Страница:
– То, что я ушел в период расцвета Москвы, было неожиданностью даже для самых близких мне людей, – говорил Егорычев. – А я был к этому готов. Я их всех закрывал своей спиной, и они считали, что у меня с Брежневым отличные отношения. Но все было гораздо сложнее. Брежнев, видимо, считал, что я претендую на его место. Этого не было. Но так получалось, что у меня в Москве большой авторитет. В 1966 году на партийной конференции меня тайным голосованием избрали единогласно. Такого еще не случалось, обязательно несколько голосов было против.
Повод убрать Егорычева нашелся в июне 1967 года. Только что закончилась шестидневная война на Ближнем Востоке. Маленький Израиль за несколько дней наголову разгромил объединенные силы арабских государств, вооруженные советским оружием. Поражение арабских армий произвело тяжелое впечатление на руководителей Советского Союза и до крайности разозлило наших военачальников.
В Москве не сомневались, что арабские армии, оснащенные лучшим в мире советским оружием, и арабские офицеры, обучавшиеся военному искусству у советских инструкторов, должны были одержать победу. Министр обороны маршал Гречко и секретарь ЦК по военной промышленности Устинов не знали, как объяснить оглушительное поражение арабских армий. Ссылались на то, что арабские офицеры плохо учились и не смогли освоить замечательное советское оружие.
И тут на пленуме молодой, но заметный член ЦК, только что побывавший в Египте, заявил, что представления советских руководителей об этой арабской стране вообще не соответствуют реальному положению дел… Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев и его ближайшее окружение решили, что им брошен вызов.
20 июня 1967 года в Москве собрался пленум ЦК. Первый вопрос – «О политике Советского Союза в связи с агрессией Израиля на Ближнем Востоке». С большим докладом выступил Брежнев. После обеда начались выступления по заранее утвержденному списку. Все шло гладко, пока не предоставили слово первому секретарю Московского горкома Николаю Григорьевичу Егорычеву.
За два месяца до шестидневной войны он ездил в Египет во главе партийной делегации.
«В Египте многое мне тогда показалось тревожным, – вспоминал Егорычев. – Вернувшись, я отправил обстоятельную записку в ЦК, в которой писал, что нам нужно глубже разобраться в событиях в Египте. Я просился на прием к Брежневу. Тот обещал встретиться, но ни он, никто другой не захотели меня выслушать».
Один из помощников Егорычева, прочитав текст будущего выступления на пленуме, пытался его предостеречь: стоит ли вам выступать так резко? Ведь понятно, кто обидится и что попытается предпринять в ответ… Егорычев удивился:
– Я против Хрущева выступить не испугался, неужели сейчас смелости не хватит?!
Да уж, храбрости и мужества ему было не занимать. И еще любви к родному городу. Осенью 1941-го Высшее техническое училище имени Баумана эвакуировалось в Ижевск. Студентам сказали:
– Идите пешком до Владимира. Там, может быть, вас посадят на поезд и отправят в Ижевск.
– Нет, ребята, – заявил студент четвертого курса бронетанкового факультета Николай Егорычев. – Я никуда не пойду. Я москвич, и я должен защищать свой дом.
«Я пошел в Бауманский райком, – рассказывал он через много лет после войны, – и меня определили в специальный взвод истребителей танков. Обмундирования не дали. Как был я в зимнем пальто, костюме и спортивных ботинках, так и отправился. Вооружили нас трофейными винтовками времен Первой мировой. Зачислили в 3-ю Московскую коммунистическую дивизию. Мой взвод занял огневые позиции у моста через канал Москва-Волга в районе Химок. Мост был заминирован. В его опоры заложили три тонны взрывчатки, и мы были готовы в любой момент поднять его в воздух».
Егорычев сражался на передовой, прошел всю войну, был дважды ранен, награжден. С орденом на груди вернулся в Бауманское училище, закончил учебу, и его сразу взяли на партийную работу. В 1956 году он стал самым молодым секретарем райкома партии в Москве. В 1962 году возглавил столичный горком.
8 мая 1967 года, стараниями Николая Григорьевича Егорычева, на Могиле Неизвестного Солдата в Москве зажгли Вечный огонь.
При строительстве Зеленограда, неподалеку от станции Крюково, обнаружили забытую братскую могилу. Там нашли останки солдата без документов. Никто не знает, кто он. Его останки были с почестями захоронены у Кремлевской стены 3 декабря 1966 года, в двадцать пятую годовщину разгрома фашистов под Москвой. Но руководителю страны Леониду Ильичу Брежневу вся эта идея не очень нравилась. Он сопротивлялся, тянул с решением, и не успели сделать все необходимое.
«А само это место в Александровском саду, – рассказывал Егорычев, – выглядело иначе, чем сегодня. Оно было неухоженное, неуютное, газон чахлый, да и Кремлевская стена требовала реставрации».
Всё сделали. Не успели только одно: под Манежной площадью вдоль главной аллеи Александровского сада протекала река Неглинка. Теоретически существовала опасность проседания почвы под памятником. Речка была заключена в трубу, которую следовало заменить. Пришлось в зимних условиях вскрыть и проложить новый коллектор.
«7 мая 1967 года, – вспоминал Николай Егорычев, – в Ленинграде на Марсовом поле от Вечного огня зажгли факел и торжественно передали его посланцам столицы. Его повезли на бронетранспортере в сопровождении почетного эскорта. 8 мая на Манежной площади эстафету принял Герой Советского Союза летчик Алексей Маресьев.
Открывать мемориал и произнести короткую речь доверили мне. Право зажечь Вечный огонь славы предоставили Брежневу. Ему заранее объяснили, как это нужно сделать, но он что-то недопонял и, когда пошел газ, опоздал на несколько секунд поднести факел – произошел хлопок. Брежнев от неожиданности отпрянул, чуть не упал. Видимо, поэтому открытие мемориала очень скупо показали по телевидению…»
Егорычев принадлежал к числу тех, кто помог Брежневу осенью 1964 года возглавить страну. Николаю Григорьевичу прочили большое будущее, считали, что он вот-вот будет избран секретарем ЦК, войдет в политбюро. Но Егорычев был слишком самостоятельным, критиковал то, что считал неверным, отстаивал свою точку зрения. Словом, был неудобен. Брежнев однажды заглянул к Егорычеву, который сидел в соседнем подъезде на Старой площади, и не обнаружил в его кабинете своего портрета.
