Страница:
На втором этаже размещали гостей. Помимо спален были и небольшие рабочие кабинеты – для тех, кто писал Брежневу речи. Рядом обитали машинистки и стенографистки. На первом этаже – канцелярия, машбюро и комната стенографисток, кинозал, бильярдная, столовая.
К зданию пристроили зимний сад, где в центре стоял большой стол, за ним и совещались.
Кроме того, построили отдельный банкетный зал, который именовался «шалашом», поскольку внешне он напоминал это сооружение. Сделали вертолетную площадку, вырыли пруд, куда запустили форель, разбили парк и розарий.
«Иногда Леонид Ильич появлялся на фиолетовом „роллс-ройсе“, подаренном королевой Великобритании Елизаветой II, – вспоминал главный редактор „Правды“ Виктор Григорьевич Афанасьев. – Ох, уж этот фиолетовый „роллс-ройс“! Генсек предпочитал водить его сам. Ездил он лихо и бесстрашно, на большой скорости – любил риск.
С этим «роллс-ройсом» связана одна забавная история, о которой Леонид Ильич часто рассказывал сам. Ехал он из Москвы в Завидово, охрана далеко впереди и сзади. Где-то на половине дороги увидел двух женщин с авоськами. Они проголосовали. Генеральный посадил их в машину и довез до места назначения, благо было по пути. Женщины, не признав Ильича, сунули в лапу шоферу трешку. Он, улыбнувшись, спокойно положил трояк в карман и поехал дальше…»
В субботу происходило обсуждение текста. Каждый читал свою часть. Брежнев слушал и говорил: это хорошо, а это надо доработать, а это переписать заново.
Когда он читал текст, то ставил на полях слева пометку синим карандашом – без замечаний и комментариев.
Виктор Афанасьев вспоминал:
«Сначала мы гадали: что бы это значило? А после обнаруживали, что в отмеченном абзаце есть неточность. Вот так мы убедились, что наш генсек не так уж туп, как некоторые его представляли. Да, писать он сам не мог, и редактор из него никудышный, но элементарное чутье безошибочно подсказывало ему, что хорошо и что плохо».
«Коробили известная вульгарность поведения, фамильярность в отношениях со стенографистками и машинистками, привычка регулярно заставлять всех подолгу, не один десяток минут, ждать его к завтраку, – рассказывал Карен Брутенц. – Не красило Леонида Ильича и вялое участие в работе над текстом. Он не подпитывал этот процесс, не служил источником идей, лишь давал понять, что для него неприемлемо.
Зато Леонид Ильич, как выяснилось, хорошо, значительно лучше многих, чувствовал устную речь, ее особенности и точно реагировал на то, что выпадало из стиля. Опытный пропагандист и политработник, Брежнев привык говорить с людьми, с массой и чувствовал, что именно он должен произнести. Возможно, поэтому он и предпочитал знакомиться с материалом необычным способом – через читку вслух.
Он прорабатывал про себя каждое слово, взвешивал его смысловую нагрузку и эмоциональное воздействие, демонстрируя острую политическую интуицию».
Леонид Ильич, вспоминал Брутенц, обращался ко всем на «ты» (за исключением Бориса Николаевича Пономарева, которого называл по отчеству и на «вы», что отнюдь не было проявлением особой благосклонности) и по имени – стремился показать, что все вроде равноправны. Однако к помощникам Леонида Ильича это не относилось. Они боялись генерального секретаря.
В ту пору Брежнев еще был в приличной форме.
«Тем не менее уже стали весьма заметными зацикленность на здоровье и явное нежелание заниматься делами, – писал Брутенц. – Часто по утрам, за завтраком, Брежнев со вкусом рассказывал, как поплавал, каким было кровяное давление до и после этой процедуры, и с недовольством, а иногда и с гневом реагировал на попытки своих помощников, – у которых, как я понял, других возможностей повидать босса было немного, – заговорить о делах.
Отличался этим главным образом Александров. Блатов являлся человеком гораздо более спокойным и, я бы даже сказал, вялым. Цуканов же, в то время по каким-то причинам впавший в немилость, неизменно хранил молчание».
По субботам вечером устраивалась охота на кабанов. Охотились с помоста. Охота была настоящей страстью, от которой Леонид Ильич не отказался даже на склоне лет.
Будущий председатель КГБ, а тогда заведующий венгерским сектором отдела ЦК по социалистическим странам Владимир Александрович Крючков в конце февраля 1965 года сопровождал Брежнева и Подгорного в Будапешт.
Они хотели наладить личные отношения с венгерским руководителем Яношем Кадаром, который очень симпатизировал Хрущеву и после его отставки продолжал оказывать ему знаки внимания: посылал то вино, то фрукты. В социалистическом лагере это не было принято: раз руководитель отправлен в отставку, значит, его больше не существует. Брежнев решил, что пора проявить инициативу и подружиться с Кадаром.
После переговоров Кадар, зная главную страсть советских руководителей, предложил поохотиться на фазанов. Сели в поезд и отправились на юг страны. В вагоне Кадар пытался продолжить беседу, но она не получалась. Не имея под рукой подготовленных материалов, Брежнев растерялся. Кадар, видимо, всё понял и отступился. Тогда Подгорный перешел на охотничьи истории и с величайшим удовольствием четыре часа травил байки…
«Егеря начали выгонять фазанов, – описывал Крючков охоту, – которые буквально сотнями стали вылетать из зарослей. Многие из них тут же падали камнем, сраженные меткими выстрелами.
Кадар и его товарищи стреляли редко, больше просто наблюдали, обмениваясь между собой впечатлениями. Брежнев же палил вовсю! С ним рядом находился порученец для того, чтобы перезаряжать ему ружье.
Леонид Ильич, отстрелявшись в очередной раз, не глядя протягивал пустое, еще дымящееся ружье порученцу и принимал от него новое, уже заряженное. А бедные фазаны, которых до этого прикармливали несколько дней, все продолжали волнами лететь в сторону охотников.
Эта бойня, которая и по сей день стоит у меня перед глазами, прекратилась лишь с наступлением темноты».
На обратном пути Янош Кадар опять завел разговор на серьезные темы.
