Страница:
– Поручил Гречко готовить предложения по Вене. Пусть подумают, как отреагировать на натовский ход…
Можно сказать, что Александров-Агентов во многом сформировал представления Брежнева об окружающем мире.
«Однажды в припадке откровенности Александров так и сказал нам, что „создал этого человека“», – вспоминала Галина Ерофеева, которая знала брежневского помощника не одно десятилетие. Ее муж, Владимир Иванович Ерофеев, работал с Андреем Михайловичем в Швеции, когда послом была знаменитая Александра Михайловна Коллонтай.
«Человеку с солидным университетским образованием, – пишет Галина Ерофеева, – знающему пять языков, любящему поэзию – он увлеченно читал Сашу Черного на вечеринках – иметь повседневно дело с ограниченным, малокультурным боссом, „тыкающим“ его, когда он с собственной женой говорил на „вы“ (по укоренившейся привычке конспирировать их связь в студенческие годы перед родителями жены), было, конечно, не в радость».
Чем это компенсировалось? Благами и привилегиями:
«Машина с водителями, комфортабельная дача круглый год с превосходным питанием в дачной столовой за символическую плату, „кремлевская столовая“ на улице Грановского, отдых в лучших цековских санаториях, в том числе и „у друзей“ за рубежом. К тому же вскоре потекли ручейки всяческих подношений из различных краев и республик, которые хозяйка дома иногда демонстрировала нам.
И наши старые знакомые, жившие до этого весьма скромно, откровенно упивались открывшимися перед ними райскими возможностями, хотя и любили говорить, что «ничем не пользуются», имея, очевидно, в виду то, что они могли бы намного расширить сферу своих возможностей».
Леонид Ильич щедро вознаградил своего помощника за труды – сделал его членом ЦК, депутатом, дал Ленинскую и Государственную премии, присвоил звание чрезвычайного и полномочного посла; на приемы в Кремле Александров-Агентов приходил в посольском мундире.
«Александровы были оригинальной парой, – пишет Галина Ерофеева. – Он – из интеллигентной семьи, внук царского генерала. Ее родители – рабочие, сумевшие воспользоваться тем, что подарила революция смекалистому человеку из низов. Переселились в петербургскую квартиру, принадлежавшую некогда барам, неплохо устроились на работе. Дочку учили музыке, языкам…
Наблюдая за их жизнью, можно было легко представить, как прекрасно они вписались бы в круг среднего класса той же Швеции, которую они оба нежно любили. Впрочем, и в Москве их образ жизни со времени работы А. А. в высших сферах власти стал похож на буржуазный: огромная пятикомнатная квартира на улице Горького, обставленная стильной мебелью, с диванным гарнитуром, обитым шелковым штофом, многочисленные украшения в виде бронзовых или фарфоровых статуэток, хрусталя и картин завершали вид богатого, процветающего дома…
Приобретения были не только увлечением, но истинной страстью хозяйки. Трудности нашей жизни открывали неожиданные возможности. Оказывается, можно было поделиться талонами в «кремлевскую столовую» с вдовой престижного художника и задешево приобрести его картины, которым нашлось бы место в небольших музеях…»
В 1972 году, когда Брежнев ощутил вкус к внешней политике, стал много ездить и встречаться с мировыми лидерами, у него появились еще два помощника по международным делам: Константин Викторович Русаков и Анатолий Иванович Блатов. Да еще Евгений Матвеевич Самотейкин, тоже в прошлом сотрудник Министерства иностранных дел, получил должность референта генерального секретаря.
Константин Русаков в 1930 году окончил Ленинградский политический институт и девять лет занимался строительством мясокомбинатов в различных городах страны. В 1939 году его взяли в наркомат рыбной промышленности, где он по-прежнему занимался строительством. После войны Сталин разделил одно ведомство на два – на Министерство рыбной промышленности западных районов СССР и на Министерство рыбной промышленности восточных районов СССР. Русаков получил повышение и стал заместителем министра. Вождь его заметил и при очередном перетряхивании кадров, в феврале 1950 года, назначил министром рыбной промышленности. Но на министерском посту Русаков долго не удержался, через два года его перевели в заместители министра.
В июне 1957 года в его карьере наступил неожиданный поворот. После разгрома группы Маленкова, Молотова и Кагановича Никита Сергеевич распорядился обновить аппарат правительства. Константина Викторовича командировали советником в посольство в Польшу, потом сделали послом в Монголии.
В 1964 году Андропов взял его заместителем в отдел ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран. Когда Андропов ушел в КГБ, Русаков вместо него возглавил отдел. С 1972 по 1977 год он был помощником Брежнева, а потом вновь возглавил отдел, но уже в ранге секретаря ЦК.
Русаков едва не стал жертвой крупного шпионского скандала. Его дочь развелась, и за ней ухаживал сотрудник управления по планированию внешнеполитических мероприятий Министерства иностранных дел Александр Дмитриевич Огородник. А его КГБ подозревал в работе на американскую разведку.
«Когда Огородник уехал отдыхать в Грузию, – пишет генерал Вячеслав Ервандович Кеворков, – в ЦК компартии Грузии последовал звонок из аппарата секретаря ЦК КПСС Константина Викторовича Русакова: Огороднику нужно уделить особое внимание и обеспечить ему комфортное и беззаботное пребывание в столице южной республики. Семья мощного партийного функционера пеклась о благополучии своего потенциального зятя».
Не дожидаясь, пока Огородник станет зятем секретаря ЦК, его решили арестовать. Но при аресте он покончил с собой, приняв яд. Во всяком случае так эту историю – с санкции Андропова – писателю Юлиану Семенову рассказал генерал Виталий Константинович Бояров. Семенов написал роман «ТАСС уполномочен заявить», по которому был снят многосерийный фильм. Суда по этому делу не было, документы, насколько мне известно, не рассекречивались. Так что обо всем, что тогда произошло, мы знаем со слов бывших сотрудников Комитета госбезопасности.
Для Константина Русакова эта история не имела никаких последствий, хотя любому другому советскому гражданину близкое знакомство с выявленным агентом ЦРУ дорого бы обошлось.
Еще один брежневский помощник по международным делам Анатолий Блатов начинал мастером на Запорожском паровозоремонтном заводе. Окончил Днепропетровский институт инженеров железнодорожного транспорта, работал начальником электросилового хозяйства первого отделения Приморской железной дороги, затем контролером наркомата госконтроля СССР по Приморскому краю.
