Страница:
– Темень в хатке-то…
– Свечка погасла?
– Зримо.
– Тогда поджигай, – сказал я и бросил махмудке зажигалку.
Глава вторая.
Избушка сгорела моментально. Тряхнув головой, я вернулся к жизни. Взгляд попал на гипертрофического дружинника с копьем – его звали ласкательным именем Гай. Я представился Мстиславом Лыковичем и попросил обращаться к себе просто и по-демократически: патрон.
– Патрон, – сказал Гай, когда я приблизился к моему Харли, собираясь обратно в Стожарову Хату. – Чуешь ли гуляние лесное? Эво Травко шоршит – с рыбицею врачается. Погоди его – расповедай нам, како с князем слово было.
Травко вышел из лесу молодчиком плоского и коренастого вида. Он был украшен крупными голубыми глазами юного пионера, широким рябым лицом уличного бандита и прической под gorshock. В плечах пионер раздался так, что напоминал уже белорусского партизана. На поясе парниши болтался широкий заржавленный меч, а рядом подрагивала на веревке огромная скользкая рыбина. Она, видимо, с большим трудом научилась дышать и теперь радостно и удивленно вращала глазами, будто спрашивая: «Ой, братки, а что это я тут делаю?»
– Здрав бы ты, Мстя! – невнятно приветствовал партизан, расплываясь в моем направлении тихой солдатской радостью. – Гли, что я те принес, – добавил он смущенно, протягивая рыбину, – но тут же увидел избушкино пепелище и заморгал, бледнея.
– Княжий век уже в законе, – загудел Гай, объясняя обстановку. – Ушел на згу [44] наш волен, згинул восвояси… Эву пору и мы, Травень, не холопи, ано люди самовольные.
Кто-то вольный, а у меня, например, княжьи дети на руках, подумал я, изучая Травеня. Гопник мне понравился: интеллектом не испорчен и умеет ловить рыбу – такие люди нужны партии. В ходе непродолжительной беседы я выяснил, что оба головореза – профессиональные дружинники, биороботы-терминаторы, служившие князю Всеволоду Властовскому и его бессмертному делу с раннего детства. Не один десяток черепных коробок сокрушили они, ищучи, как говорится, себе чести, а князю славы. И вот – о радость! – готовясь к отъезду на небеса, мудрый старик запрограммировал их на выполнение любых приказов нового хозяина. «Мстиславка за старшого остается», – сказал князь, засовывая ребятам в мозговой отсек дискету с измененной программой послушания, – и вот ребята стоят передо мной, все пуговицы в ряд, играют мышцами на честных лицах и ожидают инструкций. Я прикинул шансы: кроме вашего покорного холопа, объединенным силам космического зла противостояли: слепой Лито, рыжий Гнедан, борец сумо по кличке Гай и люберецкий партизан Травень. Пятеро негодяев, с оружием в руках отстаивающих дело властовской революции… Звенят цикады, и багровая луна встает над Флорес-пара-лес-Муэртес, выползая из джунглей, глухо закипающих тропической ночью… Помнишь, Фернандо, как мы форсировали Рио-Гранде? Помнишь, камарадо, легкий блеск взлетающих мачете, сахарный хруст автоматных очередей и сияющий путь смерти, гордый хвост твоей ракеты SA-7, нацеленной во вражеский вертолет? Ах, амиго, юная черноглазая свобода выросла в хижинах наших матерей, она уже выучилась петь со своим народом пьяные песни независимости! Но пасаран, амиго! Венсеремос! Кристина Онассис! Впрочем, я отвлекся.
Покойный князь был прав насчет погоды. Мелкие осадки снова закапались с неба, и возвращение в деревню проистекало под теплым дождиком. Так и не дождавшись автобуса, мы решили пойти пешком. Местность медленно проползала мимо: рыжий Харли расслабленно плелся сзади, ведомый Гаем под уздцы. Он был обижен тем, что на него нагрузили личный мусор дружинников – два заляпанных грязью щита, мешок белья, чьи-то сапоги и небрежно свернутый дорожный плащ…
В промежутке между бизнесом я расспросил ребят об их детских впечатлениях. Осаду города Властова отчетливо помнил только Гай: Травень в те годы еще пешком на горшок ходил. С третьей попытки память Гая прояснилась настолько, что он вспомнил имя няньки, присматривавшей за ныне искомыми княжьими детьми. Ударницу педагогического труда звали Матохою (Ma'toha), и знаменита она была прежде всего умением профессионально драть задницы. Поймает, бывало, какую-нибудь задницу, и давай ее драть. Такие дела. Жестокая дама дожила до глубокого маразма и повергла окружающих в траур еще в эпоху командно-административных методов управления, то есть лет пять назад. Про секретную миссию Матохи касательно распределения обрезков княжьего кушака между наследниками никто, кажется, не знал – согласно официальной версии, все потомство Всеволода было вырезано престольцами. Некоторые частушки, ходившие в народе в качестве фольклора, намекали, впрочем, что кое-кто из детей выжил, благодаря вмешательству местного сердобольного божка Стожара – но трезвые скептики и хронические атеисты (а таковыми были мои новые подчиненные) давно примирились с мыслью о генеалогической кастрации рода князей Властовских.
Расстояние до Стожаровой Хаты (так звучно называлась, оказывается, моя родная деревня) уже заметно сократилось, когда из-за поворота лесной дороги вырулил четырехколесный унитаз, увлекаемый вперед низкорослой крестьянской лошаденкой. На телеге, помимо бочек и старого улья, виднелись двое путешественников. Первый – плешивый старичок скинхэд в темной бороде – управлял лошадью. А второй, незнакомый молодчик в дорогих сапогах и стильном дорожном костюме, едва заметив нашу веселую команду, бодро спустился с телеги на землю и… судорожно бросился с дороги к лесу!
Травень присвистнул и зачем-то побежал вослед. Гай свистеть не стал, но устремился туда же – через миг все трое едва мелькали в просветах деревьев. Мы с Харли остались вдвоем встречать мужичью телегу. Все произошло так неожиданно, что я присел на краешек измены [45]. Почему мои ребята так заинтересовались путешественником?
Бородатый мужиченыш на тачке между тем улыбчиво поздоровался и стал объяснять:
– Уж не ведаю, что и за попутчик такой у меня был. Тать нощной или пословный человек, не инако, – закричал он мне, подмигивая. – Пристал ко мне у млина: подвози да подвози! Тьху! (Старик сплюнул и снова подмигнул).
– Не ори, папаша, – не в лесу, – сказал я, переводя взгляд на верхушки дерев.
