Страница:
Чтобы окончательно закрепить за Москвой ценного союзника, Василий Темный отдает ему во владение былой Мещерский Городец. По договору 1483 года между великим князем Иваном III и князем Иваном Васильевичем Рязанским в пользу наследовавшего Кайсыму его сына Даниара поступает определенная часть доходов с Рязанщины. Ему же платят ясак «мусульмане, мордвины и мещеряки».
Власть в Касимовском ханстве, как стала называться эта часть Мещерского края, наследственной не была. Московский князь пользовался ею как возможностью привлекать нужных ему союзников. Среди касимовских властителей оказывается и сын крымского хана Хаджи-Гирея, Нур-Даулет, и внук сибирского хана Кучума, царевич Сибирский Арслан. Но самой заметной на горизонте русской истории фигурой стал касимовский хан Симеон Бекбулатович.
Для историков по-прежнему остается неясным, чем руководствовался Иван Грозный, венчавший в 1574 году в Москве царским венцом на русское царство Симеона. Известно, что такая церемония состоялась. С этого времени крещеный касимовский хан стал великим князем всея Руси, а Иван Грозный ограничился именем Ивана Московского и, выйдя из Кремля, стал жить на Опричном дворе. Симеону Бекбулатовичу принадлежал весь царский чин, все оказываемые царю почести, на его имя писались грамоты и челобитные. Когда приезжал Симеон, Грозный садился среди бояр, да к тому же на «низких» местах. Стояло ли за подобным поступком желание окончательно унизить ненавистное боярство или переложить на чужие плечи ответственность за все совершенные и совершавшиеся жестокости? Возможно, дело было в нарушенной психике царя, который через два года, разочаровавшись в начатой игре, лишил Симеона его мифических прав и сослал из Москвы. Во власти придуманного великого князя были оставлены лишь Тверь и Торжок. Вернуться в Москву Симеон Бекбулатович смог только при Лжедмитрии I.
Отдельные правители Касимова получали еще и дополнительные земли в вотчинное владение, в том числе и в Подмосковье. Близость к столице зависела от складывавшихся у московского правительства отношений с очередным касимовским властителем. Умершего около 1627 года Арслана сменил его сын, царевич Саид-Бурган, который в 1655 году принимает православие под именем Василия. Среди его вотчин находится и село Волынское на Сетуни.
Василий Арсланович правил Касимовом более полувека и умер в 1679 году. После его смерти касимовские земли, как и остальные владения, перешли по решению правительства царя Федора Алексеевича к престарелой матери покойного, Фатиме-Султан, и трудно сказать, кто именно — отец или бабка — выдает замуж одну из касимовских царевен, или, как их тогда уже стали называть, княжен, Домну Васильевну. Стала Домна Васильевна женой вдового князя Юрия Яковлевича Хилкова, в будущем генерал-майора петровских войск. Волынское вошло в приданое Домны и после ее смерти стало собственностью Хилковых.
Если сам Ю. Я. Хилков особыми заслугами не выделялся, то его брат относился к числу наиболее ценимых Петром помощников. После обучения мореплаванию и кораблестроительному делу А. Я. Хилков был направлен русским резидентом в Швецию и сразу обратил на себя внимание своей образованностью, знанием дипломатического протокола и еще тем, что сумел сказать шведскому королю приветственную речь на итальянском языке. Только первоначальный благоприятный прием ни в чем не смягчил последующей судьбы дипломата: после объявления Петром I войны шведам А. Я. Хилков был арестован и последующие восемнадцать лет провел в плену. Шведы не согласились на его обмен даже в 1711 году, когда получило свободу большинство русских пленных. Он так и умер в Швеции в 1718 году, до конца пытаясь быть полезным Петру — сообщая ему наблюдения над шведами и их действиями. Уважение к образованности и широкому кругу интересов А. Я. Хилкова было так велико среди современников, что долгое время ему приписывался фундаментальный труд «Ядро русской истории», в настоящее время считающийся произведением его секретаря Алексея Маккиева.
Мало чем уступая брату в образованности и также пользуясь доверием Петра, Ю. Я. Хилков, вполне естественно, мог обратиться к зодчему, близкому к царской семье, точнее, к семье Нарышкиных, сооружая церковь в Волынском. В 1729 году, после смерти отца, благоустроенное поместье вместе с новой церковью перешло к единственной дочери Домны Васильевны Касимовской — Прасковье Юрьевне, по мужу Долгоруковой. Но все это были сравнительно поздние страницы истории Волынского, первые сведения о котором уходили в глубину веков.
Если не самое начало села, то, во всяком случае, его название восходило к князю Дмитрию Михайловичу (иначе — Алибуртовичу) Боброку-Волынскому, сыну литовского князя на Волыни Кориата Михаила Гедиминовича. Был Боброк-Волынский духом беспокоен и неуживчив. Отважный и умелый воин, он оставил родную Волынь и сначала стал тысяцким у такого же, как он, воинственного и непокорного нижегородского князя Дмитрия Константиновича. Нижегородский князь мечтал о московском столе и в течение трех лет, в 1360–1363 годах, дважды получал великое княжение, отнимая его у московского Дмитрия Ивановича, будущего Донского. Отнимал, a потом добровольно от собственных посягательств отказывался, занятый постоянными сражениями с грабившими его земли кочевниками. Ничьей помощи по-настоящему не искал, разве что сам, один на один, пытался миром договориться с ханами, предавая не раз интересы Москвы. Потому и не вышел со своим войском на Куликово поле, потому принимал у себя со всяческими почестями посла хана Тохтамыша во время нашествия последнего на Москву.
Только долго Боброк-Волынский в Нижнем Новгороде не задержался, предпочтя службу у великого князя Московского. В декабре 1371 года он уже выступил против рязанского князя Олега Ивановича во главе доверенной ему Дмитрием Донским московской рати. «Сурови, свирепи, высокоумни», по выражению летописца, рязанцы, похвалявшиеся, что без оружия, одними ремнями и арканами, справятся с трусливыми москвичами, оказались наголову разбитыми в битве при Скорнищеве. Московский князь получил возможность изгнать Олега и посадить на рязанский стол князя Владимира Пронского.