После войны Блатова взяли на дипломатическую работу. Он быстро сделал карьеру в Министерстве иностранных дел – советник посольства в ГДР, заместитель заведующего отделом, заведующий отделом, член коллегии МИДа.
В 1968 году Анатолия Блатова перевели в аппарат ЦК КПСС, где он обратил на себя внимание, и Брежнев распорядился взять его в своей аппарат. Блатов был человеком скромным и без тщеславия.
Брежнев свою команду ценил, мелкие ошибки прощал. Секретари и помощники вспоминали, что Брежнев не кричал и не распекал. Когда его поручение выполнялось плохо, обижался и переходил на «вы». Один из его ближайших сотрудников рассказывал, как совершил недопустимый промах и думал, что его работа в ЦК окончена.
Дело было так. Леонид Ильич поручил подготовить какую-то справку к совещанию. Когда Брежнев, выступая, сослался на приведенные в справке цифры, зал зашумел. Цифры были взяты не из того источника.
На следующее утро, собрав помощников, Брежнев, как обычно, раздавал поручения. Провинившегося словно не замечал. Потом всех отпустил, а его попросил задержаться. Когда они остались одни, не сдержавшись, сказал:
– Что ты дерьмо – знаю только я, а что я идиот – теперь знает вся страна! Уйди с глаз моих долой!
Тот вышел, поднялся в свой кабинет и стал прикидывать, где он теперь будет работать. Погруженный в свои мысли, не сразу понял, что жужжит аппарат прямой связи с генеральным секретарем. Обреченно снял трубку.
Брежнев спросил:
– Как жена?
Знал, что та болеет.
– Спасибо, Леонид Ильич, – с трудом выдавил из себя помощник. – Сегодня уже лучше.
– Передай привет, пусть выздоравливает, – и Брежнев отключился.
Накричал, но сразу дал понять, что жизнь продолжается. И работа тоже…
У каждого из помощников генерального секретаря были свои приближенные, те, кто работал над брежневскими речами. Цуканов опирался на академиков Николая Николаевича Иноземцева и Георгия Аркадьевича Арбатова, высоко ценил Александра Евгеньевича Бовина с его оригинальным и ярким умом. Любимым писателем Александрова-Агентова был разносторонне образованный Вадим Валентинович Загладин, который быстро делал карьеру в международном отделе ЦК. Блатову помогал Николай Владимирович Шишлин, который возглавил группу консультантов отдела ЦК по соцстранам.
Брежнев придавал особое значение своим речам. Он жаждал аплодисментов, не дай бог сухую речь произнести, поэтому требовал цветистых оборотов, эмоций. И дорожил теми, кто это умел делать.
Работа над выступлением или статьей генерального секретаря не вознаграждалась ни деньгами, ни вообще чем-либо материальным, но желающих участвовать в ней было хоть пруд пруди.
Александров-Агентов, после того как была написана очередная статья для Брежнева, отозвал в сторону одного из авторов – Вадима Алексеевича Печенева из отдела пропаганды ЦК, и с ненаигранным энтузиазмом сказал:
– Вадим Алексеевич, имейте в виду. То, что произошло, это больше, чем медаль или орден. Это признание в партии! Теперь для знающих людей вы не просто Печенев, а тот Печенев, который писал статью самому генеральному секретарю…
Со временем заметную роль в окружении Брежнева стал играть Леонид Митрофанович Замятин. Он руководил отделом печати МИДа, когда его однажды вызвали к Брежневу.
Генеральный секретарь встретил гостя очень любезно, посадил напротив себя и доверительно сказал:
– Ты знаешь, трудно мне стало разбираться с бумагами. Навалят стопку телеграмм, а мне нужны люди, которые в них разберутся и дадут то, что мне нужно знать. Мне тебя посоветовали. Я к тебе присматривался, не скрою. И предлагаю тебе пойти работать в ТАСС.
Тогда генеральным директором телеграфного агентства был Сергей Георгиевич Лапин, человек с богатой биографией, очень консервативными убеждениями и едким юмором. Он окончил два курса Ленинградского историко-лингвистического института и пошел работать в «Винницкую правду». В 1942 году его взяли в отдел печати ЦК, и дальше он пошел в гору. После смерти Сталина Лапина перевели в МИД. При Брежневе он поехал послом в Китай, а через два года возглавил ТАСС.
– А куда же Лапина? – поинтересовался Замятин.
– Он пойдет на телевидение, – ответил Брежнев.
У Брежнева Лапин пользовался неограниченным доверием. Сергей Георгиевич наиболее важные разговоры начинал такой фразой:
– Я вчера обедал с Леонидом Ильичом…
После такого вступления возражать Лапину решался только тот, кто завтракал или ужинал с генеральным секретарем.
– ТАСС, – продолжал Леонид Ильич, – это то, что дает нам информацию. Я хочу, что ты отбирал информацию, чтобы я первым узнавал, что происходит…
Иначе говоря, генеральный секретарь хотел, чтобы главный источник информации о положении в стране и мире перешел в руки лично ему преданного человека. Лапин и был таким, но ему предстояло сменить на телевидении Николая Месяцева, друга Шелепина.
Первым заместителем Лапина, отвечавшим за телевидение, стал Энвер Назимович Мамедов. Они работали рука об руку многие годы. Мамедов был человеком одаренным, прекрасно отличал людей талантливых от неталантливых, но главная его задача состояла в проведении линии партии.
«Высокий, смуглый, холеный брюнет с властным, жестоким лицом, с цепким, безжалостным взглядом и отрывистой категоричной речью, – таким увидел Мамедова ленинградский сценарист Лев Мархасёв, – в отличном английском костюме в клетку, благоухая неведомым мне парфюмом, он являл собой странную помесь шахиншаха с лордом».
Выбор Брежнев сделал верный. Гостелерадио Лапин возглавлял пятнадцать лет, только в декабре 1985 года Горбачев отправил его на пенсию. И Леонид Митрофанович Замятин ориентировался только на генерального секретаря.
– Давай сразу договоримся, – сказал Брежнев, – что ты завтра уже будешь в ТАССе.
– Почему завтра? – поинтересовался Замятин.