– И все-то он от людей хранился, за бочки кутался, – шепотом продолжал подмигивающий старикан. – Вота: ногату [46] мне подсунул, да быть мне нему и за его попутствие ни единому лешему не речи… А мне что? Я молчу себе…
– Во-во, папаша, это ты здорово придумал. Помолчи еще разок. Уж больно у тебя это ловко получается, – посоветовал я, наметанным глазом оценивая конфигурацию бочек на телеге. – Это чего? – спросилось вдруг, глядя на бочки.
– Где? – Старик страшно заинтересовался и круто обернулся через плечо. – А-а-а, это телега, – сказал он несколько разочарованно.
– Ясно. – Я удовлетворенно кивнул. Из лесу послышался отдаленный крик и глухие высказывания: мои мальчики беседовали с незнакомцем. Старик тоже прислушался, но вдруг вздрогнул, будто вспомнив о судьбоносном:
– Да! А меня ведь Порхеем зовут! Из Калинцева починка, бортника Гонялы дед!
Я просто ушам своим не поверил. Встретить деда Порхея – это подарок судьбы, я считаю. Захотелось вдруг сердечно обнять старика! Радостно улыбаясь, я представился и протянул ему визитку. Между тем лесные голоса приближались – вынырнув из-за кучи бурелома, в поле зрения возник Гай, а за ним и Травень, тащивший кого-то за ноги по земле. Жертва была всячески обвязана веревками и покрыта в отдельных местах отпечатками босых, но грязных ног.
– Эво: самого Берубоя споймали! – выдохнул Травень, гордо улыбаясь и прислоняя тело к колесу телеги. Втайне наслаждаясь абсурдом ситуации (имя Берубоя я слышал впервые), я властно приподнял брови. Потом (не менее властно) опустил веки и приказал немедленно развязать свежепойманного гражданина Берубойского, усадить, если это еще возможно, на стул и предложить чаю.
– Видите ли, гражданин Берубоев, – обратился я к подозреваемому, в глубине души недоумевая, что мне от него нужно. – Вы должны понимать, что попали в серьезную организацию. У нас крайне много дел, потому что ползает еще по нашей многострадальной земле недобитая контрреволюционная гадина. И мы, сотрудники органов, в своей нелегкой работе рассчитываем, гражданин Берубоев, на вашу деятельную помощь. Чем скорее вы признаетесь в содеянном, назовете соучастников и организаторов известных вам противозаконных действий, тем скорее окажетесь снова в кругу семьи.
Направив мощный луч настольной лампы в лицо подозреваемого, я прищурился и заставил себя вглядеться в эти запыленные и поцарапанные, черты. Арестованный сидел, прислонившись к колесу, и медленно растирал свои конечности в тех местах, где они давеча соприкасались с веревками. Глаза его были серьезными – нет, это не панк. И отнюдь не хиппи. Скорее всего, такой же вольный испанский летчик, как и я сам: узкое наглое лицо мальчика-мажора. Волосы собраны сзади в понитэйл [47]: наверное, фанат «БГ». В левом ухе серьга… Среднего роста и легок телом – тонкие руки биоробота в оплетке вздувшихся жил, жесткие пальцы с аккуратными ногтями. Известный сорт молодых негодяев: в детстве они катаются верхом, играют в поло и в жаркий майский полдень проезжают мимо тебя в черном джипе с открытым верхом и кучей загорелых девушек в белых теннисных юбочках.
– Гляни-ка, патрон, что я при нем сыскал. – Отирая со лба влагу, Гай приблизился и протянул крохотный лоскуток бересты. Я аккуратно принял документ двумя пальцами и подумал, что местной азбуке придется все-таки научиться.
– Как я его узрел, враз помнилось: Берубойка, сукин кот, с тайным поспешным посланием течет во град, – продолжал мой подчиненный немного возбужденно. – Ну, перехватить его – а бегает, поганец, что твой мерин: без Травка и не споймался бы!
Я встал и, покусывая мундштук, прошелся к окну. Снаружи молодое солнце республики согревало северный город, но я знал, что гадина ползает, и заговоры в силе, и Юденич идет на Петроград. В этих условиях партия требовала от сотрудника органов нордической ненависти к врагам и евразийской беспощадности. Подойдя к Берубоеву, я неловко пнул его босой подошвой в плечо.
– Колись, контра, где спрятал валюту?
– Не накормил, не напоил, баньки не истопил, а с вопросами подступаешься, – внезапно сказал Берубойцев и тут же улыбнулся – мгновенно и нагло: – Слышь, Мстиславко, не за свой ухват взялся – не обожгись… Отпусти меня, добро тебе советую!
– Ща я те устрою баньку, – заверил я и мрачно добавил: – Кровавую. Я те вспомню и Чапаева, и Баумана, и бакинских комиссаров. Прохладно не покажется.
Травень, почувствовав, что нужна его помощь, усилием воли сделал злобное лицо и ткнул арестованного кончиком кнута.
– Гни-ида… – протянул он подземным голосом и тут же вопросительно глянул на меня, ожидая оценки начальства. Я поощрительно кивнул и поспешно перевел взгляд на портрет Ильича, висевший на белой стене кабинета. Вождь требовательно смотрел на меня, словно приговаривая: «Гляди в оба, товарищ! Добивай гадину!»
– Короче, гражданин Берубойский! – начал я твердым голосом. – Или ты мне сейчас говоришь, где у вас тут штаб дивизии, или я тебе быстро и профессионально отрываю задницу.
Мажор нахмурился.
– Эге, какой стрелый! Не садил, не поливал, не окучивал – а рвать приспел! – не спеша произнес он. Всего-то секунду я смотрел в сторону, обдумывая, как отреагировать на услышанную дерзость, – а Берубой уже вскочил на ноги! И тут же рядом со мной, – серый взгляд блеснул недобро, а пальцы цепко легли мне на запястье:
– Отпущай меня, Мстиславе, подобру-поздорову! А не то наместнику Катоме про твою нападку скажу!
Я напрягся, соображая, каким коленом действовать, – но тут металлическое выражение Берубоева лица резко потеплело. Слегка, словно играючи, запрокинув голову и прогибаясь в спине, противник повалился на газон. Позади него стоял Травень (обратите также внимание на дубину в его руке).
– Напрасно ты его убил, – сказал я, вглядываясь в остывающее тело Берубойского. – Теперь экологическое равновесие нарушится.
– Ага, его убьешь! – скептически скривился Травень. – Погодь, еще очнется.
Я нагнулся над телом. Наметанный глаз чекиста различил на указательном пальце берубоевской конечности небольшой золотистый взблеск – симпатичное колечко, подумал я, разглядывая перстень в ладони. На нем было что-то вроде печатки – не то крылатая собака, не то улыбающийся Бэтман.
