Страница:
Петр высоко ценит образованность молдавского господаря, его дельные советы по внешнеполитическим вопросам. Особенное удовольствие доставляет ему один из сыновей господаря — ученик московской Славяно-греко-латинской академии Антиох, который в 1719 году произносит приветственное слово государю на греческом языке. Этот первый связанный с Москвой период русского житья Кантемиров продолжается около восьми лет. В начале 1720-х годов семейство переезжает в Петербург. Общение с Черной Грязью тем не менее не прерывалось.
Стоявший в окружении целой сети естественных и искусственных прудов, на речке Городенке, дом Кантемиров, скорее всего, заменил голицынский дом: слишком необычной была его архитектура. Камер-юнкер Голштинского герцога Берхгольц пишет: «Дом построен на китайский манер, с отлогими крышами на два ската, с галереями, по которым можно ходить перед окнами вокруг всего строения, и со многими маленькими башнями, со всех сторон открытыми и обтянутыми только парусиною для свежести воздуха и защиты от солнца. Он весь деревянный, но так как раскрашен и стоит на высоком месте, то издали кажется великолепным… комнаты внутри его, кроме одной залы, очень невелики, низки и с низенькими окнами».
Антиох Кантемир часто будет вспоминать эти места, и как хорошо думалось и работалось в них! Автор первых и очень острых сатир, которые сделали его пребывание в России нежелательным для Анны Иоанновны, Антиох Кантемир был также известен как первый переводчик светской иностранной литературы. Блестящий знаток древних и новых языков, он знакомит русского читателя с Анакреоном, Овидием, Горацием, Монтескье, трудом Фонтенеля «О множестве миров», который, кстати сказать, был запрещен при Елизавете Петровне. Трудно не согласиться с определением Плеханова, что именно А. Д. Кантемир «положил начало русского литературно-философского языка». Найденные им слова и выражения по сей день бытуют в речевой практике. Среди них «смех сквозь слезы», «гражданин», «гражданский долг», «центр», «понятие» или «средоточие». Конец семейному благополучию положила смерть в 1723 году отца, который завещал все свое состояние самому расположенному к наукам и добившемуся наилучших результатов в учении сыну. Антиох тем не менее состояния не получил — оно досталось старшему брату, Константину Дмитриевичу. Сам поэт вместе с вырастившей его сестрой Марией Дмитриевной и младшими братьями остался почти без средств к существованию, в полной зависимости от расположения или нерасположения Константина. Помочь могла бы женитьба на богатейшей наследнице князей Черкасских, но невеста так долго колебалась, что Кантемир, ставший называть ее тигрицей, перестал добиваться свадьбы. Его выручило вмешательство пришедшей к власти Анны Иоанновны, которая переделила наследство Кантемиров, в результате чего Черная Грязь досталась Антиоху Дмитриевичу.
Правда, недолго он смог пользоваться правами хозяина: в 1732 году был направлен на дипломатическую службу в Западную Европу. Оттуда сестра Мария в 1744 году сумела вернуть только его тело: поэт завещал похоронить себя в русской земле. Антиоха Дмитриевича не коснулся очередной передел владений семьи, предпринятый на этот раз императрицей Елизаветой Петровной. По распоряжению императрицы указом Сената за Кантемирами оставлялись земли, подаренные Петром. Все дарения Анны Иоанновны отбирались. По-видимому, Константину Дмитриевичу удалось доказать причастность к Черной Грязи именно Петра, потому что он продолжал владеть усадьбой вплоть до 1775 года.
После окончания постройки так нравившегося ей Коломенского дворца Екатерина II докупает у Воронцовых село Коньково, у Кантемиров — соседнее Булатниково и оставляет за собой Черную Грязь. Мысль создать под Москвой Царское Село подтверждает и новое название местности — Царицыно. Большинство значительных придворных событий лета 1775 года связывалось именно с этими местами. Здесь, в старом кантемировском «китайского манеру» домике, Екатерина пишет свой «Наказ», о чем вспоминает Г. Р. Державин. Здесь же после торжественного празднования Кучук-Кайнарджийского мира Г. А. Потемкин устраивает для императрицы сельский праздник. По вновь устроенной и обсаженной березками дороге, получившей название Московского проспекта, она едет из Коломенского в Царицыно, осматривать новые владения. Сохранилось и описание этого праздника.
«Блестящая карета императрицы, запряженная осьмью кровными неаполитанскими лошадьми, головы которых убраны были кокардами; на ремнях кареты ее сидели пажи — впереди бежали прыткие скороходы, по бокам двигались тяжелые кавалергарды и кирасиры в белых мундирах, сверкая серебряными кирасами, а сзади галопировали легкие уланы с цветными флюгерами на пиках. Усатые кучера и форейторы, распудренные, с длинными косами и бичами — в треугольных шляпах… В Царицыне Императрицу ожидал роскошный полдник и начался сенокос, представлявший настоящий дивертисман (спектакль. — Н. М.), множество крестьян в праздничных нарядах косили и пели закатные песни, а бабы в цветных сарафанах, в киках с дробницами из стекляруса, сгребали сено… По окончании трудов было угощение; Императрица смотрела на этот праздник сидя в большой беседке, устроенной для нее из сена и полевых цветов, потом прогуливалась по царицынским садам, с удовольствием осматривая свое возникающее хозяйство…»
Дворец в Царицыне Екатерина задумывает как памятник Кучук-Кайнарджийскому миру, отсюда рождается идея необычной его — мавританской, по определению одних, готической, по мнению других, — архитектуры. Ее воплощение императрица поручает В. И. Баженову, хотя подобного рода стилистическое решение внутренне было совершенно чуждо зодчему. Тем не менее начало строительства вызывает безусловное одобрение современников. Спустя два года после его начала, в 1776 году, княгиня Куракина пишет: «Вчера мы всей семьей, разумеется: матушка, дядюшка князь Николай Васильевич, князь Иван Иванович и я, ездили в Царицыно гулять, можно сказать, загляделись на строение, которое беспримерно хорошо».
