Страница:
Когда такого рода прямолинейные методы не приводили к ожидаемым выплатам, власти арестовывали в качестве заложников жен или дочерей неплательщиков и подвергали их болезненным и унизительным процедурам, например, подвешивали их вниз головой или раздевали догола.
[366]Были случаи, когда мужья, особенно те, кто ранее принадлежал к военному сословию, а теперь стал фермером, предпочитали убить своих жен и детей собственными руками, чтобы не подвергать их подобному позору. Часто женщин оставляли погруженными в ледяную воду до тех пор, пока они не умирали, или, как надеялись власти, их семьи не восполняли недоимки. В декабре 1637 года беременная жена старосты одной из деревень в Амакуса была посажена в «водяную тюрьму», пробыла там шесть дней и шесть ночей и умерла при родах. Корреа описывает другой случай, произошедший в Симабара в том же месяце:
Была схвачена дочь старосты деревни и, поскольку она оказалась молодой и красивой ( moca donzella, e fermosa), ее выставили обнаженной и ставили клейма по всему телу раскаленными прутьями. Ее отец, предполагая, что дочь просто будет заложницей до тех пор, пока он не выплатит долг, согласился расстаться с ней, однако, услыхав, какому варварскому обращению она подверглась, он обезумел от горя и, призвав своих друзей, напал на местного исправника и убил его. [367]
Как считает Паже, именно этот инцидент привел к общему восстанию. Было бы ошибочным, однако, выделять какой бы то ни было отдельный случай, как решающий. Восстание в Симабара явилось результатом сочетания экономических и религиозных причин. В самом его начале экономические факторы были, возможно, более действенными; однако, как только движение набрало силу, и угнетенные крестьяне объединились вокруг лидеров и лозунгов главным образом христианского толка, восстание стало все более приобретать религиозный характер. Хотя экономические страдания крестьянства и были важнейшей причиной, Амакуса Сиро и другие настаивали на том, что их цели являются исключительно религиозными. Предводители Восстания в Симабара желали воодушевить своих сподвижников, сосредоточивая внимание на идеологических моментах более, нежели на моментах материального характера. В послании, адресованном властям несколько месяцев спустя после начала движения, они заявляли:
Дело просто в том, что христианство не признается отдельной школой…Сёгун издал много запрещающих указов, приведших нас в глубокое уныние. Среди нас есть такие, кто ставит надежду на будущую жизнь превыше всего. У них вообще нет выхода. Из-за того, что они не изменяют своей религии, их подвергают различным жестоким наказаниям, бесчеловечному позору и ужасным страданиям, покуда, наконец, не замучивают насмерть за их преданность Господу на небесах. Другие, пусть и решительные люди, обладая чувствительным телом и боясь пыток, скрывая свою скорбь, подчинились воле [Сёгуна] и отреклись. Поскольку дела шли так и не иначе, чудесным и непредсказуемым образом все люди объединились и восстали. Продолжай мы жить, как жили, не пытаясь отменить указанные законы, мы неизбежно претерпели бы все возможные виды наказаний; мы бы согрешили против нашего Господа в вышних, обладая слабыми и чувствительными телами, а в заботах своих коротких жизней растеряли бы и то, что обрели. Все это переполняет нас неизбывной скорбью. По этой причине мы и находимся в нынешнем состоянии. [368]
За первые месяцы движения мировоззрение не-христиан в рядах инсургентов было значительно поколеблено религиозной устремленностью их лидеров, которая представлялась им гораздо более благородной и воодушевляющей, чем материальные тяготы, и, предположительно к окончанию восстания, большинство из них было обращено в веру, преобладавшую в лагере восставших, о чем столь гордо заявлялось в надписях на знаменах.
Восстание разразилось в Симабара 17 декабря (1637 года) и, как пламя по сушняку, быстро распространилось по всему полуострову, а затем пepeкинулось через проливы на острова Амакуса. Основными силами инсургентов были бедные, безоружные крестьяне и рыбаки, — люмпен-пролетариат сельскохозяйственной Японии. Будучи в основном обращенными в католическую веру, или детьми таких обращенных, они десятилетиями подвергались гонениям, и теперь были полны решимости действовать. Целые деревни в Симабара опустели, все их обитатели — мужчины, женщины и дети — присоединились к массе восставших.
Первыми, однако, выступили не низшие слои крестьянства, но жившие в относительном благополучии старосты деревень ( сёя). Многие из них происходили из военного сословия, и ранее состояли на службе у католических даймё типа повелителя Арима или генерала Кониси, сражались под их водительством в Корее во времена гражданских войн. При новом режиме они стали мелкими помещиками или средними фермерами, однако их жизнь практически не отличалась от существования остальных крестьян, и они теперь также были приведены в ярость ежедневными лишениями и унижениями.
Думается, что эффективная организация и руководство восстанием были в руках десятка таких бывших самураев, которые, лишившись своих хозяев, перешли в класс «ронинов». [369]Типичным среди них был шестидесятилетний бывший воин по имени Асидзука Тюэмон, отец которого когда-то был правителем замка Удо — центра феодального правительства провинции Хиго, во времена бывшего даймё-христианина генерала Кониси. После смерти отца и назначения нового правителя; который выступил против христианства, Асидзука перебрался на полуостров Симабара и стал фермером. Потрясенный жестокостями и несправедливостью режима Мацукура, он в декабре 1637 года решил с другими «ронинами» возглавить бунт крестьян, и вскоре стал известен, благодаря своей храбрости в сражениях с правительственными войсками. По одной из версий, именно Асидзука первым предложил поставить Амакуса Сиро главнокомандующим всеми восставшими.
