Страница:
– Ай! – вдруг пискнула Бустя.
– Что? – Данила рывком поднял голову.
– Укололась я… Тут острое чего-то лежит, как будто железки. Бо-ольно порезалась, до крови!
Только теперь Данила осознал, в подвале какого дома он находится.
XVIII
Мертвый железный ворон лежал на боку, вытянув приплюснутую голову, разметав по холодному полу свои жуткие обостренные крылья. Данила поднял голову – сверху дыра, которую сбитая птица проделала в полу, была наспех заложена широкими свежими досками. Данька тяжело перевернулся на живот и подполз к черному вороху стальных лезвий – почти сразу нащупал рядом в мягкой пыли короткое зазубренное перо, выпавшее из металлических покровов крыла и сильно напоминавшее узкое лезвие ножа без ручки.
Перо было скользкое и вырывалось из бесчувственных пальцев, тут же с нетерпеливой жадностью впиваясь в кожу. Данила успел перерезать только верхний слой веревок на сведенных за спину запястьях, когда в дальнем конце обширного подпола заскрипела отверзаемая крышка люка и в жидких отблесках дымной лучины замелькали по ступеням лестницы чьи-то черные сапоги. Данила замер, утопив в ладони занозистое перышко – совсем как давеча нож с костяной ручкой. От дурного воспоминания его едва не стошнило. Несколько часов назад в этом доме была еще жива Михайлина жена…
Когда рослый детина в сапогах и с лучиной в руках приблизился, вглядываясь в вялые тени, расползшиеся по земляному полу, Данька закрыл глаза: ему стало смешно. В очередной раз невесть почему ощутил, что близка его победа. Пока еще опутан веревками, избит до бесчувствия – его за ноги тащат по полу к лестнице, ведущей наверх. Но это ненадолго.
Несколько рук за шиворот выволокли его из люка наружу – уложили спиной на пол, и тут же два черных силуэта нависли над головой – узкие бедра и длинные руки, высокие сапоги и темные рубахи с закатанным рукавами.
– Избранный из воинов Данэил! – торжественно произнесла одна из теней прыгающим голосом бультерьера Белой Палицы. – До сегодняшнего утра ты умрешь, сие я могу тебе обещать. Смерть твоя будет честной и скоропостижной, если ты тщательно и радетельно ответишь на мои вопросы…
«Какая толстая веревка», – подумал Данила. Он уже воткнул вороново перо в щель между половицами и теперь судорожно и мелко дергал за спиной руками, елозя тугими волокнами пеньки по лезвию.
– А ежли будешь молчать, тогда погибнешь гораздо позорней и мучительней! – добавила вторая тень голосом молодого бандита: этот детина слегка присвистывал – видимо, не хватало пары передних зубов.
«Есть. Еще одной меньше», – понял Данька, чувствуя, как слабеют путы на изрезанных руках.
– Отвечай же: где теперь Одинок-хан? Куда скрылся Скараш со Свищом? Кто убил Смеяну? Говори живей, иначе омерзение пересилит любопытство и начнутся казни… –Дворянин Белая Палица наклонил голову и уперся кулаками в бока. Данила мельком огляделся: кажется, трупы убрали и кровь смыли с пола… Вот там, на лавке сидела покойная Лебедь… Дальше, у самой двери лежал Свищ с оторванной рукой. А вот и сама рука: снизу, с пола Данька хорошо различил светлое пятно под лавкой, у самой стены – отрубленная кисть лежала ладонью кверху, словно испрашивая у небес подаяния. На согнутом указательном пальце заснувшей мухой по-прежнему темнел крупный перстень.
– Я заставлю твой коганый язык ворочаться быстрее, – глухо пробормотал Палица. Отошел на шаг и сказал, чуть обернувшись к подчиненному: – Начинай…
Детина живо нагнулся, и Данька поморщился, заметив в длинной руке дружинника обнаженный кинжал, разом засверкавший в слабом свете печи оранжевыми отблесками по сети поперечных царапин на лезвии.
Даниле повезло. Кинжал был еще на полпути, когда отворилась дверь и в комнату зашел тощий, оборванный бродяга с изъязвленным лицом под шапкой свалявшихся черных волос – худая фигура прокаженного мохлюта лишь на мгновение замерла на пороге. Глаза у бродяги были необычными для мохлютского племени – светло-серые с синевой, с темным ободком по радужке, эти глаза успели заметить только исцарапанный кинжальный клинок, дрожащий острием возле Данькиного горла.
Этого было достаточно. Данила долго жалел потом, что не вполне уследил за фантастическим прыжком мохлютского охотника – с высокого порога из-под притолоки прокаженный сорвался в короткое жесткое сальто – вперед головой, руками об пол и разворот, и обеими ногами – в плечи, в голову рослому детине с кинжалом в руке! Кратким росчерком пламени полумрак расчертил длинный огненный хвост, выбившийся из-под жуткого парика, мелькнули в воздухе стройные коленки – хрустнув позвоночником, роняя холодный кинжал и стукнув челюстями, детина в черной рубахе повалился грудью на распластанного по полу Данилу. Данька дернулся от боли в сдавленных ребрах, в спине, куда чуть не вонзилась ость железного пера, – и почувствовал, как лопнул на запястьях последний виток веревки.
Легкое тело рыжей девчонки перекатилось поверх, задевая Даньку по плечу – сизая исцарапанная коленка мелькнула возле самого носа. Данька отдернул голову – и увидел, что палица уже занесена в воздух – широкий расперенный набалдашник булавы падучей звездой вспыхнул над ним…
Он понял, что через секунду Палица недрогнувшей рукой опустит на Данькину голову веский конец своей булавы, легко и мигом дробя серебряной гирей кости черепа. Данила не хотел убивать породистого бультерьера Палицу. Поэтому, отпуская в краткий полет с окровавленной ладони узкое заостренное перо железного ворона, он засомневался в себе. Поэтому тонкая бритва пера вонзилась не точно в горло, как это происходило ранее с пугающим постоянством. Острый предмет вильнул в воздухе и ушел ниже, впиваясь под ключицу, – бультерьер по-детски охнул, и тяжкая палица сорвалась с фатальной траектории удара. Когда рыжая сестричка, перекатившись раза три по полу, вскочила на ноги, готовясь к новой атаке – на этот раз на своего бывшего начальника, – начальник уже лежал на полу, хрипя и мотая белобрысой головой.
– Братец! – Она метнулась к куче переплетенных тел на полу, с усилием стащила с Даньки тело бесчувственного детины и вцепилась в рубаху, ожесточенно расталкивая: – Братец, скажи хоть слово! Ты живой? Ты цел? Ха-ха-ха, вижу-вижу, что живой! Вставай – бежим-бежим отсюда! На дворе полно дружинников, не ровен час кто в дом зайдет! Ну, вставай, не притворяйся!
