Страница:
Составлявшиеся в тот же период описи имущества боярских домов — иногда в связи с наследованием, иногда из-за конфискации «мения» по царскому указу — говорят, что орган был обычной частью обстановки столовых палат, по примеру Грановитой палаты, где происходили все торжественные государевы «столы» — угощения. Современная хроника так и отмечала: «А у стола были в Грановитой палате от государева места по правую сторону: боярин Иван Алексеевич Воротынской, боярин Иван Андреевич Хованский, окольничей князь Иван Дмитриевич Пожарский (сын полководца. — Н. М.)… а достальные ж сокольники в особом же столе сидели, где арганы стоят…»
Стоял орган на специальном возвышении — рундуке. У отдельных любителей музыки такой же рундук с органом ставился в спальной палате, где нередко встречались и другие любимые москвичами инструменты, как «охтавки» — клавикорды и «баси стая домра». Средняя стоимость органа колебалась от 100 до 200 рублей. Около 100 рублей стоил двор с надворными постройками зажиточного московского ремесленника — цена, вполне доступная для бояр и служилого дворянства.
И тем не менее дорогими и сложными инструментами располагала не только эта часть москвичей. Органы составляли собственность многих городовых музыкантов — не связанных ни с царским двором, ни с боярскими домами, находивших слушателей-заказчиков среди гораздо менее состоятельных горожан.
Органист — профессия, обычная и для московских переписей. Были среди органистов иностранцы, но гораздо больше русских, вроде проживавшего на Ильинке в Китай-городе Юрья, он же «цынбальник» — клавесинист. О дворе Юрья говорилось, что «у него живет теща ево Анна фонарница, у нее лавочных сидельцов Софонка да Куземка татарин, да Осипка Спиридонов». При «военном случае» все они обязывались явиться с пищалями: рядовые москвичи — обязательные ополченцы.
Но вот использовался орган совсем не так, как в наши дни. Случалось, что звучал он один, но гораздо чаще несколько органов составляли своеобразный оркестр. На одной только свадьбе шута Шанского в преддверии XVIII века играл двадцать один органист, из этого числа четырнадцать русских и семь иностранцев, и все со своими органами. Так же часто орган совмещался с другими музыкальными инструментами. С ним вместе выступали литаврщики и «трубники».
Среди людей И. А. Воротынского было много профессиональных музыкантов, в том числе обучавшихся в первой государственной музыкальной школе — «на Государевом съезжем дворе трубного учения», где готовили инструменталистов-духовиков. Его органисты с перевозными инструментами обслуживали всю Москву, в том числе Ново-Немецкую слободу на Кукуе, в которой ни одного органа в домах не было. Жили музыканты А. И. Воротынского и в Перове, откуда совершали постоянные поездки в Ново-Немецкую слободу.
За время владения А. И. Воротынского Тетеревники продолжают оставаться деревней. В 1678 году в них числится всего три бобыльских двора и десять душ. Зато в тот же период расстраивается и заселяется Перово. В нем есть боярский двор с семью семьями крепостных и пятнадцатью душами. Поэтому и по документам оно числится сельцом.
«Моровое поветрие» весны 1679 года унесло и самого Воротынского, и двух его дочерей — сыновей в семье не было, — прекратив этот княжеский род и оставив единственной наследницей дочь Настасью (по другим документам — Наталью), выданную замуж за П. А. Голицына.
«Птенцы гнезда Петрова» — так называют А. Д. Меншикова, Г. И. Головкина, тем более так можно назвать братьев Голицыных, с раннего детства связанных с Петром. Один из них — Борис Алексеевич — был воспитателем Петра. Петр Алексеевич Голицын с ранних лет состоял стольником будущего императора. Овдовев, он вместе с двумя братьями отправляется в составе Великого посольства для обучения в Западной Европе. В ратуше города Пэрасто, в Далмации, хранилась картина, изображавшая троих Голицыных с их учителем Мартиновичем. Из этой поездки П. А. Голицын привез юного певца, чьи рукописные воспоминания «Жизнь и путешествия Филиппа Балатри, уроженца города Пизы» сравнительно недавно поступили в Рукописный отдел Государственной республиканской библиотеки в Москве как дар Национальной библиотеки Чехословакии. В рассказе о своем трехлетнем пребывании в Москве Балатри коснулся и Перова в том виде, какой оно приобретает к началу XVIII века.
Судя по так называемым дозорным книгам Патриаршего приказа, непосредственно после получения перовских земель П. А. Голицын предоставляет пользование ими своему отцу, А. А. Голицыну, боярину царя Алексея Михайловича, тобольскому (1664–1667 и 1681–1683) и киевскому (с 1676) воеводе. В 1680 году дозорные книги отмечают: «В Васильцовском стану церковная Успенская земля, от Москвы в 5 верстах подле большой дороги Носовихи; по осмотру церкви нет, а подле кладбища згоны, построены три двора крестьянских, а поселенные крестьяне оказались боярина князя Алексея Андреевича Голицына, поселены они де на церковной земле до морового поветрия и тою де церковною землею владеют они крестьяня, пашню пашут по три десятины в поле, а в дву потомуж, и сено косят они ж крестьяня, а та деревня словет Тетеревники».
Хозяйствование на перовских землях устраивало А. А. Голицына ввиду близости к его собственным владениям — «сельцу Губину, Гиреево тож». Старинная вотчина боярина Ф. И. Шереметева, оно было передано в 1624 году по жалованной грамоте боярину А. И. Голицыну, в 1681 году находилось во владении его внука А. А. Голицына, а затем сыновей последнего — стольников Ивана и Федора. Потому Губино-Гиреево имело два вотчинниковых, а к ним два скотных двора. К тому же голицынские владения были удобно соединены между собой дорогой Носовихой, или Вохонской, проходившей между Владимирской и Егорьевской дорогами, начинаясь от той же Рогожской заставы. На Носовихе располагались Перово, Кусково, Гиреево да деревня Крутицы (Вдадычино), получившая свое название от принадлежности еще в XVI веке митрополиту Крутицкому.
