Страница:
В 1951 году, после ареста министра государственной безопасности Виктора Абакумова, в министерстве прошла большая чистка. Людей Абакумова снимали с должностей и сажали. Ключевую должность заместителя министра госбезопасности по кадрам занял переведенный в столицу Епишев.
На партийной конференции аппарата МГБ Епишев предложил избрать в партком нового заместителя министра госбезопасности Михаила Кузьмича Рюмина, которого потом расстреляют за фальсификацию печально знаменитого «дела врачей»…
После смерти Сталина Епишева отправили на дипломатическую работу. Многие высшие руководители Министерства госбезопасности были наказаны за свои преступления. Епишева эти процессы обошли стороной. Пять лет он был послом в Румынии, еще два года в Югославии.
В июне 1962 года Епишева назначили начальником ГлавПУРа. Он работал на этой должности при трех министрах обороны – Малиновском, Гречко и Устинове. К шестидесятилетию Брежнев сделал его Героем Советского Союза.
Никогда еще военные политработники не играли такой роли в духовной жизни страны. Формально ГлавПУР имел права отдела ЦК. Фактически роль армейского политоргана стала большей, в споре с другими отделами ЦК верх брал Епишев.
Всякий раз, когда на секретариате ЦК обсуждался идеологический вопрос, председательствовавший задавал традиционный вопрос:
– А что думает ГлавПУР?
И внимательно выслушивал мнение Епишева.
Первым заместителем начальника ГлавПУРа стал генерал-полковник Михаил Харитонович Калашник, с которым Брежнев познакомился на фронте. Леонид Ильич служил в политуправлении Черноморской группы войск, а Калашник был начальником политотдела 47-й армии, входившей в группу.
Генерал Калашник боролся с «искажениями исторической правды» в советской литературе:
«Рисуя, скажем, жизнь штрафников, расстрел дезертиров или проявление малодушия, паники, трусости на фронте, авторы обращаются к изнанке войны, а не определяющим чертам, при этом выхватывают отдельные факты из общей цепи событий, представляют их односторонне, искажая этим правду жизни, развенчивая и принижая героев войны…
Хорошо известны, например, некоторые наши неудачи в начале войны, вызванные целым рядом обстоятельств. Обращаясь к тому времени, отдельные писатели избирают только самые темные краски, смакуя при этом факты отступления, пленения и тому подобное, представляя армию как совсем неподготовленную к борьбе. Но это явно антиисторический подход.
Отдают ли себе отчет эти авторы, какой была наша армия накануне войны, какие огромные мероприятия были проведены партией, правительством на случай фашистского нападения?…»
Начальник ГлавПУРа Епишев писал в ЦК, не называя «Новый мир», но имея в виду этот журнал, о «глумлении над святыми для советского человека понятиями». «Новый мир» фактически запретили выписывать в армии, вычеркнув из перечня рекомендованных изданий – это был сигнал, всем понятный.
Генерал Епишев подписал отправленное в ЦК развернутое обвинение против Константина Симонова, которое заканчивалось такими словами:
«Новая книга К. Симонова является глубоко ошибочной, недостойной советского писателя. Она может нанести серьезный вред патриотическому воспитанию нашей молодежи, искаженно показывая бессмертный подвиг нашего народа во имя защиты завоеваний Октября… Учитывая порочность записок Константина Симонова „Сто суток войны“ и тот вред, который они могут принести, Главное политическое управление Советской армии и ВМФ считает, что издавать их нецелесообразно».
Мнение Епишева возобладало. Военные дневники Симонова не были напечатаны.
Посмотрев фильм о победе под Москвой, снятый по сценарию Симонова и еще одного военного писателя, Евгения Воробьева, Епишев и Гречко высказали так много замечаний, что блокировали его выход на экран.
В речи Брежнева на торжественном собрании накануне двадцатилетия победы, 8 мая 1965 года, впервые за долгое время в положительном контексте прозвучали имена Сталина и Жукова. Маршал Жуков сидел в зале. После 1957 года это был первый случай, когда его позвали на торжественное собрание.
11 мая 1965 года председатель КГБ Семичастный информировал ЦК КПСС:
«Доклад тов. Брежнева на торжественном собрании во Дворце съездов 8 мая комментируется в войсках и на флотах с огромным интересом и теплотой. Военнослужащие и служащие воинских частей и учреждений одобряют данную в докладе оценку деятельности КПСС в годы Великой Отечественной войны и упоминание заслуг тов. Сталина И. В. и Жукова Г. К.
(Далее следовали выдержки из высказываний, заботливо собранных особыми отделами, в которых говорилось о заслугах Сталина и критиковался Хрущев. – Л. М.)
Отдельные офицеры связывают упоминание имени Жукова в докладе и его присутствие в Кремлевском дворце и на Красной площади с возможным его возвращением в ряды Советской Армии…
Вместе с тем отдельные военнослужащие высказывали свое недоброжелательное отношение к упоминанию в докладе имен тов. Сталина И. В. и Жукова Г. К.
Так, председатель Военного трибунала одной из армий Группы советских войск в Германии полковник Писарев в кругу старших офицеров заявил:
«Сколько уничтожили людей Жуков и Сталин. Стоило ли их имена называть в таком докладе?»
Однако Писарева никто не поддержал, и все доказывали ошибочность его точки зрения…
Подобные высказывания единичны и не находят поддержки у личного состава Вооруженных Сил».
Упоминание имени Георгия Константиновича Жукова породило надежды на его полную реабилитацию. Но маршала ненавидели армейские политработники. Они пытались помешать изданию его воспоминаний.
3 марта 1968 года на политбюро Брежнев говорил:
– У нас появилось за последнее время много мемуарной литературы… Освещают, например, Отечественную войну вкривь и вкось, где-то берут документы в архивах, искажают, перевирают эти документы… Где это люди берут документы? Почему у нас стало так свободно с этим вопросом?
Министр обороны Гречко пообещал:
– С архивами разберемся и наведем порядок. О мемуарах Жукова мы сейчас пишем свое заключение. Там много ненужного и вредного.
Архивы были надежно закрыты для исследователей. А воспоминания Жукова вышли в свет только после того, как была сделана нелепая вставка – только чтобы доставить удовольствие Брежневу.