– М-да, – рассеянно обратился я к подчиненным, – устал, видать, паренек: набегался за день. Спортом, конечно, не занимается – вот организм и ослабел вконец.
– Ох и верно! – опять возник старичок Порхей. – Нонче молодь больно мелковата родится. Един-то разок палицею по крепи, а уж оземь. В наши-то годы хошть наковальней лупи по темени, а с ног не свалишь.
Мысленно сожалея, что под рукой нет наковальни, я с трудом оторвал наметанный глаз от лысого темени Порхея.
– Хоша, впрочем, на Берубойку внапраслину пенять, – тут же поправился старик, покачивая головой. – По слухам, он парубок крепкий: чудом вы его споймали! Говорят, недавним делом одиночкою от мохлютского разбоя отбился на Вервятиной дороге, за озером. Народ брешет, буди Берубойка – богатырь…
– Да брехать-то не топором махать, любой умеет, – оборвал его Гай. – Сыскали себе богатыря: давеча в лесу я твоего Берубойку с первого щипка на лежку отправил. Нонче воров-то – как в печке дров, а богатырь придет и огонь разведет…
Я прервал размышления Гая, протянув ему конфискованную у Берубойцева грамотку.
– Зачитай-ка содержание перехваченного документа. Причем вслух, – добавилось на всякий случай.
Дружинник взялся за бересту всеми десятью пальцами и старательно зачел:
Болярину Катоме Дубовыя Шапка купца Алыберскаго саула слово.
Аз купец алыберский Саул Сутра прошел тремя лодьями Жиробрег-Град ныне входяй в воды твоея реки прозванием Керженец. Везу товар заморский знаемый. В три дни буду у тебя во Властов-Граде торговлею. Пропуска прошу и милости Саул Леванидов сын Алыберски купец. Ведая про разбои многие на реках, прошу бы мне встречу охранную выслать, помня драгоценные мои товары.
Писано в Жиробрег-Граде толмачем Ноздрятою.
Вестовому человеку плачено в полдороги три кун.
Оглашение депеши произвело в толпе соратников волну оживления: Травень стал зачем-то потирать крестьянские ладони, а Гай выразительно побагровел.
– Ну, патрон, деньги плывут! – прогудел Гай, закатывая рукава своей хэбэ. Травень возбужденно соскочил с телеги, подошел к телу Берубоя и слегка поддел его ногой.
– Бывает и от вора польза! – радостно забормотал он. – Не будь Берубойки с его посланием, пропустили бы мы алыбера [48] мимо западни! Ну и добро, на том Берубою и славу споем, – добавил он деловито, кратким движением руки извлекая из ножен свой тесак. – Отмаялся, Берубоюшка…
Меня посетила абсурдная идея, что он его сейчас зарежет. Во всяком случае, Травень зачем-то занес лезвие над грудью распростертого вора.
– Отбой! – заорал я. Острие застыло на полпути – Травень недоуменно распахнул глаза в моем направлении. – Убери кинжал, дорогой, да? Этого джигита мы будем судить по нашим, советским законам,
– Но… патрон! – вступился за напарника Гай. – Ведь эдак он, ненарок, выживет! Покончить вражину – и дело в закон… А инако он заисто посаднику Катоме все доложит про наше бесчинство с перехватом послания… Он Катоме заветный дружинушка. Возьмут нас посадниковы вой, и спать тебе свечера на дыбе.
Я что-то задумался. Глупо, конечно, посетить средневековье и не побывать на дыбе. Имя посадника Катомы мелькало в перехваченной депеше – так назывался властовский шериф, представлявший столичное, престольское начальство и командовавший оккупационным корпусом. Этот парень не пожалеет десятка дружинников, чтобы привлечь нас всех к поголовной ответственности. Перехват письма – чудесный повод отомстить банде Мстислава за все хорошее. Мораль: чем позже Берубой доберется до Властова, тем краше. Можно бы, конечно, и ножиком его проткнуть – да только за нервы свои я не поручусь. Зачем мне потом все эти кровавые берубойчики в глазах? Сегодня я его ножиком, а завтра ночью он ко мне в гости – в черном плаще, бледном сиянии и с укоризной в безжалостном взоре… Не люблю я призраков, нерусские они какие-то. Да, непростая ситуация сложилась.
– Послушайте, Порхей, – обратился я к старику, – вы, собственно, в какие края погоняете свою телегу? Я не из любопытства спрашиваю, а так – просто узнать захотелось.
По секрету замечу, что я схитрил: спрашивалось, разумеется, с коварным умыслом. Берубойного необходимо было заключить под стражу. Причем обычный сарай в нашей деревне не годился: убежит, зараза. Полноформатный государственный СИЗО – вот что нам нужно. Чтоб с решетками. А разве сложно, замечу я вам, засадить в наше время обычного, безвинного панка за государственную решетку? Да это так же просто, как «Фауст» Гете. Важно только, чтобы СИЗО был не во Властове, а каком-нибудь другом, соседнем княжестве. Чтоб посадник Катома не узнал.
Дед Порхей потрогал ногтями затылок, словно раздумывая. Получилось довольно похоже.
– Дык эво: лесом потягнем до Олешья, а дале мелкодрожъю до Глыбозерского княжества в тамошний град. Меды я везу на ихний торг. Продавать чтобы. Дорого не возьму, нет, потому как медов олето много приспело, и цена невысока, а стало быть… да что уж… совсем даром отдам.
– Даром? – искренне усомнился я. – Это почем?
– Дык… по три кун за улей! Что присел-то? – чай, не ждал такой удачи? Во цена упала, ага! Бери, повезло тебе нонче: твоя дешевизна. Всего по три кун за колоду.
Я просто на измену сел: три бакса за кусок дерева, набитый подслащенным воском! Не-е, даже торговаться не буду… И потом, если серьезно: зачем мне этот мед? Что я – Винни-Пух?
– Так, слушайте сюда, папаша. Чтоб мне твой мед кушать, таки лучше бы я родился без паспорта. А мне же все же не терпится до Глыбозерья переправить один такой сверток. И чтобы его ж таки никто из нас по дороге не потерял, ага? – Я был вежлив, но деловит, как пожилой одессит на Привозе. – И при свертке поедет один такой мой человечек, чтобы все было гешафт цум тофель, мы понимаем, что я говорю?
Порхей не понял, но согласился.
– Господа, приготовьте сверток в дорогу, – сказал я и, пока дружинники упаковывали Берубойного веревками, стал вкратце объяснять программу-минимум, не спеша прохаживаясь из угла в угол.