– Ха-ха, видишь? Я обещала, что тебя спасу, и спасла. Я умница! – Пыхтя и скользя босыми пятками по полу, она подтащила Даньку к лавке. – Правда, я ловко его завалила? Я умница. А ты ленивый – вставай наконец на ноги, мне же тяжело тебя тащить!
– Люди… Там еще люди в подполе. Старик и девка, – прошептал Данька в огненный ворох волос, прильнувший к лицу, когда сестра, цепко ухватив под мышки, волокла его к скамье.
– Ах! Еще двое наших? – Девка подскочила на месте. – Как же мы уйдем отсюда вчетвером – ты нездоров, еще какой-то старик и девка! Они небось и в седле не усидят!
Едва закончив фразу, обернулась и серым комочком изорванных тряпок подскочила к люку в подполье – тряхнув из-под парика золотистым хвостом, исчезла внизу. Вскоре Данька услышал сосредоточенное пыхтенье Посуха – из люка показалось его побагровевшее лицо с блестящей плешью в обрамлении седых локонов на висках. Бормоча вполголоса и отплевываясь, старик приблизился, задорно глянул на Даньку – но не сказал ничего. Замер, сосредоточенно выбирая из бороды соринки. Спустя какое-то время и светлая головка Бусти высунулась наружу из провала в подпол – следом по ступенькам карабкалась рыжая сестрица, нетерпеливо подталкивая Бустю снизу в мягкий неповоротливый зад.
– Живей-живей! Бежим-бежим! – заторопилась она и запрыгала по комнате из угла в угол, собирая в кучу на столе ворох какого-то оружия и дорожного скарба. – Я выйду на двор, соберу лошадей, подгоню под крыльцо. Заприте за мной дверь и никому не открывайте, никому-никому! Я пролезу в окно… Ах! – Она выглянула наружу сквозь щель между ставнями и всплеснула руками: – Они забрали всех лошадей, осталось только два тощеньких жеребца! Видать, Кречет увел часть дружинников верхами в погоню за Одинок-ханом… что же делать? Мы не сядем вчетвером на двоих коней, кони пойдут слишком тихо! Мы не сможем ускакать от погони!
– Поезжайте вы с Посухом, а я останусь с дядькой Данилой! – холодно проговорила Бустя. – Мы закроем дверь, и я буду его лечить. Он отдохнет немножко и всех убьет!
– Мне… надо ехать обратно к Михайлиной избушке. – Данька скрипнул зубами и поднялся с лавки, упираясь побелевшими пальцами в стену. – Встретить Колокира и получить Стати. Здесь нельзя задерживаться…
– Братец! Осторожно, ты еще слабенький! – Рыжая девка подскочила и вцепилась в плечо, подпирая Данькино тело к стене. – Я пойду с тобой. Я дам тебе мои обноски и измажу глиной, тебя никто не узнает… Снаружи уже стемнело – может быть, нас не поймают. Девочка, скажи – много людей на дворе?
– Три… нет, пять… – Бустя просунула носик в щель между ставнями. – На дворе темно, плохо видать. Ах, вот еще один – страшный, с топором!
– Ой… плохо-плохо. Четверым нипочем не выбраться. – Сестрица повесила голову.
– Я могу вывести одного человека, – сказал Посух.
– Что? – Данька не расслышал.
– Что-что… Могу вывести отсюда одного человека – любого.
– Чтоб дружинники не заметили? Как ты это сделаешь?
– А вот сделаю! – Старик расправил на груди бороду. – Умею я, понятно? Возьмем и выйдем, и не приметит никто.
– Так идите вдвоем с братцем! – радостно блеснули серые глазки из-под грязного парика. – Вы, дедушка, такой расчудесный умница – коли не шутите! Берите братца – и прочь! А мы с девочкой как-нибудь потом…
– Так, тихо… – Данька набрал в грудь воздуха и сказал окончательно: – Деда Посух, забирайте Бустю и ступайте к себе на пасеку. Мы с Рутой будем выбираться своими силами – как раз пара лошадей на двоих.
– Я не хочу! – Бустя вдруг всплеснула руками, с размаху хлопнулась задом на лавку и тихо разрыдалась: – Дядька Данила, я с тобо-ой! Ты… прогоняешь, да? Ах, пусть деда Посух с рыжей уходит, я с тобой хочу…
– А ну цыц! – Данька погрозил слабым кулаком. – Делай, что велено… Ступай с дедушкой на пасеку. Я туда попозже приду ночевать – там и свидимся, даже соскучиться не успеешь. Давай, деда Посух, забирай ее. Идите с Богом – только осторожно!
Старик кивнул, повернулся к Даньке спиной, на восток лицом. Постоял с полминуты молча, опустив на грудь плешивую голову. Потом поднял спокойное лицо, подошел к зареванной Бусте, взял за руку – и девчонка как-то сразу затихла, даже носом перестала шмыгать: поднялась с лавки, перебросила на спину толстую косичку – старик повернул голову и что-то быстро сказал ей на ухо. Бустя кивнула головой. Посух шагнул к порогу, потянул Бустю за руку – та поспешно зашлепала вослед босыми подошвами по полу.
Данька поморщился: ему показалось, что входная дверь сама собой растворилась, выпуская наружу старика с девочкой – и тут же, вежливо скрипнув петлями, вновь вернулась на место, плотно прижавшись к косяку.
– Окно! К окну мне… – пробормотал Данька, и сестричка немедленно подставила тощее плечико, охватила рукой за пояс и подтащила его к подоконнику. Сквозь узкий просвет меж ставен Данила сразу увидел посреди двора большое огненное пятно – широкий костер, в свете которого мелькали узкие черные тени дружинников Белой Палицы – даже не шесть, как насчитала Бустя. Гораздо поболе. Дружинники сновали по двору с ведрами и снятыми седлами, рубили дрова и рассыпали овес в широкие корыта – наконец, просто расхаживали медленными шагами от сарая до сарая, поглядывая по сторонам… Два маленьких пятна, белевших во мраке – сгорбленная фигура старика и ровная, выпрямленная спина девочки, – двигались по двору неспешно, отнюдь не пытаясь ускользнуть от чужого взгляда. Посух вел Бустю прямо по тропке, пересекавшей пространство между рыбацкими домиками по направлению к околице – он шел тихо и не оборачиваясь, крепко-накрепко удерживая в ладони мягкие Бустенькины пальчики. В какой-то миг Даньке стало страшно: толстый бородатый дружинник с широким полотнищем обнаженного меча в руке, казалось, обернулся и в упор глянул Посуху в спину, уже почти шагнул за ним следом – но вдруг мотнул головой, точно смутившись, смачно сплюнул и как-то поспешно ушел вбок, в тень.
– Ха-ха! Чудо расчудесное! Они уходят, уходят! – жарко и весело затараторила рыжая Рута. – Что за чудный старичок! Ах, теперь бы только и нам с тобою вырваться, убежать!