«В 18-ю армию генерала К. Н. Леселидзе, – будто бы писал маршал Жуков, – мы прибыли вместе с наркомом Военно-Морского флота Н. Г. Кузнецовым, командующим ВВС А. А. Новиковым и работником Генштаба генералом С. М. Штеменко… Всех нас тогда беспокоил один вопрос, выдержат ли советские воины испытания… на Малой Земле.
Об этом мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-йармии Л. И. Брежневым, но он как раз находился на Малой Земле, где шли тяжелые бои».
Читатели смеялись: надо же, маршал Жуков решил попросить совета у полковника Брежнева…
Маршала Жукова избрали делегатом XIX съезда партии, но Брежнев не советовал маршалу приходить во Дворец съездов. Сказал его жене Галине Александровне по телефону:
– Такая нагрузка при его состоянии здоровья. Четыре часа подряд вставать и садиться.
– Но Георгий Константинович хочет быть на съезде, – пыталась объяснить Галина Александровна, – для него это последний долг перед партией. Сам факт присутствия на съезде он рассматривает как свою реабилитацию.
– То, что он избран на съезд, и есть реабилитация, – ответил Брежнев.
А вот упоминание имени Сталина в брежневском докладе имело куда более серьезные последствия. Оно прозвучало как сигнал к реабилитации всего сталинского наследия. Один из руководителей отдела пропаганды ЦК Василий Иванович Снастин наставлял газетных и журнальных редакторов:
– Вы что, не понимаете, что произошло? Не ощущаете дух доклада Брежнева?
Завы и замзавы. Аппаратчики и автоматчики
На партийной конференции аппарата МГБ Епишев предложил избрать в партком нового заместителя министра госбезопасности Михаила Кузьмича Рюмина, которого потом расстреляют за фальсификацию печально знаменитого «дела врачей»…
После смерти Сталина Епишева отправили на дипломатическую работу. Многие высшие руководители Министерства госбезопасности были наказаны за свои преступления. Епишева эти процессы обошли стороной. Пять лет он был послом в Румынии, еще два года в Югославии.
В июне 1962 года Епишева назначили начальником ГлавПУРа. Он работал на этой должности при трех министрах обороны – Малиновском, Гречко и Устинове. К шестидесятилетию Брежнев сделал его Героем Советского Союза.
Никогда еще военные политработники не играли такой роли в духовной жизни страны. Формально ГлавПУР имел права отдела ЦК. Фактически роль армейского политоргана стала большей, в споре с другими отделами ЦК верх брал Епишев.
Всякий раз, когда на секретариате ЦК обсуждался идеологический вопрос, председательствовавший задавал традиционный вопрос:
– А что думает ГлавПУР?
И внимательно выслушивал мнение Епишева.
Первым заместителем начальника ГлавПУРа стал генерал-полковник Михаил Харитонович Калашник, с которым Брежнев познакомился на фронте. Леонид Ильич служил в политуправлении Черноморской группы войск, а Калашник был начальником политотдела 47-й армии, входившей в группу.
Генерал Калашник боролся с «искажениями исторической правды» в советской литературе:
«Рисуя, скажем, жизнь штрафников, расстрел дезертиров или проявление малодушия, паники, трусости на фронте, авторы обращаются к изнанке войны, а не определяющим чертам, при этом выхватывают отдельные факты из общей цепи событий, представляют их односторонне, искажая этим правду жизни, развенчивая и принижая героев войны…
Хорошо известны, например, некоторые наши неудачи в начале войны, вызванные целым рядом обстоятельств. Обращаясь к тому времени, отдельные писатели избирают только самые темные краски, смакуя при этом факты отступления, пленения и тому подобное, представляя армию как совсем неподготовленную к борьбе. Но это явно антиисторический подход.
Отдают ли себе отчет эти авторы, какой была наша армия накануне войны, какие огромные мероприятия были проведены партией, правительством на случай фашистского нападения?…»
Начальник ГлавПУРа Епишев писал в ЦК, не называя «Новый мир», но имея в виду этот журнал, о «глумлении над святыми для советского человека понятиями». «Новый мир» фактически запретили выписывать в армии, вычеркнув из перечня рекомендованных изданий – это был сигнал, всем понятный.
Генерал Епишев подписал отправленное в ЦК развернутое обвинение против Константина Симонова, которое заканчивалось такими словами:
«Новая книга К. Симонова является глубоко ошибочной, недостойной советского писателя. Она может нанести серьезный вред патриотическому воспитанию нашей молодежи, искаженно показывая бессмертный подвиг нашего народа во имя защиты завоеваний Октября… Учитывая порочность записок Константина Симонова „Сто суток войны“ и тот вред, который они могут принести, Главное политическое управление Советской армии и ВМФ считает, что издавать их нецелесообразно».
Мнение Епишева возобладало. Военные дневники Симонова не были напечатаны.
Посмотрев фильм о победе под Москвой, снятый по сценарию Симонова и еще одного военного писателя, Евгения Воробьева, Епишев и Гречко высказали так много замечаний, что блокировали его выход на экран.
В речи Брежнева на торжественном собрании накануне двадцатилетия победы, 8 мая 1965 года, впервые за долгое время в положительном контексте прозвучали имена Сталина и Жукова. Маршал Жуков сидел в зале. После 1957 года это был первый случай, когда его позвали на торжественное собрание.
11 мая 1965 года председатель КГБ Семичастный информировал ЦК КПСС:
«Доклад тов. Брежнева на торжественном собрании во Дворце съездов 8 мая комментируется в войсках и на флотах с огромным интересом и теплотой. Военнослужащие и служащие воинских частей и учреждений одобряют данную в докладе оценку деятельности КПСС в годы Великой Отечественной войны и упоминание заслуг тов. Сталина И. В. и Жукова Г. К.
(Далее следовали выдержки из высказываний, заботливо собранных особыми отделами, в которых говорилось о заслугах Сталина и критиковался Хрущев. – Л. М.)
Отдельные офицеры связывают упоминание имени Жукова в докладе и его присутствие в Кремлевском дворце и на Красной площади с возможным его возвращением в ряды Советской Армии…
Вместе с тем отдельные военнослужащие высказывали свое недоброжелательное отношение к упоминанию в докладе имен тов. Сталина И. В. и Жукова Г. К.
