мужик обрушился вслед за Данилой в холодный провал колодца – вверху сквозь взметнувшуюся осыпь камней и глины мелькнуло побледневшее лицо толстяка в шлеме, стремительно пронеслась чехарда теней по бревнам сруба – и тут же все утонуло в холодной волне мрака: уже в полете Данила подмял тощего лучника под себя, и тот с размаху врезался головой в ледяную воду на дне ямы.
Отплевываясь и стервенея от боли в ушибленном колене, Данила охватил размякшее тело руками и рывком перевернул, прикрываясь им сверху от жарких стрел, летевших вдогонку, – он еще не видел, но знал, что они летят. Так и есть: что-то жестко хлопнуло по воде, и тут же вторая стрела жадно впилась в бревно над головой. Данила глянул вверх – и увидел сразу три знакомых силуэта в остроконечных шлемах с флажками.
– Не стрелять! – ненормальным голосом заорал Данила, пряча голову за кольчужное плечо бессознательного лучника. – Не стрелять или я убью его! Я прикончу вашего дружка!
«Дружок» был еще жив – он слабо простонал и закашлялся, сплевывая воду. Охватив его сзади за шею, свободной рукой Данила нащупал на поясе лучника топор – и демонстративно выдернул его из воды:
– Еще один выстрел – и я раскрою ему череп! Бросай оружие, уроды! На землю, я сказал!
Вооруженные люди наверху переглянулись – и Данила вновь услышал раскатистый хохот бородатого толстяка.
– Бросай оружье?.. ххо-ххо-хо-хо! – Мужик радостно затряс бородой, и его приятели тоже затряслись от хохота – впрочем, не опуская долу напряженных луков. – Слышь, мужики: бросайте луки-то! Ах-ха-ха! А не то он его прибьет! Во страх-то… Ха-ха-ха!
Данила напряженно завозился в луже, ловчей перехватывая в ладони топорище.
– Будя вам веселиться! – Толстяк вдруг строго одернул подчиненных и вновь холодно глянул сверху вниз на Данилу. – Ты, Данька, не балуй. Охота его прибить – дело твое, ужо я тебе не мешаю: он людина воинский, до смерти всегда готовный. Только уж и мы тебя стрелочками пощупаем… А коли жить хочешь – вылезай из ямы. Да боле не чуди – довольно с меня твоей лихости!
С досадой отбросив топор в воду, Данила бережно прислонил бесчувственного лучника спиной к стене (чтобы ненароком не захлебнулся) и вторично полез из ямы наверх. На этот раз мужики в шлемах предусмотрительно отшагнули подальше от колодца – Данила быстро оглянулся: не считая бородача, недоброжелателей было трое. Телосложение лучников не внушало Даниле особенного трепета: тощие стрелки в коротких побуревших кольчугах напоминали крестьян, только вчера перековавших орала на мечи. Данила был на голову выше любого из них – даже теперь, безоружный и полураздетый, он почему-то по-прежнему чувствовал себя хозяином ситуации.
– Наконец сыскал я тебя, хвала Мокоше! – Выставив перед собой туповатое лезвие меча, толстый командир начал осторожно приближаться, то и дело оглядываясь на подчиненных, державших Данилу на прицеле. – Ишь вздумал убечь! От меня не схоронишься… От Разбиты еще никто не сбегал!
– Если я правильно понял, ты и есть десятник Разбита? – строго спросил Данила и неодобрительно сощурился. – Ты зачем мой дом сжег?
– Коли домишко сгорел – знать надобность была! Ха-ха! – Десятник задорно оглянулся на своих стрелков, но никто не улыбнулся – слишком много сил уходило на прицеливание. Непрестанно оглядываясь и нервно пританцовывая на толстых ножках, Разбита приблизился и упер Даниле в живот округлое острие клинка. Данила улыбнулся: на рыжей бороде, на лбу и даже на мясистом носу десятника дрожали крупные капли пота. Начальник явно волновался. Данила покосился на вражеский меч: выбить острую железку из этих пухлых ручек не представляло труда. Однако смущали лучники: Данила не любил острых предметов в воздухе.