– Убежим, – сказал Данька и на радостях чмокнул сестру в измазанную глиной щеку. Девка захихикала, смешно сморщив рожицу – взвизгнула и повисла на шее (Данила едва не потерял сознание от приступа боли, но на ногах устоял и даже сохранил на лице подобие улыбки).
– Убежим-ускачем, миленький братец! – Рута наконец отцепилась и с места сиганула к столу, склонилась над кучей оружия на столешнице. – Я возьму вот, и вот, и вот – поострее! Тебе чего – топор или меч? Или лук, или цеп, или нож? А?
– Мне-то? – Данька нахмурился. – Мне, пожалуйста, вон тот перстень.
– Перстень? – Рута подняла взгляд и моргнула подряд раз восемь.
– Да, вон лежит под лавкой. Только осторожно: он там вместе с рукой. Не пугайся…
Рута глянула под лавку, кратко взвизгнула – но тут же бестрепетной ручкой ухватила отрубленную кисть за жесткий посиневший палец и гордо помахала в воздухе перед собой.
– Тебе вот это нужно, братец? Фу, какая гадость!!! Стараясь смотреть в сторону, Данька вцепился в холодный перстень на мертвой руке, дернул – со второго раза стянул кольцо с узловатого окостеневшего пальца и поспешно отшвырнул кусок неживого свищовского тела обратно под лавку. Поднес к глазам аспидно-черный перстень со странным шишковатым камнем, словно изъеденным червоточиной – и правда похоже на мертвую муху. Ужас. Редкая дрянь. Поплевал на внутреннюю часть кольца, протер "подолом рубахи. Поморщился, покосился на замершую в ожидании Руту и надел перстень на указательный палец правой руки.
Всего миг! Сдавленно захрипев, он тут же сорвал перстень, сдернул с обожженного пальца и дико затряс головой: всего миг длилось жуткое пронзительное чувство в правой руке – словно выросла и удлинилась, жаркой телесной струёй вытянулась вниз, до самого пола, даже ниже – в подпол, к самой земле! Задыхаясь, Данька рывком поднес ладонь к глазам – показалось, пальцы только что коснулись земляного пола – там, внизу, в подвале! Еще должна быть пыль на пальцах…
– Братец, что?! – Рута подлетела, вцепилась в рубаху на груди. – Больно? Плохо? Ну скажи наконец, что случилось?!
– Нет… ничего. – Он нагнулся, поднял с земли перстень. Уперся спиной в бревенчатую стену и вновь погрузил палец внутрь темного кольца, словно в горло ядовитой змеи.
Он почувствовал: указательный палец, просквозив кольцо, разом болезненно растекся жидкой струёй энергии, страшно вытянулся и ударил в дощатый пол – Данькина рука потоком электрической ртути скользнула в длину на несколько бесконечных саженей, и вдруг – Данила понял: ногти на руке выросли и заострились, прорезались жесткими стальными остриями! Отяжелевшая пятерня завозилась в пыли на земляном полу… указательный палец разогнулся как жесткое туловище стальной кобры, как чешуйчатый хвост скорпиона – как шея железного ворона с плоской маленькой головой! Данька посмотрел на свою руку: она была прежней, сохраняя свой обычный вид – но он не чувствовал ее здесь, вблизи – он ощущал, как внизу, в подполе, под горячими стальными когтями скрипит пыль. Он чувствовал, как ворон расправляет крылья и одна за другой подтягивает под железное туловище ужасные лапы, привыкая к невнятной пока воле нового хозяина, к ритму его пульса.
Данька недолго свыкался с этим ощущением чужеродной тяжести в руке – словно к пальцам привязали струну, на конце которой ходит из стороны в сторону тяжелый воздушный змей или сильная морская рыба. Рута побледнела и отступила на шаг, серые глаза ее восторженно заблестели, когда разбуженная, ожившая птица, в очередной раз пробив дощатый пол – на этот раз на подъеме снизу вверх, – тяжело вырвалась из пыльного подполья и, мягко распластав убийственные крылья, закружилась под потолком, с лету сбривая растянутые бельевые веревки. Данька стиснул зубы, с усилием, изогнувшись всем телом, крутанул локтем и усадил железного ворона на стол – птица опустилась на дальний край, прочертив по столешнице глубокие борозды от когтей, мгновенно разметав со стола на пол какие-то горшки и чарки.
– Я думаю, сегодня я обойдусь без меча и без топора. – Данька посмотрел на Руту и улыбнулся.
Рута моргнула еще раз и прикрыла рот. Наконец весело тряхнула солнечной челкой, выбившейся из-под парика, и прыгнула к окну:
– Надо спешить-улетать, братец, ножки уносить! Я подгоню коней к дому, к самой стене. А тебе придется прыгать в седло прямо с подоконника! Ха-ха, сумеешь?. Гляди не промахнись!
«Господи, ведь существуют же двери», – весело покачал головой Данька, когда легкое тело стрелой просвистело над столом и, распахнув ногами ставни, вылетело наружу. Он снова покосился на свою правую кисть, на черный перстень – неровный камень словно покрылся легким налетом нервных голубоватых искр… Данила помахал в воздухе расслабленными пальцами – железный ворон на столе не шевельнулся, хотя Данька отчетливо ощутил несколько мерных толчков, передавшихся в руку через кольцо – словно серия ударов стального сердца. Он осторожно сжал кулак – и снова закружилась голова: рука неудержимо поползла вперед, жутко удлиняясь! Стремительно вытянулась чуть не до самого стола – вот можно вцепиться ногтями в шероховатую столешницу… да, так и есть! Ворон уже скребет по доскам черной лапой, высекая искрами занозистую древесную пыль! Данила разжал кулак. Отлепился повлажневшей спиной от бревенчатой стены, тяжеловато шагнул к окну. Глянул вниз – от земли-то высоко: подполье можно считать за первый этаж, а окошко горницы и вовсе метрах в пяти от мутно шевелящихся кустов под стеной.
– Ну прыгай же, братец! Ну-ну… сигай сюда, сюда! – торопливо и задорно зашептал вдруг кто-то из темноты внизу: да ведь это лошадь вьется там, у забора, вертит невидимым в темноте крупом – только седло мутно сереет да поблескивают во мраке острые глазки рыжего волчонка.
– Рута, это ты? – глухо спросил Данька: его мутило от колодезно-черной высоты за окном.
– Не, не я! Это леший в ступе! – сострила девка, едва удерживаясь на танцующей лошади. – Да ну прыгай же, братец! Ведь заметят нас…
– Гей, Рута! Бисова кукла, куда ж ты коней увела, а?! – вдруг заорал кто-то басом – как показалось Даньке, совсем рядом. Он высунулся из окна по пояс и последний раз глянул вниз – прямо под окном приплясывала тень рыжей всадницы, а чуть сбоку неподвижно стояла еще одна лошадь, совсем черная и невидимая – без седока. Данька закрыл глаза и, перекатившись по покатому деревянному карнизу, упал вниз.