В официальных документах того времени об Амакуса Сиро отзывались презрительно, как о человеке, у которого «не было даже родословной» ( юисёмо наки), однако в действительности мы знаем, что его отец, Масуда Ёсицугу, был респектабельным самураем-христианином, ставшим фермером. Он родился на маленьком островке Ояно в Амакуса и служил у генерала Кониси. Масуда, ставший позже знаменитым предводителем восставших, известным под именем «Амакуса Дзимбэй», оставался на своем острове до 1600 года; после смены режимов он со своим младшим братом, врачом по имени Гэнсацу, перебрался в деревушку Эбэ в центре провинции Хиго. Там он был назначен старостой и там же, около 1621 года родился его сын, Амакуса Сиро. [370]Дзимбэй предстает перед нами бесстрашным проповедником, — несколько раз он выступал с христианскими проповедями в Нагасаки и Амакуса — рискованное предприятие для Кюсю XVII века; иногда он брал с собой своего не по годам развитого сына, который, таким образом, с ранних лет причастился радостям и опасностям христианства.
О детстве и отрочестве Амакуса Сиро сохранилось несколько записей, часто противоречащих друг другу. Один из наборов историй тщательно выверен, дабы подчеркнуть атрибуты чудесного. Нам рассказывают, что, безо всякого формального образования он обрел необычайные знания (читал и писал с четырех лет), а также обладал удобной способностью творить сверхъестественное. Когда Амакуса Сиро исполнилось двенадцать лет, он стал слугой какого-то китайского торговца в Нагасаки; известный физиогномист из Китая был поражен, увидев юношу в роли слуги, поскольку угадал в чертах его лица признаки будущего величия. [371]Эта, остающаяся неподтвержденной, история типична для героических фигур Дальнего Востока. Несколько более достоверны сведения о том, что Амакуса Сиро был нанят в качестве мальчика-пажа одним из вассалов повелителя Хосокава, но что, из-за особой любви к учению, он попросил уволить его со службы, дабы он смог продолжить занятия; после этого он жил с отцом в Хиго.
Несколько отличную версию изложила его мать, когда ее допрашивали власти. По словам Марты (имя, данное ей при крещении), Амакуса Сиро провел большую часть своего детства в Эбэ. В возрасте одиннадцати лет он приступил к серьезным занятиям, отказавшись от службы у своего феодального хозяина до тех пор, пока не закончил свое образование. Приблизительно с двенадцати лет он начинает часто ездить в Нагасаки. Вскоре после того, как разразилось восстание, по признаниям Марты, он вместе со своим отцом переехал в дом его шурина в Ояно (Амакуса). Он никогда не бывал в Осака и вообще где-либо в Японии, кроме Кюсю. Полностью на слова Марты не следует полагаться, поскольку очевидно, что она была осторожна, опасаясь изобличить своего сына. История же его поездок в Нагасаки представляется подлинной; возможно, в один из этих визитов он был тайно крещен и получил христианское имя Хиэронимо (Иероним). [372]
Главной загадкой, безусловно, остается — почему паренек Амакуса Сиро, не обладавший никакими профессиональными знаниям военного дела и организации, был избран инсургентами главнокомандующим? Можно предположить, что никто не ожидал столь быстрого развития восстания и того, что молодой человек скоро окажется во главе почти сорока тысяч человек. Однако, почему такой опытный экс-самурай Асидзука из всех возможных кандидатов выбрал именно его, как достойного военачальника? Обстоятельства этого выбора остаются неясными. Одна из возможностей состоит в том, что Амакуса Сиро предполагалось выставить в качестве фиктивного руководителя, тогда как реальное управление восстанием должно было находиться в руках малого числа «ронинов», включая его отца, который должен был действовать от его имени, точно так же, как сильные политические и военные фигуры в японской истории столь часто получали власть, «передававшуюся» им императором-ребенком или другим номинальным лидером. Возможно также, что руководители-«ронины» были раздроблены на фракции, каждая из которых выдвигала свою стратегию и цели, и что Амакуса Сиро был избран в качестве компромиссного кандидата именно по той причине, что он был неопытен и не принадлежал ни к одной группировке. [373]Помимо этого, он, бесспорно, обладал необычными личными качествами. Делая поправку на легендарность описаний, мы в то же время имеем основания верить, что это был одаренный молодой человек (и это подтверждается «Записями Семьи Хосокава», которые вряд ли можно заподозрить в приукрашивании характера предводителя восстания), [374]а также, вне зависимости от того, насколько верно распространенное убеждение в его выдающихся качествах, он вполне мог располагать обаянием молодости, подобно Ёсицунэ, а также таинственной привлекательностью, которую Вебер определяет, как харизматическую. [375]
Возможно, за этим выбором стояли причины и религиозного характера. Организаторы-«ронины» могли думать — и вполне справедливо — что набожные крестьяне Симабара и Амакуса скорее поднимутся на борьбу за дело, провозглашенное чистым, невинным юношей, которого можно будет представить, как Небесное Дитя ( Тэндо) или Сыном Божьим, чем пойдут за загрубевшими экс-самураями. Общие планы восстания разрабатывались, вероятно, по крайней мере за шесть месяцев до выступления, и на протяжении этого времени предводители-«ронины» сделали все возможное, чтобы создать Амакуса Сиро репутацию мессианской фигуры, посланной Богом, дабы принести свободу страждущим людям. [376]К декабрю почва была подготовлена, и его уже можно было выдвинуть, как естественного вождя, под божественным водительством которого крестьяне Сибамара и Амакуса — а позже всего Кюсю и даже всей Японии — стряхнут с себя оковы. В какой мере этот молодой японский мессия был способен принимать повседневные военные решения и отдавать приказы — никогда не станет известно. Вполне вероятно, что практическое направление восстания находилось в основном в руках старших руководителей-«ронинов», типа Дзимбэя и Асидзука. По преданию же, именно Амакуса Сиро всегда являлся руководителем и героемСимабара, тогда как прочие командиры в большинстве своем остались неизвестными.