Так, председатель Военного трибунала одной из армий Группы советских войск в Германии полковник Писарев в кругу старших офицеров заявил:
«Сколько уничтожили людей Жуков и Сталин. Стоило ли их имена называть в таком докладе?»
Однако Писарева никто не поддержал, и все доказывали ошибочность его точки зрения…
Подобные высказывания единичны и не находят поддержки у личного состава Вооруженных Сил».
Упоминание имени Георгия Константиновича Жукова породило надежды на его полную реабилитацию. Но маршала ненавидели армейские политработники. Они пытались помешать изданию его воспоминаний.
3 марта 1968 года на политбюро Брежнев говорил:
– У нас появилось за последнее время много мемуарной литературы… Освещают, например, Отечественную войну вкривь и вкось, где-то берут документы в архивах, искажают, перевирают эти документы… Где это люди берут документы? Почему у нас стало так свободно с этим вопросом?
Министр обороны Гречко пообещал:
– С архивами разберемся и наведем порядок. О мемуарах Жукова мы сейчас пишем свое заключение. Там много ненужного и вредного.
Архивы были надежно закрыты для исследователей. А воспоминания Жукова вышли в свет только после того, как была сделана нелепая вставка – только чтобы доставить удовольствие Брежневу.
«В 18-ю армию генерала К. Н. Леселидзе, – будто бы писал маршал Жуков, – мы прибыли вместе с наркомом Военно-Морского флота Н. Г. Кузнецовым, командующим ВВС А. А. Новиковым и работником Генштаба генералом С. М. Штеменко… Всех нас тогда беспокоил один вопрос, выдержат ли советские воины испытания… на Малой Земле.
Об этом мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-йармии Л. И. Брежневым, но он как раз находился на Малой Земле, где шли тяжелые бои».
Читатели смеялись: надо же, маршал Жуков решил попросить совета у полковника Брежнева…
Маршала Жукова избрали делегатом XIX съезда партии, но Брежнев не советовал маршалу приходить во Дворец съездов. Сказал его жене Галине Александровне по телефону:
– Такая нагрузка при его состоянии здоровья. Четыре часа подряд вставать и садиться.
– Но Георгий Константинович хочет быть на съезде, – пыталась объяснить Галина Александровна, – для него это последний долг перед партией. Сам факт присутствия на съезде он рассматривает как свою реабилитацию.
– То, что он избран на съезд, и есть реабилитация, – ответил Брежнев.
А вот упоминание имени Сталина в брежневском докладе имело куда более серьезные последствия. Оно прозвучало как сигнал к реабилитации всего сталинского наследия. Один из руководителей отдела пропаганды ЦК Василий Иванович Снастин наставлял газетных и журнальных редакторов:
– Вы что, не понимаете, что произошло? Не ощущаете дух доклада Брежнева?
Завы и замзавы. Аппаратчики и автоматчики
Ощущая перемену настроения «наверху», воодушевились люди, которые в годы хрущевской оттепели чувствовали себя ущемленными. Писатели, именовавшие себя «автоматчиками партии», не выдерживали конкуренции с талантливыми художниками. Власть жаловала своих подручных должностями, орденами и дачами, но сделать их талантливыми и популярными не могла.
Официальные писатели были глубоко обижены тем, что им не достаются читательские симпатии. И еще и поэтому с удовольствием принимали участие в удушении идеологически невыдержанных талантов.
24 сентября 1967 года Твардовский записал впечатления от заседания секретариата Союза писателей, обсуждавшего Александра Солженицына:
«Они говорят те слова, которые гарантируют им личную безопасность, благополучие и преуспевание и в то же время восходящие к „решениям“, „документам“, „указаниям“ (последним), освобождая их лично от необходимости самим думать, принимать решения для себя, то есть они способны на любую гадость и подлость.
И когда они видят, что кто-то позволяет себе роскошь возражать этой высшей необходимости, это их раздражает: ты хочешь быть умнее, благороднее нас, а мы – дерьмо, пусть так, но погоди – сам никуда не денешься».
В высшем эшелоне власти шла борьба за Брежнева. Разные группы спешили завоевать его симпатию. Вокруг него роились откровенные сталинисты, которые требовали покончить с хрущевскими нападками на великого вождя.
20 декабря 1962 года, при Хрущеве, три отдела – пропаганды и агитации по союзным республикам; науки, высших учебных заведений и школ; культуры – объединили в единый идеологический отдел ЦК КПСС. При Брежневе его вновь разделили на три:
отдел науки и учебных заведений;
отдел культуры, который ведал художественной литературой, театром, музыкой и изобразительным искусством;
отдел пропаганды, который руководил средствами массовой информации, занимался политической учебой, устной агитацией, библиотеками, музеями, художественной самодеятельностью, физкультурой и спортом, курировал ТАСС, АПН, управление по охране тайны в печати (цензура) и Совет по делам религии.
Подобрать руководителя отдела пропаганды оказалось сложным делом. Сначала им назначили Владимира Ильича Степакова, который год работал в «Известиях» и вернулся в аппарат ЦК. Он не скрывал своей любви к Сталину.
О том, чем он занимался на новом посту, свидетельствует одна из записок, отправленных им секретарям ЦК. 5 июля 1968 года он жаловался на журнал «Спутник», издававшийся Агентством печати «Новости» с пропагандистскими целями на иностранных языках:
«Редакция журнала и правление АПН увлеклись занимательностью, внешней стороной издания в ущерб его идейному содержанию. Об этом свидетельствуют статьи о лунатизме, о конкурсе джаза, о собаках, о бесплодии, обилие фотографий церквей, соборов…
Редакция пытается потакать вкусам зарубежного обывателя. Так, в номере третьем (июнь 1968 года) на английском языке помещено цветное фото обнаженной девушки, иллюстрирующей пространную статью о женской красоте…
Поместив в номере первом статью из газеты «Правда» о жизни ивановских ткачих, редакция дала сноску «Пара самых дорогих импортных ботинок стоит 40 рублей». Читатель журнала, сопоставив данные статьи с этой сноской, может прийти к выводу, что в семье из пяти человек, получающей 222 рубля в месяц, доход одного человека равен фактически стоимости одной пары обуви…
В редакции слаба партийная прослойка: из 55 человек членов партии – 14…»
В начале 1970 года Степакова отправили послом в Югославию (а через восемь лет – на пенсию).