К счастью, он угодил прямо на спину лошади, только – немного боком. Красивого прыжка в ковбойском стиле не получилось: Данька упал в седло не задом, а как-то грудью – с размаха ткнувшись лицом во влажную гриву на конской шее, крепко ударившись о костлявый круп низом живота. Сразу задохнулся от боли в промежности – успел только вцепиться в луку седла и немного подтянуть тело вперед… Рута кратко взвизгнула и жарко стеганула Данькину лошадь по ребрам – под ним все сразу заходило ходуном, зашаталось и захрипело: обиженный и перепуганный жеребец прыгнул через низкий забор в самый центр двора к костру – и, шарахаясь от огня, заплясал среди забегавших дружинников.
– Рута!.. Кони!.. Держи!.. – заревело и загикало ото всех сторон; Данька мотнул ногой, вырывая колено из чьих-то жестких пальцев – рывком втащил задницу в седло, судорожно елозя руками в гриве, стал нащупывать узду… Слева будто ударило рыжей молнией – Рута на гнедом мерине опередила Данилу, бешено стегая плетью направо и налево – ее худенькое тело безумно подпрыгивает в седле!
– За мной, за мной, братец! – заорала она, дико блеснув зубами и мотая рыжим хвостом. – За околицу, к лесу!
Прямо у Данькиного бедра возникла чья-то лысая голова с мокрым чубом-оселедцем, прилипшим ко лбу, – незнакомец визжал и, цепляясь за подпруги, пытался залезть на коня за спиной у Данилы. Данька коротко и довольно жестоко ударил его локтем между глаз и тут же отвернулся, сдавил жеребца пятками – желтое облако света вокруг костра померкло за спиной, и лошадь бросилась передними ногами в густой мрак безлунной ночи… Нащупав-таки поводья, Данила повернул коня туда, где снова завизжала из темноты сумасшедшая сестрица – она уже обернулась и увидела, что брат цел и невредим – только вот крутится, как слепой, во мраке, понапрасну пугая и мучая жеребца.
Жеребец, кстати, был не кто иной, как несчастный Волчик – Данька понял это, когда глаз привык к темноте: позади седла разглядел знакомый ворох седельных сумок с привязанным круглым щитом и любимым боевым цепом… Бедный и голодный Волчик так и простоял полдня под горячим солнышком, будучи привязан к тыну возле сарая – когда боярин Кречет посадил часть своих дружинников в седла и увел в погоню за Одинок-ханом, в починке и остались-то лишь две лошади: вороной Данькин Волчик и медно-гнедой мерин Руты (черную кобылу Белой Палицы незадолго до этого в знак протеста задрал заглянувший на минутку из лесу дядька Сильвестр). «Они не догонят нас, ха-ха! Лошадей нету!» – расхохоталась Рута, и Данька согласился. Расслабился в седле, вытер влажный лоб рукой и тут же вздрогнул – черное кольцо на пальце оцарапало кожу повыше переносицы. Ворон… он остался в починке.
Нет. В сжатом кулаке жарко забился чужой пульс – и Данила понял, что тяжелый летательный аппарат, этот небывалый воздушный змий сразу ожил и загулял на дальнем конце невидимой струны: стальная птица рванулась навстречу! Данила почти увидел: крылатая ракета рывком стартовала со столешницы в горнице, легко пробила брешь в стене дома, низко пронеслась над костром – посреди двора, над головами бегающих дружинников – и, со свистом распиливая воздух, на бреющем ушла за околицу, вослед новому хозяину… И вот – этот свист приблизился! Блестящий полумесяц отточенных перьев, закладывая тугой вираж над перелеском, снизился… ворон взмахивает крылами все тяжелее и мягче, замедляясь над Данькиной лошадью… Данила обернулся и почти ткнул стиснутым кулаком позади седла – хрипло крикнув, железная птица плавно опустилась на лошадиный круп, с лету и намертво впилась когтями в окованный жестью обод щита, притороченного сзади к седлу… Закачалась, постепенно складывая страшные крылья… Замерла – даже зеленоватый блик в маленьких глазах, казалось, сонно померк – это Данила разжал свой кулак и на всякий случай повернул перстень на пальце камнем внутрь.
– Ух… жуткая птица! – содрогнулась Рута и тут же расхохоталась: – Ну, вперед, миленький братец! Я знаю путь до твоей баньки – вкруг озера по гатям, здесь близенько!
Через полчаса они уже мчались по гребню оврага, в котором давеча Потап собирал малину, а рыжая лазутчица потом прятала своего коня, отправляясь по заданию Палицы в разведку. Снова сжалось Данькино сердце: как весело было тут еще недавно – парились с братом в баньке, лечились медом… Он тряхнул головой и впервые ударил Волчика плетью: скорее, скорее! Дождаться этого проклятого Колокира, забрать Стати и спасти брата от азиатского заклятия!
Ужаленный плетью Волчик прыгнул было вперед, намереваясь обогнать медного мерина с рыжей девкой в седле, – но вдруг захрипел, заплакал и дернулся вбок, испуганно мотая головой! Данька подскочил в седле, натягивая поводья, – сбоку бешеный конь под Рутой тоже кратко и жалобно завизжал, завертелся на месте…
«Нечисть!» – быстро подумал Данила и увидел волка. Зверь стоял в полуста шагах впереди – черное горбатое пятно выскользнуло из жестких кустов и теперь застыло на серой ленте лесной тропинки. Стоял боком, неподвижно и странно – по-человечьи высоко и прямо выставив узкую акулью морду. «Ух, тварь…» – скрипнул зубами Данька, заметив, как изжелта в зелень блеснули, переливаясь, хищные глазки. Огромный, матерый и хладнокровный. Проклятие… Каких-то триста шагов не доехали до лесной избушки – вдали взгляд, казалось, уже различал знакомые очертания покосившейся баньки под соломенной крышей… А зверь-то словно поджидал их на тропинке – обернул голову… вдруг рывком тронулся с места и холодным сгустком хищной энергии скользнул ближе, в движении почти растворяясь во мраке.
– Ах, братец! – только и сумела выдохнуть Рута.
– Назад! Поворачивай назад! – прохрипел Данька, нащупывая холодный перстень на пальце. – Сейчас я его…
Снова парно блеснули мелкие злые глаза на серебристо-черной морде, волк сделал еще несколько шагов – и вдруг…
Данила понял, что с каждым шагом зверь все выше задирает голову, неестественно прогибаясь в спине… шерсть на загривке заходила седой волной, поднялась горбом – мягко подгибая передние лапы, зверь присел на собственный хвост, немыслимо раздуваясь в ребрах, в груди… Господи, он уже движется только на задних лапах, он вырастает в человечий рост.,.
– Что? – Данила рывком поднял голову.