Через месяц после того, как на Могиле Неизвестного Солдата зажгли вечный огонь, на Ближнем Востоке разгорелась война.
Жена Егорычева, в прошлом тоже партийный работник, вспоминала:
«Перед пленумом он дал мне прочитать текст, с которым намеревался выступить. Раньше он этого никогда не делал. Он хотел знать мое мнение, так как выступление было очень ответственным, наболевшим.
Он критиковал ЦК, который мало уделял внимания обороне Москвы. Кроме того, поднял национальный вопрос. В его выступлении на пленуме этот вопрос не прозвучал так полно и резко, как он был изложен в том тексте, что я читала. Он отмечал рост национализма в республиках, затронул также еврейский вопрос, сказав, что евреев у нас унижают».
Жена посоветовала Егорычеву:
– Надо смягчить выступление. Сейчас так никто не выступает.
– Я буду выступать так, как подготовился, – ответил он. Так что же сказал на пленуме ЦК секретарь столичного горкома?
– Хочу высказать пожелание, чтобы в наших отношениях с Объединенной Арабской Республикой и лично с президентом Насером было бы побольше требовательности. Чего стоят, например, безответственные заявления президента Насера о том, что арабы никогда не согласятся на сосуществование с Израилем или заявление каирского радио в первый день войны о том, что «наконец-то египетский народ преподаст Израилю урок смерти».
Егорычев говорил о том, что очевидное превосходство израильской авиации над египетской ставит вопрос о надежности противовоздушной и противоракетной обороны Москвы. Достаточно ли защищена наша столица от авиации и ракет возможного противника?
– Очевидно и то, что волевые решения, принимавшиеся в области обороны, – напомнил Егорычев, – нанесли известный вред вооруженным силам, особенно авиации, флоту и в какой-то степени мотомеханизированным частям. Я прошу, товарищи, правильно меня понять. Я никого не хочу обидеть, ни на кого не намекаю. Но каждый из нас несет высокую персональную ответственность за свою работу, за свои поступки…
Генералы уверяли, что Москва надежно защищена с воздуха. Егорычев считал, что военные приукрашивают положение:
– Настало время на одном из пленумов заслушать доклад о состоянии обороны страны. Меня, например, как члена военного совета Московского округа ПВО, весьма беспокоит, что противовоздушная оборона столицы недостаточно надежна. Существующая система все более морально стареет, модернизация ее должного эффекта уже не дает, создание же новой системы ПВО столицы слишком затягивается.
Во время выступления Егорычева в зале стояла гробовая тишина. После выступления члены пленума проводили его аплодисментами. Никто и представить себе не мог, что так резко московский секретарь выступал по собственной инициативе. Все были уверены, что речь одобрена Брежневым. В первый день пленума многие с восторгом говорили:
– Какое блестящее выступление! Какая смелость в постановке вопроса! Какая глубина мысли!
Егорычеву вечером звонили домой, поздравляли. На следующий день придя на заседание пленума, он почувствовал, что отношение к нему переменилось. Членов ЦК обрабатывали всю ночь.
«Из моих слов о волевых решениях, которые нанесли немалый ущерб вооруженным силам, Брежнев и Устинов поняли, что эта критика в их адрес, – вспоминал Егорычев. – Секретарь ЦК Дмитрий Федорович Устинов принял упоминание о „не в меру ретивых исполнителях“ идей Хрущева о вооружениях на свой счет. И он был недалек от истины. Его фамилия была в моем выступлении. Но в последний момент я ее убрал. Подумал, и так ясно, о ком идет речь.
Позже один из министров оборонной отрасли рассказал, что после моего выступления их всех собрал Устинов. "Дмитрий Федорович, – говорил он, – от злости просто на стенку бросался. Кричал: \'Мы этого Егорычева в пыль сотрем! "»
Выступление первого секретаря Московского горкома Устинов воспринял как личный выпад. Он был властным и амбициозным человеком и не терпел вмешательства в свои дела. И уже давно никто не смел сомневаться в его действиях. А тут не только Егорычев, но и другие позволили себе высказываться о состоянии дел в военной промышленности.
Критически оценил советскую политику на Ближнем Востоке, действия Министерства обороны и советской военной разведки первый секретарь Ленинградского обкома Василий Сергеевич Толстиков:
– Мы оказываем многим странам помощь оружием, причем в ряде случаев безвозмездно. Но невольно встает вопрос – всегда ли хорошо используется эта помощь? Если судить по тому, как использовали наше оружие арабы, то можно прямо сказать, что плохо. Обидно, что тысячи подготовленных в наших академиях и училищах офицеров для армий арабских стран оказались неспособными к отражению агрессии и правильному использованию оружия. Обидно, конечно, и то, что имеющие боевой опыт наши офицеры и генералы, находящиеся многие годы в арабских странах, не могли как-то повлиять на ход событий и вовремя проинформировать политбюро о действительном положении дел в армиях арабских стран. Видимо, плохо работает Главное разведывательное управление…
Свое недовольство руководству военно-промышленного комплекса высказал и первый секретарь Челябинского обкома Николай Николаевич Родионов:
– На Урале в значительной степени утрачены навыки производства брони для танков, не ведутся в необходимых размерах опытно-исследовательские работы по совершенствованию марок и технологии производства броневой стали… Надо приостановить катастрофическую текучесть кадров на оборонных заводах. Где уж тут говорить о сохранении секретности и высокой мобилизационной готовности. Не знаю, как в других местах, но у нас в Челябинской области самые плохие жилищные условия, больше всего бараков осталось на заводах Министерства оборонной промышленности…
Кадровые последствия не заставят себя ждать. Василия Толстикова отправят послом в Китай, оттуда в Голландию – и на пенсию. Николая Родионова тоже уберут с партийной работы, переведут в Министерство иностранных дел, потом отправят послом в Югославию.
