Страница:
Хейдон притворился, будто окидывает взглядом помещение. Элегантно одетые мужчины и женщины смеялись и потягивали шампанское.
— Мы с женой только что прибыли, поэтому я не могу вам ответить. Если я увижу его, то сразу же дам вам знать.
— Надеюсь, он приехал. Мы уже продали тринадцать из двадцати картин, а ведь вечер только начался! Герцог Аргайл купил пять полотен, прежде чем мы доставили их сюда из Инверэри. Я, конечно, предупредил его, что они должны фигурировать на выставке. Разумеется, он не стал возражать. Это только увеличит их ценность.
В глазах Женевьевы мелькнуло недоверие.
— Вы продали тринадцать картин?
— Могу сообщить вам, что после появления хвалебной статьи мистера Чизолма в «Хералд» мы подняли цены, — признался мистер Литтон. — Комиссионные от продажи, которые получит ваш муж, миссис Блейк, будут куда большими, чем мы рассчитывали, и, конечно, его друга Булонне ожидает солидная прибыль. Уверен, он будет доволен. Надеюсь, что он разрешит нашей галерее и в дальнейшем представлять его работы в Шотландии.
Хейдон улыбнулся.
— Не сомневаюсь. Когда Булонне узнает, как хорошо приняли его произведения, он, несомненно, будет заинтересован в вашем представительстве.
— Отлично. Простите, но лорд Хислоп подает мне знак, что хочет купить портрет девушки с розой. Великолепная работа! Девушка так красива, но в лице ее есть что-то печальное. Мне следовало запросить за нее больше. — Он с сожалением вздохнул, поправил очки и зашагал навстречу потенциальному покупателю.
— Тринадцать картин! — воскликнула Женевьева. Хейдон взял два бокала с подноса у подошедшего официанта.
— Хотите шампанского?
Женевьева так стиснула ножку бокала, что Хейдон испугался, что она сломается.
— Давайте выпьем за таинственного Жоржа Булонне, — предложил он. — За то, чтобы этот мастер продолжал творить и радовать любителей искусства в течение многих лет. — Хейдон поднял бокал, сделал глоток и нахмурился. — В чем дело, Женевьева? Вы не любите шампанское?
Она покачала головой.
— Не помню. Я не пила шампанское с того вечера, когда объявили о моей помолвке с Чарлзом. С тех пор прошло много лет.
— Уверен, что сейчас оно понравится вам куда больше. Теперь вам действительно есть что отметить. Едва ли помолвка с Чарлзом была достойным поводом для того, чтобы выпить, — сухо добавил он.
Женевьева осторожно глотнула шампанское. Холодные пузырьки заплясали у нее на языке и защекотали в носу. Она сделала еще пару глотков. В переполненном помещении было тепло, и ей внезапно захотелось пить. Четвертый глоток — и бокал опустел.
— Еще? — спросил Хейдон.
Женевьева кивнула, и он снова наполнил ее бокал.
— Лучше пейте помедленнее, — посоветовал Хейдон. — Шампанское пьется легко, а потом внезапно ударяет в голову.
— Со мной все будет в порядке, — заверила его Женевьева, сделав очередной глоток. — Не беспокойтесь. — Она повернулась, устремив взгляд на группу людей, которые оживленно обсуждали ее картину, изображающую Саймона и Джейми.
От шампанского и духоты у Женевьевы порозовели щеки, приятно контрастируя с кремовым оттенком кожи на шее и груди. Хейдону она казалась самой красивой женщиной в зале. Женевьева понятия не имела, какое впечатление она производит на мужчин, и это делало ее еще более привлекательной. Хейдон видел, с каким любопытством они смотрят на Женевьеву, пытаясь определить, что ее с ним связывает. Он радовался, что подумал об обручальном кольце, иначе ему пришлось бы весь вечер отгонять увивающихся за ней недоумков. Прошло лет восемь с тех пор, как Женевьева впервые вышла в свет. Теперь на месте очаровательной девушки была сильная и уверенная в себе женщина, которая не только сама не поддалась отчаянию, но и помогала другим делать то же самое. Именно это сочетание красоты, решительности и самоотверженности так отличало Женевьеву от окружающих ее женщин.
— Неужели все эти люди пришли сюда посмотреть мои работы? — Женевьева все еще не могла в это поверить. — И даже покупают их?
— Только слепой не разглядел бы красоту ваших картин, Женевьева. В них есть трогательная интимность, на которую я сразу обратил внимание, и другие, несомненно, тоже.
Она задумалась над этим, наблюдая за седовласым джентльменом, который с удовольствием рассматривал изображение рыбачьей лодки, скользящей по свинцовым . волнам залива.
— Если мои картины так хороши, тогда не должно иметь никакого значения, что художник — женщина. Работу нужно оценивать по ее достоинствам.
— Вы правы, — согласился Хейдон. — Когда-нибудь подобные предубеждения исчезнут, но, пока они существуют, автором ваших картин должен считаться Жорж Булонне. Покуда вы будете в состоянии работать под его именем, вы сможете содержать себя и свою семью. Конечно, это несправедливо, но, надеюсь, финансовый успех поможет вам справиться с огорчением из-за того, что ваш талант не признан под вашим подлинным именем.
Женевьева впервые осознала значение совершенного Хейдоном. Фактически он обеспечил ее семье возможность выжить. Причем сделал это, не дав ей денег и потребовав что-то взамен, как мог бы поступить Чарлз или кто-нибудь другой из знакомых ей мужчин. Хейдон не оказал ей благодеяния, а нашел для нее способ выстоять самой. Теперь она сможет зарабатывать на жизнь себе и своей семье, занимаясь любимым делом.
Это был величайший дар из всех, какие ей когда-либо преподносили — дар настоящей независимости.
Женевьева посмотрела на Хейдона, не зная, как лучше выразить свою благодарность. Хейдон ответил ей спокойным взглядом. Он был сказочно красив в элегантном вечернем костюме. Черные локоны мягко обрамляли мужественное лицо в мягком свете масляных ламп и канделябров. Хейдон явно чувствовал себя непринужденно среди светской публики, и Женевьева понимала, что это его мир. Тем не менее в нем было кое-что, отличающее его от остальных мужчин, присутствующих в галерее, — нечто угрожающее, наводящее на мысль, что этот зверь приручен недостаточно. Именно это привлекало внимание многих женщин, украдкой бросавших на него взгляды, стараясь догадаться, кем ему приходится Женевьева. Она ощутила слабый укол ревности.
Хейдон нахмурился, заметив произошедшую в ней перемену.
— Господи, Рэдмонд, — послышался изумленный голос, — это в самом деле ты?
Женевьева затаила дыхание.
Хейдон слегка напрягся, но быстро взял себя в руки и повернулся к огненно-рыжему молодому человеку лет тридцати, быстро подходившему к ним.
