Страница:
Осужденный за сопротивление реформам Петра, Н. И. Акинфов умер в 1704 году, завещав Олтуфьево одному из своих пятерых внуков — Николаю Петровичу. Согласно Отказной книге того же года, в селе имелось «2 вотчинниковых двора» и «2 двора скотных с деловыми людьми». Именно Н. П. Акинфов и начал к концу своей жизни строительство новой каменной церкви, отвечавшей вкусам середины XVIII столетия.
Конечно, не было лишних средств. Конечно, на счету был каждый кирпич — особенным богатством внуки стольника не отличались. Конечно, нельзя было себе позволить пригласить известного архитектора, да, впрочем, в те годы они были в Москве наперечет. Но если говорить об их влиянии, то первым следует упомянуть К. И. Бланка. Куб со скругленными углами и выступами на каждом из четырех фасадов увенчан небольшим четырехгранником, у которого, в свою очередь, скошены углы. Чтобы придать церкви значительность, ощущение больших размеров и высоты, архитектор вводит второй ряд ложных окон. Как это было принято в московской архитектурной школе тех лет, которую возглавлял Д. В. Ухтомский, для разделки фасадов применена рустика — имитация квадров так называемого «дикого» камня, филенки и впадины. Возникающая игра светотени, своеобразная светотеневая рябь, снимает ощущение массивности, монолитности сооружения, сообщает ему большую легкость.
В 1755 году Н. П. Акинфова не стало. По разделу, производившемуся между вдовой Настасьей Юрьевной, дочерьми «девицами Екатериной и Анной Николаевнами» и сыном Юрием, Олтуфьево досталось последнему. Юрий Николаевич Акинфов, проведший в родовом гнезде детство и юность, стал владельцем села Воздвиженского, Олтуфьева тож. Первый русский офицер, награжденный учрежденным в 1769 году орденом Святого Георгия, Ю. Н. Акинфов состоял при адмирале Спиридове, был героем Чесмы, и его имя запечатлено на мраморных досках, покрывших стены Георгиевского зала Большого Кремлевского дворца.
Потомство окольничего Никиты Акинфова оказалось на редкость большим. Юрий Николаевич был единственным сыном у отца, зато двоюродных братьев имел множество, тем более двоюродных племянников. Родня не обходила Олтуфьево, а слава Георгиевского кавалера становилась и ее славой. В числе кузенов моряка Олтуфьево нередко навещал Владимир Алексеевич Акинфов, сыновья которого продолжили семейную славу. Николай Владимирович, ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка, участвовал в нескольких сражениях Отечественной войны, 14 июля 1812 года был ранен под Какувачином, при местечке Каповиче. Организовав при московской Градской больнице за свой счет несколько «акинфовских» палат для раненых воинов, он взял на себя их содержание.
Но особенно громкой была слава другого брата, Федора Владимировича. На военной службе состоял он с пятнадцати лет, в шестнадцать стал офицером лейб-гвардии Гусарского полка. В 1812 году в Москве отличился тем, что с горсткой удальцов сумел, по приказу командования, задержать вступление в столицу частей Мюрата, что было необходимо для правильного отступления армии и вывоза раненых. Имел за французскую кампанию Георгия с золотой саблей за храбрость, а в двадцать шесть лет командовал Переяславским конно-егерским полком.
Не пример ли братьев Акинфовых и рассказы о герое Чесмы послужили причиной решения А. С. Грибоедова оставить в 1812 году научные занятия, успешно законченный Московский университет и записаться на военную службу? Федор и Владимир Акинфовы приходились писателю двоюродными братьями: они были сыновьями родной тетки драматурга по матери.
Легенды, бесконечные легенды. Сколько их связано с, казалось бы, простой и не слишком богатой событиями жизнью А. С. Грибоедова! Легенда о богатстве семьи, в действительности мелких помещиков Владимирской губернии — в принадлежавших родителям Александра Сергеевича трех деревеньках не было сколько-нибудь удобного помещичьего дома.
Легенда о положении матери драматурга в московском свете, где все перед ней якобы заискивали из-за ее злого языка и богатства: у нее в доме бывала вся Москва. Наконец, легенда о стремлении Настасьи Федоровны Грибоедовой любой ценой сберечь сына от опасностей войны и устроить в тылу, подальше от театра военных действий, — полк, в который записался будущий комедиограф, и в самом деле сначала был отправлен в Казань и принял участие в кампании лишь после того, как русская армия перешла границу и двинулась на запад.
Легенда о том, что «Горе от ума» не имело в своей основе никаких биографических посылок. Легенда о Софье, прототипом которой якобы явилась двоюродная сестра А. С. Грибоедова, носившая такое же имя. Легенда о Фамусове, якобы списанном с родного дядюшки Грибоедова. Список легенд можно было бы продолжить, но с Олтуфьевом в той или иной мере связаны именно эти.
Все здесь походило на правду, и все не было правдой. Алексей Федорович Грибоедов, в прошлом лихой суворовский полковник, вышел в отставку одновременно с А. В. Суворовым, не пожелав служить полусумасшедшему императору. О гражданской службе он не думал никогда, тем более в варианте, который проповедовал Фамусов. Мать драматурга была одной из четырех его сестер — самой нелюбимой и к тому же стесненной в средствах. В своем смоленском поместье Хмелите А. Ф. Грибоедов принимал ее каждое лето вместе с дочерью и сыном, и это при том, что брат достаточно демонстративно проявлял свою нелюбовь к «злой дурнушке». Он заказал и повесил у себя в доме портреты всех сестер — кроме Настасьи Федоровны.
Может быть, как раз из-за непривлекательной внешности и тяжелого характера ей не удалось сделать хорошей партии. Бедный родственник-однофамилец не мог принести своей жене ни средств, ни положения в обществе. Однако никакого раздора между супругами не было. Значительную часть времени они проводили в Москве, снимая дома то на Спасо-Песковской площади, то на Остоженке — родовое гнездо родителей Сергея Грибоедова находилось в приходе Николы в Хамовниках. Лето проходило в доме деда на Владимирщине. Другое дело, что вела Настасья Федоровна дела отдельно от мужа. Более того — выдавала ему деньги исключительно под заемные письма, так что, когда Сергея Ивановича не стало, единственным и очень крупным его долгом был долг собственной жене, оформленный необходимыми юридическими документами. В том, что он любил карточную игру, окружающие не видели большого греха. Кто только тогда не играл и не проигрывал зачастую всего состояния! О мотовстве скорее можно было говорить в отношении дядюшки Алексея Федоровича, которого всегда осаждали кредиторы. От кредиторов ему приходилось бежать из собственной Хмелиты и скрываться не в Москве — в Петербурге.