– И давно ли в коловодце сидишь? Неужто всю ночь в луже продремал? – Рыжая десятникова бородища вновь задрожала от смеха. – Ловко умыслено… Стало быть, однорукий Середка тебя схоронил? – В голосе Разбиты мелькнуло недоброе; толстяк обернулся и нашел взглядом одного из подчиненных: – Слышь-ко, брат Гусята, тащи сюда хозяина! Враз поспрошаем его, почто вора-крамольника на своем дворе пригрел…
Рябой Гусята, моргнув желтыми ресницами, опустил лук, аккуратно затолкал стрелу в тесный колчан на поясе и поспешил к сарайчику Середы. Изнутри раздался уже знакомый Даниле грохот рассыпавшегося хлама, писк травмированных котят – наконец, дверь распахнулась настежь. Из облака пыли появился перекошенный силуэт Середы – постоянно оглядываясь, он судорожно махал единственной рукой и что-то говорил вооруженному Гусяте. Тот молча шел сзади, изредка тыкал Середу плетью в спину и шуйцею жестко придерживал за плечо – Данила похолодел – кого-то маленького и неловкого, закутанного в светлые тряпки, семенившего белыми ножками по пыли и едва поспевавшего за мужиками.
– Ну, Середа, быть тебе под плетьми… – негромко и как-то радостно сказал Разбита, не отводя лезвия от Данилиного живота. – Укрыл ты у себя великого вора и лиходея, зловредного Даньку-кузнеца… А мне, псицын сын, солгал, будя про Даньку те неведомо и рожа его незнакома есть. Добро же… Получишь теперво тридесять плетей, а опослед возьму с тя гривну сребряну за злоумысел.
– Гривну! – выдохнул Середа и посерел лицом. – Где ж ее взять? Добрый десятник, не вели казнить… бей меня плетьми нещадно! Не скопить мне гривны вовек – хоть шкуру дери живьем, хоть в роботу меня продай!
– Тебя? В роботу? Ха-ха-ха! – Десятник никак не мог сдержать очередного приступа смеха. – Во потешил! Ха-ха! Однорукий раб! Или разве… жинку твою в услужение отправить в посад? А? Пусть послужит князю, пока долга не отработает… Уж больно лепа жинка у тебя. Середа: не по чину пригоженька…
Не сводя почерневшего взгляда с десятниковой бороды, Середа тихо опустился на колени. А Разбита, увлекшись внезапной идеей, словно позабыл про Данилу – опустил меч и обернулся через плечо, в упор разглядывая женщину, повисшую на железном плече лучника Гусяты…
– Ох и миленька баба у тебя. Середа… Хошь и на сносях уже, а одно слово: красуленька… Хе-хе-хе. – Оглаживая влажную бороду. Разбита не торопясь повернулся спиной и тронулся в сторону сарайчика. Данила осторожно покосился на лучников: один впереди, другой чуть справа – усатые жала перекошены от напряжения, а руки, должно быть, уже затекли, пальцы ноют на тетиве… – Хе-хе. Молоденька… – услышал Данила уже совсем в отдалении и вдруг позабыл про лучников: увидел, как беспокойно задергался, не смея подняться с колен, однорукий Середа… Его жена быстро подняла голову: сквозь пшеничные струи волос плеснул синий испуганный взгляд – Разбита наклонился, его пухлая рука на секунду зависла в воздухе, колебля короткими пальцами, перед самым лицом женщины… вальяжно потянулась ниже…
Разбита так и не успел прикоснуться к ней. Горячая земля под ногами Данилы ударила его вверх, подбросила вперед: ветер сухо пропел в голове – тело со сладостной силой разогнулось в коротком зверином броске, тяжелым слитком энергии перетекло по воздуху и с лету – обеими ногами в десятника, в кольчужную широкую спину! Острый занозистый звук искоса резанул побоку – вскрикнула женщина или ударила стрела! Разбита качнулся, цепляя жадными когтями по белой ткани, по женским волосам – но уже прогнулся вбок, мотнув головой… роняя короткий меч… Ax! – заметались перепуганные лучники, а Данила уже на ногах: босые пятки цепко ударились оземь, короткий пружинистый разворот корпуса – и тяжелая длань выстреливает вперед, в длинное рябое лицо, в морду ослепшему, захлебнувшемуся болью Гусяте… Тот, неестественно изогнувшись, отлетает спиной в стену сарая – почти как в кино! – успевает подумать Данила, со странным спокойствием наблюдая, как корявый лучник с размытым перекошенным лицом нацеливает ему в грудь легкую жесткую стрелу…
Данилу спасла женщина – теряя сознание от ужаса мелькающих стрел, ударов и криков, она слабо отшатнулась от подброшенного в воздух Гусяты, качнулась вбок, хватаясь тонкими руками за чье-то плечо… Данилино плечо. Светлая головка с размаху ткнулась ему в грудь, взметнувшиеся волосы льняной волной плеснули Даниле в лицо – сквозь тонкую паутину золота он на миг разглядел черный силуэт стрелка в шлеме: ломкая фигурка замерла на полусогнутых ногах, напряженный лук рвется из рук! Ну, давай же! – взвилась в мозгу яростная мысль – сейчас он выпустит тетиву из когтей, будет короткий пронзительный удар… Лишь бы бабу не задело…
Удара не было. Данила крепче подхватил на руки растекшееся женское тело, стараясь не прижимать к жесткой груди тугой живот с тремя младенцами в утробе… Пелена золотистых волос отлетела, шелковым дождем скользнув по лицу, – Данила в упор глянул в глаза вражеского лучника и поразился, нащупав в чужом взгляде скользкую змею страха. Перевел глаза ниже – и увидел, что неприятель опускает долу свой лук.