Рядом с дворцом строится кухонный корпус, иначе Хлебный дом: «особливой корпус в два этажа для кухонь, приспешен, погребов и для прочих должностей и служителей». Который должен был соединяться с дворцом крытой галереей. Другой переход предполагалось сделать между дворцом и располагавшейся у входа в него гауптвахтой. Вокруг дворца располагались затейливо спланированные «кавалерские корпуса» — императрицу не оставляла мысль о тех удобствах, которыми располагали придворные в милом ее сердцу Коломенском. На главной алее, названной «Утренней дорожкой», находился Оперный дом и у самых ворот «Мыльня» — домик садовника. Хотя планировался Царицынский дворец как путевой, рассчитанный на очень недолгое пребывание двора, все удобства продумывались до мелочей. Для Екатерины это служило доказательством ее, как она была уверена, незаурядных хозяйственных наклонностей. Ансамбль дополняли беседка в парке — «Храм Цереры», или «Золотой сноп», фигурный мост и мост через овраг.
Современники продолжали восхищаться делом рук Баженова, но только до появления в Царицыне Екатерины, оказавшегося роковым и для усадьбы, и для зодчего.
Екатерина не повернула лошадей, впервые увидев Царицынский дворец, как утверждает легенда. Сенатор И. И. Козлов, сопровождавший императрицу при посещении Царицына, представляет события в ином свете. «Екатерина II в продолжение своего достославного царствования много занималась строением, но не обладала знанием и вкусом, поправками много портила. Славный Баженов приводил к окончанию отличный готический дворец в Царицыне, когда императрица в 1785 году внезапно посетила древнюю столицу. Назначен день для обозрения здания и с отличным благоволением приказано Баженову представить там жену и детей…» И осмотр состоялся.
Царицыно. Малый дворец.
«Дворец не понравился; Государыня в гневе, возвращаясь к экипажам, приказывает начальнику Кремлевской экспедиции М. М. Измайлову сломать оный до основания. Баженов останавливает ее: „Государыня, я достоин вашего гнева, не имел счастье угодить вам, но жена моя ничего не строила“. Императрица, оборотясь, допустила все семейство к руке и, не сказав ни слова, уехала. В своем роде редкое здание скоро сломано».
Можно установить и происхождение легенды о катафалке. Автором ее, по-видимому, можно считать князя Шаликова. Это он заявит: «Черная крыша дворца со множеством окружающих его башен представляет взору — живо и совершенно — крышу гроба кармелитов или францисканов с печальными факелами… Смеетесь и досадуете на такую неудачную выходку архитектуры… Зависть, косоокая мачеха талантов, имела щастие доказать (своим способом), что первый дворец, который был, сказывают, хорош чрезвычайно, — очень дурен… Его сломали до основания и построили нынешний — чудную смесь первых веков зодчества с новым. Остальные здания делают с ним разительный констрат в свою пользу».
По сравнению с чрезвычайно медленно тянувшимся строительством приговор об уничтожении дворца был претворен в жизнь удивительно быстро. В 1786 году он был разобран, но обычная расчетливость русских строителей и здесь сказала свое слово: фундамент и частью цокольный этаж остались невредимыми. Именно их и использует М. Ф. Казаков при проектировании своего варианта главного царицынского здания. Спустя два года московский зодчий смог уже представить смету и проектную документацию, включая разбивку английского сада.
Вряд ли стоит сегодня перечислять все те «чудеса», которые придумывает для Царицына Казаков. Казалось, чем меньше обращала внимания на разонравившееся ей имение императрица, тем большую свободу приобретал и использовал зодчий. Стоит упомянуть только деревянную Кантемирову беседку, стоявшую за дворцом, невдалеке от Хлебного дома, сооруженного в память исчезнувшего «китайского» барского дома. Рядом с ней «Ранжерейна» плотина вела во множество теплиц.
Царицыно имело огромное садовое хозяйство. В восьми его оранжереях выращивались апельсины, лимоны, персики, клубника, ананасы, виноград. Воздушные сады были обсажены бальзамическими тополями, акацией, сиренью. П. П. Свиньин утверждал, что никогда и нигде Подмосковье не имело таких превосходных фруктов, которые ежегодно приносили Дворцовому ведомству доходу около 8 тысяч рублей. В дальнейшем именно на царицынских садах и ограничится его внимание.
Вторая турецкая война заставила императрицу сократить расходы на всякое строительство. Для М. Ф. Казакова это сказалось на том, что здание дворца было уменьшено на один этаж, исчезла его средняя часть с галереями и стеклянным фонарем, украшенным орлом, пришлось отказаться от многих садовых построек и затей, значительно упростить сад. Уже после смерти императрицы была покрыта кровля, затоплены печи, но жить в Царицыне никто не собирался, тем более тратиться на него. При Александре I чуть ли не единственным дополнением архитектурного ансамбля стала спроектированная архитектором Иваном Еготовым беседка «Миловид» — «каменная с подделкою в верху деревянною оштукатуренною, наверху ее статуев три, бюстов четыре, ваз две, свинксов два, у крыльца дельфинов два; в средине ее на четырех тумбах белого камня большие бюсты белого мрамора».
Одновременно в парке прокладываются прошпекты — аллеи, возводятся беседки: «Езопка» — из березовых бревен с корой, «Злорина», «Турецкая палатка» — «из тесу, выкрашенная разными красками, внутри потолок подбит разною бумажною материею», «Юрим» в нижней части парка, с четырьмя колоннами. Для народных гуляний строятся шалаши и кухни. Царицыно перестает ждать хозяев. И это, может быть, к лучшему. Появившийся в 1835 году Николай I едва не отдает дворцовое здание под казармы или военное училище, а Хлебный корпус — под госпиталь.
В 1858 году составляется подробная опись разрушающегося дворца, причем ее автор, архитектор Шохин, одновременно составляет смету на разломку всех дворцовых зданий. Спустя два года Департамент уделов предписывает недостроенные царицынские постройки сдать в аренду под завод или фабрику. Тому, что эта экзекуция не состоялась, Царицыно было обязано начальнику Удельной конторы, вступившемуся «за украшение парка и исторический архитектурный памятник». Один за другим появляются желающие заняться сносом дворцового ансамбля. В 1881 году некий Ауербах просит о продаже ему дворцовых зданий «как не представляющих ничего замечательного ни в историческом, ни в архитектурном отношении» и являющих собой «негармоническую смесь вида мрачного…». В 1882 году последовал приказ сломать последние крыши на башнях и продать некоему Потемкину оставшиеся изразцы узорчатых печей.