Не располагая средствами сестер и брата, Настасья Федоровна действительно надеялась главным образом на способности сына, никак не экономя на его образовании. Подошла бы и военная служба, но на пути к ней стояло слишком много препятствий и среди них — слабое здоровье сына. А перелом, произошедший в его судьбе в начале Отечественной войны, — сколько с ним связывалось надежд! Впрочем, не было такой семьи, где бы не было воинов и где бы от своих воинов не ждали геройства и подвигов. Настасья Федоровна исключения не составляла.
Однако полк сына направляется в Казань, а первые месяцы Грибоедов вообще проводит вместе с отцом и матерью во Владимире. У него тяжелая форма простуды, от которой он никак не может избавиться, и — что еще хуже — нервное истощение. Он страдает от «нервической лихорадки» и бессонницы. И чрезвычайно показательная деталь. Казалось бы, кому, как не матери, быть озабоченной болезненным состоянием сына, заботиться о нем, но больной Грибоедов предпочитает уехать в деревню знакомых семьи — Лачиновых, где ему предоставляют отдельный маленький домик и где его пользует простая крестьянка-знахарка, главным лекарством которой, по воспоминаниям современников, была сердечная доброта и те бесконечные беседы, которые она вела по ночам с больным. Теплым семейное гнездо Грибоедовых никогда не было.
Оправившийся, Грибоедов следует за своим полком в Казань и затем на протяжении нескольких лет не хочет приезжать в Москву. Его блестящая и холодная храбрость, о которой восторженно писал А. С. Пушкин, не могла себя проявить. А кузены Акинфовы — что ж, они оставались живым укором и матери, и сыну.
Ю. Н. Акинфов, по всей вероятности, даже не успел себя толком почувствовать хозяином Олтуфьева, как решился его продать. В 1759 году село переходит к Ивану Ивановичу Вельяминову, а уже в 1766-м перепродается им графу Матвею Федоровичу Апраксину, почему-то незамедлившему его сторговать графине Наталье Федоровне Брюс, вдове А. Р. Брюса.
Матвей Федорович Апраксин… Собственно, начинать надо было с детства Петра I, когда в конце правления его старшего, сводного брата Федора Алексеевича в царский дом вошла новая царица — юная красавица Марфа Матвеевна Апраксина. Но Федор почти сразу скончался, детей после него не осталось, и царица Марфа весь свой век скоротала никому не нужной вдовой, бледной и безмолвной тенью в кипевшей страстями царской семье. Только Петр относился к ней с непонятным сочувствием, даже симпатией, возил на ассамблеи, пока не тронулась Марфа Матвеевна умом и странности ее не стали бросаться в глаза. Но и недолгого ее пребывания на престоле оказалось достаточно, чтобы вышли в люди царицыны братья, ставшие ближайшими и довереннейшими сподвижниками Петра I — Федор и Петр Матвеевичи, — и разгулялся во всю свою молодецкую силу младший — Андрей.
Служить Андрей не служил, толку от него никогда не было, зато нравам былой боярской вольницы не изменял никогда. За одно Петр журил, за другое грозил, пока Андрей Матвеевич не прибил со своими людьми дворянина Желябужского с сыном. Мало что прибил, но, призванный Петром к ответу, отрекся от дела своих рук. От наказания кнутом спасла царица Марфа, едва не на коленях вымолившая пощаду у Петра. Зато постигла Андрея иная кара — с него был написан портрет с надписью «Андрей Бесящей» и повешен в том покое Преображенского дворца, где собирались царские ассамблеи. «Андрей Бесящей», наполовину шут, наполовину объект для издевок, так и остался в царском собрании в так называемой Преображенской серии.
Между тем Петр со временем сменил гнев на милость. В 1722 году Бесящей получил титул графа и придворный чин обершенка. При Петре II он стал генерал-майором и наследовал все огромное состояние брата Федора, адмирала. Но хотя Бесящей и пережил своих братьев, сам умер в 1731 году, передав апраксинские богатства единственному сыну, Федору Андреевичу, который к тому моменту имел чин генерал-лейтенанта. Среди полученных последним от вступившей на престол Елизаветы Петровны наград находился и земельный участок будущего Апраксина Двора в Петербурге. Детей у Ф. А. Апраксина было много, но Апраксин двор он завещает сыну Матвею, в котором, кажется, оживает характер деда.
Современники с любопытством наблюдали, как в 1780 году М. Ф. Апраксин продал этот участок своей сестре, Н. Ф. Ласунской, которая, нимало не медля, перепродала его другой сестре — А. Ф. Разумовской, а А. Ф. Разумовская позднее утвердила его за внуком Матвея Федоровича. Олтуфьево постигла в чем-то схожая с Апраксиным Двором судьба. Можно было удивляться быстроте, с которой М. Ф. Апраксин поторопился разделаться с былой акинфовской вотчиной. Еще удивительнее казались действия покупательницы.
Н. Ф. Брюс — третья жена племянника знаменитого Я. В. Брюса, Александра Романовича. Первой женой А. Р. Брюса стала Анастасия Михайловна Долгорукова, дочь члена Верховного тайного совета. В июле 1729 года такой брак обещал блестящую придворную карьеру: родство с любимцами императора стоило дорого. Постигшая Долгоруковых опала разрушала все надежды, и все же А. Р. Брюс с завидным упорством продолжал рассчитывать на выгодную женитьбу. Ровно через шестнадцать лет, в июле 1745 года, его жены не стало — в декабре он вступает в брак с другой представительницей той же семьи, на этот раз с самой «государыней-невестой» Петра II, отбывшей все перипетии многолетней ссылки Екатериной Долгоруковой.
Что заставляло торопиться далеко не молодого жениха, слишком недавнего вдовца? Все знали нелегкий характер Долгоруковой, самовлюбленной, заносчивой, способной жить одними воспоминаниями о едва не достигнутом престоле. Говорить о красоте «государыни-невесты» в ее тридцать с лишним лет, из которых десять прошли в тяжелейшей ссылке, тем более не приходилось. Оставались тщеславие и известный расчет: не каждый мог похвастаться женой, так тесно связанной с престолом. Только и на этот раз А. Р. Брюса ждало разочарование: через несколько дней после женитьбы его супруги не стало.