Заведующего долго не было. Отделом руководил первый заместитель Александр Николаевич Яковлев. Он был опытнейшим аппаратчиком, умелым царедворцем, хотел сделать большую карьеру, но от товарищей по ЦК его отличали природная мудрость, крестьянский здравый смысл и трагический опыт фронтовика. Он сам как-то заметил:
– Отказывать я не умею. Мне всегда хотелось помочь людям. Нередко меня обманывали, а я продолжал верить в совесть.
Людей, воевавших на передовой, смотревших в глаза смерти, в аппарате ЦК было немного. А для Яковлева взрослая жизнь началась в 1941-м, когда сразу после школы он отправился на фронт. Его зачислили курсантом Второго ленинградского стрелково-пулеметного училища, уже эвакуированного из Ленинграда. Ускоренный выпуск, звание лейтенанта – и в начале 1942-гоего отправили на Волховский фронт командовать взводом.
«Помню свой последний бой, – вспоминал Яковлев. – Надо было сделать „дырку“ в обороне немцев. Подтянули артиллеристов, минометную батарею. И вдруг ранним утром от земли стал отрываться туман. Мы сказали координатору операции – майору, что надо сейчас атаковать, иначе хана. Он обложил нас матом, сказал, что будет действовать так, как было утверждено.
Пошли в атаку. Больше половины людей погибли. Меня тяжело ранило. Получил четыре пули. Три в ногу с раздроблением кости, одну в грудь, прошла рядом с сердцем. Два осколка до сих пор в легких и в ноге. Врачи говорят – закапсулировались…
Еще в полевом госпитале я подписал согласие на ампутацию левой ноги от тазобедренного сустава, поскольку у меня началась гангрена, нога посинела. Врачи сказали, что другого выхода нет, я равнодушно внимал всему, да и редко бывал в памяти.
Ногу мне спас руководитель медицинской комиссии, посетившей госпиталь как раз в момент, когда я был уже на операционном столе. Старший стал смотреть историю болезни, спросил: «Сколько лет?» – «Девятнадцать», – отвечаю. Говорит: «Танцевать надо». Я вижу, ему начали лить воду на руки, а мне на нос накинули марлю…»
За свой последний бой старший лейтенант Яковлев получил орден Боевого Красного Знамени, инвалидность и на костылях вернулся в родную деревню. Ему предлагали заведовать кадрами на ткацкой фабрике или спиртоводочном заводе. На фабрике давали дополнительный паек, на заводе – корм для коровы. Но отец, тоже раненый и лежавший в госпитале, прислал письмо: пусть сын, как ни трудно, идет учиться. Александр Николаевич поступил в Ярославский педагогический институт. Оттуда его взяли инструктором в обком партии.
В 1953 году из обкома Яковлева забрали в Москву, в ЦК, где он успешно продвигался по служебной лестнице, сначала в отделе науки, потом в агитпропе. Когда Степаков ушел и Яковлев фактически возглавил отдел пропаганды, ему позвонил помощник генерального секретаря Цуканов:
– Ну, как теперь будем показывать деятельность Леонида Ильича?
Яковлев осторожно ответил:
– В соответствии с решениями ЦК.
– Ах, вот как, ну-ну.
В голосе брежневского помощника звучало разочарование. Он рассчитывал на больший энтузиазм при выполнении главной задачи пропагандистского аппарата.
Александр Николаевич был лишен догматизма и начетничества. Возглавляя отдел пропаганды, прекрасно понимал, что происходит в стране. Он говорил секретарю ЦК компартии Украины Федору Овчаренко (тот записал слова московского начальника в дневник):
«У нас созданы условия для безнравственных поступков. В соцсоревновании много показухи. Надо начинать с партии (взятки, пьянки, балы). Воспитывается цинизм, а это признак разложения партии».
15 февраля 1972 года в популярнейшей тогда «Литературной газете» появилась статья Яковлева под названием «Против антиисторизма». Две полосы текста стоили ему карьеры. А ведь поначалу газета «Правда», главный партийный орган, поддержала статью Яковлева.
Но потом в политбюро началась невидимая миру схватка.
Демичев обреченно сказал:
– Мы еще хлебнем горя с этой статьей.
В марте 1973 года Яковлева положили в больницу на улице Грановского. В апреле сняли с должности и на десять лет отправили в приятную, комфортную, но ссылку – послом в Канаду. Что же такого крамольного написал в 1972 году Яковлев, что и ему и по сей день поминают эту статью?
К концу 1960-х годов партийный аппарат утратил контроль над духовной жизнью общества. Вера в коммунизм даже в самом аппарате сохранилась лишь в форме ритуальных заклинаний. В правящей элите появились две группы.
Особым влиянием пользовались те, кто считал, что лучшие годы страны пришлись на сталинское правление, когда Советский Союз стал великой державой. Сталин – выдающийся государственник, который противостоял всему иностранному. Поэтому нужно возвращаться к его политике и к его методам – никаких послаблений внутри страны и никакой разрядки в международных отношениях.
Поклонники вождя оправдывали репрессии, считая, что Сталин уничтожал врагов государства, хотя в реальности главной жертвой большого террора стало крестьянство.
Рядом со сталинистами появилась и окрепла другая группа, которую в документах КГБ именовали русской партией или «русистами». Они считали, что в Советском Союзе в угоду другим национальностям сознательно ущемляются права русских.
В этой группе были люди, искренне переживавшие за Россию, писатели и художники, выступавшие против запретов в изучении истории и культуры. Но тон задавали партийные и комсомольские функционеры, считавшие себя обделенными должностями.
К началу 1970-х в русской партии выделились последовательные антикоммунисты, утверждавшие, что Октябрьскую, да и Февральскую революцию устроило мировое еврейство, чтобы уничтожить Россию и русскую культуру.
Для этих людей Александр Солженицын был врагом России и агентом ЦРУ, а председатель КГБ Андропов – сионистом. Они откровенно говорили, что нужно вернуться назад, что стране нужна монархия. И эти речи произносились в присутствии партийных секретарей и офицеров госбезопасности.
