Монк Карин. Чужая вина

   — Многие не умеют читать и как-то обходятся без этого, — уверенно заявил Джек. — Всегда можно найти выход.
   — Не сомневаюсь, что тебе бы это удалось. Но ты много потеряешь, если не научишься читать. Книги могут научить тебя строить корабли и плавать по морям, описать строение человеческого тела, показать замечательные картины или рассказать о том, что происходило пятьсот лет тому назад. Они в состоянии открыть тебе мир, который ты иначе никогда бы не увидел. Кроме того, умение читать и считать помогает добиться успеха.
   — Вы не понимаете. — Джек недовольно сдвинул брови. — Я старше их и должен знать больше. А когда они видят, что я не понимаю простого слова в книге, которое вы мне уже пять раз объясняли, то считают меня тупым. Черт возьми, мне и самому кажется, что я глуп как пробка.
   — Глупым тебя никак не назовешь, — решительно возразила Женевьева. — Только смышленый и толковый человек может выжить на наших улицах. Но, чтобы научится читать и писать, нужно время. Если тебе не нравятся уроки вместе с другими детьми, то я могу заниматься с тобой здесь отдельно. Тогда тебе не придется беспокоиться о том, что думают остальные. Что ты на это скажешь?
   Джек с удивлением посмотрел на нее. Он и понятия не имел, что Женевьева до такой степени стремится помочь ему. Ему казалось, что она просто посоветует быть внимательнее на уроках и не обращать внимания на других детей. В конце концов чего ради ей заботиться о том, умеет он читать и писать или нет?
   Женевьева молча наблюдала за ним, ожидая ответа. И вдруг как-то само собой оказалось, что Джеку совсем не хочется ее разочаровывать.
   — Да, — сказал Джек. — Так было бы лучше.
   — Вот и отлично. Если хочешь, возьми эту книгу. Хотя ты еще не можешь прочитать ее, здесь много рисунков, которые тебе понравятся. А на наших уроках я расскажу тебе о людях, которые строили корабли, и обо всех удивительных местах, куда они плавали. Возможно, когда-нибудь ты тоже отправишься на корабле в дальние страны, — например, в Америку. — Она улыбнулась. — Тогда ты напишешь мне обо всех чудесах, которые там увидишь.
   Джек разглядывал корабль викингов. Раньше ему и в голову не приходило, что он когда-либо ступит на борт корабля и увидит мир за пределами Шотландии. Но слова Женевьевы вызвали у него странное возбуждение, как будто эта мечта и впрямь могла осуществиться. А почему бы и нет? Ведь Женевьева назвала его смышленым парнем, а работы он не боится. Возможно, ему удастся устроиться на корабль. И он станет жить под небом вместо крыши и с покачивающейся на волнах палубой под ногами. Рассматривая бирюзовый океан на гравюре, Джек представлял себя где-то в теплых тропических водах, на которых сверкают солнечные блики, подобно падающим звездам.
   Женевьева с трудом удерживалась от желания обнять Джека и провести рукой по его непокорным каштановым локонам. Он казался ей таким юным и беспомощным! Но она напомнила себе, что Джек уже не маленький мальчик и ему наверняка не понравится такое обращение. Этот четырнадцатилетний паренек, испытывая постоянный голод и нужду, смог выжить на улицах только благодаря недюжинной смекалке и решительности. В некоторых отношениях Джек был старше и опытнее ее. Остается надеяться, что он не сбежит. Ведь, похоже, только здесь он может получить защиту и помощь.
   За дверью послышался голос Джейми:
   — Женевьева, мы для тебя кое-что приготовили. Она улыбнулась, пытаясь угадать, какую игру затеяли дети.
   — Думаю, Джек, мы с тобой слишком долго задержались здесь. Наверное, дети хотят чаю.
   Джек закрыл книгу. Он испытывал странную гордость, проведя столько времени наедине с Женевьевой.
   — А мы можем завтра еще раз вместе посмотреть эту книгу?
   — Конечно.
   — Впусти нас, Женевьева! — взмолился в коридоре хор голосов, в дверь постучали.
   — Входите, — разрешила она.
   Дверь распахнулась, и дети буквально втолкнули Хейдона в комнату.
   — Расскажите ей! — кричали они, танцуя вокруг него.
   Хейдон извлек из кармана конверт и вложил его в руку Женевьевы.
   — Что это? — озадаченно спросила она.
   — Два билета на дилижанс в Глазго. Мы уезжаем в пятницу на будущей неделе.