– Можно сегодня, – улыбнулся Брежнев и позвонил Суслову: – Замятин у меня. Он сейчас к тебе зайдет, ты с ним договорись. Нужно, чтобы завтра его представили в ТАССе.
В Молдавии у Леонида Ильича был еще один помощник – Сергей Павлович Трапезников. В два года он остался без родителей. В анкете писал, что до тринадцати лет воспитывался в детдоме, потом работал у кулаков по найму, трудился на лесопильном заводе учеником моториста…
В семнадцать лет его взяли в райком комсомола, оттуда послали учиться во втуз, затем в Химико-технологический институт в Самаре. Но Трапезников не доучился, а вернулся в комсомол – заведовал отделом в Керенском райкоме Пензенской области, был в Самаре заместителем главного редактора краевой молодежной газеты «Будь готов».
Из комсомола его перевели на партийную работу: заведующий парткабинетом и культпропотделом, второй секретарь, первый секретарь райкома, заведующий отделом Пензенского обкома партии… С 1944 по 1946 год он учился в Высшей партийной школе, потом стал аспирантом Академии общественных наук при ЦК. Параллельно окончил исторический факультет Московского педагогического института.
В Пензе он работал под началом Константина Устиновича Черненко. После войны тот уехал в Кишинев и предложил Трапезникову присоединиться к нему. Сергея Павловича назначили директором республиканской Высшей партийной школы и одновременно главным редактором журнала «Коммунист Молдавии». Он вошел в команду Леонида Ильича.
Потом на несколько лет, когда Брежнев уехал из Кишинева, они расстались. В 1956 году, став секретарем ЦК, Леонид Ильич вспомнил о Трапезникове и взял его к себе помощником. Сергей Павлович вскоре защитил докторскую диссертацию.
Проработав несколько лет в аппарате, Трапезников попросил отпустить его на научную работу. Леонид Ильич пошел навстречу. В январе 1960 года Трапезникова утвердили заместителем ректора Высшей партийной школы по научной работе. Он стал профессором. В мае 1965 года Брежнев восстановил самостоятельный отдел науки и учебных заведений ЦК КПСС и поставил во главе Трапезникова.
Перед назначением поделился с Александровым-Агентовым:
– Знаешь, я думаю заведующим отделом науки сделать Трапезникова. Как ты думаешь?
Александров-Агентов признавался потом, что пришел в ужас: Трапезников – безграмотный, примитивный человек. Он сказал Леониду Ильичу:
– У меня в сейфе лежит написанная Трапезниковым от руки бумага, в которой на одной странице восемнадцать грубейших орфографических ошибок. И этот человек будет руководить развитием нашей науки, работой академиков?
Брежнев нахмурился и оборвал разговор. Грамотных людей полно, а по-настоящему преданных куда меньше…
Трапезников в начале 1930-х попал в страшную автокатастрофу, долго лечился. Холуи рассказывали, что его травма – следы войны, что Трапезников прошел рядом с Брежневым всю Великую Отечественную… Сергей Павлович не спешил опровергать эту легенду. Ходил он, как больной полиомиелитом, вспоминал заместитель заведующего международным отделом ЦК Анатолий Сергеевич Черняев. Одна рука безжизненно висела, шея, вдавленная в приподнятые плечи, не поворачивалась. Мертвенно бледное лицо, тусклые неподвижные глаза.
«Но он не вызывал жалости, – писал о нем бывший сотрудник аппарата ЦК Иван Дмитриевич Лаптев. – Более того, наверное, даже мысль о жалости или отвращении не могла прийти в голову тем, кто с ним сталкивался.
Я не раз наблюдал, как его подчиненные, люди достойные, достаточно молодые, в других условиях раскованные, буквально спадали с лица перед встречей с ним. Его сотрудники не смели отступить ни от одного слова в тексте, если этот текст посмотрел Трапезников…
На совещаниях руководителей научных учреждений, которые он проводил (я был на таких совещаниях два или три раза), царила цепенящая гнетущая атмосфера».
По мнению коллег, Трапезников был сталинистом и редкостным мракобесом. Он даже кандидата в члены политбюро Бориса Николаевича Пономарева, руководителя международного отдела ЦК, считал ревизионистом.
Он писал настоящие доносы на тех, кого считал недостаточно твердокаменным. Например, на секретариате ЦК обсуждалась записка Трапезникова, в которой он обрушился на бывшего главного редактора «Правды» Алексея Матвеевича Румянцева, ставшего вице-президентом Академии наук:
«Т. Румянцев взял под защиту явно ошибочные труды, требует открытых „свободных“ дискуссий. Позволительно спросить его, о какой это „свободе“ идет речь?»
На одном из совещаний в ЦК Трапезников, ужасаясь тому, что было сделано при Хрущеве, горестно восклицал:
– В эти десять лет забыли о главном – о классовой борьбе!
Один из руководителей отдела информации ЦК КПСС Василий Романович Ситников иронически заметил:
– Не понимаю, чего он хочет? Чтобы его «чайку» закидывали камнями, что ли?
Александр Яковлев вспоминал, как в начале 1970-х ехал в машине вместе с Трапезниковым. Заведующий отделом науки сокрушался по поводу ущерба, нанесенного идеологии Хрущевым:
– Что же будет с марксизмом, когда мы умрем?
Леонид Ильич его очень жаловал. Трапезников стал членом ЦК, депутатом Верховного Совета. Он мечтал быть академиком. Но тут возникли трудности.
Трапезников выставил свою кандидатуру в члены-корреспонденты Академии наук. Обществоведы его кандидатуру одобрили. 2 июля 1966 года на общем собрании академии против Трапезникова смело выступил академик Игорь Евгеньевич Тамм, один из выдающихся физиков, лауреат Нобелевской премии:
– Речь идет не о том, что он может быть очень хорошим начальником отдела науки. Не об этом идет речь, а речь идет о научных заслугах.
Таковых не оказалось. Трапезникова при тайном голосовании прокатили. Президент академии Мстислав Всеволодович Келдыш доложил о неудаче Суслову. Тот распорядился еще раз провести голосование. Трапезникова опять провалили. Через десять лет, в 1976 году, он своего добился – стал членом-корреспондентом Академии наук. Но не остановился на достигнутом – пожелал стать полноценным академиком.
