Страница:
– Знаю. – Данька кивнул. – Расскажи, кто кузню сжег.
– Ну я и говорю: лошади у них рослые, все в железы облачены! А на всадниках брони понавешены – исто богатыри! – запальчиво затараторил Гусята. – Ходили по посаду, все тебя рыскали… Два толстяка и недоросль – рожи личинами железными прикрыты, только глаза скрозь щели зыркают… Страсть! Десятник говорит: они и пожгли твою кузню.
– А бабы не было с ними?
– Ах, оставь сие: какие бабы в бронях ходят?! А вот ребятенок подрослый был – в кости тонок, а уже меч немалый тягает.
– И что, уехали они? – Данила отбросил искусанную травинку.
– С рассвета тронулись прочь – как Разбита про пожог на кузне узнал, всполошился весь и к ним побежал: почто, мол, изверги, с полыменем балуете! Убирайтесь, дескать; прочь – а не то народишко проведает, проучит вас! А видать, и верно, поселяне на них взогневались – потому как их двое только осталось, а третий богатырь сгинул невесть где. Так они вдвоем на коней своих железных скочили: один недоросль, другой великан – и прочь!
Гусята замолчал, наблюдая, как Данила пытается приложить к ссадине на боку огромный лист подорожника, выдернутый из-под ног. «Не балуй, Данька, не поможет – возьми лучше у Разбиты калинового сока, это снадобье верное», – заботливо сказал он, когда подорожник в очередной раз отвалился от раны и упал в траву.
– Остроумно, – отыскивая свежий лист, огрызнулся Данила. – Сейчас поеду к Разбито и попрошу у него калинового соку. Я знаю – он не сможет отказать.
– К чему ж далёко ездити? – усмехнулся рябой лучник. – Бона десятников жеребок стоит, которого ты увел. А снадобье в торбе, у седла…
Данила медленно перевел взгляд на веснушчатый нос Гусяты, подумал немного – и, быстро вскочив, подошел к вороному жеребцу – тот щипал травку, приходя в себя после бешеной схватки. Оказывается, в ворохе седельных сумок таилось еще множество любопытных вещей – Данила аж икнул от радостного удивления: в самом низу, под свернутым плащом – его собственная торба с недоеденной медовой лепехой внутри! Он вмиг позабыл про калиновый сок и ссадины на спине – руки вытащили из торбы аккуратно свернутую кольчугу и короткий меч в хитрых воровских ножнах! Очевидно, десятник Разбита, нагрянув с лучниками на двор однорукого Середы, сразу обнаружил на пеньке возле избушки Данилин доспех и первым делом конфисковал его – еще прежде, чем заглянуть в колодец. Данила закусил губу, подавляя довольную улыбку – и как он угадал, на какую из лошадей прыгать!
– А как жеребка-то зовут? – осведомился он у Гусяты, осторожно протискивая в подол кольчуги голову и кровоточащие плечи.
– Волчиком, – отозвался из травы Гусятин голос. – Ну что, снадобье сыскал? Посмотри в рыжей торбе – там Разбита свои ценности хранит. И мне дай взглотнуть разок – больно уж тоска в голове ноет…
«Волчик… хороший мальчик», – Данила ласково потрепал жеребка по перепутанной гриве. И отстегнул от седла рыжую сумку – не торопясь распугал завязки. Погрузил внутрь руку: россыпь монет, кожаный бурдюк с калиновым соком и… какой-то мусор. Он уже почти вытряхнул в траву смятые клочки древесной коры – но вдруг бросился в глаза тонкий рисунок на бересте. Расправляя лоскуты в осторожных пальцах, Данила вновь приблизился к развалившемуся в траве Гусяте, протянул бурдюк со снадобьем.
– Прочитай, – коротко сказал он, когда Гусята отхлебнул из бурдюка и довольно пригладил побуревшие от сока пшеничные усы. Поправив на спине меч, Данила присел рядом и сосредоточенно прислушался.
– Стольного боярина Окулы
морамскому десятнику Разбите
слово – сыщи мне беглого вора Даньку Коваля да в железах в престол к моему двору управь – при сем письме три вестовых человека – накорми сделай что просят Окула,
– с выражением зачитал Гусята и торжествующе покосился на Даньку.
– Слыхал? Сие и есть весточка приказная из Престола – все как я тебе сказывал. Эвое письмо Разбита уж дней пяток тому получил, а намедни и второе послание приспело с вестовым голубем – ну-ка, подай сюда! – Он принял из Данилиных рук другую грамотку, размером побольше.
Стольного боярина Окулы
десятнику Разбите
слово – людям моим скажи да спешно пути держат в селение Косарцево на Жерехов двор – Даньку Коваля искай неустанно – коли живым сыщешь управь его в железах кo мне – ежли мертвым сыщешь присмотри при нем таблицу жестяну с узорами – сию таблицу мне пересылай спешно и с острасткою ибо драгоценна есть – боярин Окула.
Когда Гусята, дочитав, оторвал длинный нос от бересты и поднял глаза, Данила был уже в седле – передохнувший Волчик жарко затанцевал под седоком, почуяв на хозяине красивую боевую кольчугу и дорожный плащ – не зря, ой не зря хозяин подхватил с земли оброненный давеча цеп… Быстро накинув на голову кольчужный капюшон, Данила сквозь железные кольца в последний раз оглянулся на лучника Гусяту:
– В какой стороне, говоришь, селение Косарцево будет? Гусята устало махнул рукой куда-то на полдень. Волчик с места сиганул в бодрую молодую рысь, легко взлетел по зеленому склону на гребень, навстречу прямым солнечным лучам: на какой-то миг жарко просияла на солнце серебристая кольчуга всадника, темным крылом косо промелькнул плащ – и крамольник Данька скрылся из виду…
А рябой Гусята неторопливо развязал бурдючок с целебным соком, вторично приложился к нему пышными усами и сделал долгий, щедрый глоток… Потом пощупал пальцем дырку на кольчужном вороте и сказал себе, что Данька-вогник, пожалуй, не такой уж отвратительный вор и лиходей. Самый обычный хлопец – и даже чем-то похож на самого Гусяту в юности. Такой же лихой и налетчивый.
V
На постоялом дворе Жереха, что разбит по главной улице селения Косарцы в Зорянском княжестве, не принято было открывать входную дверь ударом ноги. Именно поэтому – когда дверь, будто разорвавшись тучей древесной крошки, с треском вылетела из косяков на середину просторных сеней и, недолго постояв на ребре, шумно завалилась на устеленный сеном пол, – именно поэтому угрюмый сенной холоп, побледнев, угрожающе поднялся со стула навстречу невежливому гостю. Вместе с рваными клочьями дождя, бушевавшего снаружи, невежливый гость полез под низкую притолоку – и холоп предпочел не преграждать дороги этому неровному куску железа в размокшей кольчуге: нехорошо наклонив голову в стальном капюшоне, сминая по пути какие-то корзины и ящики, гость прогрохотал грязными сапогами по двери и полез по стонущим ступеням наверх, на мосты. Ошарашено покосившись на чугунный шар, волочившийся вслед за незнакомцем и цеплявший пороги гнутыми шипами, привратник бесшумно выскользнул в развороченный дверной проем наружу – присмотреть за лошадью новоприбывшего постояльца.