– Бей, бей его! Рази стрелой – ну!!! – хрипло заорал кто-то снизу, из облака тяжко оседавшей пыли. Не оборачиваясь, Данила понял: это рычит на подчиненного недобитый десятник Разбита, тяжко ворочая в грязи ушибленное тело.
– Не можно мне стрелять! – сдавленно сказал лучник, беспомощно щурясь на Данилу и нервно тиская лук в руке. – А ну как бабу сражу, на сносях-то? Нипочем Мокоша не простит, сгноит меня заживо…
– Никак нельзя стрелять, – басом подтвердил второй воин, целивший в Данилу сбоку. – Ишь лиходей: беременной жинкой прикрылся! – Презрительно сплюнув с досады, он с силой ударил оземь бесполезный лук. Данила невольно улыбнулся.
– Ах, гнида! – простонал в пыли поверженный десятник. – Ну Данька крамольник… Все едино не уйдешь от меня!
«Действительно, пора уходить», – подумал Данила. Так и не осознал до конца, что произошло – кажется, он невольно захватил в заложники жену однорукого Середы. «Пора, пора уходить!» – зазвенело в голове сквозь переливы взволнованной крови – часто озираясь на лучников, он попятился к сарайчику, где похрапывали привязанные к пню лошади. Только бы не раздавить женщину в железных ладонях – тугие ребрышки и так словно прогибаются под пальцами… Уже отвязывая лошадь – неловко распутывая одной рукой узлы на уздечке – он все-таки заставил себя вскользь глянуть туда, где на коленях по-прежнему стоял оцепеневший Середа…
– Мужик… ты прости меня, – быстро выдохнул Данила.
– Ужо я ему прощу! Я его помилую! – снова заревел десятник, с трудом приподнимаясь с земли. – Шкуру плетьми спущу! А коли гривну серебряну не заплатит, посажу в яму!
Данила вздрогнул, тронув языком серебряный холодок за щекой. Отдать Середе гривну, чтобы хоть с десятником расплатился… только как это сделать тайком от Разбиты? Чтобы толстая свинья не догадалась, откуда у однорукого крестьянина серебро!
Женщина слабо простонала, приходя в сознание – крепче вцепилась в плечо пальчиками. И Данила похолодел – он уже знал, как передать Середе гривну… Есть только один способ – самый простой и сладкий, невообразимо преступный. Обрываясь помертвевшим сердцем в какую-то злокачественную, медлительную истому, он погрузил пальцы в нежные струи разметавшихся волос, ощутил в ладони теплый затылок – осторожно приподнял ее маленькую голову… Не закрывая глаз – рыжие пятна пляшут перед глазами, – быстро приник губами к мягкому безвольному рту… поспешно, теряя дыхание и вмиг пьянея от солоноватого вкуса, чуть не зубами продавил, раздвинул бесчувственные уста – и коротким ударом языка перебросил в тесный женский рот веский кусочек лунного металла. Сонные губы дрогнули, послушно отзываясь Даниле…
И он отпрянул, в ужасе – взвился на ноги, отдергивая руки от ее тела, будто от чаши с закипевшим ядом! Вяло запрокинув голову, баба медленно соскользнула на землю – и тут же метнулся вперед усатый лучник, припадая на одно колено и рывком, на ходу растягивая лук! «Бей!» – успевает выкрикнуть толстый Разбита, но стрела от волнения пляшет в пальцах – сбоку обезумевший Середа вскакивает к упавшей женщине. «Да бей же его!!!» – уже не кричит, а стонет Разбита: вот он, безоружный и голый крамольник Данька, в трех шагах – только тетиву сорвать!