– Значится, так: известного вора и мошенника Берубоя следует доставить на рыночную площадь населенного пункта Глыбозеро. – Я сделал паузу, чтобы высморкаться. – Да! В качестве сопровождающего поедет… – тут я снова высморкался, поправил воротничок и сделал драматическую паузу, чтобы все напряглись, – поедет младший сержант Травень.
Приятно было видеть, как парень обрадован всей полнотой ответственности… или, точнее, всей полнотой доверия… короче, обрадован очень. Ну ничего, до Глыбозера недалеко – что такое в наш век скоростей десяток-другой километров, как не чудесный повод опоздать к ужину?
– Травень! – интимно зашептал я в разверстое ухо подчиненного. – Слухай, Травень. Когда приедете в Глыбозеро, ты этого Берубоя сдай местному начальству, понял?
– Ага, – поспешно заверил меня Травень, и тут же недоуменно почесал крепкий затылок.
– Ты крут, Травень. Ты восхищаешь. Теперь повтори задание.
– Ага, то есть чтобы сести нам с Порхеем на телегу, добрати до Олешья, а тамо свернуто на Глыбозеро, а тамо…
– Молодец. Остальное завтра. Ты велик, Травень. Я сделаю тебя королем Неаполя. А теперь вперед, на Берлин.
Довольный Травень, чувствуя свою приобщенность высоким тайнам начальства, поспешил к телеге. Порхей сосредоточил в руках бразды, и телега медленно покачнулась вперед. Совсем недолго – секунды полторы – смотрел я туда, но почему-то очень ясно все запомнил. Этот тележный зад на паре тощих высоких колес, спину Порхея, спутанную веревками груду Берубоевых костей. И наконец, пролетарский профиль белобрысого Травеня, сидевшего позади бочек и по-детски болтавшего босыми ногами.
Легкий глюк зашевелился в сознании, и показалось вдруг, что вот-вот вырулит из-за поворота запыленный колхозный «газик» и, посигналив приветственно, протрясется мимо, по направлению к райцентру, а старик Порхей, помахав председателю свернутой в трубочку «Савраской», ухмыльнется и, прикрикнув на замешкавшуюся Звездочку, вновь потечет с молочными бидонами в село – в детсад, к обеду…
Решительно шмыгнув носом, я отвернулся и распрямился на мериновой спине. Княжий холоп не имеет права на галлюцинации. Вперед, Харли, нас ждут в Стожаровой Хате!
За время моего отсутствия упомянутая Хата выросла в настоящий мегаполис: тут обитало теперь человек триста. Все они вернулись с полей страны и в настоящий момент прогуливались, беседовали и всячески отдыхали, как-то: рубили дрова, чинили браконьерские снасти, доили коз и воспитывали детей. Дело клонилось к закату, и личная жизнь постепенно заглушала общественную: то здесь, то тут вспыхивали всякие там народные гуляния, пения и танцевания. Я скромно въехал в селище верхом на моем Харли – вдвоем с Гаем, которому пришлось самому тащить копье, щит и плащ с доспехами, мы внушали поселянам заметное уважение.
На нашей воровской базе царили мрак и загнивание. Ни одна живая зараза не выползла навстречу, не говоря уже о пионерках, комсомолках и вообще хороших девочках в форменных мини-юбочках. В поисках девочек мы углубились на территорию двора, периодически выкрикивая позывные Лито и Гнедана. Тщетно. Из-за курятника вырисовался только уже знакомый мне волкогав: адски-черный и ленивый в мощных движениях. Зверь добросовестно подвигал хвостом и, зевая, направился было лизнуть мой хэнд [49] – но тут дорогу животному преградил Гай. Будучи, очевидно, натуралистом в душе, он протянул пальцы к тупорылой собачьей голове, намереваясь как бы приласкать…
Напрасно. Я даже удивиться не успел. Волкогав неловко, но быстро ткнулся мордой в протянутую конечность. Глухо икнув. Гай отдернул руку – брызнуло чем-то темным и жидким, покатившимся пыльными шариками по песку, – а животное уже висело, уцепившись пастью, на Гаевом бедре.
Тут я успел удивиться и отозвал собаку. Просто выкрикнул команду «Отбой!» – звучную и лаконичную. Волкогав немедля оставил ногу дружинника при статус-кво и, радостно вращая хвостом и прижимая лицо к земле, побежал ко мне здороваться. Очевидно, крикнув «Отбой!», я случайно угадал его кличку – отсюда эффект.
Гай ругался. My God, [50] как он ругался! Вы заболели бы от смеха, услыхав эту брань. Октябрята в моей школе заворачивали концы куда более умело, чем этот зрелый и не запятнанный высшим образованием мужчина. Упомянув прах каких-то там древних богов и пообещав утопить четверолапого врага в болоте. Гай затих, целеустремленно стягивая пальцами края убойной раны на бедре. Отбой между тем улыбчиво скалил на меня желтые от крови зубы и подобострастно тыкался носом в хозяйские колени. Щенок. Пупсик. Милашка. Говорят, после кастрации вы становитесь еще добрее…
Пальцы сами собой почесали милашку за ушком и наткнулись на что-то твердое. Под покровом грязной шерсти на звериной шее была намотана веревка. Кто-то уже пытался удавить тебя, радость моя? Видимо, не преуспел. Жаль беднягу, неглупый был человек.
Словно реагируя на матюкания дружинника, из пучин сада вынырнула Клуха. Очаровательно покраснев опухшим лицом, она вытаращилась на окровавленного Гая.
– А, Клуха, привет, – сказал я, – знакомься: это Гай. Прошу любить, но потом не жаловаться. Кстати, помоги ему в плане перевязки. Видишь, человеку неудобно.
Помахав немного руками, Клуха бросилась к дружиннику, отрывая на ходу подол своего… сарафана, видимо. Отвлекшись от бедра, Гай следил за ее действиями с видимым одобрением.
– Да что уж тамо… Безделица, – выдохнул он, превозмогая боль. – Порана чистая, без яду – как на суке затягнется. К чему уж и платие рвать…
– М-да, Клуха! – перебил я. – А… где народ? Где всякие там Гнеданы, Лита? Им задание имелось ужин приготовить, потом сауну с бассейном, массажисток и прочее… Я почти разочарован, Клуха!
Клуха сообщила, что Гнедан с Лито, натурально, пошли в баню – ждали-ждали меня, уж и все глаза проглядели, а потом отправились. Я рискнул выяснить, где оная баня находится, и получил на удивление толковый ответ, что за селом по-за рекой, где коровы. Оставив Гая в исцеляющих объятиях Клухи, я направился к реке.
– Свечка погасла?
– Зримо.
– Тогда поджигай, – сказал я и бросил махмудке зажигалку.