«Брежнев не спорил, – отметил Крючков, – хотя конкретных ответов не давал, отделывался обещаниями вернуться к этим вопросам в будущем. Мысль его, по-моему, все еще вертелась вокруг недавней охоты, приятные впечатления от которой он не хотел портить никакими серьезными разговорами».
В Завидове кабанов неделю в одно и то же время прикармливали картошкой. Они привыкали и подходили к помосту на двадцать пять – тридцать метров. Так что промахнуться было невозможно. Но старший егерь на всякий случай стрелял одновременно с Брежневым. Так что без добычи не возвращались. Такой метод охоты вызывал насмешки, кто-то с издевкой говорил, что проще прогуляться на колхозную свиноферму и подстрелить пару свиней. Иногда на охоте случались опасные ситуации, когда раненый кабан бросался на охотников. Но рядом были егерь и личная охрана генерального. Добивать кабанов на всякий случай ходили с автоматами.
К зданию пристроили зимний сад, где в центре стоял большой стол, за ним и совещались.
Кроме того, построили отдельный банкетный зал, который именовался «шалашом», поскольку внешне он напоминал это сооружение. Сделали вертолетную площадку, вырыли пруд, куда запустили форель, разбили парк и розарий.
«Иногда Леонид Ильич появлялся на фиолетовом „роллс-ройсе“, подаренном королевой Великобритании Елизаветой II, – вспоминал главный редактор „Правды“ Виктор Григорьевич Афанасьев. – Ох, уж этот фиолетовый „роллс-ройс“! Генсек предпочитал водить его сам. Ездил он лихо и бесстрашно, на большой скорости – любил риск.
С этим «роллс-ройсом» связана одна забавная история, о которой Леонид Ильич часто рассказывал сам. Ехал он из Москвы в Завидово, охрана далеко впереди и сзади. Где-то на половине дороги увидел двух женщин с авоськами. Они проголосовали. Генеральный посадил их в машину и довез до места назначения, благо было по пути. Женщины, не признав Ильича, сунули в лапу шоферу трешку. Он, улыбнувшись, спокойно положил трояк в карман и поехал дальше…»
В субботу происходило обсуждение текста. Каждый читал свою часть. Брежнев слушал и говорил: это хорошо, а это надо доработать, а это переписать заново.
Когда он читал текст, то ставил на полях слева пометку синим карандашом – без замечаний и комментариев.
Виктор Афанасьев вспоминал:
«Сначала мы гадали: что бы это значило? А после обнаруживали, что в отмеченном абзаце есть неточность. Вот так мы убедились, что наш генсек не так уж туп, как некоторые его представляли. Да, писать он сам не мог, и редактор из него никудышный, но элементарное чутье безошибочно подсказывало ему, что хорошо и что плохо».
«Коробили известная вульгарность поведения, фамильярность в отношениях со стенографистками и машинистками, привычка регулярно заставлять всех подолгу, не один десяток минут, ждать его к завтраку, – рассказывал Карен Брутенц. – Не красило Леонида Ильича и вялое участие в работе над текстом. Он не подпитывал этот процесс, не служил источником идей, лишь давал понять, что для него неприемлемо.
Зато Леонид Ильич, как выяснилось, хорошо, значительно лучше многих, чувствовал устную речь, ее особенности и точно реагировал на то, что выпадало из стиля. Опытный пропагандист и политработник, Брежнев привык говорить с людьми, с массой и чувствовал, что именно он должен произнести. Возможно, поэтому он и предпочитал знакомиться с материалом необычным способом – через читку вслух.
Он прорабатывал про себя каждое слово, взвешивал его смысловую нагрузку и эмоциональное воздействие, демонстрируя острую политическую интуицию».
Леонид Ильич, вспоминал Брутенц, обращался ко всем на «ты» (за исключением Бориса Николаевича Пономарева, которого называл по отчеству и на «вы», что отнюдь не было проявлением особой благосклонности) и по имени – стремился показать, что все вроде равноправны. Однако к помощникам Леонида Ильича это не относилось. Они боялись генерального секретаря.
В ту пору Брежнев еще был в приличной форме.
«Тем не менее уже стали весьма заметными зацикленность на здоровье и явное нежелание заниматься делами, – писал Брутенц. – Часто по утрам, за завтраком, Брежнев со вкусом рассказывал, как поплавал, каким было кровяное давление до и после этой процедуры, и с недовольством, а иногда и с гневом реагировал на попытки своих помощников, – у которых, как я понял, других возможностей повидать босса было немного, – заговорить о делах.
Отличался этим главным образом Александров. Блатов являлся человеком гораздо более спокойным и, я бы даже сказал, вялым. Цуканов же, в то время по каким-то причинам впавший в немилость, неизменно хранил молчание».
По субботам вечером устраивалась охота на кабанов. Охотились с помоста. Охота была настоящей страстью, от которой Леонид Ильич не отказался даже на склоне лет.
Будущий председатель КГБ, а тогда заведующий венгерским сектором отдела ЦК по социалистическим странам Владимир Александрович Крючков в конце февраля 1965 года сопровождал Брежнева и Подгорного в Будапешт.
Они хотели наладить личные отношения с венгерским руководителем Яношем Кадаром, который очень симпатизировал Хрущеву и после его отставки продолжал оказывать ему знаки внимания: посылал то вино, то фрукты. В социалистическом лагере это не было принято: раз руководитель отправлен в отставку, значит, его больше не существует. Брежнев решил, что пора проявить инициативу и подружиться с Кадаром.
После переговоров Кадар, зная главную страсть советских руководителей, предложил поохотиться на фазанов. Сели в поезд и отправились на юг страны. В вагоне Кадар пытался продолжить беседу, но она не получалась. Не имея под рукой подготовленных материалов, Брежнев растерялся. Кадар, видимо, всё понял и отступился. Тогда Подгорный перешел на охотничьи истории и с величайшим удовольствием четыре часа травил байки…
«Егеря начали выгонять фазанов, – описывал Крючков охоту, – которые буквально сотнями стали вылетать из зарослей. Многие из них тут же падали камнем, сраженные меткими выстрелами.
Кадар и его товарищи стреляли редко, больше просто наблюдали, обмениваясь между собой впечатлениями. Брежнев же палил вовсю! С ним рядом находился порученец для того, чтобы перезаряжать ему ружье.