Уже с порога гостевой клети Данила увидел хозяина – Жерех сидел у дальней стены, расслабив жирное тело в удобных креслах: в тесных глазах, в каждой складке широкого полуазийского лица, обросшего снизу жесткой татарской бородкой, гнездилась самодовольная господская улыбка. У Данилы уже не было сил на уловки и разведки – он изрядно намаялся в чужом седле под скользким дождем… Сквозь сетку железных колец, закрывавших верхнюю часть лица, он даже не смотрел на многочисленных постояльцев, теснившихся с обеих сторон за обеденными столами – многие из них, услышав грохот в сенях, теперь с любопытством обернулись поглядеть на вошедшего дружинника с тяжелым цепом в руке. Данила понимал: среди этих людей могут быть враги. Что ж, самый простой способ выявить неприятеля в толпе – это обнажить клинок и поглядеть, чья рука в ответ потянется к мечу. Оставляя на полу влажные следы мокрых сапог и не сводя глаз с Жереха, едва заметно заерзавшего в своем кресле, Данила подвалил к хозяйскому столу и с размаху уперся в него кольчужным животом. Столешница подпрыгнула – расплескалась брага в хозяйской чаше, похолодел и сощурился Жерех, приобнажая в улыбке верхние зубы.
– Я ищу вот этих людей, – очень негромко сказал Данила и положил на нечистый стол обугленный круглый жетон с гнусным символом из сцепленных угломеров. Для убедительности он слабо махнул десницей – и рядом с жетоном на столешницу с размаху прилег металлический шипастый шарик на цепочке.
Ox! – Жерех поспешно накрыл потемневшую монетку смуглой ладонью, испуганно оглянулся на постояльцев, покосился на оскалившийся иглами шар и вновь перевел маслянистые глазки на гостя:
– Тихо! Тихо, мой друже… Остережемся окружающих! Утопив жетончик в потной ладони. Жерех уперся кулаками в стол и тяжело воздвиг на ноги свое раздувшееся тело – распрямившись, он стал едва ли не выше Данилы.
– Ступай-ступай за мною, друже, – зашептал на ухо, обдавая луковым духом: – Я ждал тебя… теперь поговорить надобно.
Не говоря ни слова, вперив мрачный взгляд в широкую спину Жереха, Данила поднялся вслед за ним на самый верх, в хозяев терем. Шум из обеденной клети едва проникал сюда сквозь толстые бревенчатые стены, сплошь увешанные тяжелыми пыльными коврами, – нерусский дух, сплюнул Данила: слащавая смесь ароматов жареного мяса, корицы и розового масла… Пестрым пятном мелькнула, убегая во внутренние покои, черноволосая девушка – быстрый взгляд и множество тонких косиц… цыганщина какая-то, подумал он, покрепче перехватывая толстую ручку цепа.
Жерех с порога бросился к узкому окну, задернул завесу и обернулся, улыбаясь Даниле как долгожданному родственнику:
– Ну, велик бог, сонаправивший стопы твои и укрепивший в пути среди славянских недругов! – блестя черными глазами, сказал он и развел руками, будто намереваясь заключить собеседника в объятия. Алая рубаха в черных разводах шелковой вышивки расползлась на животе, напряглась на костяных пуговицах. – Что за сладость видеть тебя, о возбранный из воинов!
Сделав паузу. Жерех опустил-таки руки и поинтересовался у изумленного Данилы, как звучит его гордое имя.
– Это не имеет значения, – улыбнулся Данила. – Ты мне зубы не заговаривай. Я хочу видеть кое-кого из твоих знакомых. И поверь мне, – Данила почти случайно задел концом дубины и свалил со стола какие-то подсвечники и золоченые блюдца, со звоном раскатившиеся по полу, – поверь, что я не буду играть с тобой в детские игры…
– Сии не игры суть, но разумная небеспечность, – вдруг строго сказал Жерех, блеснув черным глазом. – Дружинники Белой Палицы идут за нами по следу, а потому потайный знак негоже тебе прилюдно на стол кидать! Опасливо! Если кто из постояльцев заметил, эти славянские свиньи вырежут нас всех. Даже Окула не успеет спасти тебя от топора язычников! Ты велик и силен, однако слишком молод: остерегись недругов!
Данила не ответил. Быстро отвернулся, чтобы Жерех не разглядел в его глазах горячие искры – страшная догадка разорвалась в мозгу осколками суетливых, горячечных мыслей: что это – заговор? какие-то иноземцы, ведущие из подполья войну против славян? Почему Жерех говорит о «славянских свиньях», идущих по пятам? Неужели принимает Данилу за кого-то из своих, за «избранного из воинов» – и все из-за таинственного жетона с угломерами…
– Однако ты наскоро прибыл, мой друже! – Жерех подошел ближе, пытливо заглядывая в глаза. – Мы ожидали тебя к ужину…
– Пришлось поторопиться, – медленно произнес Данила, осторожно подбирая слова. – Мне показалось, будто славяне преследуют меня. Пришлось поторопить коня. К счастью, достался выносливый жеребец.
– У боярина Окулы добрые кони, это нам знаемо! – Жерех закивал головой, по-прежнему искоса поглядывая на гостя сквозь сиропную пленку в глазах. – Уверен, что стольный боярин подал тебе лучшего жеребца… А что, нет ли у тебя весточки ко мне от Окулы?
– Весточка была, да пришлось ее уничтожить. Люди Светлой Палицы задержали на полдороги, досматривали вещи. Мне повезло: я успел избавиться от письма. А на словах Окула велел передать: если доберешься живым до Жереха, пусть он расскажет тебе, как действовать дальше.
– Я поведаю тебе все, добрый воин. Это мой долг и моя радость. Однако… – Жерех поднял голову и впервые глянул на Данилу сверху вниз, – сначала я допрошу тебя для проверности. Ты же знаешь – таково есть приличие нашей безопасности…
– Окула не говорил мне о допросах! – нахмурился Данила. – Довольно с тебя потайного знака! Или ты не доверяешь мне. Жерех? Не можешь отличить верного от язычника? Разве я похож на славянскую свинью?