Но слишком поздно – Данила уже в седле. Совсем как в юности, у деда в деревне: с лету охватил вороного жеребка за шею, властно прижал босыми пятками горячий пах… и конь словно обрадовался молодому и веселому всаднику, с места сиганул через полосы грядок, через поваленного Разбиту – хопа! хопа! хоп – замелькали, разгоняясь резкими толчками, страшные стальные копыта! Уже не поймать стрелой: разрывая грязь в летучие комья, через малинник и прочь – к лесу!
Ну-ну, не горячись – Данила ласково придержал вороного зверя, когда сарайчик Середы скрылся за густым лесистым островом… Нащупал наконец стремя и привстал на стременах, потирая отбитую с непривычки задницу. Ты, брат, силен бегать! – задница побаливала; Данила подергал под собой широкое разбитое седло, иссеченное трещинами и царапинами: и как они удерживаются на таком седалище… Я-то еще налегке, без доспеха! Данила сплюнул: кольчуга и оружие остались в избушке Середы – в качестве трофеев десятнику Разбито. Повернуть, что ли, обратно на пепелище – залезть в подземелье и набрать в дорогу серебра и оружия, а потом – прочь из этих мест, от полоумного Разбиты… Он потянул узду – жеребок закрутился на месте, заплясал и зафыркал – а Данила завертел головой вокруг, принюхиваясь к летучему ветру… вроде дымком потянуло?
– Ну конечно… вы не заставили себя ждать! – Данила кратко выругался вслух, когда позади замелькали меж деревьев яркие искорки солнечных бликов на шлемах – десятниковы воины спешили за ним в погоню. Сейчас опять начнутся стрелы и прочие колючие игры со смертью – он поспешно разворошил рукой пыльную гору заскорузлого тряпья, притороченного сзади к седлу: какие-то котомки и торбы, мотки веревки… Данила радостно рассмеялся: из вороха вдруг вывернулась наружу и тут же заблестела на солнце тонкая медная грань – небольшой всаднический щит, деревянный диск с заплатами желтого металла. Ты появился весьма кстати, парень! – крупное запястье туго протиснулось в кожаные петли, и щит ловко насел на левую руку… А правая по-прежнему роется в котомках у седла: ну, мне бы хоть какой мечишко… Это что? Пальцы охватили толстую рукоять – дубина… Нет, это боевой цеп! – на конце дубины глухо брякнули звенья цепи, и выкатился зацепленный железный шар в толстых гнутых шипах, тяжко провис почти до земли… Данила в недоумении покачал им в воздухе, как гирькой на веревке, – это как же он действует?
Времени на упражнения оставалось все меньше – летучие фигурки всадников высыпали из-за лесного мыса на склон холма. Лучников было трое: они очень спешили, непрестанно нахлестывая лошадей и смешно дергаясь в седлах – передний уже совсем близко, часто и цепко поглядывает на Данилу, а лук болтается за спиной, ждет своего часа. Данила выпростал наперед щит, прижался подбородком к теплой деревянной кромке, нахмурился и тронул жеребка навстречу налетавшим неприятелям. Жеребок тоже словно посерьезнел, уважительно покосился на хозяйскую десницу со свисавшим долу веским шиповатым шаром на цепи – не спеша вышагнул поперек лесной тропинки и нагнул гривастую голову: ну-ну, братва, налетай по одному.
«У-у-уххаа-аа!» – протяжно и жутко завизжал передний всадник, с лету накатываясь на Данилу: глаза вытаращены, усатая морда перекошена в крике, в одной руке – кнут, в другой – длинная страшноватая секира! Вот – уже настиг злодея Даньку, не остановить теперь: перерубит-перетопчет вмиг… «Давай-давай, иди сюда…» – неслышно пробубнил себе под нос напряженный Данила, отводя на размах правую руку… Он и сам испугался как будто – и крика, и бешеного напора, – но рука уже сама потянулась, тяжело разгоняясь, вперед – раскатывая, ускоряя по воздуху шипастый шар навстречу всаднику… Пригибаясь в седле, укрываясь щитом от вражеской секиры, Данила уже не мог остановить правой руки – а она словно с цепи сорвалась: Данила вдруг ужаснулся, какой убийственной тяжестью налился страшно раскрученный шар, клубок вертящихся игл! И Данила понял, что произойдет с несчастным лучником через дробный осколок мгновения – и даже зажмуриться успел, чтобы не видеть безумного, кровавого удара по усатой голове в шлеме.