— Привет, Родни, — с улыбкой отозвался он. — Рад встретить тебя здесь. Миссис Блейк, это мой старый друг, мистер Родни Колдуэлл.
С трудом сдерживая охватывающую ее панику, Женевьева повернулась и протянула руку молодому человеку.
— Здравствуйте, мистер Колдуэлл.
— Рад познакомиться, миссис Блейк. — Он коснулся губами ее руки. — Вижу, маркиз сохранил свое уникальное умение поддерживать компанию с самой красивой женщиной из всех присутствующих. — Его тон был насмешливым, но дружелюбным. — Где, черт возьми, тебя носило, Хейдон? Мы слышали о какой-то скверной истории с убийством. Говорили, что тебя повесили, но теперь ясно, что эти слухи несколько преувеличены. — Колдуэлл засмеялся.
Хейдон потягивал шампанское. Казалось, слова друга его позабавили.
— Ну, я рад, что все прояснилось. Досадное недоразумение, не так ли?
— Полагаю, что да.
— Ну и слава богу. Все в Инвернессе тебя уже похоронили — кроме меня, конечно. Я не сомневался, что ты выберешься из любой передряги. Уверяю тебя, все будут счастливы, когда я расскажу, что видел тебя в Глазго пьющим шампанское в обществе самой красивой женщины на вернисаже.
— Право, мистер Колдуэлл, вы мне льстите, — запротестовала Женевьева, пытаясь улыбнуться. — Лорд Рэдмонд, вы не возражаете проводить меня к моему мужу? Если он увидит меня беседующей с двумя красивыми мужчинами, то, несомненно, начнет ревновать. Надеюсь, вы извините нас, мистер Колдуэлл?
— Разумеется, миссис Блейк. — Он поклонился. — Было приятно познакомиться с вами. Как долго ты планируешь оставаться в Глазго, Хейдон? Я пробуду здесь неделю. Возможно, мы как-нибудь вечером пообедаем вместе, и ты расскажешь, как избежал казни. — Колдуэлл снова засмеялся.
— Увы, я завтра уезжаю.
— Право, жаль. Ты едешь домой?
— Не совсем. Я рассчитываю вернуться через несколько недель, — уклончиво ответил Хейдон.
— Деловые интересы?
— Да.
Родни вздохнул.
— Это наше общее проклятие, миссис Блейк. Приходится время от времени работать, чтобы продолжать жить в том стиле, к какому мы привыкли. Ну, Хейдон, буду ждать, пока мы оба вернемся домой и ты удостоишь меня захватывающей истории о том, как тебе удалось спастись от петли. Мне не терпится об этом услышать.
— Буду рад доставить тебе это удовольствие. — Хейдон предложил руку Женевьеве, и она послушно оперлась на нее. — А теперь, если ты извинишь нас, я должен вернуть миссис Блейк ее супругу в целости и сохранности. Доброй ночи, Родни. — Пробираясь через толпу, он сказал Женевьеве: — Нам нужно сразу же уходить.
Лицо Женевьевы оставалось застывшим, когда Хейдон забирал их накидки. Она видела, как мистер Литтон спешил к очередному перспективному покупателю, который обсуждал с женой достоинства одной из картин. Люди по-прежнему пили шампанское, громко разговаривали и смеялись. В галерее ничего не изменилось.
Женевьева вздрогнула, когда Хейдон набросил ей на плечи накидку.
Никто не произнес ни слова, пока карета ехала назад к отелю. Оказавшись в безопасности в комнате Женевьевы, Хейдон запер дверь и прислонился к ней, пытаясь сосредоточиться.
— Этот мистер Колдуэлл — ваш близкий друг?
Он покачал головой. У него не было близких друзей.
— Тогда понятно, почему он толком не знает, что с вами произошло, — сказала Женевьева.
— Полагаю, он пересказывал сплетни, которые бытуют в высшем обществе Инвернесса. Очевидно, там все еще не знают о моем бегстве. Или же Родни какое-то время не бывал в свете.
— Но теперь он расскажет, что видел вас, всем на свете.
Хейдон промолчал.
Женевьеву охватило отчаяние. Когда они вместе входили в галерею как мистер и миссис Максуэлл Блейк, она почувствовала себя счастливой — как будто тщательно разыгранная ими шарада стала реальностью. Никто в Инверэри не узнал в Хейдоне маркиза Рэдмонда. Ее очаровательный и преданный супруг совсем не походил на грязного и грубого пьяницу, метавшегося в жару на тюремной койке. Констебль Драммонд упоминал, что у маркиза есть имение в Горной Шотландии, на севере Инвернесса. Это казалось страшной далью, и Женевьева не могла себе представить, чтобы кто-нибудь из знакомых Хейдона мог случайно встретить его в Инверэри или Глазго. Теперь же, когда это случилось, пикантную новость быстро начнут передавать из уст в уста. Рано или поздно об этом услышит кто-то, знающий, что маркиз Рэдмонд бежал из тюрьмы, и сочтет своим долгом поделиться сведениями с властями. Хейдона тут же опознают в мистере Максуэлле Блейке. Родни Колдуэлл едва ли упустит какую-нибудь подробность их встречи. Констебль Драммонд ворвется к ней в дом с отрядом полицейских, чтобы арестовать Хейдона и отправить его на виселицу.
Повернувшись, Женевьева посмотрела в окно на покрытую снегом улицу. К отелю подъехала карета, мужчина спрыгнул на землю и помог сойти молодой жене. Было очевидно, что они поженились недавно. Женщина весело засмеялась, когда мужчина с поклоном галантно предложил ей руку. Сейчас они войдут в отель, думала Женевьева, вкусно пообедают с бутылкой вина и насладятся изысканно сервированным десертом — клубникой со взбитыми сливками. Потом муж выкурит сигару, покуда жена будет пить кофе из миниатюрной фарфоровой чашечки с золотым ободком. А после они отправятся в спальню и займутся любовью, зная, что утром проснутся рядом, помогут друг другу одеться и сядут вместе завтракать.
Этого блаженного состояния семейного уюта ей никогда не суждено знать.
— Завтра я отвезу вас назад, в Инверэри, — говорил Хейдон, беспокойно шагая взад-вперед по комнате. — Я должен убедиться, что вы вернулись благополучно. Колдуэлл пробудет здесь неделю и только потом вернется в Инвернесс, поэтому нечего опасаться, что кто-то в Инверэри узнает о моей подлинной личности. Как только вы окажетесь дома, я сразу же уеду. Вы скажете, что я отправился во Францию повидать Булонне, сообщить ему об успехе выставки и передать его долю заработка. Так как именно я представил его работы шотландским любителям искусства, никто не сочтет неправдоподобным мое желание лично рассказать ему обо всем. Можете добавить, что потом я собираюсь в Англию по делам. Постарайтесь создать впечатление, что меня не будет по меньшей мере несколько недель. А через месяц или два можете сообщить, что я умер от болезни или в результате несчастного случая.