– Ах, мой друже! Возможно ли молвить такое? – заохал Жерех и торопливо наклонил голову, поглаживая толстыми пальцами кольчужное предплечье разгневанного собеседника. – Я доверен тебе всем сердцем… Однако есть новый указ самого Окулы: допрашивать под петуниевым медом всякого понову прибывшего человечка, да не попустим к себе славянских лазутчиков. Коли желаешь, погляди сам… – Жерех тряхнул скользкой прядью черных волос, с неожиданной для своего массивного тела резвостью подскочил к сундучкам у стены и выхватил берестяной лоскут: – Сие есть послание от Окулы, доставленное всадницей Смеяной и ханом Одиноком, – тихо сказал он. – Хан со своей спутницей примчали сюда рано утром – и мне скрепя сердце пришлось допрашивать даже этих знатных воинов, ибо таково есть Окулино веление.
– "Дворянину Жереху боярина Окулы слово, –
шепотом зачитал Жерех, то и дело поглядывая на Данилу.
– С сим приспели к тебе Смеяна-всадница а с нею Одинок-хан да Облак-хан – их же накорми подай что спросят – поведай им куда путь держать навстречу боярину Свищу и людям его дабы сделать нам дело великое задуманное и Богом промысленное – однако тебе повелеваю прежде петунией медовой их опоить да измерить глубину сердца их ибо известно мне про разведку злокозненного дворянина Белыя Палица койи охоту ведет на нас жестокую – изведай не подставлены ли вместо них людишки славянские под нашими именами – проверь же и всякого другого нашего воина от дня сего и на грядущие дни – Окула".
– Постой-ка! – Данила словно в задумчивости взялся за край бересты и вытянул весточку из Жереховых пальцев; сделал вид, будто вчитывается в непонятные крючки и крестики. – Тут написано, что приехавших было трое – Смеяна, Одинок-хан и Облак-хан… А ты говоришь, будто их было только двое!
– Само лишь двое их было. – Жерех артистически закатил глазки и добавил трагическим голосом: – Облак-хан погиб в схватке с язычниками. Смеяна поведала, будто сгорел он заживо в жестоком пламени… Великий хан сгинул в доблести, достойной молодого льва! Я молюсь, да сопричтет его грядущий мессия за веру и службу к сонмищам избранных сынов Эсраила.
– Угу, – сказал Данила.
Жерех вновь метнулся к своим сундучкам и вскоре вернулся, удерживая в руках золоченый поднос с сосудами и чашами. Поставил его на низкий деревянный столик, а сам тяжко опустился рядом на грубый узор ковра.
– Сие есть настойка цвета петунии, чудесный отвар для прозрения человечьей совести, – сказал он, отдуваясь. Глухо брякнув толстым браслетом на коричневом запястье, выдернул кожаную пробку из небольшого непрозрачного сосуда. И добавил, роняя несколько легких капель на дно Данилиной чаши: – У меня на родине, в гордом Саркэле, сие снадобье называли «аймаун беш» – "вино честных людейо. Один глоток – и сокровенного слова уже не утаить под сердцем…
Данила присел на ковер и замер, наблюдая, как Жерех разбавляет снадобье густым потоком красноватого меда из другой, куда более объемной бутыли. Плеснув немного меда и в собственную чашу – разумеется, без петунии, – хозяин выпрямился и снова обнажил в улыбке редкие зубы:
– Отпей из чаши, мой друже… Не будет боли ниже тоски – ты поговоришь, а я послушаю.
Данила ощутил в пальцах веский бокал с толстыми стенками и быстрой розово-золотистой рябью на дне – пьянящая смесь малинового паточного меда и хмельной петунии обнимала донце чаши, искаженно отражая по текучей поверхности кривую Данилину рожу с длинным носом. Данила понимал, что это наркотик. Он предчувствовал, что Жерех будет задавать каверзные вопросы – и с холодным спокойствием осознавал, что не знает ответов. На миг он даже замер, ощущая в ладони гладкую рукоять цепа… не пора ли раскроить Жереху череп? И тут же – снова, как в тот миг в колодце, под прицелом лучников, Данила неизвестно откуда, будто заглянув в будущее, узнал и понял: враг не успеет выстрелить вовремя. И Даниле стало смешно: посмотрим, пересилят ли его железную волю вялые травяные настойки древности!
Тугая волна огнистой жидкости ударила в горло, жарко охватывая небо – колючие осколки вкуса быстро заиграли, затанцевали на языке – и тут же маслянистая струя сладости выплеснулась из чаши прямо в голову, в мозг – Данила качнулся как от удара… И понял, что имеет дело с серьезным противником. В голове задрожали какие-то мягкие, ворсистые струны – медовая лень, растекаясь по языку, глухо и мелодично зарокотала в ушах. Он открыл глаза…
…и увидел, что даже воздух в комнате стал тяжелым и жидким. Золотисто-зеленым, как солнце в речной воде. Данила испугался вдохнуть этот жирный, переливчатый эфир – чтобы не захлебнуться сладким запахом. Но воздух сам проникал в легкие и согревал изнутри, как мягкое стекло, оставляя на языке сладкий след цветочного масла. Крупным пятном, словно мохнатая муха в янтаре, проплыло перед глазами круглое бородатое лицо Жереха – он улыбался добрыми глазами и подмигивал Даниле…
Данила тоже подмигнул Жереху, но вдруг легкая горечь тонкой струйкой прозвенела в потоке меда: Данила понял, что Жерех не узнает его. Жерех даже перестал улыбаться: теперь он с мучительным напряжением вглядывался сквозь толщу зеленого золота в воздухе и пытался разглядеть Данилу – но не мог, и потому улыбался как-то смущенно и жалобно… «Ты кто? Я не знаю тебя… Как твое настоящее имя?» – донеслось до Данилы, и он увидел, что рот Жереха движется, выговаривая эти слова с некоторым опозданием… «Разве ты не узнаешь меня?» – почти обиженно подумал Данила и вдруг услышал, что мысли его звучно прогрохотали поверх мелодичного шума в ушах.
Сонно распутывая мягкий клубок памяти в голове, Данила припомнил, что нужно скрывать настоящее имя. Ведь он даже заготовил псевдоним, решив назваться Гусятой – одно из немногих славянских имен, которые знал. Но… Даниле вдруг стало жалко беспомощного, потерявшегося Жереха, утонувшего в зеленом янтаре. Он захотел помочь ему поскорее разобраться, что происходит, – и потому произнес свое настоящее имя.
«Дани-ил… Я ждал тебя, и ты приспел вовремя… Данэ-ил… настоящее, крепкое иудейское имя», – будто эхом отозвалось мохнатое лицо, и Данила увидел, как Жерех успокоился. Он снова улыбнулся гостю как старому другу – и Даниле стало невыразимо радостно от этого: в воздухе над столом замелькали вертлявые золотистые змейки… они кружились так весело, взмучивая воздух волнами лазоревых искр! Данила улыбнулся и закрыл глаза, но змейки скользнули меж ресниц и снова затанцевали, зазвенели… «Ну-ну, ладно-ладно, мой друже, – удовлетворенно пророкотал Жерехов голос. – А теперь признайся: ведь рожден ты славянином и ко мне приехал разведывать и проискивать… Ну – признайся… любишь ли Русь?»