– Укололась я… Тут острое чего-то лежит, как будто железки. Бо-ольно порезалась, до крови!
Только теперь Данила осознал, в подвале какого дома он находится.
XVIII
На дубу сидит тут черный ворон.
С ноги на ногу переступывает.
Клювом жаркия перушки поправливает.
А и когти и нос – что огонь горят.
Сказание о богатыре Даниле Казарине
Мертвый железный ворон лежал на боку, вытянув приплюснутую голову, разметав по холодному полу свои жуткие обостренные крылья. Данила поднял голову – сверху дыра, которую сбитая птица проделала в полу, была наспех заложена широкими свежими досками. Данька тяжело перевернулся на живот и подполз к черному вороху стальных лезвий – почти сразу нащупал рядом в мягкой пыли короткое зазубренное перо, выпавшее из металлических покровов крыла и сильно напоминавшее узкое лезвие ножа без ручки.
Перо было скользкое и вырывалось из бесчувственных пальцев, тут же с нетерпеливой жадностью впиваясь в кожу. Данила успел перерезать только верхний слой веревок на сведенных за спину запястьях, когда в дальнем конце обширного подпола заскрипела отверзаемая крышка люка и в жидких отблесках дымной лучины замелькали по ступеням лестницы чьи-то черные сапоги. Данила замер, утопив в ладони занозистое перышко – совсем как давеча нож с костяной ручкой. От дурного воспоминания его едва не стошнило. Несколько часов назад в этом доме была еще жива Михайлина жена…
Когда рослый детина в сапогах и с лучиной в руках приблизился, вглядываясь в вялые тени, расползшиеся по земляному полу, Данька закрыл глаза: ему стало смешно. В очередной раз невесть почему ощутил, что близка его победа. Пока еще опутан веревками, избит до бесчувствия – его за ноги тащат по полу к лестнице, ведущей наверх. Но это ненадолго.
Несколько рук за шиворот выволокли его из люка наружу – уложили спиной на пол, и тут же два черных силуэта нависли над головой – узкие бедра и длинные руки, высокие сапоги и темные рубахи с закатанным рукавами.
– Избранный из воинов Данэил! – торжественно произнесла одна из теней прыгающим голосом бультерьера Белой Палицы. – До сегодняшнего утра ты умрешь, сие я могу тебе обещать. Смерть твоя будет честной и скоропостижной, если ты тщательно и радетельно ответишь на мои вопросы…
«Какая толстая веревка», – подумал Данила. Он уже воткнул вороново перо в щель между половицами и теперь судорожно и мелко дергал за спиной руками, елозя тугими волокнами пеньки по лезвию.
– А ежли будешь молчать, тогда погибнешь гораздо позорней и мучительней! – добавила вторая тень голосом молодого бандита: этот детина слегка присвистывал – видимо, не хватало пары передних зубов.
«Есть. Еще одной меньше», – понял Данька, чувствуя, как слабеют путы на изрезанных руках.
– Отвечай же: где теперь Одинок-хан? Куда скрылся Скараш со Свищом? Кто убил Смеяну? Говори живей, иначе омерзение пересилит любопытство и начнутся казни… –Дворянин Белая Палица наклонил голову и уперся кулаками в бока. Данила мельком огляделся: кажется, трупы убрали и кровь смыли с пола… Вот там, на лавке сидела покойная Лебедь… Дальше, у самой двери лежал Свищ с оторванной рукой. А вот и сама рука: снизу, с пола Данька хорошо различил светлое пятно под лавкой, у самой стены – отрубленная кисть лежала ладонью кверху, словно испрашивая у небес подаяния. На согнутом указательном пальце заснувшей мухой по-прежнему темнел крупный перстень.
– Я заставлю твой коганый язык ворочаться быстрее, – глухо пробормотал Палица. Отошел на шаг и сказал, чуть обернувшись к подчиненному: – Начинай…
Детина живо нагнулся, и Данька поморщился, заметив в длинной руке дружинника обнаженный кинжал, разом засверкавший в слабом свете печи оранжевыми отблесками по сети поперечных царапин на лезвии.
Даниле повезло. Кинжал был еще на полпути, когда отворилась дверь и в комнату зашел тощий, оборванный бродяга с изъязвленным лицом под шапкой свалявшихся черных волос – худая фигура прокаженного мохлюта лишь на мгновение замерла на пороге. Глаза у бродяги были необычными для мохлютского племени – светло-серые с синевой, с темным ободком по радужке, эти глаза успели заметить только исцарапанный кинжальный клинок, дрожащий острием возле Данькиного горла.
Этого было достаточно. Данила долго жалел потом, что не вполне уследил за фантастическим прыжком мохлютского охотника – с высокого порога из-под притолоки прокаженный сорвался в короткое жесткое сальто – вперед головой, руками об пол и разворот, и обеими ногами – в плечи, в голову рослому детине с кинжалом в руке! Кратким росчерком пламени полумрак расчертил длинный огненный хвост, выбившийся из-под жуткого парика, мелькнули в воздухе стройные коленки – хрустнув позвоночником, роняя холодный кинжал и стукнув челюстями, детина в черной рубахе повалился грудью на распластанного по полу Данилу. Данька дернулся от боли в сдавленных ребрах, в спине, куда чуть не вонзилась ость железного пера, – и почувствовал, как лопнул на запястьях последний виток веревки.
Легкое тело рыжей девчонки перекатилось поверх, задевая Даньку по плечу – сизая исцарапанная коленка мелькнула возле самого носа. Данька отдернул голову – и увидел, что палица уже занесена в воздух – широкий расперенный набалдашник булавы падучей звездой вспыхнул над ним…
Он понял, что через секунду Палица недрогнувшей рукой опустит на Данькину голову веский конец своей булавы, легко и мигом дробя серебряной гирей кости черепа. Данила не хотел убивать породистого бультерьера Палицу. Поэтому, отпуская в краткий полет с окровавленной ладони узкое заостренное перо железного ворона, он засомневался в себе. Поэтому тонкая бритва пера вонзилась не точно в горло, как это происходило ранее с пугающим постоянством. Острый предмет вильнул в воздухе и ушел ниже, впиваясь под ключицу, – бультерьер по-детски охнул, и тяжкая палица сорвалась с фатальной траектории удара. Когда рыжая сестричка, перекатившись раза три по полу, вскочила на ноги, готовясь к новой атаке – на этот раз на своего бывшего начальника, – начальник уже лежал на полу, хрипя и мотая белобрысой головой.
– Братец! – Она метнулась к куче переплетенных тел на полу, с усилием стащила с Даньки тело бесчувственного детины и вцепилась в рубаху, ожесточенно расталкивая: – Братец, скажи хоть слово! Ты живой? Ты цел? Ха-ха-ха, вижу-вижу, что живой! Вставай – бежим-бежим отсюда! На дворе полно дружинников, не ровен час кто в дом зайдет! Ну, вставай, не притворяйся!