Не вина Боброка-Волынского, что воспользоваться результатами победы толком не удалось. Той же зимой с помощью одного из татарских царевичей Олег Иванович вернул себе свой рязанский стол. Воевать этот сын великого князя Ивана Александровича умел, страха, но и жалости не знал. Первый раз летописцы назовут его имя, когда 22 июля 1353 года рязанцы ворвались на Московские земли и захватили город Лопасню, которая с того времени осталась за ними. Постоянно приходилось Олегу Ивановичу отражать татарские набеги. Причина похода на него в 1371 году московской рати во главе с Боброком остается неизвестной, зато в 1378 году рязанцы вместе с москвичами одерживают победу на берегах Вожи. А годом позже Мамай с такой яростью опустошает Рязанскую землю, что, по словам летописца, ее надо было снова населять. Не потому ли в канун Куликовской битвы Олег Иванович предпочел заключить союз с Мамаем, чем стать под московские знамена, хотя от непосредственного участия в битве сумел уклониться.
Служба Боброка-Волынского у московского князя легкой не была, и ценил ее Дмитрий Донской очень высоко. Одно из доказательств — земля на берегах Сетуни, за которой до наших дней сохраняется имя Дмитрия Михайловича. В 1376 году вместе с московской и нижегородской ратью выступает он против болгар и заставляет их принять условия Дмитрия Донского. Объединение двух сильных ратей было тем понятней, что московский князь взял себе в жены княжну Евдокию, дочь нижегородского князя. Старые противники породнились. Породнился Дмитрий Донской и с Боброком-Волынским, отдав за него свою сестру Анну.
В 1379 году Боброк вместе с двоюродным братом Донского, Владимиром Андреевичем Храбрым, и братом жены последнего, Андреем Ольгердовичем, «ходят на литовскую землю», где берут Стародуб и Трубчевск. И это в канун Куликова поля, когда московский князь доверил Боброку командование самым важным для исхода битвы засадным полком. Слишком важно было здесь не поторопиться, но и не опоздать. Хладнокровие, безошибочный военный расчет и беззаветная храбрость Боброка во многом определили победу в труднейшем сражении. А дальше последовала новая встреча с рязанским князем Олегом: во время возвращения московской рати через рязанские земли была она жестоко «пограблена» рязанцами. Только то обстоятельство, что самого князя в ту пору в Рязани не было, избавило Рязанщину от мести Дмитрия Донского. Но уже через два года после Куликовской битвы пошел Олег Иванович на очередное предательство.
Желая сохранить свои земли от разграбления, Олег повел войска Тохтамыша стороной и показал им брод на реке, чтобы облегчить переправу. Тогда-то и пошел Дмитрий Донской походом на Рязанщину и с такой яростью, по словам летописцев, «землю ему пусту сотвориша, ще бысть и татарские рати». Понадобилось еще четыре года, чтобы благодаря деятельному вмешательству Сергия Радонежского между князьями воцарился мир, скрепленный в 1387 году женитьбой сына Олега на дочери Дмитрия Донского.
И любопытнейшая подробность. Именно Олег Иванович Рязанский обладал старейшим, как принято его называть, харатейным списком летописи Нестора. Ценность летописи была для него очевидна, так что распорядился сделать с нее список, дошедший до наших дней и получивший название Лаврентьевской летописи.
Соратник и прямой родственник великого князя, Боброк должен был иметь хорошую вотчину, какой и считалось Волынское, тем более что доверия Дмитрия Донского он до конца не терял. Его подпись стоит первой под первой духовной грамотой Донского. В последующие годы Волынское возвращается во владение великих князей и в последней четверти XVI века числится «государевой вотчиной», пока царь Федор Иоаннович не решает наградить особо близкого и доверенного человека, своего дядьку, Андрея (иначе — Луппа) Петровича Клешнина. Достаточно было Федору вступить на престол, чтобы начать осыпать А. П. Клешнина царскими милостями. В 1585 году тот был возведен в звание «ближния думы дворянина», в 1586-м — окольничего, в 1587-м — за ним уже числилось Волынское.
Действительная роль этого человека при царском дворе по-прежнему остается для историков недостаточно ясной. Что она была велика, сомневаться не приходится — слишком часто мелькает имя Клешнина в документах и Разрядных записях тех лет. Об одном ничего не могут сказать записи — чью руку Клешнин держал, в чью пользу интриговал, а жить без интриг не хотел. Некоторые историки уверяют, что сразу после смерти своего державного воспитанника ушел Клешнин в монахи и умер в 1599 году в боровском Пафнутьевом монастыре. Среди ученых XVIII столетия преимущественное распространение имела иная версия — о тайной связи Клешнина с Борисом Годуновым. Кое-кто называл царского дядьку настоящим братом Годунова «по свойству и делу». Более того, будто повинен был Клешнин во всех интригах дворцовых в пользу Годунова, а затем, в 1591 году, играл главную роль в следственной комиссии, разбиравшей обстоятельства смерти царевича Дмитрия. Автор Никоновской летописи также не нашел оправдания А. П. Клешнину в его издавна начавшемся сотрудничестве с царем Борисом. Будущим царем. Как бы там ни было, монашеская ряса закончила все придворные интриги царского дядьки. Волынское вернулось после Смутного времени во владения царя, а оттуда к одному из любимцев новоизбранного Михаила Романова — Афанасию Васильевичу Лобанову-Ростовскому.
Об особых военных или государственных заслугах князя говорить не приходилось. Просто царский любимец, просто человек, сумевший войти в доверие мальчишки-царя еще до возвращения из плена сурового и властного патриарха Филарета, до того, как под государственными документами стала появляться достаточно необычная для принятого протокола официальных бумаг подпись: «…великие государи Михаил и Филарет». Слишком долго и упорно рвался к власти Федор Романов, чтобы уступить ее даже сыну.
Имевший с 1611 года чин стольника, был А. В. Лобанов-Ростовский одним из тех, кто подписал грамоту об избрании Романовых. Подписей под соответствующей грамотой стояло немало, но, пожалуй, никто не получает столько самых разнообразных подарков, как ничем не отличавшийся князь, ни о ком не думает с такой заботой вступивший на престол Михаил Федорович. Раз подарит пол-аршина «бархата червчатого кармазину» на шапку — такой нарядной еще у Лобанова-Ростовского вроде бы и не было, другой — пожалует «бархатным терликом на соболях, с нашивкой из пряденого золота» за целых 57 рублей 27 алтын, как запишут в расходе дьяки. С 1613 года и до возвращения Филарета сидел Лобанов-Ростовский судьей Стрелецкого приказа, в 1615 году получил самый высокий сан — боярина за так называемое московское осадное сидение, когда опасалась столица нашествия королевича Владислава, вотчину в Ростовском уезде. Это он постоянно сопровождает Михаила Федоровича в загородных поездках, часто обедает за одним столом — честь, о которой и не мечталось большинству придворных.