Данила любил древнюю Русь болезненно и ревниво, как русоволосую женщину с рысьими глазами, способную рожать ему красивых и здоровых детей. И он почти расхохотался в лицо Жереху: как же не любить этот светлый народ! Этих синеглазых старух на завалинке, тощих пацанят с удочками на плесе… однорукого Середу с бревном на плече? Данила почти уже ответил на Жерехов вопрос – но вдруг перехватил сквозь нефтяную пленку пьяной мути в глазах неожиданно прямой и заостренный черный взгляд. И сразу понял: Жерех почему-то ненавидит славян. Не выносит кислого хлебного запаха и угарных шуток, не любит кваса и бесовских игрищ в бане – в глазах азиата читался ужас, впервые испытанный вождями его племени при виде обоюдоострого меча.
И Данила солгал не потому, что вправду очнулся, подавил в себе приступ наркотической болтливости. Нет. Он еще не вспомнил, что отвечает на вопросы врага – в липкой магической субреальности цветочного опиума Жерех казался ему старым приятелем, верным и испытанным. И фальшивая, эфирная любовь к Жереху, воспринятая вместе с глотком петуниевого меда, внезапно оказалась спасительной для Данилы. Впоследствии он часто задумывался, почему вдруг сумел солгать. И наконец понял: чтобы… не огорчать Жереха. В этот миг Данька мог сделать и сказать все, что угодно – лишь бы не перечить своему старому другу.
– Нет, не люблю славян! – произнес он и медленно подумал, что нужно бы отвести глаза. Но тяжелая голова почему-то не двигалась, а взгляд невозможно оторвать от пронзительных, восхитительно-черных Жереховых глаз. – Давай не будем говорить об этом, – подумал Данька, и мысли внезапно прогрохотали вслух. – Бог с ней, с Русью. На все воля Божья.
И снова Данила ощутил, что порадовал Жереха своим ответом. По-кошачьи жмурясь в улыбке, хозяин приблизил бородатое лицо и доверительно положил темную ладонь на плечо: как старый приятель он мог позволить себе подобную фамильярность. Медовая волна нежности вновь захлестнула Данилино сердце: разве есть у него друг более верный, чем толстяк Жерех! Сколько раз выручала из беды эта пухлая рука с обломанными ногтями… Прикрыв глаза, Данила стал вспоминать их с Жерехом совместные приключения – и тут же услужливо закружились в голове, невесть откуда взявшись, яркие картинки небывалых воспоминаний, похожие на обрывки глянцевых фотографий.
– Люблю я тебя, о Данэил, избранный из воинов! – вновь послышался у самого уха Жерехов шепот. – Доверяю тебе все помыслы мои, все чувства без остатка! А ты… не жалуешь меня. Не хочешь поведать мне самой сокровенной твоей тайны, хоронишь под языком заветное слово! Не обижай преданного Друга…
Данила вздрогнул и похолодел: разве у него есть тайны от Жереха? Медовая зелень перед глазами потемнела, подернулась жесткой рябью – он уже хотел обидеться и закричать на друга: как можно подозревать Данилу в лицемерии? И вдруг – о ужас! – Данила вспомнил… Ведь он так и не рассказал Жереху, что рожден славянином и лишь притворяется сторонником таинственных заговорщиков, возглавляемых боярином Окулой. На самом деле он вовсе не избранный из воинов – и жетон со сцепленными угломерами попросту нашел на пепелище… У Данилы заболела голова от ужасной догадки, разом огорчившей его. Он не мог боле терпеть этой невыносимой пытки неискренностью – надо наконец во всем признаться. Жерех – старый друг, он все поймет и простит. Данила рывком обернулся – в голове тяжело бултыхнулась золотистая зелень со змейками, – уже открыл рот, уже почти заставил себя поднять на Жереха виноватые глаза…
Но эти глаза успели разглядеть желтое пятнышко света, кривой полумесяц блика на медном жетоне, болтавшемся на шее у Жереха. Хозяин склонился совсем низко, едва не прижимаясь бородой к кольчужному плечу Данилы и заглядывая в лицо, – густо расшитый бисерным стеклом ворот красной рубахи распахнулся, открывая жирную шею, поросшую седоватыми жесткими волосами, – и потайный знак со сцепившимися угломерами выскользнул из-под рубахи на грудь. Данила поморщился – косые острия угломеров царапнули по глазам – от медного жетона во все стороны сквозило мертвящей вражеской энергией… Данила слабо тряхнул головой, пытаясь отогнать неуместную подозрительность – но не мог справиться с ощущением: слишком уж конкретная и яростная агрессивность исходила от крошечного металлического амулета.
Болезненно и тревожно задергала колючая мысль под толщей пьяной мути в мозгу – затрещала жесткими иглами электрического разряда: точно такой жетон Данила нашел на пепелище у обгорелого мертвеца. Мертвец пытался спалить Данькин дом. Рослый воин в пластинчатой броне, закрывавший лицо железной косоглазой маской-личиной… Эти броненосцы в личинах сожгли не только Данилину кузню… Тридцать лет назад они спалили дом крестьянина Середы – снова и снова бронзовые твари приходят на славянскую землю и по привычке выжигают наши жилища! Тучная степная когань, древние торки, воспринявшие обветшавшую религию перушимов, – вот откуда у Жереха на шее мерзкая гексагональная печать с угломерами… Данила поднял-таки глаза и посмотрел на Жереха. Совершенно отчетливо и ясно он увидел, что толстому хозяину как раз впору пришлась бы тяжелая броня и железная личина. Вспомнил, с какой потрясающей резвостью толстяк прыгал по комнате к своим сундучкам… да, это один из них. Старый и верный враг. Крупными хлопьями обрываясь в гнилой осадок, мягко улеглась в посвежевшей голове травяная прелесть наркотика – по-прежнему блаженно улыбаясь, Данька ткнулся головой в хозяйское плечо:
– Прости меня, друг Жерех. Я… я ведь правда перед тобой виноват… И верно, держу под сердцем недобрый умысел. – Данила едва не покраснел от стыда. – Не могу больше скрывать!
Приблизилось плоское лицо с внимательными глазами. Задушив презрительную улыбку во взгляде, Данила виновато потупился.
– Когда ты отвернулся, я заменил чаши на столе. Жерех вздрогнул и чуть отпрянул от Данилиного плеча.
– Я подсунул тебе мою чашу с петуньевым медом… – Данила закрыл лицо ладонью. – Не злись: меня ведь тоже учили разумной осторожности. Окула приказал проверить старика Жереха. Испытание должно коснуться всех нас. И тебя тоже. Знаешь сам: славянские свиньи идут по пятам…
– Ну я и говорю: лошади у них рослые, все в железы облачены! А на всадниках брони понавешены – исто богатыри! – запальчиво затараторил Гусята. – Ходили по посаду, все тебя рыскали… Два толстяка и недоросль – рожи личинами железными прикрыты, только глаза скрозь щели зыркают… Страсть! Десятник говорит: они и пожгли твою кузню.