   Женевьева недоуменно сдвинула брови.
   — Мы едем в Глазго?
   — Разумеется. Известный художник Жорж Булонне собирается в следующую субботу открыть свою первую выставку в Шотландии. Мы должны выбрать пятнадцать лучших ваших картин и завтра доставить их в галерею мистера Альфреда Литтона. Он отправит их в Глазго, и там подберут для них подходящие рамы.
   — Но мы не можем себе позволить ехать в Глазго, — запротестовала Женевьева. Она с трудом понимала смысл сказанного Хейдоном. Она твердо знала только одно, и это она немедленно высказала вслух: — У нас нет на это денег.
   — Есть. Мистер Литтон быстро сообразил, что появление таинственного мсье Булонне на открытии выставки будет весьма кстати. Я не мог обещать ему этого, но упомянул, что мой эксцентричный друг скорее согласится приехать в Глазго, если я буду там. Коль скоро я недавно женился и не хотел расставаться с моей очаровательной супругой, мистер Литтон любезно предложил оплатить все наши расходы.
   Женевьева недоверчиво уставилась на него. Перспектива увидеть свои работы в картинной галерее казалась просто непостижимой.
   — Но я не могу оставить детей…
   — Конечно, можешь, девочка, — прервал Оливер. — Я за ними присмотрю.
   — Не ты один, — фыркнула Юнис. — Мы с Дорин позаботимся, чтобы дети были сыты и ложились спать в восемь вечера. Можете ехать в Глазго и ни о чем не беспокоиться.
   — Подумать только! — воскликнул Саймон, хватая Женевьеву за руку. — Твои картины увидит весь мир!
   — Но никто не узнает, что ты — художник, — задумчиво промолвила Аннабелл. — Когда-нибудь я напишу об этом пьесу и сыграю в ней главную роль, конечно, не упоминая твоего имени.
   — А я сошью для твоей пьесы красивые костюмы, — предложила Грейс. — Зрителям они так понравятся, что вскоре о них заговорят в Париже и я стану богатой и знаменитой. — Внезапно она поджала губы, неодобрительно глядя на Женевьеву. — Ведь ты не собираешься ехать в этом в Глазго? Ты выглядишь так, словно оделась на собственные похороны.
   Женевьева смущенно потрогала простую черную юбку.
   — В самом деле?
   — Я не могу носить черное, — с серьезным видом заявила Аннабелл. — От этого моя кожа кажется желтой.
   — У Женевьевы есть другие платья, — заверила Шарлотта.
   — Но они такие же темные и безобразные, — возразила Аннабелл. — И к тому же поношенные.
   — Должно же найтись хотя бы одно, которое прилично выглядит. — Шарлотта с надеждой посмотрела на Женевьеву. — Правда?
   — Значит, у нас есть деньги, чтобы уплатить банку? — поинтересовался Джейми, не видевший ничего плохого в платье Женевьевы.
   — Пока еще нет, — ответил Хейдон, — но я надеюсь, что, когда публика увидит в галерее картины Женевьевы в красивых рамах, их тут же купят.
   — Вот тогда у нас будет достаточно денег, чтобы заплатить банку, и мы сможем жить здесь всегда! — восторженно пискнул Саймон.
   — Во всяком случае, мы сумеем расплатиться хотя бы частично, — согласился Хейдон, стараясь умерить их пыл. — Но, если эта выставка пройдет хорошо, мы сможем устроить другие — в Эдинбурге и даже в Лондоне.
   — Думаю, вам понадобится пышный наряд, чтобы щеголять в нем в Глазго в качестве миссис Блейк. — Юнис окинула Женевьеву критическим взглядом. — Ведь ваш муж считается другом знаменитого художника.
   — У меня нет ни лучшего платья, ни денег, чтобы тратить их на такую чепуху, — сердито прервала ее Женевьева.
   Но, несмотря на свою практичность, Женевьеве хотелось надеть на выставку что-нибудь элегантное. Она уж и не помнила, когда покупала себе новое платье, тем более вечерний туалет.
   — Возьмите, — Хейдон сунул Юнис в руку несколько банкнот. — Отведите вместе с Дорин Женевьеву в магазин и проследите, чтобы она купила себе что-нибудь получше.
   Глаза Женевьевы расширились.
   — Где вы взяли эти деньги?
   — Мистер Литтон дал мне аванс под продажу картин. Он сказал, что это покроет расходы мсье Булонне, если тот решит ехать в Глазго. А теперь, — с усмешкой добавил Хейдон, — выясняется, что мсье Булонне необходимо новое платье.