Обиженный Дмитрий Федорович Устинов бросился к Брежневу. Леониду Ильичу втолковывали, что Егорычев лезет не в свои дела и вообще сознательно подрывает авторитет генерального секретаря, который является председателем Совета обороны и верховным главнокомандующим. Может быть, этот Егорычев сам рассчитывает стать генеральным секретарем?
Выступление руководителя Москвы вовсе не было направлено против Брежнева. Напротив, он рассчитывал на поддержку генерального секретаря. Но предложение обсудить на пленуме военные и внешнеполитические дела, которые были закрыты даже для членов ЦК, было истолковано как недоверие Брежневу, как стремление потребовать от него отчета. Внешняя и военная политика – прерогатива генерального секретаря. Остальные должны слушать и выполнять.
Доверенные секретари из «группы быстрого реагирования» получили указание дать отпор Егорычеву. Утром слово получил кандидат в члены политбюро и первый секретарь ЦК компартии Узбекистана Шараф Рашидович Рашидов. Он охотно откликнулся на просьбу одернуть московского секретаря. С укором сказал Егорычеву:
– Николай Григорьевич, противовоздушная оборона столицы начинается не в Москве, она начинается в Ташкенте. Состояние армии, ПВО на высоком уровне. Правда, мы не все знаем, но то, что мы знаем, говорит о том, что партия и правительство сделали все, чтобы и наша страна, и наш народ стали непобедимыми.
«Я сидел и думал, – вспоминал Егорычев, – когда в сорок первом враг оказался у порога столицы, то вся полнота ответственности за оборону Москвы легла на плечи москвичей. Конечно, нам помогала вся страна, но ведь это я со своими товарищами, а не Рашидов, сидели в окопчике у моста через канал с гранатами и бутылками, ожидая немецкие танки».
Шарафу Рашидову вторил кандидат в члены политбюро и первый секретарь ЦК компартии Грузии Василий Павлович Мжаванадзе:
– Я немного знаком с положением дел обороны страны, в том числе и противовоздушной обороны Москвы… Если бы я ничего не знал, я чувствовал себя очень плохо, очень неловко, услышав о таком положении дел с противовоздушной обороной Москвы… Но я знаю, что противовоздушная оборона Москвы осуществляется не только непосредственно под Москвой, а далеко от Москвы, начиная прямо от границ СССР…
Молодой первый секретарь Горьковского обкома Константин Федорович Катушев, чья карьера еще только начиналась, осудил уже самого Егорычева:
– Мне непонятен тон выступления товарища Егорычева, когда он говорил о противовоздушной обороне Москвы. Я думаю, что он совершенно не прав. Я знаю, что оружие, установленное и в нашей области, и в других соседних областях, которые являются ближними подступами к Москве, является весьма совершенным, с большими возможностями и находится в надежных, опытных руках, способных отразить любые попытки нападения.
Катушев вскоре получит большое повышение – на следующий год его переведут в Москву, он станет самым молодым секретарем ЦК.
А вот еще один мобилизованный на борьбу с Егорычевым – первый секретарь Краснодарского крайкома Григорий Сергеевич Золотухин вообще сказал, что незачем членам ЦК лезть в такие серьезные вопросы, не знаем ничего и знать не надо:
– Мне кажется, что обсуждать состояние наших вооруженных сил на пленуме ЦК совершенно нецелесообразно, потому что это высшие наши интересы. Они, конечно, секретные. И чем меньше людей будет знать эти секреты, тем лучше для самих секретов.
Умение угодить начальству – самый надежный способ сделать карьеру. Золотухин тоже получит повышение. Его переведут в Москву и назначат министром хлебозаготовок.
– Хотел этого или не хотел этого товарищ Егорычев, он бросил тень на оборону, на наши славные вооруженные силы, – подвел итог Брежнев. – «Надо еще и еще раз самым тщательным образом взвесить, – говорил Егорычев, – готовы ли мы в любой момент отразить удар агрессора». Это не тема для дискуссий. Но я могу ответить на этот вопрос утвердительно. Да, мы готовы отразить любой удар любого врага. В отрыве от жизни, видимо, и состоит политическая ошибка товарища Егорычева, которая и привела его к тому, что он легко начал говорить об обороне страны. Я не буду, товарищи, развивать этой темы.
Попытка поставить под сомнение советскую внешнюю политику на Ближнем Востоке была подавлена. Тесное сотрудничество с Египтом и Сирией стало неотъемлемой частью советской внешней политики. В благодарность за антиамериканские лозунги и слова любви, адресованные советским вождям, Москва снабжала арабский мир оружием, ссужала деньгами, присылала многочисленных советников и специалистов…
22 июня Егорычев пришел к Брежневу:
– Леонид Ильич, я считаю, что в таких условиях я не могу руководить Московской городской партийной организацией. Я могу руководить только в том случае, если пользуюсь полным доверием и поддержкой политбюро и генсека. Мне такого доверия, как я понимаю, нет, и я должен уйти…
Он написал заявление:
«Генеральному секретарю ЦК КПСС тов. Брежневу Л. И.
В связи с тем, что на июньском Пленуме Центрального Комитета партии моя позиция получила осуждение двух членов политбюро и двух кандидатов в члены политбюро, я не считаю себя вправе оставаться в должности первого секретаря Московского городского комитета партии. Согласен на любую работу».
24 июня по указанию ЦК провели внеочередное закрытое заседание бюро Московского горкома, на котором Егорычеву устроили разнос. Особенно старалась первый секретарь Бауманского райкома Прасковья Алексеевна Воронина, которую выдвинул Егорычев и которая всегда пела ему дифирамбы…
Леонид Ильич обзвонил членов политбюро:
– Московская городская партийная организация нуждается в укреплении, и Егорычева стоило бы заменить…
Новым руководителем Москвы стал Гришин.
«Мне позвонил по телефону Брежнев и попросил приехать в ЦК КПСС, – вспоминал Виктор Васильевич Гришин. – Генеральный секретарь поинтересовался делами в профсоюзах. Я рассказал, над чем работает ВЦСПС, какие проблемы решают профсоюзные организации.