– Ха-ха, видишь? Я обещала, что тебя спасу, и спасла. Я умница! – Пыхтя и скользя босыми пятками по полу, она подтащила Даньку к лавке. – Правда, я ловко его завалила? Я умница. А ты ленивый – вставай наконец на ноги, мне же тяжело тебя тащить!
– Люди… Там еще люди в подполе. Старик и девка, – прошептал Данька в огненный ворох волос, прильнувший к лицу, когда сестра, цепко ухватив под мышки, волокла его к скамье.
– Ах! Еще двое наших? – Девка подскочила на месте. – Как же мы уйдем отсюда вчетвером – ты нездоров, еще какой-то старик и девка! Они небось и в седле не усидят!
Едва закончив фразу, обернулась и серым комочком изорванных тряпок подскочила к люку в подполье – тряхнув из-под парика золотистым хвостом, исчезла внизу. Вскоре Данька услышал сосредоточенное пыхтенье Посуха – из люка показалось его побагровевшее лицо с блестящей плешью в обрамлении седых локонов на висках. Бормоча вполголоса и отплевываясь, старик приблизился, задорно глянул на Даньку – но не сказал ничего. Замер, сосредоточенно выбирая из бороды соринки. Спустя какое-то время и светлая головка Бусти высунулась наружу из провала в подпол – следом по ступенькам карабкалась рыжая сестрица, нетерпеливо подталкивая Бустю снизу в мягкий неповоротливый зад.
– Живей-живей! Бежим-бежим! – заторопилась она и запрыгала по комнате из угла в угол, собирая в кучу на столе ворох какого-то оружия и дорожного скарба. – Я выйду на двор, соберу лошадей, подгоню под крыльцо. Заприте за мной дверь и никому не открывайте, никому-никому! Я пролезу в окно… Ах! – Она выглянула наружу сквозь щель между ставнями и всплеснула руками: – Они забрали всех лошадей, осталось только два тощеньких жеребца! Видать, Кречет увел часть дружинников верхами в погоню за Одинок-ханом… что же делать? Мы не сядем вчетвером на двоих коней, кони пойдут слишком тихо! Мы не сможем ускакать от погони!
– Поезжайте вы с Посухом, а я останусь с дядькой Данилой! – холодно проговорила Бустя. – Мы закроем дверь, и я буду его лечить. Он отдохнет немножко и всех убьет!
– Мне… надо ехать обратно к Михайлиной избушке. – Данька скрипнул зубами и поднялся с лавки, упираясь побелевшими пальцами в стену. – Встретить Колокира и получить Стати. Здесь нельзя задерживаться…
– Братец! Осторожно, ты еще слабенький! – Рыжая девка подскочила и вцепилась в плечо, подпирая Данькино тело к стене. – Я пойду с тобой. Я дам тебе мои обноски и измажу глиной, тебя никто не узнает… Снаружи уже стемнело – может быть, нас не поймают. Девочка, скажи – много людей на дворе?
– Три… нет, пять… – Бустя просунула носик в щель между ставнями. – На дворе темно, плохо видать. Ах, вот еще один – страшный, с топором!
– Ой… плохо-плохо. Четверым нипочем не выбраться. – Сестрица повесила голову.
– Я могу вывести одного человека, – сказал Посух.
– Что? – Данька не расслышал.
– Что-что… Могу вывести отсюда одного человека – любого.
– Чтоб дружинники не заметили? Как ты это сделаешь?
– А вот сделаю! – Старик расправил на груди бороду. – Умею я, понятно? Возьмем и выйдем, и не приметит никто.
– Так идите вдвоем с братцем! – радостно блеснули серые глазки из-под грязного парика. – Вы, дедушка, такой расчудесный умница – коли не шутите! Берите братца – и прочь! А мы с девочкой как-нибудь потом…
– Так, тихо… – Данька набрал в грудь воздуха и сказал окончательно: – Деда Посух, забирайте Бустю и ступайте к себе на пасеку. Мы с Рутой будем выбираться своими силами – как раз пара лошадей на двоих.
– Я не хочу! – Бустя вдруг всплеснула руками, с размаху хлопнулась задом на лавку и тихо разрыдалась: – Дядька Данила, я с тобо-ой! Ты… прогоняешь, да? Ах, пусть деда Посух с рыжей уходит, я с тобой хочу…
– А ну цыц! – Данька погрозил слабым кулаком. – Делай, что велено… Ступай с дедушкой на пасеку. Я туда попозже приду ночевать – там и свидимся, даже соскучиться не успеешь. Давай, деда Посух, забирай ее. Идите с Богом – только осторожно!
Старик кивнул, повернулся к Даньке спиной, на восток лицом. Постоял с полминуты молча, опустив на грудь плешивую голову. Потом поднял спокойное лицо, подошел к зареванной Бусте, взял за руку – и девчонка как-то сразу затихла, даже носом перестала шмыгать: поднялась с лавки, перебросила на спину толстую косичку – старик повернул голову и что-то быстро сказал ей на ухо. Бустя кивнула головой. Посух шагнул к порогу, потянул Бустю за руку – та поспешно зашлепала вослед босыми подошвами по полу.
Данька поморщился: ему показалось, что входная дверь сама собой растворилась, выпуская наружу старика с девочкой – и тут же, вежливо скрипнув петлями, вновь вернулась на место, плотно прижавшись к косяку.
– Окно! К окну мне… – пробормотал Данька, и сестричка немедленно подставила тощее плечико, охватила рукой за пояс и подтащила его к подоконнику. Сквозь узкий просвет меж ставен Данила сразу увидел посреди двора большое огненное пятно – широкий костер, в свете которого мелькали узкие черные тени дружинников Белой Палицы – даже не шесть, как насчитала Бустя. Гораздо поболе. Дружинники сновали по двору с ведрами и снятыми седлами, рубили дрова и рассыпали овес в широкие корыта – наконец, просто расхаживали медленными шагами от сарая до сарая, поглядывая по сторонам… Два маленьких пятна, белевших во мраке – сгорбленная фигура старика и ровная, выпрямленная спина девочки, – двигались по двору неспешно, отнюдь не пытаясь ускользнуть от чужого взгляда. Посух вел Бустю прямо по тропке, пересекавшей пространство между рыбацкими домиками по направлению к околице – он шел тихо и не оборачиваясь, крепко-накрепко удерживая в ладони мягкие Бустенькины пальчики. В какой-то миг Даньке стало страшно: толстый бородатый дружинник с широким полотнищем обнаженного меча в руке, казалось, обернулся и в упор глянул Посуху в спину, уже почти шагнул за ним следом – но вдруг мотнул головой, точно смутившись, смачно сплюнул и как-то поспешно ушел вбок, в тень.
– Ха-ха! Чудо расчудесное! Они уходят, уходят! – жарко и весело затараторила рыжая Рута. – Что за чудный старичок! Ах, теперь бы только и нам с тобою вырваться, убежать!