 
   Золотистый свет просачивался по бокам задернутых портьер из окон первого этажа, отбрасывая слабые отблески в морозную темноту улицы. Тяжелые занавеси на позволяли разглядеть силуэты тех, кто двигался за ними, повергая в отчаяние Винсента, наблюдавшего за домом мистера и миссис Максуэлл Блейк.
   Только колоссальное усилие воли помогло ему остаться на месте, когда он увидел Хейдона, выходящего из парадной двери. Винсент сразу узнал его. В течение многих лет Хейдон был постоянным гостем в его доме, прежде чем Винсент обнаружил, что этот вечно пьяный болван пользуется не только щедро предлагаемыми яствами и напитками. До тех пор он считал Хейдона всего лишь незначительным, но неизбежным приложением к любому званому обеду или приему в сельском доме. Хейдон играл роль обаятельного, праздного и беспечного младшего брата маркиза Рэдмонда. Беспечный гуляка унаследовал от знатных предков красоту лица и фигуры, но не ум и усердие, требующиеся от мужчины, который стремится завоевать подобающее место в жизни. Неумеренность во всем вкупе со смазливой внешностью и достаточным количеством денег делали его неотразимым для женщин, которые липли к нему, как мухи к варенью.
   Винсента забавляло то, как представительницы слабого пола лезут из кожи вон, чтобы попасться на глаза Хейдону. Они использовали любую возможность для тайных свиданий на террасе, в розарии или в каком-нибудь темном углу, где их торопливые объятия и неискренние протесты могли остаться незамеченными. Победы Хейдона были для него таким же развлечением, как выпивка или карты. Для интереса Винсент заключал пари с другими гостями, угадывая, чью постель будет согревать их пьяный друг ближайшей ночью.
   Однако Винсента отнюдь не позабавило, когда Кассандра однажды холодно сообщила ему, что Хейдон — отец его любимой пятилетней дочери.
   Винсент никогда не думал о себе как о страстном мужчине, способном на бурные проявления любви и ненависти. Он всегда держался спокойно, хладнокровно и с достоинством. Кассандра порой обвиняла его, что у него внутри все замерзло. Но она была не права. Винсент был холоден с ней, потому что его избалованная жена не вызывала у него никаких чувств, кроме редкой похоти и постоянного отвращения. Однако его любовь к Эммалайн по силе превосходила любые чувства, которые ему когда-либо приходилось испытывать. Узнав, что он не отец девочки, оказавшейся плодом порочной страсти его жены и этого мерзавца Хейдона, Винсент почувствовал, как будто сердце, совсем недавно познавшее радость подлинной и чистой любви, вырвали у него из груди и раздавили ногой.
   Но он не понимал, что эту любовь нельзя так просто уничтожить и что ему предстоит терпеть куда худшую боль.
   Золотистые рамки вокруг оконных занавесей исчезали одна за другой, пока весь дом не погрузился во мрак. Винсент думал о Хейдоне, лежащем в теплой постели. Должно быть, и аппетитная мисс Макфейл, которая столь самоотверженно взяла на себя труд спасать и защищать его, устроилась рядом. Он пребывал в тепле и безопасности, а Эммалайн лежала в могиле. Такая несправедливость казалась невыносимой. Винсент ощущал жгучее желание ворваться в дом и вонзить нож в грудь Хейдону, наблюдая, как его глаза расширяются от изумления и ужаса и как горячая алая кровь стекает по простыням на пол.
   «Спокойно! — приказал он себе. — Ты должен запастись терпением».
   Теперь, когда Винсент обнаружил Хейдона, преспокойно живущего в роли мистера Максуэлла Блейка, мужа и отца, такая смерть была бы для этого негодяя слишком легкой. Надо сказать, Винсент встревожился, увидев днем Хейдона садящимся в карету. Он решил, что Хейдон, возможно, покончил с маскарадом в Инверэри и собирается искать убежище в другом месте. Но, проведя более часа в картинной галерее, Хейдон вернулся домой. Винсент, разумеется, не отставал от него. Более всею Винсент удивился теплому приему, оказанному Хейдону. Какой-то старик хлопал его по плечу, как родного сына, а потом стайка детей различного возраста и роста схватила его за руки и потащила в дом.