– А бабы не было с ними?
– Ах, оставь сие: какие бабы в бронях ходят?! А вот ребятенок подрослый был – в кости тонок, а уже меч немалый тягает.
– И что, уехали они? – Данила отбросил искусанную травинку.
– С рассвета тронулись прочь – как Разбита про пожог на кузне узнал, всполошился весь и к ним побежал: почто, мол, изверги, с полыменем балуете! Убирайтесь, дескать; прочь – а не то народишко проведает, проучит вас! А видать, и верно, поселяне на них взогневались – потому как их двое только осталось, а третий богатырь сгинул невесть где. Так они вдвоем на коней своих железных скочили: один недоросль, другой великан – и прочь!
Гусята замолчал, наблюдая, как Данила пытается приложить к ссадине на боку огромный лист подорожника, выдернутый из-под ног. «Не балуй, Данька, не поможет – возьми лучше у Разбиты калинового сока, это снадобье верное», – заботливо сказал он, когда подорожник в очередной раз отвалился от раны и упал в траву.
– Остроумно, – отыскивая свежий лист, огрызнулся Данила. – Сейчас поеду к Разбито и попрошу у него калинового соку. Я знаю – он не сможет отказать.
– К чему ж далёко ездити? – усмехнулся рябой лучник. – Бона десятников жеребок стоит, которого ты увел. А снадобье в торбе, у седла…
Данила медленно перевел взгляд на веснушчатый нос Гусяты, подумал немного – и, быстро вскочив, подошел к вороному жеребцу – тот щипал травку, приходя в себя после бешеной схватки. Оказывается, в ворохе седельных сумок таилось еще множество любопытных вещей – Данила аж икнул от радостного удивления: в самом низу, под свернутым плащом – его собственная торба с недоеденной медовой лепехой внутри! Он вмиг позабыл про калиновый сок и ссадины на спине – руки вытащили из торбы аккуратно свернутую кольчугу и короткий меч в хитрых воровских ножнах! Очевидно, десятник Разбита, нагрянув с лучниками на двор однорукого Середы, сразу обнаружил на пеньке возле избушки Данилин доспех и первым делом конфисковал его – еще прежде, чем заглянуть в колодец. Данила закусил губу, подавляя довольную улыбку – и как он угадал, на какую из лошадей прыгать!
– А как жеребка-то зовут? – осведомился он у Гусяты, осторожно протискивая в подол кольчуги голову и кровоточащие плечи.
– Волчиком, – отозвался из травы Гусятин голос. – Ну что, снадобье сыскал? Посмотри в рыжей торбе – там Разбита свои ценности хранит. И мне дай взглотнуть разок – больно уж тоска в голове ноет…
«Волчик… хороший мальчик», – Данила ласково потрепал жеребка по перепутанной гриве. И отстегнул от седла рыжую сумку – не торопясь распугал завязки. Погрузил внутрь руку: россыпь монет, кожаный бурдюк с калиновым соком и… какой-то мусор. Он уже почти вытряхнул в траву смятые клочки древесной коры – но вдруг бросился в глаза тонкий рисунок на бересте. Расправляя лоскуты в осторожных пальцах, Данила вновь приблизился к развалившемуся в траве Гусяте, протянул бурдюк со снадобьем.
– Прочитай, – коротко сказал он, когда Гусята отхлебнул из бурдюка и довольно пригладил побуревшие от сока пшеничные усы. Поправив на спине меч, Данила присел рядом и сосредоточенно прислушался.
– Стольного боярина Окулы
морамскому десятнику Разбите
слово – сыщи мне беглого вора Даньку Коваля да в железах в престол к моему двору управь – при сем письме три вестовых человека – накорми сделай что просят Окула,
– с выражением зачитал Гусята и торжествующе покосился на Даньку.
– Слыхал? Сие и есть весточка приказная из Престола – все как я тебе сказывал. Эвое письмо Разбита уж дней пяток тому получил, а намедни и второе послание приспело с вестовым голубем – ну-ка, подай сюда! – Он принял из Данилиных рук другую грамотку, размером побольше.
Стольного боярина Окулы
десятнику Разбите
слово – людям моим скажи да спешно пути держат в селение Косарцево на Жерехов двор – Даньку Коваля искай неустанно – коли живым сыщешь управь его в железах кo мне – ежли мертвым сыщешь присмотри при нем таблицу жестяну с узорами – сию таблицу мне пересылай спешно и с острасткою ибо драгоценна есть – боярин Окула.
Когда Гусята, дочитав, оторвал длинный нос от бересты и поднял глаза, Данила был уже в седле – передохнувший Волчик жарко затанцевал под седоком, почуяв на хозяине красивую боевую кольчугу и дорожный плащ – не зря, ой не зря хозяин подхватил с земли оброненный давеча цеп… Быстро накинув на голову кольчужный капюшон, Данила сквозь железные кольца в последний раз оглянулся на лучника Гусяту:
– В какой стороне, говоришь, селение Косарцево будет? Гусята устало махнул рукой куда-то на полдень. Волчик с места сиганул в бодрую молодую рысь, легко взлетел по зеленому склону на гребень, навстречу прямым солнечным лучам: на какой-то миг жарко просияла на солнце серебристая кольчуга всадника, темным крылом косо промелькнул плащ – и крамольник Данька скрылся из виду…
А рябой Гусята неторопливо развязал бурдючок с целебным соком, вторично приложился к нему пышными усами и сделал долгий, щедрый глоток… Потом пощупал пальцем дырку на кольчужном вороте и сказал себе, что Данька-вогник, пожалуй, не такой уж отвратительный вор и лиходей. Самый обычный хлопец – и даже чем-то похож на самого Гусяту в юности. Такой же лихой и налетчивый.
V
Если к пустоте приделать руки,
Если посадить да на коня,
Если заиграть златые звуки –
Он умчится, шпорами звеня!
И в сердце потечет ревнивая река...
Павел Кашин
На постоялом дворе Жереха, что разбит по главной улице селения Косарцы в Зорянском княжестве, не принято было открывать входную дверь ударом ноги. Именно поэтому – когда дверь, будто разорвавшись тучей древесной крошки, с треском вылетела из косяков на середину просторных сеней и, недолго постояв на ребре, шумно завалилась на устеленный сеном пол, – именно поэтому угрюмый сенной холоп, побледнев, угрожающе поднялся со стула навстречу невежливому гостю. Вместе с рваными клочьями дождя, бушевавшего снаружи, невежливый гость полез под низкую притолоку – и холоп предпочел не преграждать дороги этому неровному куску железа в размокшей кольчуге: нехорошо наклонив голову в стальном капюшоне, сминая по пути какие-то корзины и ящики, гость прогрохотал грязными сапогами по двери и полез по стонущим ступеням наверх, на мосты. Ошарашено покосившись на чугунный шар, волочившийся вслед за незнакомцем и цеплявший пороги гнутыми шипами, привратник бесшумно выскользнул в развороченный дверной проем наружу – присмотреть за лошадью новоприбывшего постояльца.