Глава вторая.
О том, как был найден розовый пояс, как в средиземье сгустилась тьма, как силы зла перешли в наступление, и о том, как вы умудрились дочитать эту фразу до конца
Народ, который не парится в банях,
не может создать империю.
А.Миронов. «Древнерусская игра»
Избушка сгорела моментально. Тряхнув головой, я вернулся к жизни. Взгляд попал на гипертрофического дружинника с копьем – его звали ласкательным именем Гай. Я представился Мстиславом Лыковичем и попросил обращаться к себе просто и по-демократически: патрон.
– Патрон, – сказал Гай, когда я приблизился к моему Харли, собираясь обратно в Стожарову Хату. – Чуешь ли гуляние лесное? Эво Травко шоршит – с рыбицею врачается. Погоди его – расповедай нам, како с князем слово было.
Травко вышел из лесу молодчиком плоского и коренастого вида. Он был украшен крупными голубыми глазами юного пионера, широким рябым лицом уличного бандита и прической под gorshock. В плечах пионер раздался так, что напоминал уже белорусского партизана. На поясе парниши болтался широкий заржавленный меч, а рядом подрагивала на веревке огромная скользкая рыбина. Она, видимо, с большим трудом научилась дышать и теперь радостно и удивленно вращала глазами, будто спрашивая: «Ой, братки, а что это я тут делаю?»
– Здрав бы ты, Мстя! – невнятно приветствовал партизан, расплываясь в моем направлении тихой солдатской радостью. – Гли, что я те принес, – добавил он смущенно, протягивая рыбину, – но тут же увидел избушкино пепелище и заморгал, бледнея.
– Княжий век уже в законе, – загудел Гай, объясняя обстановку. – Ушел на згу [44] наш волен, згинул восвояси… Эву пору и мы, Травень, не холопи, ано люди самовольные.
Кто-то вольный, а у меня, например, княжьи дети на руках, подумал я, изучая Травеня. Гопник мне понравился: интеллектом не испорчен и умеет ловить рыбу – такие люди нужны партии. В ходе непродолжительной беседы я выяснил, что оба головореза – профессиональные дружинники, биороботы-терминаторы, служившие князю Всеволоду Властовскому и его бессмертному делу с раннего детства. Не один десяток черепных коробок сокрушили они, ищучи, как говорится, себе чести, а князю славы. И вот – о радость! – готовясь к отъезду на небеса, мудрый старик запрограммировал их на выполнение любых приказов нового хозяина. «Мстиславка за старшого остается», – сказал князь, засовывая ребятам в мозговой отсек дискету с измененной программой послушания, – и вот ребята стоят передо мной, все пуговицы в ряд, играют мышцами на честных лицах и ожидают инструкций. Я прикинул шансы: кроме вашего покорного холопа, объединенным силам космического зла противостояли: слепой Лито, рыжий Гнедан, борец сумо по кличке Гай и люберецкий партизан Травень. Пятеро негодяев, с оружием в руках отстаивающих дело властовской революции… Звенят цикады, и багровая луна встает над Флорес-пара-лес-Муэртес, выползая из джунглей, глухо закипающих тропической ночью… Помнишь, Фернандо, как мы форсировали Рио-Гранде? Помнишь, камарадо, легкий блеск взлетающих мачете, сахарный хруст автоматных очередей и сияющий путь смерти, гордый хвост твоей ракеты SA-7, нацеленной во вражеский вертолет? Ах, амиго, юная черноглазая свобода выросла в хижинах наших матерей, она уже выучилась петь со своим народом пьяные песни независимости! Но пасаран, амиго! Венсеремос! Кристина Онассис! Впрочем, я отвлекся.
Покойный князь был прав насчет погоды. Мелкие осадки снова закапались с неба, и возвращение в деревню проистекало под теплым дождиком. Так и не дождавшись автобуса, мы решили пойти пешком. Местность медленно проползала мимо: рыжий Харли расслабленно плелся сзади, ведомый Гаем под уздцы. Он был обижен тем, что на него нагрузили личный мусор дружинников – два заляпанных грязью щита, мешок белья, чьи-то сапоги и небрежно свернутый дорожный плащ…
В промежутке между бизнесом я расспросил ребят об их детских впечатлениях. Осаду города Властова отчетливо помнил только Гай: Травень в те годы еще пешком на горшок ходил. С третьей попытки память Гая прояснилась настолько, что он вспомнил имя няньки, присматривавшей за ныне искомыми княжьими детьми. Ударницу педагогического труда звали Матохою (Ma'toha), и знаменита она была прежде всего умением профессионально драть задницы. Поймает, бывало, какую-нибудь задницу, и давай ее драть. Такие дела. Жестокая дама дожила до глубокого маразма и повергла окружающих в траур еще в эпоху командно-административных методов управления, то есть лет пять назад. Про секретную миссию Матохи касательно распределения обрезков княжьего кушака между наследниками никто, кажется, не знал – согласно официальной версии, все потомство Всеволода было вырезано престольцами. Некоторые частушки, ходившие в народе в качестве фольклора, намекали, впрочем, что кое-кто из детей выжил, благодаря вмешательству местного сердобольного божка Стожара – но трезвые скептики и хронические атеисты (а таковыми были мои новые подчиненные) давно примирились с мыслью о генеалогической кастрации рода князей Властовских.
Расстояние до Стожаровой Хаты (так звучно называлась, оказывается, моя родная деревня) уже заметно сократилось, когда из-за поворота лесной дороги вырулил четырехколесный унитаз, увлекаемый вперед низкорослой крестьянской лошаденкой. На телеге, помимо бочек и старого улья, виднелись двое путешественников. Первый – плешивый старичок скинхэд в темной бороде – управлял лошадью. А второй, незнакомый молодчик в дорогих сапогах и стильном дорожном костюме, едва заметив нашу веселую команду, бодро спустился с телеги на землю и… судорожно бросился с дороги к лесу!
Травень присвистнул и зачем-то побежал вослед. Гай свистеть не стал, но устремился туда же – через миг все трое едва мелькали в просветах деревьев. Мы с Харли остались вдвоем встречать мужичью телегу. Все произошло так неожиданно, что я присел на краешек измены [45]. Почему мои ребята так заинтересовались путешественником?
Бородатый мужиченыш на тачке между тем улыбчиво поздоровался и стал объяснять:
– Уж не ведаю, что и за попутчик такой у меня был. Тать нощной или пословный человек, не инако, – закричал он мне, подмигивая. – Пристал ко мне у млина: подвози да подвози! Тьху! (Старик сплюнул и снова подмигнул).
– Не ори, папаша, – не в лесу, – сказал я, переводя взгляд на верхушки дерев.
