Страница:
Петр мог бывать у бабушки. Тем более бывал он у Л. К. Нарышкина, любимого брата матери, единственного оставшегося в живых к рубежу нового столетия из когда-то многочисленного потомства Анны Леонтьевны.
Направляясь в Москву на коронационные торжества, Екатерина останавливается на несколько дней в Петровском, успевшем получить по новому хозяину второе название — Разумовское, и отсюда инкогнито ездит в город. В Петровско-Разумовском впервые увидел свою будущую Фелицу стоявший на карауле вместе с другими простыми солдатами Г. Р. Державин. Имение уже и тогда больше напоминало маленький город с десятками каменных и деревянных на каменных фундаментах построек. Огромные пруды были выкопаны привозившимися с Украины крестьянами. К. Г. Разумовский возвел многочисленные теплицы, оранжереи, соединил главный дом с церковью галереей, устроил конный двор, украсил парк гротами и многочисленными статуями. По рассказам путешествовавшего в 1776 году с лордом Гербертом В. Кокса, в Петровско-Разумовском насчитывалось от сорока до пятидесяти домов, а особенное впечатление производил превосходный, принадлежавший хозяину крепостной оркестр.
Однако заботой новой императрицы было не только награждение пришедшихся ей по душе придворных, но и ограничение власти тех, кому она все же полностью не доверяла. К. Г. Разумовский так или иначе принадлежал к предшествующему царствованию, а власть гетмана при всей своей условности давала ее носителю возможности определенной, недопустимой, с точки зрения Екатерины, независимости или по крайней мере автономности. Чин фельдмаршала должен был заменить К. Г. Разумовскому сан и власть гетмана, послужить утешением. Насколько неравнозначным оказалось утешение, можно судить по одному тому, что бывший гетман тут же отпросился за границу и провел несколько лет за рубежом, стараясь заглушить обиду. Только и по возвращении на родину обида продолжала давать о себе знать. Похоронив в 1771 году жену, К. Г. Разумовский перебрался на постоянное житье в Батурин, где и умер в 1803 году.
…Москва негодовала, и Москва мирилась. Негодовала по поводу неслыханных вольностей — брака сына бывшего гетмана с княгиней М. Г. Голицыной при живом муже княгини. К довершению скандала Голицына не только разошлась с мужем к обоюдному удовольствию, но и сохранила с ним самые добрые отношения — он продолжал бывать запросто у новой четы. Мирилась же Москва с изысканными обедами и великолепными балами в московском доме Разумовских на Тверской, где позже разместился Английский клуб, тем более со сказочными праздниками в Петровско-Разумовском. Одно дело осуждать за глаза графиню «отпущенницу», совсем другое — не попасть на ее приемы, собиравшие весь высший свет, начиная с членов царской семьи. Примирился же старик свекор с красавицей невесткой, хотя поначалу и слышать не хотел о ней, а Александр I на балу у Разумовских нарочито громко назвал ее графиней, подчеркивая свою благосклонность к совершившемуся браку. Но все-таки главным оставались деньги, которым, казалось, хозяева не знали счета. Они-то и делали свое дело.
Петровский путевой дворец. Ворота внутреннего двора.
«Лев первой руки мот», говаривал о четвертом и самом любимом сыне Кирила Разумовский, испытывавший к нему особую слабость. При колоссальном состоянии Разумовских вряд ли была необходимость наследникам всерьез заниматься образованием или службой. Тем не менее Лев учится в Геттингенском университете, пополняет свои знания в Лозанне и мечтает встретиться с Вольтером, что, впрочем, могло быть и простой данью моде тех лет. Он едет в свите русского посланника в Константинополь, а по возвращении поступает на военную службу.
Петровский путевой дворец. Главный фасад.
Если отец получает чин фельдмаршала, не выиграв ни одного сражения, — сын ищет участия в боях. Он начинает как адъютант Г. А. Потемкина, удачно командует егерскими частями в армии самого А. В. Суворова и получает одно за другим отличия за бои при Мячине, Сакче, за взятие Измаила и Бендер. Генерал-майор в тридцать с небольшим лет, он уходит в отставку сразу же по вступлении на престол Павла I с его новыми, прусскими порядками. Не испугавшись гнева императора, Лев Кириллович Разумовский уезжает за границу, чтобы в дальнейшем навсегда поселиться подальше от императорского дворца — в Москве. Вся его жизнь замыкается между домом на Тверской зимой и Петровско-Разумовским летом.
По словам П. А. Вяземского, «много оставил он в памяти знавших его; долго жил в допотопной или допожарной Москве, забавлял ее своими праздниками, спектаклями, концертами и балами. Человек высокообразованный, он любил книги, науки, музыку, художество… он был любезный говорун и при серьезном лице часто отпускал живое и забавное слово; несколько картавил, и даже его вечный насморк придавал речи его особенно привлекательный диапазон». Для Л. Н. Толстого он стал прообразом отца Пьера Безухова, и писатель подробно описал его московский дом.
Петровский путевой дворец. Общий вид.
Заставившая Москву так долго говорить о себе, хозяйка Петровско-Разумовского прожила около ста лет, но ее связь с имением прервалась со смертью в 1818 году Льва Кирилловича Разумовского. В том же году она принимает в подмосковной последних именитых гостей — короля прусского и принцев Прусского и Мекленбургского. Предполагавшийся визит Александра I не состоялся. Овдовевшая графиня расстается с огромным полтавским имением и с Петровско-Разумовским, которое продает московскому губернатору Ю. В. Долгорукову. Ее последующая жизнь связана с Петербургом. С М. Г. Разумовской встречается А. С. Пушкин. Вместе с графиней он присутствовал за несколько дней до дуэли на вечере у великой княгини Елены Павловны. На балу у Разумовской 26 января 1837 года состоялось объяснение Пушкина с секундантом Дантеса Д’Аршиаком.
Кстати, графиня до конца своих дней любила модные и, главное, очень яркие наряды. Она сама признавалась, что ездила за границу, поскольку там яркие цвета «носили пожилые дамы». Анекдотом стала ее попытка перевезти через границу триста платьев, а затем поездка восьмидесяти четырех лет от роду в Париж за туалетами для коронационных торжеств Александра II. И все это при несомненной расчетливости и умении очень аккуратно вести свои финансовые дела.