Леонид Ильич, отстрелявшись в очередной раз, не глядя протягивал пустое, еще дымящееся ружье порученцу и принимал от него новое, уже заряженное. А бедные фазаны, которых до этого прикармливали несколько дней, все продолжали волнами лететь в сторону охотников.
Эта бойня, которая и по сей день стоит у меня перед глазами, прекратилась лишь с наступлением темноты».
На обратном пути Янош Кадар опять завел разговор на серьезные темы.
«Брежнев не спорил, – отметил Крючков, – хотя конкретных ответов не давал, отделывался обещаниями вернуться к этим вопросам в будущем. Мысль его, по-моему, все еще вертелась вокруг недавней охоты, приятные впечатления от которой он не хотел портить никакими серьезными разговорами».
В Завидове кабанов неделю в одно и то же время прикармливали картошкой. Они привыкали и подходили к помосту на двадцать пять – тридцать метров. Так что промахнуться было невозможно. Но старший егерь на всякий случай стрелял одновременно с Брежневым. Так что без добычи не возвращались. Такой метод охоты вызывал насмешки, кто-то с издевкой говорил, что проще прогуляться на колхозную свиноферму и подстрелить пару свиней. Иногда на охоте случались опасные ситуации, когда раненый кабан бросался на охотников. Но рядом были егерь и личная охрана генерального. Добивать кабанов на всякий случай ходили с автоматами.
За охотничьим оружием Брежнева ухаживали личные охранники – четыре человека.
В минуту откровенности Леонид Ильич сказал Александрову-Агентову:
– Знаешь, Андрей, все-таки, оценивая пройденный путь, я прихожу к выводу, что лучший пост из тех, что мне пришлось занимать, – это пост секретаря обкома партии. И сделать можно больше, и в то же время сам видишь реальную обстановку и результаты своей работы. Можешь регулярно бывать на заводах, в полях, общаться со многими людьми, чувствовать их настроение. А здесь, в Кремле, сидишь и видишь мир сквозь бумаги, которые кладут на стол.
Он так и не стал крупным политиком. Он не был рожден для государственной деятельности и не обладал качествами, необходимыми для руководителя страны. И сам понимал свой уровень областного руководителя. Поэтому был крайне осторожен, нуждался в советах и постоянно колебался. Важнейшей задачей было завоевание и удержание власти. Вот этим искусством он владел.
В начале 1970-х Брежнев, почувствовав себя достаточно уверенно, начал менять партийное руководство на местах.
Настала очередь первого секретаря ЦК компартии Грузии Василия Павловича Мжаванадзе. Хрущев его ценил – даже в 1963 году хотел его перевести в Москву и сделать секретарем ЦК КПСС, курирующим Вооруженные силы, но Мжаванадзе попросил оставить его в Тбилиси.
Желание сменить первого секретаря в Грузии созревало у Брежнева постепенно.
Василий Павлович Мжаванадзе родился в Кутаиси, но в двадцать два года уехал из Грузии, потому что пошел служить в армию. Вернулся он на родину только через тридцать лет.
Мжаванадзе стал профессиональным армейским политработником, в 1937 году окончил Ленинградскую военно-политическую академию, был членом военных советов разных армий, войну закончил в звании генерал-лейтенанта.
После войны служил в Харьковском, Киевском, Прикарпатском военных округах. В Киеве он и познакомился с Хрущевым, который после войны работал на Украине. Никита Сергеевич вспомнил о нем, когда после смерти Сталина и ареста Берии стали подыскивать первого секретаря для Грузии.
Хрущев не знал грузинские кадры, боялся, что там еще остались люди Берии. Ему нужен был человек, которому он мог доверять. Мжаванадзе, правда, не знал, что происходит в республике, не имел опыта хозяйственной работы. Но Хрущева его кандидатура устроила – надежный человек, грузин, а то, что давно утратил связи с республикой и чужой для местной элиты, так это только хорошо – будет ориентироваться на Москву.
Василий Павлович с годами ощутил себя полным хозяином в Грузии, что стало благодатной почвой для массовой коррупции в республиканском аппарате.
Забыв о том, что карьерой он целиком и полностью обязан Хрущеву, Василий Павлович в 1964 году принял деятельное участие в подготовке свержения своего благодетеля. Не только сам горячо поддержал идею убрать Хрущева, но и агитировал против него других видных партийных секретарей.
Теперь уже Брежнев был в долгу у Мжаванадзе, и это продлило его годы у власти.
В конце ноября 1970 года в Ереван – отметить пятидесятилетие образования Советской Армении – приехали все первые секретари национальных республик. Приехал и Брежнев. Вечером собрались вместе поужинать. Новый первый секретарь ЦК компартии Азербайджана Гейдар Алиев, произнося тост, сказал:
– Закавказские республики живут дружно, поддерживают друг друга. Наш аксакал Василий Павлович Мжаванадзе нас направляет, мы с ним советуемся по всем вопросам.
Слова об «аксакале» все восприняли как шутку – кроме Брежнева, который насторожился и завел разговор об опасности групповщины и национальной обособленности. Петр Шелест считал, что именно тогда Брежнев поставил в личном деле Мжаванадзе жирный минус.
Но дело, скорее, было в другом. Брежнев еще не болел, был бодр, хотел что-то сделать, а Мжаванадзе уже приближался к семидесятилетнему юбилею. Республике нужен был новый человек. Говорят, что министр внутренних дел Щелоков обратил внимание генерального секретаря на подающего надежды республиканского министра Эдуарда Амвросиевича Шеварднадзе.
Сам Шеварднадзе считает, что его имя Брежневу назвал тот же Гейдар Алиев, первый секретарь ЦК компартии Азербайджана, а до того председатель республиканского КГБ. К Алиеву в те годы в Москве относились с особым уважением.
Когда Брежнев в июле 1969 года сделал его первым секретарем, Алиев провел массовую чистку кадров, снял с работы около двух тысяч чиновников. Часть из них была арестована, в доход государства поступило немало конфискованных ценностей. В частности, был арестован весь состав инспекции республиканского Министерства торговли – двадцать четыре человека. Следствие вел КГБ Азербайджана.
В Баку со всей страны ездили группы партийных работников изучать опыт. Они возвращались приятно удивленные, рассказывали, как Алиев умело борется с коррупцией. Поражались тому, что он сделал прозрачным процесс сдачи экзаменов в высшие учебные заведения, куда раньше поступали за взятки.