К концу восьмидесятых годов XVII столетия П. А. Голицын уже сам хозяйствует на перовских землях и получает разрешение на строительство каменной, поныне существующей церкви Знамения (Советская улица, 54). В датировке этого интересного памятника так называемого московского барокко существуют расхождения. Годами возведения церкви одни исследователи называют 1690—1705-й, другие — 1705-й, третьи — 1705—1708-й. Однако документы Патриаршего приказа свидетельствуют, что, получив разрешение, П. А. Голицын к строительству не приступил. Оно началось после его возвращения из Великого посольства и вторичной женитьбы, в 1699 году, но не было доведено до конца. В течение 1700–1701 годов П. А. Голицын находился в Вене в качестве русского посла, первого здесь, и лишь по возвращении в Москву завершил затянувшееся строительство. В 1708 году в Знаменскую церковь впервые назначается поп и на нее начисляются окладные деньги.
Стилистическое сходство с церковью Петра Митрополита в московском Высокопетровском монастыре — родовой усыпальнице Нарышкиных, — бывшем предметом особых попечений Натальи Кирилловны, позволяет предположить, что строил Знаменскую церковь тот же выбранный матерью Петра зодчий. Связь с Нарышкиными П. А. Голицыну удается закрепить и иным способом.
Хотя многие генеалогические справочники и утверждают, что брак П. А. Голицына с Н. И. Воротынской остался бездетным, в действительности у супругов был сын Василий, родившийся в 1680-х годах. Его-то отец и женит в 1711 году на племяннице Петра — Наталье Мартемьяновне Нарышкиной. Одновременно П. А. Голицын назначается третьим по старшинству членом вновь учрежденного Сената. Он последовательно состоит наместником Архангельским, Рижским, Киевским и президентом Коммерц-коллегии.
Ко времени завершения Знаменской церкви перовские земли приходят в цветущее состояние. В деревне Тетеревники при тех же трех бобыльских дворах число крестьян увеличивается до двадцати шести человек, но особенно разрастается Перово. В нем числятся дворы вотчинников и приказчиков с тринадцатью дворовыми людьми, четыре двора задворных, два вдовьих, два садовниковых, четыре конюховых, в которых жили двадцать четыре человека. Границы обоих селений настолько сближаются, что в дозорных книгах церковь Знамения с 1708 года начинает обозначаться «в селе Тетеревниках».
Из многочисленных детей умершего в 1722 году П. А. Голицына перовские земли наследует сын Николай. Сержант Преображенского полка, он просит в 1730 году разрешения на пристройку к церкви каменного придела, но спустя два года закладывает «село Перово с деревнею Тетеревниковою» былому ближайшему сподвижнику Петра I Я. В. Брюсу. Средств на своевременный выкуп перовских земель не оказывается, и они переходят в собственность брюсовской семьи. И любопытная подробность из семейной хроники Голицыных: младшая дочь Петра Алексеевича Голицына, Елизавета, стала женой вернувшегося из ссылки сына А. Д. Меншикова, владелицей двора и дома на Старом Ваганькове.
Я. В. Брюс оставил по себе память не только как государственный деятель, но и как выдающийся ученый. Один из образованнейших людей своего времени, отличался он редкой широтой интересов. В 1726 году, непосредственно после смерти Петра I, Я. В. Брюс вообще отказывается от государственной деятельности ради научных занятий, выходит в отставку в чине фельдмаршала и поселяется в любимом своем поместье Глинки Богородского уезда, в сорока с небольшим верстах от Москвы (ныне Балашихинский район Московской области), при впадении реки Вори в Клязьму. Он выступает как автор и переводчик трудов по астрономии, математике, артиллерии, инженерному делу, географии, минералогии, ботанике. В свое время ему было поручено Петром I надзирание за общим ходом типографского дела в стране, и в 1709 году «библиотекарь» Киприанов Василий выпустил под его наблюдением первый русский календарь, оставшийся в истории под названием Брюсова. Я. В. Брюс оборудует на Сухаревой башне в Москве обсерваторию, где занимается астрономическими наблюдениями. Не исключено, что приобретение Перова было вызвано желанием оказаться ближе к Москве и к обсерватории. Во всяком случае, в перовский дом начинают свозить оборудование для научных занятий.
Но в апреле 1735 года Я. В. Брюса не стало, и вся богатейшая, принадлежавшая ему библиотека, кабинет «курьезных вещей», карты, рукописи, инструменты, редкие предметы перешли, по завещанию, в Академию наук. Остальное имущество, и в том числе Перово, наследовал племянник — Александр Романович Брюс, сын первого обер-коменданта Петербурга, крестник Меншикова, отличившийся на военной службе. Принятый семнадцати лет в гвардию солдатом, он спустя восемнадцать лет становится генерал-майором, в 1736–1739 годах участвует в турецкой кампании.
Унаследованное А. Р. Брюсом Перово послужило своего рода дополнением к московскому дому его отца на Большой Никитской улице (№ 14). Но остается А. Р. Брюс владельцем перовских земель очень недолго. Пришедшая к власти Елизавета Петровна выражает в 1743 году желание приобрести именно это подмосковное село и годом позже дарит его своему морганатическому супругу, А. Г. Разумовскому. А в 1745 году в Казенном приказе делается пометка, что церковь Знамения следует обозначать: «в селе Перове, Тетеревники тож», — отныне два названия сливаются в одно. Дворец, который проектировал Растрелли, можно было с одинаковым правом назвать Перовским и Тетеревниковским. С его разборкой кончался «царский» период в истории села.
Каменные палаты существовали в Перове и до «царского» периода, но и они в свое время подверглись уничтожению. 7 сентября 1747 года по указу Елизаветы Петровны, подписанному Виллимом Фермером, «повелено сделать для Ее императорского величества приезду каменный дом перестроить по приложенному плану: каменное строение [существовавшего ранее дома] разобрать и употребить на фундамент и на том фундаменте поставить деревянные покои, пожалованные из верхних аппартаментов Анненгофского деревянного дома (стоявшего на берегу Яузы дворца императрицы Анны Иоанновны. — Н. М.), кои назначены по нумерному с московского плана за рукой обер архитектора графа Растраллия, чего ради и Московской план при том посылается». Ведать строительством поручалось московскому архитектору А. П. Евлашеву. К указу прилагались два проекта — уже существовавшего Летнего Анненгофа и собственно задуманного Перовского дворца, существенно меньшего по размерам.