— Нет.
Хейдон удивленно приподнял темные брови.
— Что значит «нет»?
Женевьева повернулась к нему.
— Вы не можете сопровождать меня в Инверэри, Хейдон. Это слишком опасно. Куда бы вы ни пожелали теперь отправиться, в сложившихся обстоятельствах вам нужно сделать это немедленно. Вы не должны задерживаться только для того, чтобы проводить меня домой.
В действительности Хейдон просто не мог вынести мысли о том, чтобы так внезапно расстаться с Женевьевой. Он не был к этому готов. Возвращение в Инверэри заняло бы два дня — конечно, это очень мало, но все же лучше, чем покинуть ее сию секунду.
— Я прекрасно доберусь одна, — пыталась убедить его Женевьева. — А в Инверэри я скажу, что вы задержались здесь по делам и потом собираетесь во Францию к вашему другу-художнику. Вы можете прямо сейчас ускользнуть из отеля и скрыться в ночи. Это куда меньший риск, чем возвращаться со мной домой.
— А вы вернетесь без меня и сразу же навлечете на себя подозрения, тем более если до кого-нибудь дойдет, что вас видели на вернисаже с маркизом Рэдмондом, который выглядел точь-в-точь как ваш муж. — Хейдон бросил в кресло шляпу и накидку. — Я не позволю вам так рисковать, Женевьева. Внешние приличия следует соблюдать — особенно учитывая то, что люди и так находят наш внезапный брак несколько странным. Будет выглядеть гораздо убедительнее, если вы вернетесь из Глазго с мужем, который затем уедет по делам. Другой вариант слишком подозрителен.
— Если кто-нибудь в Инверэри узнает, что меня видели в компании лорда Рэдмонда, я скажу, что не помню этого. Мало ли с кем я разговаривала на открытии выставки мсье Булонне. Ведь из рассказа мистера Колдуэлла никак не может следовать, что маркиз выдает себя за моего мужа. Вы же сами сказали ему, что проводите меня к мистеру Максуэллу Блейку. Значит, для Колдуэлла я респектабельная дама с ревнивым мужем, державшимся где-то на заднем плане.
«Возможно, она права», — думал Хейдон, приглаживая волосы. В любом случае он не собирался покидать Женевьеву в отеле в Глазго и никогда больше не видеть ее, не знать, благополучно ли она добралась домой, и даже не попрощаться с детьми. Каждый из них за свою короткую жизнь успел узнать, каково быть брошенным. Хейдон хотел по крайней мере объяснить им, что он покидает их не по своей воле, а в силу необходимости.
— Я не могу оставить вас прямо сейчас, Женевьева.
— Неужели вы не понимаете, что немедленный отъезд дает вам наилучший шанс на спасение? — сердито воскликнула она.
— Ценой разрушения всего, что мы так искусно создали. Ведь что получается, миссис Максуэлл Блейк? Если бы я сейчас уехал, власти сразу бы заинтересовались, что за неотложные дела заставили вашего супруга исчезнуть на ночь глядя, как вора. Вам бы пришлось давать объяснения, и ваше положение стало бы крайне рискованным. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы прийти к выводу, что исчезнувший Максуэлл Блейк и неуловимый маркиз Рэдмонд — одно и то же лицо. Вас арестуют и вынудят признаться, что вы укрывали и защищали меня последние несколько недель.
— Как бы они ни поступили со мной, это не идет ни в какое сравнение с тем, что сделают с вами, Хейдон. Вас повесят за преступление, которого вы не совершали!
В ее карих глазах сверкала ярость, смешанная с мучительным страхом. Женевьева стояла перед Хейдоном, решительно вскинув подбородок. Пальцы ее мяли и теребили шелковую юбку вечернего платья. Женевьева выглядела так, как будто была готова вступить в бой с любым, кто вломится в комнату, чтобы увести его. Хейдон понимал, что Женевьева все еще пытается защитить его, как делала это с их первой встречи, словно он был одним из беспризорных детей, которых можно спасти добротой и заботой.
Хейдон погладил ее по щеке, напоминая себе, что ему не следует позволять себе большего.
— Я не могу этого допустить, Женевьева, — сказал он. — Вы не должны губить свою жизнь и жизнь ваших детей из-за такого ничтожества, как я.
— Вы не ничтожество…
— Ведь вы ничего обо мне не знаете, — настаивал Хейдон, приложив палец к ее губам. — Иначе вы бы пожалели обо всем, что для меня сделали. На моей душе тяжкий грех, Женевьева. И ничто не может избавить меня от него. — Поколебавшись, он добавил: — Я не заслуживаю, чтобы вы спасали меня от тюрьмы.
Женевьева была не в силах шевельнуться, хотя Хейдон удерживал ее всего лишь мягким прикосновением к щеке и безысходным выражением во взгляде голубых глаз.
— Вы говорили мне, что убили этого человека из самозащиты, — вымолвила она, пытаясь понять.
Он покачал головой.
— Я говорю не о тех подонках, которые на меня напали. Да, мне пришлось убить одного из них, и я нисколько в этом не раскаиваюсь. Но я погубил другую, драгоценную и невинную жизнь.
Лицо Хейдона исказилось. Женевьеве было больно смотреть на него — она ощущала его страдания как свои собственные. Что бы он ни совершил, это терзало его до глубины души. Челюсти Хейдона были плотно сжаты, как будто он боялся, что заплачет, если заговорит. Чувство вины за содеянное так сильно угнетало его, что Женевьева не сомневалась — речь идет о каком-то чудовищном несчастном случае.
— Ничто не вечно, Хейдон, — прошептала она, обнимая его могучие плечи. — Все еще переменится. Все будет хорошо.
Хейдон не знал, чему больше удивляться — прощению, которое заранее даровала ему Женевьева, ничего не зная о его грехе, или тому, как быстро его тело реагирует на любое ее прикосновение. Шелковистая щека девушки прижималась к шее Хейдона, наполняя его обоняние цветочным ароматом. Казалось, она хочет впитать в себя страдания Хейдона, разделить их с ним и заставить его ощутить ее бесконечную способность сочувствовать и утешать. Хейдон понимал, что не заслуживает такой женщины. Он не мог припомнить ни одного поступка в своей бесполезной и никчемной жизни, который стоил бы хоть капли ее нежности. И тем не менее она была нужна ему целиком и полностью. Хейдон хотел, чтобы ничего не могло их разделить, чтобы их тела и души навсегда слились воедино.