Правда, со временем станет ясно, что масштабы коррупции в республике не уменьшились. При Алиеве, по существу, произошла смена республиканских элит. Важнейшие должности достались другому клану. А новое руководство, приведенное им к власти, желало так же наслаждаться жизнью, как и прежнее.
Бывший заведующий идеологическим отделом ЦК компартии Азербайджана Расим Агаев и политолог Зардушт Ализаде пишут:
«Масштабы приписок в хлопководстве, виноделии и мелиорации были огромны, возможно, они не имели прецедента в истории советской экономики.
Согласно официальной статистике, Азербайджан возделывал хлопок в таких количествах, как если бы им была засеяна вся территория республики, включая леса, горы, водоемы. Совершенно непонятно в таком случае, откуда берутся миллионы тонн винограда, урожаи зерновых и бахчевых культур… Эта грандиозная афера так и не была до конца расследована, ибо механизм контролировался высшей партийной властью, в прямых интересах которой она осуществлялась…
Другой классический пример советского очковтирательства, с помощью которого из казны выкачивались огромные суммы, образующие теневой капитал, – мелиоративные работы в Азербайджане. Эксперты подсчитали, что объем реализованных мелиоративных работ позволял двенадцать раз обработать всю территорию республики».
Виктор Михайлович Мироненко, в те годы видный работник союзного комитета народного контроля, рассказывал мне, как, приехав в республику с проверкой, был поражен:
– В магазинах, в государственной торговле, все было, как на рынке, – продавцы самостоятельно устанавливали цены, покупатели с ними торговались. Продавец вел себя так, словно магазин ему принадлежал, а не государству…
Но в Москве считали, что Гейдар Алиев на редкость успешно руководит республикой. От Шеварднадзе ждали того же. Решение сделать министра внутренних дел первым секретарем ЦК компартии Грузии далось Брежневу нелегко. Но Эдуард Амвросиевич с первого взгляда внушал симпатию. Его энергия рождала уверенность, что он способен справиться с любым делом.
Смену руководства в республике провели по всем правилам. В 1972 году парторганизация Грузии была подвергнута серьезной критике. Шеварднадзе избрали первым секретарем Тбилисского горкома. Затем Василия Павловича Мжаванадзе отправили на пенсию, и в конце того же 1972 года Эдуарда Амвросиевича сделали первым секретарем ЦК компартии Грузии. Ему было всего сорок четыре года.
Шеварднадзе стал первым секретарем сразу после партийного съезда, поэтому положенного ему членства в ЦК КПСС пришлось ждать четыре года – только в 1976 году, на XXУ съезде, его избрали членом ЦК.
Его авторитет вырос после того, как ему удалось предотвратить волнения у себя в республике. Все началось с того, что в 1977 году была принята новая конституция СССР.
Работа над ней началась еще в 1961 году. Руководителем рабочей группы стал тогдашний секретарь по идеологии Леонид Федорович Ильичев. Рабочая группа работала до осени 1964 года, в основном на бывшей даче Горького Горки-10.
25 апреля 1962 года Хрущев на сессии Верховного Совета сказал, что конституция 1936 года устарела. На сессии утвердили конституционную комиссию под руководством самого Хрущева. Никита Сергеевич предполагал предоставить большие права союзным республикам, закрепить важные демократические начала, в том числе ввести в практику референдумы (общесоюзные, республиканские и местные), ограничить срок пребывания чиновников на высших постах, чаще собирать сессии Верховного Совета, сделать его комиссии постоянно действующими, а членов комиссии – освободить от иной работы, то есть превратить в настоящих парламентариев.
Хрущев намеревался закрепить в конституции права предприятий на самостоятельность и ввести принцип выборности руководителей предприятий, научных и культурных учреждений.
Обсуждались возможности введения суда присяжных, отмены паспортной системы. Хотели принять положение о том, что арестовать можно только с санкции суда, и закрепить пункт о судебном обжаловании незаконных действий органов государственной власти и чиновников.
После отставки Хрущева Леонида Федоровича Ильичева вернули в Министерство иностранных дел. Итоги работы над проектом конституции представили Брежневу. Он, по словам Георгия Смирнова, остался недоволен обилием вариантов: это мы, что ли, должны выбирать?
В конце 1960-х политбюро пришло к выводу, что новая конституция должна повторить сталинскую, достаточно небольших поправок. Потом все-таки решили доработать более основательно. Рабочей группой руководил Борис Пономарев, человек консервативный и опасавшийся новых веяний.
В новой конституции говорилось о построении в Советском Союзе «развитого социализма». Впервые включили в конституцию статью о роли КПСС как «ядра политической системы».
Реальная проблема возникла только с государственным языком. Такое понятие в новой конституции отсутствовало. Но существовало в конституциях Азербайджана, Армении и Грузии.
Секретари ЦК Пономарев, Черненко, Капитонов и Зимянин 23 декабря 1977 года информировали коллег:
«Нельзя исключать, что изъятие из конституций Закавказских республик, особенно Грузинской и Армянской ССР, статей о государственном языке, которые были в них с первых дней установления Советской власти, может вызвать негативное реагирование со стороны определенной части населения, а также на международной арене.
Настороженность в этом вопросе высказывали в беседах в ЦК КПСС и руководители данных республик».
К предупреждению в политбюро не прислушались.
Всем союзным республикам велено было принять новые конституции в соответствии с новым основным законом СССР. В реальной жизни это ничего не меняло и для всех республик было чисто формальным делом – кроме Грузии, Армении и Азербайджана.
В Москве закавказским республикам приказали подравняться под общий строй. Но попытка убрать упоминание о государственном языке как атрибуте самостоятельности вызвала массовое возмущение у молодежи. Грузинские студенты устроили демонстрацию, хотя понимали, что это может закончиться трагически.
Шеварднадзе пытался объясниться с Брежневым. Тот неохотно ответил: «…это идеологический вопрос» и переадресовал первого секретаря к Михаилу Андреевичу Суслову как главному идеологу партии. Догматик Суслов ничего не хотел слушать и твердил, что эта республиканская языковая аномалия противоречит марксизму.