Трудно сказать, что именно побудило Ю. В. Долгорукова решиться на покупку Петровско-Разумовского. Без малого семидесятилетний князь давно находился не у дел и никогда не отличался ни гостеприимством, ни широтой жеста, без которых невозможно было поддержать славу имения и его значение для москвичей. Прошлая служба рисовала Ю. В. Долгорукова как человека если и без особых талантов, то во всяком случае смелого и храброго. В своих «Записках» он сам признавался, что считал жизненным девизом «быть полезным, честно век прожить и ни в чем совестью не мучиться». Результатом подобного стремления становилось неумение ладить с бесконечными временщиками екатерининской поры и вынужденные отставки: Ю. В. Долгоруков пять раз оказывался отрешенным от всех должностей. Семнадцати лет он получил первое тяжелое ранение в сражении под Грос-Егерсдорфом, двадцати трех уже командовал Петербургским полком, а двадцати семи был произведен в генерал-майоры, впрочем не без ходатайства находившегося в фаворе А. Г. Орлова.
Г. Шмидт. По оригиналу Л. Токе. К.Г. Разумовский. 1696–1772 гг.
Отличившийся в дальнейшем в глазах императрицы тем, что сумел обманным путем выкрасть в Ливорно и привезти в Петербург так называемую княжну Тараканову, А. Г. Орлов решает дать сходное поручение и Ю. В. Долгорукову. Боевой офицер направляется в Черногорию, чтобы поймать появившегося там самозванца, называвшего себя Петром III. Запутавшись в особенностях местной обстановки, Ю. В. Долгоруков делает самозванца правителем Черногории и тайком, по его собственным словам, «из сего разбойничьего гнезда вырывается». В Чесменском сражении он командовал кораблем «Ростислав» и был послан в Петербург с донесением о победе. В дальнейшем под его командованием были взяты захваченные турками крепости Аккерман и Бендеры. Наконец, при Павле I Ю. В. Долгоруков был назначен главнокомандующим в Москве и шефом Астраханского гренадерского полка. «Московская служба» князя оказалась очень недолгой из-за неуравновешенного характера императора. В декабре 1798 года Долгоруков был опять-таки по собственному выражению, «из службы изгнан», и теперь уже окончательно. Остаток дней князь провел в Москве. Петровско-Разумовское он купил, потеряв семью — жену и единственного сына.
Петровский путевой дворец. Вид на башни главного входа со стороны дворца.
Приобретения Ю. В. Долгорукова всегда отличались достаточным своеобразием. Создается впечатление, что его привлекали наиболее популярные в Москве дома или имения. Так, в 1806 году, став одним из командиров Московского ополчения, он покупает у графини Е. А. Мусиной-Пушкиной-Брюс унаследованный ею от отца знаменитый Брюсов дворец (Большая Никитская, 14), опекуном которого, судя по делам полицейместерской канцелярии, состоял Г. Р. Державин. После пожара 1812 года дом пришлось отстраивать. Сделано это было, несмотря на то что именно в это время князь утратил своих близких, с необычайной быстротой — в 1814 году усадьба была восстановлена, а главный дом получил новое решение фасада в духе принципов ампира. В отношении Петровско-Разумовского у Ю. В. Долгорукова тоже появляются свои планы, которые, однако, реализуются очень медленно — сказывается возраст хозяина. Тем более неожиданной и необъяснимой явилась продажа князем только что приобретенной подмосковной.
В 1828 году хозяином Петровско-Разумовского стал владелец нескольких московских аптек П. А. фон Шульц. Согласно документам, 88-летний князь свою усадьбу продал, москвичи же утверждали, что «аптекарь» выиграл подмосковную у Долгорукова в карты. Князь прожил после сделки всего два года. Так или иначе, в подмосковной начали устанавливаться новые порядки. Некоторые современники готовы были утверждать, что фон Шульц ни в чем не изменил привычного для москвичей распорядка жизни в Петровско-Разумовском. Дом он поддерживал в неплохом состоянии, заботился о парке и, что еще важнее, держал его открытым и доступным для гуляющих.
Другие свидетели, точку зрения которых подтверждают документы, говорят об ином. Немалое количество земли было распродано под дачи, лес вырубался, на содержание интерьеров дома у «аптекаря» ни желания, ни средств не оставалось. Приобретение в 1860 году имения Министерством государственных имуществ для организации Земледельческой и Лесной академии единственно спасло дворец, основную часть архитектурного ансамбля и парк от окончательной гибели. Именно в связи с проектом этой покупки в государственных архивах второй раз поднимается вопрос об истории села начиная с XVII века и даже ранее. В VII книге «Описания документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции» упоминается о том, что управляющий Московским архивом Министерства иностранных дел М. А. Оболенский обратился 24 июля 1858 года к П. И. Иванову с указанием о розыске всех связанных с Семчином-Петровским-Разумовским документов в связи с возможным приобретением императором этой подмосковной в Дворцовое ведомство. Директор Архива Министерства юстиции П. И. Иванов был одним из крупнейших знатоков архивного дела, автором многочисленных фундаментальных трудов, поныне используемых историками в качестве первоисточников. Поэтому произведенный им розыск имел особое значение.
Петровский путевой дворец. Фрагмент антаблемента круглого купольного зала.
…Род, ведший свое начало от суздальских князей, род властолюбивый и воинственный, Шуйские в каждом поколении оставляли память о себе на страницах русской истории. Воеводствовал в первой половине XVI века на Угре и в Нижнем Новгороде Андрей Михайлович Шуйский, боролся с правительницей Еленой Глинской, пользовался расположением самого Грозного, от его лица стал наместником в Пскове, а кончил тем, что при очередной вспышке гнева царя был отдан псарям и растерзан собаками.