Вероятнее всего, патриарх Филарет не разделял симпатий сына. С его возвращением в Москву служебное продвижение князя заметно приостанавливается. В 1621 году его посылают в Нижний Новгород для непростого дела — сбора ратных людей. Вменялось ему вместе с сопровождавшим его дьяком в обязанность «сказывать дворянам, детям боярским, иноземцам, князьям, мурзам и татарам, чтоб они на службе были конны и людны и доспешны», иначе говоря, проверить военное состояние Нижегородской земли, а еще и разобраться в вотчинах вдов и учесть имевшихся в тех краях недорослей. А вскоре по возвращении был князь послан на воеводство в Свияжск, где и умер в 1629 году. Отсутствие у него детей облегчало возвращение Волынского в распоряжение царя. На этот раз, по указанию Филарета, село переходило к его родной сестре, тетке царя Михаила, Ирине Никитичне Годуновой.
Сестра Федора Романова вышла замуж за Ивана Ивановича Годунова еще до постигшей в 1601 году Романовых опалы, которая привела к насильственному пострижению в монашество будущего патриарха Филарета. Жизнь И. И. Годунова изобиловала событиями, которые меньше всего свидетельствовали о его честности и прямоте. Был взят в плен под Кромами, служил всем стремительно сменявшимся на русском престоле в Смутное время царям. Начал с Бориса Годунова, присягал Лжедмитрию I, за ним — боярскому царю Василию Шуйскому. Только Тушинскому вору не успел, и это стоило увертливому боярину жизни. В «Боярском списке», помещенном в XX части «Российской Вивлиофики» Н. И. Новикова, подробно рассказывается о его конце.
«Михаил Бутурлин, собрався с ворами, и прииде под град Калугу, и нача приступами. В том граде сидел Иван Иванович Годунов, за ним убо бысть Ирина Никитична Романовых, Федора Никитича сестра. Егда же град взяша и боярина Ивана Годунова с башни свергоша, людей же многих посекоша, а имения их разграбиша. Но еще боярин Иван Годунов жив бысть, и о нем возвещено бысть Михаиле Бутурлину. Он же повеле его на Оку-реку привести и в воду посадити; егда же приведоша и в воду его ввергоша, тогда он за край струга удержался. Михайло же, выняв саблю и отсечи ему руку и потопи его в воде. И тако скончался мученически, но с советником Растригином не приложися. Жена же его, Ирина Никитична, горько по нем плакася, но от убийства их свободна бысть. А Михаила Бутурлина порази дух неприязненный лют зело и прибысть тако до кончины своея».
При дворе племянника и брата положение боярыни Годуновой, естественно, изменилось. Ее имя упоминается при всякого рода дворцовых торжествах — в чине второй свадьбы Михаила Федоровича, в связи с рождением и крещением будущего царя Алексея Михайловича. Ирина Годунова несла его к купели и была крестной матерью. Среди многих полученных ею от царствующих родственников даров находилось и считавшееся особенно дорогим село Волынское.
Однако хозяйствование И. Н. Годуновой в Волынском продолжалось только до 1633 года, когда она умерла. В описании московского Новоспасского монастыря, служившего родовой усыпальницей Романовых до их избрания на престол, названы и день и обстоятельства ее смерти. Кстати, сам И. И. Годунов был похоронен в костромском Ипатьевском монастыре, также связанном с романовской семьей. По-видимому, хозяйка Волынского пользовалась среди родных особым уважением, поскольку вклады по ней в монастырь делает в 1641 году брат, И. Н. Романов, и в 1645 году — племянник, тогдашний владелец Измайлова, увлекавшийся агрономией и применением к сельскому хозяйству механики Никита Иванович Романов.
Разнообразие и научный характер ставившихся в Измайлове опытов побудили И. Е. Забелина назвать эту его вотчину «древнерусской сельскохозяйственной Академией». Но владения И. Н. Годуновой перешли опять в ведение царя и теперь послужили наградой касимовским царевичам.
В свою очередь, П. Ю. Долгорукова-Хилкова, внучка касимовских правителей, оставалась хозяйкой Волынского и вовсе один год. Старательно подготавливавшееся ее мужем и сыном Иваном венчание императора с дочерью Екатериной Алексеевной не состоялось, попытка подделать завещание умершего Петра II в пользу «государыни-невесты» не удалась. Пришедшая к власти Анна Иоанновна не собиралась прощать Долгоруковых прежде всего за то, что, состоя в Верховном тайном совете — будучи «верховниками», хотели сохранить за собой влияние на государственные дела и ограничить самодержавную власть специально разработанными «Кондициями». Формально же она обвинила вчерашних временщиков не в чем ином, как в «недосмотре» за здоровьем Петра II — преступлении, открывшем ей путь к власти. Не только семью бывшего императорского любимца, но и всю многочисленную долгоруковскую родню ждала «жестокая» ссылка.
Историки отзывались о них по-разному. Большинство обвиняло в недостаточной образованности, нехватке ума, ограниченности и, само собой разумеется, безмерном властолюбии. Из этих обвинений последнее не вызывало сомнений, что же касается первых…
Дед временщика — Григорий Федорович Долгоруков, брат знаменитого своей прямотой и неподкупностью Якова. Выдающийся дипломат, которому Петр доверял наиболее ответственные поручения. В 1700 году он был направлен в Польшу с тайным поручением к королю Августу относительно планов военных действий против шведов, а затем назначен чрезвычайным посланником при дворе польском. Только в 1706 году, когда захвативший Варшаву Карл XII вынудил Августа отречься от престола, Г. Ф. Долгоруков вернулся в Россию. Следующее, не менее ответственное задание. После измены Мазепы это он руководит выборами нового гетмана и проводит кандидатуру отличавшегося промосковской ориентацией Скоропадского. Дипломатические поручения не помешали Г. Ф. Долгорукову оставаться превосходным воином. Он отличился в Полтавском бою и почти сразу был возвращен в Польшу в прежнем звании посланника. Хлопоты Г. Ф. Долгорукова в пользу России настолько деятельны и приводят к таким столкновениям с костелом, что в 1721 году, не дожидаясь кульминации назревающего конфликта, он сам просит Петра об отставке и приезжает в Петербург, чтобы получить звание сенатора.