14 апреля 1978 года, в день, когда депутатам республиканского Верховного Совета предстояло голосовать за новую конституцию, возле Дома правительства в Тбилиси собрались тысячи молодых людей. Причем в руководстве республики были люди, готовые для разгона недовольных применить силу, использовать армию.
Шеварднадзе еще раз позвонил Суслову, напомнил о кровопролитии 1956 года и просил доложить Брежневу, что ситуация в республике крайне серьезная и он как первый секретарь обязан предпринять всё необходимое для сохранения спокойствия. В общем, благодаря своей настойчивости и умению убеждать Шеварднадзе добился своего – грузинский язык остался государственным.
Он вышел к студентам, собравшимся у Дома правительства, и торжествующе сказал:
– Братья, всё будет так, как вы хотите!
Огромная площадь взорвалась восторгом. Шеварднадзе стал в республике героем.
Он сумел и успокоить молодежь, и сделать так, что вся Грузия была ему благодарна. При этом он не поссорился с Москвой. Более того, Брежнев оценил политическое искусство Шеварднадзе. И через полгода, в ноябре 1978 года, сделал его кандидатом в члены политбюро. Этого высокого партийного звания удостаивались далеко не все руководители республик.
На том же ноябрьском пленуме 1970 года секретарем ЦК КПСС был избран Михаил Сергеевич Горбачев. С Шеварднадзе они были немного знакомы с комсомольских времен. Когда Горбачев стал секретарем ЦК по сельскому хозяйству, познакомились ближе. Горбачев приезжал в Грузию, Шеварднадзе показывал, чего своим трудом может добиться крестьянин, если ему не мешать…
Брежнев определенно выделял Шеварднадзе из когорты республиканских секретарей, в 1981 году наградил его золотой звездой Героя Социалистического Труда. Он позволял Эдуарду Амвросиевичу то, что не дозволялось другим местным секретарям. Грузинской интеллигенции жилось легче, в республике было больше свободомыслия. Хотя с диссидентами здесь поступали так же жестко, как и везде, что Шеварднадзе припомнят, когда Грузия обретет самостоятельность.
Шеварднадзе, конечно, был мастер ладить с начальством. Он не забывал курить фимиам Брежневу. С восточным красноречием его молодых и талантливых помощников, сочинявших Эдуарду Амвросиевичу речи и статьи, мало кто мог соревноваться. На торжественном собрании в Тбилиси, посвященном тридцатилетию Победы, Шеварднадзе преподнес слушателям небольшой сюрприз:
– Не всем, вероятно, известно, что сам Леонид Ильич в 1942 году в течение месяца находился на лечении в Тбилиси, в военном госпитале. В личных беседах он не раз вспоминал, каким вниманием, какой трогательной заботой врачей, медицинского персонала он был окружен. Из госпиталя Леонид Ильич Брежнев вернулся на фронт, пройдя через всю войну до Парада Победы…
В 1981 году после XXУ1 съезда партии, вернувшись в Тбилиси, Шеварднадзе с воодушевлением делился своими впечатлениями с республиканским активом:
– В каждом положении и каждом выводе доклада Леонида Ильича Брежнева, в каждом его слове звучала ленинская деловитость, ленинская целеустремленность, ленинская объективность, самокритичность, подлинно ленинский, глубоко научный подход к анализу современности. На трибуне стоял Леонид Ильич Брежнев, такой близкий и родной каждому. И каждый видел, всем сердцем чувствовал, как он мыслил и творил на съезде…
Много раз в перестроечные годы Эдуарду Амвросиевичу припоминали эти пышные речи и едко спрашивали: когда же вы были искренни? Тогда, воспевая Брежнева, или сейчас, призывая к радикальным переменам?
Шеварднадзе отвечал, что это было лишь необходимым средством:
– Мы не выслуживались перед Москвой. Мы лишь хотели создать условия, чтобы лучше служить своему народу.
В недавние времена стали известны и другие его высказывания. На пленуме ЦК КПСС 23 июня 1980 года, где задним числом обсуждался вопрос о вводе войск в Афганистан, Шеварднадзе сказал, что «смелый, единственно верный, единственно мудрый шаг, предпринятый в отношении Афганистана, с удовлетворением был воспринят каждым советским человеком».
И на том пленуме Шеварднадзе не упустил случая вознести хвалу Леониду Ильичу:
– В сегодняшнем мире нет более авторитетного, более последовательного государственного деятеля, чем Леонид Ильич, которого глубоко уважают, которому верят. Будучи очевидцем титанической деятельности Леонида Ильича Брежнева, читая записи его бесед, фундаментальные труды, выступления по внешним и внутренним проблемам, испытываешь искреннюю радость и гордость от сознания того, что во главе партии и государства стоит человек, в котором органично сочетаются широчайшая эрудиция, ленинская принципиальность, пролетарская стойкость, революционная смелость, высокий гуманизм, редкая дипломатическая гибкость…
Сильная сторона Брежнева – умение проявить внимание к первым секретарям обкомов и крайкомов. Он не жалел времени на телефонные звонки. Один из секретарей, дежуривших в приемной генерального, Николай Алексеевич Дебилов рассказывал, как Брежнев частенько говорил:
– Что-то я давно с таким-то не разговаривал. Соедини. Первые секретари были одной из главных опор режима, потому Леонид Ильич старался с ними ладить. Первые секретари встречались в Москве на сессиях Верховного Совета и пленумах ЦК, общались в номерах гостиницы «Москва», собирались по группам, обсуждали ситуацию, помогали друг другу.
Первый секретарь обкома мог рассчитывать на особое внимание руководства партии. Приезжая в Москву, он стучался в самые высокие кабинеты и не знал отказа. Брежнев понимал, как важно первому секретарю обкома, вернувшись домой, со значением произнести: «Я разговаривал с генеральным. Леонид Ильич сказал мне…»
«Брежнев принимал „нашего брата“ охотно, нередко допоздна, до одиннадцати-двенадцати ночи, – вспоминал бывший первый секретарь Томского обкома Егор Кузьмич Лигачев. – Иногда принимал группами, тогда мы рассаживались в его кабинете, кто где мог, если не хватало мест – садились на подоконник. Я редко ходил на коллективный прием, там нельзя было поставить областные вопросы, а второй раз заходить как-то неудобно».