Казалось бы, это были идеологические противники. Одни ратовали за советскую власть, другие выступали против. Но нашлась общая платформа – ненависть к Западу, либерализму, демократии, презрительно-покровительственное отношение к другим народам Советского Союза И конечно же антисемитизм.
По этим настроениям ударил в своей статье Александр Яковлев. Он выражал мнение той здравомыслящей части аппарата, которая боялась откровенного национализма, понимая, как опасно поощрять подобные настроения в многонациональном Советском Союзе. И верно: откровенный национализм в конце концов разрушил Советский Союз.
В других республиках внимательно следили за тем, что происходит в Москве. Если одним можно прославлять величие своего народа, своего языка и своей культуры, то и другие не отстанут.
В Казахстане в издательстве «Жазушы» вышла книга Олжаса Сулейменова «Аз и я». В России книгу сочли националистической, антирусской, говорили, что автор искажает историческую правду и глумится над «Словом о полку Игореве».
Требовали изъять книгу и наказать автора.
Суслов пригласил к себе первого секретаря ЦК компартии казахстана Кунаева и завел разговор о книге Сулейменова.
Вечно хмурый Суслов сказал:
– Димаш Ахмедович, у вас в республике вышла книга с явной антирусской и националистической направленностью.
– Я читал эту книгу, – начал Кунаев, – и не вижу…
Но Суслов не дал ему договорить:
– Слушайте дальше. В книге искажены исторические факты, автор глумится над великом памятником – «Словом о полку Игореве». Министерство обороны изъяло книгу из всех военных библиотек. И правильно, я думаю, поступило. Разберитесь с книгой, автором и как следует накажите виновных! Чтобы неповадно было.
Кунаев стал возражать. Но Суслов не желал слушать.
– Здесь справки отделов ЦК, – он показал на толстую папку, – письма ученых, рецензии…
Кунаев пошел к Брежневу. Сначала обсудил другие дела, потом осторожно заговорил о книге Сулейменова:
– Напрасно критикуют талантливого писателя. Тут какая-то ревность, выяснение отношений между писателями.
Если бы Сулейменов жил в Москве, отношение к нему было бы другим, но книга, изданная в Алма-Ате, Брежнева не беспокоила. Значительно важнее было не обижать большую республику и близкого друга. Тем более что Кунаев брал ответственность на себя. Леонид Ильич махнул рукой:
– Разбирайтесь сами.
Слова генерального секретаря лишали Суслова возможности что-либо предпринять. Вопрос был передан на рассмотрение республиканского ЦК. Кунаев сделал все умело. Он провел заседание бюро, на котором кого-то критиковали, кому-то поставили на вид, а самому Олжасу Сулейменову Кунаев мягко сказал:
– Мы ждем от тебя новых стихов и новых поэм. Через полгода Сулейменова демонстративно избрали членом республиканского ЦК. У Кунаева в республике была своя, условно говоря, казахская партия, которая считала, что казахов ущемляют и недооценивают, что русские не по праву занимают руководящие посты в Казахстане…
Положение Александра Яковлева было трудным. Он не был брежневским человеком. Ходили слухи о том, что Яковлев входил в группу своего тезки Шелепина. Говорили, что, если бы к власти пришел Шелепин, Яковлева ждал бы высокий пост. Так или иначе, но Брежнев к Яковлеву относился с прохладцей. Это тоже имело значение, когда разгорелся скандал после публикации знаменитой статьи в «Литературной газете».
Статья Яковлева была ортодоксально-партийной. Он обвинял представителей «русской партии» в отступлении от классовых позиций, от партийных взглядов, в идеализации дореволюционной России. Поэтому его поддержал сталинский соратник Вячеслав Михайлович Молотов. Встретив его в санатории, сказал:
– Статья верная, нужная, Владимир Ильич часто предупреждал нас об опасности шовинизма и национализма.
Но Яковлеву не простили слов об опасности великодержавного шовинизма. Обратим на это внимание. Выразитель партийных взглядов стал внутри партии мишенью хорошо организованной атаки. Это свидетельство того, какие настроения господствовали уже тогда среди партийного руководства. Они сыграли большую роль в разрушении Советского Союза как социалистического и многонационального государства.
Против Яковлева были мобилизованы все, кто поддерживал так называемую русскую партию, в том числе влиятельные члены политбюро и сотрудники аппарата. Обратились к Шолохову, чтобы он написал в ЦК, будто Яковлев обидел честных патриотов.
Позиция Александра Николаевича Яковлева полностью соответствовала партийной линии. Но Суслову не понравилась самостоятельность его подчиненного. Кто ему поручал писать статью? Зачем он устроил ненужную полемику? Превыше всего ценились осторожность и умение вообще не занимать никакой позиции.
Яковлева послали в Канаду.
Национальным вопросом в стране занимался один только Комитет госбезопасности.
23 октября 1981 года Андропов отправил в ЦК справку «о негативных проявлениях среди бойцов комсомольско-молодежных отрядов», составленную в Пятом (борьба с идеологическими диверсиями) управлении КГБ по материалам, полученным из Тюменской области. Справку, которая свидетельствовала о том, как легко в Советском Союзе вспыхивали конфликты на национальной почве, подписал начальник Пятого управления Филипп Бобков:
«В настоящее время на строительстве важнейших объектов нефтегазовой промышленности в Тюменской области в составе шести комсомольско-молодежных строительных отрядов, сформированных в Закавказье, Средней Азии и других районах страны, находятся более семи тысяч молодых рабочих.
В течение последних двух лет среди бойцов этих отрядов имели место негативные проявления. Так, в 1979 году произошли массовые драки между бойцами отряда имени 25-летия Целины, прибывшими из Грузии, и местными строителями нефтехимического комбината; в поселке Локосово Сургутского района между бойцами из Литвы и местными жителями; в поселке Уренгой Пуровского района между группой местной рабочей молодежи и комсомольцами из Азербайджана.