Из сыновей Г. Ф. Долгорукова Алексей, отец фаворита и «государыни-невесты», и в самом деле не выделялся никакими, даже царедворческими, способностями. Именно это обстоятельство повлияло на решение А. Д. Меншикова доверить А. Г. Долгорукову обязанности воспитателя малолетнего императора, решение, роковое для «светлейшего». Не надо было хватать с неба звезд, чтобы найти дорогу к сердцу беспутного и капризного мальчишки, потакая всем его прихотям и не насилуя никаким воспитанием пли обучением. Меншиков легко оказался вытесненным из дворца. Привязанность Петра II к Ивану Долгорукову оказывается настолько сильной, что он не расстается с любимцем даже ночью, заставляя спать в своей спальне. Долгоруковы в полном смысле слова и днем и ночью караулят императора, одновременно добиваясь укрепления своих позиций при дворе.
У И. А. Долгорукова на первом месте мечты о женитьбе. Она должна утвердить его положение, принести состояние, но и отвечать легко менявшимся вкусам. Сначала в центре его внимания сама цесаревна Елизавета Петровна, и только далеко не родственная симпатия коронованного племянника к молоденькой тетке заставляет фаворита отказаться от рискованной затеи. Не слишком переживая неудачу, И. А. Долгоруков сватается к дочери П. Я. Ягужинского, но в ходе сватовства обращается к проекту женитьбы на дочери Миниха. Нечего было и думать, чтобы кто-то из родителей мог ответить отказом официальному фавориту, к тому же готовившемуся породниться с императором. Последней избранницей И. А. Долгорукова становится дочь фельдмаршала, шестнадцатилетняя Наталья Борисовна Шереметева. Обручение молодых происходит в последних числах декабря 1729 года в шереметевском доме.
Последующие события стали разворачиваться с кинематографической стремительностью. Через полтора месяца после обручения Петра II уже нет в живых, и из Митавы в Москву торжественно прибывает вновь избранная императрица Анна Иоанновна. Въезд происходит 10 февраля 1730 года, 22 февраля по просьбе шляхетства Анна уничтожает составленные «верховниками», и в их числе Долгоруковыми, «Кондиции». Осуждение Долгоруковых еще не могло коснуться необвенчанной с женихом Н. Б. Шереметевой. Наоборот, ее предупреждают о тяжелых последствиях подобного брака: она станет членом опальной семьи, безо всякого снисхождения и исключений.
В своих знаменитых «Записках», редком по откровенности и силе чувств биографическом документе, Н. Б. Шереметева признается, что решение венчаться несмотря ни на что с былым фаворитом подсказывалось не столько сердцем — жениха она толком и не знала. Главное слово сказала совесть — невозможность отказаться от слова, данного человеку в пору счастья и благополучия. Больше напоминавшая похороны, свадьба состоялась, Н. Б. Долгорукова-Шереметева последовала за семьей мужа. Сначала местом их ссылки были назначены «дальние деревни», почти сразу замененные Березовом. Долгоруковым предстояло кончить свои дни там же, где их усилиями был заключен и погиб Меншиков.
«Записки» рассказывали не только о трудностях ссылки, жестокости обращения солдат и надсмотрщиков со вчерашними некоронованными правителями России, но и о раздорах, царивших в долгоруковской семье, о взаимной ненависти братьев и сестер, особенно былого фаворита и «порушенной государыни-невесты», как ее официально называли документы, о постоянных ссорах и обидах. Первой не выдержала П. Ю. Долгорукова-Хилкова. Внучка касимовских царевичей умерла в Березове в 1730 году, спустя четыре года за ней последовал ее муж. Родители не узнали, что в 1740 году семье пришлось пережить еще одно, и притом самое тяжелое, испытание. Решением императрицы было возобновлено следствие по их «делу» с применением всех самых жестоких и изощренных пыток, которыми только располагал тогдашний Тайный приказ.
Следователям удается добиться новых, еще больше отягчавших Долгоруковых показаний. Так, выясняется, что "князь Александр брату своему князь Ивану Алексееву сыну говорил: "Подьячий де Тишин хочет на него князь Ивана доносить, будто де он князь Иван бранил государыню и говорил: «Какая де она государыня, она — Шведка; мы де знаем, за что она Бирона жалует… а ныне де выбрана государынею». Долгоруковы повинились и в том, что толковали между собой: "Государыня де императрица государыню цесаревну наказывала плетьми за непотребство, что она от Шубина [родила]. И помянутый де Тишин говорил: «Я де бывал у Мошкова в интендантской конторе у дел и видел прижитых от государыни цесаревны двух детей мужеска и женска полу». Подобный разговор представлялся тем опаснее для Анны Иоанновны, что поднимал вопрос о существовании новых претендентов на императорский престол, помимо назначаемых ею в наследники детей от племянницы — правительницы Анны Леопольдовны.
«У нас такое время, когда, к несчастью, нет уже никакого оправдания, не лучше Турков: когда б прислали петлю, должны б удавиться», — напишет в «Записках» Н. Б. Долгорукова-Шереметева. Результаты нового следствия подтвердили правоту ее слов. И. Д. Долгоруков и с ним некоторые его родственники были колесованы в версте от Новгорода, на Скудельничьей горе, 8 ноября 1739 года. Он стал к этому времени, по словам очевидцев, дряхлым стариком. Два его брата были приговорены к урезанью языков и вечной ссылке: Александру назначалась Камчатка, Николаю — Охотск. В связи со смертью Анны Иоанновны экзекуция была отменена, но указ об отмене опоздал — оба брата лишились языка. Ссылка тоже оказалась недолгой: вступившая на престол Елизавета Петровна помиловала всех Долгоруковых и вернула им ранее конфискованные владения.
Из многочисленных владельцев села едва ли не одна эта супружеская пара предпочла Волынское более почетным семейным усыпальницам: А. Н. Хвощинская, скончавшаяся в 1860 году, и умерший ровно через год ее муж Александр Авраамович, как гласят надгробные надписи. Трудно сказать, почему именно они отдали предпочтение Волынскому, хотя пробыли его владельцами всего около года — раньше село принадлежало Хвощинскому-старшему, женатому на рано умершей Софье Михайловне Горчаковой. И вместе с Хвощинскими закрывалась интереснейшая, собственно пушкинская, страница в истории Волынского. Через С. М. Горчакову Хвощинские были теснейшим образом связаны с окружением великого поэта. Товарищи по лицею… Их трудно назвать сколько-нибудь близкими друзьями, и исследователи склонны подвергать сомнению утверждение об этом Александра Михайловича Горчакова, родного брата С. М. Хвощинской. Тем не менее именно в горчаковском альбоме сохранился самый ранний из автографов Пушкина — прозаический перевод стихотворного отрывка Прадона, сделанный в 1811 году. Приятеля лицейских лет А. С. Пушкин вспоминал, особенно в ранний период творчества, достаточно часто и с большим теплом:
Власть в Касимовском ханстве, как стала называться эта часть Мещерского края, наследственной не была. Московский князь пользовался ею как возможностью привлекать нужных ему союзников. Среди касимовских властителей оказывается и сын крымского хана Хаджи-Гирея, Нур-Даулет, и внук сибирского хана Кучума, царевич Сибирский Арслан. Но самой заметной на горизонте русской истории фигурой стал касимовский хан Симеон Бекбулатович.