Со стоном Хейдон припал к ее губам, понимая, что уже не сможет остановиться, но сейчас его это не заботило. Он доставит Женевьеву в Инверэри целой и невредимой. Он покинет ее, не зная, вернется ли когда-нибудь, но потом. Сейчас, в этом гостиничном номере, освещенном масляными лампами, абрикосовые блики которых играли на ее коже, она принадлежала только ему.
Подняв Женевьеву на руки, Хейдон отнес ее к кровати, опустил на перину и сорвал с себя жакет, галстук и рубашку. В глазах Женевьевы светилось желание. Однажды она уже отдалась ему, и ее девственная стыдливость сменилась бурей внезапно нахлынувших и неведомых ранее чувств. Скоро он покинет ее, и она снова останется одна. Прежде Женевьева не понимала всей глубины своего одиночества. Ее время принадлежало детям, Оливеру, Дорин и Юнис и бесконечным заботам о пище, уроках, счетах и домашнем хозяйстве. Но Хейдон проник сквозь броню с трудом завоеванной ею независимости. Он открыл ее сердце, наполнив его сладостной мукой.
Элис понадобился целый час, чтобы как следует облачить Женевьеву в новое платье, но опытные руки Хейдона справились с противоположной процедурой очень быстро. Нижние юбки по очереди летели на пол, где уже лежали прочие мудреные вещицы, составлявшие изысканный наряд Женевьевы.
Хейдон смотрел на Женевьеву, восхищаясь ее красотой и чувственностью. Ему хотелось каждую ночь засыпать в ее объятиях, зная, что утром она будет рядом, хотелось прожить с ней всю жизнь, одевать ее в нарядные платья и осыпать драгоценностями. Внешность, которой одарила Женевьеву природа, не нуждалась в подобной мишуре, но все равно, она слишком долго отказывала себе во всем ради того, чтобы обеспечить пищей и кровом своих подопечных. Женевьева заслуживала куда большего, чем простое обручальное колечко, которое Хейдон этим вечером надел на ее палец. Но сейчас он не мог ничего себе позволить, так как был не маркизом Рэдмондом, а всего лишь беглым преступником. Им оставались только эти краткие минуты страсти. Хейдон пытался продлить их, но был не в силах сдержаться. Он двигался все быстрее, повторяя ее имя, подобно крику отчаяния, покуда она не застонала, крепко прижимая его к себе…
Хейдон лежал неподвижно, чувствуя на своем плече дыхание Женевьевы. Осторожно отодвинувшись, он нежно смахнул с ее лица прядь золотистых волос.
— Я не могу расстаться с тобой, Женевьева, — хрипло прошептал он. — Только не сейчас.
Ее глаза наполнились слезами, которые потекли по щекам, словно серебристые капельки боли.
— Тебя поймают, Хейдон, — еле слышно произнесла она. — Поймают и повесят. А я не смогу этого вынести.
Он обнял ее и погладил по голове, стараясь успокоить.
— Если меня поймают, то лучше я проведу последние часы на свободе рядом с тобой, чем убегая в темноте неизвестно куда. А если меня не поймают, то я должен убедиться, что ты благополучно добралась до дома, и попрощаться с детьми. Не хочу внушать им мысль, будто они мне настолько безразличны, что я могу исчезнуть, не сказав им ни слова. В их жизни было достаточно людей, которые просто уходили, когда им было угодно.
— Я все объясню детям, — заверила его Женевьева. — Они не будут чувствовать, будто ты их бросил. Они поймут.
Хейдон покачал головой.
— Нет.
— Почему для тебя так важно увидеть их снова?
Его глаза затуманили боль и раскаяние. Он попытался скрыть это, пожав плечами и делая вид, будто желание еще раз увидеться с детьми вызвано всего лишь тем, что он добр к ним. Но Женевьеву не обмануло его притворство.
— Пожалуйста, расскажи мне, — попросила она. Отпустив ее, Хейдон лег на спину и стал молча изучать тонкую паутину трещин на потолке. Их тела остыли, и огонь в камине погас — тепло, наполнявшее комнату совсем недавно, постепенно исчезало. Когда Женевьева уже решила, что своей настойчивостью разрушила возникшую между ними хрупкую связь, он заговорил тихим голосом:
— У меня была дочь. Я бросил ее, и она убила себя. Хейдон ожидал, что Женевьева в ужасе отпрянет от него. Вот сейчас она спрыгнет с кровати и засыплет его вопросами, желая знать, был ли он женат, когда родился ребенок, и как он мог быть таким жестоким. Это было бы вполне естественным для женщины, посвятившей свою жизнь детям, которые, за исключением одного, даже не были связаны с ней родственными узами.
Но Женевьева лежала неподвижно, пытаясь осмыслить услышанное. Затем она придвинулась к Хейдону и положила голову ему на плечо.
— Расскажи мне, что произошло.
В мягком голосе Женевьевы не слышалось осуждения. Ее спокойствие озадачило Хейдона. Неужели она не поняла, что он сказал? Или после стольких лет заботы о беспризорных и ворах ей стало ясно, что жизнь — жестокая штука и что иногда приходится делать мучительный выбор?
Женевьева ждала объяснений, с детской доверчивостью прижимаясь щекой к плечу Хейдона. И стены, которые он так долго воздвигал вокруг всего, что касалось Эммалайн, рухнули. Конечно, она возненавидит его, узнав правду, с тоской думал Хейдон. Ее приведет в ужас то, какому эгоистичному и трусливому ублюдку она пыталась помочь. «Ты заслуживаешь ее презрения», — яростно твердил себе он. Может быть, если ее отношение к нему изменится, расставание будет не таким тяжелым. Мысль о том, что ему придется испытать ее ненависть, казалась невыносимой, но после всего, что Женевьева для него сделала, Хейдон чувствовал себя обязанным рассказать ей правду.
— Я не должен был стать маркизом Рэдмондом, — начал он, глядя в потолок. — Эта сомнительная честь принадлежала моему старшему брату Эдуарду. Его с детства холили и лелеяли, внушая ему, что он рожден для великих дел, а мною пренебрегали, позволяя мне делать, что хочу. Я не обижался, так как, говоря откровенно, Эдуард всегда был осторожным и прагматичным, а именно эти качества требовались от будущего маркиза. Он унаследовал привилегию заботиться о семейном состоянии и трудился денно и нощно, пытаясь его увеличить, в то время как я получал вполне приличное месячное содержание, не беря на себя никакой ответственности. Я предавался обычным порокам. — Хейдон презрительно скривил губы. — Пьянство, игра, женщины… Одной из женщин, с которой я короткое время делил постель, была графиня Босуэлл, которая вышла замуж в нежном возрасте восемнадцати лет. Два года спустя ее супруг ей смертельно наскучил. Наша связь продолжалась всего несколько недель. Кассандре было двадцать четыре, и я не был ни первым, ни последним ее любовником. Но вскоре она, к своему величайшему сожалению, поняла, что ждет ребенка, который, по ее словам, мог быть только моим.