В конце 1978 года академики Алексей Леонтьевич Нарочницкий и Исаак Израилевич Минц выдвинули Трапезникова в действительные члены Академии наук. «Выдающимся вкладом в разработку отечественной истории, – писали два академика, – являются его труды по аграрной истории нашей страны. Среди которых особенно большое значение имеет 2-томный капитальный труд „Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос“».
Но академиком Трапезников все-таки не стал.
Правитель канцелярии
Можно сказать, что Александров-Агентов во многом сформировал представления Брежнева об окружающем мире.
«Однажды в припадке откровенности Александров так и сказал нам, что „создал этого человека“», – вспоминала Галина Ерофеева, которая знала брежневского помощника не одно десятилетие. Ее муж, Владимир Иванович Ерофеев, работал с Андреем Михайловичем в Швеции, когда послом была знаменитая Александра Михайловна Коллонтай.
«Человеку с солидным университетским образованием, – пишет Галина Ерофеева, – знающему пять языков, любящему поэзию – он увлеченно читал Сашу Черного на вечеринках – иметь повседневно дело с ограниченным, малокультурным боссом, „тыкающим“ его, когда он с собственной женой говорил на „вы“ (по укоренившейся привычке конспирировать их связь в студенческие годы перед родителями жены), было, конечно, не в радость».
Чем это компенсировалось? Благами и привилегиями:
«Машина с водителями, комфортабельная дача круглый год с превосходным питанием в дачной столовой за символическую плату, „кремлевская столовая“ на улице Грановского, отдых в лучших цековских санаториях, в том числе и „у друзей“ за рубежом. К тому же вскоре потекли ручейки всяческих подношений из различных краев и республик, которые хозяйка дома иногда демонстрировала нам.
И наши старые знакомые, жившие до этого весьма скромно, откровенно упивались открывшимися перед ними райскими возможностями, хотя и любили говорить, что «ничем не пользуются», имея, очевидно, в виду то, что они могли бы намного расширить сферу своих возможностей».
Леонид Ильич щедро вознаградил своего помощника за труды – сделал его членом ЦК, депутатом, дал Ленинскую и Государственную премии, присвоил звание чрезвычайного и полномочного посла; на приемы в Кремле Александров-Агентов приходил в посольском мундире.
«Александровы были оригинальной парой, – пишет Галина Ерофеева. – Он – из интеллигентной семьи, внук царского генерала. Ее родители – рабочие, сумевшие воспользоваться тем, что подарила революция смекалистому человеку из низов. Переселились в петербургскую квартиру, принадлежавшую некогда барам, неплохо устроились на работе. Дочку учили музыке, языкам…
Наблюдая за их жизнью, можно было легко представить, как прекрасно они вписались бы в круг среднего класса той же Швеции, которую они оба нежно любили. Впрочем, и в Москве их образ жизни со времени работы А. А. в высших сферах власти стал похож на буржуазный: огромная пятикомнатная квартира на улице Горького, обставленная стильной мебелью, с диванным гарнитуром, обитым шелковым штофом, многочисленные украшения в виде бронзовых или фарфоровых статуэток, хрусталя и картин завершали вид богатого, процветающего дома…
Приобретения были не только увлечением, но истинной страстью хозяйки. Трудности нашей жизни открывали неожиданные возможности. Оказывается, можно было поделиться талонами в «кремлевскую столовую» с вдовой престижного художника и задешево приобрести его картины, которым нашлось бы место в небольших музеях…»
В 1972 году, когда Брежнев ощутил вкус к внешней политике, стал много ездить и встречаться с мировыми лидерами, у него появились еще два помощника по международным делам: Константин Викторович Русаков и Анатолий Иванович Блатов. Да еще Евгений Матвеевич Самотейкин, тоже в прошлом сотрудник Министерства иностранных дел, получил должность референта генерального секретаря.
Константин Русаков в 1930 году окончил Ленинградский политический институт и девять лет занимался строительством мясокомбинатов в различных городах страны. В 1939 году его взяли в наркомат рыбной промышленности, где он по-прежнему занимался строительством. После войны Сталин разделил одно ведомство на два – на Министерство рыбной промышленности западных районов СССР и на Министерство рыбной промышленности восточных районов СССР. Русаков получил повышение и стал заместителем министра. Вождь его заметил и при очередном перетряхивании кадров, в феврале 1950 года, назначил министром рыбной промышленности. Но на министерском посту Русаков долго не удержался, через два года его перевели в заместители министра.
В июне 1957 года в его карьере наступил неожиданный поворот. После разгрома группы Маленкова, Молотова и Кагановича Никита Сергеевич распорядился обновить аппарат правительства. Константина Викторовича командировали советником в посольство в Польшу, потом сделали послом в Монголии.
В 1964 году Андропов взял его заместителем в отдел ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран. Когда Андропов ушел в КГБ, Русаков вместо него возглавил отдел. С 1972 по 1977 год он был помощником Брежнева, а потом вновь возглавил отдел, но уже в ранге секретаря ЦК.
Русаков едва не стал жертвой крупного шпионского скандала. Его дочь развелась, и за ней ухаживал сотрудник управления по планированию внешнеполитических мероприятий Министерства иностранных дел Александр Дмитриевич Огородник. А его КГБ подозревал в работе на американскую разведку.
«Когда Огородник уехал отдыхать в Грузию, – пишет генерал Вячеслав Ервандович Кеворков, – в ЦК компартии Грузии последовал звонок из аппарата секретаря ЦК КПСС Константина Викторовича Русакова: Огороднику нужно уделить особое внимание и обеспечить ему комфортное и беззаботное пребывание в столице южной республики. Семья мощного партийного функционера пеклась о благополучии своего потенциального зятя».
Не дожидаясь, пока Огородник станет зятем секретаря ЦК, его решили арестовать. Но при аресте он покончил с собой, приняв яд. Во всяком случае так эту историю – с санкции Андропова – писателю Юлиану Семенову рассказал генерал Виталий Константинович Бояров. Семенов написал роман «ТАСС уполномочен заявить», по которому был снят многосерийный фильм. Суда по этому делу не было, документы, насколько мне известно, не рассекречивались. Так что обо всем, что тогда произошло, мы знаем со слов бывших сотрудников Комитета госбезопасности.
Для Константина Русакова эта история не имела никаких последствий, хотя любому другому советскому гражданину близкое знакомство с выявленным агентом ЦРУ дорого бы обошлось.