Леонид Ильич предложил мне перейти на работу в Московский горком партии. К этому времени я уже одиннадцать лет проработал председателем ВЦСПС. Срок немалый. Просить оставить меня на прежней работе было неудобно, хотя она мне нравилась…»
Пленум провели 27 июня. Речь держал второй секретарь горкома Владимир Яковлевич Павлов. Ему объяснили, что он должен сказать.
– Товарищ Егорычев допустил грубую политическую ошибку. Высказанные им некоторые положения ни в какой мере не отвечали действительному положению дел, не имели никакого фактического обоснования, а сама их постановка на пленуме явилась политически вредной, способной нанести ущерб нашей стране… Многие товарищи высказали мнение о том, что в связи с этим товарищ Егорычев утратил их уважение и доверие, потерял тот высокий авторитет, который должен быть непременным условием для партийного руководителя, занимающего пост первого секретаря городского комитета столичной партийной организации… Бюро МГК отмечает, что он не обсудил на бюро свою речь и поэтому высказанные им политические неправильные положения не отражают мнения бюро… Бюро МГК пришло к выводу, что Егорычев не может оставаться на посту первого секретаря…
При этом участники пленума горкома так и не узнали, что же такого крамольного сказал Николай Егорычев. Сама его речь стала секретом на десятилетия. На пленум пришел Суслов, чтобы своим авторитетом «освятить» кадровые перемены. Он говорил без бумажки, несколько коряво. Прежде всего успокоил московских руководителей:
– Московская партийная организация всегда являлась, является и будет являться первой опорой и основной опорой Центрального Комитета… Поэтому мы решили пойти на жертву для себя, ЦК. Нам, конечно, кандидатура, которую мы выдвигаем, крайне необходима и там, где сейчас находится. Но, учитывая все значение московской организации, мы пошли на то, чтобы удовлетворить просьбу и в отношении конкретной кандидатуры, и рекомендуем первым секретарем товарища Гришина Виктора Васильевича.
Вопросов к Гришину не было, и его утвердили единодушно.
Виктор Васильевич Гришин был старше Егорычева, искушеннее и потому занимал эту должность восемнадцать с половиной лет. Гришин поставил своей задачей ничем не огорчать генерального секретаря. И этим он очень нравился Брежневу.
Виктор Васильевич обещал превратить Москву в образцовый коммунистический город. Под этим лозунгом московский партийный аппарат был выведен из зоны критики. Даже сотрудникам ЦК рекомендовали не звонить напрямую в московские райкомы, поскольку ими руководил член политбюро. Когда в горкоме узнавали, что какая-то газета готовит критический материал о столице – пусть даже по самому мелкому поводу, главному редактору звонил Гришин, и статья в свет не выходила…
В феврале 1977 года заполыхал пожар в гостинице «Россия», погибли люди. И тогда, и сейчас поговаривают, что это был поджог. Но следствие сразу же установило, что дежурный радиоузла, нарушая правила, работал с паяльником. Попутно выяснилось, что при строительстве гостиницы грубо нарушили правила противопожарной безопасности, она вообще не должна была эксплуатироваться до исправления серьезных недостатков. Но написать об этом первый секретарь горкома Гришин не позволил. Его устраивала версия о поджоге.
Брежнев взял Гришина с собой в Польшу на съезд польских коммунистов.
«В Варшаву и обратно мы ехали поездом. Леонид Ильич приглашал меня в свой вагон на завтраки и обеды. Рассказывал о своем детстве и юности, о матери и отце. Он любил простую пищу: утром – жареный картофель с салом, пирожки с горохом, приготовленные в подсолнечном масле, в обед – украинский борщ, то есть то, чем в детстве потчевала его мать.
Однажды он сказал мне:
– Виктор, готовь себе замену в горкоме партии, ты перейдешь на работу в ЦК КПСС.
Я сказал, что в горкоме работаю еще очень недолго, на подготовку замены потребуется немало времени, в общем, мне надо еще поработать секретарем МГК КПСС».
Любопытно, что при таком положении Гришина Брежнев сохранял на должности председателя исполкома Моссовета Владимира Федоровича Промыслова. Отношения между Гришиным и Промысловым были плохие. Гришин своего главного хозяйственника упрекал в том, что тот мало занимается делами и слишком любит ездить за границу. Но Промыслов Гришину был не по зубам. Брежнева вполне устраивало, что два первых человека в столичном руководстве едва выносят друг друга.
За исключением короткого периода, когда Промыслов был министром строительства и заместителем председателя Совета министров РСФСР, он всю жизнь проработал в столичном аппарате.
К Владимиру Федоровичу Промыслову постоянно обращались с просьбой дать квартиру, дачу или гараж. Поскольку в его кабинет попадали только заметные в обществе люди, Промыслов старался никому не отказывать. Но резолюции на заявлениях он ставил разными карандашами, и его подчиненные точно знали, что именно начальник желает: действительно помочь или вежливо замотать вопрос.
Влиятельные люди получали то, что просили, поэтому у Промыслова было много покровителей. Сам Брежнев предпочитал обращаться не к Гришину, а напрямую к Владимиру Федоровичу, если хотел кого-то облагодетельствовать, например дать квартиру.
Опального Николая Егорычева словно в издевку назначили заместителем министра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения. Для многих утрата высокой должности была равносильна катастрофе. Николай Григорьевич, напротив, так активно включился в работу, что очень скоро его отправили подальше от Москвы – послом в Данию. Перед отъездом его принял Брежнев. В своей мягкой манере сказал: поработай пару лет, наберись опыта и переведем тебя в более крупную столицу… Но Егорычев так и застрял в Дании. Для кого-то комфортная жизнь в уютной европейской стране была бы подарком судьбы. А Егорычев рвался домой. Но он был невъездным послом.
Разогнали руководство Московского управления госбезопасности. Занимался этим начальник Главного управления контрразведки генерал Георгий Карпович Цинев, самый близкий к Брежневу человек, его ставленник в органах госбезопасности. Цинев кричал на заместителя начальника столичного управления полковника Георгия Леонидовича Котова, который до службы в КГБ работал помощником Егорычева:
– Ваш Егорычев что, не понимал, что делает? Его выступление – это же был пробный шар. Это был выпад против Леонида Ильича! Что вы задумали? Заговор против Леонида Ильича затеяли?