— Мы с женой только что прибыли, поэтому я не могу вам ответить. Если я увижу его, то сразу же дам вам знать.
— Надеюсь, он приехал. Мы уже продали тринадцать из двадцати картин, а ведь вечер только начался! Герцог Аргайл купил пять полотен, прежде чем мы доставили их сюда из Инверэри. Я, конечно, предупредил его, что они должны фигурировать на выставке. Разумеется, он не стал возражать. Это только увеличит их ценность.
В глазах Женевьевы мелькнуло недоверие.
— Вы продали тринадцать картин?
— Могу сообщить вам, что после появления хвалебной статьи мистера Чизолма в «Хералд» мы подняли цены, — признался мистер Литтон. — Комиссионные от продажи, которые получит ваш муж, миссис Блейк, будут куда большими, чем мы рассчитывали, и, конечно, его друга Булонне ожидает солидная прибыль. Уверен, он будет доволен. Надеюсь, что он разрешит нашей галерее и в дальнейшем представлять его работы в Шотландии.
Хейдон улыбнулся.
— Не сомневаюсь. Когда Булонне узнает, как хорошо приняли его произведения, он, несомненно, будет заинтересован в вашем представительстве.
— Отлично. Простите, но лорд Хислоп подает мне знак, что хочет купить портрет девушки с розой. Великолепная работа! Девушка так красива, но в лице ее есть что-то печальное. Мне следовало запросить за нее больше. — Он с сожалением вздохнул, поправил очки и зашагал навстречу потенциальному покупателю.
— Тринадцать картин! — воскликнула Женевьева. Хейдон взял два бокала с подноса у подошедшего официанта.
— Хотите шампанского?
Женевьева так стиснула ножку бокала, что Хейдон испугался, что она сломается.
— Давайте выпьем за таинственного Жоржа Булонне, — предложил он. — За то, чтобы этот мастер продолжал творить и радовать любителей искусства в течение многих лет. — Хейдон поднял бокал, сделал глоток и нахмурился. — В чем дело, Женевьева? Вы не любите шампанское?
Она покачала головой.
— Не помню. Я не пила шампанское с того вечера, когда объявили о моей помолвке с Чарлзом. С тех пор прошло много лет.
— Уверен, что сейчас оно понравится вам куда больше. Теперь вам действительно есть что отметить. Едва ли помолвка с Чарлзом была достойным поводом для того, чтобы выпить, — сухо добавил он.
Женевьева осторожно глотнула шампанское. Холодные пузырьки заплясали у нее на языке и защекотали в носу. Она сделала еще пару глотков. В переполненном помещении было тепло, и ей внезапно захотелось пить. Четвертый глоток — и бокал опустел.
— Еще? — спросил Хейдон.
Женевьева кивнула, и он снова наполнил ее бокал.
— Лучше пейте помедленнее, — посоветовал Хейдон. — Шампанское пьется легко, а потом внезапно ударяет в голову.
— Со мной все будет в порядке, — заверила его Женевьева, сделав очередной глоток. — Не беспокойтесь. — Она повернулась, устремив взгляд на группу людей, которые оживленно обсуждали ее картину, изображающую Саймона и Джейми.
От шампанского и духоты у Женевьевы порозовели щеки, приятно контрастируя с кремовым оттенком кожи на шее и груди. Хейдону она казалась самой красивой женщиной в зале. Женевьева понятия не имела, какое впечатление она производит на мужчин, и это делало ее еще более привлекательной. Хейдон видел, с каким любопытством они смотрят на Женевьеву, пытаясь определить, что ее с ним связывает. Он радовался, что подумал об обручальном кольце, иначе ему пришлось бы весь вечер отгонять увивающихся за ней недоумков. Прошло лет восемь с тех пор, как Женевьева впервые вышла в свет. Теперь на месте очаровательной девушки была сильная и уверенная в себе женщина, которая не только сама не поддалась отчаянию, но и помогала другим делать то же самое. Именно это сочетание красоты, решительности и самоотверженности так отличало Женевьеву от окружающих ее женщин.
— Неужели все эти люди пришли сюда посмотреть мои работы? — Женевьева все еще не могла в это поверить. — И даже покупают их?
— Только слепой не разглядел бы красоту ваших картин, Женевьева. В них есть трогательная интимность, на которую я сразу обратил внимание, и другие, несомненно, тоже.
Она задумалась над этим, наблюдая за седовласым джентльменом, который с удовольствием рассматривал изображение рыбачьей лодки, скользящей по свинцовым . волнам залива.
— Если мои картины так хороши, тогда не должно иметь никакого значения, что художник — женщина. Работу нужно оценивать по ее достоинствам.
— Вы правы, — согласился Хейдон. — Когда-нибудь подобные предубеждения исчезнут, но, пока они существуют, автором ваших картин должен считаться Жорж Булонне. Покуда вы будете в состоянии работать под его именем, вы сможете содержать себя и свою семью. Конечно, это несправедливо, но, надеюсь, финансовый успех поможет вам справиться с огорчением из-за того, что ваш талант не признан под вашим подлинным именем.
Женевьева впервые осознала значение совершенного Хейдоном. Фактически он обеспечил ее семье возможность выжить. Причем сделал это, не дав ей денег и потребовав что-то взамен, как мог бы поступить Чарлз или кто-нибудь другой из знакомых ей мужчин. Хейдон не оказал ей благодеяния, а нашел для нее способ выстоять самой. Теперь она сможет зарабатывать на жизнь себе и своей семье, занимаясь любимым делом.
Это был величайший дар из всех, какие ей когда-либо преподносили — дар настоящей независимости.
Женевьева посмотрела на Хейдона, не зная, как лучше выразить свою благодарность. Хейдон ответил ей спокойным взглядом. Он был сказочно красив в элегантном вечернем костюме. Черные локоны мягко обрамляли мужественное лицо в мягком свете масляных ламп и канделябров. Хейдон явно чувствовал себя непринужденно среди светской публики, и Женевьева понимала, что это его мир. Тем не менее в нем было кое-что, отличающее его от остальных мужчин, присутствующих в галерее, — нечто угрожающее, наводящее на мысль, что этот зверь приручен недостаточно. Именно это привлекало внимание многих женщин, украдкой бросавших на него взгляды, стараясь догадаться, кем ему приходится Женевьева. Она ощутила слабый укол ревности.
Хейдон нахмурился, заметив произошедшую в ней перемену.
— Господи, Рэдмонд, — послышался изумленный голос, — это в самом деле ты?
Женевьева затаила дыхание.
Хейдон слегка напрягся, но быстро взял себя в руки и повернулся к огненно-рыжему молодому человеку лет тридцати, быстро подходившему к ним.