В 1980 году в г. Нижневартовске во время драки между бойцами отряда «Молодогвардеец» убит комсомолец Беспалов. В 1981 году в г. Тобольске произошла массовая драка между бойцами отрядов, прибывших из Армении и Азербайджана. Как правило, указанные инциденты возникали из хулиганских побуждений, на почве употребления спиртных напитков и наркотиков, но затем приобретали националистический характер…
В период с апреля 1980 года по апрель 1981 года в результате увольнений за групповые отказы от работы, нарушения трудовой дисциплины и пьянство только на строительстве Тобольского нефтехимического комплекса из 583 бойцов отряда имени 25-летия Целины осталось 182, а в отряде «Молодогвардеец» из 300 осталось 154…»
Записка не имела никаких последствий. Никто даже не хотел обсуждать эти темы. Советская власть, которая сама себя убеждала, что она служит народу, опасалась открытых действий. Ей хотелось, чтобы люди постоянно одобряли ее политику, поэтому крайне болезненно воспринимала любые проявления протеста. Ни в коем случаи нельзя было допустить предания их гласности. Потом, в перестроечные годы, люди поражались: откуда взялись все эти национальные проблемы?
В июле 1974 года первым заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС утвердили Георгия Лукича Смирнова, человека спокойного, разумного и осторожного. Заведующего по-прежнему не было. Когда Смирнов спросил, когда появится руководитель отдела, в ответ услышал:
– Зачем тебе хочется дурака на шею сажать? Работаешь и работай!
Но вскоре Смирнов тяжело заболел. В мае 1976 года завотделом назначили Евгения Михайловича Тяжельникова, который немалую часть жизни провел в комсомоле и даже пятидесятилетний юбилей встретил на посту первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Пятидесятилетний человек во главе молодежного объединения – это само по себе было абсурдно, но партийное руководство не смущало. Семидесятилетние члены политбюро, видимо, воспринимали его как мальчишку.
Официальные писатели были глубоко обижены тем, что им не достаются читательские симпатии. И еще и поэтому с удовольствием принимали участие в удушении идеологически невыдержанных талантов.
24 сентября 1967 года Твардовский записал впечатления от заседания секретариата Союза писателей, обсуждавшего Александра Солженицына:
«Они говорят те слова, которые гарантируют им личную безопасность, благополучие и преуспевание и в то же время восходящие к „решениям“, „документам“, „указаниям“ (последним), освобождая их лично от необходимости самим думать, принимать решения для себя, то есть они способны на любую гадость и подлость.
И когда они видят, что кто-то позволяет себе роскошь возражать этой высшей необходимости, это их раздражает: ты хочешь быть умнее, благороднее нас, а мы – дерьмо, пусть так, но погоди – сам никуда не денешься».
В высшем эшелоне власти шла борьба за Брежнева. Разные группы спешили завоевать его симпатию. Вокруг него роились откровенные сталинисты, которые требовали покончить с хрущевскими нападками на великого вождя.
20 декабря 1962 года, при Хрущеве, три отдела – пропаганды и агитации по союзным республикам; науки, высших учебных заведений и школ; культуры – объединили в единый идеологический отдел ЦК КПСС. При Брежневе его вновь разделили на три:
отдел науки и учебных заведений;
отдел культуры, который ведал художественной литературой, театром, музыкой и изобразительным искусством;
отдел пропаганды, который руководил средствами массовой информации, занимался политической учебой, устной агитацией, библиотеками, музеями, художественной самодеятельностью, физкультурой и спортом, курировал ТАСС, АПН, управление по охране тайны в печати (цензура) и Совет по делам религии.
Подобрать руководителя отдела пропаганды оказалось сложным делом. Сначала им назначили Владимира Ильича Степакова, который год работал в «Известиях» и вернулся в аппарат ЦК. Он не скрывал своей любви к Сталину.
О том, чем он занимался на новом посту, свидетельствует одна из записок, отправленных им секретарям ЦК. 5 июля 1968 года он жаловался на журнал «Спутник», издававшийся Агентством печати «Новости» с пропагандистскими целями на иностранных языках:
«Редакция журнала и правление АПН увлеклись занимательностью, внешней стороной издания в ущерб его идейному содержанию. Об этом свидетельствуют статьи о лунатизме, о конкурсе джаза, о собаках, о бесплодии, обилие фотографий церквей, соборов…
Редакция пытается потакать вкусам зарубежного обывателя. Так, в номере третьем (июнь 1968 года) на английском языке помещено цветное фото обнаженной девушки, иллюстрирующей пространную статью о женской красоте…
Поместив в номере первом статью из газеты «Правда» о жизни ивановских ткачих, редакция дала сноску «Пара самых дорогих импортных ботинок стоит 40 рублей». Читатель журнала, сопоставив данные статьи с этой сноской, может прийти к выводу, что в семье из пяти человек, получающей 222 рубля в месяц, доход одного человека равен фактически стоимости одной пары обуви…
В редакции слаба партийная прослойка: из 55 человек членов партии – 14…»
В начале 1970 года Степакова отправили послом в Югославию (а через восемь лет – на пенсию).
Заведующего долго не было. Отделом руководил первый заместитель Александр Николаевич Яковлев. Он был опытнейшим аппаратчиком, умелым царедворцем, хотел сделать большую карьеру, но от товарищей по ЦК его отличали природная мудрость, крестьянский здравый смысл и трагический опыт фронтовика. Он сам как-то заметил:
– Отказывать я не умею. Мне всегда хотелось помочь людям. Нередко меня обманывали, а я продолжал верить в совесть.
Людей, воевавших на передовой, смотревших в глаза смерти, в аппарате ЦК было немного. А для Яковлева взрослая жизнь началась в 1941-м, когда сразу после школы он отправился на фронт. Его зачислили курсантом Второго ленинградского стрелково-пулеметного училища, уже эвакуированного из Ленинграда. Ускоренный выпуск, звание лейтенанта – и в начале 1942-гоего отправили на Волховский фронт командовать взводом.
«Помню свой последний бой, – вспоминал Яковлев. – Надо было сделать „дырку“ в обороне немцев. Подтянули артиллеристов, минометную батарею. И вдруг ранним утром от земли стал отрываться туман. Мы сказали координатору операции – майору, что надо сейчас атаковать, иначе хана. Он обложил нас матом, сказал, что будет действовать так, как было утверждено.