Томск давал военно-промышленному комплексу пятьдесят процентов оружейного плутония – начинки для ядерных ракет. Среди секретарей обкомов Егор Лигачев был фигурой заметной.
Генеральный секретарь всегда знакомился с новыми руководителями областей и краев. В 1966 году Леонид Ильич принял сразу двух кандидатов в первые секретари – Ивана Алексеевича Мозгового ЦК Украины прочил в первые секретари Ровненского обкома, а Якова Петровича Погребняка – в первые секретари Ивано-Франковского. Брежнев пребывал в прекрасном настроении, вспоминал о днях, проведенных в Закарпатье сразу после окончания войны. Поговорив с гостями, попросил Суслова зайти.
Когда тот появился, спросил:
– Ну, что делать, Михаил Андреевич?
В минуту откровенности Леонид Ильич сказал Александрову-Агентову:
– Знаешь, Андрей, все-таки, оценивая пройденный путь, я прихожу к выводу, что лучший пост из тех, что мне пришлось занимать, – это пост секретаря обкома партии. И сделать можно больше, и в то же время сам видишь реальную обстановку и результаты своей работы. Можешь регулярно бывать на заводах, в полях, общаться со многими людьми, чувствовать их настроение. А здесь, в Кремле, сидишь и видишь мир сквозь бумаги, которые кладут на стол.
Он так и не стал крупным политиком. Он не был рожден для государственной деятельности и не обладал качествами, необходимыми для руководителя страны. И сам понимал свой уровень областного руководителя. Поэтому был крайне осторожен, нуждался в советах и постоянно колебался. Важнейшей задачей было завоевание и удержание власти. Вот этим искусством он владел.
В начале 1970-х Брежнев, почувствовав себя достаточно уверенно, начал менять партийное руководство на местах.
Настала очередь первого секретаря ЦК компартии Грузии Василия Павловича Мжаванадзе. Хрущев его ценил – даже в 1963 году хотел его перевести в Москву и сделать секретарем ЦК КПСС, курирующим Вооруженные силы, но Мжаванадзе попросил оставить его в Тбилиси.
Желание сменить первого секретаря в Грузии созревало у Брежнева постепенно.
Василий Павлович Мжаванадзе родился в Кутаиси, но в двадцать два года уехал из Грузии, потому что пошел служить в армию. Вернулся он на родину только через тридцать лет.
Мжаванадзе стал профессиональным армейским политработником, в 1937 году окончил Ленинградскую военно-политическую академию, был членом военных советов разных армий, войну закончил в звании генерал-лейтенанта.
После войны служил в Харьковском, Киевском, Прикарпатском военных округах. В Киеве он и познакомился с Хрущевым, который после войны работал на Украине. Никита Сергеевич вспомнил о нем, когда после смерти Сталина и ареста Берии стали подыскивать первого секретаря для Грузии.
Хрущев не знал грузинские кадры, боялся, что там еще остались люди Берии. Ему нужен был человек, которому он мог доверять. Мжаванадзе, правда, не знал, что происходит в республике, не имел опыта хозяйственной работы. Но Хрущева его кандидатура устроила – надежный человек, грузин, а то, что давно утратил связи с республикой и чужой для местной элиты, так это только хорошо – будет ориентироваться на Москву.
Василий Павлович с годами ощутил себя полным хозяином в Грузии, что стало благодатной почвой для массовой коррупции в республиканском аппарате.
Забыв о том, что карьерой он целиком и полностью обязан Хрущеву, Василий Павлович в 1964 году принял деятельное участие в подготовке свержения своего благодетеля. Не только сам горячо поддержал идею убрать Хрущева, но и агитировал против него других видных партийных секретарей.
Теперь уже Брежнев был в долгу у Мжаванадзе, и это продлило его годы у власти.
В конце ноября 1970 года в Ереван – отметить пятидесятилетие образования Советской Армении – приехали все первые секретари национальных республик. Приехал и Брежнев. Вечером собрались вместе поужинать. Новый первый секретарь ЦК компартии Азербайджана Гейдар Алиев, произнося тост, сказал:
– Закавказские республики живут дружно, поддерживают друг друга. Наш аксакал Василий Павлович Мжаванадзе нас направляет, мы с ним советуемся по всем вопросам.
Слова об «аксакале» все восприняли как шутку – кроме Брежнева, который насторожился и завел разговор об опасности групповщины и национальной обособленности. Петр Шелест считал, что именно тогда Брежнев поставил в личном деле Мжаванадзе жирный минус.
Но дело, скорее, было в другом. Брежнев еще не болел, был бодр, хотел что-то сделать, а Мжаванадзе уже приближался к семидесятилетнему юбилею. Республике нужен был новый человек. Говорят, что министр внутренних дел Щелоков обратил внимание генерального секретаря на подающего надежды республиканского министра Эдуарда Амвросиевича Шеварднадзе.
Сам Шеварднадзе считает, что его имя Брежневу назвал тот же Гейдар Алиев, первый секретарь ЦК компартии Азербайджана, а до того председатель республиканского КГБ. К Алиеву в те годы в Москве относились с особым уважением.
Когда Брежнев в июле 1969 года сделал его первым секретарем, Алиев провел массовую чистку кадров, снял с работы около двух тысяч чиновников. Часть из них была арестована, в доход государства поступило немало конфискованных ценностей. В частности, был арестован весь состав инспекции республиканского Министерства торговли – двадцать четыре человека. Следствие вел КГБ Азербайджана.
В Баку со всей страны ездили группы партийных работников изучать опыт. Они возвращались приятно удивленные, рассказывали, как Алиев умело борется с коррупцией. Поражались тому, что он сделал прозрачным процесс сдачи экзаменов в высшие учебные заведения, куда раньше поступали за взятки.
Правда, со временем станет ясно, что масштабы коррупции в республике не уменьшились. При Алиеве, по существу, произошла смена республиканских элит. Важнейшие должности достались другому клану. А новое руководство, приведенное им к власти, желало так же наслаждаться жизнью, как и прежнее.
Бывший заведующий идеологическим отделом ЦК компартии Азербайджана Расим Агаев и политолог Зардушт Ализаде пишут:
«Масштабы приписок в хлопководстве, виноделии и мелиорации были огромны, возможно, они не имели прецедента в истории советской экономики.