– Убежим, – сказал Данька и на радостях чмокнул сестру в измазанную глиной щеку. Девка захихикала, смешно сморщив рожицу – взвизгнула и повисла на шее (Данила едва не потерял сознание от приступа боли, но на ногах устоял и даже сохранил на лице подобие улыбки).
– Убежим-ускачем, миленький братец! – Рута наконец отцепилась и с места сиганула к столу, склонилась над кучей оружия на столешнице. – Я возьму вот, и вот, и вот – поострее! Тебе чего – топор или меч? Или лук, или цеп, или нож? А?
– Мне-то? – Данька нахмурился. – Мне, пожалуйста, вон тот перстень.
– Перстень? – Рута подняла взгляд и моргнула подряд раз восемь.
– Да, вон лежит под лавкой. Только осторожно: он там вместе с рукой. Не пугайся…
Рута глянула под лавку, кратко взвизгнула – но тут же бестрепетной ручкой ухватила отрубленную кисть за жесткий посиневший палец и гордо помахала в воздухе перед собой.
– Тебе вот это нужно, братец? Фу, какая гадость!!! Стараясь смотреть в сторону, Данька вцепился в холодный перстень на мертвой руке, дернул – со второго раза стянул кольцо с узловатого окостеневшего пальца и поспешно отшвырнул кусок неживого свищовского тела обратно под лавку. Поднес к глазам аспидно-черный перстень со странным шишковатым камнем, словно изъеденным червоточиной – и правда похоже на мертвую муху. Ужас. Редкая дрянь. Поплевал на внутреннюю часть кольца, протер "подолом рубахи. Поморщился, покосился на замершую в ожидании Руту и надел перстень на указательный палец правой руки.
Всего миг! Сдавленно захрипев, он тут же сорвал перстень, сдернул с обожженного пальца и дико затряс головой: всего миг длилось жуткое пронзительное чувство в правой руке – словно выросла и удлинилась, жаркой телесной струёй вытянулась вниз, до самого пола, даже ниже – в подпол, к самой земле! Задыхаясь, Данька рывком поднес ладонь к глазам – показалось, пальцы только что коснулись земляного пола – там, внизу, в подвале! Еще должна быть пыль на пальцах…
– Братец, что?! – Рута подлетела, вцепилась в рубаху на груди. – Больно? Плохо? Ну скажи наконец, что случилось?!
– Нет… ничего. – Он нагнулся, поднял с земли перстень. Уперся спиной в бревенчатую стену и вновь погрузил палец внутрь темного кольца, словно в горло ядовитой змеи.
Он почувствовал: указательный палец, просквозив кольцо, разом болезненно растекся жидкой струёй энергии, страшно вытянулся и ударил в дощатый пол – Данькина рука потоком электрической ртути скользнула в длину на несколько бесконечных саженей, и вдруг – Данила понял: ногти на руке выросли и заострились, прорезались жесткими стальными остриями! Отяжелевшая пятерня завозилась в пыли на земляном полу… указательный палец разогнулся как жесткое туловище стальной кобры, как чешуйчатый хвост скорпиона – как шея железного ворона с плоской маленькой головой! Данька посмотрел на свою руку: она была прежней, сохраняя свой обычный вид – но он не чувствовал ее здесь, вблизи – он ощущал, как внизу, в подполе, под горячими стальными когтями скрипит пыль. Он чувствовал, как ворон расправляет крылья и одна за другой подтягивает под железное туловище ужасные лапы, привыкая к невнятной пока воле нового хозяина, к ритму его пульса.
Данька недолго свыкался с этим ощущением чужеродной тяжести в руке – словно к пальцам привязали струну, на конце которой ходит из стороны в сторону тяжелый воздушный змей или сильная морская рыба. Рута побледнела и отступила на шаг, серые глаза ее восторженно заблестели, когда разбуженная, ожившая птица, в очередной раз пробив дощатый пол – на этот раз на подъеме снизу вверх, – тяжело вырвалась из пыльного подполья и, мягко распластав убийственные крылья, закружилась под потолком, с лету сбривая растянутые бельевые веревки. Данька стиснул зубы, с усилием, изогнувшись всем телом, крутанул локтем и усадил железного ворона на стол – птица опустилась на дальний край, прочертив по столешнице глубокие борозды от когтей, мгновенно разметав со стола на пол какие-то горшки и чарки.
– Я думаю, сегодня я обойдусь без меча и без топора. – Данька посмотрел на Руту и улыбнулся.
Рута моргнула еще раз и прикрыла рот. Наконец весело тряхнула солнечной челкой, выбившейся из-под парика, и прыгнула к окну:
– Надо спешить-улетать, братец, ножки уносить! Я подгоню коней к дому, к самой стене. А тебе придется прыгать в седло прямо с подоконника! Ха-ха, сумеешь?. Гляди не промахнись!
«Господи, ведь существуют же двери», – весело покачал головой Данька, когда легкое тело стрелой просвистело над столом и, распахнув ногами ставни, вылетело наружу. Он снова покосился на свою правую кисть, на черный перстень – неровный камень словно покрылся легким налетом нервных голубоватых искр… Данила помахал в воздухе расслабленными пальцами – железный ворон на столе не шевельнулся, хотя Данька отчетливо ощутил несколько мерных толчков, передавшихся в руку через кольцо – словно серия ударов стального сердца. Он осторожно сжал кулак – и снова закружилась голова: рука неудержимо поползла вперед, жутко удлиняясь! Стремительно вытянулась чуть не до самого стола – вот можно вцепиться ногтями в шероховатую столешницу… да, так и есть! Ворон уже скребет по доскам черной лапой, высекая искрами занозистую древесную пыль! Данила разжал кулак. Отлепился повлажневшей спиной от бревенчатой стены, тяжеловато шагнул к окну. Глянул вниз – от земли-то высоко: подполье можно считать за первый этаж, а окошко горницы и вовсе метрах в пяти от мутно шевелящихся кустов под стеной.
– Ну прыгай же, братец! Ну-ну… сигай сюда, сюда! – торопливо и задорно зашептал вдруг кто-то из темноты внизу: да ведь это лошадь вьется там, у забора, вертит невидимым в темноте крупом – только седло мутно сереет да поблескивают во мраке острые глазки рыжего волчонка.
– Рута, это ты? – глухо спросил Данька: его мутило от колодезно-черной высоты за окном.
– Не, не я! Это леший в ступе! – сострила девка, едва удерживаясь на танцующей лошади. – Да ну прыгай же, братец! Ведь заметят нас…
– Гей, Рута! Бисова кукла, куда ж ты коней увела, а?! – вдруг заорал кто-то басом – как показалось Даньке, совсем рядом. Он высунулся из окна по пояс и последний раз глянул вниз – прямо под окном приплясывала тень рыжей всадницы, а чуть сбоку неподвижно стояла еще одна лошадь, совсем черная и невидимая – без седока. Данька закрыл глаза и, перекатившись по покатому деревянному карнизу, упал вниз.