Когда он открыл глаза, шар уже докручивался справа налево по орбите своей вязкой инерции – замедляясь и теряя силы. А всадника не было впереди… он исчез! Отпрыгнул, проскочил под рукой? Данила захотел обернуться – но вдруг задохнулся! Все мысли и догадки разом выхлестнуло прочь из головы жаркой волной боли: сухо и нарывисто прошелся по Данькиной спине чей-то ловкий кнут! Это лучник на подвижной лошадке вынырнул у Данилы за спиной, махнул рукой – и разом распорол рубаху на широкой спине крамольника, оставляя темную кровавую полосу… Тут же бросил коня вбок, уходя, ускользая от мстительного удара цепом.
Данила сумел удержать толстый цеп в руке, дернулся и раздавил в себе горячую судорогу боли – оскалившись, рванул коня, заворачивая лошадиную голову назад: скорей-скорей, сейчас достанем усатую сволочь! Но – слишком медленно крутится конь под Данилой, и томительно долго разгоняется рука с убийственным шаром: верткий лучник пляшет вокруг, будто издевается – даже секирой не бьет, лупит кнутом… Р-раз! – Данила содрогнулся в седле и, наверное, почти вскрикнул – второй удар прижег спину еще больнее: нет, так нельзя! не выдержу! – суетливо заклокотало в голове, неприятно задергало: забьют до смерти кнутами… Не пожалеют Даньку-кузнеца: крамольник! беременной бабой прикрывался! чужую жинку прилюдно целовал…
Постой же – я тебя достану! – жеребок вдруг поднапрягся, вертанул худым крупом – и вынес Данилу прямо на удар, наперерез усатой твари с кнутом… Ну – теперь не жди пощады: тронулась, сорвалась в железный наворот Данькина десница с цепом… Но – неожиданно, как коленом под дых, откуда-то слева, из-за границы зрения – жестоким пеклом в грудь, в лицо, опаляя кожу! Это второй лучник наскочил на Данилу – весело и с оттяжкой приложил концом кнута прямо в голову… И осекся страшный удар цепа – выронив оружие, Данила качнулся головой в кипящий омут, теряя глазами быструю чехарду теней вокруг… уже почти поплыл, завалился в седле…
– Ха-ха! – весело рассмеялся всадник, занося руку для нового удара. «Ха. Ха», – гулко отозвалось в голове Данилы, и он почему-то очнулся. Вороной жеребок из последних сил шарахнулся вбок, уходя из-под кнута – уже не Данилу, а себя спасая от свежего приступа боли. И Данька с неожиданной ловкостью дернул локтем, прикрывая щитом онемевшие ребра – хоп! поймал, погасил деревянным диском горячую, хлесткую молнию, просквозившую воздух. Невидимая змея с силой ударила в прогнувшийся щит – разогнавшись, пролетел мимо неприятельский конь с дико хохочущим лучником на спине… Уловив легкий миг внезапной передышки – всадники, как истребители, широко разошлись по склону холма, разворачиваясь для нового захода на цель, – Данила рывком погрузил руку в седельную сумку и вмиг нащупал среди гвоздей и подков что-то маленькое и безумно острое… жадно впившееся лезвием в ладонь!
Когда рука вырвалась обратно из сумки, в ней был зажат красивый ножичек с костяной ручкой и узким, недобро блеснувшим лезвием. Данила поспешно перехватил его в пальцах. Нет, он так и не научился метать ножи в армии – их тренировали вполсилы, всего несколько дней…
Он совсем забыл про ножичек, когда третий всадник, внезапно приблизившись, с радостным визгом сорвался в пике. Данила встречал удар кнута левой рукой, самым центром небольшого щита – а потому не думал о хорошо заточенном кинжале, зажатом в деснице. Только когда черная змея грациозно развилась в воздухе, ловко огибая щит и впиваясь в измученную, исхлестанную спину – Данила задохнулся от боли и неловко всплеснул руками, – только тогда ножичек сорвался с ладони.
Неприятель умело выполнил этот удар: вращательным движением кисти он слегка подхлестнул, закрутил в воздухе скользкий кнут и без труда обманул Данилу, достал-таки его жадным концом плети. Удар был настолько силен, что Данила выронил ножик из пальцев – захрипел и слабо, уже бессознательно толкнул коня вперед: скорей… прочь! Но всадник не торопился вторично доставать Данилу кнутом – маленький, хорошо заточенный ножичек застрял у него в горле, пробив слабые кольца старенькой кольчуги на шее.