Вскоре после того, как разразилось восстание, бдительный юноша четырнадцати лет из деревни представил местным властям информацию, которая повлекла за собой арест матери и сестер Амакуса Сиро, а также семьи его старшей сестры. Властям нетерпелось узнать все об Амакуса Сиро и выяснить — является ли он в действительности центральной фигурой скоординированного плана восстания. Пленники были соответствующим образом подвергнуты допросу. Они показали, что Амакуса Сиро практически безвыездно проживал в свое родной деревне Эбэ, что в последнее время он страдал серьезными приступами чесотки (факт из повседневной жизни, в достоверность которого вполне можно поверить) и что, хотя он и бывал на островах, — он, вопреки тому, на чем настаивали следователи, непроповедовал христианское Евангелие ни в Амакуса, ни в Нагасаки. Хотя они вероятно были подвергнуты жестоким пыткам, Кодзаэмон и другие упорно старались вывести Амакуса Сиро и его отца из-под удара. [377]
После того, как расследование было закончено, заложников принудили написать письма, в которых они умоляли отца и сына оставить лагерь повстанцев в Амакуса и вернуться к семьям. Неизвестно, получили ли Амакуса Сиро и Дзимбэй эти письма вообще, однако, если и да, то они ясно понимали, что это — ловушка (вполне можно себе представить, какое обхождение они получили бы, попадись в руки палачей повелителя Тэрадзава), так что ответа не последовало. После этого до властей дошел слух, что отец и сын объявились в Нагасаки, и в христианских кварталах города был проведен тщательный, но бесполезный розыск. Одновременно заложники, на которых, несомненно, оказывалось сильное давление, посылали письмо за письмом, умоляя Амакуса Сиро и его отца вернуться домой и отречься от христианства, спасая, таким образом, бесчисленное количество невиновных крестьян от будущих мук. Ни на одно из этих посланий ни разу не был получен ответ. К тому времени восстание шло уже полным ходом, и оба были без сомнений заняты по горло в штабе инсургентов.
Когда известие о восстании распространилось по полуострову и близлежащим островам, более или менее спонтанно произошли выступления в различных городах и деревнях. Обычно они происходили в форме нападений на помещения местных феодальных властей ( рёсю), захвата оружия и боеприпасов для сопротивления правительственным войскам. По сообщениям, из 45000 человек общего населения в Симабара к восстанию присоединилось 23000, а на островах Амакуса пропорция была еще выше (14 тысяч из 21-й); были области, практически все население которых участвовало в выступлениях. В первых столкновениях с правительственными силами Амакуса Сиро и его сподвижники практически всегда имели успех. Под их руководством, с ростом уверенности в себе вооруженные крестьяне могли уже противостоять регулярному войску самураев, уже строились планы захвата замка Симабара и других укреплений в области, что позволило бы получить надежную военную базу. Вскоре южная часть полуострова и все острова Амакуса оказались под контролем восставших.
Одной из причин этих первых успехов была неповоротливость феодальных властей. При наличии у Бакуфу огромного воинского контингента и возможности использовать войска из западных уделов, более быстрая реакция могла бы, безусловно, остановить распространявшееся восстание. Однако, силы закона и порядка упустили драгоценное время. Известия достигли Эдо к Рождеству. Хоть какие-то эффективные контрмеры были приняты в Симабара более чем через месяц, а к тому времени восстание уже набрало силу.
Огромное расстояние (для путешествий в те времена) между Эдо и западной оконечностью Кюсю лишь отчасти объясняет эту задержку. Препятствием был указ самого Бакуфу, запрещавший уделам участие в любых военных мероприятиях без соответствующих инструкций из Эдо. За два года до событий правительство сёгуната, боясь сговора в стане «внешних даймё», включило его в Указания Воинскому Сословию ( Букэ Сёхатто). Именно из-за этой неудачной меры силам соседних уделов было невозможно действовать сообща, иначе войска Хосокава и Набэсима подавили бы восстание в зародыше. В случаях крайней необходимости каждый надел должен был оборонять себя сам до тех пор, пока Сёгун не отдавал на этот счет распоряжения. В полном соответствии с этим, в декабре 1637 года феодальные армии близлежавших провинций бездействовали, отказываясь воевать с восставшими вплоть до принятия решения в Эдо. Как заметил Хосокава в письме к знакомому даймё, жившему на востоке, «даже если бы на завтра ожидалось падение замка [Симабара], нам пришлось бы стоять на месте и просто наблюдать до тех пор, пока мы не получили бы инструкций от Бакуфу. [378]»
Далее, не только правительственный сёгунат, но даже и местные даймё на Кюсю сперва были склонны приуменьшить серьезность восстания, рассматривая инсургентов как кучку крестьян, которые в ужасе разбегутся при первом же появлении самурайской армии. С этой точки зрения, отношение японских правителей весьма напоминало позицию римских властей накануне восстания под предводительством Спартака. [379]Очевидно, они не осознавали, что многие из вожаков восставших сами были профессиональными военными; они, также, не ожидали, что религиозная вера пробудит в забитых крестьянах храбрость и фанатизм и что возглавивший их «мальчик с божественной силой» вызовет в них такой энтузиазм. Когда главного советника сёгуна спросили, не слишком ли опасно откладывать решительные действия в то время, как количество инсургентов растет день ото дня, он ответил, что чем больше людей присоединится к восстанию, тем лучше, поскольку всем им предстоит быть убитыми. [380]Повелитель Мацукура как раз был в Эдо, когда туда пришло известие, что на его территории вспыхнуло восстание; хотя в этом следовало винить именно его, он переполнился праведным негодованием и заявил, что лично возглавит карательную экспедицию против взбунтовавшихся.
Объединить силы различных даймё с Кюсю и подавить восстание назначили Итакура Сигэмаса. Выбор этого престарелого генерала, чье здоровье не было крепким, а дух — неподобал для подобной работы, было еще одним доказательством того, что на данном этапе правительство недооценивало трудностей задачи. Он выехал из Эдо с отрядом кавалерии и пехоты в середине января и безо всякой спешки через целых три недели в одно время с Повелителем Мацукура. прибыл в Симабара.