   Винсенту сразу же вспомнилась Эммалайн, цепляющаяся за его руку маленькими пальчиками. Ей еще не было трех лет, и она ковыляла за ним по коридору. «Где мой песик, папа?» — спрашивала Эммалайн, ведя его в комнату, где она спрятала одну из своих мягких игрушек. Это была их любимая игра, и, каким бы очевидным ни являлось местонахождение игрушки, Винсент устраивал целый спектакль, заглядывая под стулья и диван, переворачивая подушки и снимая со стен картины, пыхтя и хмурясь, к огромному удовольствию Эммалайн.
   Он не помнил, когда впервые вырвал свою руку из пальцев девочки. Воспоминание стерлось, потому что Эммалайн продолжала тянуться к нему день за днем, неделя за неделей, вплоть до того страшного момента, когда она наконец осознала, что папа больше не хочет держать ее за руку, обнимать, целовать, прижиматься к ней щекой, называть своей маленькой принцессой и искать ее песика.
   Винсент тряхнул головой, стараясь вернуться к действительности.
   «Смерть для тебя слишком легкое наказание, ублюдок!»

Глава 11

   Глазго был шумным и многолюдным городом исключительной красоты и столь же невероятного отчаяния. Холодные воды реки Клайд, подобно пульсирующей голубой вене, текли через его сердце, связывая город с Клайдским заливом и Атлантическим океаном. Такое расположение было идеальным для быстро развивающейся промышленности. Почти сотня текстильных фабрик украшала городской пейзаж, а чугунолитейные заводы и угольные копи в пригородах кормили верфи и мастерские по изготовлению паровых котлов на обоих берегах реки. Необходимость в дешевом труде была огромна. Шотландские горцы наводняли город в поисках работы, но им приходилось соперничать с такими же отчаявшимися ирландскими, итальянскими и еврейскими иммигрантами. Те немногие, кому удавалось нажить огромные состояния, воздвигали величественные дома, наполняя их роскошной мебелью и произведениями искусства. А мужчины, женщины и дети, проводящие долгие часы на фабриках, возвращались по ночам, еле волоча ноги, в свои зловонные трущобы, где вели нескончаемую битву с голодом, болезнями, пьянством и насилием. Но, несмотря на это жалкое «подбрюшье», Глазго оставался одним из прекраснейших городов Европы — идеальным местом для представления шотландской публике знаменитого французского художника Жоржа Булонне.
   Женевьева, как зачарованная, смотрела на свое отражение в зеркале, не веря, что она могла настолько измениться. Платье из серого шелка, выбранное с помощью Юнис и Дорин, было отделано прозрачными кремовыми кружевами и скроено отнюдь не по последней моде. Продавщица в магазине развернула перед ними пеструю, ошеломляющую палитру. Юнис и Дорин только вздыхали над роскошной коллекцией платьев из розового, фиолетового и зеленого шелка, щедро расшитых бисером, украшенных лентами и бантами, с широченными юбками на каркасе, словно сделанными для того, чтобы сбивать с ног каждого в радиусе пяти футов.
   Несколькими годами ранее Женевьева с радостью облачилась бы в самый новомодный наряд и с нетерпением ожидала бы восторгов от окружающих. Но этой избалованной и легкомысленной девушки больше не существовало. Женщина, стоящая перед зеркалом, была не замужем, но имела при этом шестерых детей, ни один их которых не был ею рожден. Она годами боролась за то, чтобы ее подопечные были сыты, одеты и не оказались на улице. Мысль о том, чтобы выложить крупную сумму за нелепое платье, которое и надевать-то можно только в редких случаях, теперь казалась ей безнравственной.
   Несмотря на простоту, новое платье нравилось Женевьеве куда больше тех, которые она носила последние несколько лет. Корсаж сужался треугольником от груди к талии, а юбки походили на жемчужно-серый шелковый колокол, поддерживаемый скромным кринолином.
   По просьбе Женевьевы отель прислал горничную помочь ей одеться. В одиночку она ни за что бы не справилась со всеми сложностями корсета и кринолина, а также с бесконечным рядом крошечных пуговиц и крючков на спине. Горничная — приятная разговорчивая девушка по имени Элис — предложила сделать ей прическу. Сначала Женевьева отказалась, думая, что достаточно просто собрать волосы сзади в узел при помощи шпилек. Но Элис настаивала, утверждая, что ей нечасто приходится иметь дело с такими красивыми и густыми волосами. Она попросила Женевьеву позволить ей попрактиковаться в новом стиле причесок, который Элис видела в парижском журнале мод, присланном подругой из Франции. Отвечать отказом на подобную просьбу граничило с нелюбезностью, поэтому Женевьева разрешила горничной попробовать укротить ее кораллово-золотистую гриву.