Негромко пискнув, долговязый лучник как-то рывком откинулся на спину и выскользнул из седла в траву. Гулко ударился кольчужной спиной оземь – пару раз перекатился вниз по росистому склону и замер, подставив желтому солнцу белое веснушчатое лицо. Данила без труда узнал лучника Гусяту.
Он удивился: вмиг улеглась горячка схватки – из оврага потянуло сыростью, и даже боль в спине как будто приутихла… Опустил руки и почти беспомощно оглянулся на двух других неприятелей – увидел посеревшие лица и частые сполохи ужаса в глазах. Лошадь ближайшего лучника нелепо попятилась задом – так сильно натянул узду перепуганный всадник. Хищный кнут в руке безвольно поник и запутался в траве.
Они испугались страшного крамольника, вещего вогника Даньку. Когда неприятельские лошади скрылись за деревьями, Данила соскочил с коня и, потирая окровавленную спину, подошел к распростертому Гусяте. Видит Бог, он не хотел убивать славянина – это приступ боли вырвал лезвие из рук, с жестокой красотой всаживая его в горло несчастному лучнику. Данила рывком сбросил с плеча щит и тяжело присел перед телом – вытер лицо горячей ладонью и вздохнул: не успел переселиться в новую жизнь, как уже заделался беглецом и почти прелюбодеем, а теперь вот убийцей…
Мертвый Гусята вдруг надсадно кашлянул в траве и, жутко сморщив рожу, открыл глаза. Данила вздрогнул, но тут же расхохотался – протянул руку и вытащил нож из тесной прорехи в кольчуге: лезвие прошло вбок, не оставив на рябой коже даже царапины!
– Ты чего разлегся, мужик? – сощурился Данила, играя ножиком в пальцах. – Никак помирать собрался?
– Ой, уж не ведаю… Чего-то в голову вступило – ну, думаю, кончина пришла! – Покашливая и потирая горло узкой ладонью, лучник приподнял голову и тупо оглянулся: – А где хлопцы?
– До хаты ломанулись: обедать пора! – Данила спрятал ножичек. – Хотели тебя будить, да пожалели: нехай спит брат Гусятка… Как горло – не болит?
– Темя болит – видать, с коня упавши, нелепо главою преткнулся, – пожаловался Гусята. – Никак ты меня низверг?
– Так получилось. Я сожалею. Однако уж больно ловко вы меня кнутами стегали.
– Робота наша такая. – Гусята гордо оправил нарушенную прическу. – Я супротив тя ничто не имею: десятник указал Даньку лупить – ну мы и старались…
– Я все понимаю, я не против! – Данила присел рядом, сосредоточенно разглядывая кровавые полосы у себя на ребрах. – А Разбите-то какой резон меня ловить? Разве я ему зла желаю?
– Из Престола-града весточка пришла тебя сыскать, в железы запечь и к самому стольному боярину Окуле доставить. Уж не ведаю, какие бесчинствия ты в столице натворил и за что Окула тебя рыщет… Тебе небось видней будет.
– А кузницу зачем сожгли?
– Да не жгли мы кузню Твою! – Гусята с досадой хлопнул ладонью по тощему колену. – Где это видано пожоги творить! Это уж десятник для красного словца сказал, будто наших рук дело…
– Ага, я понимаю: сама загорелась. – Данила злобно ухмыльнулся.
– Да уж нет, не сама… – Рябой загадочно улыбнулся. – Коли хочешь знать… приезжали тут людишки из Престола, от боярина Окулы. Весточку десятнику привезли с повелением Даньку-кузнеца сыскать… Зело любопытные людишки были: все в уборе воинском, при дощатой броне, чешуины толстыя! Ажно кони в железа одеты.
Данила безучастно выдернул травинку, прикусил зубами…
– Кони в доспехах? – Он насмешливо покосился на Гусяту. – Ну ты здоров свистеть, мужик. Может, в Престоле и коровы в кольчугах ходят?
– Цицей клянусь: не вру! Мы – дубровичи, лгать не научены… Изо всех славян самое горькое племя будем – кривда в горле застряет. Я сам чистокровный дубрович буду, не хуже тебя!
– То есть как: вообще лгать не умеешь?
– Прадед мой не лгал и меня не учил. От того все наши беды, у дубровичей-то… Да что сказывать: будто сам не знаешь!