Участвовал во всех дворцовых делах сын Андрея — Иван, начал интриговать против Бориса Годунова, уговаривал царя Федора Иоанновича развестись с Ириной Годуновой, тут же был Борисом оклеветан, без ведома царя сослан за мнимую измену на Белоозеро и удавлен. Не уступали отцу и деду и четверо внуков, Ивановичей, одному из которых — Василию Шуйскому — удалось стать «боярским царем». Александру Шуйскому принадлежала, по документам, в 1585 году пустошь под названием Семчино, на речке Жабне, «что преж сего та пустошь была приписана к селу Топоркову».
Александр Шуйский рано сумел войти в доверие к Ивану Грозному — в 1577 году, во время царского похода в Финляндию, он остается в Новгороде при царевиче Иване Ивановиче. В 1579–1584 годах его имя упоминается в дворцовых разрядах, где на приемах послов выступал он в качестве рынды. Упоминание Александра Ивановича в связи с Семчином относится к последним спокойным годам его жизни. С 1587 года Шуйские начинают борьбу с Борисом Годуновым. Александр Иванович не отстает от родственников и проигрывает вместе с ними. Был он сослан в Буй-город и не упоминался до наступившего в 1591 году примирения Шуйских с Борисом, когда царь сразу доверил ему участвовать в походе против крымских татар. Трусостью Александр Шуйский не грешил, оружием владеть умел, и Борис отметил его службу богатым пожалованием — золотом, шубой ценой в 600 рублей и кубком в 3 гривенки. Примирение оказалось достаточно прочным, потому что в 1596 году А. И. Шуйский был возведен в сан боярина, двумя годами позже участвовал вместе с царем в походе к Серпухову против крымских татар, в 1600 году получил воеводство в Епифани, но вскоре скончался.
Петровский путевой дворец. XIX в.
Несмотря на все дворцовые перипетии и интриги, владения свои А. И. Шуйский сохранил. В документах 1623–1624 годов его имя упоминается в связи с тем же Семчином: «…за князем Иваном Ивановичем Шуйским в вотчине, что преж сего было за братом его родным, за князем Александром Ивановичем Шуйским, деревня Семчина, на речке Жабне, а в ней двор вотчинников, живут деловые люди, двор крестьянский да двор бобыльской людей, в них 3 человека; да пустошь Остраганова на суходоле». Хотя Семчино и перестало числиться пустошью, но и стоящей деревней не стало: два двора с тремя человеками большой ценности никак не представляли, разве что «вотчинников двор».
Петровский путевой дворец. XIX в.
У Ивана Ивановича Шуйского, по прозвищу Пуговка, жизнь тоже простой не была. Начинал он службу, как младший из четырех братьев, уже при царе Федоре Иоанновиче в 1586 году, при Борисе Годунове выслужил в 1596 году боярский сан, находился постоянно в Москве, а после воцарения брата Василия пытался проявить полководческие способности. В 1607 году неудачно ходил на Калугу, так же неудачно пытался перекрыть полякам дорогу на Троице-Сергиев монастырь и злобно завидовал племяннику М. И. Скопину-Шуйскому. Мало было тому побед, но еще присоединилась к ним восторженная народная любовь, которой братья Шуйские простить молодому военачальнику никак не могли. Факты говорят, что не был Пуговка повинен в отравлении М. И. Скопина-Шуйского, но один слух об этом, распространившийся в Москве, привел к тому, что москвичи выдали его в качестве заложника гетману Жолкевскому, который увез И. И. Шуйского вместе с братьями в плен, в Варшаву.
В свое время москвичи обвиняли И. И. Шуйского в непомерной снисходительности к полякам, доходившей до заискивания. Но все это не помогло в плену. Никаких почестей никто Пуговке не оказывал, вынужден он был работать на себя сам, ходить пешком, и все же с воцарением Романовых ему понадобилось немало времени, чтобы решиться на возвращение на родину. Однако опасения боярина оказались необоснованными. Все вины были ему немедленно прощены, а ввиду родства с царем Михаилом Федоровичем предоставлено высокое положение при дворе. Пуговка управлял сначала московским Судным приказом, а с 1634 года ведал приказом Сыскных дел. Детей боярин не имел — на нем, собственно, и прервался род Шуйских, — имущество же свое распределил между родней. Семчино в 1639 году перешло к племяннику Пуговки, князю Семену Васильевичу Прозоровскому.
В отличие от дяди С. В. Прозоровский был далек от придворных интриг. В год смерти И. И. Шуйского он воеводствовал в Веневе, строил там земляные укрепления и город. 1639 год приносит ему назначение присутствовать в московском Судном приказе, среди других высоких служилых лиц достается ему два раза «дневать» и «ночевать» у гробов умерших царевичей, но главная работа — наблюдать, как доделывался Земляной город в Москве, руководить выкладыванием рва от Чертольских (нынешних Пречистенских) ворот до Тверской. Служба в Москве позволяла больше времени уделять и собственному строительству. С. В. Прозоровский строит для себя рядом с деревней Семчиной боярский двор, который получает название сельца Семчина.
В архивном фонде Вотчинной канцелярии по городу Москве (книга № 81) и хранящихся по фонду Министерства юстиции переписных книгах за 1646 год (№ 9809) есть подробное описание произошедших в вотчине перемен: «За боярином князем Семеном Васильевичем Прозоровским села Семчина деревня Старое Семчино, а в ней крестьян и бобылей 10 дворов, полудеревни слободки, а в ней крестьян и бобылей 8 дворов, да на боярском дворе живут по бедности 3 бобыля в деловых людях, и всего 13 дворов крестьянских, людей в них 24 человека, и 5 дворов бобыльских, в них людей и с теми, что живут на боярском дворе, 8 человек». За четверть века поселение значительно выросло, и главным образом благодаря С. В. Прозоровскому, который был назначен для участия в составлении нового единого свода законов — так называемого «Уложения». В 1649 году боярин оказался воеводой в Путивле. Беспокойная судьба служилого человека XVII века: переводы были такими частыми и неожиданными, что о последнем периоде службы С. В. Прозоровского вообще ничего не известно.