   Когда Элис закончила, волосы Женевьевы были завиты в гирлянду локонов, собранных на затылке. Элис приколола над правым ухом миниатюрный букетик, подходящий по цвету к серым и кремовым тонам платья. Женевьева выразила опасение, что цветы будут чересчур бросаться в глаза, но Элис настаивала, что такое украшение идеально подойдет столь красивой и стройной женщине. На открытие выставки придет много леди со страусовыми перьями, лентами и даже драгоценностями в волосах, никто не сочтет цветы неуместными.
   Темнота незаметно окутывала город. Женевьева зажгла масляные лампы и продолжала изучать себя в зеркале. Она не привыкла уделять так много сил и времени своей внешности. Прическа выглядела изумительно, платье, хотя и слишком простое для вернисажа в большом городе, казалось вполне приемлемым. Но больше всего Женевьеву интересовало ее лицо. На лбу и вокруг глаз виднелись мелкие морщинки. Когда же они там появились? Женевьева напомнила себе, что она уже не восемнадцатилетняя девушка с нежной кожей, а женщина двадцати шести лет, за плечами у которой множество тревожных, бессонных ночей. Конечно, в ее жизни было немало радостей: улыбки и забавные выходки детей, маленькие достижения, картины. Но вот лицо, увы, не помолодело. Было не слишком приятно видеть, как сильно она изменилась. Как-то не было времени смотреть на себя в зеркало. Прошло много лет, с тех пор как Женевьева не могла насмотреться на себя! Это было в другой жизни. Там, обручившись с Чарлзом, она чувствовала себя на седьмом небе, завоевав внимание такого блестящего и изысканного мужчины, как граф Линтон.
   В дверь постучали. Женевьева встала, неловко поправила заблудившуюся прядь волос и пошла открывать.
   В коридоре стоял Хейдон в элегантном черном смокинге и безукоризненно белой рубашке. Аккуратно завязанный галстук и устричного оттенка брюки в обтяжку довершали картину. Он молча уставился на Женевьеву, пожирая взглядом каждый дюйм — от поблескивающих золотистых локонов до кружевных оборок юбки на фоне темного ковра. Женевьева почувствовала, что ее бросает в жар. Ей стало трудно дышать, хотя в комнате было прохладно, а платье вовсе не было таким уж тесным.
   — Добрый вечер, — произнес Хейдон, с трудом обретая самообладание, утраченное при виде Женевьевы. Он знал, что она хороша собой и одетая в одно из своих поношенных платьев, и лежащая обнаженной на скомканных простынях, но не был готов увидеть ту ослепительную красоту, которую она излучала сейчас и которую только подчеркивало изысканное в своей простоте новое платье. Войдя в комнату, Хейдон бросил в кресло цилиндр и накидку, еле сдерживаясь, чтобы не сжать Женевьеву в объятиях.
   «Она не твоя, — напомнил он себе, — несмотря на все вольности, которые ты так бесстыдно позволял себе с ней».
   — Сегодня вы выглядите очаровательно, миссис Блейк, — легкомысленным тоном произнес он. — Несомненно, вы приведете в восторг всех мужчин, присутствующих на вернисаже. Мне придется немало потрудиться, чтобы держать их на почтительном расстоянии.
   Несмотря на шутливые манеры, глаза Хейдона говорили Женевьеве, что ее внешность произвела на него по-настоящему сильное впечатление. Возможно, морщины, которые она видела в зеркале, не так уж заметны.
   — Должна признаться, я так давно не бывала в свете, что совсем забыла, сколько внимания следует уделять туалету. — Женевьева поправила платье, вырез которого внезапно показался ей слишком низким. — К счастью, отель предоставил мне горничную, которая помогла с платьем и прической.
   Хейдон вообразил, как он погружает руки в аккуратно уложенные локоны Женевьевы, вынимает шпильки и пропускает сквозь пальцы золотистый шелк ее волос. Что касается платья, то ему бы хватило нескольких секунд, чтобы расстегнуть его…
   Чтобы отогнать непрошеные мысли, он отвернулся.
   — Необходима еще одна вещь, чтобы сделать ваш ансамбль полным. — Он вынул из кармана смокинга темно-красную коробочку. — Вот.
   Женевьева удивленно посмотрела на Хейдона, но его лицо ничего не выражало. Неуверенно взяв коробочку и проведя пальцами по бархатной поверхности, она медленно открыла ее.