Полковнику Котову предложили на выбор: или ехать начальником управления в Магадан, или за границу.
– К вам претензий нет, – объяснил начальник Главного управления кадров КГБ Виктор Михайлович Чебриков, – но надо сменить колодку.
Избавление от главного соперника
Повод убрать Егорычева нашелся в июне 1967 года. Только что закончилась шестидневная война на Ближнем Востоке. Маленький Израиль за несколько дней наголову разгромил объединенные силы арабских государств, вооруженные советским оружием. Поражение арабских армий произвело тяжелое впечатление на руководителей Советского Союза и до крайности разозлило наших военачальников.
В Москве не сомневались, что арабские армии, оснащенные лучшим в мире советским оружием, и арабские офицеры, обучавшиеся военному искусству у советских инструкторов, должны были одержать победу. Министр обороны маршал Гречко и секретарь ЦК по военной промышленности Устинов не знали, как объяснить оглушительное поражение арабских армий. Ссылались на то, что арабские офицеры плохо учились и не смогли освоить замечательное советское оружие.
И тут на пленуме молодой, но заметный член ЦК, только что побывавший в Египте, заявил, что представления советских руководителей об этой арабской стране вообще не соответствуют реальному положению дел… Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев и его ближайшее окружение решили, что им брошен вызов.
20 июня 1967 года в Москве собрался пленум ЦК. Первый вопрос – «О политике Советского Союза в связи с агрессией Израиля на Ближнем Востоке». С большим докладом выступил Брежнев. После обеда начались выступления по заранее утвержденному списку. Все шло гладко, пока не предоставили слово первому секретарю Московского горкома Николаю Григорьевичу Егорычеву.
За два месяца до шестидневной войны он ездил в Египет во главе партийной делегации.
«В Египте многое мне тогда показалось тревожным, – вспоминал Егорычев. – Вернувшись, я отправил обстоятельную записку в ЦК, в которой писал, что нам нужно глубже разобраться в событиях в Египте. Я просился на прием к Брежневу. Тот обещал встретиться, но ни он, никто другой не захотели меня выслушать».
Один из помощников Егорычева, прочитав текст будущего выступления на пленуме, пытался его предостеречь: стоит ли вам выступать так резко? Ведь понятно, кто обидится и что попытается предпринять в ответ… Егорычев удивился:
– Я против Хрущева выступить не испугался, неужели сейчас смелости не хватит?!
Да уж, храбрости и мужества ему было не занимать. И еще любви к родному городу. Осенью 1941-го Высшее техническое училище имени Баумана эвакуировалось в Ижевск. Студентам сказали:
– Идите пешком до Владимира. Там, может быть, вас посадят на поезд и отправят в Ижевск.
– Нет, ребята, – заявил студент четвертого курса бронетанкового факультета Николай Егорычев. – Я никуда не пойду. Я москвич, и я должен защищать свой дом.
«Я пошел в Бауманский райком, – рассказывал он через много лет после войны, – и меня определили в специальный взвод истребителей танков. Обмундирования не дали. Как был я в зимнем пальто, костюме и спортивных ботинках, так и отправился. Вооружили нас трофейными винтовками времен Первой мировой. Зачислили в 3-ю Московскую коммунистическую дивизию. Мой взвод занял огневые позиции у моста через канал Москва-Волга в районе Химок. Мост был заминирован. В его опоры заложили три тонны взрывчатки, и мы были готовы в любой момент поднять его в воздух».
Егорычев сражался на передовой, прошел всю войну, был дважды ранен, награжден. С орденом на груди вернулся в Бауманское училище, закончил учебу, и его сразу взяли на партийную работу. В 1956 году он стал самым молодым секретарем райкома партии в Москве. В 1962 году возглавил столичный горком.
8 мая 1967 года, стараниями Николая Григорьевича Егорычева, на Могиле Неизвестного Солдата в Москве зажгли Вечный огонь.
При строительстве Зеленограда, неподалеку от станции Крюково, обнаружили забытую братскую могилу. Там нашли останки солдата без документов. Никто не знает, кто он. Его останки были с почестями захоронены у Кремлевской стены 3 декабря 1966 года, в двадцать пятую годовщину разгрома фашистов под Москвой. Но руководителю страны Леониду Ильичу Брежневу вся эта идея не очень нравилась. Он сопротивлялся, тянул с решением, и не успели сделать все необходимое.
«А само это место в Александровском саду, – рассказывал Егорычев, – выглядело иначе, чем сегодня. Оно было неухоженное, неуютное, газон чахлый, да и Кремлевская стена требовала реставрации».
Всё сделали. Не успели только одно: под Манежной площадью вдоль главной аллеи Александровского сада протекала река Неглинка. Теоретически существовала опасность проседания почвы под памятником. Речка была заключена в трубу, которую следовало заменить. Пришлось в зимних условиях вскрыть и проложить новый коллектор.
«7 мая 1967 года, – вспоминал Николай Егорычев, – в Ленинграде на Марсовом поле от Вечного огня зажгли факел и торжественно передали его посланцам столицы. Его повезли на бронетранспортере в сопровождении почетного эскорта. 8 мая на Манежной площади эстафету принял Герой Советского Союза летчик Алексей Маресьев.
Открывать мемориал и произнести короткую речь доверили мне. Право зажечь Вечный огонь славы предоставили Брежневу. Ему заранее объяснили, как это нужно сделать, но он что-то недопонял и, когда пошел газ, опоздал на несколько секунд поднести факел – произошел хлопок. Брежнев от неожиданности отпрянул, чуть не упал. Видимо, поэтому открытие мемориала очень скупо показали по телевидению…»
Егорычев принадлежал к числу тех, кто помог Брежневу осенью 1964 года возглавить страну. Николаю Григорьевичу прочили большое будущее, считали, что он вот-вот будет избран секретарем ЦК, войдет в политбюро. Но Егорычев был слишком самостоятельным, критиковал то, что считал неверным, отстаивал свою точку зрения. Словом, был неудобен. Брежнев однажды заглянул к Егорычеву, который сидел в соседнем подъезде на Старой площади, и не обнаружил в его кабинете своего портрета.