Умер боярин в 1660 году, приняв схиму в Троице-Сергиевом монастыре (похоронен он в новгородском Тихвинском Богородицком монастыре) и разделив подмосковную между двумя сыновьями — Александром, которому досталось сельцо Семчино, иначе говоря, боярский двор, и деревня Старое Семчино, и Михаилом, на чью долю пришлась деревня Остроганова, то есть бывшая «пустошь Остроганова на суходоле», как ее определял документ 1623–1624 годов. Со смертью в 1674 году Александра Прозоровского и сельцо, и деревня перешли по наследству к брату Петру Семеновичу и четырем племянникам, сыновьям двух других братьев. Действительный раздел между столькими наследниками представлялся слишком затруднительным, и наследники поспешили получить свои доли в денежном выражении. Прозоровских сменил отец Натальи Кирилловны Нарышкиной.
При всей своей полноте составленная П. И. Ивановым справка, по-видимому, не дала желаемых результатов. История вотчины не заинтересовала Александра II, и вместо Дворцового ведомства Петровско-Разумовское поступило в ведение Земледельческой и Лесной академии, открывшейся здесь в 1865 году. Только помимо связи с историей русской науки и собственно агрономии новая глава стала еще и литературной главой древней вотчины.
Привлекала земля, привлекала деревня, в еще большей степени привлекала возможность общения с народом и повседневной, реальной работы для него. Обстановка Петровской академии была как нельзя более благоприятной для революционных настроений и для передовой студенческой молодежи. Один из первых наиболее ярких эпизодов — с московской газетой «Русская летопись», издававшейся двумя «петровцами»: профессором политэкономии академии М. П. Щепкиным и управляющим фермой М. В. Неручевым. В № 3 за 1870 год газета поместила некролог о смерти Герцена, где было сказано, что он «первый печатно поднял голос за освобождение крестьян, за уничтожение телесных наказаний, за свободу русского слова». Примененная формулировка оказалась недопустимой для цензуры. Не ограничиваясь внушением издателям, представители властей закрыли газету, а обоих редакторов вынудили оставить стены академии.
В академии производится в 1878 году общий обыск в связи с убийством шефа жандармов Мезенцева. И власти недалеки от истины, предполагая единство настроений передовых студентов и передовой профессуры, среди которых начинают изучаться труды К. Маркса и Ф. Энгельса. В связи со смертью Маркса «петровцы» направят в Англию телеграмму: "Москва. 18 марта. Редакции «Дейли ньюс» Лондон. Будьте так любезны передать господину Энгельсу, автору «Рабочего класса в Англии» и близкому другу покойного Карла Маркса, нашу просьбу возложить на фоб незабвенного автора «Капитала» венок со следующей надписью: «Борцу за права рабочих в теории и за их осуществление в жизни — студенты Петровской сельскохозяйственной академии».
В 1892 году академия была закрыта «как центр сосредоточения неблагонадежных профессоров и студентов». На ее место предполагалось перевести в Петровско-Разумовское Тверское кавалерийское училище, и только острая потребность в специалистах вынудила правительство в 1894 году восстановить академию под именем Московского сельскохозяйственного института.
Изменилось название, но не изменились настроения учащихся — свидетельством тому становятся события 1905 года. В знак протеста против Кровавого воскресенья студенты бастуют вместе с москвичами. 31 июля и 1 августа в сарае молочной фермы института происходит учредительный съезд Всероссийского крестьянского союза, собравший сто крестьян — представителей двадцати двух губерний. Их выступления требовали полной и безвозмездной экспроприации помещичьих земель. Максим Горький восторженно напишет по этому поводу в одном из своих писем: «Крестьянский съезд прошел великолепно. Нечто неожиданное и оглушительное по результатам, впечатление — поразительной силы, полупроснувшегося сознания, сразу же ставшего на верный путь».
Между тем в парке Петровско-Разумовского происходят нелегальные рабочие собрания, упражняется в стрельбе боевая дружина печатников Городского района. После разгрома Декабрьского вооруженного восстания в институте вновь проводится повальный обыск. И тем не менее в декабре 1906 года здесь открывается заседание III Областной партийной конференции Московского комитета РСДРП. «Бунтарский дух своеволия и независимости», как определяет его один из документов полицейского сыска, в Петровско-Разумовском неизменно продолжал жить.
К этому времени былая усадьба значительно меняет свой облик. От XVIII века сохраняются (вплоть до наших дней) два флигеля, белокаменный грот и парк с прудами, главный же дом усадьбы перестраивается по проекту Николая Леонтьевича Бенуа.
Выпускник Петербургской академии художеств, Н. Л. Бенуа свою первую профессиональную практику проходит в 1836–1840 годах под руководством К. А. Тона, после чего уезжает на шесть лет пенсионером академии за границу. В 1847 году он получает звание академика и зачисляется на службу в Кабинет его императорского величества. Его работы получают полное одобрение двора, так что молодой архитектор строит одни за другими придворные конюшни, госпиталь, кавалерские корпуса и вокзал в Петергофе, выдержанные в так называемом псевдоготическом стиле, станции Стрельна, Сергиево, Красное Село, римско-католическую церковь в Петербурге, а также летний театр в Павловске, театр в Хельсинках, многочисленные доходные дома. Обращение архитектора к Москве было вызвано первоначальной идеей приобретения Петровско-Разумовского в собственность Дворцового ведомства. Дворец Разумовских также приобретает черты псевдоготики, которая особенно удавалась Н. Л. Бенуа и пользовалась успехом у заказчиков.
Продолжая литературную летопись Петровско-Разумовского, нельзя не обратиться к биографии В. Г. Короленко. «Мне шел двадцатый год, — вспоминает писатель, — я был студентом Петровской академии и чувствовал себя совершенно счастливым… Казалось, нам предстоит что-то необыкновенное». Слова из повести «С двух сторон», по сути, были словами автобиографии Короленко. Именно здесь произошел поворот в его жизни, который определил все его последующее творчество. Участие Короленко во вручении директору академии протеста от лица студентов послужило причиной его высылки в 1878 году в Вологодскую губернию, а оттуда в Кронштадт, к семье.