Пошли в атаку. Больше половины людей погибли. Меня тяжело ранило. Получил четыре пули. Три в ногу с раздроблением кости, одну в грудь, прошла рядом с сердцем. Два осколка до сих пор в легких и в ноге. Врачи говорят – закапсулировались…
Еще в полевом госпитале я подписал согласие на ампутацию левой ноги от тазобедренного сустава, поскольку у меня началась гангрена, нога посинела. Врачи сказали, что другого выхода нет, я равнодушно внимал всему, да и редко бывал в памяти.
Ногу мне спас руководитель медицинской комиссии, посетившей госпиталь как раз в момент, когда я был уже на операционном столе. Старший стал смотреть историю болезни, спросил: «Сколько лет?» – «Девятнадцать», – отвечаю. Говорит: «Танцевать надо». Я вижу, ему начали лить воду на руки, а мне на нос накинули марлю…»
За свой последний бой старший лейтенант Яковлев получил орден Боевого Красного Знамени, инвалидность и на костылях вернулся в родную деревню. Ему предлагали заведовать кадрами на ткацкой фабрике или спиртоводочном заводе. На фабрике давали дополнительный паек, на заводе – корм для коровы. Но отец, тоже раненый и лежавший в госпитале, прислал письмо: пусть сын, как ни трудно, идет учиться. Александр Николаевич поступил в Ярославский педагогический институт. Оттуда его взяли инструктором в обком партии.
В 1953 году из обкома Яковлева забрали в Москву, в ЦК, где он успешно продвигался по служебной лестнице, сначала в отделе науки, потом в агитпропе. Когда Степаков ушел и Яковлев фактически возглавил отдел пропаганды, ему позвонил помощник генерального секретаря Цуканов:
– Ну, как теперь будем показывать деятельность Леонида Ильича?
Яковлев осторожно ответил:
– В соответствии с решениями ЦК.
– Ах, вот как, ну-ну.
В голосе брежневского помощника звучало разочарование. Он рассчитывал на больший энтузиазм при выполнении главной задачи пропагандистского аппарата.
Александр Николаевич был лишен догматизма и начетничества. Возглавляя отдел пропаганды, прекрасно понимал, что происходит в стране. Он говорил секретарю ЦК компартии Украины Федору Овчаренко (тот записал слова московского начальника в дневник):
«У нас созданы условия для безнравственных поступков. В соцсоревновании много показухи. Надо начинать с партии (взятки, пьянки, балы). Воспитывается цинизм, а это признак разложения партии».
15 февраля 1972 года в популярнейшей тогда «Литературной газете» появилась статья Яковлева под названием «Против антиисторизма». Две полосы текста стоили ему карьеры. А ведь поначалу газета «Правда», главный партийный орган, поддержала статью Яковлева.
Но потом в политбюро началась невидимая миру схватка.
Демичев обреченно сказал:
– Мы еще хлебнем горя с этой статьей.
В марте 1973 года Яковлева положили в больницу на улице Грановского. В апреле сняли с должности и на десять лет отправили в приятную, комфортную, но ссылку – послом в Канаду. Что же такого крамольного написал в 1972 году Яковлев, что и ему и по сей день поминают эту статью?
К концу 1960-х годов партийный аппарат утратил контроль над духовной жизнью общества. Вера в коммунизм даже в самом аппарате сохранилась лишь в форме ритуальных заклинаний. В правящей элите появились две группы.
Особым влиянием пользовались те, кто считал, что лучшие годы страны пришлись на сталинское правление, когда Советский Союз стал великой державой. Сталин – выдающийся государственник, который противостоял всему иностранному. Поэтому нужно возвращаться к его политике и к его методам – никаких послаблений внутри страны и никакой разрядки в международных отношениях.
Поклонники вождя оправдывали репрессии, считая, что Сталин уничтожал врагов государства, хотя в реальности главной жертвой большого террора стало крестьянство.
Рядом со сталинистами появилась и окрепла другая группа, которую в документах КГБ именовали русской партией или «русистами». Они считали, что в Советском Союзе в угоду другим национальностям сознательно ущемляются права русских.
В этой группе были люди, искренне переживавшие за Россию, писатели и художники, выступавшие против запретов в изучении истории и культуры. Но тон задавали партийные и комсомольские функционеры, считавшие себя обделенными должностями.
К началу 1970-х в русской партии выделились последовательные антикоммунисты, утверждавшие, что Октябрьскую, да и Февральскую революцию устроило мировое еврейство, чтобы уничтожить Россию и русскую культуру.
Для этих людей Александр Солженицын был врагом России и агентом ЦРУ, а председатель КГБ Андропов – сионистом. Они откровенно говорили, что нужно вернуться назад, что стране нужна монархия. И эти речи произносились в присутствии партийных секретарей и офицеров госбезопасности.
Казалось бы, это были идеологические противники. Одни ратовали за советскую власть, другие выступали против. Но нашлась общая платформа – ненависть к Западу, либерализму, демократии, презрительно-покровительственное отношение к другим народам Советского Союза И конечно же антисемитизм.
По этим настроениям ударил в своей статье Александр Яковлев. Он выражал мнение той здравомыслящей части аппарата, которая боялась откровенного национализма, понимая, как опасно поощрять подобные настроения в многонациональном Советском Союзе. И верно: откровенный национализм в конце концов разрушил Советский Союз.
В других республиках внимательно следили за тем, что происходит в Москве. Если одним можно прославлять величие своего народа, своего языка и своей культуры, то и другие не отстанут.
В Казахстане в издательстве «Жазушы» вышла книга Олжаса Сулейменова «Аз и я». В России книгу сочли националистической, антирусской, говорили, что автор искажает историческую правду и глумится над «Словом о полку Игореве».
Требовали изъять книгу и наказать автора.
Суслов пригласил к себе первого секретаря ЦК компартии казахстана Кунаева и завел разговор о книге Сулейменова.
Вечно хмурый Суслов сказал:
– Димаш Ахмедович, у вас в республике вышла книга с явной антирусской и националистической направленностью.
– Я читал эту книгу, – начал Кунаев, – и не вижу…
Но Суслов не дал ему договорить:
– Слушайте дальше. В книге искажены исторические факты, автор глумится над великом памятником – «Словом о полку Игореве». Министерство обороны изъяло книгу из всех военных библиотек. И правильно, я думаю, поступило. Разберитесь с книгой, автором и как следует накажите виновных! Чтобы неповадно было.