Через месяц после того, как на Могиле Неизвестного Солдата зажгли вечный огонь, на Ближнем Востоке разгорелась война.
Жена Егорычева, в прошлом тоже партийный работник, вспоминала:
«Перед пленумом он дал мне прочитать текст, с которым намеревался выступить. Раньше он этого никогда не делал. Он хотел знать мое мнение, так как выступление было очень ответственным, наболевшим.
Он критиковал ЦК, который мало уделял внимания обороне Москвы. Кроме того, поднял национальный вопрос. В его выступлении на пленуме этот вопрос не прозвучал так полно и резко, как он был изложен в том тексте, что я читала. Он отмечал рост национализма в республиках, затронул также еврейский вопрос, сказав, что евреев у нас унижают».
Жена посоветовала Егорычеву:
– Надо смягчить выступление. Сейчас так никто не выступает.
– Я буду выступать так, как подготовился, – ответил он. Так что же сказал на пленуме ЦК секретарь столичного горкома?
– Хочу высказать пожелание, чтобы в наших отношениях с Объединенной Арабской Республикой и лично с президентом Насером было бы побольше требовательности. Чего стоят, например, безответственные заявления президента Насера о том, что арабы никогда не согласятся на сосуществование с Израилем или заявление каирского радио в первый день войны о том, что «наконец-то египетский народ преподаст Израилю урок смерти».
Егорычев говорил о том, что очевидное превосходство израильской авиации над египетской ставит вопрос о надежности противовоздушной и противоракетной обороны Москвы. Достаточно ли защищена наша столица от авиации и ракет возможного противника?
– Очевидно и то, что волевые решения, принимавшиеся в области обороны, – напомнил Егорычев, – нанесли известный вред вооруженным силам, особенно авиации, флоту и в какой-то степени мотомеханизированным частям. Я прошу, товарищи, правильно меня понять. Я никого не хочу обидеть, ни на кого не намекаю. Но каждый из нас несет высокую персональную ответственность за свою работу, за свои поступки…
Генералы уверяли, что Москва надежно защищена с воздуха. Егорычев считал, что военные приукрашивают положение:
– Настало время на одном из пленумов заслушать доклад о состоянии обороны страны. Меня, например, как члена военного совета Московского округа ПВО, весьма беспокоит, что противовоздушная оборона столицы недостаточно надежна. Существующая система все более морально стареет, модернизация ее должного эффекта уже не дает, создание же новой системы ПВО столицы слишком затягивается.
Во время выступления Егорычева в зале стояла гробовая тишина. После выступления члены пленума проводили его аплодисментами. Никто и представить себе не мог, что так резко московский секретарь выступал по собственной инициативе. Все были уверены, что речь одобрена Брежневым. В первый день пленума многие с восторгом говорили:
– Какое блестящее выступление! Какая смелость в постановке вопроса! Какая глубина мысли!
Егорычеву вечером звонили домой, поздравляли. На следующий день придя на заседание пленума, он почувствовал, что отношение к нему переменилось. Членов ЦК обрабатывали всю ночь.
«Из моих слов о волевых решениях, которые нанесли немалый ущерб вооруженным силам, Брежнев и Устинов поняли, что эта критика в их адрес, – вспоминал Егорычев. – Секретарь ЦК Дмитрий Федорович Устинов принял упоминание о „не в меру ретивых исполнителях“ идей Хрущева о вооружениях на свой счет. И он был недалек от истины. Его фамилия была в моем выступлении. Но в последний момент я ее убрал. Подумал, и так ясно, о ком идет речь.
Позже один из министров оборонной отрасли рассказал, что после моего выступления их всех собрал Устинов. "Дмитрий Федорович, – говорил он, – от злости просто на стенку бросался. Кричал: \'Мы этого Егорычева в пыль сотрем! "»
Выступление первого секретаря Московского горкома Устинов воспринял как личный выпад. Он был властным и амбициозным человеком и не терпел вмешательства в свои дела. И уже давно никто не смел сомневаться в его действиях. А тут не только Егорычев, но и другие позволили себе высказываться о состоянии дел в военной промышленности.
Критически оценил советскую политику на Ближнем Востоке, действия Министерства обороны и советской военной разведки первый секретарь Ленинградского обкома Василий Сергеевич Толстиков:
– Мы оказываем многим странам помощь оружием, причем в ряде случаев безвозмездно. Но невольно встает вопрос – всегда ли хорошо используется эта помощь? Если судить по тому, как использовали наше оружие арабы, то можно прямо сказать, что плохо. Обидно, что тысячи подготовленных в наших академиях и училищах офицеров для армий арабских стран оказались неспособными к отражению агрессии и правильному использованию оружия. Обидно, конечно, и то, что имеющие боевой опыт наши офицеры и генералы, находящиеся многие годы в арабских странах, не могли как-то повлиять на ход событий и вовремя проинформировать политбюро о действительном положении дел в армиях арабских стран. Видимо, плохо работает Главное разведывательное управление…
Свое недовольство руководству военно-промышленного комплекса высказал и первый секретарь Челябинского обкома Николай Николаевич Родионов:
– На Урале в значительной степени утрачены навыки производства брони для танков, не ведутся в необходимых размерах опытно-исследовательские работы по совершенствованию марок и технологии производства броневой стали… Надо приостановить катастрофическую текучесть кадров на оборонных заводах. Где уж тут говорить о сохранении секретности и высокой мобилизационной готовности. Не знаю, как в других местах, но у нас в Челябинской области самые плохие жилищные условия, больше всего бараков осталось на заводах Министерства оборонной промышленности…
Кадровые последствия не заставят себя ждать. Василия Толстикова отправят послом в Китай, оттуда в Голландию – и на пенсию. Николая Родионова тоже уберут с партийной работы, переведут в Министерство иностранных дел, потом отправят послом в Югославию.
Обиженный Дмитрий Федорович Устинов бросился к Брежневу. Леониду Ильичу втолковывали, что Егорычев лезет не в свои дела и вообще сознательно подрывает авторитет генерального секретаря, который является председателем Совета обороны и верховным главнокомандующим. Может быть, этот Егорычев сам рассчитывает стать генеральным секретарем?