Так случилось, что с домом этого директора, Ф. Н. Королева, связан приезд в Петровско-Разумовское Н. А. Некрасова. Дочь Королева пробовала свои силы на литературном поприще под псевдонимом Нелидовой и обратилась в письме за советом к Некрасову. Заинтересовавшийся начинающей писательницей поэт не отказал ей в помощи, а оказавшись весной 1875 года в Москве, взял на себя труд навестить ее для личного разговора, проделав путь в десять верст от города.
Направляясь в Москву на коронационные торжества, Екатерина останавливается на несколько дней в Петровском, успевшем получить по новому хозяину второе название — Разумовское, и отсюда инкогнито ездит в город. В Петровско-Разумовском впервые увидел свою будущую Фелицу стоявший на карауле вместе с другими простыми солдатами Г. Р. Державин. Имение уже и тогда больше напоминало маленький город с десятками каменных и деревянных на каменных фундаментах построек. Огромные пруды были выкопаны привозившимися с Украины крестьянами. К. Г. Разумовский возвел многочисленные теплицы, оранжереи, соединил главный дом с церковью галереей, устроил конный двор, украсил парк гротами и многочисленными статуями. По рассказам путешествовавшего в 1776 году с лордом Гербертом В. Кокса, в Петровско-Разумовском насчитывалось от сорока до пятидесяти домов, а особенное впечатление производил превосходный, принадлежавший хозяину крепостной оркестр.
Однако заботой новой императрицы было не только награждение пришедшихся ей по душе придворных, но и ограничение власти тех, кому она все же полностью не доверяла. К. Г. Разумовский так или иначе принадлежал к предшествующему царствованию, а власть гетмана при всей своей условности давала ее носителю возможности определенной, недопустимой, с точки зрения Екатерины, независимости или по крайней мере автономности. Чин фельдмаршала должен был заменить К. Г. Разумовскому сан и власть гетмана, послужить утешением. Насколько неравнозначным оказалось утешение, можно судить по одному тому, что бывший гетман тут же отпросился за границу и провел несколько лет за рубежом, стараясь заглушить обиду. Только и по возвращении на родину обида продолжала давать о себе знать. Похоронив в 1771 году жену, К. Г. Разумовский перебрался на постоянное житье в Батурин, где и умер в 1803 году.
…Москва негодовала, и Москва мирилась. Негодовала по поводу неслыханных вольностей — брака сына бывшего гетмана с княгиней М. Г. Голицыной при живом муже княгини. К довершению скандала Голицына не только разошлась с мужем к обоюдному удовольствию, но и сохранила с ним самые добрые отношения — он продолжал бывать запросто у новой четы. Мирилась же Москва с изысканными обедами и великолепными балами в московском доме Разумовских на Тверской, где позже разместился Английский клуб, тем более со сказочными праздниками в Петровско-Разумовском. Одно дело осуждать за глаза графиню «отпущенницу», совсем другое — не попасть на ее приемы, собиравшие весь высший свет, начиная с членов царской семьи. Примирился же старик свекор с красавицей невесткой, хотя поначалу и слышать не хотел о ней, а Александр I на балу у Разумовских нарочито громко назвал ее графиней, подчеркивая свою благосклонность к совершившемуся браку. Но все-таки главным оставались деньги, которым, казалось, хозяева не знали счета. Они-то и делали свое дело.
«Лев первой руки мот», говаривал о четвертом и самом любимом сыне Кирила Разумовский, испытывавший к нему особую слабость. При колоссальном состоянии Разумовских вряд ли была необходимость наследникам всерьез заниматься образованием или службой. Тем не менее Лев учится в Геттингенском университете, пополняет свои знания в Лозанне и мечтает встретиться с Вольтером, что, впрочем, могло быть и простой данью моде тех лет. Он едет в свите русского посланника в Константинополь, а по возвращении поступает на военную службу.
Если отец получает чин фельдмаршала, не выиграв ни одного сражения, — сын ищет участия в боях. Он начинает как адъютант Г. А. Потемкина, удачно командует егерскими частями в армии самого А. В. Суворова и получает одно за другим отличия за бои при Мячине, Сакче, за взятие Измаила и Бендер. Генерал-майор в тридцать с небольшим лет, он уходит в отставку сразу же по вступлении на престол Павла I с его новыми, прусскими порядками. Не испугавшись гнева императора, Лев Кириллович Разумовский уезжает за границу, чтобы в дальнейшем навсегда поселиться подальше от императорского дворца — в Москве. Вся его жизнь замыкается между домом на Тверской зимой и Петровско-Разумовским летом.
По словам П. А. Вяземского, «много оставил он в памяти знавших его; долго жил в допотопной или допожарной Москве, забавлял ее своими праздниками, спектаклями, концертами и балами. Человек высокообразованный, он любил книги, науки, музыку, художество… он был любезный говорун и при серьезном лице часто отпускал живое и забавное слово; несколько картавил, и даже его вечный насморк придавал речи его особенно привлекательный диапазон». Для Л. Н. Толстого он стал прообразом отца Пьера Безухова, и писатель подробно описал его московский дом.
Заставившая Москву так долго говорить о себе, хозяйка Петровско-Разумовского прожила около ста лет, но ее связь с имением прервалась со смертью в 1818 году Льва Кирилловича Разумовского. В том же году она принимает в подмосковной последних именитых гостей — короля прусского и принцев Прусского и Мекленбургского. Предполагавшийся визит Александра I не состоялся. Овдовевшая графиня расстается с огромным полтавским имением и с Петровско-Разумовским, которое продает московскому губернатору Ю. В. Долгорукову. Ее последующая жизнь связана с Петербургом. С М. Г. Разумовской встречается А. С. Пушкин. Вместе с графиней он присутствовал за несколько дней до дуэли на вечере у великой княгини Елены Павловны. На балу у Разумовской 26 января 1837 года состоялось объяснение Пушкина с секундантом Дантеса Д’Аршиаком.
Кстати, графиня до конца своих дней любила модные и, главное, очень яркие наряды. Она сама признавалась, что ездила за границу, поскольку там яркие цвета «носили пожилые дамы». Анекдотом стала ее попытка перевезти через границу триста платьев, а затем поездка восьмидесяти четырех лет от роду в Париж за туалетами для коронационных торжеств Александра II. И все это при несомненной расчетливости и умении очень аккуратно вести свои финансовые дела.