В третий раз выбор пал на Н. Ф. Колычеву. Соображения придворной карьеры отступили перед юностью невесты: она была моложе жениха на двадцать шесть лет. Может быть, здесь сыграло свою роль и то, что жили будущие супруги в полном смысле слова через улицу. Брюсам принадлежал дом № 14 по Большой Никитской улице, Ф. Г. Колычеву — участок дома № 9 и хорошо сохранившийся дом № 11 — нынешний Рахманиновский зал, в котором в конце позапрошлого столетия помещалось училище синодальных певчих.
Дом Брюса. Б. Никитская, 14.
Правда, говорить о точной разнице в возрасте супругов трудно. Источники существенно расходятся в определении даты как рождения, так и смерти А. Р. Брюса. Лобанов-Ростовский в своей «Родословной книге» называет 1708–1752 годы, тот же год смерти повторяют и ряд советских авторов, в том числе Е. Ф. Николаев в книге «Классическая Москва». Однако в родовом склепе Брюсов, в селе Глинки бывшего Богородского уезда, указаны 1704 и 1760 годы. Разница в восемь лет — существенная разница, но в то время как составитель «Родословной книги» ничем не обосновывает приводимые сведения, данные надгробной надписи, сделанной вдовой и сыном, не вызывают сомнений. Кстати сказать, в той же самой Иоанно-Богословской церкви был поставлен надгробный памятник невестке А. Р. Брюса — одна из лучших работ автора памятника Минину и Пожарскому, скульптора И. П. Мартоса, в настоящее время хранящийся в Третьяковской галерее.
Покупкой Олтуфьева Н. Ф. Брюс-Колычева хотела, по-видимому, возместить потерю Глинок, в которых до того времени жила с мужем и которые переходили к единственному сыну умершего, Я. А. Брюсу, как и московский дом на Большой Никитской. Со временем ему придется выступить в роли московского генерал-губернатора, и представленный им Екатерине II в 1775 году проект перепланировки Москвы надолго определит облик и перспективы развития города. В поступках Н. Ф. Брюс непонятно другое. Приобретя Олтуфьево в 1766 году у М. Ф. Апраксина, она спустя всего лишь два года поспешила расстаться с ним, перепродав село А. А. Риндеру.
В ряду былых родовитых владельцев села новое имя выглядело достаточно неожиданным. Доктор медицины Альтдорфского университета Андрей Андреевич Риндер находился на русской службе с 1733 года при так называемой Оренбургской комиссии. В 1765 году он получил назначение московским штадт-физиком, что и побудило его обзавестись недвижимой собственностью в окрестностях старой столицы.
Однако вскоре А. А. Риндера не стало. В документах возникает очередное расхождение в датировке его смерти, приводимой в общеизвестном биографическом словаре Русского биографического общества. Биографический словарь называет 1770 год, тогда как связанные с правами на Олтуфьево документы свидетельствуют о 1771 годе, когда село перешло по наследству к детям врача — Якову и Софье. Оба они были очень молоды, если судить по тому, что Я. А. Риндер получает звание доктора медицины в Страсбурге лишь в 1778 году. А в 1786 году материалы Вотчинной коллегии по городу Москве (книга № 32, дело № 26) отмечают продажу Олтуфьева братом и сестрой князю Степану Борисовичу Куракину. Годом позже Я. А. Риндер был назначен профессором Московской медико-хирургической школы. В течение 1790-х годов он состоял акушером Тверской губернской управы.
Скромный медик и блистательный аристократ, чей московский дом на Мясницкой улице (будущее здание Почтамта) привлекал весь высший свет, славился изысканнейшими обедами и ужинами, единственной в своем роде кухней, богатейшими праздниками, — таков был неожиданный поворот в истории Олтуфьева. Сам С. Б. Куракин не стремится к придворной жизни, но вся его семья, родственники и братья связаны со двором, обладают немалым весом в государственных делах и огромными состояниями. Новый владелец Олтуфьева не составлял исключения, разве что отличался большими хозяйственными способностями — широко тратя деньги, постоянно увеличивал свои богатства, получая огромные доходы с имений, рядом со своей роскошной усадьбой в Тверской губернии устраивал процветающую полотняную фабрику.
Покупка новой подмосковной не была прихотью. С. Б. Куракин оказался перед необходимостью переустройства своей семейной жизни, а в связи с этим и ухода в отставку. Обе столицы с интересом наблюдали за разыгравшимся скандалом: после одиннадцати лет супружеской жизни княгиня Куракина оставила мужа ради его родного дяди, известного московского красавца С. С. Апраксина. Князь настаивал на немедленном формальном разводе и вместе с тем задумывал новую женитьбу, которая должна была восстановить ущерб, нанесенный его репутации. Как утверждали современники, чувства уступали здесь оскорбленному самолюбию и тщеславию.
Внук известного Никиты Ивановича Панина, С. Б. Куракин по желанию своего дяди и опекуна был отправлен в свое время для пополнения образования в Швецию. Когда-то из своей долголетней дипломатической миссии именно в Швеции Н. И. Панин привез идеи необходимости ограничения самодержавия законами конституционной монархии. Рассчитывая на возможность заставить Екатерину II принять эти условия как правительницы и опекунши при малолетнем Павле, Н. И. Панин оказался среди тех, кто помог принцессе Ангальт-Цербстской захватить российский престол, но обманулся в своих ожиданиях. Зная влиятельность своего недавнего союзника, Екатерина не была в состоянии избавиться от него открыто, но борьба между ними продолжалась, не ослабевая. И это по желанию Н. И. Панина его секретарь Д. И. Фонвизин занимался составлением проекта первой русской конституции.
Но то, что составляло смысл жизни и деятельности деда, никак не коснулось внука. При первой же возможности С. Б. Куракин оставил Швецию, чтобы поступить волонтером в армию, сражавшуюся с турками под командованием другого его деда, Петра Ивановича Панина. Молодого офицера отличали храбрость, любовь к военному делу, но и только. Науки остались ему навсегда чужды. Недаром родная тетка писала о нем: «Я бы очень желала, чтобы по окончании кампании подумали несколько об его воспитании: кажется, героем сделаться ему время не ушло бы, а к наукам привыкать не всегда равно способно, особливо ему, который жестоко неглижирован».