Уже с порога гостевой клети Данила увидел хозяина – Жерех сидел у дальней стены, расслабив жирное тело в удобных креслах: в тесных глазах, в каждой складке широкого полуазийского лица, обросшего снизу жесткой татарской бородкой, гнездилась самодовольная господская улыбка. У Данилы уже не было сил на уловки и разведки – он изрядно намаялся в чужом седле под скользким дождем… Сквозь сетку железных колец, закрывавших верхнюю часть лица, он даже не смотрел на многочисленных постояльцев, теснившихся с обеих сторон за обеденными столами – многие из них, услышав грохот в сенях, теперь с любопытством обернулись поглядеть на вошедшего дружинника с тяжелым цепом в руке. Данила понимал: среди этих людей могут быть враги. Что ж, самый простой способ выявить неприятеля в толпе – это обнажить клинок и поглядеть, чья рука в ответ потянется к мечу. Оставляя на полу влажные следы мокрых сапог и не сводя глаз с Жереха, едва заметно заерзавшего в своем кресле, Данила подвалил к хозяйскому столу и с размаху уперся в него кольчужным животом. Столешница подпрыгнула – расплескалась брага в хозяйской чаше, похолодел и сощурился Жерех, приобнажая в улыбке верхние зубы.
– Я ищу вот этих людей, – очень негромко сказал Данила и положил на нечистый стол обугленный круглый жетон с гнусным символом из сцепленных угломеров. Для убедительности он слабо махнул десницей – и рядом с жетоном на столешницу с размаху прилег металлический шипастый шарик на цепочке.
Ox! – Жерех поспешно накрыл потемневшую монетку смуглой ладонью, испуганно оглянулся на постояльцев, покосился на оскалившийся иглами шар и вновь перевел маслянистые глазки на гостя:
– Тихо! Тихо, мой друже… Остережемся окружающих! Утопив жетончик в потной ладони. Жерех уперся кулаками в стол и тяжело воздвиг на ноги свое раздувшееся тело – распрямившись, он стал едва ли не выше Данилы.
– Ступай-ступай за мною, друже, – зашептал на ухо, обдавая луковым духом: – Я ждал тебя… теперь поговорить надобно.
Не говоря ни слова, вперив мрачный взгляд в широкую спину Жереха, Данила поднялся вслед за ним на самый верх, в хозяев терем. Шум из обеденной клети едва проникал сюда сквозь толстые бревенчатые стены, сплошь увешанные тяжелыми пыльными коврами, – нерусский дух, сплюнул Данила: слащавая смесь ароматов жареного мяса, корицы и розового масла… Пестрым пятном мелькнула, убегая во внутренние покои, черноволосая девушка – быстрый взгляд и множество тонких косиц… цыганщина какая-то, подумал он, покрепче перехватывая толстую ручку цепа.
Жерех с порога бросился к узкому окну, задернул завесу и обернулся, улыбаясь Даниле как долгожданному родственнику:
– Ну, велик бог, сонаправивший стопы твои и укрепивший в пути среди славянских недругов! – блестя черными глазами, сказал он и развел руками, будто намереваясь заключить собеседника в объятия. Алая рубаха в черных разводах шелковой вышивки расползлась на животе, напряглась на костяных пуговицах. – Что за сладость видеть тебя, о возбранный из воинов!
Сделав паузу. Жерех опустил-таки руки и поинтересовался у изумленного Данилы, как звучит его гордое имя.
– Это не имеет значения, – улыбнулся Данила. – Ты мне зубы не заговаривай. Я хочу видеть кое-кого из твоих знакомых. И поверь мне, – Данила почти случайно задел концом дубины и свалил со стола какие-то подсвечники и золоченые блюдца, со звоном раскатившиеся по полу, – поверь, что я не буду играть с тобой в детские игры…
– Сии не игры суть, но разумная небеспечность, – вдруг строго сказал Жерех, блеснув черным глазом. – Дружинники Белой Палицы идут за нами по следу, а потому потайный знак негоже тебе прилюдно на стол кидать! Опасливо! Если кто из постояльцев заметил, эти славянские свиньи вырежут нас всех. Даже Окула не успеет спасти тебя от топора язычников! Ты велик и силен, однако слишком молод: остерегись недругов!
Данила не ответил. Быстро отвернулся, чтобы Жерех не разглядел в его глазах горячие искры – страшная догадка разорвалась в мозгу осколками суетливых, горячечных мыслей: что это – заговор? какие-то иноземцы, ведущие из подполья войну против славян? Почему Жерех говорит о «славянских свиньях», идущих по пятам? Неужели принимает Данилу за кого-то из своих, за «избранного из воинов» – и все из-за таинственного жетона с угломерами…
– Однако ты наскоро прибыл, мой друже! – Жерех подошел ближе, пытливо заглядывая в глаза. – Мы ожидали тебя к ужину…
– Пришлось поторопиться, – медленно произнес Данила, осторожно подбирая слова. – Мне показалось, будто славяне преследуют меня. Пришлось поторопить коня. К счастью, достался выносливый жеребец.
– У боярина Окулы добрые кони, это нам знаемо! – Жерех закивал головой, по-прежнему искоса поглядывая на гостя сквозь сиропную пленку в глазах. – Уверен, что стольный боярин подал тебе лучшего жеребца… А что, нет ли у тебя весточки ко мне от Окулы?
– Весточка была, да пришлось ее уничтожить. Люди Светлой Палицы задержали на полдороги, досматривали вещи. Мне повезло: я успел избавиться от письма. А на словах Окула велел передать: если доберешься живым до Жереха, пусть он расскажет тебе, как действовать дальше.
– Я поведаю тебе все, добрый воин. Это мой долг и моя радость. Однако… – Жерех поднял голову и впервые глянул на Данилу сверху вниз, – сначала я допрошу тебя для проверности. Ты же знаешь – таково есть приличие нашей безопасности…
– Окула не говорил мне о допросах! – нахмурился Данила. – Довольно с тебя потайного знака! Или ты не доверяешь мне. Жерех? Не можешь отличить верного от язычника? Разве я похож на славянскую свинью?