   На атласной подушечке сверкало золотое кольцо с маленьким рубином.
   — Оно не столь великолепно, сколь вы, безусловно, заслуживаете, — в голосе Хейдона слышалось напряжение, — но, боюсь, это лучшее, что я мог приобрести в такой короткий срок, располагая ограниченными средствами. Я подумал, что пришло время миссис Максуэлл Блейк обзавестись обручальным кольцом.
   Женевьева молча уставилась на золотой ободок.
   Во время ее помолвки Чарлз преподнес ей массивное резное кольцо с тремя огромными бриллиантами. Он объяснил ей, что это фамильная драгоценность, которую до нее носили три графини Линтон, и долго распространялся об их достоинствах, заключавшихся главным образом в произведении на свет многочисленного потомства и заботах о муже и доме. В конце этого напыщенного монолога Чарлз поведал Женевьеве, что она должна гордиться, поскольку он избрал ее среди множества кандидаток, желающих носить это кольцо, и что он надеется никогда не разочароваться в своем выборе. Разумеется, разорвав помолвку, он потребовал кольцо назад, имея на то полное право.
   С тех пор Женевьева никогда не носила никаких драгоценностей.
   — Оно очень красивое, — тихо сказала она.
   Хейдон вынул кольцо из коробочки и надел ей на безымянный палец левой руки, ощущая запах померанца, исходящий от ее прохладной шелковистой кожи.
   — Боюсь, оно немного великовато, — извинился он. — Придется сузить его, когда мы вернемся домой.
   Слово «домой» легко слетело с его губ. Хейдон знал, что это не соответствует действительности, но не стал поправляться. Право же, если все время все уточнять, можно бог знает до чего договориться. Разумеется, он понимал, что не может вечно выдавать себя за некоего Максуэлла Блейка. Ему следует добиться права жить собственной жизнью, какой бы ничтожной и бессмысленной она ни была. Более того, сокрытие бежавшего из тюрьмы убийцы подвергает Женевьеву и ее семью постоянной опасности. Закрыв глаза, Хейдон снова вдохнул исходивший от нее аромат. Им предстоит посетить выставку, где сливки мира искусства Глазго увидят работы Жоржа Булонне и определят степень их достоинств.
   — Пошли, Женевьева, — сказал Хейдон, набросив накидку на ее обнаженные плечи. — Внизу ждет карета, чтобы доставить вас на вашу первую выставку. — Взяв свои шляпу и накидку, он галантно распахнул перед ней дверь.
   Утром будет достаточно времени, чтобы посмотреть в лицо мрачной действительности.
 
   — Я здесь, мистер Блейк! — Альфред Литтон взмахнул костлявой рукой, пытаясь пробиться сквозь окружающую его толпу.
   — Мистер Литтон, — сказал Хейдон, когда очкастому торговцу наконец удалось подойти к нему, — похоже, выставка привлекла изрядное количество публики. Ты знакома с мистером Литтоном, не так ли, дорогая? — продолжал он, повернувшись к Женевьеве. — Кажется, ты упоминала, что твой отец купил у него какие-то картины несколько лет назад?
   — Да, конечно, — отозвалась Женевьева, ошеломленная зрелищем толпы, разглядывающей ее работы.
   Картины, вставленные в массивные золотые рамы, выглядели куда значительнее, чем когда они пылились в подвале. Женевьева понятия не имела, какие чувства они вызывают у глазеющих на них людей — восторг, отвращение или всего лишь равнодушие.
   — Здравствуйте, мистер Литтон, — произнесла она.
   — Это настоящий сумасшедший дом! — Мистер Литтон быстро огляделся вокруг. — Мои помощники разослали приглашения обычной клиентуре, но, согласитесь, времени оставалось мало. Поэтому мы решили напечатать небольшое объявление в «Хералд», рассчитывая привлечь еще немного посетителей. Мистер Стэнли Чизолм, известный художественный критик, случайно увидел объявление и решил заглянуть в галерею вчера, когда мы еще готовились к открытию. Не будет преувеличением сказать, что выставка произвела на него колоссальное впечатление. Сегодняшняя «Хералд» напечатала его статью, где он высоко оценивает работы мсье Булонне и утверждает, что каждый интересующийся живописью ни в коем случае не должен пропустить эту выставку. Мистер Чизолм также упомянул, что живущий в уединении художник, автор потрясающих работ, может появиться здесь сегодня вечером. Это еще сильнее возбудило любопытство публики. — Он снова огляделся. — Не знаете, Булонне здесь?