Неожиданным препятствием оказалась нехватка рабочей силы: слишком много и слишком спешно строилось в Москве, а императрица настаивала на непременном окончании дворца к осени 1748 года. В результате подрядчики резко подняли цены: «…просят весьма дорогую цену, а именно ныне остановились на 23 000 рублей кроме печей, панелей и внутренних гзымсов (карнизов. — Н. М.)», а Елизавета Петровна, чтобы выйти из положения, согласилась на сокращение проекта. Весной 1748 года Перовский дворец был готов принять императрицу.
Одноэтажный, приподнятый на невысокий цоколь, он имел по фасаду двадцать одно большое окно. Центральная часть была отмечена портиком из шести пилястр, затейливым фронтоном, по сторонам которого размещались две группы амуров, и расходящейся двумя широкими маршами парадной лестницей. В свою очередь, края фасада имели небольшие двухоконные выступы с пилястрами, увенчанные картушами лучковые фронтоны. С торца к ним поднимались более простые, но неизменно двухмаршевые лестницы.
Центральную часть дворца составляла большая сквозная — от парадного до дворового фасада — зала, включенная в тянущиеся вдоль обоих фасадов анфилады. Сад был разбит по проекту Растрелли. Его аллеи и дорожки геометрически распланированы, и главная ось продолжала дорогу, ведущую на Лефортово. Другие дороги вели из перовского сада в Кусково и Измайлово. Вся усадьба так нравится Елизавете, что, поручая через несколько лет архитектору Мичурину строить дворец в Киеве, императрица указывает «держаться против фасаду того Перовского дому», для чего архитектору А. П. Евлашеву было поручено измерить и тщательно описать перовский дом с тем, чтобы этими данными мог располагать в своей работе Мичурин. Не забывает Елизавета и о своем любимом развлечении — ездить именно из Перова на охоту в Измайловский зверинец. Между тем поздняя слава Перова стала горькой славой. Дорога Носовиха, реже — по старой памяти — Вохонская… Не слишком приметная, не очень людная, разве кто собирался в путь не дальше деревеньки Крутицы или надеялся в последний раз взглянуть на угоняемых по этапу близких. С XIV века пролегла рядом дорога на Владимир, с XVI столетия прошел по ней этапный путь в Сибирь, одинаково знакомый и А. Н. Радищеву, и декабристам, и народовольцам, и революционерам. Потому так помнились строки Александра Одоевского о невесте декабриста, едущей вслед за любимым:
Но к тому времени в Перове почти ничего не осталось от былого живописного московского села, тем более царской резиденции. Его земли привлекают текстильных фабрикантов, которые очень быстро создают здесь один из значительнейших промышленных районов Подмосковья. Сначала в Перове обосновывается мануфактура шерстяных и гребнечесальных изделий Нисена, оставшаяся в истории рабочего движения благодаря происходившей на ней 28 ноября 1842 года одной из первых в России массовых стачек. О размахе этой стачки можно судить уже по одному тому, что двести ее участников подверглись на месте телесным наказаниям, не говоря о тех, кого ждала более тяжелая кара.
Из Серпуховской и Басманной частей города в Перово к середине XIX века переводятся шелковые фабрики Рошфора, на которых помимо 300–400 основных рабочих было занято надомной работой столько же деревенских ткачей и около 300 вышивальщиц. Вместе со строительством железной дороги появляются большие вагоноремонтные мастерские, а с закрытием в 1882 году скотопрогонных трактов — четыре крупнейших скотопрогонных двора, принимавших скот, который прибывал по Нижегородской, Курской и Рязанской железным дорогам. В Перове располагается значительный лесной склад, три лавки, два трактира, харчевня. Но все это промышленное развитие вчерашнего села не мешало его росту как одной из популярнейших подмосковных дачных местностей. Если в 1852 году Перово насчитывало всего четырнадцать дворов и меньше ста человек населения, то в 1874 году число дворов достигает шестидесяти, а в 1880-х оно имеет самое большое, по сравнению со всеми остальными подмосковными дачными местностями, количество дач — двести тридцать семь. Соседние Вешняки имели сорок две, и даже популярное, издавна привлекавшее москвичей, Кусково — всего сто три дачи.
Продолжает существовать в Перове и имение. В середине XIX столетия оно составляет собственность князей Гедиановых, одной из любопытных исторических фамилий. Предки Гедиановых — татарский род, крестившийся при Иване Грозном и отличившийся военными заслугами в Смутное время. За «осадное сидение в 1618 году в Москве» Иван Гедианов был награжден вотчинами в Вологодском крае. Сохранить за собой поместье после отмены крепостного права Гедиановы, как и многие другие дворянские семьи, не смогли. Его разделили между инженером В. А. Киприановым и купеческой фамилией Гульшиных, располагавших собственным домом на Большой Грузинской улице. Наследники Гульшиных оставались владельцами Перова вплоть до Октября.
Три сестры Третьяковы
Стоял орган на специальном возвышении — рундуке. У отдельных любителей музыки такой же рундук с органом ставился в спальной палате, где нередко встречались и другие любимые москвичами инструменты, как «охтавки» — клавикорды и «баси стая домра». Средняя стоимость органа колебалась от 100 до 200 рублей. Около 100 рублей стоил двор с надворными постройками зажиточного московского ремесленника — цена, вполне доступная для бояр и служилого дворянства.
И тем не менее дорогими и сложными инструментами располагала не только эта часть москвичей. Органы составляли собственность многих городовых музыкантов — не связанных ни с царским двором, ни с боярскими домами, находивших слушателей-заказчиков среди гораздо менее состоятельных горожан.