Согласно официальной статистике, Азербайджан возделывал хлопок в таких количествах, как если бы им была засеяна вся территория республики, включая леса, горы, водоемы. Совершенно непонятно в таком случае, откуда берутся миллионы тонн винограда, урожаи зерновых и бахчевых культур… Эта грандиозная афера так и не была до конца расследована, ибо механизм контролировался высшей партийной властью, в прямых интересах которой она осуществлялась…
Другой классический пример советского очковтирательства, с помощью которого из казны выкачивались огромные суммы, образующие теневой капитал, – мелиоративные работы в Азербайджане. Эксперты подсчитали, что объем реализованных мелиоративных работ позволял двенадцать раз обработать всю территорию республики».
Виктор Михайлович Мироненко, в те годы видный работник союзного комитета народного контроля, рассказывал мне, как, приехав в республику с проверкой, был поражен:
– В магазинах, в государственной торговле, все было, как на рынке, – продавцы самостоятельно устанавливали цены, покупатели с ними торговались. Продавец вел себя так, словно магазин ему принадлежал, а не государству…
Но в Москве считали, что Гейдар Алиев на редкость успешно руководит республикой. От Шеварднадзе ждали того же. Решение сделать министра внутренних дел первым секретарем ЦК компартии Грузии далось Брежневу нелегко. Но Эдуард Амвросиевич с первого взгляда внушал симпатию. Его энергия рождала уверенность, что он способен справиться с любым делом.
Смену руководства в республике провели по всем правилам. В 1972 году парторганизация Грузии была подвергнута серьезной критике. Шеварднадзе избрали первым секретарем Тбилисского горкома. Затем Василия Павловича Мжаванадзе отправили на пенсию, и в конце того же 1972 года Эдуарда Амвросиевича сделали первым секретарем ЦК компартии Грузии. Ему было всего сорок четыре года.
Шеварднадзе стал первым секретарем сразу после партийного съезда, поэтому положенного ему членства в ЦК КПСС пришлось ждать четыре года – только в 1976 году, на XXУ съезде, его избрали членом ЦК.
Его авторитет вырос после того, как ему удалось предотвратить волнения у себя в республике. Все началось с того, что в 1977 году была принята новая конституция СССР.
Работа над ней началась еще в 1961 году. Руководителем рабочей группы стал тогдашний секретарь по идеологии Леонид Федорович Ильичев. Рабочая группа работала до осени 1964 года, в основном на бывшей даче Горького Горки-10.
25 апреля 1962 года Хрущев на сессии Верховного Совета сказал, что конституция 1936 года устарела. На сессии утвердили конституционную комиссию под руководством самого Хрущева. Никита Сергеевич предполагал предоставить большие права союзным республикам, закрепить важные демократические начала, в том числе ввести в практику референдумы (общесоюзные, республиканские и местные), ограничить срок пребывания чиновников на высших постах, чаще собирать сессии Верховного Совета, сделать его комиссии постоянно действующими, а членов комиссии – освободить от иной работы, то есть превратить в настоящих парламентариев.
Хрущев намеревался закрепить в конституции права предприятий на самостоятельность и ввести принцип выборности руководителей предприятий, научных и культурных учреждений.
Обсуждались возможности введения суда присяжных, отмены паспортной системы. Хотели принять положение о том, что арестовать можно только с санкции суда, и закрепить пункт о судебном обжаловании незаконных действий органов государственной власти и чиновников.
После отставки Хрущева Леонида Федоровича Ильичева вернули в Министерство иностранных дел. Итоги работы над проектом конституции представили Брежневу. Он, по словам Георгия Смирнова, остался недоволен обилием вариантов: это мы, что ли, должны выбирать?
В конце 1960-х политбюро пришло к выводу, что новая конституция должна повторить сталинскую, достаточно небольших поправок. Потом все-таки решили доработать более основательно. Рабочей группой руководил Борис Пономарев, человек консервативный и опасавшийся новых веяний.
В новой конституции говорилось о построении в Советском Союзе «развитого социализма». Впервые включили в конституцию статью о роли КПСС как «ядра политической системы».
Реальная проблема возникла только с государственным языком. Такое понятие в новой конституции отсутствовало. Но существовало в конституциях Азербайджана, Армении и Грузии.
Секретари ЦК Пономарев, Черненко, Капитонов и Зимянин 23 декабря 1977 года информировали коллег:
«Нельзя исключать, что изъятие из конституций Закавказских республик, особенно Грузинской и Армянской ССР, статей о государственном языке, которые были в них с первых дней установления Советской власти, может вызвать негативное реагирование со стороны определенной части населения, а также на международной арене.
Настороженность в этом вопросе высказывали в беседах в ЦК КПСС и руководители данных республик».
К предупреждению в политбюро не прислушались.
Всем союзным республикам велено было принять новые конституции в соответствии с новым основным законом СССР. В реальной жизни это ничего не меняло и для всех республик было чисто формальным делом – кроме Грузии, Армении и Азербайджана.
В Москве закавказским республикам приказали подравняться под общий строй. Но попытка убрать упоминание о государственном языке как атрибуте самостоятельности вызвала массовое возмущение у молодежи. Грузинские студенты устроили демонстрацию, хотя понимали, что это может закончиться трагически.
Шеварднадзе пытался объясниться с Брежневым. Тот неохотно ответил: «…это идеологический вопрос» и переадресовал первого секретаря к Михаилу Андреевичу Суслову как главному идеологу партии. Догматик Суслов ничего не хотел слушать и твердил, что эта республиканская языковая аномалия противоречит марксизму.
14 апреля 1978 года, в день, когда депутатам республиканского Верховного Совета предстояло голосовать за новую конституцию, возле Дома правительства в Тбилиси собрались тысячи молодых людей. Причем в руководстве республики были люди, готовые для разгона недовольных применить силу, использовать армию.
Шеварднадзе еще раз позвонил Суслову, напомнил о кровопролитии 1956 года и просил доложить Брежневу, что ситуация в республике крайне серьезная и он как первый секретарь обязан предпринять всё необходимое для сохранения спокойствия. В общем, благодаря своей настойчивости и умению убеждать Шеварднадзе добился своего – грузинский язык остался государственным.
Он вышел к студентам, собравшимся у Дома правительства, и торжествующе сказал:
– Братья, всё будет так, как вы хотите!