На деле турецкая кампания сменилась польской, польская — отправкой на подавление Пугачевского восстания. И, может быть, единственным воспоминанием о взглядах деда явилось нежелание С. Б. Куракина принимать участие в этой, по его выражению, «жестокой комиссии» и «мерзкой зимней кампании». В 1783 году С. Б. Куракин участвовал в Крымском походе, а спустя шесть лет в чине генерал-майора вышел в отставку. Жизнь со своей второй женой, Е. Д. Измайловой, он начал строить в подмосковном Олтуфьеве.
Здесь среди многочисленных гостей у него бывали И. А. Крылов, баснописец В. В. Измайлов, И. И. Дмитриев, автор «Недоросля» и «Бригадира» Д. И. Фонвизин. Коротко был знаком Куракин с замечательным портретистом Федором Рокотовым — оба они выступали основателями московского Английского клуба, первоначально помещавшегося в здании Гагаринского дворца у Петровских ворот.
Перестроенная, расширенная, а в старых частях обновленная усадьба в Олтуфьеве стала очень популярной среди москвичей. Строительным работам существенно способствовало назначение С. Б. Куракина в период правления Павла I начальником Экспедиции Кремлевского строения. Правда, эту последнюю должность князь занимал недолго — в 1805 году С. Б. Куракина не стало. Детей князь не имел. Подмосковная осталась в руках его вдовы, намного пережившей своего супруга, — Е. Д. Куракина умерла в 1841 году. «Куракинский период» в истории Олтуфьева растянулся больше чем на полвека. Зато дальше начинается опять стремительное мелькание имен.
В 1842 году, непосредственно после Е. Д. Куракиной, вступает в права владения селом Д. П. Приклонский. Среди многочисленных русских дворянских родов Приклонские стали предметом специального изучения одного из специалистов по генеалогии — Ювеналия Воейкова. Но написанное им «Родословие краткое историческое дворян Приклонских» вышло в Москве в 1796 году. О последующих представителях семьи можно собрать лишь отдельные упоминания. Владелец Олтуфьева был сыном камергера, которого справочники назвали также поэтом-лириком. Поводом для подобного определения послужило то, что П. Н. Приклонский выступил с посвященными императору Александру I стихами.
Николай Арсеньевич Жеребцов был владельцем Олтуфьева с 1849 года. В надгробной надписи на Никольском кладбище петербургской Александро-Невской лавры приведены годы его жизни — 1807–1868 и чин — действительный статский советник. Казалось бы, один из высокопоставленных чиновников XIX прошлого столетия, и ничего больше. В действительности Н. А. Жеребцов представлял собой фигуру очень своеобразную, к тому же он вошел в историю русской литературной критики. Инженер путей сообщения по образованию, он успел за свою сравнительно недолгую жизнь побывать и виленским гражданским губернатором, и вице-директором так называемого Третьего департамента Министерства государственных имуществ. Н. А. Жеребцов избирался членом Вольного экономического общества и успешно выступал как скульптор-любитель. Его перу принадлежит ряд трудов по экономическим вопросам: «О двух современных экономических вопросах» (1849), «Хозяйственные заметки об Англии и Шотландии» (1862), ряд политических брошюр.
В годы жизни и работы в Олтуфьеве Н. А. Жеребцов выпустил в Париже на французском языке свою «Историю цивилизации в оссии» (1858), вызвавшую две критические статьи Добролюбова. Концепция Жеребцова сводилась к отрицанию прогрессивного смысла Петровских реформ, якобы лишивших Россию своеобразного национального пути развития. По мнению автора, лишь ценой потери большого количества времени и сил можно было преодолеть безусловно вредное влияние Запада во всех областях науки и просвещения. Именно это утверждение националистического изоляционизма вызвало резкие возражения со стороны представителей передовой критической мысли России середины XIX века, в том числе Н. А. Добролюбова.
Характерно, что вкусы Жеребцова нашли свое отражение и во внешнем облике усадьбы. В 1851 году у главного усадебного дома появилась галерея на псевдорусских кувшинообразных столбах.
Со смертью в 1868 году владельца усадьбы его вдова, урожденная М. Н. Денисова, рассталась с Олтуфьевом. Среди имен очередных владельцев мелькают имена Г. И. Алеевой, М. И. Лачиновой, с 1884 года — барона Н. В. Корфа. Последний был связан с Л. Н. Толстым. Оба они состояли почетными членами Общества распространения полезных книг, при котором Н. В. Корф, кроме того, возглавлял Комиссию по бесплатному снабжению нуждающихся школ книгами. Имя Н. В. Корфа упоминается в документах только до 1888 года, когда хозяином усадьбы становится Г. М. Лианозов.
…Что ж, сомнений не оставалось: стоило пойти на любые расходы, чтобы провести лето именно в этом живописнейшем и благоустроенном уголке ближнего Подмосковья. Авторы изданного в 1930 году справочника «Дачи и окрестности Москвы», кстати сказать, члены Общества изучения русской усадьбы, не жалели восторгов в своих описаниях. Речь шла о платформе Савеловской железной дороги: "В 1/2 километре от платформы, на повороте идущей от станции железной дороги, начинаются дачи поселка Лианозово. В прекрасном смешанном лесу хорошо распланировано около 100 дач. Затейливой архитектуры, с крытыми верандами и балконами. На пруду купанье и катанье на лодках. Местность довольно сухая.
Цены на дачи очень высокие: от 150 до 500 рублей за сезон. Есть кооператив, пекарня, ларьки, клуб, кино, библиотека, спортивная площадка и телефон-автомат. Ближайшая больница в 1 километре в Алтуфьеве. У станции стоянка извозчиков, которые берут за проезд до поселка 1 рубль.
Село Алтуфьево в 2-х километрах от платформы, насчитывает около 70 крестьянских дворов, имеется пруд. Дачников ввиду отдаленности бывает мало". И дальше перечисление возможных прогулок.
По растянувшейся на два километра аллее до запущенного старого парка Неклюдова, иначе Владимирского, или Сретенского, с любопытной каменной ротондой церкви, построенной в 1806 году и сохранившей в интерьере лепные карнизы, гризайльные — черно-белые тоновые росписи и деревянную резьбу.
В пяти километрах Петровское-Лобаново, иначе Козлово или Злобовка, на реке Химке, с остатками парка и каменной церковью 1829 года. К нему было причастно в 1770-х годах имя Г. А. Потемкина-Таврического.
Конечно, не было лишних средств. Конечно, на счету был каждый кирпич — особенным богатством внуки стольника не отличались. Конечно, нельзя было себе позволить пригласить известного архитектора, да, впрочем, в те годы они были в Москве наперечет. Но если говорить об их влиянии, то первым следует упомянуть К. И. Бланка. Куб со скругленными углами и выступами на каждом из четырех фасадов увенчан небольшим четырехгранником, у которого, в свою очередь, скошены углы. Чтобы придать церкви значительность, ощущение больших размеров и высоты, архитектор вводит второй ряд ложных окон. Как это было принято в московской архитектурной школе тех лет, которую возглавлял Д. В. Ухтомский, для разделки фасадов применена рустика — имитация квадров так называемого «дикого» камня, филенки и впадины. Возникающая игра светотени, своеобразная светотеневая рябь, снимает ощущение массивности, монолитности сооружения, сообщает ему большую легкость.
В 1755 году Н. П. Акинфова не стало. По разделу, производившемуся между вдовой Настасьей Юрьевной, дочерьми «девицами Екатериной и Анной Николаевнами» и сыном Юрием, Олтуфьево досталось последнему. Юрий Николаевич Акинфов, проведший в родовом гнезде детство и юность, стал владельцем села Воздвиженского, Олтуфьева тож. Первый русский офицер, награжденный учрежденным в 1769 году орденом Святого Георгия, Ю. Н. Акинфов состоял при адмирале Спиридове, был героем Чесмы, и его имя запечатлено на мраморных досках, покрывших стены Георгиевского зала Большого Кремлевского дворца.
Потомство окольничего Никиты Акинфова оказалось на редкость большим. Юрий Николаевич был единственным сыном у отца, зато двоюродных братьев имел множество, тем более двоюродных племянников. Родня не обходила Олтуфьево, а слава Георгиевского кавалера становилась и ее славой. В числе кузенов моряка Олтуфьево нередко навещал Владимир Алексеевич Акинфов, сыновья которого продолжили семейную славу. Николай Владимирович, ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка, участвовал в нескольких сражениях Отечественной войны, 14 июля 1812 года был ранен под Какувачином, при местечке Каповиче. Организовав при московской Градской больнице за свой счет несколько «акинфовских» палат для раненых воинов, он взял на себя их содержание.
Но особенно громкой была слава другого брата, Федора Владимировича. На военной службе состоял он с пятнадцати лет, в шестнадцать стал офицером лейб-гвардии Гусарского полка. В 1812 году в Москве отличился тем, что с горсткой удальцов сумел, по приказу командования, задержать вступление в столицу частей Мюрата, что было необходимо для правильного отступления армии и вывоза раненых. Имел за французскую кампанию Георгия с золотой саблей за храбрость, а в двадцать шесть лет командовал Переяславским конно-егерским полком.
Не пример ли братьев Акинфовых и рассказы о герое Чесмы послужили причиной решения А. С. Грибоедова оставить в 1812 году научные занятия, успешно законченный Московский университет и записаться на военную службу? Федор и Владимир Акинфовы приходились писателю двоюродными братьями: они были сыновьями родной тетки драматурга по матери.
Легенды, бесконечные легенды. Сколько их связано с, казалось бы, простой и не слишком богатой событиями жизнью А. С. Грибоедова! Легенда о богатстве семьи, в действительности мелких помещиков Владимирской губернии — в принадлежавших родителям Александра Сергеевича трех деревеньках не было сколько-нибудь удобного помещичьего дома.
Легенда о положении матери драматурга в московском свете, где все перед ней якобы заискивали из-за ее злого языка и богатства: у нее в доме бывала вся Москва. Наконец, легенда о стремлении Настасьи Федоровны Грибоедовой любой ценой сберечь сына от опасностей войны и устроить в тылу, подальше от театра военных действий, — полк, в который записался будущий комедиограф, и в самом деле сначала был отправлен в Казань и принял участие в кампании лишь после того, как русская армия перешла границу и двинулась на запад.
Легенда о том, что «Горе от ума» не имело в своей основе никаких биографических посылок. Легенда о Софье, прототипом которой якобы явилась двоюродная сестра А. С. Грибоедова, носившая такое же имя. Легенда о Фамусове, якобы списанном с родного дядюшки Грибоедова. Список легенд можно было бы продолжить, но с Олтуфьевом в той или иной мере связаны именно эти.
Все здесь походило на правду, и все не было правдой. Алексей Федорович Грибоедов, в прошлом лихой суворовский полковник, вышел в отставку одновременно с А. В. Суворовым, не пожелав служить полусумасшедшему императору. О гражданской службе он не думал никогда, тем более в варианте, который проповедовал Фамусов. Мать драматурга была одной из четырех его сестер — самой нелюбимой и к тому же стесненной в средствах. В своем смоленском поместье Хмелите А. Ф. Грибоедов принимал ее каждое лето вместе с дочерью и сыном, и это при том, что брат достаточно демонстративно проявлял свою нелюбовь к «злой дурнушке». Он заказал и повесил у себя в доме портреты всех сестер — кроме Настасьи Федоровны.
Может быть, как раз из-за непривлекательной внешности и тяжелого характера ей не удалось сделать хорошей партии. Бедный родственник-однофамилец не мог принести своей жене ни средств, ни положения в обществе. Однако никакого раздора между супругами не было. Значительную часть времени они проводили в Москве, снимая дома то на Спасо-Песковской площади, то на Остоженке — родовое гнездо родителей Сергея Грибоедова находилось в приходе Николы в Хамовниках. Лето проходило в доме деда на Владимирщине. Другое дело, что вела Настасья Федоровна дела отдельно от мужа. Более того — выдавала ему деньги исключительно под заемные письма, так что, когда Сергея Ивановича не стало, единственным и очень крупным его долгом был долг собственной жене, оформленный необходимыми юридическими документами. В том, что он любил карточную игру, окружающие не видели большого греха. Кто только тогда не играл и не проигрывал зачастую всего состояния! О мотовстве скорее можно было говорить в отношении дядюшки Алексея Федоровича, которого всегда осаждали кредиторы. От кредиторов ему приходилось бежать из собственной Хмелиты и скрываться не в Москве — в Петербурге.