Та же волна коснулась и местной церкви Троицы. Построенная в 1722 году Дмитрием Константиновичем Кантемиром, она была перестроена в 1765 году его сыном. Теперь, в 1883 году, к ней были пристроены трапезная и колокольня.
А москвичей — москвичей по-прежнему вдохновляло и грело запущенное Царицыно, которому посвятит строки из «Накануне» И. С. Тургенев: «Казалось, застывшая масса стекла тяжело и светло улеглась в огромной купели, и небо ушло к ней на дно, и кудрявые деревья неподвижно гляделись в ее прозрачное лоно…»
«Гулянья всем, кому угодно»
Стоявший в окружении целой сети естественных и искусственных прудов, на речке Городенке, дом Кантемиров, скорее всего, заменил голицынский дом: слишком необычной была его архитектура. Камер-юнкер Голштинского герцога Берхгольц пишет: «Дом построен на китайский манер, с отлогими крышами на два ската, с галереями, по которым можно ходить перед окнами вокруг всего строения, и со многими маленькими башнями, со всех сторон открытыми и обтянутыми только парусиною для свежести воздуха и защиты от солнца. Он весь деревянный, но так как раскрашен и стоит на высоком месте, то издали кажется великолепным… комнаты внутри его, кроме одной залы, очень невелики, низки и с низенькими окнами».
Антиох Кантемир часто будет вспоминать эти места, и как хорошо думалось и работалось в них! Автор первых и очень острых сатир, которые сделали его пребывание в России нежелательным для Анны Иоанновны, Антиох Кантемир был также известен как первый переводчик светской иностранной литературы. Блестящий знаток древних и новых языков, он знакомит русского читателя с Анакреоном, Овидием, Горацием, Монтескье, трудом Фонтенеля «О множестве миров», который, кстати сказать, был запрещен при Елизавете Петровне. Трудно не согласиться с определением Плеханова, что именно А. Д. Кантемир «положил начало русского литературно-философского языка». Найденные им слова и выражения по сей день бытуют в речевой практике. Среди них «смех сквозь слезы», «гражданин», «гражданский долг», «центр», «понятие» или «средоточие». Конец семейному благополучию положила смерть в 1723 году отца, который завещал все свое состояние самому расположенному к наукам и добившемуся наилучших результатов в учении сыну. Антиох тем не менее состояния не получил — оно досталось старшему брату, Константину Дмитриевичу. Сам поэт вместе с вырастившей его сестрой Марией Дмитриевной и младшими братьями остался почти без средств к существованию, в полной зависимости от расположения или нерасположения Константина. Помочь могла бы женитьба на богатейшей наследнице князей Черкасских, но невеста так долго колебалась, что Кантемир, ставший называть ее тигрицей, перестал добиваться свадьбы. Его выручило вмешательство пришедшей к власти Анны Иоанновны, которая переделила наследство Кантемиров, в результате чего Черная Грязь досталась Антиоху Дмитриевичу.
Правда, недолго он смог пользоваться правами хозяина: в 1732 году был направлен на дипломатическую службу в Западную Европу. Оттуда сестра Мария в 1744 году сумела вернуть только его тело: поэт завещал похоронить себя в русской земле. Антиоха Дмитриевича не коснулся очередной передел владений семьи, предпринятый на этот раз императрицей Елизаветой Петровной. По распоряжению императрицы указом Сената за Кантемирами оставлялись земли, подаренные Петром. Все дарения Анны Иоанновны отбирались. По-видимому, Константину Дмитриевичу удалось доказать причастность к Черной Грязи именно Петра, потому что он продолжал владеть усадьбой вплоть до 1775 года.
После окончания постройки так нравившегося ей Коломенского дворца Екатерина II докупает у Воронцовых село Коньково, у Кантемиров — соседнее Булатниково и оставляет за собой Черную Грязь. Мысль создать под Москвой Царское Село подтверждает и новое название местности — Царицыно. Большинство значительных придворных событий лета 1775 года связывалось именно с этими местами. Здесь, в старом кантемировском «китайского манеру» домике, Екатерина пишет свой «Наказ», о чем вспоминает Г. Р. Державин. Здесь же после торжественного празднования Кучук-Кайнарджийского мира Г. А. Потемкин устраивает для императрицы сельский праздник. По вновь устроенной и обсаженной березками дороге, получившей название Московского проспекта, она едет из Коломенского в Царицыно, осматривать новые владения. Сохранилось и описание этого праздника.
«Блестящая карета императрицы, запряженная осьмью кровными неаполитанскими лошадьми, головы которых убраны были кокардами; на ремнях кареты ее сидели пажи — впереди бежали прыткие скороходы, по бокам двигались тяжелые кавалергарды и кирасиры в белых мундирах, сверкая серебряными кирасами, а сзади галопировали легкие уланы с цветными флюгерами на пиках. Усатые кучера и форейторы, распудренные, с длинными косами и бичами — в треугольных шляпах… В Царицыне Императрицу ожидал роскошный полдник и начался сенокос, представлявший настоящий дивертисман (спектакль. — Н. М.), множество крестьян в праздничных нарядах косили и пели закатные песни, а бабы в цветных сарафанах, в киках с дробницами из стекляруса, сгребали сено… По окончании трудов было угощение; Императрица смотрела на этот праздник сидя в большой беседке, устроенной для нее из сена и полевых цветов, потом прогуливалась по царицынским садам, с удовольствием осматривая свое возникающее хозяйство…»
Дворец в Царицыне Екатерина задумывает как памятник Кучук-Кайнарджийскому миру, отсюда рождается идея необычной его — мавританской, по определению одних, готической, по мнению других, — архитектуры. Ее воплощение императрица поручает В. И. Баженову, хотя подобного рода стилистическое решение внутренне было совершенно чуждо зодчему. Тем не менее начало строительства вызывает безусловное одобрение современников. Спустя два года после его начала, в 1776 году, княгиня Куракина пишет: «Вчера мы всей семьей, разумеется: матушка, дядюшка князь Николай Васильевич, князь Иван Иванович и я, ездили в Царицыно гулять, можно сказать, загляделись на строение, которое беспримерно хорошо».