– Ах, мой друже! Возможно ли молвить такое? – заохал Жерех и торопливо наклонил голову, поглаживая толстыми пальцами кольчужное предплечье разгневанного собеседника. – Я доверен тебе всем сердцем… Однако есть новый указ самого Окулы: допрашивать под петуниевым медом всякого понову прибывшего человечка, да не попустим к себе славянских лазутчиков. Коли желаешь, погляди сам… – Жерех тряхнул скользкой прядью черных волос, с неожиданной для своего массивного тела резвостью подскочил к сундучкам у стены и выхватил берестяной лоскут: – Сие есть послание от Окулы, доставленное всадницей Смеяной и ханом Одиноком, – тихо сказал он. – Хан со своей спутницей примчали сюда рано утром – и мне скрепя сердце пришлось допрашивать даже этих знатных воинов, ибо таково есть Окулино веление.
– "Дворянину Жереху боярина Окулы слово, –
шепотом зачитал Жерех, то и дело поглядывая на Данилу.
– С сим приспели к тебе Смеяна-всадница а с нею Одинок-хан да Облак-хан – их же накорми подай что спросят – поведай им куда путь держать навстречу боярину Свищу и людям его дабы сделать нам дело великое задуманное и Богом промысленное – однако тебе повелеваю прежде петунией медовой их опоить да измерить глубину сердца их ибо известно мне про разведку злокозненного дворянина Белыя Палица койи охоту ведет на нас жестокую – изведай не подставлены ли вместо них людишки славянские под нашими именами – проверь же и всякого другого нашего воина от дня сего и на грядущие дни – Окула".
– Постой-ка! – Данила словно в задумчивости взялся за край бересты и вытянул весточку из Жереховых пальцев; сделал вид, будто вчитывается в непонятные крючки и крестики. – Тут написано, что приехавших было трое – Смеяна, Одинок-хан и Облак-хан… А ты говоришь, будто их было только двое!
– Само лишь двое их было. – Жерех артистически закатил глазки и добавил трагическим голосом: – Облак-хан погиб в схватке с язычниками. Смеяна поведала, будто сгорел он заживо в жестоком пламени… Великий хан сгинул в доблести, достойной молодого льва! Я молюсь, да сопричтет его грядущий мессия за веру и службу к сонмищам избранных сынов Эсраила.
– Угу, – сказал Данила.
Жерех вновь метнулся к своим сундучкам и вскоре вернулся, удерживая в руках золоченый поднос с сосудами и чашами. Поставил его на низкий деревянный столик, а сам тяжко опустился рядом на грубый узор ковра.
– Сие есть настойка цвета петунии, чудесный отвар для прозрения человечьей совести, – сказал он, отдуваясь. Глухо брякнув толстым браслетом на коричневом запястье, выдернул кожаную пробку из небольшого непрозрачного сосуда. И добавил, роняя несколько легких капель на дно Данилиной чаши: – У меня на родине, в гордом Саркэле, сие снадобье называли «аймаун беш» – "вино честных людейо. Один глоток – и сокровенного слова уже не утаить под сердцем…
Данила присел на ковер и замер, наблюдая, как Жерех разбавляет снадобье густым потоком красноватого меда из другой, куда более объемной бутыли. Плеснув немного меда и в собственную чашу – разумеется, без петунии, – хозяин выпрямился и снова обнажил в улыбке редкие зубы:
– Отпей из чаши, мой друже… Не будет боли ниже тоски – ты поговоришь, а я послушаю.
Данила ощутил в пальцах веский бокал с толстыми стенками и быстрой розово-золотистой рябью на дне – пьянящая смесь малинового паточного меда и хмельной петунии обнимала донце чаши, искаженно отражая по текучей поверхности кривую Данилину рожу с длинным носом. Данила понимал, что это наркотик. Он предчувствовал, что Жерех будет задавать каверзные вопросы – и с холодным спокойствием осознавал, что не знает ответов. На миг он даже замер, ощущая в ладони гладкую рукоять цепа… не пора ли раскроить Жереху череп? И тут же – снова, как в тот миг в колодце, под прицелом лучников, Данила неизвестно откуда, будто заглянув в будущее, узнал и понял: враг не успеет выстрелить вовремя. И Даниле стало смешно: посмотрим, пересилят ли его железную волю вялые травяные настойки древности!
Тугая волна огнистой жидкости ударила в горло, жарко охватывая небо – колючие осколки вкуса быстро заиграли, затанцевали на языке – и тут же маслянистая струя сладости выплеснулась из чаши прямо в голову, в мозг – Данила качнулся как от удара… И понял, что имеет дело с серьезным противником. В голове задрожали какие-то мягкие, ворсистые струны – медовая лень, растекаясь по языку, глухо и мелодично зарокотала в ушах. Он открыл глаза…
…и увидел, что даже воздух в комнате стал тяжелым и жидким. Золотисто-зеленым, как солнце в речной воде. Данила испугался вдохнуть этот жирный, переливчатый эфир – чтобы не захлебнуться сладким запахом. Но воздух сам проникал в легкие и согревал изнутри, как мягкое стекло, оставляя на языке сладкий след цветочного масла. Крупным пятном, словно мохнатая муха в янтаре, проплыло перед глазами круглое бородатое лицо Жереха – он улыбался добрыми глазами и подмигивал Даниле…
Данила тоже подмигнул Жереху, но вдруг легкая горечь тонкой струйкой прозвенела в потоке меда: Данила понял, что Жерех не узнает его. Жерех даже перестал улыбаться: теперь он с мучительным напряжением вглядывался сквозь толщу зеленого золота в воздухе и пытался разглядеть Данилу – но не мог, и потому улыбался как-то смущенно и жалобно… «Ты кто? Я не знаю тебя… Как твое настоящее имя?» – донеслось до Данилы, и он увидел, что рот Жереха движется, выговаривая эти слова с некоторым опозданием… «Разве ты не узнаешь меня?» – почти обиженно подумал Данила и вдруг услышал, что мысли его звучно прогрохотали поверх мелодичного шума в ушах.
Сонно распутывая мягкий клубок памяти в голове, Данила припомнил, что нужно скрывать настоящее имя. Ведь он даже заготовил псевдоним, решив назваться Гусятой – одно из немногих славянских имен, которые знал. Но… Даниле вдруг стало жалко беспомощного, потерявшегося Жереха, утонувшего в зеленом янтаре. Он захотел помочь ему поскорее разобраться, что происходит, – и потому произнес свое настоящее имя.
«Дани-ил… Я ждал тебя, и ты приспел вовремя… Данэ-ил… настоящее, крепкое иудейское имя», – будто эхом отозвалось мохнатое лицо, и Данила увидел, как Жерех успокоился. Он снова улыбнулся гостю как старому другу – и Даниле стало невыразимо радостно от этого: в воздухе над столом замелькали вертлявые золотистые змейки… они кружились так весело, взмучивая воздух волнами лазоревых искр! Данила улыбнулся и закрыл глаза, но змейки скользнули меж ресниц и снова затанцевали, зазвенели… «Ну-ну, ладно-ладно, мой друже, – удовлетворенно пророкотал Жерехов голос. – А теперь признайся: ведь рожден ты славянином и ко мне приехал разведывать и проискивать… Ну – признайся… любишь ли Русь?»