– И все-то он от людей хранился, за бочки кутался, – шепотом продолжал подмигивающий старикан. – Вота: ногату [46] мне подсунул, да быть мне нему и за его попутствие ни единому лешему не речи… А мне что? Я молчу себе…
– Во-во, папаша, это ты здорово придумал. Помолчи еще разок. Уж больно у тебя это ловко получается, – посоветовал я, наметанным глазом оценивая конфигурацию бочек на телеге. – Это чего? – спросилось вдруг, глядя на бочки.
– Где? – Старик страшно заинтересовался и круто обернулся через плечо. – А-а-а, это телега, – сказал он несколько разочарованно.
– Ясно. – Я удовлетворенно кивнул. Из лесу послышался отдаленный крик и глухие высказывания: мои мальчики беседовали с незнакомцем. Старик тоже прислушался, но вдруг вздрогнул, будто вспомнив о судьбоносном:
– Да! А меня ведь Порхеем зовут! Из Калинцева починка, бортника Гонялы дед!
Я просто ушам своим не поверил. Встретить деда Порхея – это подарок судьбы, я считаю. Захотелось вдруг сердечно обнять старика! Радостно улыбаясь, я представился и протянул ему визитку. Между тем лесные голоса приближались – вынырнув из-за кучи бурелома, в поле зрения возник Гай, а за ним и Травень, тащивший кого-то за ноги по земле. Жертва была всячески обвязана веревками и покрыта в отдельных местах отпечатками босых, но грязных ног.
– Эво: самого Берубоя споймали! – выдохнул Травень, гордо улыбаясь и прислоняя тело к колесу телеги. Втайне наслаждаясь абсурдом ситуации (имя Берубоя я слышал впервые), я властно приподнял брови. Потом (не менее властно) опустил веки и приказал немедленно развязать свежепойманного гражданина Берубойского, усадить, если это еще возможно, на стул и предложить чаю.
– Видите ли, гражданин Берубоев, – обратился я к подозреваемому, в глубине души недоумевая, что мне от него нужно. – Вы должны понимать, что попали в серьезную организацию. У нас крайне много дел, потому что ползает еще по нашей многострадальной земле недобитая контрреволюционная гадина. И мы, сотрудники органов, в своей нелегкой работе рассчитываем, гражданин Берубоев, на вашу деятельную помощь. Чем скорее вы признаетесь в содеянном, назовете соучастников и организаторов известных вам противозаконных действий, тем скорее окажетесь снова в кругу семьи.
Направив мощный луч настольной лампы в лицо подозреваемого, я прищурился и заставил себя вглядеться в эти запыленные и поцарапанные, черты. Арестованный сидел, прислонившись к колесу, и медленно растирал свои конечности в тех местах, где они давеча соприкасались с веревками. Глаза его были серьезными – нет, это не панк. И отнюдь не хиппи. Скорее всего, такой же вольный испанский летчик, как и я сам: узкое наглое лицо мальчика-мажора. Волосы собраны сзади в понитэйл [47]: наверное, фанат «БГ». В левом ухе серьга… Среднего роста и легок телом – тонкие руки биоробота в оплетке вздувшихся жил, жесткие пальцы с аккуратными ногтями. Известный сорт молодых негодяев: в детстве они катаются верхом, играют в поло и в жаркий майский полдень проезжают мимо тебя в черном джипе с открытым верхом и кучей загорелых девушек в белых теннисных юбочках.
– Гляни-ка, патрон, что я при нем сыскал. – Отирая со лба влагу, Гай приблизился и протянул крохотный лоскуток бересты. Я аккуратно принял документ двумя пальцами и подумал, что местной азбуке придется все-таки научиться.
– Как я его узрел, враз помнилось: Берубойка, сукин кот, с тайным поспешным посланием течет во град, – продолжал мой подчиненный немного возбужденно. – Ну, перехватить его – а бегает, поганец, что твой мерин: без Травка и не споймался бы!
Я встал и, покусывая мундштук, прошелся к окну. Снаружи молодое солнце республики согревало северный город, но я знал, что гадина ползает, и заговоры в силе, и Юденич идет на Петроград. В этих условиях партия требовала от сотрудника органов нордической ненависти к врагам и евразийской беспощадности. Подойдя к Берубоеву, я неловко пнул его босой подошвой в плечо.
– Колись, контра, где спрятал валюту?
– Не накормил, не напоил, баньки не истопил, а с вопросами подступаешься, – внезапно сказал Берубойцев и тут же улыбнулся – мгновенно и нагло: – Слышь, Мстиславко, не за свой ухват взялся – не обожгись… Отпусти меня, добро тебе советую!
– Ща я те устрою баньку, – заверил я и мрачно добавил: – Кровавую. Я те вспомню и Чапаева, и Баумана, и бакинских комиссаров. Прохладно не покажется.
Травень, почувствовав, что нужна его помощь, усилием воли сделал злобное лицо и ткнул арестованного кончиком кнута.
– Гни-ида… – протянул он подземным голосом и тут же вопросительно глянул на меня, ожидая оценки начальства. Я поощрительно кивнул и поспешно перевел взгляд на портрет Ильича, висевший на белой стене кабинета. Вождь требовательно смотрел на меня, словно приговаривая: «Гляди в оба, товарищ! Добивай гадину!»
– Короче, гражданин Берубойский! – начал я твердым голосом. – Или ты мне сейчас говоришь, где у вас тут штаб дивизии, или я тебе быстро и профессионально отрываю задницу.
Мажор нахмурился.
– Эге, какой стрелый! Не садил, не поливал, не окучивал – а рвать приспел! – не спеша произнес он. Всего-то секунду я смотрел в сторону, обдумывая, как отреагировать на услышанную дерзость, – а Берубой уже вскочил на ноги! И тут же рядом со мной, – серый взгляд блеснул недобро, а пальцы цепко легли мне на запястье:
– Отпущай меня, Мстиславе, подобру-поздорову! А не то наместнику Катоме про твою нападку скажу!
Я напрягся, соображая, каким коленом действовать, – но тут металлическое выражение Берубоева лица резко потеплело. Слегка, словно играючи, запрокинув голову и прогибаясь в спине, противник повалился на газон. Позади него стоял Травень (обратите также внимание на дубину в его руке).
– Напрасно ты его убил, – сказал я, вглядываясь в остывающее тело Берубойского. – Теперь экологическое равновесие нарушится.
– Ага, его убьешь! – скептически скривился Травень. – Погодь, еще очнется.