Власти сёгуната серьезно обеспокоило известие о том, что восстание распространилось на острова Амакуса, а, по мере того, как борьба продолжалась, их начинали все более и более волновать его возможные последствия. Поскольку все донесения с Запада подчеркивали религиозный характер восстания, правительство поняло, что ему не только не удалось избавиться от «злого учения» на Кюсю, но и что это выступление может возмутить и другие отсталые части страны, как например северо-восток (Тохоку), где у христианства было все еще много приверженцев. Всем даймё, пребывавшим в Эдо, было приказано вернуться в свои провинции, чтобы предупредить возможные неприятности. Бакуфу также опасалось, что восставшие на Кюсю могут получать помощь от «южных варваров», то есть португальцев. Иначе как бы крестьянская рвань осмелилась противостоять мощи вооруженных самураев? Подозрение было полностью безосновательным; в действительности, единственным, кто получал помощь от европейцев в период восстания, было само правительство.
С каждой неделей восстание распространялось все шире, восставшие разбили войсками Повелителя Мацукура и Повелителя Тэрадзава. Для Амакуса Сиро и других это должно было казаться слишком большой удачей, как и было на самом деле. Первые сбои начались в январе, когда неоднократные массовые атаки восставших на замки Симабара и Томиока не привели к успеху. [381]Сообщают, что в это время Амакуса Сиро был готов вести двенадцатитысячное войско на Нагасаки, там он должен был послать парламентеров с требованием оружия и снаряжения, недостаток которых всегда был ахиллесовой пятой восставших, а, в случае отказа, — атаковать город. [382]Этому, однако, помешали известия о нападении на одну из его деревень в Амакуса, и ему пришлось идти ей на помощь. После этого Амакуса Сиро и его советники решили, что, ввиду быстро растущей силы правительственных войск и недавнего прибытия уполномоченного сёгуната генерала Итакура, им необходимо сменить стратегию. Они полностью уйдут с островов Амакуса, пока еще есть время, и объединят силы с восставшими на полуострове, где можно укрепиться в покинутом замке Хара. Новый план обороны был немедленно претворен в жизнь: Амакуса Сиро и тысячи его соратников на островах пересекли проливы и принялись укрепляться в своем новом убежище. В донесении одного из посланников Повелителя Хосокава сообщалось о массе лодочек, курсировавших в узких проливах, каждая — с распятием, укрепленным на руле.
Когда все восставшие обосновались в безопасности в замке, за исключением одной, все лодки были уничтожены, а обломками укрепили крепостной вал. Теперь возврата не было. Большинство территории Амакуса превратилось в заброшенные земли; в покинутых восставшими деревнях не осталось никого. По приказу генерала Итакура, эти деревни были сожжены до основания. Их жители, которые не смогли бежать, погибли в пламени, или были преданы смерти; среди пленных было много детей, которых Итакура приказал сжечь заживо — поступок столь же глупый, сколь и жестокий, поскольку это лишь распалило ярость и сопротивление защитников Симабара.
Старый замок Хара («Хара кодзё»), в котором Амакуса Сиро, его подчиненные и все восставшие собрались, чтобы дать решительный отпор своим угнетателям, был оставлен около двадцати лет ранее после завершения строительства замка Симабара в северной части полуострова. Хотя он и быстро разрушался, но все же оставался естественной крепостью, идеально подходящей для обороны. Замок стоял на обдуваемом ветрами плато с трех сторон окруженный открытым морем и ограждаемый крутыми скалами тридцатиметровой высоты. С четвертой стороны путь атакующим преграждала обширная заболоченная местность, отсутствие укрытий на которой делало их легкой мишенью по мере приближения. Как и большинство японских замков того времени, он имел три больших оборонительных периметра: внешний, длиной около полутора миль (1200 на 200 ярдов), средний и внутренний периметр, или главная цитадель ( хоммару), где находился Амакуса Сиро со своими старшими советниками. Огромные, блиндажеобразные траншеи были вырыты внутри каждого периметра; после начала бомбардировки укреплений в них разместилось большинство защитников. Под руководством Амакуса Сиро необходимые строительные работы были проведены столь быстро, что через десять дней заброшенная крепость стала пригодной для заселения. 27 января над бастионами взвился флаг с изображением распятия, и тысячи защитников со своими семьями устремились в то место, которому несколько месяцев спустя суждено было стать их эшафотом.
Мы никогда не узнаем, сколько именно инсургентов в действительности заселили замок Хара. Расчеты варьируются от двадцати до пятидесяти тысяч мужчин, женщин и детей. В большинстве японских источников приводится цифра тридцать семь тысяч, из которых около двенадцати тысяч человек были мужчины, способные сражаться; однако, это вполне могло быть преувеличением, служившим оправданием тому, с каким трудом Бакуфу смогло подавить восстание. [383]Среди обитателей замка было около двухсот бывших самураев, ставших военными экспертами и предводителями крестьян. Вероятно, некоторые из них сражались на стороне проигравших в прежних битвах против Токугава при Сэкигахара (1600) и Осака (1615), а теперь воспользовались случаем вновь сразиться с ненавистным Бакуфу. Бразды стратегического управления обороной замка были полностью в руках Амакуса Сиро и группы из пяти-шести старших по возрасту «ронинов» -христиан. [384]
Структура командования в замке Хара основывалась, как ни странно, на принятой в регулярных войсках, собравшихся у стен. Она включала Главнокомандующего (Амакуса Сиро), начальника штаба ( дзитайсё), командующего артиллерией и командующего инженерным подразделением, полевых командиров, капитанов ( хатагасира) и многочисленных помощников в лагере ( цукаибан). [385]Несмотря на впечатляющие титулы, оборонявшиеся были плохо экипированы и вооружены в основном серпами, косами и пиками ручного изготовления, а также тем оружием, которое им удалось захватить за недели, предшествовавшие занятию замка Хара. [386]Среди них было несколько сотен стрелков из ружей с фитильными замками, которым и обязано большинство успехов в первые месяцы восстания. Хотя и оружие, и пули изготавливались внутри замка, с самого начала нехватка снаряжения была весьма ощутимой, а, по мере развития событий, стала просто отчаянной. Поскольку они не могли позволить себе использовать впустую ни одной пули, артиллеристы достигли замечательной аккуратности в стрельбе из своих мушкетов с фитильными замками, и, до тех пор, пока у них были заряды, сеяли смятение в рядах наступающих самураев, настроенных в основном на единоборства на мечах. Экономя боеприпасы, инсургенты собирали груды крупных камней, которые затем метали в противника из специальных катапульт. Рассказывали, что однажды команда более чем из ста человек спустилась на берег по крутым скалам для сбора камней; с правительственных кораблей по ним был открыт огонь, однако всем им удалось забраться обратно не получив ни царапины.