Органист — профессия, обычная и для московских переписей. Были среди органистов иностранцы, но гораздо больше русских, вроде проживавшего на Ильинке в Китай-городе Юрья, он же «цынбальник» — клавесинист. О дворе Юрья говорилось, что «у него живет теща ево Анна фонарница, у нее лавочных сидельцов Софонка да Куземка татарин, да Осипка Спиридонов». При «военном случае» все они обязывались явиться с пищалями: рядовые москвичи — обязательные ополченцы.
Но вот использовался орган совсем не так, как в наши дни. Случалось, что звучал он один, но гораздо чаще несколько органов составляли своеобразный оркестр. На одной только свадьбе шута Шанского в преддверии XVIII века играл двадцать один органист, из этого числа четырнадцать русских и семь иностранцев, и все со своими органами. Так же часто орган совмещался с другими музыкальными инструментами. С ним вместе выступали литаврщики и «трубники».
Среди людей И. А. Воротынского было много профессиональных музыкантов, в том числе обучавшихся в первой государственной музыкальной школе — «на Государевом съезжем дворе трубного учения», где готовили инструменталистов-духовиков. Его органисты с перевозными инструментами обслуживали всю Москву, в том числе Ново-Немецкую слободу на Кукуе, в которой ни одного органа в домах не было. Жили музыканты А. И. Воротынского и в Перове, откуда совершали постоянные поездки в Ново-Немецкую слободу.
За время владения А. И. Воротынского Тетеревники продолжают оставаться деревней. В 1678 году в них числится всего три бобыльских двора и десять душ. Зато в тот же период расстраивается и заселяется Перово. В нем есть боярский двор с семью семьями крепостных и пятнадцатью душами. Поэтому и по документам оно числится сельцом.
«Моровое поветрие» весны 1679 года унесло и самого Воротынского, и двух его дочерей — сыновей в семье не было, — прекратив этот княжеский род и оставив единственной наследницей дочь Настасью (по другим документам — Наталью), выданную замуж за П. А. Голицына.
«Птенцы гнезда Петрова» — так называют А. Д. Меншикова, Г. И. Головкина, тем более так можно назвать братьев Голицыных, с раннего детства связанных с Петром. Один из них — Борис Алексеевич — был воспитателем Петра. Петр Алексеевич Голицын с ранних лет состоял стольником будущего императора. Овдовев, он вместе с двумя братьями отправляется в составе Великого посольства для обучения в Западной Европе. В ратуше города Пэрасто, в Далмации, хранилась картина, изображавшая троих Голицыных с их учителем Мартиновичем. Из этой поездки П. А. Голицын привез юного певца, чьи рукописные воспоминания «Жизнь и путешествия Филиппа Балатри, уроженца города Пизы» сравнительно недавно поступили в Рукописный отдел Государственной республиканской библиотеки в Москве как дар Национальной библиотеки Чехословакии. В рассказе о своем трехлетнем пребывании в Москве Балатри коснулся и Перова в том виде, какой оно приобретает к началу XVIII века.
Судя по так называемым дозорным книгам Патриаршего приказа, непосредственно после получения перовских земель П. А. Голицын предоставляет пользование ими своему отцу, А. А. Голицыну, боярину царя Алексея Михайловича, тобольскому (1664–1667 и 1681–1683) и киевскому (с 1676) воеводе. В 1680 году дозорные книги отмечают: «В Васильцовском стану церковная Успенская земля, от Москвы в 5 верстах подле большой дороги Носовихи; по осмотру церкви нет, а подле кладбища згоны, построены три двора крестьянских, а поселенные крестьяне оказались боярина князя Алексея Андреевича Голицына, поселены они де на церковной земле до морового поветрия и тою де церковною землею владеют они крестьяня, пашню пашут по три десятины в поле, а в дву потомуж, и сено косят они ж крестьяня, а та деревня словет Тетеревники».
Хозяйствование на перовских землях устраивало А. А. Голицына ввиду близости к его собственным владениям — «сельцу Губину, Гиреево тож». Старинная вотчина боярина Ф. И. Шереметева, оно было передано в 1624 году по жалованной грамоте боярину А. И. Голицыну, в 1681 году находилось во владении его внука А. А. Голицына, а затем сыновей последнего — стольников Ивана и Федора. Потому Губино-Гиреево имело два вотчинниковых, а к ним два скотных двора. К тому же голицынские владения были удобно соединены между собой дорогой Носовихой, или Вохонской, проходившей между Владимирской и Егорьевской дорогами, начинаясь от той же Рогожской заставы. На Носовихе располагались Перово, Кусково, Гиреево да деревня Крутицы (Вдадычино), получившая свое название от принадлежности еще в XVI веке митрополиту Крутицкому.
К концу восьмидесятых годов XVII столетия П. А. Голицын уже сам хозяйствует на перовских землях и получает разрешение на строительство каменной, поныне существующей церкви Знамения (Советская улица, 54). В датировке этого интересного памятника так называемого московского барокко существуют расхождения. Годами возведения церкви одни исследователи называют 1690—1705-й, другие — 1705-й, третьи — 1705—1708-й. Однако документы Патриаршего приказа свидетельствуют, что, получив разрешение, П. А. Голицын к строительству не приступил. Оно началось после его возвращения из Великого посольства и вторичной женитьбы, в 1699 году, но не было доведено до конца. В течение 1700–1701 годов П. А. Голицын находился в Вене в качестве русского посла, первого здесь, и лишь по возвращении в Москву завершил затянувшееся строительство. В 1708 году в Знаменскую церковь впервые назначается поп и на нее начисляются окладные деньги.
Стилистическое сходство с церковью Петра Митрополита в московском Высокопетровском монастыре — родовой усыпальнице Нарышкиных, — бывшем предметом особых попечений Натальи Кирилловны, позволяет предположить, что строил Знаменскую церковь тот же выбранный матерью Петра зодчий. Связь с Нарышкиными П. А. Голицыну удается закрепить и иным способом.
Хотя многие генеалогические справочники и утверждают, что брак П. А. Голицына с Н. И. Воротынской остался бездетным, в действительности у супругов был сын Василий, родившийся в 1680-х годах. Его-то отец и женит в 1711 году на племяннице Петра — Наталье Мартемьяновне Нарышкиной. Одновременно П. А. Голицын назначается третьим по старшинству членом вновь учрежденного Сената. Он последовательно состоит наместником Архангельским, Рижским, Киевским и президентом Коммерц-коллегии.