Трудно сказать, что именно побудило Ю. В. Долгорукова решиться на покупку Петровско-Разумовского. Без малого семидесятилетний князь давно находился не у дел и никогда не отличался ни гостеприимством, ни широтой жеста, без которых невозможно было поддержать славу имения и его значение для москвичей. Прошлая служба рисовала Ю. В. Долгорукова как человека если и без особых талантов, то во всяком случае смелого и храброго. В своих «Записках» он сам признавался, что считал жизненным девизом «быть полезным, честно век прожить и ни в чем совестью не мучиться». Результатом подобного стремления становилось неумение ладить с бесконечными временщиками екатерининской поры и вынужденные отставки: Ю. В. Долгоруков пять раз оказывался отрешенным от всех должностей. Семнадцати лет он получил первое тяжелое ранение в сражении под Грос-Егерсдорфом, двадцати трех уже командовал Петербургским полком, а двадцати семи был произведен в генерал-майоры, впрочем не без ходатайства находившегося в фаворе А. Г. Орлова.
Отличившийся в дальнейшем в глазах императрицы тем, что сумел обманным путем выкрасть в Ливорно и привезти в Петербург так называемую княжну Тараканову, А. Г. Орлов решает дать сходное поручение и Ю. В. Долгорукову. Боевой офицер направляется в Черногорию, чтобы поймать появившегося там самозванца, называвшего себя Петром III. Запутавшись в особенностях местной обстановки, Ю. В. Долгоруков делает самозванца правителем Черногории и тайком, по его собственным словам, «из сего разбойничьего гнезда вырывается». В Чесменском сражении он командовал кораблем «Ростислав» и был послан в Петербург с донесением о победе. В дальнейшем под его командованием были взяты захваченные турками крепости Аккерман и Бендеры. Наконец, при Павле I Ю. В. Долгоруков был назначен главнокомандующим в Москве и шефом Астраханского гренадерского полка. «Московская служба» князя оказалась очень недолгой из-за неуравновешенного характера императора. В декабре 1798 года Долгоруков был опять-таки по собственному выражению, «из службы изгнан», и теперь уже окончательно. Остаток дней князь провел в Москве. Петровско-Разумовское он купил, потеряв семью — жену и единственного сына.
Приобретения Ю. В. Долгорукова всегда отличались достаточным своеобразием. Создается впечатление, что его привлекали наиболее популярные в Москве дома или имения. Так, в 1806 году, став одним из командиров Московского ополчения, он покупает у графини Е. А. Мусиной-Пушкиной-Брюс унаследованный ею от отца знаменитый Брюсов дворец (Большая Никитская, 14), опекуном которого, судя по делам полицейместерской канцелярии, состоял Г. Р. Державин. После пожара 1812 года дом пришлось отстраивать. Сделано это было, несмотря на то что именно в это время князь утратил своих близких, с необычайной быстротой — в 1814 году усадьба была восстановлена, а главный дом получил новое решение фасада в духе принципов ампира. В отношении Петровско-Разумовского у Ю. В. Долгорукова тоже появляются свои планы, которые, однако, реализуются очень медленно — сказывается возраст хозяина. Тем более неожиданной и необъяснимой явилась продажа князем только что приобретенной подмосковной.
В 1828 году хозяином Петровско-Разумовского стал владелец нескольких московских аптек П. А. фон Шульц. Согласно документам, 88-летний князь свою усадьбу продал, москвичи же утверждали, что «аптекарь» выиграл подмосковную у Долгорукова в карты. Князь прожил после сделки всего два года. Так или иначе, в подмосковной начали устанавливаться новые порядки. Некоторые современники готовы были утверждать, что фон Шульц ни в чем не изменил привычного для москвичей распорядка жизни в Петровско-Разумовском. Дом он поддерживал в неплохом состоянии, заботился о парке и, что еще важнее, держал его открытым и доступным для гуляющих.
Другие свидетели, точку зрения которых подтверждают документы, говорят об ином. Немалое количество земли было распродано под дачи, лес вырубался, на содержание интерьеров дома у «аптекаря» ни желания, ни средств не оставалось. Приобретение в 1860 году имения Министерством государственных имуществ для организации Земледельческой и Лесной академии единственно спасло дворец, основную часть архитектурного ансамбля и парк от окончательной гибели. Именно в связи с проектом этой покупки в государственных архивах второй раз поднимается вопрос об истории села начиная с XVII века и даже ранее. В VII книге «Описания документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции» упоминается о том, что управляющий Московским архивом Министерства иностранных дел М. А. Оболенский обратился 24 июля 1858 года к П. И. Иванову с указанием о розыске всех связанных с Семчином-Петровским-Разумовским документов в связи с возможным приобретением императором этой подмосковной в Дворцовое ведомство. Директор Архива Министерства юстиции П. И. Иванов был одним из крупнейших знатоков архивного дела, автором многочисленных фундаментальных трудов, поныне используемых историками в качестве первоисточников. Поэтому произведенный им розыск имел особое значение.
…Род, ведший свое начало от суздальских князей, род властолюбивый и воинственный, Шуйские в каждом поколении оставляли память о себе на страницах русской истории. Воеводствовал в первой половине XVI века на Угре и в Нижнем Новгороде Андрей Михайлович Шуйский, боролся с правительницей Еленой Глинской, пользовался расположением самого Грозного, от его лица стал наместником в Пскове, а кончил тем, что при очередной вспышке гнева царя был отдан псарям и растерзан собаками.
Участвовал во всех дворцовых делах сын Андрея — Иван, начал интриговать против Бориса Годунова, уговаривал царя Федора Иоанновича развестись с Ириной Годуновой, тут же был Борисом оклеветан, без ведома царя сослан за мнимую измену на Белоозеро и удавлен. Не уступали отцу и деду и четверо внуков, Ивановичей, одному из которых — Василию Шуйскому — удалось стать «боярским царем». Александру Шуйскому принадлежала, по документам, в 1585 году пустошь под названием Семчино, на речке Жабне, «что преж сего та пустошь была приписана к селу Топоркову».