Для историков по-прежнему остается неясным, чем руководствовался Иван Грозный, венчавший в 1574 году в Москве царским венцом на русское царство Симеона. Известно, что такая церемония состоялась. С этого времени крещеный касимовский хан стал великим князем всея Руси, а Иван Грозный ограничился именем Ивана Московского и, выйдя из Кремля, стал жить на Опричном дворе. Симеону Бекбулатовичу принадлежал весь царский чин, все оказываемые царю почести, на его имя писались грамоты и челобитные. Когда приезжал Симеон, Грозный садился среди бояр, да к тому же на «низких» местах. Стояло ли за подобным поступком желание окончательно унизить ненавистное боярство или переложить на чужие плечи ответственность за все совершенные и совершавшиеся жестокости? Возможно, дело было в нарушенной психике царя, который через два года, разочаровавшись в начатой игре, лишил Симеона его мифических прав и сослал из Москвы. Во власти придуманного великого князя были оставлены лишь Тверь и Торжок. Вернуться в Москву Симеон Бекбулатович смог только при Лжедмитрии I.
Отдельные правители Касимова получали еще и дополнительные земли в вотчинное владение, в том числе и в Подмосковье. Близость к столице зависела от складывавшихся у московского правительства отношений с очередным касимовским властителем. Умершего около 1627 года Арслана сменил его сын, царевич Саид-Бурган, который в 1655 году принимает православие под именем Василия. Среди его вотчин находится и село Волынское на Сетуни.
Василий Арсланович правил Касимовом более полувека и умер в 1679 году. После его смерти касимовские земли, как и остальные владения, перешли по решению правительства царя Федора Алексеевича к престарелой матери покойного, Фатиме-Султан, и трудно сказать, кто именно — отец или бабка — выдает замуж одну из касимовских царевен, или, как их тогда уже стали называть, княжен, Домну Васильевну. Стала Домна Васильевна женой вдового князя Юрия Яковлевича Хилкова, в будущем генерал-майора петровских войск. Волынское вошло в приданое Домны и после ее смерти стало собственностью Хилковых.
Если сам Ю. Я. Хилков особыми заслугами не выделялся, то его брат относился к числу наиболее ценимых Петром помощников. После обучения мореплаванию и кораблестроительному делу А. Я. Хилков был направлен русским резидентом в Швецию и сразу обратил на себя внимание своей образованностью, знанием дипломатического протокола и еще тем, что сумел сказать шведскому королю приветственную речь на итальянском языке. Только первоначальный благоприятный прием ни в чем не смягчил последующей судьбы дипломата: после объявления Петром I войны шведам А. Я. Хилков был арестован и последующие восемнадцать лет провел в плену. Шведы не согласились на его обмен даже в 1711 году, когда получило свободу большинство русских пленных. Он так и умер в Швеции в 1718 году, до конца пытаясь быть полезным Петру — сообщая ему наблюдения над шведами и их действиями. Уважение к образованности и широкому кругу интересов А. Я. Хилкова было так велико среди современников, что долгое время ему приписывался фундаментальный труд «Ядро русской истории», в настоящее время считающийся произведением его секретаря Алексея Маккиева.
Мало чем уступая брату в образованности и также пользуясь доверием Петра, Ю. Я. Хилков, вполне естественно, мог обратиться к зодчему, близкому к царской семье, точнее, к семье Нарышкиных, сооружая церковь в Волынском. В 1729 году, после смерти отца, благоустроенное поместье вместе с новой церковью перешло к единственной дочери Домны Васильевны Касимовской — Прасковье Юрьевне, по мужу Долгоруковой. Но все это были сравнительно поздние страницы истории Волынского, первые сведения о котором уходили в глубину веков.
Если не самое начало села, то, во всяком случае, его название восходило к князю Дмитрию Михайловичу (иначе — Алибуртовичу) Боброку-Волынскому, сыну литовского князя на Волыни Кориата Михаила Гедиминовича. Был Боброк-Волынский духом беспокоен и неуживчив. Отважный и умелый воин, он оставил родную Волынь и сначала стал тысяцким у такого же, как он, воинственного и непокорного нижегородского князя Дмитрия Константиновича. Нижегородский князь мечтал о московском столе и в течение трех лет, в 1360–1363 годах, дважды получал великое княжение, отнимая его у московского Дмитрия Ивановича, будущего Донского. Отнимал, a потом добровольно от собственных посягательств отказывался, занятый постоянными сражениями с грабившими его земли кочевниками. Ничьей помощи по-настоящему не искал, разве что сам, один на один, пытался миром договориться с ханами, предавая не раз интересы Москвы. Потому и не вышел со своим войском на Куликово поле, потому принимал у себя со всяческими почестями посла хана Тохтамыша во время нашествия последнего на Москву.
Только долго Боброк-Волынский в Нижнем Новгороде не задержался, предпочтя службу у великого князя Московского. В декабре 1371 года он уже выступил против рязанского князя Олега Ивановича во главе доверенной ему Дмитрием Донским московской рати. «Сурови, свирепи, высокоумни», по выражению летописца, рязанцы, похвалявшиеся, что без оружия, одними ремнями и арканами, справятся с трусливыми москвичами, оказались наголову разбитыми в битве при Скорнищеве. Московский князь получил возможность изгнать Олега и посадить на рязанский стол князя Владимира Пронского.
Не вина Боброка-Волынского, что воспользоваться результатами победы толком не удалось. Той же зимой с помощью одного из татарских царевичей Олег Иванович вернул себе свой рязанский стол. Воевать этот сын великого князя Ивана Александровича умел, страха, но и жалости не знал. Первый раз летописцы назовут его имя, когда 22 июля 1353 года рязанцы ворвались на Московские земли и захватили город Лопасню, которая с того времени осталась за ними. Постоянно приходилось Олегу Ивановичу отражать татарские набеги. Причина похода на него в 1371 году московской рати во главе с Боброком остается неизвестной, зато в 1378 году рязанцы вместе с москвичами одерживают победу на берегах Вожи. А годом позже Мамай с такой яростью опустошает Рязанскую землю, что, по словам летописца, ее надо было снова населять. Не потому ли в канун Куликовской битвы Олег Иванович предпочел заключить союз с Мамаем, чем стать под московские знамена, хотя от непосредственного участия в битве сумел уклониться.