К счастью, он угодил прямо на спину лошади, только – немного боком. Красивого прыжка в ковбойском стиле не получилось: Данька упал в седло не задом, а как-то грудью – с размаха ткнувшись лицом во влажную гриву на конской шее, крепко ударившись о костлявый круп низом живота. Сразу задохнулся от боли в промежности – успел только вцепиться в луку седла и немного подтянуть тело вперед… Рута кратко взвизгнула и жарко стеганула Данькину лошадь по ребрам – под ним все сразу заходило ходуном, зашаталось и захрипело: обиженный и перепуганный жеребец прыгнул через низкий забор в самый центр двора к костру – и, шарахаясь от огня, заплясал среди забегавших дружинников.
– Рута!.. Кони!.. Держи!.. – заревело и загикало ото всех сторон; Данька мотнул ногой, вырывая колено из чьих-то жестких пальцев – рывком втащил задницу в седло, судорожно елозя руками в гриве, стал нащупывать узду… Слева будто ударило рыжей молнией – Рута на гнедом мерине опередила Данилу, бешено стегая плетью направо и налево – ее худенькое тело безумно подпрыгивает в седле!
– За мной, за мной, братец! – заорала она, дико блеснув зубами и мотая рыжим хвостом. – За околицу, к лесу!
Прямо у Данькиного бедра возникла чья-то лысая голова с мокрым чубом-оселедцем, прилипшим ко лбу, – незнакомец визжал и, цепляясь за подпруги, пытался залезть на коня за спиной у Данилы. Данька коротко и довольно жестоко ударил его локтем между глаз и тут же отвернулся, сдавил жеребца пятками – желтое облако света вокруг костра померкло за спиной, и лошадь бросилась передними ногами в густой мрак безлунной ночи… Нащупав-таки поводья, Данила повернул коня туда, где снова завизжала из темноты сумасшедшая сестрица – она уже обернулась и увидела, что брат цел и невредим – только вот крутится, как слепой, во мраке, понапрасну пугая и мучая жеребца.
Жеребец, кстати, был не кто иной, как несчастный Волчик – Данька понял это, когда глаз привык к темноте: позади седла разглядел знакомый ворох седельных сумок с привязанным круглым щитом и любимым боевым цепом… Бедный и голодный Волчик так и простоял полдня под горячим солнышком, будучи привязан к тыну возле сарая – когда боярин Кречет посадил часть своих дружинников в седла и увел в погоню за Одинок-ханом, в починке и остались-то лишь две лошади: вороной Данькин Волчик и медно-гнедой мерин Руты (черную кобылу Белой Палицы незадолго до этого в знак протеста задрал заглянувший на минутку из лесу дядька Сильвестр). «Они не догонят нас, ха-ха! Лошадей нету!» – расхохоталась Рута, и Данька согласился. Расслабился в седле, вытер влажный лоб рукой и тут же вздрогнул – черное кольцо на пальце оцарапало кожу повыше переносицы. Ворон… он остался в починке.
Нет. В сжатом кулаке жарко забился чужой пульс – и Данила понял, что тяжелый летательный аппарат, этот небывалый воздушный змий сразу ожил и загулял на дальнем конце невидимой струны: стальная птица рванулась навстречу! Данила почти увидел: крылатая ракета рывком стартовала со столешницы в горнице, легко пробила брешь в стене дома, низко пронеслась над костром – посреди двора, над головами бегающих дружинников – и, со свистом распиливая воздух, на бреющем ушла за околицу, вослед новому хозяину… И вот – этот свист приблизился! Блестящий полумесяц отточенных перьев, закладывая тугой вираж над перелеском, снизился… ворон взмахивает крылами все тяжелее и мягче, замедляясь над Данькиной лошадью… Данила обернулся и почти ткнул стиснутым кулаком позади седла – хрипло крикнув, железная птица плавно опустилась на лошадиный круп, с лету и намертво впилась когтями в окованный жестью обод щита, притороченного сзади к седлу… Закачалась, постепенно складывая страшные крылья… Замерла – даже зеленоватый блик в маленьких глазах, казалось, сонно померк – это Данила разжал свой кулак и на всякий случай повернул перстень на пальце камнем внутрь.
– Ух… жуткая птица! – содрогнулась Рута и тут же расхохоталась: – Ну, вперед, миленький братец! Я знаю путь до твоей баньки – вкруг озера по гатям, здесь близенько!
Через полчаса они уже мчались по гребню оврага, в котором давеча Потап собирал малину, а рыжая лазутчица потом прятала своего коня, отправляясь по заданию Палицы в разведку. Снова сжалось Данькино сердце: как весело было тут еще недавно – парились с братом в баньке, лечились медом… Он тряхнул головой и впервые ударил Волчика плетью: скорее, скорее! Дождаться этого проклятого Колокира, забрать Стати и спасти брата от азиатского заклятия!
Ужаленный плетью Волчик прыгнул было вперед, намереваясь обогнать медного мерина с рыжей девкой в седле, – но вдруг захрипел, заплакал и дернулся вбок, испуганно мотая головой! Данька подскочил в седле, натягивая поводья, – сбоку бешеный конь под Рутой тоже кратко и жалобно завизжал, завертелся на месте…
«Нечисть!» – быстро подумал Данила и увидел волка. Зверь стоял в полуста шагах впереди – черное горбатое пятно выскользнуло из жестких кустов и теперь застыло на серой ленте лесной тропинки. Стоял боком, неподвижно и странно – по-человечьи высоко и прямо выставив узкую акулью морду. «Ух, тварь…» – скрипнул зубами Данька, заметив, как изжелта в зелень блеснули, переливаясь, хищные глазки. Огромный, матерый и хладнокровный. Проклятие… Каких-то триста шагов не доехали до лесной избушки – вдали взгляд, казалось, уже различал знакомые очертания покосившейся баньки под соломенной крышей… А зверь-то словно поджидал их на тропинке – обернул голову… вдруг рывком тронулся с места и холодным сгустком хищной энергии скользнул ближе, в движении почти растворяясь во мраке.
– Ах, братец! – только и сумела выдохнуть Рута.
– Назад! Поворачивай назад! – прохрипел Данька, нащупывая холодный перстень на пальце. – Сейчас я его…
Снова парно блеснули мелкие злые глаза на серебристо-черной морде, волк сделал еще несколько шагов – и вдруг…
Данила понял, что с каждым шагом зверь все выше задирает голову, неестественно прогибаясь в спине… шерсть на загривке заходила седой волной, поднялась горбом – мягко подгибая передние лапы, зверь присел на собственный хвост, немыслимо раздуваясь в ребрах, в груди… Господи, он уже движется только на задних лапах, он вырастает в человечий рост.,.