— Привет, Родни, — с улыбкой отозвался он. — Рад встретить тебя здесь. Миссис Блейк, это мой старый друг, мистер Родни Колдуэлл.
С трудом сдерживая охватывающую ее панику, Женевьева повернулась и протянула руку молодому человеку.
— Здравствуйте, мистер Колдуэлл.
— Рад познакомиться, миссис Блейк. — Он коснулся губами ее руки. — Вижу, маркиз сохранил свое уникальное умение поддерживать компанию с самой красивой женщиной из всех присутствующих. — Его тон был насмешливым, но дружелюбным. — Где, черт возьми, тебя носило, Хейдон? Мы слышали о какой-то скверной истории с убийством. Говорили, что тебя повесили, но теперь ясно, что эти слухи несколько преувеличены. — Колдуэлл засмеялся.
Хейдон потягивал шампанское. Казалось, слова друга его позабавили.
— Ну, я рад, что все прояснилось. Досадное недоразумение, не так ли?
— Полагаю, что да.
— Ну и слава богу. Все в Инвернессе тебя уже похоронили — кроме меня, конечно. Я не сомневался, что ты выберешься из любой передряги. Уверяю тебя, все будут счастливы, когда я расскажу, что видел тебя в Глазго пьющим шампанское в обществе самой красивой женщины на вернисаже.
— Право, мистер Колдуэлл, вы мне льстите, — запротестовала Женевьева, пытаясь улыбнуться. — Лорд Рэдмонд, вы не возражаете проводить меня к моему мужу? Если он увидит меня беседующей с двумя красивыми мужчинами, то, несомненно, начнет ревновать. Надеюсь, вы извините нас, мистер Колдуэлл?
— Разумеется, миссис Блейк. — Он поклонился. — Было приятно познакомиться с вами. Как долго ты планируешь оставаться в Глазго, Хейдон? Я пробуду здесь неделю. Возможно, мы как-нибудь вечером пообедаем вместе, и ты расскажешь, как избежал казни. — Колдуэлл снова засмеялся.
— Увы, я завтра уезжаю.
— Право, жаль. Ты едешь домой?
— Не совсем. Я рассчитываю вернуться через несколько недель, — уклончиво ответил Хейдон.
— Деловые интересы?
— Да.
Родни вздохнул.
— Это наше общее проклятие, миссис Блейк. Приходится время от времени работать, чтобы продолжать жить в том стиле, к какому мы привыкли. Ну, Хейдон, буду ждать, пока мы оба вернемся домой и ты удостоишь меня захватывающей истории о том, как тебе удалось спастись от петли. Мне не терпится об этом услышать.
— Буду рад доставить тебе это удовольствие. — Хейдон предложил руку Женевьеве, и она послушно оперлась на нее. — А теперь, если ты извинишь нас, я должен вернуть миссис Блейк ее супругу в целости и сохранности. Доброй ночи, Родни. — Пробираясь через толпу, он сказал Женевьеве: — Нам нужно сразу же уходить.
Лицо Женевьевы оставалось застывшим, когда Хейдон забирал их накидки. Она видела, как мистер Литтон спешил к очередному перспективному покупателю, который обсуждал с женой достоинства одной из картин. Люди по-прежнему пили шампанское, громко разговаривали и смеялись. В галерее ничего не изменилось.
Женевьева вздрогнула, когда Хейдон набросил ей на плечи накидку.
Никто не произнес ни слова, пока карета ехала назад к отелю. Оказавшись в безопасности в комнате Женевьевы, Хейдон запер дверь и прислонился к ней, пытаясь сосредоточиться.
— Этот мистер Колдуэлл — ваш близкий друг?
Он покачал головой. У него не было близких друзей.
— Тогда понятно, почему он толком не знает, что с вами произошло, — сказала Женевьева.
— Полагаю, он пересказывал сплетни, которые бытуют в высшем обществе Инвернесса. Очевидно, там все еще не знают о моем бегстве. Или же Родни какое-то время не бывал в свете.
— Но теперь он расскажет, что видел вас, всем на свете.
Хейдон промолчал.
Женевьеву охватило отчаяние. Когда они вместе входили в галерею как мистер и миссис Максуэлл Блейк, она почувствовала себя счастливой — как будто тщательно разыгранная ими шарада стала реальностью. Никто в Инверэри не узнал в Хейдоне маркиза Рэдмонда. Ее очаровательный и преданный супруг совсем не походил на грязного и грубого пьяницу, метавшегося в жару на тюремной койке. Констебль Драммонд упоминал, что у маркиза есть имение в Горной Шотландии, на севере Инвернесса. Это казалось страшной далью, и Женевьева не могла себе представить, чтобы кто-нибудь из знакомых Хейдона мог случайно встретить его в Инверэри или Глазго. Теперь же, когда это случилось, пикантную новость быстро начнут передавать из уст в уста. Рано или поздно об этом услышит кто-то, знающий, что маркиз Рэдмонд бежал из тюрьмы, и сочтет своим долгом поделиться сведениями с властями. Хейдона тут же опознают в мистере Максуэлле Блейке. Родни Колдуэлл едва ли упустит какую-нибудь подробность их встречи. Констебль Драммонд ворвется к ней в дом с отрядом полицейских, чтобы арестовать Хейдона и отправить его на виселицу.
Повернувшись, Женевьева посмотрела в окно на покрытую снегом улицу. К отелю подъехала карета, мужчина спрыгнул на землю и помог сойти молодой жене. Было очевидно, что они поженились недавно. Женщина весело засмеялась, когда мужчина с поклоном галантно предложил ей руку. Сейчас они войдут в отель, думала Женевьева, вкусно пообедают с бутылкой вина и насладятся изысканно сервированным десертом — клубникой со взбитыми сливками. Потом муж выкурит сигару, покуда жена будет пить кофе из миниатюрной фарфоровой чашечки с золотым ободком. А после они отправятся в спальню и займутся любовью, зная, что утром проснутся рядом, помогут друг другу одеться и сядут вместе завтракать.
Этого блаженного состояния семейного уюта ей никогда не суждено знать.
— Завтра я отвезу вас назад, в Инверэри, — говорил Хейдон, беспокойно шагая взад-вперед по комнате. — Я должен убедиться, что вы вернулись благополучно. Колдуэлл пробудет здесь неделю и только потом вернется в Инвернесс, поэтому нечего опасаться, что кто-то в Инверэри узнает о моей подлинной личности. Как только вы окажетесь дома, я сразу же уеду. Вы скажете, что я отправился во Францию повидать Булонне, сообщить ему об успехе выставки и передать его долю заработка. Так как именно я представил его работы шотландским любителям искусства, никто не сочтет неправдоподобным мое желание лично рассказать ему обо всем. Можете добавить, что потом я собираюсь в Англию по делам. Постарайтесь создать впечатление, что меня не будет по меньшей мере несколько недель. А через месяц или два можете сообщить, что я умер от болезни или в результате несчастного случая.