Еще один брежневский помощник по международным делам Анатолий Блатов начинал мастером на Запорожском паровозоремонтном заводе. Окончил Днепропетровский институт инженеров железнодорожного транспорта, работал начальником электросилового хозяйства первого отделения Приморской железной дороги, затем контролером наркомата госконтроля СССР по Приморскому краю.
После войны Блатова взяли на дипломатическую работу. Он быстро сделал карьеру в Министерстве иностранных дел – советник посольства в ГДР, заместитель заведующего отделом, заведующий отделом, член коллегии МИДа.
В 1968 году Анатолия Блатова перевели в аппарат ЦК КПСС, где он обратил на себя внимание, и Брежнев распорядился взять его в своей аппарат. Блатов был человеком скромным и без тщеславия.
Брежнев свою команду ценил, мелкие ошибки прощал. Секретари и помощники вспоминали, что Брежнев не кричал и не распекал. Когда его поручение выполнялось плохо, обижался и переходил на «вы». Один из его ближайших сотрудников рассказывал, как совершил недопустимый промах и думал, что его работа в ЦК окончена.
Дело было так. Леонид Ильич поручил подготовить какую-то справку к совещанию. Когда Брежнев, выступая, сослался на приведенные в справке цифры, зал зашумел. Цифры были взяты не из того источника.
На следующее утро, собрав помощников, Брежнев, как обычно, раздавал поручения. Провинившегося словно не замечал. Потом всех отпустил, а его попросил задержаться. Когда они остались одни, не сдержавшись, сказал:
– Что ты дерьмо – знаю только я, а что я идиот – теперь знает вся страна! Уйди с глаз моих долой!
Тот вышел, поднялся в свой кабинет и стал прикидывать, где он теперь будет работать. Погруженный в свои мысли, не сразу понял, что жужжит аппарат прямой связи с генеральным секретарем. Обреченно снял трубку.
Брежнев спросил:
– Как жена?
Знал, что та болеет.
– Спасибо, Леонид Ильич, – с трудом выдавил из себя помощник. – Сегодня уже лучше.
– Передай привет, пусть выздоравливает, – и Брежнев отключился.
Накричал, но сразу дал понять, что жизнь продолжается. И работа тоже…
У каждого из помощников генерального секретаря были свои приближенные, те, кто работал над брежневскими речами. Цуканов опирался на академиков Николая Николаевича Иноземцева и Георгия Аркадьевича Арбатова, высоко ценил Александра Евгеньевича Бовина с его оригинальным и ярким умом. Любимым писателем Александрова-Агентова был разносторонне образованный Вадим Валентинович Загладин, который быстро делал карьеру в международном отделе ЦК. Блатову помогал Николай Владимирович Шишлин, который возглавил группу консультантов отдела ЦК по соцстранам.
Брежнев придавал особое значение своим речам. Он жаждал аплодисментов, не дай бог сухую речь произнести, поэтому требовал цветистых оборотов, эмоций. И дорожил теми, кто это умел делать.
Работа над выступлением или статьей генерального секретаря не вознаграждалась ни деньгами, ни вообще чем-либо материальным, но желающих участвовать в ней было хоть пруд пруди.
Александров-Агентов, после того как была написана очередная статья для Брежнева, отозвал в сторону одного из авторов – Вадима Алексеевича Печенева из отдела пропаганды ЦК, и с ненаигранным энтузиазмом сказал:
– Вадим Алексеевич, имейте в виду. То, что произошло, это больше, чем медаль или орден. Это признание в партии! Теперь для знающих людей вы не просто Печенев, а тот Печенев, который писал статью самому генеральному секретарю…
Со временем заметную роль в окружении Брежнева стал играть Леонид Митрофанович Замятин. Он руководил отделом печати МИДа, когда его однажды вызвали к Брежневу.
Генеральный секретарь встретил гостя очень любезно, посадил напротив себя и доверительно сказал:
– Ты знаешь, трудно мне стало разбираться с бумагами. Навалят стопку телеграмм, а мне нужны люди, которые в них разберутся и дадут то, что мне нужно знать. Мне тебя посоветовали. Я к тебе присматривался, не скрою. И предлагаю тебе пойти работать в ТАСС.
Тогда генеральным директором телеграфного агентства был Сергей Георгиевич Лапин, человек с богатой биографией, очень консервативными убеждениями и едким юмором. Он окончил два курса Ленинградского историко-лингвистического института и пошел работать в «Винницкую правду». В 1942 году его взяли в отдел печати ЦК, и дальше он пошел в гору. После смерти Сталина Лапина перевели в МИД. При Брежневе он поехал послом в Китай, а через два года возглавил ТАСС.
– А куда же Лапина? – поинтересовался Замятин.
– Он пойдет на телевидение, – ответил Брежнев.
У Брежнева Лапин пользовался неограниченным доверием. Сергей Георгиевич наиболее важные разговоры начинал такой фразой:
– Я вчера обедал с Леонидом Ильичом…
После такого вступления возражать Лапину решался только тот, кто завтракал или ужинал с генеральным секретарем.
– ТАСС, – продолжал Леонид Ильич, – это то, что дает нам информацию. Я хочу, что ты отбирал информацию, чтобы я первым узнавал, что происходит…
Иначе говоря, генеральный секретарь хотел, чтобы главный источник информации о положении в стране и мире перешел в руки лично ему преданного человека. Лапин и был таким, но ему предстояло сменить на телевидении Николая Месяцева, друга Шелепина.
Первым заместителем Лапина, отвечавшим за телевидение, стал Энвер Назимович Мамедов. Они работали рука об руку многие годы. Мамедов был человеком одаренным, прекрасно отличал людей талантливых от неталантливых, но главная его задача состояла в проведении линии партии.
«Высокий, смуглый, холеный брюнет с властным, жестоким лицом, с цепким, безжалостным взглядом и отрывистой категоричной речью, – таким увидел Мамедова ленинградский сценарист Лев Мархасёв, – в отличном английском костюме в клетку, благоухая неведомым мне парфюмом, он являл собой странную помесь шахиншаха с лордом».
Выбор Брежнев сделал верный. Гостелерадио Лапин возглавлял пятнадцать лет, только в декабре 1985 года Горбачев отправил его на пенсию. И Леонид Митрофанович Замятин ориентировался только на генерального секретаря.