Служба Боброка-Волынского у московского князя легкой не была, и ценил ее Дмитрий Донской очень высоко. Одно из доказательств — земля на берегах Сетуни, за которой до наших дней сохраняется имя Дмитрия Михайловича. В 1376 году вместе с московской и нижегородской ратью выступает он против болгар и заставляет их принять условия Дмитрия Донского. Объединение двух сильных ратей было тем понятней, что московский князь взял себе в жены княжну Евдокию, дочь нижегородского князя. Старые противники породнились. Породнился Дмитрий Донской и с Боброком-Волынским, отдав за него свою сестру Анну.
В 1379 году Боброк вместе с двоюродным братом Донского, Владимиром Андреевичем Храбрым, и братом жены последнего, Андреем Ольгердовичем, «ходят на литовскую землю», где берут Стародуб и Трубчевск. И это в канун Куликова поля, когда московский князь доверил Боброку командование самым важным для исхода битвы засадным полком. Слишком важно было здесь не поторопиться, но и не опоздать. Хладнокровие, безошибочный военный расчет и беззаветная храбрость Боброка во многом определили победу в труднейшем сражении. А дальше последовала новая встреча с рязанским князем Олегом: во время возвращения московской рати через рязанские земли была она жестоко «пограблена» рязанцами. Только то обстоятельство, что самого князя в ту пору в Рязани не было, избавило Рязанщину от мести Дмитрия Донского. Но уже через два года после Куликовской битвы пошел Олег Иванович на очередное предательство.
Желая сохранить свои земли от разграбления, Олег повел войска Тохтамыша стороной и показал им брод на реке, чтобы облегчить переправу. Тогда-то и пошел Дмитрий Донской походом на Рязанщину и с такой яростью, по словам летописцев, «землю ему пусту сотвориша, ще бысть и татарские рати». Понадобилось еще четыре года, чтобы благодаря деятельному вмешательству Сергия Радонежского между князьями воцарился мир, скрепленный в 1387 году женитьбой сына Олега на дочери Дмитрия Донского.
И любопытнейшая подробность. Именно Олег Иванович Рязанский обладал старейшим, как принято его называть, харатейным списком летописи Нестора. Ценность летописи была для него очевидна, так что распорядился сделать с нее список, дошедший до наших дней и получивший название Лаврентьевской летописи.
Соратник и прямой родственник великого князя, Боброк должен был иметь хорошую вотчину, какой и считалось Волынское, тем более что доверия Дмитрия Донского он до конца не терял. Его подпись стоит первой под первой духовной грамотой Донского. В последующие годы Волынское возвращается во владение великих князей и в последней четверти XVI века числится «государевой вотчиной», пока царь Федор Иоаннович не решает наградить особо близкого и доверенного человека, своего дядьку, Андрея (иначе — Луппа) Петровича Клешнина. Достаточно было Федору вступить на престол, чтобы начать осыпать А. П. Клешнина царскими милостями. В 1585 году тот был возведен в звание «ближния думы дворянина», в 1586-м — окольничего, в 1587-м — за ним уже числилось Волынское.
Действительная роль этого человека при царском дворе по-прежнему остается для историков недостаточно ясной. Что она была велика, сомневаться не приходится — слишком часто мелькает имя Клешнина в документах и Разрядных записях тех лет. Об одном ничего не могут сказать записи — чью руку Клешнин держал, в чью пользу интриговал, а жить без интриг не хотел. Некоторые историки уверяют, что сразу после смерти своего державного воспитанника ушел Клешнин в монахи и умер в 1599 году в боровском Пафнутьевом монастыре. Среди ученых XVIII столетия преимущественное распространение имела иная версия — о тайной связи Клешнина с Борисом Годуновым. Кое-кто называл царского дядьку настоящим братом Годунова «по свойству и делу». Более того, будто повинен был Клешнин во всех интригах дворцовых в пользу Годунова, а затем, в 1591 году, играл главную роль в следственной комиссии, разбиравшей обстоятельства смерти царевича Дмитрия. Автор Никоновской летописи также не нашел оправдания А. П. Клешнину в его издавна начавшемся сотрудничестве с царем Борисом. Будущим царем. Как бы там ни было, монашеская ряса закончила все придворные интриги царского дядьки. Волынское вернулось после Смутного времени во владения царя, а оттуда к одному из любимцев новоизбранного Михаила Романова — Афанасию Васильевичу Лобанову-Ростовскому.
Об особых военных или государственных заслугах князя говорить не приходилось. Просто царский любимец, просто человек, сумевший войти в доверие мальчишки-царя еще до возвращения из плена сурового и властного патриарха Филарета, до того, как под государственными документами стала появляться достаточно необычная для принятого протокола официальных бумаг подпись: «…великие государи Михаил и Филарет». Слишком долго и упорно рвался к власти Федор Романов, чтобы уступить ее даже сыну.
Имевший с 1611 года чин стольника, был А. В. Лобанов-Ростовский одним из тех, кто подписал грамоту об избрании Романовых. Подписей под соответствующей грамотой стояло немало, но, пожалуй, никто не получает столько самых разнообразных подарков, как ничем не отличавшийся князь, ни о ком не думает с такой заботой вступивший на престол Михаил Федорович. Раз подарит пол-аршина «бархата червчатого кармазину» на шапку — такой нарядной еще у Лобанова-Ростовского вроде бы и не было, другой — пожалует «бархатным терликом на соболях, с нашивкой из пряденого золота» за целых 57 рублей 27 алтын, как запишут в расходе дьяки. С 1613 года и до возвращения Филарета сидел Лобанов-Ростовский судьей Стрелецкого приказа, в 1615 году получил самый высокий сан — боярина за так называемое московское осадное сидение, когда опасалась столица нашествия королевича Владислава, вотчину в Ростовском уезде. Это он постоянно сопровождает Михаила Федоровича в загородных поездках, часто обедает за одним столом — честь, о которой и не мечталось большинству придворных.