Александр Шуйский рано сумел войти в доверие к Ивану Грозному — в 1577 году, во время царского похода в Финляндию, он остается в Новгороде при царевиче Иване Ивановиче. В 1579–1584 годах его имя упоминается в дворцовых разрядах, где на приемах послов выступал он в качестве рынды. Упоминание Александра Ивановича в связи с Семчином относится к последним спокойным годам его жизни. С 1587 года Шуйские начинают борьбу с Борисом Годуновым. Александр Иванович не отстает от родственников и проигрывает вместе с ними. Был он сослан в Буй-город и не упоминался до наступившего в 1591 году примирения Шуйских с Борисом, когда царь сразу доверил ему участвовать в походе против крымских татар. Трусостью Александр Шуйский не грешил, оружием владеть умел, и Борис отметил его службу богатым пожалованием — золотом, шубой ценой в 600 рублей и кубком в 3 гривенки. Примирение оказалось достаточно прочным, потому что в 1596 году А. И. Шуйский был возведен в сан боярина, двумя годами позже участвовал вместе с царем в походе к Серпухову против крымских татар, в 1600 году получил воеводство в Епифани, но вскоре скончался.
Несмотря на все дворцовые перипетии и интриги, владения свои А. И. Шуйский сохранил. В документах 1623–1624 годов его имя упоминается в связи с тем же Семчином: «…за князем Иваном Ивановичем Шуйским в вотчине, что преж сего было за братом его родным, за князем Александром Ивановичем Шуйским, деревня Семчина, на речке Жабне, а в ней двор вотчинников, живут деловые люди, двор крестьянский да двор бобыльской людей, в них 3 человека; да пустошь Остраганова на суходоле». Хотя Семчино и перестало числиться пустошью, но и стоящей деревней не стало: два двора с тремя человеками большой ценности никак не представляли, разве что «вотчинников двор».
У Ивана Ивановича Шуйского, по прозвищу Пуговка, жизнь тоже простой не была. Начинал он службу, как младший из четырех братьев, уже при царе Федоре Иоанновиче в 1586 году, при Борисе Годунове выслужил в 1596 году боярский сан, находился постоянно в Москве, а после воцарения брата Василия пытался проявить полководческие способности. В 1607 году неудачно ходил на Калугу, так же неудачно пытался перекрыть полякам дорогу на Троице-Сергиев монастырь и злобно завидовал племяннику М. И. Скопину-Шуйскому. Мало было тому побед, но еще присоединилась к ним восторженная народная любовь, которой братья Шуйские простить молодому военачальнику никак не могли. Факты говорят, что не был Пуговка повинен в отравлении М. И. Скопина-Шуйского, но один слух об этом, распространившийся в Москве, привел к тому, что москвичи выдали его в качестве заложника гетману Жолкевскому, который увез И. И. Шуйского вместе с братьями в плен, в Варшаву.
В свое время москвичи обвиняли И. И. Шуйского в непомерной снисходительности к полякам, доходившей до заискивания. Но все это не помогло в плену. Никаких почестей никто Пуговке не оказывал, вынужден он был работать на себя сам, ходить пешком, и все же с воцарением Романовых ему понадобилось немало времени, чтобы решиться на возвращение на родину. Однако опасения боярина оказались необоснованными. Все вины были ему немедленно прощены, а ввиду родства с царем Михаилом Федоровичем предоставлено высокое положение при дворе. Пуговка управлял сначала московским Судным приказом, а с 1634 года ведал приказом Сыскных дел. Детей боярин не имел — на нем, собственно, и прервался род Шуйских, — имущество же свое распределил между родней. Семчино в 1639 году перешло к племяннику Пуговки, князю Семену Васильевичу Прозоровскому.
В отличие от дяди С. В. Прозоровский был далек от придворных интриг. В год смерти И. И. Шуйского он воеводствовал в Веневе, строил там земляные укрепления и город. 1639 год приносит ему назначение присутствовать в московском Судном приказе, среди других высоких служилых лиц достается ему два раза «дневать» и «ночевать» у гробов умерших царевичей, но главная работа — наблюдать, как доделывался Земляной город в Москве, руководить выкладыванием рва от Чертольских (нынешних Пречистенских) ворот до Тверской. Служба в Москве позволяла больше времени уделять и собственному строительству. С. В. Прозоровский строит для себя рядом с деревней Семчиной боярский двор, который получает название сельца Семчина.
В архивном фонде Вотчинной канцелярии по городу Москве (книга № 81) и хранящихся по фонду Министерства юстиции переписных книгах за 1646 год (№ 9809) есть подробное описание произошедших в вотчине перемен: «За боярином князем Семеном Васильевичем Прозоровским села Семчина деревня Старое Семчино, а в ней крестьян и бобылей 10 дворов, полудеревни слободки, а в ней крестьян и бобылей 8 дворов, да на боярском дворе живут по бедности 3 бобыля в деловых людях, и всего 13 дворов крестьянских, людей в них 24 человека, и 5 дворов бобыльских, в них людей и с теми, что живут на боярском дворе, 8 человек». За четверть века поселение значительно выросло, и главным образом благодаря С. В. Прозоровскому, который был назначен для участия в составлении нового единого свода законов — так называемого «Уложения». В 1649 году боярин оказался воеводой в Путивле. Беспокойная судьба служилого человека XVII века: переводы были такими частыми и неожиданными, что о последнем периоде службы С. В. Прозоровского вообще ничего не известно.
Умер боярин в 1660 году, приняв схиму в Троице-Сергиевом монастыре (похоронен он в новгородском Тихвинском Богородицком монастыре) и разделив подмосковную между двумя сыновьями — Александром, которому досталось сельцо Семчино, иначе говоря, боярский двор, и деревня Старое Семчино, и Михаилом, на чью долю пришлась деревня Остроганова, то есть бывшая «пустошь Остроганова на суходоле», как ее определял документ 1623–1624 годов. Со смертью в 1674 году Александра Прозоровского и сельцо, и деревня перешли по наследству к брату Петру Семеновичу и четырем племянникам, сыновьям двух других братьев. Действительный раздел между столькими наследниками представлялся слишком затруднительным, и наследники поспешили получить свои доли в денежном выражении. Прозоровских сменил отец Натальи Кирилловны Нарышкиной.