– Давай сразу договоримся, – сказал Брежнев, – что ты завтра уже будешь в ТАССе.
– Почему завтра? – поинтересовался Замятин.
– Можно сегодня, – улыбнулся Брежнев и позвонил Суслову: – Замятин у меня. Он сейчас к тебе зайдет, ты с ним договорись. Нужно, чтобы завтра его представили в ТАССе.
В Молдавии у Леонида Ильича был еще один помощник – Сергей Павлович Трапезников. В два года он остался без родителей. В анкете писал, что до тринадцати лет воспитывался в детдоме, потом работал у кулаков по найму, трудился на лесопильном заводе учеником моториста…
В семнадцать лет его взяли в райком комсомола, оттуда послали учиться во втуз, затем в Химико-технологический институт в Самаре. Но Трапезников не доучился, а вернулся в комсомол – заведовал отделом в Керенском райкоме Пензенской области, был в Самаре заместителем главного редактора краевой молодежной газеты «Будь готов».
Из комсомола его перевели на партийную работу: заведующий парткабинетом и культпропотделом, второй секретарь, первый секретарь райкома, заведующий отделом Пензенского обкома партии… С 1944 по 1946 год он учился в Высшей партийной школе, потом стал аспирантом Академии общественных наук при ЦК. Параллельно окончил исторический факультет Московского педагогического института.
В Пензе он работал под началом Константина Устиновича Черненко. После войны тот уехал в Кишинев и предложил Трапезникову присоединиться к нему. Сергея Павловича назначили директором республиканской Высшей партийной школы и одновременно главным редактором журнала «Коммунист Молдавии». Он вошел в команду Леонида Ильича.
Потом на несколько лет, когда Брежнев уехал из Кишинева, они расстались. В 1956 году, став секретарем ЦК, Леонид Ильич вспомнил о Трапезникове и взял его к себе помощником. Сергей Павлович вскоре защитил докторскую диссертацию.
Проработав несколько лет в аппарате, Трапезников попросил отпустить его на научную работу. Леонид Ильич пошел навстречу. В январе 1960 года Трапезникова утвердили заместителем ректора Высшей партийной школы по научной работе. Он стал профессором. В мае 1965 года Брежнев восстановил самостоятельный отдел науки и учебных заведений ЦК КПСС и поставил во главе Трапезникова.
Перед назначением поделился с Александровым-Агентовым:
– Знаешь, я думаю заведующим отделом науки сделать Трапезникова. Как ты думаешь?
Александров-Агентов признавался потом, что пришел в ужас: Трапезников – безграмотный, примитивный человек. Он сказал Леониду Ильичу:
– У меня в сейфе лежит написанная Трапезниковым от руки бумага, в которой на одной странице восемнадцать грубейших орфографических ошибок. И этот человек будет руководить развитием нашей науки, работой академиков?
Брежнев нахмурился и оборвал разговор. Грамотных людей полно, а по-настоящему преданных куда меньше…
Трапезников в начале 1930-х попал в страшную автокатастрофу, долго лечился. Холуи рассказывали, что его травма – следы войны, что Трапезников прошел рядом с Брежневым всю Великую Отечественную… Сергей Павлович не спешил опровергать эту легенду. Ходил он, как больной полиомиелитом, вспоминал заместитель заведующего международным отделом ЦК Анатолий Сергеевич Черняев. Одна рука безжизненно висела, шея, вдавленная в приподнятые плечи, не поворачивалась. Мертвенно бледное лицо, тусклые неподвижные глаза.
«Но он не вызывал жалости, – писал о нем бывший сотрудник аппарата ЦК Иван Дмитриевич Лаптев. – Более того, наверное, даже мысль о жалости или отвращении не могла прийти в голову тем, кто с ним сталкивался.
Я не раз наблюдал, как его подчиненные, люди достойные, достаточно молодые, в других условиях раскованные, буквально спадали с лица перед встречей с ним. Его сотрудники не смели отступить ни от одного слова в тексте, если этот текст посмотрел Трапезников…
На совещаниях руководителей научных учреждений, которые он проводил (я был на таких совещаниях два или три раза), царила цепенящая гнетущая атмосфера».
По мнению коллег, Трапезников был сталинистом и редкостным мракобесом. Он даже кандидата в члены политбюро Бориса Николаевича Пономарева, руководителя международного отдела ЦК, считал ревизионистом.
Он писал настоящие доносы на тех, кого считал недостаточно твердокаменным. Например, на секретариате ЦК обсуждалась записка Трапезникова, в которой он обрушился на бывшего главного редактора «Правды» Алексея Матвеевича Румянцева, ставшего вице-президентом Академии наук:
«Т. Румянцев взял под защиту явно ошибочные труды, требует открытых „свободных“ дискуссий. Позволительно спросить его, о какой это „свободе“ идет речь?»
На одном из совещаний в ЦК Трапезников, ужасаясь тому, что было сделано при Хрущеве, горестно восклицал:
– В эти десять лет забыли о главном – о классовой борьбе!
Один из руководителей отдела информации ЦК КПСС Василий Романович Ситников иронически заметил:
– Не понимаю, чего он хочет? Чтобы его «чайку» закидывали камнями, что ли?
Александр Яковлев вспоминал, как в начале 1970-х ехал в машине вместе с Трапезниковым. Заведующий отделом науки сокрушался по поводу ущерба, нанесенного идеологии Хрущевым:
– Что же будет с марксизмом, когда мы умрем?
Леонид Ильич его очень жаловал. Трапезников стал членом ЦК, депутатом Верховного Совета. Он мечтал быть академиком. Но тут возникли трудности.
Трапезников выставил свою кандидатуру в члены-корреспонденты Академии наук. Обществоведы его кандидатуру одобрили. 2 июля 1966 года на общем собрании академии против Трапезникова смело выступил академик Игорь Евгеньевич Тамм, один из выдающихся физиков, лауреат Нобелевской премии:
– Речь идет не о том, что он может быть очень хорошим начальником отдела науки. Не об этом идет речь, а речь идет о научных заслугах.
Таковых не оказалось. Трапезникова при тайном голосовании прокатили. Президент академии Мстислав Всеволодович Келдыш доложил о неудаче Суслову. Тот распорядился еще раз провести голосование. Трапезникова опять провалили. Через десять лет, в 1976 году, он своего добился – стал членом-корреспондентом Академии наук. Но не остановился на достигнутом – пожелал стать полноценным академиком.
В конце 1978 года академики Алексей Леонтьевич Нарочницкий и Исаак Израилевич Минц выдвинули Трапезникова в действительные члены Академии наук. «Выдающимся вкладом в разработку отечественной истории, – писали два академика, – являются его труды по аграрной истории нашей страны. Среди которых особенно большое значение имеет 2-томный капитальный труд „Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос“».
Но академиком Трапезников все-таки не стал.
Правитель канцелярии
Когда Леонид Ильич возглавил страну, он вспомнил всех своих друзей по Молдавии. Константин Устинович Черненко стал заведовать общим отделом ЦК КПСС (его предшественника Владимира Малина утвердили ректором Академии общественных наук при ЦК КПСС), Сергей Павлович Трапезников – заведующим отделом науки и учебных заведений ЦК, Семен Кузьмич Цвигун – генералом армии и первым заместителем председателя КГБ.
Ключевую роль в окружении Леонида Ильича играл Черненко. Первые годы его многие даже не замечали. Ошибочно принимали просто за помощника Брежнева и не подозревали о той особой роли, которую он играл в системе власти.
Черненко и не стремился выставлять себя на первый план, избегал публичности. Выступать не любил и не умел. Все считали, что он должен оставаться в тени. Он не возражал: в тени, значит в тени. Его сила состояла в другом.
Семнадцать лет Черненко возглавлял общий отдел ЦК. Раньше общий отдел назывался особым сектором, а руководил им бессменный помощник Сталина – знаменитый Поскребышев. Но и при нем это была всего лишь партийная канцелярия. Черненко превратил отдел в инструмент власти и орган управления партийным аппаратом.
Задача общего отдела – «обслуживание высших органов партии». Имелось в виду организационно-техническое обслуживание. Но получилось иначе. Ни один документ, в том числе самый секретный, самый важный, не мог миновать общего отдела. От Черненко зависело, какие бумаги лягут на стол генеральному секретарю, какие люди получат возможность изложить свое мнение, какую информацию получит генеральный.
Даже материалы КГБ шли через заведующего общим отделом. Только в исключительных случаях председатель Комитета госбезопасности докладывал лично генеральному. Но Андропов появлялся в кабинете Брежнева раз в неделю, а Черненко – каждый день и не один раз.
Помощники Брежнева вспоминали, что Черненко сам приносил Леониду Ильичу все важнейшие документы, поступавшие в Центральный комитет, сопровождая их своими комментариями и рекомендациями. Причем делал он это с большим искусством, умел доложить дело так, чтобы оно не вызывало раздражения, сглаживал острые углы, что особенно нравилось Леониду Ильичу.
Члены политбюро и секретари ЦК не имели возможности без доклада зайти к генеральному секретарю. Все должны были спросить разрешения у Черненко, объяснить, по какому вопросу желают видеть генерального.
Виталий Воротников, который в начале 1970-х был первым секретарем Воронежского обкома, вспоминал, как он обратился к секретарю ЦК Федору Кулакову, занимавшемуся аграрными делами, с идеей реорганизации системы снабжения сельскохозяйственной техникой.
Кулаков внимательно выслушал Воротникова, что-то ему понравилось, с чем-то не согласился. Потом сказал:
– Готовьте обстоятельную и доказательную записку в ЦК, тогда будем обсуждать вашу идею.
Воротников попрощался и двинулся к двери. Федор Давыдович остановил:
– К Леониду Ильичу не заходил?
– Нет, – ответил Воротников.
Кулаков укоризненно заметил:
– Надо чаще наведываться к генеральному. Воротников позвонил в приемную Брежнева, попросил о встрече. Ему велели перезвонить через день, возможно, Леонид Ильич его примет. Он не стал звонить, а через день вошел во второй подъезд здания ЦК на Старой площади и поднялся на пятый этаж, где был кабинет генерального секретаря. Его попросили подождать – Брежнев принимал иностранцев. В приемной уже собралось несколько первых секретарей обкомов. Брежнев пригласил их всех вместе.
– Нам надо чаще общаться, – сказал он, – а многие секретари редко звонят. Конечно, я неплохо информирован о политической обстановке и хозяйственных делах на местах. Но одно дело информация аппарата ЦК, помощников, другое дело – прямые контакты с вами. Не стесняйтесь лишний раз «побеспокоить» генсека. Правда, нужно не размазывать беседу, доклады должны быть короткими, четкими и объективными.
Брежнев много курил, рассказывал о ситуации в стране, о поездке за границу, о планах. Он расспрашивал и секретарей, но им долго говорить не давал, сам что-то вспоминал.
Прощаясь, опять со значением сказал:
– Во всех делах надежда и опора на вас. Всегда рассчитывайте на мою поддержку. Не стесняйтесь, излагайте мне свои предложения. Нам нужны контакты, общение. Опора государства – это партия, ее ЦК, а на местах – обкомы.
Воротников написал подробную записку и вновь приехал в Москву. Кулаков прочитал все восемь страниц записки, ему понравилось.
Воротников сказал:
– Раз так, Федор Давидович, тогда доложите Леониду Ильичу.
Кулаков задумался, покачал головой:
– Так у нас ничего не выйдет.
Он позвонил Черненко и стал ему рассказывать суть предложения:
– Надо бы познакомить с идеей Брежнева. А еще лучше, если бы Леонид Ильич принял Воротникова.
Выслушав ответ Черненко, Кулаков сказал Воротникову:
– Иди к Черненко, он все устроит.
Воротников сильно удивился, что член политбюро и секретарь ЦК не решается сам позвонить генеральному, а просит об этом заведующего общим отделом.
Воротников тогда еще не вник в аппаратные тонкости. Со временем он сам станет членом политбюро, и ему многое откроется. Черненко даже не стал читать записку, а сказал Воротникову:
– Оставь, а о приеме известим.
Черненко действительно все устроил. Брежнев на следующий же день принял Воротникова. Стал говорить о межхозяйственных животноводческих комплексах, о мелиорации, удобрениях. Медленно и вдумчиво читал записку, одобрительно комментировал по ходу чтения. Упомянул Кулакова:
– У нас дельный секретарь ЦК Федор Давыдович Кулаков. Его уважают на местах. Хороший мне помощник.