Рядом с дворцом строится кухонный корпус, иначе Хлебный дом: «особливой корпус в два этажа для кухонь, приспешен, погребов и для прочих должностей и служителей». Который должен был соединяться с дворцом крытой галереей. Другой переход предполагалось сделать между дворцом и располагавшейся у входа в него гауптвахтой. Вокруг дворца располагались затейливо спланированные «кавалерские корпуса» — императрицу не оставляла мысль о тех удобствах, которыми располагали придворные в милом ее сердцу Коломенском. На главной алее, названной «Утренней дорожкой», находился Оперный дом и у самых ворот «Мыльня» — домик садовника. Хотя планировался Царицынский дворец как путевой, рассчитанный на очень недолгое пребывание двора, все удобства продумывались до мелочей. Для Екатерины это служило доказательством ее, как она была уверена, незаурядных хозяйственных наклонностей. Ансамбль дополняли беседка в парке — «Храм Цереры», или «Золотой сноп», фигурный мост и мост через овраг.
Современники продолжали восхищаться делом рук Баженова, но только до появления в Царицыне Екатерины, оказавшегося роковым и для усадьбы, и для зодчего.
Екатерина не повернула лошадей, впервые увидев Царицынский дворец, как утверждает легенда. Сенатор И. И. Козлов, сопровождавший императрицу при посещении Царицына, представляет события в ином свете. «Екатерина II в продолжение своего достославного царствования много занималась строением, но не обладала знанием и вкусом, поправками много портила. Славный Баженов приводил к окончанию отличный готический дворец в Царицыне, когда императрица в 1785 году внезапно посетила древнюю столицу. Назначен день для обозрения здания и с отличным благоволением приказано Баженову представить там жену и детей…» И осмотр состоялся.
«Дворец не понравился; Государыня в гневе, возвращаясь к экипажам, приказывает начальнику Кремлевской экспедиции М. М. Измайлову сломать оный до основания. Баженов останавливает ее: „Государыня, я достоин вашего гнева, не имел счастье угодить вам, но жена моя ничего не строила“. Императрица, оборотясь, допустила все семейство к руке и, не сказав ни слова, уехала. В своем роде редкое здание скоро сломано».
Можно установить и происхождение легенды о катафалке. Автором ее, по-видимому, можно считать князя Шаликова. Это он заявит: «Черная крыша дворца со множеством окружающих его башен представляет взору — живо и совершенно — крышу гроба кармелитов или францисканов с печальными факелами… Смеетесь и досадуете на такую неудачную выходку архитектуры… Зависть, косоокая мачеха талантов, имела щастие доказать (своим способом), что первый дворец, который был, сказывают, хорош чрезвычайно, — очень дурен… Его сломали до основания и построили нынешний — чудную смесь первых веков зодчества с новым. Остальные здания делают с ним разительный констрат в свою пользу».
По сравнению с чрезвычайно медленно тянувшимся строительством приговор об уничтожении дворца был претворен в жизнь удивительно быстро. В 1786 году он был разобран, но обычная расчетливость русских строителей и здесь сказала свое слово: фундамент и частью цокольный этаж остались невредимыми. Именно их и использует М. Ф. Казаков при проектировании своего варианта главного царицынского здания. Спустя два года московский зодчий смог уже представить смету и проектную документацию, включая разбивку английского сада.
Вряд ли стоит сегодня перечислять все те «чудеса», которые придумывает для Царицына Казаков. Казалось, чем меньше обращала внимания на разонравившееся ей имение императрица, тем большую свободу приобретал и использовал зодчий. Стоит упомянуть только деревянную Кантемирову беседку, стоявшую за дворцом, невдалеке от Хлебного дома, сооруженного в память исчезнувшего «китайского» барского дома. Рядом с ней «Ранжерейна» плотина вела во множество теплиц.
Царицыно имело огромное садовое хозяйство. В восьми его оранжереях выращивались апельсины, лимоны, персики, клубника, ананасы, виноград. Воздушные сады были обсажены бальзамическими тополями, акацией, сиренью. П. П. Свиньин утверждал, что никогда и нигде Подмосковье не имело таких превосходных фруктов, которые ежегодно приносили Дворцовому ведомству доходу около 8 тысяч рублей. В дальнейшем именно на царицынских садах и ограничится его внимание.
Вторая турецкая война заставила императрицу сократить расходы на всякое строительство. Для М. Ф. Казакова это сказалось на том, что здание дворца было уменьшено на один этаж, исчезла его средняя часть с галереями и стеклянным фонарем, украшенным орлом, пришлось отказаться от многих садовых построек и затей, значительно упростить сад. Уже после смерти императрицы была покрыта кровля, затоплены печи, но жить в Царицыне никто не собирался, тем более тратиться на него. При Александре I чуть ли не единственным дополнением архитектурного ансамбля стала спроектированная архитектором Иваном Еготовым беседка «Миловид» — «каменная с подделкою в верху деревянною оштукатуренною, наверху ее статуев три, бюстов четыре, ваз две, свинксов два, у крыльца дельфинов два; в средине ее на четырех тумбах белого камня большие бюсты белого мрамора».
Одновременно в парке прокладываются прошпекты — аллеи, возводятся беседки: «Езопка» — из березовых бревен с корой, «Злорина», «Турецкая палатка» — «из тесу, выкрашенная разными красками, внутри потолок подбит разною бумажною материею», «Юрим» в нижней части парка, с четырьмя колоннами. Для народных гуляний строятся шалаши и кухни. Царицыно перестает ждать хозяев. И это, может быть, к лучшему. Появившийся в 1835 году Николай I едва не отдает дворцовое здание под казармы или военное училище, а Хлебный корпус — под госпиталь.