Вероятнее всего, патриарх Филарет не разделял симпатий сына. С его возвращением в Москву служебное продвижение князя заметно приостанавливается. В 1621 году его посылают в Нижний Новгород для непростого дела — сбора ратных людей. Вменялось ему вместе с сопровождавшим его дьяком в обязанность «сказывать дворянам, детям боярским, иноземцам, князьям, мурзам и татарам, чтоб они на службе были конны и людны и доспешны», иначе говоря, проверить военное состояние Нижегородской земли, а еще и разобраться в вотчинах вдов и учесть имевшихся в тех краях недорослей. А вскоре по возвращении был князь послан на воеводство в Свияжск, где и умер в 1629 году. Отсутствие у него детей облегчало возвращение Волынского в распоряжение царя. На этот раз, по указанию Филарета, село переходило к его родной сестре, тетке царя Михаила, Ирине Никитичне Годуновой.
Сестра Федора Романова вышла замуж за Ивана Ивановича Годунова еще до постигшей в 1601 году Романовых опалы, которая привела к насильственному пострижению в монашество будущего патриарха Филарета. Жизнь И. И. Годунова изобиловала событиями, которые меньше всего свидетельствовали о его честности и прямоте. Был взят в плен под Кромами, служил всем стремительно сменявшимся на русском престоле в Смутное время царям. Начал с Бориса Годунова, присягал Лжедмитрию I, за ним — боярскому царю Василию Шуйскому. Только Тушинскому вору не успел, и это стоило увертливому боярину жизни. В «Боярском списке», помещенном в XX части «Российской Вивлиофики» Н. И. Новикова, подробно рассказывается о его конце.
«Михаил Бутурлин, собрався с ворами, и прииде под град Калугу, и нача приступами. В том граде сидел Иван Иванович Годунов, за ним убо бысть Ирина Никитична Романовых, Федора Никитича сестра. Егда же град взяша и боярина Ивана Годунова с башни свергоша, людей же многих посекоша, а имения их разграбиша. Но еще боярин Иван Годунов жив бысть, и о нем возвещено бысть Михаиле Бутурлину. Он же повеле его на Оку-реку привести и в воду посадити; егда же приведоша и в воду его ввергоша, тогда он за край струга удержался. Михайло же, выняв саблю и отсечи ему руку и потопи его в воде. И тако скончался мученически, но с советником Растригином не приложися. Жена же его, Ирина Никитична, горько по нем плакася, но от убийства их свободна бысть. А Михаила Бутурлина порази дух неприязненный лют зело и прибысть тако до кончины своея».
При дворе племянника и брата положение боярыни Годуновой, естественно, изменилось. Ее имя упоминается при всякого рода дворцовых торжествах — в чине второй свадьбы Михаила Федоровича, в связи с рождением и крещением будущего царя Алексея Михайловича. Ирина Годунова несла его к купели и была крестной матерью. Среди многих полученных ею от царствующих родственников даров находилось и считавшееся особенно дорогим село Волынское.
Однако хозяйствование И. Н. Годуновой в Волынском продолжалось только до 1633 года, когда она умерла. В описании московского Новоспасского монастыря, служившего родовой усыпальницей Романовых до их избрания на престол, названы и день и обстоятельства ее смерти. Кстати, сам И. И. Годунов был похоронен в костромском Ипатьевском монастыре, также связанном с романовской семьей. По-видимому, хозяйка Волынского пользовалась среди родных особым уважением, поскольку вклады по ней в монастырь делает в 1641 году брат, И. Н. Романов, и в 1645 году — племянник, тогдашний владелец Измайлова, увлекавшийся агрономией и применением к сельскому хозяйству механики Никита Иванович Романов.
Разнообразие и научный характер ставившихся в Измайлове опытов побудили И. Е. Забелина назвать эту его вотчину «древнерусской сельскохозяйственной Академией». Но владения И. Н. Годуновой перешли опять в ведение царя и теперь послужили наградой касимовским царевичам.
В свою очередь, П. Ю. Долгорукова-Хилкова, внучка касимовских правителей, оставалась хозяйкой Волынского и вовсе один год. Старательно подготавливавшееся ее мужем и сыном Иваном венчание императора с дочерью Екатериной Алексеевной не состоялось, попытка подделать завещание умершего Петра II в пользу «государыни-невесты» не удалась. Пришедшая к власти Анна Иоанновна не собиралась прощать Долгоруковых прежде всего за то, что, состоя в Верховном тайном совете — будучи «верховниками», хотели сохранить за собой влияние на государственные дела и ограничить самодержавную власть специально разработанными «Кондициями». Формально же она обвинила вчерашних временщиков не в чем ином, как в «недосмотре» за здоровьем Петра II — преступлении, открывшем ей путь к власти. Не только семью бывшего императорского любимца, но и всю многочисленную долгоруковскую родню ждала «жестокая» ссылка.
Историки отзывались о них по-разному. Большинство обвиняло в недостаточной образованности, нехватке ума, ограниченности и, само собой разумеется, безмерном властолюбии. Из этих обвинений последнее не вызывало сомнений, что же касается первых…
Дед временщика — Григорий Федорович Долгоруков, брат знаменитого своей прямотой и неподкупностью Якова. Выдающийся дипломат, которому Петр доверял наиболее ответственные поручения. В 1700 году он был направлен в Польшу с тайным поручением к королю Августу относительно планов военных действий против шведов, а затем назначен чрезвычайным посланником при дворе польском. Только в 1706 году, когда захвативший Варшаву Карл XII вынудил Августа отречься от престола, Г. Ф. Долгоруков вернулся в Россию. Следующее, не менее ответственное задание. После измены Мазепы это он руководит выборами нового гетмана и проводит кандидатуру отличавшегося промосковской ориентацией Скоропадского. Дипломатические поручения не помешали Г. Ф. Долгорукову оставаться превосходным воином. Он отличился в Полтавском бою и почти сразу был возвращен в Польшу в прежнем звании посланника. Хлопоты Г. Ф. Долгорукова в пользу России настолько деятельны и приводят к таким столкновениям с костелом, что в 1721 году, не дожидаясь кульминации назревающего конфликта, он сам просит Петра об отставке и приезжает в Петербург, чтобы получить звание сенатора.