Не располагая средствами сестер и брата, Настасья Федоровна действительно надеялась главным образом на способности сына, никак не экономя на его образовании. Подошла бы и военная служба, но на пути к ней стояло слишком много препятствий и среди них — слабое здоровье сына. А перелом, произошедший в его судьбе в начале Отечественной войны, — сколько с ним связывалось надежд! Впрочем, не было такой семьи, где бы не было воинов и где бы от своих воинов не ждали геройства и подвигов. Настасья Федоровна исключения не составляла.
Однако полк сына направляется в Казань, а первые месяцы Грибоедов вообще проводит вместе с отцом и матерью во Владимире. У него тяжелая форма простуды, от которой он никак не может избавиться, и — что еще хуже — нервное истощение. Он страдает от «нервической лихорадки» и бессонницы. И чрезвычайно показательная деталь. Казалось бы, кому, как не матери, быть озабоченной болезненным состоянием сына, заботиться о нем, но больной Грибоедов предпочитает уехать в деревню знакомых семьи — Лачиновых, где ему предоставляют отдельный маленький домик и где его пользует простая крестьянка-знахарка, главным лекарством которой, по воспоминаниям современников, была сердечная доброта и те бесконечные беседы, которые она вела по ночам с больным. Теплым семейное гнездо Грибоедовых никогда не было.
Оправившийся, Грибоедов следует за своим полком в Казань и затем на протяжении нескольких лет не хочет приезжать в Москву. Его блестящая и холодная храбрость, о которой восторженно писал А. С. Пушкин, не могла себя проявить. А кузены Акинфовы — что ж, они оставались живым укором и матери, и сыну.
Ю. Н. Акинфов, по всей вероятности, даже не успел себя толком почувствовать хозяином Олтуфьева, как решился его продать. В 1759 году село переходит к Ивану Ивановичу Вельяминову, а уже в 1766-м перепродается им графу Матвею Федоровичу Апраксину, почему-то незамедлившему его сторговать графине Наталье Федоровне Брюс, вдове А. Р. Брюса.
Матвей Федорович Апраксин… Собственно, начинать надо было с детства Петра I, когда в конце правления его старшего, сводного брата Федора Алексеевича в царский дом вошла новая царица — юная красавица Марфа Матвеевна Апраксина. Но Федор почти сразу скончался, детей после него не осталось, и царица Марфа весь свой век скоротала никому не нужной вдовой, бледной и безмолвной тенью в кипевшей страстями царской семье. Только Петр относился к ней с непонятным сочувствием, даже симпатией, возил на ассамблеи, пока не тронулась Марфа Матвеевна умом и странности ее не стали бросаться в глаза. Но и недолгого ее пребывания на престоле оказалось достаточно, чтобы вышли в люди царицыны братья, ставшие ближайшими и довереннейшими сподвижниками Петра I — Федор и Петр Матвеевичи, — и разгулялся во всю свою молодецкую силу младший — Андрей.
Служить Андрей не служил, толку от него никогда не было, зато нравам былой боярской вольницы не изменял никогда. За одно Петр журил, за другое грозил, пока Андрей Матвеевич не прибил со своими людьми дворянина Желябужского с сыном. Мало что прибил, но, призванный Петром к ответу, отрекся от дела своих рук. От наказания кнутом спасла царица Марфа, едва не на коленях вымолившая пощаду у Петра. Зато постигла Андрея иная кара — с него был написан портрет с надписью «Андрей Бесящей» и повешен в том покое Преображенского дворца, где собирались царские ассамблеи. «Андрей Бесящей», наполовину шут, наполовину объект для издевок, так и остался в царском собрании в так называемой Преображенской серии.
Между тем Петр со временем сменил гнев на милость. В 1722 году Бесящей получил титул графа и придворный чин обершенка. При Петре II он стал генерал-майором и наследовал все огромное состояние брата Федора, адмирала. Но хотя Бесящей и пережил своих братьев, сам умер в 1731 году, передав апраксинские богатства единственному сыну, Федору Андреевичу, который к тому моменту имел чин генерал-лейтенанта. Среди полученных последним от вступившей на престол Елизаветы Петровны наград находился и земельный участок будущего Апраксина Двора в Петербурге. Детей у Ф. А. Апраксина было много, но Апраксин двор он завещает сыну Матвею, в котором, кажется, оживает характер деда.
Современники с любопытством наблюдали, как в 1780 году М. Ф. Апраксин продал этот участок своей сестре, Н. Ф. Ласунской, которая, нимало не медля, перепродала его другой сестре — А. Ф. Разумовской, а А. Ф. Разумовская позднее утвердила его за внуком Матвея Федоровича. Олтуфьево постигла в чем-то схожая с Апраксиным Двором судьба. Можно было удивляться быстроте, с которой М. Ф. Апраксин поторопился разделаться с былой акинфовской вотчиной. Еще удивительнее казались действия покупательницы.
Н. Ф. Брюс — третья жена племянника знаменитого Я. В. Брюса, Александра Романовича. Первой женой А. Р. Брюса стала Анастасия Михайловна Долгорукова, дочь члена Верховного тайного совета. В июле 1729 года такой брак обещал блестящую придворную карьеру: родство с любимцами императора стоило дорого. Постигшая Долгоруковых опала разрушала все надежды, и все же А. Р. Брюс с завидным упорством продолжал рассчитывать на выгодную женитьбу. Ровно через шестнадцать лет, в июле 1745 года, его жены не стало — в декабре он вступает в брак с другой представительницей той же семьи, на этот раз с самой «государыней-невестой» Петра II, отбывшей все перипетии многолетней ссылки Екатериной Долгоруковой.
Что заставляло торопиться далеко не молодого жениха, слишком недавнего вдовца? Все знали нелегкий характер Долгоруковой, самовлюбленной, заносчивой, способной жить одними воспоминаниями о едва не достигнутом престоле. Говорить о красоте «государыни-невесты» в ее тридцать с лишним лет, из которых десять прошли в тяжелейшей ссылке, тем более не приходилось. Оставались тщеславие и известный расчет: не каждый мог похвастаться женой, так тесно связанной с престолом. Только и на этот раз А. Р. Брюса ждало разочарование: через несколько дней после женитьбы его супруги не стало.
В третий раз выбор пал на Н. Ф. Колычеву. Соображения придворной карьеры отступили перед юностью невесты: она была моложе жениха на двадцать шесть лет. Может быть, здесь сыграло свою роль и то, что жили будущие супруги в полном смысле слова через улицу. Брюсам принадлежал дом № 14 по Большой Никитской улице, Ф. Г. Колычеву — участок дома № 9 и хорошо сохранившийся дом № 11 — нынешний Рахманиновский зал, в котором в конце позапрошлого столетия помещалось училище синодальных певчих.
Правда, говорить о точной разнице в возрасте супругов трудно. Источники существенно расходятся в определении даты как рождения, так и смерти А. Р. Брюса. Лобанов-Ростовский в своей «Родословной книге» называет 1708–1752 годы, тот же год смерти повторяют и ряд советских авторов, в том числе Е. Ф. Николаев в книге «Классическая Москва». Однако в родовом склепе Брюсов, в селе Глинки бывшего Богородского уезда, указаны 1704 и 1760 годы. Разница в восемь лет — существенная разница, но в то время как составитель «Родословной книги» ничем не обосновывает приводимые сведения, данные надгробной надписи, сделанной вдовой и сыном, не вызывают сомнений. Кстати сказать, в той же самой Иоанно-Богословской церкви был поставлен надгробный памятник невестке А. Р. Брюса — одна из лучших работ автора памятника Минину и Пожарскому, скульптора И. П. Мартоса, в настоящее время хранящийся в Третьяковской галерее.
Покупкой Олтуфьева Н. Ф. Брюс-Колычева хотела, по-видимому, возместить потерю Глинок, в которых до того времени жила с мужем и которые переходили к единственному сыну умершего, Я. А. Брюсу, как и московский дом на Большой Никитской. Со временем ему придется выступить в роли московского генерал-губернатора, и представленный им Екатерине II в 1775 году проект перепланировки Москвы надолго определит облик и перспективы развития города. В поступках Н. Ф. Брюс непонятно другое. Приобретя Олтуфьево в 1766 году у М. Ф. Апраксина, она спустя всего лишь два года поспешила расстаться с ним, перепродав село А. А. Риндеру.
В ряду былых родовитых владельцев села новое имя выглядело достаточно неожиданным. Доктор медицины Альтдорфского университета Андрей Андреевич Риндер находился на русской службе с 1733 года при так называемой Оренбургской комиссии. В 1765 году он получил назначение московским штадт-физиком, что и побудило его обзавестись недвижимой собственностью в окрестностях старой столицы.
Однако вскоре А. А. Риндера не стало. В документах возникает очередное расхождение в датировке его смерти, приводимой в общеизвестном биографическом словаре Русского биографического общества. Биографический словарь называет 1770 год, тогда как связанные с правами на Олтуфьево документы свидетельствуют о 1771 годе, когда село перешло по наследству к детям врача — Якову и Софье. Оба они были очень молоды, если судить по тому, что Я. А. Риндер получает звание доктора медицины в Страсбурге лишь в 1778 году. А в 1786 году материалы Вотчинной коллегии по городу Москве (книга № 32, дело № 26) отмечают продажу Олтуфьева братом и сестрой князю Степану Борисовичу Куракину. Годом позже Я. А. Риндер был назначен профессором Московской медико-хирургической школы. В течение 1790-х годов он состоял акушером Тверской губернской управы.
Скромный медик и блистательный аристократ, чей московский дом на Мясницкой улице (будущее здание Почтамта) привлекал весь высший свет, славился изысканнейшими обедами и ужинами, единственной в своем роде кухней, богатейшими праздниками, — таков был неожиданный поворот в истории Олтуфьева. Сам С. Б. Куракин не стремится к придворной жизни, но вся его семья, родственники и братья связаны со двором, обладают немалым весом в государственных делах и огромными состояниями. Новый владелец Олтуфьева не составлял исключения, разве что отличался большими хозяйственными способностями — широко тратя деньги, постоянно увеличивал свои богатства, получая огромные доходы с имений, рядом со своей роскошной усадьбой в Тверской губернии устраивал процветающую полотняную фабрику.
Покупка новой подмосковной не была прихотью. С. Б. Куракин оказался перед необходимостью переустройства своей семейной жизни, а в связи с этим и ухода в отставку. Обе столицы с интересом наблюдали за разыгравшимся скандалом: после одиннадцати лет супружеской жизни княгиня Куракина оставила мужа ради его родного дяди, известного московского красавца С. С. Апраксина. Князь настаивал на немедленном формальном разводе и вместе с тем задумывал новую женитьбу, которая должна была восстановить ущерб, нанесенный его репутации. Как утверждали современники, чувства уступали здесь оскорбленному самолюбию и тщеславию.
Внук известного Никиты Ивановича Панина, С. Б. Куракин по желанию своего дяди и опекуна был отправлен в свое время для пополнения образования в Швецию. Когда-то из своей долголетней дипломатической миссии именно в Швеции Н. И. Панин привез идеи необходимости ограничения самодержавия законами конституционной монархии. Рассчитывая на возможность заставить Екатерину II принять эти условия как правительницы и опекунши при малолетнем Павле, Н. И. Панин оказался среди тех, кто помог принцессе Ангальт-Цербстской захватить российский престол, но обманулся в своих ожиданиях. Зная влиятельность своего недавнего союзника, Екатерина не была в состоянии избавиться от него открыто, но борьба между ними продолжалась, не ослабевая. И это по желанию Н. И. Панина его секретарь Д. И. Фонвизин занимался составлением проекта первой русской конституции.
Но то, что составляло смысл жизни и деятельности деда, никак не коснулось внука. При первой же возможности С. Б. Куракин оставил Швецию, чтобы поступить волонтером в армию, сражавшуюся с турками под командованием другого его деда, Петра Ивановича Панина. Молодого офицера отличали храбрость, любовь к военному делу, но и только. Науки остались ему навсегда чужды. Недаром родная тетка писала о нем: «Я бы очень желала, чтобы по окончании кампании подумали несколько об его воспитании: кажется, героем сделаться ему время не ушло бы, а к наукам привыкать не всегда равно способно, особливо ему, который жестоко неглижирован».
На деле турецкая кампания сменилась польской, польская — отправкой на подавление Пугачевского восстания. И, может быть, единственным воспоминанием о взглядах деда явилось нежелание С. Б. Куракина принимать участие в этой, по его выражению, «жестокой комиссии» и «мерзкой зимней кампании». В 1783 году С. Б. Куракин участвовал в Крымском походе, а спустя шесть лет в чине генерал-майора вышел в отставку. Жизнь со своей второй женой, Е. Д. Измайловой, он начал строить в подмосковном Олтуфьеве.
Здесь среди многочисленных гостей у него бывали И. А. Крылов, баснописец В. В. Измайлов, И. И. Дмитриев, автор «Недоросля» и «Бригадира» Д. И. Фонвизин. Коротко был знаком Куракин с замечательным портретистом Федором Рокотовым — оба они выступали основателями московского Английского клуба, первоначально помещавшегося в здании Гагаринского дворца у Петровских ворот.
Перестроенная, расширенная, а в старых частях обновленная усадьба в Олтуфьеве стала очень популярной среди москвичей. Строительным работам существенно способствовало назначение С. Б. Куракина в период правления Павла I начальником Экспедиции Кремлевского строения. Правда, эту последнюю должность князь занимал недолго — в 1805 году С. Б. Куракина не стало. Детей князь не имел. Подмосковная осталась в руках его вдовы, намного пережившей своего супруга, — Е. Д. Куракина умерла в 1841 году. «Куракинский период» в истории Олтуфьева растянулся больше чем на полвека. Зато дальше начинается опять стремительное мелькание имен.
В 1842 году, непосредственно после Е. Д. Куракиной, вступает в права владения селом Д. П. Приклонский. Среди многочисленных русских дворянских родов Приклонские стали предметом специального изучения одного из специалистов по генеалогии — Ювеналия Воейкова. Но написанное им «Родословие краткое историческое дворян Приклонских» вышло в Москве в 1796 году. О последующих представителях семьи можно собрать лишь отдельные упоминания. Владелец Олтуфьева был сыном камергера, которого справочники назвали также поэтом-лириком. Поводом для подобного определения послужило то, что П. Н. Приклонский выступил с посвященными императору Александру I стихами.
Николай Арсеньевич Жеребцов был владельцем Олтуфьева с 1849 года. В надгробной надписи на Никольском кладбище петербургской Александро-Невской лавры приведены годы его жизни — 1807–1868 и чин — действительный статский советник. Казалось бы, один из высокопоставленных чиновников XIX прошлого столетия, и ничего больше. В действительности Н. А. Жеребцов представлял собой фигуру очень своеобразную, к тому же он вошел в историю русской литературной критики. Инженер путей сообщения по образованию, он успел за свою сравнительно недолгую жизнь побывать и виленским гражданским губернатором, и вице-директором так называемого Третьего департамента Министерства государственных имуществ. Н. А. Жеребцов избирался членом Вольного экономического общества и успешно выступал как скульптор-любитель. Его перу принадлежит ряд трудов по экономическим вопросам: «О двух современных экономических вопросах» (1849), «Хозяйственные заметки об Англии и Шотландии» (1862), ряд политических брошюр.
В годы жизни и работы в Олтуфьеве Н. А. Жеребцов выпустил в Париже на французском языке свою «Историю цивилизации в оссии» (1858), вызвавшую две критические статьи Добролюбова. Концепция Жеребцова сводилась к отрицанию прогрессивного смысла Петровских реформ, якобы лишивших Россию своеобразного национального пути развития. По мнению автора, лишь ценой потери большого количества времени и сил можно было преодолеть безусловно вредное влияние Запада во всех областях науки и просвещения. Именно это утверждение националистического изоляционизма вызвало резкие возражения со стороны представителей передовой критической мысли России середины XIX века, в том числе Н. А. Добролюбова.
Характерно, что вкусы Жеребцова нашли свое отражение и во внешнем облике усадьбы. В 1851 году у главного усадебного дома появилась галерея на псевдорусских кувшинообразных столбах.
Со смертью в 1868 году владельца усадьбы его вдова, урожденная М. Н. Денисова, рассталась с Олтуфьевом. Среди имен очередных владельцев мелькают имена Г. И. Алеевой, М. И. Лачиновой, с 1884 года — барона Н. В. Корфа. Последний был связан с Л. Н. Толстым. Оба они состояли почетными членами Общества распространения полезных книг, при котором Н. В. Корф, кроме того, возглавлял Комиссию по бесплатному снабжению нуждающихся школ книгами. Имя Н. В. Корфа упоминается в документах только до 1888 года, когда хозяином усадьбы становится Г. М. Лианозов.
…Что ж, сомнений не оставалось: стоило пойти на любые расходы, чтобы провести лето именно в этом живописнейшем и благоустроенном уголке ближнего Подмосковья. Авторы изданного в 1930 году справочника «Дачи и окрестности Москвы», кстати сказать, члены Общества изучения русской усадьбы, не жалели восторгов в своих описаниях. Речь шла о платформе Савеловской железной дороги: "В 1/2 километре от платформы, на повороте идущей от станции железной дороги, начинаются дачи поселка Лианозово. В прекрасном смешанном лесу хорошо распланировано около 100 дач. Затейливой архитектуры, с крытыми верандами и балконами. На пруду купанье и катанье на лодках. Местность довольно сухая.
Цены на дачи очень высокие: от 150 до 500 рублей за сезон. Есть кооператив, пекарня, ларьки, клуб, кино, библиотека, спортивная площадка и телефон-автомат. Ближайшая больница в 1 километре в Алтуфьеве. У станции стоянка извозчиков, которые берут за проезд до поселка 1 рубль.
Село Алтуфьево в 2-х километрах от платформы, насчитывает около 70 крестьянских дворов, имеется пруд. Дачников ввиду отдаленности бывает мало". И дальше перечисление возможных прогулок.
По растянувшейся на два километра аллее до запущенного старого парка Неклюдова, иначе Владимирского, или Сретенского, с любопытной каменной ротондой церкви, построенной в 1806 году и сохранившей в интерьере лепные карнизы, гризайльные — черно-белые тоновые росписи и деревянную резьбу.
В пяти километрах Петровское-Лобаново, иначе Козлово или Злобовка, на реке Химке, с остатками парка и каменной церковью 1829 года. К нему было причастно в 1770-х годах имя Г. А. Потемкина-Таврического.