Была схвачена дочь старосты деревни и, поскольку она оказалась молодой и красивой ( moca donzella, e fermosa), ее выставили обнаженной и ставили клейма по всему телу раскаленными прутьями. Ее отец, предполагая, что дочь просто будет заложницей до тех пор, пока он не выплатит долг, согласился расстаться с ней, однако, услыхав, какому варварскому обращению она подверглась, он обезумел от горя и, призвав своих друзей, напал на местного исправника и убил его. [367]
Как считает Паже, именно этот инцидент привел к общему восстанию. Было бы ошибочным, однако, выделять какой бы то ни было отдельный случай, как решающий. Восстание в Симабара явилось результатом сочетания экономических и религиозных причин. В самом его начале экономические факторы были, возможно, более действенными; однако, как только движение набрало силу, и угнетенные крестьяне объединились вокруг лидеров и лозунгов главным образом христианского толка, восстание стало все более приобретать религиозный характер. Хотя экономические страдания крестьянства и были важнейшей причиной, Амакуса Сиро и другие настаивали на том, что их цели являются исключительно религиозными. Предводители Восстания в Симабара желали воодушевить своих сподвижников, сосредоточивая внимание на идеологических моментах более, нежели на моментах материального характера. В послании, адресованном властям несколько месяцев спустя после начала движения, они заявляли:
Дело просто в том, что христианство не признается отдельной школой…Сёгун издал много запрещающих указов, приведших нас в глубокое уныние. Среди нас есть такие, кто ставит надежду на будущую жизнь превыше всего. У них вообще нет выхода. Из-за того, что они не изменяют своей религии, их подвергают различным жестоким наказаниям, бесчеловечному позору и ужасным страданиям, покуда, наконец, не замучивают насмерть за их преданность Господу на небесах. Другие, пусть и решительные люди, обладая чувствительным телом и боясь пыток, скрывая свою скорбь, подчинились воле [Сёгуна] и отреклись. Поскольку дела шли так и не иначе, чудесным и непредсказуемым образом все люди объединились и восстали. Продолжай мы жить, как жили, не пытаясь отменить указанные законы, мы неизбежно претерпели бы все возможные виды наказаний; мы бы согрешили против нашего Господа в вышних, обладая слабыми и чувствительными телами, а в заботах своих коротких жизней растеряли бы и то, что обрели. Все это переполняет нас неизбывной скорбью. По этой причине мы и находимся в нынешнем состоянии. [368]
За первые месяцы движения мировоззрение не-христиан в рядах инсургентов было значительно поколеблено религиозной устремленностью их лидеров, которая представлялась им гораздо более благородной и воодушевляющей, чем материальные тяготы, и, предположительно к окончанию восстания, большинство из них было обращено в веру, преобладавшую в лагере восставших, о чем столь гордо заявлялось в надписях на знаменах.
Восстание разразилось в Симабара 17 декабря (1637 года) и, как пламя по сушняку, быстро распространилось по всему полуострову, а затем пepeкинулось через проливы на острова Амакуса. Основными силами инсургентов были бедные, безоружные крестьяне и рыбаки, — люмпен-пролетариат сельскохозяйственной Японии. Будучи в основном обращенными в католическую веру, или детьми таких обращенных, они десятилетиями подвергались гонениям, и теперь были полны решимости действовать. Целые деревни в Симабара опустели, все их обитатели — мужчины, женщины и дети — присоединились к массе восставших.
Первыми, однако, выступили не низшие слои крестьянства, но жившие в относительном благополучии старосты деревень ( сёя). Многие из них происходили из военного сословия, и ранее состояли на службе у католических даймё типа повелителя Арима или генерала Кониси, сражались под их водительством в Корее во времена гражданских войн. При новом режиме они стали мелкими помещиками или средними фермерами, однако их жизнь практически не отличалась от существования остальных крестьян, и они теперь также были приведены в ярость ежедневными лишениями и унижениями.
Думается, что эффективная организация и руководство восстанием были в руках десятка таких бывших самураев, которые, лишившись своих хозяев, перешли в класс «ронинов». [369]Типичным среди них был шестидесятилетний бывший воин по имени Асидзука Тюэмон, отец которого когда-то был правителем замка Удо — центра феодального правительства провинции Хиго, во времена бывшего даймё-христианина генерала Кониси. После смерти отца и назначения нового правителя; который выступил против христианства, Асидзука перебрался на полуостров Симабара и стал фермером. Потрясенный жестокостями и несправедливостью режима Мацукура, он в декабре 1637 года решил с другими «ронинами» возглавить бунт крестьян, и вскоре стал известен, благодаря своей храбрости в сражениях с правительственными войсками. По одной из версий, именно Асидзука первым предложил поставить Амакуса Сиро главнокомандующим всеми восставшими.
В официальных документах того времени об Амакуса Сиро отзывались презрительно, как о человеке, у которого «не было даже родословной» ( юисёмо наки), однако в действительности мы знаем, что его отец, Масуда Ёсицугу, был респектабельным самураем-христианином, ставшим фермером. Он родился на маленьком островке Ояно в Амакуса и служил у генерала Кониси. Масуда, ставший позже знаменитым предводителем восставших, известным под именем «Амакуса Дзимбэй», оставался на своем острове до 1600 года; после смены режимов он со своим младшим братом, врачом по имени Гэнсацу, перебрался в деревушку Эбэ в центре провинции Хиго. Там он был назначен старостой и там же, около 1621 года родился его сын, Амакуса Сиро. [370]Дзимбэй предстает перед нами бесстрашным проповедником, — несколько раз он выступал с христианскими проповедями в Нагасаки и Амакуса — рискованное предприятие для Кюсю XVII века; иногда он брал с собой своего не по годам развитого сына, который, таким образом, с ранних лет причастился радостям и опасностям христианства.
О детстве и отрочестве Амакуса Сиро сохранилось несколько записей, часто противоречащих друг другу. Один из наборов историй тщательно выверен, дабы подчеркнуть атрибуты чудесного. Нам рассказывают, что, безо всякого формального образования он обрел необычайные знания (читал и писал с четырех лет), а также обладал удобной способностью творить сверхъестественное. Когда Амакуса Сиро исполнилось двенадцать лет, он стал слугой какого-то китайского торговца в Нагасаки; известный физиогномист из Китая был поражен, увидев юношу в роли слуги, поскольку угадал в чертах его лица признаки будущего величия. [371]Эта, остающаяся неподтвержденной, история типична для героических фигур Дальнего Востока. Несколько более достоверны сведения о том, что Амакуса Сиро был нанят в качестве мальчика-пажа одним из вассалов повелителя Хосокава, но что, из-за особой любви к учению, он попросил уволить его со службы, дабы он смог продолжить занятия; после этого он жил с отцом в Хиго.
Несколько отличную версию изложила его мать, когда ее допрашивали власти. По словам Марты (имя, данное ей при крещении), Амакуса Сиро провел большую часть своего детства в Эбэ. В возрасте одиннадцати лет он приступил к серьезным занятиям, отказавшись от службы у своего феодального хозяина до тех пор, пока не закончил свое образование. Приблизительно с двенадцати лет он начинает часто ездить в Нагасаки. Вскоре после того, как разразилось восстание, по признаниям Марты, он вместе со своим отцом переехал в дом его шурина в Ояно (Амакуса). Он никогда не бывал в Осака и вообще где-либо в Японии, кроме Кюсю. Полностью на слова Марты не следует полагаться, поскольку очевидно, что она была осторожна, опасаясь изобличить своего сына. История же его поездок в Нагасаки представляется подлинной; возможно, в один из этих визитов он был тайно крещен и получил христианское имя Хиэронимо (Иероним). [372]
Главной загадкой, безусловно, остается — почему паренек Амакуса Сиро, не обладавший никакими профессиональными знаниям военного дела и организации, был избран инсургентами главнокомандующим? Можно предположить, что никто не ожидал столь быстрого развития восстания и того, что молодой человек скоро окажется во главе почти сорока тысяч человек. Однако, почему такой опытный экс-самурай Асидзука из всех возможных кандидатов выбрал именно его, как достойного военачальника? Обстоятельства этого выбора остаются неясными. Одна из возможностей состоит в том, что Амакуса Сиро предполагалось выставить в качестве фиктивного руководителя, тогда как реальное управление восстанием должно было находиться в руках малого числа «ронинов», включая его отца, который должен был действовать от его имени, точно так же, как сильные политические и военные фигуры в японской истории столь часто получали власть, «передававшуюся» им императором-ребенком или другим номинальным лидером. Возможно также, что руководители-«ронины» были раздроблены на фракции, каждая из которых выдвигала свою стратегию и цели, и что Амакуса Сиро был избран в качестве компромиссного кандидата именно по той причине, что он был неопытен и не принадлежал ни к одной группировке. [373]Помимо этого, он, бесспорно, обладал необычными личными качествами. Делая поправку на легендарность описаний, мы в то же время имеем основания верить, что это был одаренный молодой человек (и это подтверждается «Записями Семьи Хосокава», которые вряд ли можно заподозрить в приукрашивании характера предводителя восстания), [374]а также, вне зависимости от того, насколько верно распространенное убеждение в его выдающихся качествах, он вполне мог располагать обаянием молодости, подобно Ёсицунэ, а также таинственной привлекательностью, которую Вебер определяет, как харизматическую. [375]
Возможно, за этим выбором стояли причины и религиозного характера. Организаторы-«ронины» могли думать — и вполне справедливо — что набожные крестьяне Симабара и Амакуса скорее поднимутся на борьбу за дело, провозглашенное чистым, невинным юношей, которого можно будет представить, как Небесное Дитя ( Тэндо) или Сыном Божьим, чем пойдут за загрубевшими экс-самураями. Общие планы восстания разрабатывались, вероятно, по крайней мере за шесть месяцев до выступления, и на протяжении этого времени предводители-«ронины» сделали все возможное, чтобы создать Амакуса Сиро репутацию мессианской фигуры, посланной Богом, дабы принести свободу страждущим людям. [376]К декабрю почва была подготовлена, и его уже можно было выдвинуть, как естественного вождя, под божественным водительством которого крестьяне Сибамара и Амакуса — а позже всего Кюсю и даже всей Японии — стряхнут с себя оковы. В какой мере этот молодой японский мессия был способен принимать повседневные военные решения и отдавать приказы — никогда не станет известно. Вполне вероятно, что практическое направление восстания находилось в основном в руках старших руководителей-«ронинов», типа Дзимбэя и Асидзука. По преданию же, именно Амакуса Сиро всегда являлся руководителем и героемСимабара, тогда как прочие командиры в большинстве своем остались неизвестными.
Вскоре после того, как разразилось восстание, бдительный юноша четырнадцати лет из деревни представил местным властям информацию, которая повлекла за собой арест матери и сестер Амакуса Сиро, а также семьи его старшей сестры. Властям нетерпелось узнать все об Амакуса Сиро и выяснить — является ли он в действительности центральной фигурой скоординированного плана восстания. Пленники были соответствующим образом подвергнуты допросу. Они показали, что Амакуса Сиро практически безвыездно проживал в свое родной деревне Эбэ, что в последнее время он страдал серьезными приступами чесотки (факт из повседневной жизни, в достоверность которого вполне можно поверить) и что, хотя он и бывал на островах, — он, вопреки тому, на чем настаивали следователи, непроповедовал христианское Евангелие ни в Амакуса, ни в Нагасаки. Хотя они вероятно были подвергнуты жестоким пыткам, Кодзаэмон и другие упорно старались вывести Амакуса Сиро и его отца из-под удара. [377]
После того, как расследование было закончено, заложников принудили написать письма, в которых они умоляли отца и сына оставить лагерь повстанцев в Амакуса и вернуться к семьям. Неизвестно, получили ли Амакуса Сиро и Дзимбэй эти письма вообще, однако, если и да, то они ясно понимали, что это — ловушка (вполне можно себе представить, какое обхождение они получили бы, попадись в руки палачей повелителя Тэрадзава), так что ответа не последовало. После этого до властей дошел слух, что отец и сын объявились в Нагасаки, и в христианских кварталах города был проведен тщательный, но бесполезный розыск. Одновременно заложники, на которых, несомненно, оказывалось сильное давление, посылали письмо за письмом, умоляя Амакуса Сиро и его отца вернуться домой и отречься от христианства, спасая, таким образом, бесчисленное количество невиновных крестьян от будущих мук. Ни на одно из этих посланий ни разу не был получен ответ. К тому времени восстание шло уже полным ходом, и оба были без сомнений заняты по горло в штабе инсургентов.
Когда известие о восстании распространилось по полуострову и близлежащим островам, более или менее спонтанно произошли выступления в различных городах и деревнях. Обычно они происходили в форме нападений на помещения местных феодальных властей ( рёсю), захвата оружия и боеприпасов для сопротивления правительственным войскам. По сообщениям, из 45000 человек общего населения в Симабара к восстанию присоединилось 23000, а на островах Амакуса пропорция была еще выше (14 тысяч из 21-й); были области, практически все население которых участвовало в выступлениях. В первых столкновениях с правительственными силами Амакуса Сиро и его сподвижники практически всегда имели успех. Под их руководством, с ростом уверенности в себе вооруженные крестьяне могли уже противостоять регулярному войску самураев, уже строились планы захвата замка Симабара и других укреплений в области, что позволило бы получить надежную военную базу. Вскоре южная часть полуострова и все острова Амакуса оказались под контролем восставших.
Одной из причин этих первых успехов была неповоротливость феодальных властей. При наличии у Бакуфу огромного воинского контингента и возможности использовать войска из западных уделов, более быстрая реакция могла бы, безусловно, остановить распространявшееся восстание. Однако, силы закона и порядка упустили драгоценное время. Известия достигли Эдо к Рождеству. Хоть какие-то эффективные контрмеры были приняты в Симабара более чем через месяц, а к тому времени восстание уже набрало силу.
Огромное расстояние (для путешествий в те времена) между Эдо и западной оконечностью Кюсю лишь отчасти объясняет эту задержку. Препятствием был указ самого Бакуфу, запрещавший уделам участие в любых военных мероприятиях без соответствующих инструкций из Эдо. За два года до событий правительство сёгуната, боясь сговора в стане «внешних даймё», включило его в Указания Воинскому Сословию ( Букэ Сёхатто). Именно из-за этой неудачной меры силам соседних уделов было невозможно действовать сообща, иначе войска Хосокава и Набэсима подавили бы восстание в зародыше. В случаях крайней необходимости каждый надел должен был оборонять себя сам до тех пор, пока Сёгун не отдавал на этот счет распоряжения. В полном соответствии с этим, в декабре 1637 года феодальные армии близлежавших провинций бездействовали, отказываясь воевать с восставшими вплоть до принятия решения в Эдо. Как заметил Хосокава в письме к знакомому даймё, жившему на востоке, «даже если бы на завтра ожидалось падение замка [Симабара], нам пришлось бы стоять на месте и просто наблюдать до тех пор, пока мы не получили бы инструкций от Бакуфу. [378]»
Далее, не только правительственный сёгунат, но даже и местные даймё на Кюсю сперва были склонны приуменьшить серьезность восстания, рассматривая инсургентов как кучку крестьян, которые в ужасе разбегутся при первом же появлении самурайской армии. С этой точки зрения, отношение японских правителей весьма напоминало позицию римских властей накануне восстания под предводительством Спартака. [379]Очевидно, они не осознавали, что многие из вожаков восставших сами были профессиональными военными; они, также, не ожидали, что религиозная вера пробудит в забитых крестьянах храбрость и фанатизм и что возглавивший их «мальчик с божественной силой» вызовет в них такой энтузиазм. Когда главного советника сёгуна спросили, не слишком ли опасно откладывать решительные действия в то время, как количество инсургентов растет день ото дня, он ответил, что чем больше людей присоединится к восстанию, тем лучше, поскольку всем им предстоит быть убитыми. [380]Повелитель Мацукура как раз был в Эдо, когда туда пришло известие, что на его территории вспыхнуло восстание; хотя в этом следовало винить именно его, он переполнился праведным негодованием и заявил, что лично возглавит карательную экспедицию против взбунтовавшихся.
Объединить силы различных даймё с Кюсю и подавить восстание назначили Итакура Сигэмаса. Выбор этого престарелого генерала, чье здоровье не было крепким, а дух — неподобал для подобной работы, было еще одним доказательством того, что на данном этапе правительство недооценивало трудностей задачи. Он выехал из Эдо с отрядом кавалерии и пехоты в середине января и безо всякой спешки через целых три недели в одно время с Повелителем Мацукура. прибыл в Симабара.
Власти сёгуната серьезно обеспокоило известие о том, что восстание распространилось на острова Амакуса, а, по мере того, как борьба продолжалась, их начинали все более и более волновать его возможные последствия. Поскольку все донесения с Запада подчеркивали религиозный характер восстания, правительство поняло, что ему не только не удалось избавиться от «злого учения» на Кюсю, но и что это выступление может возмутить и другие отсталые части страны, как например северо-восток (Тохоку), где у христианства было все еще много приверженцев. Всем даймё, пребывавшим в Эдо, было приказано вернуться в свои провинции, чтобы предупредить возможные неприятности. Бакуфу также опасалось, что восставшие на Кюсю могут получать помощь от «южных варваров», то есть португальцев. Иначе как бы крестьянская рвань осмелилась противостоять мощи вооруженных самураев? Подозрение было полностью безосновательным; в действительности, единственным, кто получал помощь от европейцев в период восстания, было само правительство.