Брежнев доверял Черненко и часто, ничего не спрашивая, подписывал заготовленные им резолюции. Или же Константин Устинович просто получал от Брежнева устное согласие и писал на документе: «Леониду Ильичу доложено. Он просит внести предложение». Все, дело сделано…
Решая кадровые вопросы, Брежнев советовался прежде всего с Черненко, который все знал о партийных секретарях, о сотрудниках аппарата, о высшей номенклатуре, в том числе весьма деликатные подробности их жизни.
Ключевую роль в окружении Леонида Ильича играл Черненко. Первые годы его многие даже не замечали. Ошибочно принимали просто за помощника Брежнева и не подозревали о той особой роли, которую он играл в системе власти.
Черненко и не стремился выставлять себя на первый план, избегал публичности. Выступать не любил и не умел. Все считали, что он должен оставаться в тени. Он не возражал: в тени, значит в тени. Его сила состояла в другом.
Семнадцать лет Черненко возглавлял общий отдел ЦК. Раньше общий отдел назывался особым сектором, а руководил им бессменный помощник Сталина – знаменитый Поскребышев. Но и при нем это была всего лишь партийная канцелярия. Черненко превратил отдел в инструмент власти и орган управления партийным аппаратом.
Задача общего отдела – «обслуживание высших органов партии». Имелось в виду организационно-техническое обслуживание. Но получилось иначе. Ни один документ, в том числе самый секретный, самый важный, не мог миновать общего отдела. От Черненко зависело, какие бумаги лягут на стол генеральному секретарю, какие люди получат возможность изложить свое мнение, какую информацию получит генеральный.
Даже материалы КГБ шли через заведующего общим отделом. Только в исключительных случаях председатель Комитета госбезопасности докладывал лично генеральному. Но Андропов появлялся в кабинете Брежнева раз в неделю, а Черненко – каждый день и не один раз.
Помощники Брежнева вспоминали, что Черненко сам приносил Леониду Ильичу все важнейшие документы, поступавшие в Центральный комитет, сопровождая их своими комментариями и рекомендациями. Причем делал он это с большим искусством, умел доложить дело так, чтобы оно не вызывало раздражения, сглаживал острые углы, что особенно нравилось Леониду Ильичу.
Члены политбюро и секретари ЦК не имели возможности без доклада зайти к генеральному секретарю. Все должны были спросить разрешения у Черненко, объяснить, по какому вопросу желают видеть генерального.
Виталий Воротников, который в начале 1970-х был первым секретарем Воронежского обкома, вспоминал, как он обратился к секретарю ЦК Федору Кулакову, занимавшемуся аграрными делами, с идеей реорганизации системы снабжения сельскохозяйственной техникой.
Кулаков внимательно выслушал Воротникова, что-то ему понравилось, с чем-то не согласился. Потом сказал:
– Готовьте обстоятельную и доказательную записку в ЦК, тогда будем обсуждать вашу идею.
Воротников попрощался и двинулся к двери. Федор Давыдович остановил:
– К Леониду Ильичу не заходил?
– Нет, – ответил Воротников.
Кулаков укоризненно заметил:
– Надо чаще наведываться к генеральному. Воротников позвонил в приемную Брежнева, попросил о встрече. Ему велели перезвонить через день, возможно, Леонид Ильич его примет. Он не стал звонить, а через день вошел во второй подъезд здания ЦК на Старой площади и поднялся на пятый этаж, где был кабинет генерального секретаря. Его попросили подождать – Брежнев принимал иностранцев. В приемной уже собралось несколько первых секретарей обкомов. Брежнев пригласил их всех вместе.
– Нам надо чаще общаться, – сказал он, – а многие секретари редко звонят. Конечно, я неплохо информирован о политической обстановке и хозяйственных делах на местах. Но одно дело информация аппарата ЦК, помощников, другое дело – прямые контакты с вами. Не стесняйтесь лишний раз «побеспокоить» генсека. Правда, нужно не размазывать беседу, доклады должны быть короткими, четкими и объективными.
Брежнев много курил, рассказывал о ситуации в стране, о поездке за границу, о планах. Он расспрашивал и секретарей, но им долго говорить не давал, сам что-то вспоминал.
Прощаясь, опять со значением сказал:
– Во всех делах надежда и опора на вас. Всегда рассчитывайте на мою поддержку. Не стесняйтесь, излагайте мне свои предложения. Нам нужны контакты, общение. Опора государства – это партия, ее ЦК, а на местах – обкомы.
Воротников написал подробную записку и вновь приехал в Москву. Кулаков прочитал все восемь страниц записки, ему понравилось.
Воротников сказал:
– Раз так, Федор Давидович, тогда доложите Леониду Ильичу.
Кулаков задумался, покачал головой:
– Так у нас ничего не выйдет.
Он позвонил Черненко и стал ему рассказывать суть предложения:
– Надо бы познакомить с идеей Брежнева. А еще лучше, если бы Леонид Ильич принял Воротникова.
Выслушав ответ Черненко, Кулаков сказал Воротникову:
– Иди к Черненко, он все устроит.
Воротников сильно удивился, что член политбюро и секретарь ЦК не решается сам позвонить генеральному, а просит об этом заведующего общим отделом.
Воротников тогда еще не вник в аппаратные тонкости. Со временем он сам станет членом политбюро, и ему многое откроется. Черненко даже не стал читать записку, а сказал Воротникову:
– Оставь, а о приеме известим.
Черненко действительно все устроил. Брежнев на следующий же день принял Воротникова. Стал говорить о межхозяйственных животноводческих комплексах, о мелиорации, удобрениях. Медленно и вдумчиво читал записку, одобрительно комментировал по ходу чтения. Упомянул Кулакова:
– У нас дельный секретарь ЦК Федор Давыдович Кулаков. Его уважают на местах. Хороший мне помощник.
Брежнев доверял Черненко и часто, ничего не спрашивая, подписывал заготовленные им резолюции. Или же Константин Устинович просто получал от Брежнева устное согласие и писал на документе: «Леониду Ильичу доложено. Он просит внести предложение». Все, дело сделано…
Решая кадровые вопросы, Брежнев советовался прежде всего с Черненко, который все знал о партийных секретарях, о сотрудниках аппарата, о высшей номенклатуре, в том числе весьма деликатные подробности их жизни.