Данила любил древнюю Русь болезненно и ревниво, как русоволосую женщину с рысьими глазами, способную рожать ему красивых и здоровых детей. И он почти расхохотался в лицо Жереху: как же не любить этот светлый народ! Этих синеглазых старух на завалинке, тощих пацанят с удочками на плесе… однорукого Середу с бревном на плече? Данила почти уже ответил на Жерехов вопрос – но вдруг перехватил сквозь нефтяную пленку пьяной мути в глазах неожиданно прямой и заостренный черный взгляд. И сразу понял: Жерех почему-то ненавидит славян. Не выносит кислого хлебного запаха и угарных шуток, не любит кваса и бесовских игрищ в бане – в глазах азиата читался ужас, впервые испытанный вождями его племени при виде обоюдоострого меча.
И Данила солгал не потому, что вправду очнулся, подавил в себе приступ наркотической болтливости. Нет. Он еще не вспомнил, что отвечает на вопросы врага – в липкой магической субреальности цветочного опиума Жерех казался ему старым приятелем, верным и испытанным. И фальшивая, эфирная любовь к Жереху, воспринятая вместе с глотком петуниевого меда, внезапно оказалась спасительной для Данилы. Впоследствии он часто задумывался, почему вдруг сумел солгать. И наконец понял: чтобы… не огорчать Жереха. В этот миг Данька мог сделать и сказать все, что угодно – лишь бы не перечить своему старому другу.
– Нет, не люблю славян! – произнес он и медленно подумал, что нужно бы отвести глаза. Но тяжелая голова почему-то не двигалась, а взгляд невозможно оторвать от пронзительных, восхитительно-черных Жереховых глаз. – Давай не будем говорить об этом, – подумал Данька, и мысли внезапно прогрохотали вслух. – Бог с ней, с Русью. На все воля Божья.
И снова Данила ощутил, что порадовал Жереха своим ответом. По-кошачьи жмурясь в улыбке, хозяин приблизил бородатое лицо и доверительно положил темную ладонь на плечо: как старый приятель он мог позволить себе подобную фамильярность. Медовая волна нежности вновь захлестнула Данилино сердце: разве есть у него друг более верный, чем толстяк Жерех! Сколько раз выручала из беды эта пухлая рука с обломанными ногтями… Прикрыв глаза, Данила стал вспоминать их с Жерехом совместные приключения – и тут же услужливо закружились в голове, невесть откуда взявшись, яркие картинки небывалых воспоминаний, похожие на обрывки глянцевых фотографий.
– Люблю я тебя, о Данэил, избранный из воинов! – вновь послышался у самого уха Жерехов шепот. – Доверяю тебе все помыслы мои, все чувства без остатка! А ты… не жалуешь меня. Не хочешь поведать мне самой сокровенной твоей тайны, хоронишь под языком заветное слово! Не обижай преданного Друга…
Данила вздрогнул и похолодел: разве у него есть тайны от Жереха? Медовая зелень перед глазами потемнела, подернулась жесткой рябью – он уже хотел обидеться и закричать на друга: как можно подозревать Данилу в лицемерии? И вдруг – о ужас! – Данила вспомнил… Ведь он так и не рассказал Жереху, что рожден славянином и лишь притворяется сторонником таинственных заговорщиков, возглавляемых боярином Окулой. На самом деле он вовсе не избранный из воинов – и жетон со сцепленными угломерами попросту нашел на пепелище… У Данилы заболела голова от ужасной догадки, разом огорчившей его. Он не мог боле терпеть этой невыносимой пытки неискренностью – надо наконец во всем признаться. Жерех – старый друг, он все поймет и простит. Данила рывком обернулся – в голове тяжело бултыхнулась золотистая зелень со змейками, – уже открыл рот, уже почти заставил себя поднять на Жереха виноватые глаза…
Но эти глаза успели разглядеть желтое пятнышко света, кривой полумесяц блика на медном жетоне, болтавшемся на шее у Жереха. Хозяин склонился совсем низко, едва не прижимаясь бородой к кольчужному плечу Данилы и заглядывая в лицо, – густо расшитый бисерным стеклом ворот красной рубахи распахнулся, открывая жирную шею, поросшую седоватыми жесткими волосами, – и потайный знак со сцепившимися угломерами выскользнул из-под рубахи на грудь. Данила поморщился – косые острия угломеров царапнули по глазам – от медного жетона во все стороны сквозило мертвящей вражеской энергией… Данила слабо тряхнул головой, пытаясь отогнать неуместную подозрительность – но не мог справиться с ощущением: слишком уж конкретная и яростная агрессивность исходила от крошечного металлического амулета.
Болезненно и тревожно задергала колючая мысль под толщей пьяной мути в мозгу – затрещала жесткими иглами электрического разряда: точно такой жетон Данила нашел на пепелище у обгорелого мертвеца. Мертвец пытался спалить Данькин дом. Рослый воин в пластинчатой броне, закрывавший лицо железной косоглазой маской-личиной… Эти броненосцы в личинах сожгли не только Данилину кузню… Тридцать лет назад они спалили дом крестьянина Середы – снова и снова бронзовые твари приходят на славянскую землю и по привычке выжигают наши жилища! Тучная степная когань, древние торки, воспринявшие обветшавшую религию перушимов, – вот откуда у Жереха на шее мерзкая гексагональная печать с угломерами… Данила поднял-таки глаза и посмотрел на Жереха. Совершенно отчетливо и ясно он увидел, что толстому хозяину как раз впору пришлась бы тяжелая броня и железная личина. Вспомнил, с какой потрясающей резвостью толстяк прыгал по комнате к своим сундучкам… да, это один из них. Старый и верный враг. Крупными хлопьями обрываясь в гнилой осадок, мягко улеглась в посвежевшей голове травяная прелесть наркотика – по-прежнему блаженно улыбаясь, Данька ткнулся головой в хозяйское плечо:
– Прости меня, друг Жерех. Я… я ведь правда перед тобой виноват… И верно, держу под сердцем недобрый умысел. – Данила едва не покраснел от стыда. – Не могу больше скрывать!
Приблизилось плоское лицо с внимательными глазами. Задушив презрительную улыбку во взгляде, Данила виновато потупился.
– Когда ты отвернулся, я заменил чаши на столе. Жерех вздрогнул и чуть отпрянул от Данилиного плеча.
– Я подсунул тебе мою чашу с петуньевым медом… – Данила закрыл лицо ладонью. – Не злись: меня ведь тоже учили разумной осторожности. Окула приказал проверить старика Жереха. Испытание должно коснуться всех нас. И тебя тоже. Знаешь сам: славянские свиньи идут по пятам…