С каждой неделей восстание распространялось все шире, восставшие разбили войсками Повелителя Мацукура и Повелителя Тэрадзава. Для Амакуса Сиро и других это должно было казаться слишком большой удачей, как и было на самом деле. Первые сбои начались в январе, когда неоднократные массовые атаки восставших на замки Симабара и Томиока не привели к успеху. [381]Сообщают, что в это время Амакуса Сиро был готов вести двенадцатитысячное войско на Нагасаки, там он должен был послать парламентеров с требованием оружия и снаряжения, недостаток которых всегда был ахиллесовой пятой восставших, а, в случае отказа, — атаковать город. [382]Этому, однако, помешали известия о нападении на одну из его деревень в Амакуса, и ему пришлось идти ей на помощь. После этого Амакуса Сиро и его советники решили, что, ввиду быстро растущей силы правительственных войск и недавнего прибытия уполномоченного сёгуната генерала Итакура, им необходимо сменить стратегию. Они полностью уйдут с островов Амакуса, пока еще есть время, и объединят силы с восставшими на полуострове, где можно укрепиться в покинутом замке Хара. Новый план обороны был немедленно претворен в жизнь: Амакуса Сиро и тысячи его соратников на островах пересекли проливы и принялись укрепляться в своем новом убежище. В донесении одного из посланников Повелителя Хосокава сообщалось о массе лодочек, курсировавших в узких проливах, каждая — с распятием, укрепленным на руле.
Когда все восставшие обосновались в безопасности в замке, за исключением одной, все лодки были уничтожены, а обломками укрепили крепостной вал. Теперь возврата не было. Большинство территории Амакуса превратилось в заброшенные земли; в покинутых восставшими деревнях не осталось никого. По приказу генерала Итакура, эти деревни были сожжены до основания. Их жители, которые не смогли бежать, погибли в пламени, или были преданы смерти; среди пленных было много детей, которых Итакура приказал сжечь заживо — поступок столь же глупый, сколь и жестокий, поскольку это лишь распалило ярость и сопротивление защитников Симабара.
Старый замок Хара («Хара кодзё»), в котором Амакуса Сиро, его подчиненные и все восставшие собрались, чтобы дать решительный отпор своим угнетателям, был оставлен около двадцати лет ранее после завершения строительства замка Симабара в северной части полуострова. Хотя он и быстро разрушался, но все же оставался естественной крепостью, идеально подходящей для обороны. Замок стоял на обдуваемом ветрами плато с трех сторон окруженный открытым морем и ограждаемый крутыми скалами тридцатиметровой высоты. С четвертой стороны путь атакующим преграждала обширная заболоченная местность, отсутствие укрытий на которой делало их легкой мишенью по мере приближения. Как и большинство японских замков того времени, он имел три больших оборонительных периметра: внешний, длиной около полутора миль (1200 на 200 ярдов), средний и внутренний периметр, или главная цитадель ( хоммару), где находился Амакуса Сиро со своими старшими советниками. Огромные, блиндажеобразные траншеи были вырыты внутри каждого периметра; после начала бомбардировки укреплений в них разместилось большинство защитников. Под руководством Амакуса Сиро необходимые строительные работы были проведены столь быстро, что через десять дней заброшенная крепость стала пригодной для заселения. 27 января над бастионами взвился флаг с изображением распятия, и тысячи защитников со своими семьями устремились в то место, которому несколько месяцев спустя суждено было стать их эшафотом.
Мы никогда не узнаем, сколько именно инсургентов в действительности заселили замок Хара. Расчеты варьируются от двадцати до пятидесяти тысяч мужчин, женщин и детей. В большинстве японских источников приводится цифра тридцать семь тысяч, из которых около двенадцати тысяч человек были мужчины, способные сражаться; однако, это вполне могло быть преувеличением, служившим оправданием тому, с каким трудом Бакуфу смогло подавить восстание. [383]Среди обитателей замка было около двухсот бывших самураев, ставших военными экспертами и предводителями крестьян. Вероятно, некоторые из них сражались на стороне проигравших в прежних битвах против Токугава при Сэкигахара (1600) и Осака (1615), а теперь воспользовались случаем вновь сразиться с ненавистным Бакуфу. Бразды стратегического управления обороной замка были полностью в руках Амакуса Сиро и группы из пяти-шести старших по возрасту «ронинов» -христиан. [384]
Структура командования в замке Хара основывалась, как ни странно, на принятой в регулярных войсках, собравшихся у стен. Она включала Главнокомандующего (Амакуса Сиро), начальника штаба ( дзитайсё), командующего артиллерией и командующего инженерным подразделением, полевых командиров, капитанов ( хатагасира) и многочисленных помощников в лагере ( цукаибан). [385]Несмотря на впечатляющие титулы, оборонявшиеся были плохо экипированы и вооружены в основном серпами, косами и пиками ручного изготовления, а также тем оружием, которое им удалось захватить за недели, предшествовавшие занятию замка Хара. [386]Среди них было несколько сотен стрелков из ружей с фитильными замками, которым и обязано большинство успехов в первые месяцы восстания. Хотя и оружие, и пули изготавливались внутри замка, с самого начала нехватка снаряжения была весьма ощутимой, а, по мере развития событий, стала просто отчаянной. Поскольку они не могли позволить себе использовать впустую ни одной пули, артиллеристы достигли замечательной аккуратности в стрельбе из своих мушкетов с фитильными замками, и, до тех пор, пока у них были заряды, сеяли смятение в рядах наступающих самураев, настроенных в основном на единоборства на мечах. Экономя боеприпасы, инсургенты собирали груды крупных камней, которые затем метали в противника из специальных катапульт. Рассказывали, что однажды команда более чем из ста человек спустилась на берег по крутым скалам для сбора камней; с правительственных кораблей по ним был открыт огонь, однако всем им удалось забраться обратно не получив ни царапины.