Выступление руководителя Москвы вовсе не было направлено против Брежнева. Напротив, он рассчитывал на поддержку генерального секретаря. Но предложение обсудить на пленуме военные и внешнеполитические дела, которые были закрыты даже для членов ЦК, было истолковано как недоверие Брежневу, как стремление потребовать от него отчета. Внешняя и военная политика – прерогатива генерального секретаря. Остальные должны слушать и выполнять.
Доверенные секретари из «группы быстрого реагирования» получили указание дать отпор Егорычеву. Утром слово получил кандидат в члены политбюро и первый секретарь ЦК компартии Узбекистана Шараф Рашидович Рашидов. Он охотно откликнулся на просьбу одернуть московского секретаря. С укором сказал Егорычеву:
– Николай Григорьевич, противовоздушная оборона столицы начинается не в Москве, она начинается в Ташкенте. Состояние армии, ПВО на высоком уровне. Правда, мы не все знаем, но то, что мы знаем, говорит о том, что партия и правительство сделали все, чтобы и наша страна, и наш народ стали непобедимыми.
«Я сидел и думал, – вспоминал Егорычев, – когда в сорок первом враг оказался у порога столицы, то вся полнота ответственности за оборону Москвы легла на плечи москвичей. Конечно, нам помогала вся страна, но ведь это я со своими товарищами, а не Рашидов, сидели в окопчике у моста через канал с гранатами и бутылками, ожидая немецкие танки».
Шарафу Рашидову вторил кандидат в члены политбюро и первый секретарь ЦК компартии Грузии Василий Павлович Мжаванадзе:
– Я немного знаком с положением дел обороны страны, в том числе и противовоздушной обороны Москвы… Если бы я ничего не знал, я чувствовал себя очень плохо, очень неловко, услышав о таком положении дел с противовоздушной обороной Москвы… Но я знаю, что противовоздушная оборона Москвы осуществляется не только непосредственно под Москвой, а далеко от Москвы, начиная прямо от границ СССР…
Молодой первый секретарь Горьковского обкома Константин Федорович Катушев, чья карьера еще только начиналась, осудил уже самого Егорычева:
– Мне непонятен тон выступления товарища Егорычева, когда он говорил о противовоздушной обороне Москвы. Я думаю, что он совершенно не прав. Я знаю, что оружие, установленное и в нашей области, и в других соседних областях, которые являются ближними подступами к Москве, является весьма совершенным, с большими возможностями и находится в надежных, опытных руках, способных отразить любые попытки нападения.
Катушев вскоре получит большое повышение – на следующий год его переведут в Москву, он станет самым молодым секретарем ЦК.
А вот еще один мобилизованный на борьбу с Егорычевым – первый секретарь Краснодарского крайкома Григорий Сергеевич Золотухин вообще сказал, что незачем членам ЦК лезть в такие серьезные вопросы, не знаем ничего и знать не надо:
– Мне кажется, что обсуждать состояние наших вооруженных сил на пленуме ЦК совершенно нецелесообразно, потому что это высшие наши интересы. Они, конечно, секретные. И чем меньше людей будет знать эти секреты, тем лучше для самих секретов.
Умение угодить начальству – самый надежный способ сделать карьеру. Золотухин тоже получит повышение. Его переведут в Москву и назначат министром хлебозаготовок.
– Хотел этого или не хотел этого товарищ Егорычев, он бросил тень на оборону, на наши славные вооруженные силы, – подвел итог Брежнев. – «Надо еще и еще раз самым тщательным образом взвесить, – говорил Егорычев, – готовы ли мы в любой момент отразить удар агрессора». Это не тема для дискуссий. Но я могу ответить на этот вопрос утвердительно. Да, мы готовы отразить любой удар любого врага. В отрыве от жизни, видимо, и состоит политическая ошибка товарища Егорычева, которая и привела его к тому, что он легко начал говорить об обороне страны. Я не буду, товарищи, развивать этой темы.
Попытка поставить под сомнение советскую внешнюю политику на Ближнем Востоке была подавлена. Тесное сотрудничество с Египтом и Сирией стало неотъемлемой частью советской внешней политики. В благодарность за антиамериканские лозунги и слова любви, адресованные советским вождям, Москва снабжала арабский мир оружием, ссужала деньгами, присылала многочисленных советников и специалистов…
22 июня Егорычев пришел к Брежневу:
– Леонид Ильич, я считаю, что в таких условиях я не могу руководить Московской городской партийной организацией. Я могу руководить только в том случае, если пользуюсь полным доверием и поддержкой политбюро и генсека. Мне такого доверия, как я понимаю, нет, и я должен уйти…
Он написал заявление:
«Генеральному секретарю ЦК КПСС тов. Брежневу Л. И.
В связи с тем, что на июньском Пленуме Центрального Комитета партии моя позиция получила осуждение двух членов политбюро и двух кандидатов в члены политбюро, я не считаю себя вправе оставаться в должности первого секретаря Московского городского комитета партии. Согласен на любую работу».
24 июня по указанию ЦК провели внеочередное закрытое заседание бюро Московского горкома, на котором Егорычеву устроили разнос. Особенно старалась первый секретарь Бауманского райкома Прасковья Алексеевна Воронина, которую выдвинул Егорычев и которая всегда пела ему дифирамбы…
Леонид Ильич обзвонил членов политбюро:
– Московская городская партийная организация нуждается в укреплении, и Егорычева стоило бы заменить…
Новым руководителем Москвы стал Гришин.
«Мне позвонил по телефону Брежнев и попросил приехать в ЦК КПСС, – вспоминал Виктор Васильевич Гришин. – Генеральный секретарь поинтересовался делами в профсоюзах. Я рассказал, над чем работает ВЦСПС, какие проблемы решают профсоюзные организации.
Леонид Ильич предложил мне перейти на работу в Московский горком партии. К этому времени я уже одиннадцать лет проработал председателем ВЦСПС. Срок немалый. Просить оставить меня на прежней работе было неудобно, хотя она мне нравилась…»
Пленум провели 27 июня. Речь держал второй секретарь горкома Владимир Яковлевич Павлов. Ему объяснили, что он должен сказать.