Я нагнулся над телом. Наметанный глаз чекиста различил на указательном пальце берубоевской конечности небольшой золотистый взблеск – симпатичное колечко, подумал я, разглядывая перстень в ладони. На нем было что-то вроде печатки – не то крылатая собака, не то улыбающийся Бэтман.
– М-да, – рассеянно обратился я к подчиненным, – устал, видать, паренек: набегался за день. Спортом, конечно, не занимается – вот организм и ослабел вконец.
– Ох и верно! – опять возник старичок Порхей. – Нонче молодь больно мелковата родится. Един-то разок палицею по крепи, а уж оземь. В наши-то годы хошть наковальней лупи по темени, а с ног не свалишь.
Мысленно сожалея, что под рукой нет наковальни, я с трудом оторвал наметанный глаз от лысого темени Порхея.
– Хоша, впрочем, на Берубойку внапраслину пенять, – тут же поправился старик, покачивая головой. – По слухам, он парубок крепкий: чудом вы его споймали! Говорят, недавним делом одиночкою от мохлютского разбоя отбился на Вервятиной дороге, за озером. Народ брешет, буди Берубойка – богатырь…
– Да брехать-то не топором махать, любой умеет, – оборвал его Гай. – Сыскали себе богатыря: давеча в лесу я твоего Берубойку с первого щипка на лежку отправил. Нонче воров-то – как в печке дров, а богатырь придет и огонь разведет…
Я прервал размышления Гая, протянув ему конфискованную у Берубойцева грамотку.
– Зачитай-ка содержание перехваченного документа. Причем вслух, – добавилось на всякий случай.
Дружинник взялся за бересту всеми десятью пальцами и старательно зачел:
Болярину Катоме Дубовыя Шапка купца Алыберскаго саула слово.
Аз купец алыберский Саул Сутра прошел тремя лодьями Жиробрег-Град ныне входяй в воды твоея реки прозванием Керженец. Везу товар заморский знаемый. В три дни буду у тебя во Властов-Граде торговлею. Пропуска прошу и милости Саул Леванидов сын Алыберски купец. Ведая про разбои многие на реках, прошу бы мне встречу охранную выслать, помня драгоценные мои товары.
Писано в Жиробрег-Граде толмачем Ноздрятою.
Вестовому человеку плачено в полдороги три кун.
Оглашение депеши произвело в толпе соратников волну оживления: Травень стал зачем-то потирать крестьянские ладони, а Гай выразительно побагровел.
– Ну, патрон, деньги плывут! – прогудел Гай, закатывая рукава своей хэбэ. Травень возбужденно соскочил с телеги, подошел к телу Берубоя и слегка поддел его ногой.
– Бывает и от вора польза! – радостно забормотал он. – Не будь Берубойки с его посланием, пропустили бы мы алыбера [48] мимо западни! Ну и добро, на том Берубою и славу споем, – добавил он деловито, кратким движением руки извлекая из ножен свой тесак. – Отмаялся, Берубоюшка…
Меня посетила абсурдная идея, что он его сейчас зарежет. Во всяком случае, Травень зачем-то занес лезвие над грудью распростертого вора.
– Отбой! – заорал я. Острие застыло на полпути – Травень недоуменно распахнул глаза в моем направлении. – Убери кинжал, дорогой, да? Этого джигита мы будем судить по нашим, советским законам,
– Но… патрон! – вступился за напарника Гай. – Ведь эдак он, ненарок, выживет! Покончить вражину – и дело в закон… А инако он заисто посаднику Катоме все доложит про наше бесчинство с перехватом послания… Он Катоме заветный дружинушка. Возьмут нас посадниковы вой, и спать тебе свечера на дыбе.
Я что-то задумался. Глупо, конечно, посетить средневековье и не побывать на дыбе. Имя посадника Катомы мелькало в перехваченной депеше – так назывался властовский шериф, представлявший столичное, престольское начальство и командовавший оккупационным корпусом. Этот парень не пожалеет десятка дружинников, чтобы привлечь нас всех к поголовной ответственности. Перехват письма – чудесный повод отомстить банде Мстислава за все хорошее. Мораль: чем позже Берубой доберется до Властова, тем краше. Можно бы, конечно, и ножиком его проткнуть – да только за нервы свои я не поручусь. Зачем мне потом все эти кровавые берубойчики в глазах? Сегодня я его ножиком, а завтра ночью он ко мне в гости – в черном плаще, бледном сиянии и с укоризной в безжалостном взоре… Не люблю я призраков, нерусские они какие-то. Да, непростая ситуация сложилась.
– Послушайте, Порхей, – обратился я к старику, – вы, собственно, в какие края погоняете свою телегу? Я не из любопытства спрашиваю, а так – просто узнать захотелось.
По секрету замечу, что я схитрил: спрашивалось, разумеется, с коварным умыслом. Берубойного необходимо было заключить под стражу. Причем обычный сарай в нашей деревне не годился: убежит, зараза. Полноформатный государственный СИЗО – вот что нам нужно. Чтоб с решетками. А разве сложно, замечу я вам, засадить в наше время обычного, безвинного панка за государственную решетку? Да это так же просто, как «Фауст» Гете. Важно только, чтобы СИЗО был не во Властове, а каком-нибудь другом, соседнем княжестве. Чтоб посадник Катома не узнал.
Дед Порхей потрогал ногтями затылок, словно раздумывая. Получилось довольно похоже.
– Дык эво: лесом потягнем до Олешья, а дале мелкодрожъю до Глыбозерского княжества в тамошний град. Меды я везу на ихний торг. Продавать чтобы. Дорого не возьму, нет, потому как медов олето много приспело, и цена невысока, а стало быть… да что уж… совсем даром отдам.
– Даром? – искренне усомнился я. – Это почем?
– Дык… по три кун за улей! Что присел-то? – чай, не ждал такой удачи? Во цена упала, ага! Бери, повезло тебе нонче: твоя дешевизна. Всего по три кун за колоду.
Я просто на измену сел: три бакса за кусок дерева, набитый подслащенным воском! Не-е, даже торговаться не буду… И потом, если серьезно: зачем мне этот мед? Что я – Винни-Пух?
– Так, слушайте сюда, папаша. Чтоб мне твой мед кушать, таки лучше бы я родился без паспорта. А мне же все же не терпится до Глыбозерья переправить один такой сверток. И чтобы его ж таки никто из нас по дороге не потерял, ага? – Я был вежлив, но деловит, как пожилой одессит на Привозе. – И при свертке поедет один такой мой человечек, чтобы все было гешафт цум тофель, мы понимаем, что я говорю?
Порхей не понял, но согласился.
– Господа, приготовьте сверток в дорогу, – сказал я и, пока дружинники упаковывали Берубойного веревками, стал вкратце объяснять программу-минимум, не спеша прохаживаясь из угла в угол.