Огромная площадь взорвалась восторгом. Шеварднадзе стал в республике героем.
Он сумел и успокоить молодежь, и сделать так, что вся Грузия была ему благодарна. При этом он не поссорился с Москвой. Более того, Брежнев оценил политическое искусство Шеварднадзе. И через полгода, в ноябре 1978 года, сделал его кандидатом в члены политбюро. Этого высокого партийного звания удостаивались далеко не все руководители республик.
На том же ноябрьском пленуме 1970 года секретарем ЦК КПСС был избран Михаил Сергеевич Горбачев. С Шеварднадзе они были немного знакомы с комсомольских времен. Когда Горбачев стал секретарем ЦК по сельскому хозяйству, познакомились ближе. Горбачев приезжал в Грузию, Шеварднадзе показывал, чего своим трудом может добиться крестьянин, если ему не мешать…
Брежнев определенно выделял Шеварднадзе из когорты республиканских секретарей, в 1981 году наградил его золотой звездой Героя Социалистического Труда. Он позволял Эдуарду Амвросиевичу то, что не дозволялось другим местным секретарям. Грузинской интеллигенции жилось легче, в республике было больше свободомыслия. Хотя с диссидентами здесь поступали так же жестко, как и везде, что Шеварднадзе припомнят, когда Грузия обретет самостоятельность.
Шеварднадзе, конечно, был мастер ладить с начальством. Он не забывал курить фимиам Брежневу. С восточным красноречием его молодых и талантливых помощников, сочинявших Эдуарду Амвросиевичу речи и статьи, мало кто мог соревноваться. На торжественном собрании в Тбилиси, посвященном тридцатилетию Победы, Шеварднадзе преподнес слушателям небольшой сюрприз:
– Не всем, вероятно, известно, что сам Леонид Ильич в 1942 году в течение месяца находился на лечении в Тбилиси, в военном госпитале. В личных беседах он не раз вспоминал, каким вниманием, какой трогательной заботой врачей, медицинского персонала он был окружен. Из госпиталя Леонид Ильич Брежнев вернулся на фронт, пройдя через всю войну до Парада Победы…
В 1981 году после XXУ1 съезда партии, вернувшись в Тбилиси, Шеварднадзе с воодушевлением делился своими впечатлениями с республиканским активом:
– В каждом положении и каждом выводе доклада Леонида Ильича Брежнева, в каждом его слове звучала ленинская деловитость, ленинская целеустремленность, ленинская объективность, самокритичность, подлинно ленинский, глубоко научный подход к анализу современности. На трибуне стоял Леонид Ильич Брежнев, такой близкий и родной каждому. И каждый видел, всем сердцем чувствовал, как он мыслил и творил на съезде…
Много раз в перестроечные годы Эдуарду Амвросиевичу припоминали эти пышные речи и едко спрашивали: когда же вы были искренни? Тогда, воспевая Брежнева, или сейчас, призывая к радикальным переменам?
Шеварднадзе отвечал, что это было лишь необходимым средством:
– Мы не выслуживались перед Москвой. Мы лишь хотели создать условия, чтобы лучше служить своему народу.
В недавние времена стали известны и другие его высказывания. На пленуме ЦК КПСС 23 июня 1980 года, где задним числом обсуждался вопрос о вводе войск в Афганистан, Шеварднадзе сказал, что «смелый, единственно верный, единственно мудрый шаг, предпринятый в отношении Афганистана, с удовлетворением был воспринят каждым советским человеком».
И на том пленуме Шеварднадзе не упустил случая вознести хвалу Леониду Ильичу:
– В сегодняшнем мире нет более авторитетного, более последовательного государственного деятеля, чем Леонид Ильич, которого глубоко уважают, которому верят. Будучи очевидцем титанической деятельности Леонида Ильича Брежнева, читая записи его бесед, фундаментальные труды, выступления по внешним и внутренним проблемам, испытываешь искреннюю радость и гордость от сознания того, что во главе партии и государства стоит человек, в котором органично сочетаются широчайшая эрудиция, ленинская принципиальность, пролетарская стойкость, революционная смелость, высокий гуманизм, редкая дипломатическая гибкость…
Сильная сторона Брежнева – умение проявить внимание к первым секретарям обкомов и крайкомов. Он не жалел времени на телефонные звонки. Один из секретарей, дежуривших в приемной генерального, Николай Алексеевич Дебилов рассказывал, как Брежнев частенько говорил:
– Что-то я давно с таким-то не разговаривал. Соедини. Первые секретари были одной из главных опор режима, потому Леонид Ильич старался с ними ладить. Первые секретари встречались в Москве на сессиях Верховного Совета и пленумах ЦК, общались в номерах гостиницы «Москва», собирались по группам, обсуждали ситуацию, помогали друг другу.
Первый секретарь обкома мог рассчитывать на особое внимание руководства партии. Приезжая в Москву, он стучался в самые высокие кабинеты и не знал отказа. Брежнев понимал, как важно первому секретарю обкома, вернувшись домой, со значением произнести: «Я разговаривал с генеральным. Леонид Ильич сказал мне…»
«Брежнев принимал „нашего брата“ охотно, нередко допоздна, до одиннадцати-двенадцати ночи, – вспоминал бывший первый секретарь Томского обкома Егор Кузьмич Лигачев. – Иногда принимал группами, тогда мы рассаживались в его кабинете, кто где мог, если не хватало мест – садились на подоконник. Я редко ходил на коллективный прием, там нельзя было поставить областные вопросы, а второй раз заходить как-то неудобно».
Томск давал военно-промышленному комплексу пятьдесят процентов оружейного плутония – начинки для ядерных ракет. Среди секретарей обкомов Егор Лигачев был фигурой заметной.
Генеральный секретарь всегда знакомился с новыми руководителями областей и краев. В 1966 году Леонид Ильич принял сразу двух кандидатов в первые секретари – Ивана Алексеевича Мозгового ЦК Украины прочил в первые секретари Ровненского обкома, а Якова Петровича Погребняка – в первые секретари Ивано-Франковского. Брежнев пребывал в прекрасном настроении, вспоминал о днях, проведенных в Закарпатье сразу после окончания войны. Поговорив с гостями, попросил Суслова зайти.
Когда тот появился, спросил:
– Ну, что делать, Михаил Андреевич?