— Нет.
Хейдон удивленно приподнял темные брови.
— Что значит «нет»?
Женевьева повернулась к нему.
— Вы не можете сопровождать меня в Инверэри, Хейдон. Это слишком опасно. Куда бы вы ни пожелали теперь отправиться, в сложившихся обстоятельствах вам нужно сделать это немедленно. Вы не должны задерживаться только для того, чтобы проводить меня домой.
В действительности Хейдон просто не мог вынести мысли о том, чтобы так внезапно расстаться с Женевьевой. Он не был к этому готов. Возвращение в Инверэри заняло бы два дня — конечно, это очень мало, но все же лучше, чем покинуть ее сию секунду.
— Я прекрасно доберусь одна, — пыталась убедить его Женевьева. — А в Инверэри я скажу, что вы задержались здесь по делам и потом собираетесь во Францию к вашему другу-художнику. Вы можете прямо сейчас ускользнуть из отеля и скрыться в ночи. Это куда меньший риск, чем возвращаться со мной домой.
— А вы вернетесь без меня и сразу же навлечете на себя подозрения, тем более если до кого-нибудь дойдет, что вас видели на вернисаже с маркизом Рэдмондом, который выглядел точь-в-точь как ваш муж. — Хейдон бросил в кресло шляпу и накидку. — Я не позволю вам так рисковать, Женевьева. Внешние приличия следует соблюдать — особенно учитывая то, что люди и так находят наш внезапный брак несколько странным. Будет выглядеть гораздо убедительнее, если вы вернетесь из Глазго с мужем, который затем уедет по делам. Другой вариант слишком подозрителен.
— Если кто-нибудь в Инверэри узнает, что меня видели в компании лорда Рэдмонда, я скажу, что не помню этого. Мало ли с кем я разговаривала на открытии выставки мсье Булонне. Ведь из рассказа мистера Колдуэлла никак не может следовать, что маркиз выдает себя за моего мужа. Вы же сами сказали ему, что проводите меня к мистеру Максуэллу Блейку. Значит, для Колдуэлла я респектабельная дама с ревнивым мужем, державшимся где-то на заднем плане.
«Возможно, она права», — думал Хейдон, приглаживая волосы. В любом случае он не собирался покидать Женевьеву в отеле в Глазго и никогда больше не видеть ее, не знать, благополучно ли она добралась домой, и даже не попрощаться с детьми. Каждый из них за свою короткую жизнь успел узнать, каково быть брошенным. Хейдон хотел по крайней мере объяснить им, что он покидает их не по своей воле, а в силу необходимости.
— Я не могу оставить вас прямо сейчас, Женевьева.
— Неужели вы не понимаете, что немедленный отъезд дает вам наилучший шанс на спасение? — сердито воскликнула она.
— Ценой разрушения всего, что мы так искусно создали. Ведь что получается, миссис Максуэлл Блейк? Если бы я сейчас уехал, власти сразу бы заинтересовались, что за неотложные дела заставили вашего супруга исчезнуть на ночь глядя, как вора. Вам бы пришлось давать объяснения, и ваше положение стало бы крайне рискованным. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы прийти к выводу, что исчезнувший Максуэлл Блейк и неуловимый маркиз Рэдмонд — одно и то же лицо. Вас арестуют и вынудят признаться, что вы укрывали и защищали меня последние несколько недель.
— Как бы они ни поступили со мной, это не идет ни в какое сравнение с тем, что сделают с вами, Хейдон. Вас повесят за преступление, которого вы не совершали!
В ее карих глазах сверкала ярость, смешанная с мучительным страхом. Женевьева стояла перед Хейдоном, решительно вскинув подбородок. Пальцы ее мяли и теребили шелковую юбку вечернего платья. Женевьева выглядела так, как будто была готова вступить в бой с любым, кто вломится в комнату, чтобы увести его. Хейдон понимал, что Женевьева все еще пытается защитить его, как делала это с их первой встречи, словно он был одним из беспризорных детей, которых можно спасти добротой и заботой.
Хейдон погладил ее по щеке, напоминая себе, что ему не следует позволять себе большего.
— Я не могу этого допустить, Женевьева, — сказал он. — Вы не должны губить свою жизнь и жизнь ваших детей из-за такого ничтожества, как я.
— Вы не ничтожество…
— Ведь вы ничего обо мне не знаете, — настаивал Хейдон, приложив палец к ее губам. — Иначе вы бы пожалели обо всем, что для меня сделали. На моей душе тяжкий грех, Женевьева. И ничто не может избавить меня от него. — Поколебавшись, он добавил: — Я не заслуживаю, чтобы вы спасали меня от тюрьмы.
Женевьева была не в силах шевельнуться, хотя Хейдон удерживал ее всего лишь мягким прикосновением к щеке и безысходным выражением во взгляде голубых глаз.
— Вы говорили мне, что убили этого человека из самозащиты, — вымолвила она, пытаясь понять.
Он покачал головой.
— Я говорю не о тех подонках, которые на меня напали. Да, мне пришлось убить одного из них, и я нисколько в этом не раскаиваюсь. Но я погубил другую, драгоценную и невинную жизнь.
Лицо Хейдона исказилось. Женевьеве было больно смотреть на него — она ощущала его страдания как свои собственные. Что бы он ни совершил, это терзало его до глубины души. Челюсти Хейдона были плотно сжаты, как будто он боялся, что заплачет, если заговорит. Чувство вины за содеянное так сильно угнетало его, что Женевьева не сомневалась — речь идет о каком-то чудовищном несчастном случае.
— Ничто не вечно, Хейдон, — прошептала она, обнимая его могучие плечи. — Все еще переменится. Все будет хорошо.
Хейдон не знал, чему больше удивляться — прощению, которое заранее даровала ему Женевьева, ничего не зная о его грехе, или тому, как быстро его тело реагирует на любое ее прикосновение. Шелковистая щека девушки прижималась к шее Хейдона, наполняя его обоняние цветочным ароматом. Казалось, она хочет впитать в себя страдания Хейдона, разделить их с ним и заставить его ощутить ее бесконечную способность сочувствовать и утешать. Хейдон понимал, что не заслуживает такой женщины. Он не мог припомнить ни одного поступка в своей бесполезной и никчемной жизни, который стоил бы хоть капли ее нежности. И тем не менее она была нужна ему целиком и полностью. Хейдон хотел, чтобы ничего не могло их разделить, чтобы их тела и души навсегда слились воедино.
Со стоном Хейдон припал к ее губам, понимая, что уже не сможет остановиться, но сейчас его это не заботило. Он доставит Женевьеву в Инверэри целой и невредимой. Он покинет ее, не зная, вернется ли когда-нибудь, но потом. Сейчас, в этом гостиничном номере, освещенном масляными лампами, абрикосовые блики которых играли на ее коже, она принадлежала только ему.
Подняв Женевьеву на руки, Хейдон отнес ее к кровати, опустил на перину и сорвал с себя жакет, галстук и рубашку. В глазах Женевьевы светилось желание. Однажды она уже отдалась ему, и ее девственная стыдливость сменилась бурей внезапно нахлынувших и неведомых ранее чувств. Скоро он покинет ее, и она снова останется одна. Прежде Женевьева не понимала всей глубины своего одиночества. Ее время принадлежало детям, Оливеру, Дорин и Юнис и бесконечным заботам о пище, уроках, счетах и домашнем хозяйстве. Но Хейдон проник сквозь броню с трудом завоеванной ею независимости. Он открыл ее сердце, наполнив его сладостной мукой.
Элис понадобился целый час, чтобы как следует облачить Женевьеву в новое платье, но опытные руки Хейдона справились с противоположной процедурой очень быстро. Нижние юбки по очереди летели на пол, где уже лежали прочие мудреные вещицы, составлявшие изысканный наряд Женевьевы.
Хейдон смотрел на Женевьеву, восхищаясь ее красотой и чувственностью. Ему хотелось каждую ночь засыпать в ее объятиях, зная, что утром она будет рядом, хотелось прожить с ней всю жизнь, одевать ее в нарядные платья и осыпать драгоценностями. Внешность, которой одарила Женевьеву природа, не нуждалась в подобной мишуре, но все равно, она слишком долго отказывала себе во всем ради того, чтобы обеспечить пищей и кровом своих подопечных. Женевьева заслуживала куда большего, чем простое обручальное колечко, которое Хейдон этим вечером надел на ее палец. Но сейчас он не мог ничего себе позволить, так как был не маркизом Рэдмондом, а всего лишь беглым преступником. Им оставались только эти краткие минуты страсти. Хейдон пытался продлить их, но был не в силах сдержаться. Он двигался все быстрее, повторяя ее имя, подобно крику отчаяния, покуда она не застонала, крепко прижимая его к себе…
Хейдон лежал неподвижно, чувствуя на своем плече дыхание Женевьевы. Осторожно отодвинувшись, он нежно смахнул с ее лица прядь золотистых волос.
— Я не могу расстаться с тобой, Женевьева, — хрипло прошептал он. — Только не сейчас.
Ее глаза наполнились слезами, которые потекли по щекам, словно серебристые капельки боли.
— Тебя поймают, Хейдон, — еле слышно произнесла она. — Поймают и повесят. А я не смогу этого вынести.
Он обнял ее и погладил по голове, стараясь успокоить.
— Если меня поймают, то лучше я проведу последние часы на свободе рядом с тобой, чем убегая в темноте неизвестно куда. А если меня не поймают, то я должен убедиться, что ты благополучно добралась до дома, и попрощаться с детьми. Не хочу внушать им мысль, будто они мне настолько безразличны, что я могу исчезнуть, не сказав им ни слова. В их жизни было достаточно людей, которые просто уходили, когда им было угодно.
— Я все объясню детям, — заверила его Женевьева. — Они не будут чувствовать, будто ты их бросил. Они поймут.
Хейдон покачал головой.
— Нет.
— Почему для тебя так важно увидеть их снова?
Его глаза затуманили боль и раскаяние. Он попытался скрыть это, пожав плечами и делая вид, будто желание еще раз увидеться с детьми вызвано всего лишь тем, что он добр к ним. Но Женевьеву не обмануло его притворство.
— Пожалуйста, расскажи мне, — попросила она. Отпустив ее, Хейдон лег на спину и стал молча изучать тонкую паутину трещин на потолке. Их тела остыли, и огонь в камине погас — тепло, наполнявшее комнату совсем недавно, постепенно исчезало. Когда Женевьева уже решила, что своей настойчивостью разрушила возникшую между ними хрупкую связь, он заговорил тихим голосом:
— У меня была дочь. Я бросил ее, и она убила себя. Хейдон ожидал, что Женевьева в ужасе отпрянет от него. Вот сейчас она спрыгнет с кровати и засыплет его вопросами, желая знать, был ли он женат, когда родился ребенок, и как он мог быть таким жестоким. Это было бы вполне естественным для женщины, посвятившей свою жизнь детям, которые, за исключением одного, даже не были связаны с ней родственными узами.
Но Женевьева лежала неподвижно, пытаясь осмыслить услышанное. Затем она придвинулась к Хейдону и положила голову ему на плечо.
— Расскажи мне, что произошло.
В мягком голосе Женевьевы не слышалось осуждения. Ее спокойствие озадачило Хейдона. Неужели она не поняла, что он сказал? Или после стольких лет заботы о беспризорных и ворах ей стало ясно, что жизнь — жестокая штука и что иногда приходится делать мучительный выбор?
Женевьева ждала объяснений, с детской доверчивостью прижимаясь щекой к плечу Хейдона. И стены, которые он так долго воздвигал вокруг всего, что касалось Эммалайн, рухнули. Конечно, она возненавидит его, узнав правду, с тоской думал Хейдон. Ее приведет в ужас то, какому эгоистичному и трусливому ублюдку она пыталась помочь. «Ты заслуживаешь ее презрения», — яростно твердил себе он. Может быть, если ее отношение к нему изменится, расставание будет не таким тяжелым. Мысль о том, что ему придется испытать ее ненависть, казалась невыносимой, но после всего, что Женевьева для него сделала, Хейдон чувствовал себя обязанным рассказать ей правду.
— Я не должен был стать маркизом Рэдмондом, — начал он, глядя в потолок. — Эта сомнительная честь принадлежала моему старшему брату Эдуарду. Его с детства холили и лелеяли, внушая ему, что он рожден для великих дел, а мною пренебрегали, позволяя мне делать, что хочу. Я не обижался, так как, говоря откровенно, Эдуард всегда был осторожным и прагматичным, а именно эти качества требовались от будущего маркиза. Он унаследовал привилегию заботиться о семейном состоянии и трудился денно и нощно, пытаясь его увеличить, в то время как я получал вполне приличное месячное содержание, не беря на себя никакой ответственности. Я предавался обычным порокам. — Хейдон презрительно скривил губы. — Пьянство, игра, женщины… Одной из женщин, с которой я короткое время делил постель, была графиня Босуэлл, которая вышла замуж в нежном возрасте восемнадцати лет. Два года спустя ее супруг ей смертельно наскучил. Наша связь продолжалась всего несколько недель. Кассандре было двадцать четыре, и я не был ни первым, ни последним ее любовником. Но вскоре она, к своему величайшему сожалению, поняла, что ждет ребенка, который, по ее словам, мог быть только моим.