– Значится, так: известного вора и мошенника Берубоя следует доставить на рыночную площадь населенного пункта Глыбозеро. – Я сделал паузу, чтобы высморкаться. – Да! В качестве сопровождающего поедет… – тут я снова высморкался, поправил воротничок и сделал драматическую паузу, чтобы все напряглись, – поедет младший сержант Травень.
Приятно было видеть, как парень обрадован всей полнотой ответственности… или, точнее, всей полнотой доверия… короче, обрадован очень. Ну ничего, до Глыбозера недалеко – что такое в наш век скоростей десяток-другой километров, как не чудесный повод опоздать к ужину?
– Травень! – интимно зашептал я в разверстое ухо подчиненного. – Слухай, Травень. Когда приедете в Глыбозеро, ты этого Берубоя сдай местному начальству, понял?
– Ага, – поспешно заверил меня Травень, и тут же недоуменно почесал крепкий затылок.
– Ты крут, Травень. Ты восхищаешь. Теперь повтори задание.
– Ага, то есть чтобы сести нам с Порхеем на телегу, добрати до Олешья, а тамо свернуто на Глыбозеро, а тамо…
– Молодец. Остальное завтра. Ты велик, Травень. Я сделаю тебя королем Неаполя. А теперь вперед, на Берлин.
Довольный Травень, чувствуя свою приобщенность высоким тайнам начальства, поспешил к телеге. Порхей сосредоточил в руках бразды, и телега медленно покачнулась вперед. Совсем недолго – секунды полторы – смотрел я туда, но почему-то очень ясно все запомнил. Этот тележный зад на паре тощих высоких колес, спину Порхея, спутанную веревками груду Берубоевых костей. И наконец, пролетарский профиль белобрысого Травеня, сидевшего позади бочек и по-детски болтавшего босыми ногами.
Легкий глюк зашевелился в сознании, и показалось вдруг, что вот-вот вырулит из-за поворота запыленный колхозный «газик» и, посигналив приветственно, протрясется мимо, по направлению к райцентру, а старик Порхей, помахав председателю свернутой в трубочку «Савраской», ухмыльнется и, прикрикнув на замешкавшуюся Звездочку, вновь потечет с молочными бидонами в село – в детсад, к обеду…
Решительно шмыгнув носом, я отвернулся и распрямился на мериновой спине. Княжий холоп не имеет права на галлюцинации. Вперед, Харли, нас ждут в Стожаровой Хате!
За время моего отсутствия упомянутая Хата выросла в настоящий мегаполис: тут обитало теперь человек триста. Все они вернулись с полей страны и в настоящий момент прогуливались, беседовали и всячески отдыхали, как-то: рубили дрова, чинили браконьерские снасти, доили коз и воспитывали детей. Дело клонилось к закату, и личная жизнь постепенно заглушала общественную: то здесь, то тут вспыхивали всякие там народные гуляния, пения и танцевания. Я скромно въехал в селище верхом на моем Харли – вдвоем с Гаем, которому пришлось самому тащить копье, щит и плащ с доспехами, мы внушали поселянам заметное уважение.
На нашей воровской базе царили мрак и загнивание. Ни одна живая зараза не выползла навстречу, не говоря уже о пионерках, комсомолках и вообще хороших девочках в форменных мини-юбочках. В поисках девочек мы углубились на территорию двора, периодически выкрикивая позывные Лито и Гнедана. Тщетно. Из-за курятника вырисовался только уже знакомый мне волкогав: адски-черный и ленивый в мощных движениях. Зверь добросовестно подвигал хвостом и, зевая, направился было лизнуть мой хэнд [49] – но тут дорогу животному преградил Гай. Будучи, очевидно, натуралистом в душе, он протянул пальцы к тупорылой собачьей голове, намереваясь как бы приласкать…
Напрасно. Я даже удивиться не успел. Волкогав неловко, но быстро ткнулся мордой в протянутую конечность. Глухо икнув. Гай отдернул руку – брызнуло чем-то темным и жидким, покатившимся пыльными шариками по песку, – а животное уже висело, уцепившись пастью, на Гаевом бедре.
Тут я успел удивиться и отозвал собаку. Просто выкрикнул команду «Отбой!» – звучную и лаконичную. Волкогав немедля оставил ногу дружинника при статус-кво и, радостно вращая хвостом и прижимая лицо к земле, побежал ко мне здороваться. Очевидно, крикнув «Отбой!», я случайно угадал его кличку – отсюда эффект.
Гай ругался. My God, [50] как он ругался! Вы заболели бы от смеха, услыхав эту брань. Октябрята в моей школе заворачивали концы куда более умело, чем этот зрелый и не запятнанный высшим образованием мужчина. Упомянув прах каких-то там древних богов и пообещав утопить четверолапого врага в болоте. Гай затих, целеустремленно стягивая пальцами края убойной раны на бедре. Отбой между тем улыбчиво скалил на меня желтые от крови зубы и подобострастно тыкался носом в хозяйские колени. Щенок. Пупсик. Милашка. Говорят, после кастрации вы становитесь еще добрее…
Пальцы сами собой почесали милашку за ушком и наткнулись на что-то твердое. Под покровом грязной шерсти на звериной шее была намотана веревка. Кто-то уже пытался удавить тебя, радость моя? Видимо, не преуспел. Жаль беднягу, неглупый был человек.
Словно реагируя на матюкания дружинника, из пучин сада вынырнула Клуха. Очаровательно покраснев опухшим лицом, она вытаращилась на окровавленного Гая.
– А, Клуха, привет, – сказал я, – знакомься: это Гай. Прошу любить, но потом не жаловаться. Кстати, помоги ему в плане перевязки. Видишь, человеку неудобно.
Помахав немного руками, Клуха бросилась к дружиннику, отрывая на ходу подол своего… сарафана, видимо. Отвлекшись от бедра, Гай следил за ее действиями с видимым одобрением.
– Да что уж тамо… Безделица, – выдохнул он, превозмогая боль. – Порана чистая, без яду – как на суке затягнется. К чему уж и платие рвать…
– М-да, Клуха! – перебил я. – А… где народ? Где всякие там Гнеданы, Лита? Им задание имелось ужин приготовить, потом сауну с бассейном, массажисток и прочее… Я почти разочарован, Клуха!
Клуха сообщила, что Гнедан с Лито, натурально, пошли в баню – ждали-ждали меня, уж и все глаза проглядели, а потом отправились. Я рискнул выяснить, где оная баня находится, и получил на удивление толковый ответ, что за селом по-за рекой, где коровы. Оставив Гая в исцеляющих объятиях Клухи, я направился к реке.