Кунаев стал возражать. Но Суслов не желал слушать.
– Здесь справки отделов ЦК, – он показал на толстую папку, – письма ученых, рецензии…
Кунаев пошел к Брежневу. Сначала обсудил другие дела, потом осторожно заговорил о книге Сулейменова:
– Напрасно критикуют талантливого писателя. Тут какая-то ревность, выяснение отношений между писателями.
Если бы Сулейменов жил в Москве, отношение к нему было бы другим, но книга, изданная в Алма-Ате, Брежнева не беспокоила. Значительно важнее было не обижать большую республику и близкого друга. Тем более что Кунаев брал ответственность на себя. Леонид Ильич махнул рукой:
– Разбирайтесь сами.
Слова генерального секретаря лишали Суслова возможности что-либо предпринять. Вопрос был передан на рассмотрение республиканского ЦК. Кунаев сделал все умело. Он провел заседание бюро, на котором кого-то критиковали, кому-то поставили на вид, а самому Олжасу Сулейменову Кунаев мягко сказал:
– Мы ждем от тебя новых стихов и новых поэм. Через полгода Сулейменова демонстративно избрали членом республиканского ЦК. У Кунаева в республике была своя, условно говоря, казахская партия, которая считала, что казахов ущемляют и недооценивают, что русские не по праву занимают руководящие посты в Казахстане…
Положение Александра Яковлева было трудным. Он не был брежневским человеком. Ходили слухи о том, что Яковлев входил в группу своего тезки Шелепина. Говорили, что, если бы к власти пришел Шелепин, Яковлева ждал бы высокий пост. Так или иначе, но Брежнев к Яковлеву относился с прохладцей. Это тоже имело значение, когда разгорелся скандал после публикации знаменитой статьи в «Литературной газете».
Статья Яковлева была ортодоксально-партийной. Он обвинял представителей «русской партии» в отступлении от классовых позиций, от партийных взглядов, в идеализации дореволюционной России. Поэтому его поддержал сталинский соратник Вячеслав Михайлович Молотов. Встретив его в санатории, сказал:
– Статья верная, нужная, Владимир Ильич часто предупреждал нас об опасности шовинизма и национализма.
Но Яковлеву не простили слов об опасности великодержавного шовинизма. Обратим на это внимание. Выразитель партийных взглядов стал внутри партии мишенью хорошо организованной атаки. Это свидетельство того, какие настроения господствовали уже тогда среди партийного руководства. Они сыграли большую роль в разрушении Советского Союза как социалистического и многонационального государства.
Против Яковлева были мобилизованы все, кто поддерживал так называемую русскую партию, в том числе влиятельные члены политбюро и сотрудники аппарата. Обратились к Шолохову, чтобы он написал в ЦК, будто Яковлев обидел честных патриотов.
Позиция Александра Николаевича Яковлева полностью соответствовала партийной линии. Но Суслову не понравилась самостоятельность его подчиненного. Кто ему поручал писать статью? Зачем он устроил ненужную полемику? Превыше всего ценились осторожность и умение вообще не занимать никакой позиции.
Яковлева послали в Канаду.
Национальным вопросом в стране занимался один только Комитет госбезопасности.
23 октября 1981 года Андропов отправил в ЦК справку «о негативных проявлениях среди бойцов комсомольско-молодежных отрядов», составленную в Пятом (борьба с идеологическими диверсиями) управлении КГБ по материалам, полученным из Тюменской области. Справку, которая свидетельствовала о том, как легко в Советском Союзе вспыхивали конфликты на национальной почве, подписал начальник Пятого управления Филипп Бобков:
«В настоящее время на строительстве важнейших объектов нефтегазовой промышленности в Тюменской области в составе шести комсомольско-молодежных строительных отрядов, сформированных в Закавказье, Средней Азии и других районах страны, находятся более семи тысяч молодых рабочих.
В течение последних двух лет среди бойцов этих отрядов имели место негативные проявления. Так, в 1979 году произошли массовые драки между бойцами отряда имени 25-летия Целины, прибывшими из Грузии, и местными строителями нефтехимического комбината; в поселке Локосово Сургутского района между бойцами из Литвы и местными жителями; в поселке Уренгой Пуровского района между группой местной рабочей молодежи и комсомольцами из Азербайджана.
В 1980 году в г. Нижневартовске во время драки между бойцами отряда «Молодогвардеец» убит комсомолец Беспалов. В 1981 году в г. Тобольске произошла массовая драка между бойцами отрядов, прибывших из Армении и Азербайджана. Как правило, указанные инциденты возникали из хулиганских побуждений, на почве употребления спиртных напитков и наркотиков, но затем приобретали националистический характер…
В период с апреля 1980 года по апрель 1981 года в результате увольнений за групповые отказы от работы, нарушения трудовой дисциплины и пьянство только на строительстве Тобольского нефтехимического комплекса из 583 бойцов отряда имени 25-летия Целины осталось 182, а в отряде «Молодогвардеец» из 300 осталось 154…»
Записка не имела никаких последствий. Никто даже не хотел обсуждать эти темы. Советская власть, которая сама себя убеждала, что она служит народу, опасалась открытых действий. Ей хотелось, чтобы люди постоянно одобряли ее политику, поэтому крайне болезненно воспринимала любые проявления протеста. Ни в коем случаи нельзя было допустить предания их гласности. Потом, в перестроечные годы, люди поражались: откуда взялись все эти национальные проблемы?
В июле 1974 года первым заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС утвердили Георгия Лукича Смирнова, человека спокойного, разумного и осторожного. Заведующего по-прежнему не было. Когда Смирнов спросил, когда появится руководитель отдела, в ответ услышал:
– Зачем тебе хочется дурака на шею сажать? Работаешь и работай!
Но вскоре Смирнов тяжело заболел. В мае 1976 года завотделом назначили Евгения Михайловича Тяжельникова, который немалую часть жизни провел в комсомоле и даже пятидесятилетний юбилей встретил на посту первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Пятидесятилетний человек во главе молодежного объединения – это само по себе было абсурдно, но партийное руководство не смущало. Семидесятилетние члены политбюро, видимо, воспринимали его как мальчишку.