При всей своей полноте составленная П. И. Ивановым справка, по-видимому, не дала желаемых результатов. История вотчины не заинтересовала Александра II, и вместо Дворцового ведомства Петровско-Разумовское поступило в ведение Земледельческой и Лесной академии, открывшейся здесь в 1865 году. Только помимо связи с историей русской науки и собственно агрономии новая глава стала еще и литературной главой древней вотчины.
Привлекала земля, привлекала деревня, в еще большей степени привлекала возможность общения с народом и повседневной, реальной работы для него. Обстановка Петровской академии была как нельзя более благоприятной для революционных настроений и для передовой студенческой молодежи. Один из первых наиболее ярких эпизодов — с московской газетой «Русская летопись», издававшейся двумя «петровцами»: профессором политэкономии академии М. П. Щепкиным и управляющим фермой М. В. Неручевым. В № 3 за 1870 год газета поместила некролог о смерти Герцена, где было сказано, что он «первый печатно поднял голос за освобождение крестьян, за уничтожение телесных наказаний, за свободу русского слова». Примененная формулировка оказалась недопустимой для цензуры. Не ограничиваясь внушением издателям, представители властей закрыли газету, а обоих редакторов вынудили оставить стены академии.
В академии производится в 1878 году общий обыск в связи с убийством шефа жандармов Мезенцева. И власти недалеки от истины, предполагая единство настроений передовых студентов и передовой профессуры, среди которых начинают изучаться труды К. Маркса и Ф. Энгельса. В связи со смертью Маркса «петровцы» направят в Англию телеграмму: "Москва. 18 марта. Редакции «Дейли ньюс» Лондон. Будьте так любезны передать господину Энгельсу, автору «Рабочего класса в Англии» и близкому другу покойного Карла Маркса, нашу просьбу возложить на фоб незабвенного автора «Капитала» венок со следующей надписью: «Борцу за права рабочих в теории и за их осуществление в жизни — студенты Петровской сельскохозяйственной академии».
В 1892 году академия была закрыта «как центр сосредоточения неблагонадежных профессоров и студентов». На ее место предполагалось перевести в Петровско-Разумовское Тверское кавалерийское училище, и только острая потребность в специалистах вынудила правительство в 1894 году восстановить академию под именем Московского сельскохозяйственного института.
Изменилось название, но не изменились настроения учащихся — свидетельством тому становятся события 1905 года. В знак протеста против Кровавого воскресенья студенты бастуют вместе с москвичами. 31 июля и 1 августа в сарае молочной фермы института происходит учредительный съезд Всероссийского крестьянского союза, собравший сто крестьян — представителей двадцати двух губерний. Их выступления требовали полной и безвозмездной экспроприации помещичьих земель. Максим Горький восторженно напишет по этому поводу в одном из своих писем: «Крестьянский съезд прошел великолепно. Нечто неожиданное и оглушительное по результатам, впечатление — поразительной силы, полупроснувшегося сознания, сразу же ставшего на верный путь».
Между тем в парке Петровско-Разумовского происходят нелегальные рабочие собрания, упражняется в стрельбе боевая дружина печатников Городского района. После разгрома Декабрьского вооруженного восстания в институте вновь проводится повальный обыск. И тем не менее в декабре 1906 года здесь открывается заседание III Областной партийной конференции Московского комитета РСДРП. «Бунтарский дух своеволия и независимости», как определяет его один из документов полицейского сыска, в Петровско-Разумовском неизменно продолжал жить.
К этому времени былая усадьба значительно меняет свой облик. От XVIII века сохраняются (вплоть до наших дней) два флигеля, белокаменный грот и парк с прудами, главный же дом усадьбы перестраивается по проекту Николая Леонтьевича Бенуа.
Выпускник Петербургской академии художеств, Н. Л. Бенуа свою первую профессиональную практику проходит в 1836–1840 годах под руководством К. А. Тона, после чего уезжает на шесть лет пенсионером академии за границу. В 1847 году он получает звание академика и зачисляется на службу в Кабинет его императорского величества. Его работы получают полное одобрение двора, так что молодой архитектор строит одни за другими придворные конюшни, госпиталь, кавалерские корпуса и вокзал в Петергофе, выдержанные в так называемом псевдоготическом стиле, станции Стрельна, Сергиево, Красное Село, римско-католическую церковь в Петербурге, а также летний театр в Павловске, театр в Хельсинках, многочисленные доходные дома. Обращение архитектора к Москве было вызвано первоначальной идеей приобретения Петровско-Разумовского в собственность Дворцового ведомства. Дворец Разумовских также приобретает черты псевдоготики, которая особенно удавалась Н. Л. Бенуа и пользовалась успехом у заказчиков.
Продолжая литературную летопись Петровско-Разумовского, нельзя не обратиться к биографии В. Г. Короленко. «Мне шел двадцатый год, — вспоминает писатель, — я был студентом Петровской академии и чувствовал себя совершенно счастливым… Казалось, нам предстоит что-то необыкновенное». Слова из повести «С двух сторон», по сути, были словами автобиографии Короленко. Именно здесь произошел поворот в его жизни, который определил все его последующее творчество. Участие Короленко во вручении директору академии протеста от лица студентов послужило причиной его высылки в 1878 году в Вологодскую губернию, а оттуда в Кронштадт, к семье.
Так случилось, что с домом этого директора, Ф. Н. Королева, связан приезд в Петровско-Разумовское Н. А. Некрасова. Дочь Королева пробовала свои силы на литературном поприще под псевдонимом Нелидовой и обратилась в письме за советом к Некрасову. Заинтересовавшийся начинающей писательницей поэт не отказал ей в помощи, а оказавшись весной 1875 года в Москве, взял на себя труд навестить ее для личного разговора, проделав путь в десять верст от города.