В 1858 году составляется подробная опись разрушающегося дворца, причем ее автор, архитектор Шохин, одновременно составляет смету на разломку всех дворцовых зданий. Спустя два года Департамент уделов предписывает недостроенные царицынские постройки сдать в аренду под завод или фабрику. Тому, что эта экзекуция не состоялась, Царицыно было обязано начальнику Удельной конторы, вступившемуся «за украшение парка и исторический архитектурный памятник». Один за другим появляются желающие заняться сносом дворцового ансамбля. В 1881 году некий Ауербах просит о продаже ему дворцовых зданий «как не представляющих ничего замечательного ни в историческом, ни в архитектурном отношении» и являющих собой «негармоническую смесь вида мрачного…». В 1882 году последовал приказ сломать последние крыши на башнях и продать некоему Потемкину оставшиеся изразцы узорчатых печей.
Та же волна коснулась и местной церкви Троицы. Построенная в 1722 году Дмитрием Константиновичем Кантемиром, она была перестроена в 1765 году его сыном. Теперь, в 1883 году, к ней были пристроены трапезная и колокольня.
А москвичей — москвичей по-прежнему вдохновляло и грело запущенное Царицыно, которому посвятит строки из «Накануне» И. С. Тургенев: «Казалось, застывшая масса стекла тяжело и светло улеглась в огромной купели, и небо ушло к ней на дно, и кудрявые деревья неподвижно гляделись в ее прозрачное лоно…»
«Гулянья всем, кому угодно»
«В селе Кускове распоряжено на сие лето и осень гулянье всем кому угодно оным ползоватся по воскресениям и четвергам, в прочие же дни гулянья нет выключая 28, 29 июня и 1 августа в которые дни также гуляют, чрез сие все и приглашаются». Надпись красовалась над входом в усадьбу едва ли не всю вторую половину XVIII века. Охотно и усердно приезжала сюда вся Москва, да к тому же сплошной чередой тянулись пышнейшие празднества с приглашенными гостями. В старой столице как сказку повторяли описание приема самой Екатерины II, да еще с польским королем Станиславом Понятовским, а в другой раз с австрийским императором Иосифом II. Приглашенных набиралось до 2 тысяч человек, тогда как на обыкновенных гуляниях до пяти. Кусковские чудеса были с детства знакомы каждому москвичу. А начиналось все с обыкновенного вотчинного владения.
Первое известное нам упоминание местных земель встречается в документах XVI столетия. Появление новых владельцев — Шереметевых, остававшихся хозяевами усадьбы до Октября, относится к началу XVII века.
В 1623 году в этой качестве впервые упоминается имя Федора Ивановича Шереметева, одного из видных деятелей Смутного времени. Мало вотчин было так тесно связано с одним и тем же родом, потомками по прямой линии одной и той же семьи.
Не так легко было родовитому человеку в те времена определиться. Подписал Федор Иванович избирательную грамоту Бориса Годунова и почти сразу заколебался, предпочел своих родственников по жене — братьев Романовых. Опала Романовых не могла после этого не затронуть изменника. Правда, лишился Шереметев в наказание части своих богатств, но не всего, чем располагал, и отправился воеводой главным в Тобольск, где пробыл до 1603 года. С появлением Самозванца опытного военачальника отправляют осаждать Кромы, где засел «державший руку» Самозванца донской атаман Корела. Осада не удалась, а после смерти Бориса Годунова не замедлил Федор Иванович перейти на сторону Лжедмитрия и получить от него сан боярина.
Кусково. Грот. 1756–1775 гг.
Но снова оказался боярин не слишком верным слугой новому повелителю. Ему приписывают, что ввел он в Москву войско, которое само хоть и не расправлялось с Самозванцем, но готово было поддержать заговорщиков. С избранием на престол «боярского царя» — Василия Шуйского — Ф. И. Шереметев начинает верно служить его престолу. Сначала удалось ему занять Астрахань и начать отсюда очищать Волгу от изменников. В 1610 году соединяет он свои части с частями Скопина-Шуйского, и из Александровой слободы вместе направляются они освобождать Москву. Только Скопин вскоре был отравлен, царь Василий Шуйский низложен, а боярин в который раз заколебался: сначала высказался за русского претендента на престол, но почти сразу переметнулся на сторону польского королевича Владислава и в числе семи бояр отправился с предложением ему российской короны к гетману Жолкевскому. Расчет Федора Ивановича оказался простым. Не дожидаясь официального избрания Владислава, он начинает хлопотать перед поляками о «деревеньках» и «землице». И, по-видимому, верит в такую возможность или имеет соответствующие обещания, потому что остается с поляками в осажденной народным ополчением Д. М. Пожарского Москве, с ними же и оставляет столицу.
Впрочем, все эти «шатания» не мешают Ф. И. Шереметеву принять самое деятельное участие в избрании на престол Михаила Романова. По этому поводу он вступает в переписку с находившимся в польском плену Филаретом, убеждает в правильности подобного выбора других бояр. Трудно сказать, сколько в этом правды, но именно Шереметеву приписываются слова: «Выберем-де Мишу Романова, он молод и еще глуп». Он действительно приобретает немалое влияние на юного царя и возвращает себе это влияние в последние годы правления Михаила Федоровича, после кончины патриарха Филарета, явно не слишком доверявшего и жаловавшего боярина, хотя именно Ф. И. Шереметев встречал патриарха при его возвращении из плена.
Шереметеву удавалось быть удачливым и полководцем и дипломатом. В 1615 году он с войском освобождает от шведов Псков. Позднее принимает участие в посольских съездах под Москвой, которые приводят к Деулинскому перемирию. С его участием заключается так называемый вечный Поляновский мир. 11 марта 1639 года Шереметеву присылается «опасная», иначе гарантийная, грамота на свободный приезд в Москву известного ученого и путешественника Адама Олеария: «Ведомо нам, великому государю, что ты, Адам Олеариус, гораздо научен и навычен астрономии, и географус, и небесного бегу, и землемерные, и иным многим мастерствам и мудростям; а нам, великому государю, таков мастер годен; и мы, великий государь, велели тебе послати сие нашу опасную грамоту, и тебе б, Адаму, ехати к нам тем мастерством своим послужити».
Между тем был Федор Иванович и отменным хозяином, старавшимся при всяком удобном случае расширять свои угодья, особенно поблизости от Кускова. Так, в 1645 году, уже очень пожилым человеком, Шереметев, не имея прямых наследников — единственная его дочь Евдокия была замужем за князем Никитой Одоевским, — прикупает к Вешнякову смежные пустоши «Шуклино и Бортную, Клешнино, Климове тож». Судьбы у земель были, как обычно, непростыми.
Пустоши числились за вдовой убитого под Калугой в 1607 году князя Бориса Петровича Татева. Когда вдова в 1643 году решила принять постриг, те же пустоши были отданы в поместье ее зятю, князю Федору Семеновичу Куракину, владевшему соседней деревней Тетеревники. Но Куракин не стал себя обременять заботой о лишней земле и через год уступил их Ф. И. Шереметеву за 18 рублей 27 алтын. После этого у них произошло «полюбовное» размежевание пустошей, которое производил князь Никита Одоевский.
Кусково. Эрмитаж. 1765–1767 гг.
Уже при Петре I, в 1715 году, очередной владелец из семьи Шереметевых — Василий Петрович — продает Кусково с прилежащими к нему землями своему родному брату, Борису Петровичу, с чего и начинается собственно расцвет усадьбы. Хотел ли этого приобретения фельдмаршал? В том-то и дело, что нет. Железная воля Петра помешала 60-летнему вдовцу постричься и уйти в монастырь, как просил о том Б. П. Шереметев в 1712 году. Более того, Петр насильно женил его на своей родственнице, вдове своего дяди, Льва Кирилловича Нарышкина. Старый полководец и дипломат был ему по-прежнему нужен и полезен.
Кусково. Грот. Кованая решетка на двери. 1760 г.
Кусково. Голландский домик. 1749 г.
А ведь начинал службу Борис Петрович еще при царе Алексее Михайловиче, получив в тринадцать лет чин комнатного стольника. В год смерти царя Федора Алексеевича и прихода к власти царевны Софьи жалуется он в бояре. Его включают в состав русского посольства для переговоров с представителями Речи Посполитой. Шереметев оказался в числе четырех членов посольства, которое возглавлял В. В. Голицын. Подписанный 26 апреля того же 1686 года Вечный мир приносит боярину многочисленные знаки благоволения и благодарности правительницы. Борис Петрович получает позолоченную чашу, атласный кафтан, 4 тысячи рублей и существенную прибавку к государеву жалованью. Он сумеет отличиться и при окончательном оформлении Вечного мира. Царевна Софья поручает ему возглавить направляющуюся в Польшу для ратификации документа делегацию, и боярин преодолевает все препоны, попросив неожиданно для всех аудиенции у польской королевы. Ее влияние и решило дело.
Кусково. Дворец. Вседневная опочивальня.
Очередная дипломатическая миссия — в Вену, к императору Леопольду I, — оказывается не такой удачной. Договор о совместной борьбе с Оттоманской империей остается неподписанным, зато впервые в истории Московского государства посол вручает свои верительные грамоты не министрам, а самому императору. Наградой для Шереметева стала крупная вотчина в Коломенском уезде. Тем не менее дальше он неожиданно оказывается на военной службе — командует войсками в Белгороде и Севске. Нелады с В. В. Голицыным Софья ему не простила, но и после падения правительницы боярина долго не приглашают ко двору. Назначение на Украину позволяло его держать вдалеке от двора, и хотя ему удается принять в 1695 году участие в Азовском походе, но всего лишь при главнокомандующих Лефорте, Головине и Шеине, которые поручают Шереметеву отвлекать османов от главного направления наступления.
Не в характере Б. П. Шереметева мириться с подобным положением, и что-то меняется в отношении долгое время испытывавшего к нему недоверие Петра. В марте 1697 года из Москвы отправляется в Западную Европу так называемое Великое посольство, в которое входил и сам царь. Б. П. Шереметев не присоединяется к нему. Спустя три месяца он отправляется в тот же путь, но один, якобы по собственной инициативе, но на государственные средства. Его поездка обойдется казне в неслыханную сумму — 20,5 тысячи рублей золотом.
Кусково. Дворец. Танцевальный зал (Зеркальная галерея).
Формально цель поездки — «ради видения окрестных стран и государств и в них мореходных противу неприятелей креста святого военных поведений, которые обретаются в Италии даже до Рима и до Мальтийского острова, где пребывают славные в воинстве кавалеры». При этом едет Б. П. Шереметев по России не спеша, три дня проводит в своей коломенской вотчине, куда съезжается проститься вся родня, больше недели в Кромской, навещает и Кусково. Дальше начинается цепь официальных приемов с теми знаками уважения, которые говорят о чрезвычайной миссии боярина.
На аудиенции у короля польского и курфюрста Саксонского Августа II «король говорил с боярином много и тайно» и даже проводил его «до самых дверей». При этом Шереметев возносит благодарность апостолам Петру и Павлу, которые патронировали его победы над врагом. В Вене на устроенном императором специальном приеме боярин «стоял на особливом месте при столе» и сказал, что путь его лежит на Мальту, к мальтийским кавалерам, дабы, видев их отважное и храброе усердие, большую себе восприяти к воинской способности охоту". В Венеции «потаенного российского посла» угощали сахаром и конфетами «на сте осьмидесяти блюдах» и шестьюдесятью бутылками вина. Наконец, на Мальте Б. П. Шереметев был посвящен в кавалеры ордена Мальтийского креста, а «в кушанье и питье многое было удовольствие и великолепность, также и в конфектах».
Кусково. Дворец. Малиновая гостиная.
В Москве Шереметев оказывается много позже Великого посольства, 10 февраля 1699 года, заслужив искреннюю признательность царя. Один из современников-иностранцев пишет: «Князь Шереметев, выставляющий себя мальтийским рыцарем, явился с изображением креста на груди, нося немецкую одежду, он очень удачно подражал и немецким обычаям, в силу чего был в особой милости и почете у царя». Секретарь австрийского посольства И. Корб, которому принадлежат эти строки, был одинаково недоброжелателен и необъективен в оценке заслуг Шереметева перед Петром. И это доказывается событиями Северной войны.
Именно Борис Петрович Шереметев одерживает в 1702 году первые победы над шведскими войсками, в 1704 году он овладевает Дерптом и Нарвой, а спустя шесть лет и Ригой. Но до этого Шереметев принимает участие в Полтавском сражении, командуя, и очень удачно, центром русской армии. После Прутского похода это он вместе с Шафировым направляется в Константинополь для заключения мира. Но, несмотря на неоспоримые и ценнейшие заслуги фельдмаршала, ему так и не удается добиться личного расположения Петра. На пути к этому стояло неприятие Б. П. Шереметевым Меншикова и — симпатии к царевичу Алексею, которого он считал единственным законным наследником престола и в суде над которым отказался принимать участие.
Кусково. Фрагмент Оранжереи.
У Шереметева нет ни времени, ни склонности заниматься собственными хозяйственными делами. Можно только сказать, что с Кусковом связано детство его детей: Михаила Борисовича, принимавшего вместе с отцом участие в Полтавском сражении и заключении мира с Турцией после Прутского похода, а затем самостоятельно совершившего удачный поход в Персию в 1725–1726 годах; Петра Борисовича, известного главным образом своими причудами, меценатством и любовью ко всем видам искусства, обер-камергера, унаследовавшего Кусково, и дочери Натальи Борисовны, знаменитой княгини Долгоруковой. Ее трагическая судьба сохранилась в памяти современников и потомков.
Первое известное нам упоминание местных земель встречается в документах XVI столетия. Появление новых владельцев — Шереметевых, остававшихся хозяевами усадьбы до Октября, относится к началу XVII века.
В 1623 году в этой качестве впервые упоминается имя Федора Ивановича Шереметева, одного из видных деятелей Смутного времени. Мало вотчин было так тесно связано с одним и тем же родом, потомками по прямой линии одной и той же семьи.
Не так легко было родовитому человеку в те времена определиться. Подписал Федор Иванович избирательную грамоту Бориса Годунова и почти сразу заколебался, предпочел своих родственников по жене — братьев Романовых. Опала Романовых не могла после этого не затронуть изменника. Правда, лишился Шереметев в наказание части своих богатств, но не всего, чем располагал, и отправился воеводой главным в Тобольск, где пробыл до 1603 года. С появлением Самозванца опытного военачальника отправляют осаждать Кромы, где засел «державший руку» Самозванца донской атаман Корела. Осада не удалась, а после смерти Бориса Годунова не замедлил Федор Иванович перейти на сторону Лжедмитрия и получить от него сан боярина.
Но снова оказался боярин не слишком верным слугой новому повелителю. Ему приписывают, что ввел он в Москву войско, которое само хоть и не расправлялось с Самозванцем, но готово было поддержать заговорщиков. С избранием на престол «боярского царя» — Василия Шуйского — Ф. И. Шереметев начинает верно служить его престолу. Сначала удалось ему занять Астрахань и начать отсюда очищать Волгу от изменников. В 1610 году соединяет он свои части с частями Скопина-Шуйского, и из Александровой слободы вместе направляются они освобождать Москву. Только Скопин вскоре был отравлен, царь Василий Шуйский низложен, а боярин в который раз заколебался: сначала высказался за русского претендента на престол, но почти сразу переметнулся на сторону польского королевича Владислава и в числе семи бояр отправился с предложением ему российской короны к гетману Жолкевскому. Расчет Федора Ивановича оказался простым. Не дожидаясь официального избрания Владислава, он начинает хлопотать перед поляками о «деревеньках» и «землице». И, по-видимому, верит в такую возможность или имеет соответствующие обещания, потому что остается с поляками в осажденной народным ополчением Д. М. Пожарского Москве, с ними же и оставляет столицу.
Впрочем, все эти «шатания» не мешают Ф. И. Шереметеву принять самое деятельное участие в избрании на престол Михаила Романова. По этому поводу он вступает в переписку с находившимся в польском плену Филаретом, убеждает в правильности подобного выбора других бояр. Трудно сказать, сколько в этом правды, но именно Шереметеву приписываются слова: «Выберем-де Мишу Романова, он молод и еще глуп». Он действительно приобретает немалое влияние на юного царя и возвращает себе это влияние в последние годы правления Михаила Федоровича, после кончины патриарха Филарета, явно не слишком доверявшего и жаловавшего боярина, хотя именно Ф. И. Шереметев встречал патриарха при его возвращении из плена.
Шереметеву удавалось быть удачливым и полководцем и дипломатом. В 1615 году он с войском освобождает от шведов Псков. Позднее принимает участие в посольских съездах под Москвой, которые приводят к Деулинскому перемирию. С его участием заключается так называемый вечный Поляновский мир. 11 марта 1639 года Шереметеву присылается «опасная», иначе гарантийная, грамота на свободный приезд в Москву известного ученого и путешественника Адама Олеария: «Ведомо нам, великому государю, что ты, Адам Олеариус, гораздо научен и навычен астрономии, и географус, и небесного бегу, и землемерные, и иным многим мастерствам и мудростям; а нам, великому государю, таков мастер годен; и мы, великий государь, велели тебе послати сие нашу опасную грамоту, и тебе б, Адаму, ехати к нам тем мастерством своим послужити».
Между тем был Федор Иванович и отменным хозяином, старавшимся при всяком удобном случае расширять свои угодья, особенно поблизости от Кускова. Так, в 1645 году, уже очень пожилым человеком, Шереметев, не имея прямых наследников — единственная его дочь Евдокия была замужем за князем Никитой Одоевским, — прикупает к Вешнякову смежные пустоши «Шуклино и Бортную, Клешнино, Климове тож». Судьбы у земель были, как обычно, непростыми.
Пустоши числились за вдовой убитого под Калугой в 1607 году князя Бориса Петровича Татева. Когда вдова в 1643 году решила принять постриг, те же пустоши были отданы в поместье ее зятю, князю Федору Семеновичу Куракину, владевшему соседней деревней Тетеревники. Но Куракин не стал себя обременять заботой о лишней земле и через год уступил их Ф. И. Шереметеву за 18 рублей 27 алтын. После этого у них произошло «полюбовное» размежевание пустошей, которое производил князь Никита Одоевский.
Уже при Петре I, в 1715 году, очередной владелец из семьи Шереметевых — Василий Петрович — продает Кусково с прилежащими к нему землями своему родному брату, Борису Петровичу, с чего и начинается собственно расцвет усадьбы. Хотел ли этого приобретения фельдмаршал? В том-то и дело, что нет. Железная воля Петра помешала 60-летнему вдовцу постричься и уйти в монастырь, как просил о том Б. П. Шереметев в 1712 году. Более того, Петр насильно женил его на своей родственнице, вдове своего дяди, Льва Кирилловича Нарышкина. Старый полководец и дипломат был ему по-прежнему нужен и полезен.
А ведь начинал службу Борис Петрович еще при царе Алексее Михайловиче, получив в тринадцать лет чин комнатного стольника. В год смерти царя Федора Алексеевича и прихода к власти царевны Софьи жалуется он в бояре. Его включают в состав русского посольства для переговоров с представителями Речи Посполитой. Шереметев оказался в числе четырех членов посольства, которое возглавлял В. В. Голицын. Подписанный 26 апреля того же 1686 года Вечный мир приносит боярину многочисленные знаки благоволения и благодарности правительницы. Борис Петрович получает позолоченную чашу, атласный кафтан, 4 тысячи рублей и существенную прибавку к государеву жалованью. Он сумеет отличиться и при окончательном оформлении Вечного мира. Царевна Софья поручает ему возглавить направляющуюся в Польшу для ратификации документа делегацию, и боярин преодолевает все препоны, попросив неожиданно для всех аудиенции у польской королевы. Ее влияние и решило дело.
Очередная дипломатическая миссия — в Вену, к императору Леопольду I, — оказывается не такой удачной. Договор о совместной борьбе с Оттоманской империей остается неподписанным, зато впервые в истории Московского государства посол вручает свои верительные грамоты не министрам, а самому императору. Наградой для Шереметева стала крупная вотчина в Коломенском уезде. Тем не менее дальше он неожиданно оказывается на военной службе — командует войсками в Белгороде и Севске. Нелады с В. В. Голицыным Софья ему не простила, но и после падения правительницы боярина долго не приглашают ко двору. Назначение на Украину позволяло его держать вдалеке от двора, и хотя ему удается принять в 1695 году участие в Азовском походе, но всего лишь при главнокомандующих Лефорте, Головине и Шеине, которые поручают Шереметеву отвлекать османов от главного направления наступления.
Не в характере Б. П. Шереметева мириться с подобным положением, и что-то меняется в отношении долгое время испытывавшего к нему недоверие Петра. В марте 1697 года из Москвы отправляется в Западную Европу так называемое Великое посольство, в которое входил и сам царь. Б. П. Шереметев не присоединяется к нему. Спустя три месяца он отправляется в тот же путь, но один, якобы по собственной инициативе, но на государственные средства. Его поездка обойдется казне в неслыханную сумму — 20,5 тысячи рублей золотом.
Формально цель поездки — «ради видения окрестных стран и государств и в них мореходных противу неприятелей креста святого военных поведений, которые обретаются в Италии даже до Рима и до Мальтийского острова, где пребывают славные в воинстве кавалеры». При этом едет Б. П. Шереметев по России не спеша, три дня проводит в своей коломенской вотчине, куда съезжается проститься вся родня, больше недели в Кромской, навещает и Кусково. Дальше начинается цепь официальных приемов с теми знаками уважения, которые говорят о чрезвычайной миссии боярина.
На аудиенции у короля польского и курфюрста Саксонского Августа II «король говорил с боярином много и тайно» и даже проводил его «до самых дверей». При этом Шереметев возносит благодарность апостолам Петру и Павлу, которые патронировали его победы над врагом. В Вене на устроенном императором специальном приеме боярин «стоял на особливом месте при столе» и сказал, что путь его лежит на Мальту, к мальтийским кавалерам, дабы, видев их отважное и храброе усердие, большую себе восприяти к воинской способности охоту". В Венеции «потаенного российского посла» угощали сахаром и конфетами «на сте осьмидесяти блюдах» и шестьюдесятью бутылками вина. Наконец, на Мальте Б. П. Шереметев был посвящен в кавалеры ордена Мальтийского креста, а «в кушанье и питье многое было удовольствие и великолепность, также и в конфектах».
В Москве Шереметев оказывается много позже Великого посольства, 10 февраля 1699 года, заслужив искреннюю признательность царя. Один из современников-иностранцев пишет: «Князь Шереметев, выставляющий себя мальтийским рыцарем, явился с изображением креста на груди, нося немецкую одежду, он очень удачно подражал и немецким обычаям, в силу чего был в особой милости и почете у царя». Секретарь австрийского посольства И. Корб, которому принадлежат эти строки, был одинаково недоброжелателен и необъективен в оценке заслуг Шереметева перед Петром. И это доказывается событиями Северной войны.
Именно Борис Петрович Шереметев одерживает в 1702 году первые победы над шведскими войсками, в 1704 году он овладевает Дерптом и Нарвой, а спустя шесть лет и Ригой. Но до этого Шереметев принимает участие в Полтавском сражении, командуя, и очень удачно, центром русской армии. После Прутского похода это он вместе с Шафировым направляется в Константинополь для заключения мира. Но, несмотря на неоспоримые и ценнейшие заслуги фельдмаршала, ему так и не удается добиться личного расположения Петра. На пути к этому стояло неприятие Б. П. Шереметевым Меншикова и — симпатии к царевичу Алексею, которого он считал единственным законным наследником престола и в суде над которым отказался принимать участие.
У Шереметева нет ни времени, ни склонности заниматься собственными хозяйственными делами. Можно только сказать, что с Кусковом связано детство его детей: Михаила Борисовича, принимавшего вместе с отцом участие в Полтавском сражении и заключении мира с Турцией после Прутского похода, а затем самостоятельно совершившего удачный поход в Персию в 1725–1726 годах; Петра Борисовича, известного главным образом своими причудами, меценатством и любовью ко всем видам искусства, обер-камергера, унаследовавшего Кусково, и дочери Натальи Борисовны, знаменитой княгини Долгоруковой. Ее трагическая судьба сохранилась в памяти современников и потомков.