– Товарищ Егорычев допустил грубую политическую ошибку. Высказанные им некоторые положения ни в какой мере не отвечали действительному положению дел, не имели никакого фактического обоснования, а сама их постановка на пленуме явилась политически вредной, способной нанести ущерб нашей стране… Многие товарищи высказали мнение о том, что в связи с этим товарищ Егорычев утратил их уважение и доверие, потерял тот высокий авторитет, который должен быть непременным условием для партийного руководителя, занимающего пост первого секретаря городского комитета столичной партийной организации… Бюро МГК отмечает, что он не обсудил на бюро свою речь и поэтому высказанные им политические неправильные положения не отражают мнения бюро… Бюро МГК пришло к выводу, что Егорычев не может оставаться на посту первого секретаря…
При этом участники пленума горкома так и не узнали, что же такого крамольного сказал Николай Егорычев. Сама его речь стала секретом на десятилетия. На пленум пришел Суслов, чтобы своим авторитетом «освятить» кадровые перемены. Он говорил без бумажки, несколько коряво. Прежде всего успокоил московских руководителей:
– Московская партийная организация всегда являлась, является и будет являться первой опорой и основной опорой Центрального Комитета… Поэтому мы решили пойти на жертву для себя, ЦК. Нам, конечно, кандидатура, которую мы выдвигаем, крайне необходима и там, где сейчас находится. Но, учитывая все значение московской организации, мы пошли на то, чтобы удовлетворить просьбу и в отношении конкретной кандидатуры, и рекомендуем первым секретарем товарища Гришина Виктора Васильевича.
Вопросов к Гришину не было, и его утвердили единодушно.
Виктор Васильевич Гришин был старше Егорычева, искушеннее и потому занимал эту должность восемнадцать с половиной лет. Гришин поставил своей задачей ничем не огорчать генерального секретаря. И этим он очень нравился Брежневу.
Виктор Васильевич обещал превратить Москву в образцовый коммунистический город. Под этим лозунгом московский партийный аппарат был выведен из зоны критики. Даже сотрудникам ЦК рекомендовали не звонить напрямую в московские райкомы, поскольку ими руководил член политбюро. Когда в горкоме узнавали, что какая-то газета готовит критический материал о столице – пусть даже по самому мелкому поводу, главному редактору звонил Гришин, и статья в свет не выходила…
В феврале 1977 года заполыхал пожар в гостинице «Россия», погибли люди. И тогда, и сейчас поговаривают, что это был поджог. Но следствие сразу же установило, что дежурный радиоузла, нарушая правила, работал с паяльником. Попутно выяснилось, что при строительстве гостиницы грубо нарушили правила противопожарной безопасности, она вообще не должна была эксплуатироваться до исправления серьезных недостатков. Но написать об этом первый секретарь горкома Гришин не позволил. Его устраивала версия о поджоге.
Брежнев взял Гришина с собой в Польшу на съезд польских коммунистов.
«В Варшаву и обратно мы ехали поездом. Леонид Ильич приглашал меня в свой вагон на завтраки и обеды. Рассказывал о своем детстве и юности, о матери и отце. Он любил простую пищу: утром – жареный картофель с салом, пирожки с горохом, приготовленные в подсолнечном масле, в обед – украинский борщ, то есть то, чем в детстве потчевала его мать.
Однажды он сказал мне:
– Виктор, готовь себе замену в горкоме партии, ты перейдешь на работу в ЦК КПСС.
Я сказал, что в горкоме работаю еще очень недолго, на подготовку замены потребуется немало времени, в общем, мне надо еще поработать секретарем МГК КПСС».
Любопытно, что при таком положении Гришина Брежнев сохранял на должности председателя исполкома Моссовета Владимира Федоровича Промыслова. Отношения между Гришиным и Промысловым были плохие. Гришин своего главного хозяйственника упрекал в том, что тот мало занимается делами и слишком любит ездить за границу. Но Промыслов Гришину был не по зубам. Брежнева вполне устраивало, что два первых человека в столичном руководстве едва выносят друг друга.
За исключением короткого периода, когда Промыслов был министром строительства и заместителем председателя Совета министров РСФСР, он всю жизнь проработал в столичном аппарате.
К Владимиру Федоровичу Промыслову постоянно обращались с просьбой дать квартиру, дачу или гараж. Поскольку в его кабинет попадали только заметные в обществе люди, Промыслов старался никому не отказывать. Но резолюции на заявлениях он ставил разными карандашами, и его подчиненные точно знали, что именно начальник желает: действительно помочь или вежливо замотать вопрос.
Влиятельные люди получали то, что просили, поэтому у Промыслова было много покровителей. Сам Брежнев предпочитал обращаться не к Гришину, а напрямую к Владимиру Федоровичу, если хотел кого-то облагодетельствовать, например дать квартиру.
Опального Николая Егорычева словно в издевку назначили заместителем министра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения. Для многих утрата высокой должности была равносильна катастрофе. Николай Григорьевич, напротив, так активно включился в работу, что очень скоро его отправили подальше от Москвы – послом в Данию. Перед отъездом его принял Брежнев. В своей мягкой манере сказал: поработай пару лет, наберись опыта и переведем тебя в более крупную столицу… Но Егорычев так и застрял в Дании. Для кого-то комфортная жизнь в уютной европейской стране была бы подарком судьбы. А Егорычев рвался домой. Но он был невъездным послом.
Разогнали руководство Московского управления госбезопасности. Занимался этим начальник Главного управления контрразведки генерал Георгий Карпович Цинев, самый близкий к Брежневу человек, его ставленник в органах госбезопасности. Цинев кричал на заместителя начальника столичного управления полковника Георгия Леонидовича Котова, который до службы в КГБ работал помощником Егорычева:
– Ваш Егорычев что, не понимал, что делает? Его выступление – это же был пробный шар. Это был выпад против Леонида Ильича! Что вы задумали? Заговор против Леонида Ильича затеяли?
Полковнику Котову предложили на выбор: или ехать начальником управления в Магадан, или за границу.
– К вам претензий нет, – объяснил начальник Главного управления кадров КГБ Виктор Михайлович Чебриков, – но надо сменить колодку.
Избавление от главного соперника
И наконец, Брежнев убрал из партийного аппарата самого Шелепина.