Ко времени завершения Знаменской церкви перовские земли приходят в цветущее состояние. В деревне Тетеревники при тех же трех бобыльских дворах число крестьян увеличивается до двадцати шести человек, но особенно разрастается Перово. В нем числятся дворы вотчинников и приказчиков с тринадцатью дворовыми людьми, четыре двора задворных, два вдовьих, два садовниковых, четыре конюховых, в которых жили двадцать четыре человека. Границы обоих селений настолько сближаются, что в дозорных книгах церковь Знамения с 1708 года начинает обозначаться «в селе Тетеревниках».
Из многочисленных детей умершего в 1722 году П. А. Голицына перовские земли наследует сын Николай. Сержант Преображенского полка, он просит в 1730 году разрешения на пристройку к церкви каменного придела, но спустя два года закладывает «село Перово с деревнею Тетеревниковою» былому ближайшему сподвижнику Петра I Я. В. Брюсу. Средств на своевременный выкуп перовских земель не оказывается, и они переходят в собственность брюсовской семьи. И любопытная подробность из семейной хроники Голицыных: младшая дочь Петра Алексеевича Голицына, Елизавета, стала женой вернувшегося из ссылки сына А. Д. Меншикова, владелицей двора и дома на Старом Ваганькове.
Я. В. Брюс оставил по себе память не только как государственный деятель, но и как выдающийся ученый. Один из образованнейших людей своего времени, отличался он редкой широтой интересов. В 1726 году, непосредственно после смерти Петра I, Я. В. Брюс вообще отказывается от государственной деятельности ради научных занятий, выходит в отставку в чине фельдмаршала и поселяется в любимом своем поместье Глинки Богородского уезда, в сорока с небольшим верстах от Москвы (ныне Балашихинский район Московской области), при впадении реки Вори в Клязьму. Он выступает как автор и переводчик трудов по астрономии, математике, артиллерии, инженерному делу, географии, минералогии, ботанике. В свое время ему было поручено Петром I надзирание за общим ходом типографского дела в стране, и в 1709 году «библиотекарь» Киприанов Василий выпустил под его наблюдением первый русский календарь, оставшийся в истории под названием Брюсова. Я. В. Брюс оборудует на Сухаревой башне в Москве обсерваторию, где занимается астрономическими наблюдениями. Не исключено, что приобретение Перова было вызвано желанием оказаться ближе к Москве и к обсерватории. Во всяком случае, в перовский дом начинают свозить оборудование для научных занятий.
Но в апреле 1735 года Я. В. Брюса не стало, и вся богатейшая, принадлежавшая ему библиотека, кабинет «курьезных вещей», карты, рукописи, инструменты, редкие предметы перешли, по завещанию, в Академию наук. Остальное имущество, и в том числе Перово, наследовал племянник — Александр Романович Брюс, сын первого обер-коменданта Петербурга, крестник Меншикова, отличившийся на военной службе. Принятый семнадцати лет в гвардию солдатом, он спустя восемнадцать лет становится генерал-майором, в 1736–1739 годах участвует в турецкой кампании.
Унаследованное А. Р. Брюсом Перово послужило своего рода дополнением к московскому дому его отца на Большой Никитской улице (№ 14). Но остается А. Р. Брюс владельцем перовских земель очень недолго. Пришедшая к власти Елизавета Петровна выражает в 1743 году желание приобрести именно это подмосковное село и годом позже дарит его своему морганатическому супругу, А. Г. Разумовскому. А в 1745 году в Казенном приказе делается пометка, что церковь Знамения следует обозначать: «в селе Перове, Тетеревники тож», — отныне два названия сливаются в одно. Дворец, который проектировал Растрелли, можно было с одинаковым правом назвать Перовским и Тетеревниковским. С его разборкой кончался «царский» период в истории села.
Каменные палаты существовали в Перове и до «царского» периода, но и они в свое время подверглись уничтожению. 7 сентября 1747 года по указу Елизаветы Петровны, подписанному Виллимом Фермером, «повелено сделать для Ее императорского величества приезду каменный дом перестроить по приложенному плану: каменное строение [существовавшего ранее дома] разобрать и употребить на фундамент и на том фундаменте поставить деревянные покои, пожалованные из верхних аппартаментов Анненгофского деревянного дома (стоявшего на берегу Яузы дворца императрицы Анны Иоанновны. — Н. М.), кои назначены по нумерному с московского плана за рукой обер архитектора графа Растраллия, чего ради и Московской план при том посылается». Ведать строительством поручалось московскому архитектору А. П. Евлашеву. К указу прилагались два проекта — уже существовавшего Летнего Анненгофа и собственно задуманного Перовского дворца, существенно меньшего по размерам.
Неожиданным препятствием оказалась нехватка рабочей силы: слишком много и слишком спешно строилось в Москве, а императрица настаивала на непременном окончании дворца к осени 1748 года. В результате подрядчики резко подняли цены: «…просят весьма дорогую цену, а именно ныне остановились на 23 000 рублей кроме печей, панелей и внутренних гзымсов (карнизов. — Н. М.)», а Елизавета Петровна, чтобы выйти из положения, согласилась на сокращение проекта. Весной 1748 года Перовский дворец был готов принять императрицу.
Одноэтажный, приподнятый на невысокий цоколь, он имел по фасаду двадцать одно большое окно. Центральная часть была отмечена портиком из шести пилястр, затейливым фронтоном, по сторонам которого размещались две группы амуров, и расходящейся двумя широкими маршами парадной лестницей. В свою очередь, края фасада имели небольшие двухоконные выступы с пилястрами, увенчанные картушами лучковые фронтоны. С торца к ним поднимались более простые, но неизменно двухмаршевые лестницы.
Центральную часть дворца составляла большая сквозная — от парадного до дворового фасада — зала, включенная в тянущиеся вдоль обоих фасадов анфилады. Сад был разбит по проекту Растрелли. Его аллеи и дорожки геометрически распланированы, и главная ось продолжала дорогу, ведущую на Лефортово. Другие дороги вели из перовского сада в Кусково и Измайлово. Вся усадьба так нравится Елизавете, что, поручая через несколько лет архитектору Мичурину строить дворец в Киеве, императрица указывает «держаться против фасаду того Перовского дому», для чего архитектору А. П. Евлашеву было поручено измерить и тщательно описать перовский дом с тем, чтобы этими данными мог располагать в своей работе Мичурин. Не забывает Елизавета и о своем любимом развлечении — ездить именно из Перова на охоту в Измайловский зверинец. Между тем поздняя слава Перова стала горькой славой. Дорога Носовиха, реже — по старой памяти — Вохонская… Не слишком приметная, не очень людная, разве кто собирался в путь не дальше деревеньки Крутицы или надеялся в последний раз взглянуть на угоняемых по этапу близких. С XIV века пролегла рядом дорога на Владимир, с XVI столетия прошел по ней этапный путь в Сибирь, одинаково знакомый и А. Н. Радищеву, и декабристам, и народовольцам, и революционерам. Потому так помнились строки Александра Одоевского о невесте декабриста, едущей вслед за любимым:
Проездом в ссылку в Нижний Новгород останавливался здесь на почтовой станции А. И. Герцен, позднее — везший герценовские заграничные издания замечательный русский актер М. С. Щепкин.
По дороге столбовой
Колокольчик заливается,
Что не парень удалой
Белым снегом опушается?
Нет, то ласточкой летит
По дороге красна девица.
Мчатся кони… От копыт
Вьется легкая метелица.
Сердцу горе суждено!
Сердце надвое не делится, —
Разрывается оно…
Дальний путь пред нею стелется.
Но к тому времени в Перове почти ничего не осталось от былого живописного московского села, тем более царской резиденции. Его земли привлекают текстильных фабрикантов, которые очень быстро создают здесь один из значительнейших промышленных районов Подмосковья. Сначала в Перове обосновывается мануфактура шерстяных и гребнечесальных изделий Нисена, оставшаяся в истории рабочего движения благодаря происходившей на ней 28 ноября 1842 года одной из первых в России массовых стачек. О размахе этой стачки можно судить уже по одному тому, что двести ее участников подверглись на месте телесным наказаниям, не говоря о тех, кого ждала более тяжелая кара.
Из Серпуховской и Басманной частей города в Перово к середине XIX века переводятся шелковые фабрики Рошфора, на которых помимо 300–400 основных рабочих было занято надомной работой столько же деревенских ткачей и около 300 вышивальщиц. Вместе со строительством железной дороги появляются большие вагоноремонтные мастерские, а с закрытием в 1882 году скотопрогонных трактов — четыре крупнейших скотопрогонных двора, принимавших скот, который прибывал по Нижегородской, Курской и Рязанской железным дорогам. В Перове располагается значительный лесной склад, три лавки, два трактира, харчевня. Но все это промышленное развитие вчерашнего села не мешало его росту как одной из популярнейших подмосковных дачных местностей. Если в 1852 году Перово насчитывало всего четырнадцать дворов и меньше ста человек населения, то в 1874 году число дворов достигает шестидесяти, а в 1880-х оно имеет самое большое, по сравнению со всеми остальными подмосковными дачными местностями, количество дач — двести тридцать семь. Соседние Вешняки имели сорок две, и даже популярное, издавна привлекавшее москвичей, Кусково — всего сто три дачи.
Продолжает существовать в Перове и имение. В середине XIX столетия оно составляет собственность князей Гедиановых, одной из любопытных исторических фамилий. Предки Гедиановых — татарский род, крестившийся при Иване Грозном и отличившийся военными заслугами в Смутное время. За «осадное сидение в 1618 году в Москве» Иван Гедианов был награжден вотчинами в Вологодском крае. Сохранить за собой поместье после отмены крепостного права Гедиановы, как и многие другие дворянские семьи, не смогли. Его разделили между инженером В. А. Киприановым и купеческой фамилией Гульшиных, располагавших собственным домом на Большой Грузинской улице. Наследники Гульшиных оставались владельцами Перова вплоть до Октября.
Три сестры Третьяковы
На первый взгляд это была задача для специалистов-историков: смена владельцев на протяжении XVII века в одном подмосковном селе. На ее примере представлялось возможным выяснить отдельные юридические особенности землевладения тех лет, расцвет хозяйства — по сравнению с соседними селениями условия для крестьян здесь складывались благоприятней. К тому же имена, которые удавалось раскрыть, немало значили в истории русского оружия.
В конце концов, почему так не могло быть: три сменявшие друг друга владелицы сельца Ховрина с одинаковыми инициалами «А. В.»?
Разные фамилии, имена и одинаковые отчества: Афимья Васильевна Голицына — Аксинья Васильевна Пронская — Авдотья Васильевна Пожарская. Да и первые инициалы могли при желании писаться по-разному: Афимья — Евфимия, Аксинья — Оксинья, Ксения, Авдотья — Евдокия. Зато отчества — простое совпадение выглядело здесь слишком маловероятным.
Между тремя Васильевнами существовала и иная связь. Княгиня Афимья умерла в Москве в 1683 году, и тогда же одновременно появились княгини Аксинья и Авдотья, а со смертью в 1695 году Аксиньи единственной владелицей осталась Авдотья. Перепродажа? Слов нет, ею в XVII веке занимались и женщины, но несравненно реже мужчин, и главное — почему Ховрино привлекало именно и только женщин. Наследование? Но оно предполагало прямые родственные связи, а их на первый взгляд Васильевны не имели.
О княгине Авдотье Пожарской наиболее известные и относительно полные генеалогические справочники П. Долгорукова, Руммеля и Голубцова, Лобанова-Ростовского ничего точного не сообщали. Даже специально занимавшийся родословием Пожарских Л. М. Савелов в своем обстоятельном исследовании 1906 года не сумел назвать ее девичьей фамилии, хотя знал, из чего складывалось ее приданое. В 1700 году московскому Ивановскому монастырю перешли на помин души княгини Московского уезда село Вытенево на реке Уче, сельцо Юрьевское и деревня Сафоново. Детей Авдотья Васильевна не имела, вдовела без малого сорок лет — с 1659 года, когда Семен Романович Пожарский был убит ханом. А был он способным военачальником, оставшимся в народных песнях и преданиях. Захваченный в плен в битве под Конотопом, он плюнул при допросе в глаза хану и лишился головы:
«После Симонова дни (1 сентября. — Н. М.) моровое поветрие, — писал М. П. Пронский царю, — умножилося, день ото дни болши прибывать учало; и на Москве, государь, и в слободах православных христиан малая часть оставается, а стрельцов от шести приказов и един приказ не осталось, и из тех достальных многая лежат больныя, а иные разбежалися, и на караулах отнюд быти некому. А церкви соборныя и приходския мало не все стоят без пения, только в Большом соборе (кремлевский Успенский. — Н. М.) по се число служба вседневная, и то с большею нуждою… А приказы все заперты, дияки и подьячие многия померли, а домишки, государь, наши пусты же учинилися; людишка померли мало не все».
11 сентября М. П. Пронский сам стал жертвой эпидемии. Предвидя свой конец, он двумя днями раньше подписал завещание, исполнителями которого назначил, между прочим, брата Ивана, сестру Ульяну, жену Б. П. Шереметева и дочь, княжну Анну.
С установлением девичьей фамилии княгини Аксиньи существовали свои трудности. П. П. Пронский не был первым ее мужем, как и сама Аксинья — первой его женой. Она выходила замуж за боярина как вдова умершего в 1662 году Ивана Бенедиктовича Оболенского, причем до заключенного в 1671 году второго брака вдовела без малого десять лет. Новый супружеский союз также оказался недолговечным — в 1684 году Аксинье Васильевне пришлось снова получать вдовью долю наследства. Оба раза — и после смерти И. Б. Оболенского, и после кончины П. П. Пронского — за ней закреплялось восемьдесят три чети в пустоши Головиной Костромского уезда. Скорее всего, это была приданая земля, которая обычно возвращалась первоначальным владелицам. В связи с последним разделом упоминалось и девичье имя Аксиньи — Ксенья Третьякова. Оно было знакомо известному специалисту по генеалогии П. Власьеву, занимавшемуся изучением потомков Рюриковичей и издавшему результаты своих изысканий в начале 1900-х годов в Петербурге. И, наконец, третья по времени появления в Ховрине Васильевна — Афимья Голицына, жена князя Якова Алексеевича. Из многочисленной семьи Голицыных Яков и его братья были особенно близки к Алексею Михайловичу. Все пятеро состояли стольниками царевичей Ивана и Петра. Всего четырьмя годами старший от Якова, Борис Алексеевич, состоял воспитателем маленького Петра I и в дальнейшем пользовался неограниченным его доверием, входил в состав совета, управлявшего страной во время заграничной поездки и походов царя. Образование братья получили в Западной Европе, но в этой образовательной поездке их было только четверо — Якова рано не стало, как и его умершей в 1683 году совсем юной жены. Спор об оставшемся после нее наследстве касался все той же местности — Головине на Костромщине, но неожиданно напрямую выводил к подмосковному Ховрину.
«И во 7191 (1683) году, июля в 19 день, боярина Васильевы жены Борисовича Шереметева боярыни Прасковьи Васильевны Приданые вотчины сельцо Ховрино да на Костроме деревня Головине справлены за сестрами ее родными: боярина князя Ивана Петровича Пронского за женою вдовою княгинею Оксиньею Васильевною, да окольничего за князь Семеновою женою Романовича Пожарского за вдовою Авдотьею Васильевною».
Таким образом, загадка трех «А. В.» находила свое решение. Все-таки не совпадение, а прямая родственная связь: три сестры и дочь одной из них. Оставшиеся в живых Оксинья и Авдотья в другом документе утверждали: «…а племянница де их княгиня Офимья, в духовной своей вотчину написала им же». Иначе говоря, Афимья Голицына — дочь Прасковьи Васильевны Шереметевой. Подобное сохранение земельных владений в женской части семьи было явлением обычным. Требовалось специальное указное разрешение, чтобы оставить приданое жены за мужем и не возвращать земель в ее родительскую семью.
Брак Афимьи и Якова Голицыных оказался бездетным. Поэтому приданое свое княгиня имела право и сочла нужным передать сестрам матери — урожденным Третьяковым. То же обстоятельство подтверждалось списком с «устной памяти» отца Афимьи, Василия Борисовича Шереметева: «А дочери моей княгине Афимье Васильевне даю матери ее приданую вотчину в Московском уезде село Ховрино». Всего за матерью Афимьи состояли две приданных вотчины — кроме Ховрина Головино на Костромщине.
В конце концов, почему так не могло быть: три сменявшие друг друга владелицы сельца Ховрина с одинаковыми инициалами «А. В.»?
Разные фамилии, имена и одинаковые отчества: Афимья Васильевна Голицына — Аксинья Васильевна Пронская — Авдотья Васильевна Пожарская. Да и первые инициалы могли при желании писаться по-разному: Афимья — Евфимия, Аксинья — Оксинья, Ксения, Авдотья — Евдокия. Зато отчества — простое совпадение выглядело здесь слишком маловероятным.
Между тремя Васильевнами существовала и иная связь. Княгиня Афимья умерла в Москве в 1683 году, и тогда же одновременно появились княгини Аксинья и Авдотья, а со смертью в 1695 году Аксиньи единственной владелицей осталась Авдотья. Перепродажа? Слов нет, ею в XVII веке занимались и женщины, но несравненно реже мужчин, и главное — почему Ховрино привлекало именно и только женщин. Наследование? Но оно предполагало прямые родственные связи, а их на первый взгляд Васильевны не имели.
О княгине Авдотье Пожарской наиболее известные и относительно полные генеалогические справочники П. Долгорукова, Руммеля и Голубцова, Лобанова-Ростовского ничего точного не сообщали. Даже специально занимавшийся родословием Пожарских Л. М. Савелов в своем обстоятельном исследовании 1906 года не сумел назвать ее девичьей фамилии, хотя знал, из чего складывалось ее приданое. В 1700 году московскому Ивановскому монастырю перешли на помин души княгини Московского уезда село Вытенево на реке Уче, сельцо Юрьевское и деревня Сафоново. Детей Авдотья Васильевна не имела, вдовела без малого сорок лет — с 1659 года, когда Семен Романович Пожарский был убит ханом. А был он способным военачальником, оставшимся в народных песнях и преданиях. Захваченный в плен в битве под Конотопом, он плюнул при допросе в глаза хану и лишился головы:
По сравнению с А. В. Пожарской Аксинья Пронская гораздо знатнее: не просто княгиня — боярыня. В «Материалах по истории Москвы» И. Е. Забелина упомянуто, что погребал ее 1 февраля 1695 года сам патриарх — честь, которой удостаивались не столько за богатство, сколько за близость к царской семье. Если о службе княгининого мужа ничего особенного сказать нельзя, то брат Ивана Пронского, Михаил Петрович, относился к числу приближенных к царю Алексею Михайловичу лиц. Он оставался «ведать Москвой», когда в страшную эпидемию 1654 года выехали из столицы и царская семья, и патриарх Никон, вызвав бурю негодования москвичей. М. П. Пронский до конца не оставлял обезлюдевшего города, хоть и понимал опасность, которая ему грозила.
Как два ясныя соколы
В чистом поле слеталися,
Съезжались в чистом поле
Пожарской-боярин с татарином,
Помогай, бог, князю
Семену Романовичу Пожарскому!
Своей саблей вострою
Он отводил востро копье татарское
И срубил ему голову,
Что татарину-наезднику.
«После Симонова дни (1 сентября. — Н. М.) моровое поветрие, — писал М. П. Пронский царю, — умножилося, день ото дни болши прибывать учало; и на Москве, государь, и в слободах православных христиан малая часть оставается, а стрельцов от шести приказов и един приказ не осталось, и из тех достальных многая лежат больныя, а иные разбежалися, и на караулах отнюд быти некому. А церкви соборныя и приходския мало не все стоят без пения, только в Большом соборе (кремлевский Успенский. — Н. М.) по се число служба вседневная, и то с большею нуждою… А приказы все заперты, дияки и подьячие многия померли, а домишки, государь, наши пусты же учинилися; людишка померли мало не все».
11 сентября М. П. Пронский сам стал жертвой эпидемии. Предвидя свой конец, он двумя днями раньше подписал завещание, исполнителями которого назначил, между прочим, брата Ивана, сестру Ульяну, жену Б. П. Шереметева и дочь, княжну Анну.
С установлением девичьей фамилии княгини Аксиньи существовали свои трудности. П. П. Пронский не был первым ее мужем, как и сама Аксинья — первой его женой. Она выходила замуж за боярина как вдова умершего в 1662 году Ивана Бенедиктовича Оболенского, причем до заключенного в 1671 году второго брака вдовела без малого десять лет. Новый супружеский союз также оказался недолговечным — в 1684 году Аксинье Васильевне пришлось снова получать вдовью долю наследства. Оба раза — и после смерти И. Б. Оболенского, и после кончины П. П. Пронского — за ней закреплялось восемьдесят три чети в пустоши Головиной Костромского уезда. Скорее всего, это была приданая земля, которая обычно возвращалась первоначальным владелицам. В связи с последним разделом упоминалось и девичье имя Аксиньи — Ксенья Третьякова. Оно было знакомо известному специалисту по генеалогии П. Власьеву, занимавшемуся изучением потомков Рюриковичей и издавшему результаты своих изысканий в начале 1900-х годов в Петербурге. И, наконец, третья по времени появления в Ховрине Васильевна — Афимья Голицына, жена князя Якова Алексеевича. Из многочисленной семьи Голицыных Яков и его братья были особенно близки к Алексею Михайловичу. Все пятеро состояли стольниками царевичей Ивана и Петра. Всего четырьмя годами старший от Якова, Борис Алексеевич, состоял воспитателем маленького Петра I и в дальнейшем пользовался неограниченным его доверием, входил в состав совета, управлявшего страной во время заграничной поездки и походов царя. Образование братья получили в Западной Европе, но в этой образовательной поездке их было только четверо — Якова рано не стало, как и его умершей в 1683 году совсем юной жены. Спор об оставшемся после нее наследстве касался все той же местности — Головине на Костромщине, но неожиданно напрямую выводил к подмосковному Ховрину.
«И во 7191 (1683) году, июля в 19 день, боярина Васильевы жены Борисовича Шереметева боярыни Прасковьи Васильевны Приданые вотчины сельцо Ховрино да на Костроме деревня Головине справлены за сестрами ее родными: боярина князя Ивана Петровича Пронского за женою вдовою княгинею Оксиньею Васильевною, да окольничего за князь Семеновою женою Романовича Пожарского за вдовою Авдотьею Васильевною».
Таким образом, загадка трех «А. В.» находила свое решение. Все-таки не совпадение, а прямая родственная связь: три сестры и дочь одной из них. Оставшиеся в живых Оксинья и Авдотья в другом документе утверждали: «…а племянница де их княгиня Офимья, в духовной своей вотчину написала им же». Иначе говоря, Афимья Голицына — дочь Прасковьи Васильевны Шереметевой. Подобное сохранение земельных владений в женской части семьи было явлением обычным. Требовалось специальное указное разрешение, чтобы оставить приданое жены за мужем и не возвращать земель в ее родительскую семью.
Брак Афимьи и Якова Голицыных оказался бездетным. Поэтому приданое свое княгиня имела право и сочла нужным передать сестрам матери — урожденным Третьяковым. То же обстоятельство подтверждалось списком с «устной памяти» отца Афимьи, Василия Борисовича Шереметева: «А дочери моей княгине Афимье Васильевне даю матери ее приданую вотчину в Московском уезде село Ховрино». Всего за матерью Афимьи состояли две приданных вотчины — кроме Ховрина Головино на Костромщине.