Из сыновей Г. Ф. Долгорукова Алексей, отец фаворита и «государыни-невесты», и в самом деле не выделялся никакими, даже царедворческими, способностями. Именно это обстоятельство повлияло на решение А. Д. Меншикова доверить А. Г. Долгорукову обязанности воспитателя малолетнего императора, решение, роковое для «светлейшего». Не надо было хватать с неба звезд, чтобы найти дорогу к сердцу беспутного и капризного мальчишки, потакая всем его прихотям и не насилуя никаким воспитанием пли обучением. Меншиков легко оказался вытесненным из дворца. Привязанность Петра II к Ивану Долгорукову оказывается настолько сильной, что он не расстается с любимцем даже ночью, заставляя спать в своей спальне. Долгоруковы в полном смысле слова и днем и ночью караулят императора, одновременно добиваясь укрепления своих позиций при дворе.
У И. А. Долгорукова на первом месте мечты о женитьбе. Она должна утвердить его положение, принести состояние, но и отвечать легко менявшимся вкусам. Сначала в центре его внимания сама цесаревна Елизавета Петровна, и только далеко не родственная симпатия коронованного племянника к молоденькой тетке заставляет фаворита отказаться от рискованной затеи. Не слишком переживая неудачу, И. А. Долгоруков сватается к дочери П. Я. Ягужинского, но в ходе сватовства обращается к проекту женитьбы на дочери Миниха. Нечего было и думать, чтобы кто-то из родителей мог ответить отказом официальному фавориту, к тому же готовившемуся породниться с императором. Последней избранницей И. А. Долгорукова становится дочь фельдмаршала, шестнадцатилетняя Наталья Борисовна Шереметева. Обручение молодых происходит в последних числах декабря 1729 года в шереметевском доме.
Последующие события стали разворачиваться с кинематографической стремительностью. Через полтора месяца после обручения Петра II уже нет в живых, и из Митавы в Москву торжественно прибывает вновь избранная императрица Анна Иоанновна. Въезд происходит 10 февраля 1730 года, 22 февраля по просьбе шляхетства Анна уничтожает составленные «верховниками», и в их числе Долгоруковыми, «Кондиции». Осуждение Долгоруковых еще не могло коснуться необвенчанной с женихом Н. Б. Шереметевой. Наоборот, ее предупреждают о тяжелых последствиях подобного брака: она станет членом опальной семьи, безо всякого снисхождения и исключений.
В своих знаменитых «Записках», редком по откровенности и силе чувств биографическом документе, Н. Б. Шереметева признается, что решение венчаться несмотря ни на что с былым фаворитом подсказывалось не столько сердцем — жениха она толком и не знала. Главное слово сказала совесть — невозможность отказаться от слова, данного человеку в пору счастья и благополучия. Больше напоминавшая похороны, свадьба состоялась, Н. Б. Долгорукова-Шереметева последовала за семьей мужа. Сначала местом их ссылки были назначены «дальние деревни», почти сразу замененные Березовом. Долгоруковым предстояло кончить свои дни там же, где их усилиями был заключен и погиб Меншиков.
«Записки» рассказывали не только о трудностях ссылки, жестокости обращения солдат и надсмотрщиков со вчерашними некоронованными правителями России, но и о раздорах, царивших в долгоруковской семье, о взаимной ненависти братьев и сестер, особенно былого фаворита и «порушенной государыни-невесты», как ее официально называли документы, о постоянных ссорах и обидах. Первой не выдержала П. Ю. Долгорукова-Хилкова. Внучка касимовских царевичей умерла в Березове в 1730 году, спустя четыре года за ней последовал ее муж. Родители не узнали, что в 1740 году семье пришлось пережить еще одно, и притом самое тяжелое, испытание. Решением императрицы было возобновлено следствие по их «делу» с применением всех самых жестоких и изощренных пыток, которыми только располагал тогдашний Тайный приказ.
Следователям удается добиться новых, еще больше отягчавших Долгоруковых показаний. Так, выясняется, что "князь Александр брату своему князь Ивану Алексееву сыну говорил: "Подьячий де Тишин хочет на него князь Ивана доносить, будто де он князь Иван бранил государыню и говорил: «Какая де она государыня, она — Шведка; мы де знаем, за что она Бирона жалует… а ныне де выбрана государынею». Долгоруковы повинились и в том, что толковали между собой: "Государыня де императрица государыню цесаревну наказывала плетьми за непотребство, что она от Шубина [родила]. И помянутый де Тишин говорил: «Я де бывал у Мошкова в интендантской конторе у дел и видел прижитых от государыни цесаревны двух детей мужеска и женска полу». Подобный разговор представлялся тем опаснее для Анны Иоанновны, что поднимал вопрос о существовании новых претендентов на императорский престол, помимо назначаемых ею в наследники детей от племянницы — правительницы Анны Леопольдовны.
«У нас такое время, когда, к несчастью, нет уже никакого оправдания, не лучше Турков: когда б прислали петлю, должны б удавиться», — напишет в «Записках» Н. Б. Долгорукова-Шереметева. Результаты нового следствия подтвердили правоту ее слов. И. Д. Долгоруков и с ним некоторые его родственники были колесованы в версте от Новгорода, на Скудельничьей горе, 8 ноября 1739 года. Он стал к этому времени, по словам очевидцев, дряхлым стариком. Два его брата были приговорены к урезанью языков и вечной ссылке: Александру назначалась Камчатка, Николаю — Охотск. В связи со смертью Анны Иоанновны экзекуция была отменена, но указ об отмене опоздал — оба брата лишились языка. Ссылка тоже оказалась недолгой: вступившая на престол Елизавета Петровна помиловала всех Долгоруковых и вернула им ранее конфискованные владения.
Из многочисленных владельцев села едва ли не одна эта супружеская пара предпочла Волынское более почетным семейным усыпальницам: А. Н. Хвощинская, скончавшаяся в 1860 году, и умерший ровно через год ее муж Александр Авраамович, как гласят надгробные надписи. Трудно сказать, почему именно они отдали предпочтение Волынскому, хотя пробыли его владельцами всего около года — раньше село принадлежало Хвощинскому-старшему, женатому на рано умершей Софье Михайловне Горчаковой. И вместе с Хвощинскими закрывалась интереснейшая, собственно пушкинская, страница в истории Волынского. Через С. М. Горчакову Хвощинские были теснейшим образом связаны с окружением великого поэта. Товарищи по лицею… Их трудно назвать сколько-нибудь близкими друзьями, и исследователи склонны подвергать сомнению утверждение об этом Александра Михайловича Горчакова, родного брата С. М. Хвощинской. Тем не менее именно в горчаковском альбоме сохранился самый ранний из автографов Пушкина — прозаический перевод стихотворного отрывка Прадона, сделанный в 1811 году. Приятеля лицейских лет А. С. Пушкин вспоминал, особенно в ранний период творчества, достаточно часто и с большим теплом: