Страница:
симодзимо) это поистине была смерть, достойная похвалы. Слова не смогут выразить [моего восхищения]».
[411]
Избиение началось 15 апреля. К этому времени глубокие траншеи в замке были заполнены телами восставших; зачастую, как говорится в описании Корреа, раненных также бросали в траншеи, и они безуспешно пытались оттуда выбраться. Однако, еще оставались в живых тысячи, и правительственные войска приступили к их уничтожению. Для того, чтобы выказать усердие и заслужить награды, они отрубали головы мужчин, а у женщин отрезали носы и сносили эти мрачные трофеи на сборные пункты, где специально назначенные «счетчики голов» подсчитывали общее количество. Один алчный самурай из отряда Набэсима так жаждал произвести впечатление на свое начальство, что купил у другого солдата несколько носов и представил их в качестве собственных трофеев. [412]Уловка, однако, стала известной, и ему приказали взрезать себе живот, — так внезапно окончилась его жизнь.
Самый же главный приз, разумеется, был назначен за голову Амакуса Сиро, и клану, который завладеет ей, должна была выпасть особая слава. Поскольку молодого предводителя никто не знал в лицо, и ходили слухи, что каким-то образом ему удалось ускользнуть, принести его голову было нелегкой задачей. После окончания кампании неоднократно происходили неподобающие перебранки (между отрядами Хосокава и Курода) по поводу того, на чью же долю в действительности выпала эта удача. Среди многочисленных противоречивых отчетов самый детальный (однако, не обязательно наиболее верный) принадлежал клану Хосокава. [413]Воин отряда Хосокава по имени Сасаэмон бродил по горящим развалинам внутренней цитадели. У него уже было две отрезанные головы, и он надеялся добавить к своей коллекции третью. Заглянув в одну горящую хижину, он увидел юношу приятной наружности, очевидно раненного, лежавшего на полу, застеленном шелковыми одеждами. Услышав приближающиеся шаги, юноша стал приподниматься, однако Сасаэмон зарубил его и отрезал голову. [414]Когда он выбежал из хижины со своим новым трофеем, бревенчатые стены, охваченные пламенем, обрушились. По пути к большой траншее, в которой собирались головы захваченные силами Хосокава, он проходил мимо самого повелителя Хосокава, сидевшего на помосте и смотревшего на пожар. Заметив одну из голов в руках Сасаэмона, повелитель Хосокава с характерной для него проницательностью заметил, что она, вероятно, принадлежала «генералу восставших, Сиро», и с ней «стоит обращаться бережней» ( соряку субэкарадзу). Соответственно, голова была тщательно вымыта и причесана перед тем, как представить ее на место осмотра, где ее поставили рядом с несколькими другими, которые тоже, как подозревали, могли принадлежать предводителю восставших. Привели мать Амакуса Сиро и приказали ей указать голову своего сына. [415]Та гордо отвечала, что, по всей вероятности он не мог быть убит, поскольку был послан Небом и теперь либо возвратился туда, либо бежал куда-нибудь, к примеру в Лузон на Филиппины. Ей показывали одну за другой головы молодых людей, но она отрицательно качала головой до тех пор, пока не увидела ту, что недавно добыл Сасаэмон. Ее уверенность была сломлена, она сказала: «Неужели он мог стать таким худым?», прижала ее к себе и заплакала. Инспектирующие без слов поняли, что нашли то, что искали. [416]
Сцены осмотра голов ( куби-дзиккэн), соединение ужаса и пикантности, обладали большой притягательностью для японских писателей феодальной эпохи; они встречаются в историях многих проигравших героев, включая Ёсицунэ и Масасигэ. Настоящий очерк об Амакуса Сиро добавляет сей традиционной теме христианские обертоны изображая матерь героя в роли японской mater dolorosa— в ужасной версии piet?.
Хотя замок Хара и пал быстрее, чем кто-либо мог предположить, потери атакующих были весьма значительны. Заключительный приступ стоил им пятнадцати тысяч человек, в том числе более трех тысяч убитыми. Подсчеты общего количества потерь за всю кампанию сильно отличаются друг от друга. Паже считает, что около семидесяти тысяч из правительственных войск пали жертвами болезней за время осады, либо были убиты или ранены в бою. Поскольку за всю кампанию было только два крупных сражения, это число является, вероятно, сильным преувеличением, однако даже самые скромные оценки потерь правительственных войск подтверждают отчаянность сопротивления. Из своей темницы Корреа мог наблюдать, как несли на носилках огромное число раненных самураев; он также видел перегонявшиеся табуны лошадей, хозяева которых были убиты при Симабара, — их вели через Омура слуги с побритыми в знак скорби головами. [417]
Сами же восставшие были уничтожены полностью. Тех немногих, которым удалось бежать из замка Хара, выслеживали и обезглавливали. Бойня 15-го апреля была одной из самых грандиозных в кровавой истории Японии. Все речки и овраги поблизости были завалены обезглавленными телами; широкие траншеи были доверху заполнены отрубленными головами, головы густо усеяли окрестные поля. В траншее Хосокава насчитали 3632 головы; передают, что действительное их число было гораздо большим, поскольку многие брали головы с собой (предположительно — в качестве сувениров), немало их исчезло в пожарах. В другом официальном источнике утверждается, что 10869 голов было отрублено и насажено на деревянные пики, воткнутые в землю вокруг замка и на всем пути до побережья. [418]Еще 3300 голов погрузили на три корабля и отвезены в Нагасаки для общего захоронения. Эти цифры подозрительно точны, однако нет никаких доказательств того, что они преувеличены.
Единственным, кто, как известно, остался в живых в этом кошмаре, был Ямада Эмонсаку, художник и христианский ренегат, с самого начала бывший одним из приближенных Амакуса Сиро, а также «военным художником» замка Хара. [419]Его роль в этой истории та же, что и у Иуды Искариота, предавшего своего молодого хозяина врагам и получившего за это тридцать сребреников. Вскоре после того, как началась осада, Ямада ясно осознал, что ситуация безнадежна. Решив тайно снестись с нападавшими, он послал в лагерь противника стрелу со следующим посланием:
Ямада Эмонсаку обращается к вам с истинным почтением и уважением. Я решил получить ваше прощение и восстановить спокойствие в империи, предав в ваши руки [Амакуса Сиро] и его последователей для наказания. Мы знаем, что в древние времена знаменитые правители управляли милостиво, соизмеряя свои награды с достоинствами их получавших, а наказания — со степенью вины неправого. Когда они отступали от этого — по какой бы то ни было причине — они уже не могли держать свои страны под контролем. Так было с наследными правителями; тем более это должно случиться с крестьянами, восставшими против правительства. Как могут они бежать суда Небес? Я глубоко осознал эти истины и разделяю их с восьмьюстами людьми, находящимися у меня в подчинении.
Эти люди с самого начала не были истинными христианами, однако, когда заговор вылился в восстание, они оказались в меньшинстве и были вынуждены его поддерживать. Все эти восемьсот человек искренне уважают [самурайское] сословие. Потому, поспешите атаковать замок; мы же, получив ваш ответ, сделаем вид, что сопротивляемся вам, но на самом деле подожжем постройки в замке и перейдем в ваш лагерь. Один я побегу в дом [к Амакуса Сиро] и буду говорить, что все потеряно; затем, убедив его сесть со мной в маленькую лодку, возьму его живым, привезу к вам и этим докажу искренность своих намерений. Для этого я уже приготовил несколько лодок; план же обдумывал с того самого момента, как впервые вошел в замок. Прошу вашего немедленного одобрения, — тогда я повергну зло, верну спокойствие империи и, хочется верить, спасу и свою жизнь. Я полон нетерпения получить ваши приказания. Так обращается к вам Ямада Эмонсаку с истинным почтением. 20 дня 1 месяца [5-го марта]. Командующим армии [сёгуната]. [420]
Это был рискованный план, и немудрено, что он провалился. Одно из «воздушных писем», посланных Ямада в замок, было перехвачено, и восставшие таким образом узнали о его предательстве. Ямада был схвачен и приговорен к смерти. В то время, как он ожидал казни, начался штурм замка, и его освободили. Позже повелитель Мацудайра взял Ямада в Эдо, где он стал жить в качестве его слуги. Хотя ему не удалось доставить Амакуса Сиро противнику, он оправдал свое спасение, представив официальным лицам Бакуфу единственное детальное описание восстания со стороны инсургентов. [421]
Перед возвращением в Эдо, командующий сделал последние распоряжения. Голова Амакуса Сиро была отослана в Нагасаки, где ее выставили на публичное обозрение вместе с головами его старшей сестры и Кодзаэмона. Его мать и маленькая сестра были казнены, а оставшиеся родственники отосланы в деревню у Симабара, где и преданы смерти. [422]Наконец, старый замок Хара, видевший столько отваги и страданий, сравняли с землей, дабы никогда он не смог больше стать местом смуты или паломничества смутьянов в будущем.
Восстание окончилось полнейшим провалом. Были не только казнены десятки тысяч его участников (за исключением предателя Ямада), но условия жизни крестьян стали гораздо хуже, чем были. Точно так же, как бесполезное сопротивление Ёсицунэ сыграло прямо на руку его брату, так и Великое Христианское Восстание 1637-38 годов оказалось чрезвычайно удобным для правительства с самых разных точек зрения. Поистине, это было единственным его историческим результатом. Прежде всего, почти все христиане из бывших самураев и все основные силы оппозиции запада Кюсю были удачно собраны в замке Хара и уничтожены одним ударом — мечта любого репрессивного режима. Более того, потенциальные бунтовщики на остальной территории Японии получили грозное предупреждение. Для правительства сёгуната в Эдо и для местных властей на западе восстание было последним серьезным вызовом более чем на два столетия; его подавление привело к эпохе закона и порядка в чрезвычайно эффективной форме централизированного феодализма. Лишь изредка долгое и спокойное существование Токугава нарушали заговоры и волнения, которые должным образом подавлялись превосходящими военными силами.
Для управления в Симабара и Асакуса были назначены новые местные и областные начальники, и некоторые из самых страшных методов администрирования были упразднены. Однако, восстание принесло мало реальных улучшений в судьбе крестьянства, [423]которое продолжало тяжко трудиться и отдавать большую часть произведенного в качестве налогов. При этом, оно имело своим результатом еще большее ужесточение религиозных преследований, особенно на западе Кюсю. Все подозреваемые верующие были умерщвлены, а отступников заставили подтвердить свое отречение, повторив ритуал попрания священных образов. По приказу Бакуфу области, где была проведена децимация, — Симабара и Амакуса — были заселены путем принудительной миграции из различных районов страны, где христианство не прижилось. [424]Особые меры были приняты, чтобы стимулировать буддизм. Бакуфу, теперь взявшее в свои руки прямой контроль над островами Амакуса, поощряло строительство новых храмов и синтоистских святилищ, внедряло обучение, внушавшее неприятие подрывной веры, принесшей им столько беспокойств и расходов. [425]
Поражение восстания Амакуса Сиро ознаменовало конец открытой приверженности христианской вере в Японии. Бакуфу, ставшее чрезвычайно подозрительным после восстания, проводило теперь антихристианские указы еще более последовательно, чем ранее, и результаты были поразительными. [426]Самая крупная волна арестов прокатилась приблизительно двадцать лет спустя в городке неподалеку от Нагасаки. Гость-крестьянин в разговоре сказал об одном мальчике-христианине, наделенном сверхъестественными силами, большими, чем даже у Амакуса Сиро. Власти, не теряя времени, схватили около шестисот обитателей деревень, из которых 411 были казнены, семьдесят семь умерли в заключении, а девяносто девять отпущены после того, как совершили ритуал отречения. [427]Время христианского сопротивления давно прошло.
Другим незапланированным, но еще более важным результатом восстания, стало усиление антииноземной политики сёгуната. Христианское восстание сделало отношение правительства к иностранцам еще более неприязненным и стимулировало распространение ксенофобии среди многих членов правящего самурайского сословия. Консервативные элементы в правительстве сочли это идеальным предлогом для усиления сакоку, —политики замкнутости от внешнего мира, принявшей теперь самые крайние формы. В 1639 году новый указ Бакуфу нанес смертельный удар торговле с Португалией, имевшей уже вековую историю. На протяжении последовавших двухсот лет, единственными западными торговцами с Японией были голландцы, которые своим бесславным поведением при Симабара доказали, что не собираются поддерживать местных христиан. Указ проводился в жизнь с драконовской жестокостью. В 1640 году португальский корабль из Макао привез в Нагасаки посланников, просивших правительство смягчить его запрет. Их должным образом арестовали, связали, бросили в тюрьму, а корабль сожгли. 1 августа главный посланник сёгуна обратился к ним со следующими жесткими словами:
Негодяи! Под угрозой смерти вам запрещалось даже возвращаться в Японию а вы осмелились не повиноваться. В прошлом году вы были осуждены на смерть, но вам милостиво даровалась жизнь. Поэтому сейчас вы не заслуживаете ничего, кроме самой мучительной смерти; но, поскольку вы прибыли без товаров, а только чего-то просить, ее заменят легкой смертью. [428]
К каждому из шестидесяти одного посланника был приставлен палач, и их всех обезглавили на холме казней в Нагасаки. Тринадцати членам экипажа было разрешено вернуться в Макао, чтобы сообщить о судьбе своих хозяев и отвезти официальное послание с предупреждением: «…[даже если] сам король Фелипе, или даже сам христианский Бог, или великий Будда нарушит этот запрет, они заплатят за это своей головой!»
Вероятно, в любых условиях изоляционистская политика Японии должна была достичь этого конечного результата, однако восстание в Симабара, закончившееся катастрофой, несомненно стало непосредственной причиной мер, которые не только лишали христианское движение всяких надежд на внешнюю поддержку, но так или иначе оказали воздействие на практически все стороны японской жизни. Вряд ли именно этого результата ожидали Амакуса Сиро и его инсургенты.
Жизнь Амакуса Сиро, какой бы причудливой и неясной она ни казалась, практически по всем позициям совпадает с образцом японского героизма поражения. Он храбро сражался за дело, которое было обречено, и, после обычного периода начальных успехов, привел своих соратников к полному поражению. Фантастические порывы и мужество восставших в Симабара, в противовес осторожным, верным расчетам их противника, никогда не имели успеха в мире трезвой реальности. В легенде Амакуса Сиро предстает чистым, идеалистическим юношей, обладающим сверхъестественными способностями и романтическим очарованием Ёсицунэ, ведущим отчаявшихся крестьян с Кюсю в бессмысленный бой с силами властей. Его героическая искренность отражается в неумении строить точные, реальные планы и в отказе воплощать свои идеалы путем переговоров и компромисса. [429]Генерал-победитель, повелитель Мацудайра наслаждался плодами своего успеха, однако никогда не обрел того поклонения, как наш герой, и сейчас практически забыт всеми, кроме студентов, штудирующих историю эпохи Токугава, — ибо, неизбежно, великим лицом событий при Симабара оказался проигравший. [430]
В отличие от большинства японских героев-неудачников, Амакуса Сиро не стал сам лишать себя жизни; однако причиной тому был отнюдь не недостаток решимости, а его приверженность вере, запрещающей самоубийство. Здесь, конечно, мы подходим к самому большому противоречию: этот самый японский из героев сражался за веру, совершенно чуждую традициям его страны. Оставив в стороне экономические мотивы, лежавшие в основе восстания, мы увидим, что Амакуса Сиро и другие лидеры постоянно определяли свои цели в религиозных терминах. Религия же, которую они исповедовали, была иноземной верой, исповедуемой лишь незначительным меньшинством населения и яростно преследовавшейся правительством. [431]Этому малопопулярному делу они отдали свои жизни, став мучениками. Они кардинальным образом отличаются от христианских мучеников Запада в том, что их страдания и жестокая смерть не увенчались каким-либо успехом; напротив, восстание привело к результатам прямо противоположным его целям, поскольку христианство в Японии было полностью подавлено. В этом смысле инсургенты Симабара соотносимы, скорее, не с нашими христианскими мучениками, а с еретическими группами типа альбигойцев, или с крестьянами, восставшими под предводительством Уота Таллера в Англии XIV века, поскольку их поражение было полным и бесповоротным.
Несмотря на жестокость, присущую своей истории, в Японии не было традиции религиозных преследований или мученичества. Буддизм, синтоизм и конфуцианство смогли сосуществовать практически без трений, и, хотя и случались конфликты между различными буддийскими школами, причиной их служили, главным образом, материальные, а не доктринальные различия, и они редко принимали форму нетерпимой odium theologicum, стоившей стольких кошмаров и жертв на Западе. [432]Лишь в конце XVI века, когда распространение христианства вынудило правительство принять решение об искоренении этой подрывной иноземной веры, в Японии начались массовые гонения и мученичество. Характерно, что Амакуса Сиро и большинство его соотечественников, страдавших и погибших за свои убеждения, явились мучениками религии, также потерпевшей в Японии поражение.
Глава 8
Избиение началось 15 апреля. К этому времени глубокие траншеи в замке были заполнены телами восставших; зачастую, как говорится в описании Корреа, раненных также бросали в траншеи, и они безуспешно пытались оттуда выбраться. Однако, еще оставались в живых тысячи, и правительственные войска приступили к их уничтожению. Для того, чтобы выказать усердие и заслужить награды, они отрубали головы мужчин, а у женщин отрезали носы и сносили эти мрачные трофеи на сборные пункты, где специально назначенные «счетчики голов» подсчитывали общее количество. Один алчный самурай из отряда Набэсима так жаждал произвести впечатление на свое начальство, что купил у другого солдата несколько носов и представил их в качестве собственных трофеев. [412]Уловка, однако, стала известной, и ему приказали взрезать себе живот, — так внезапно окончилась его жизнь.
Самый же главный приз, разумеется, был назначен за голову Амакуса Сиро, и клану, который завладеет ей, должна была выпасть особая слава. Поскольку молодого предводителя никто не знал в лицо, и ходили слухи, что каким-то образом ему удалось ускользнуть, принести его голову было нелегкой задачей. После окончания кампании неоднократно происходили неподобающие перебранки (между отрядами Хосокава и Курода) по поводу того, на чью же долю в действительности выпала эта удача. Среди многочисленных противоречивых отчетов самый детальный (однако, не обязательно наиболее верный) принадлежал клану Хосокава. [413]Воин отряда Хосокава по имени Сасаэмон бродил по горящим развалинам внутренней цитадели. У него уже было две отрезанные головы, и он надеялся добавить к своей коллекции третью. Заглянув в одну горящую хижину, он увидел юношу приятной наружности, очевидно раненного, лежавшего на полу, застеленном шелковыми одеждами. Услышав приближающиеся шаги, юноша стал приподниматься, однако Сасаэмон зарубил его и отрезал голову. [414]Когда он выбежал из хижины со своим новым трофеем, бревенчатые стены, охваченные пламенем, обрушились. По пути к большой траншее, в которой собирались головы захваченные силами Хосокава, он проходил мимо самого повелителя Хосокава, сидевшего на помосте и смотревшего на пожар. Заметив одну из голов в руках Сасаэмона, повелитель Хосокава с характерной для него проницательностью заметил, что она, вероятно, принадлежала «генералу восставших, Сиро», и с ней «стоит обращаться бережней» ( соряку субэкарадзу). Соответственно, голова была тщательно вымыта и причесана перед тем, как представить ее на место осмотра, где ее поставили рядом с несколькими другими, которые тоже, как подозревали, могли принадлежать предводителю восставших. Привели мать Амакуса Сиро и приказали ей указать голову своего сына. [415]Та гордо отвечала, что, по всей вероятности он не мог быть убит, поскольку был послан Небом и теперь либо возвратился туда, либо бежал куда-нибудь, к примеру в Лузон на Филиппины. Ей показывали одну за другой головы молодых людей, но она отрицательно качала головой до тех пор, пока не увидела ту, что недавно добыл Сасаэмон. Ее уверенность была сломлена, она сказала: «Неужели он мог стать таким худым?», прижала ее к себе и заплакала. Инспектирующие без слов поняли, что нашли то, что искали. [416]
Сцены осмотра голов ( куби-дзиккэн), соединение ужаса и пикантности, обладали большой притягательностью для японских писателей феодальной эпохи; они встречаются в историях многих проигравших героев, включая Ёсицунэ и Масасигэ. Настоящий очерк об Амакуса Сиро добавляет сей традиционной теме христианские обертоны изображая матерь героя в роли японской mater dolorosa— в ужасной версии piet?.
Хотя замок Хара и пал быстрее, чем кто-либо мог предположить, потери атакующих были весьма значительны. Заключительный приступ стоил им пятнадцати тысяч человек, в том числе более трех тысяч убитыми. Подсчеты общего количества потерь за всю кампанию сильно отличаются друг от друга. Паже считает, что около семидесяти тысяч из правительственных войск пали жертвами болезней за время осады, либо были убиты или ранены в бою. Поскольку за всю кампанию было только два крупных сражения, это число является, вероятно, сильным преувеличением, однако даже самые скромные оценки потерь правительственных войск подтверждают отчаянность сопротивления. Из своей темницы Корреа мог наблюдать, как несли на носилках огромное число раненных самураев; он также видел перегонявшиеся табуны лошадей, хозяева которых были убиты при Симабара, — их вели через Омура слуги с побритыми в знак скорби головами. [417]
Сами же восставшие были уничтожены полностью. Тех немногих, которым удалось бежать из замка Хара, выслеживали и обезглавливали. Бойня 15-го апреля была одной из самых грандиозных в кровавой истории Японии. Все речки и овраги поблизости были завалены обезглавленными телами; широкие траншеи были доверху заполнены отрубленными головами, головы густо усеяли окрестные поля. В траншее Хосокава насчитали 3632 головы; передают, что действительное их число было гораздо большим, поскольку многие брали головы с собой (предположительно — в качестве сувениров), немало их исчезло в пожарах. В другом официальном источнике утверждается, что 10869 голов было отрублено и насажено на деревянные пики, воткнутые в землю вокруг замка и на всем пути до побережья. [418]Еще 3300 голов погрузили на три корабля и отвезены в Нагасаки для общего захоронения. Эти цифры подозрительно точны, однако нет никаких доказательств того, что они преувеличены.
Единственным, кто, как известно, остался в живых в этом кошмаре, был Ямада Эмонсаку, художник и христианский ренегат, с самого начала бывший одним из приближенных Амакуса Сиро, а также «военным художником» замка Хара. [419]Его роль в этой истории та же, что и у Иуды Искариота, предавшего своего молодого хозяина врагам и получившего за это тридцать сребреников. Вскоре после того, как началась осада, Ямада ясно осознал, что ситуация безнадежна. Решив тайно снестись с нападавшими, он послал в лагерь противника стрелу со следующим посланием:
Ямада Эмонсаку обращается к вам с истинным почтением и уважением. Я решил получить ваше прощение и восстановить спокойствие в империи, предав в ваши руки [Амакуса Сиро] и его последователей для наказания. Мы знаем, что в древние времена знаменитые правители управляли милостиво, соизмеряя свои награды с достоинствами их получавших, а наказания — со степенью вины неправого. Когда они отступали от этого — по какой бы то ни было причине — они уже не могли держать свои страны под контролем. Так было с наследными правителями; тем более это должно случиться с крестьянами, восставшими против правительства. Как могут они бежать суда Небес? Я глубоко осознал эти истины и разделяю их с восьмьюстами людьми, находящимися у меня в подчинении.
Эти люди с самого начала не были истинными христианами, однако, когда заговор вылился в восстание, они оказались в меньшинстве и были вынуждены его поддерживать. Все эти восемьсот человек искренне уважают [самурайское] сословие. Потому, поспешите атаковать замок; мы же, получив ваш ответ, сделаем вид, что сопротивляемся вам, но на самом деле подожжем постройки в замке и перейдем в ваш лагерь. Один я побегу в дом [к Амакуса Сиро] и буду говорить, что все потеряно; затем, убедив его сесть со мной в маленькую лодку, возьму его живым, привезу к вам и этим докажу искренность своих намерений. Для этого я уже приготовил несколько лодок; план же обдумывал с того самого момента, как впервые вошел в замок. Прошу вашего немедленного одобрения, — тогда я повергну зло, верну спокойствие империи и, хочется верить, спасу и свою жизнь. Я полон нетерпения получить ваши приказания. Так обращается к вам Ямада Эмонсаку с истинным почтением. 20 дня 1 месяца [5-го марта]. Командующим армии [сёгуната]. [420]
Это был рискованный план, и немудрено, что он провалился. Одно из «воздушных писем», посланных Ямада в замок, было перехвачено, и восставшие таким образом узнали о его предательстве. Ямада был схвачен и приговорен к смерти. В то время, как он ожидал казни, начался штурм замка, и его освободили. Позже повелитель Мацудайра взял Ямада в Эдо, где он стал жить в качестве его слуги. Хотя ему не удалось доставить Амакуса Сиро противнику, он оправдал свое спасение, представив официальным лицам Бакуфу единственное детальное описание восстания со стороны инсургентов. [421]
Перед возвращением в Эдо, командующий сделал последние распоряжения. Голова Амакуса Сиро была отослана в Нагасаки, где ее выставили на публичное обозрение вместе с головами его старшей сестры и Кодзаэмона. Его мать и маленькая сестра были казнены, а оставшиеся родственники отосланы в деревню у Симабара, где и преданы смерти. [422]Наконец, старый замок Хара, видевший столько отваги и страданий, сравняли с землей, дабы никогда он не смог больше стать местом смуты или паломничества смутьянов в будущем.
Восстание окончилось полнейшим провалом. Были не только казнены десятки тысяч его участников (за исключением предателя Ямада), но условия жизни крестьян стали гораздо хуже, чем были. Точно так же, как бесполезное сопротивление Ёсицунэ сыграло прямо на руку его брату, так и Великое Христианское Восстание 1637-38 годов оказалось чрезвычайно удобным для правительства с самых разных точек зрения. Поистине, это было единственным его историческим результатом. Прежде всего, почти все христиане из бывших самураев и все основные силы оппозиции запада Кюсю были удачно собраны в замке Хара и уничтожены одним ударом — мечта любого репрессивного режима. Более того, потенциальные бунтовщики на остальной территории Японии получили грозное предупреждение. Для правительства сёгуната в Эдо и для местных властей на западе восстание было последним серьезным вызовом более чем на два столетия; его подавление привело к эпохе закона и порядка в чрезвычайно эффективной форме централизированного феодализма. Лишь изредка долгое и спокойное существование Токугава нарушали заговоры и волнения, которые должным образом подавлялись превосходящими военными силами.
Для управления в Симабара и Асакуса были назначены новые местные и областные начальники, и некоторые из самых страшных методов администрирования были упразднены. Однако, восстание принесло мало реальных улучшений в судьбе крестьянства, [423]которое продолжало тяжко трудиться и отдавать большую часть произведенного в качестве налогов. При этом, оно имело своим результатом еще большее ужесточение религиозных преследований, особенно на западе Кюсю. Все подозреваемые верующие были умерщвлены, а отступников заставили подтвердить свое отречение, повторив ритуал попрания священных образов. По приказу Бакуфу области, где была проведена децимация, — Симабара и Амакуса — были заселены путем принудительной миграции из различных районов страны, где христианство не прижилось. [424]Особые меры были приняты, чтобы стимулировать буддизм. Бакуфу, теперь взявшее в свои руки прямой контроль над островами Амакуса, поощряло строительство новых храмов и синтоистских святилищ, внедряло обучение, внушавшее неприятие подрывной веры, принесшей им столько беспокойств и расходов. [425]
Поражение восстания Амакуса Сиро ознаменовало конец открытой приверженности христианской вере в Японии. Бакуфу, ставшее чрезвычайно подозрительным после восстания, проводило теперь антихристианские указы еще более последовательно, чем ранее, и результаты были поразительными. [426]Самая крупная волна арестов прокатилась приблизительно двадцать лет спустя в городке неподалеку от Нагасаки. Гость-крестьянин в разговоре сказал об одном мальчике-христианине, наделенном сверхъестественными силами, большими, чем даже у Амакуса Сиро. Власти, не теряя времени, схватили около шестисот обитателей деревень, из которых 411 были казнены, семьдесят семь умерли в заключении, а девяносто девять отпущены после того, как совершили ритуал отречения. [427]Время христианского сопротивления давно прошло.
Другим незапланированным, но еще более важным результатом восстания, стало усиление антииноземной политики сёгуната. Христианское восстание сделало отношение правительства к иностранцам еще более неприязненным и стимулировало распространение ксенофобии среди многих членов правящего самурайского сословия. Консервативные элементы в правительстве сочли это идеальным предлогом для усиления сакоку, —политики замкнутости от внешнего мира, принявшей теперь самые крайние формы. В 1639 году новый указ Бакуфу нанес смертельный удар торговле с Португалией, имевшей уже вековую историю. На протяжении последовавших двухсот лет, единственными западными торговцами с Японией были голландцы, которые своим бесславным поведением при Симабара доказали, что не собираются поддерживать местных христиан. Указ проводился в жизнь с драконовской жестокостью. В 1640 году португальский корабль из Макао привез в Нагасаки посланников, просивших правительство смягчить его запрет. Их должным образом арестовали, связали, бросили в тюрьму, а корабль сожгли. 1 августа главный посланник сёгуна обратился к ним со следующими жесткими словами:
Негодяи! Под угрозой смерти вам запрещалось даже возвращаться в Японию а вы осмелились не повиноваться. В прошлом году вы были осуждены на смерть, но вам милостиво даровалась жизнь. Поэтому сейчас вы не заслуживаете ничего, кроме самой мучительной смерти; но, поскольку вы прибыли без товаров, а только чего-то просить, ее заменят легкой смертью. [428]
К каждому из шестидесяти одного посланника был приставлен палач, и их всех обезглавили на холме казней в Нагасаки. Тринадцати членам экипажа было разрешено вернуться в Макао, чтобы сообщить о судьбе своих хозяев и отвезти официальное послание с предупреждением: «…[даже если] сам король Фелипе, или даже сам христианский Бог, или великий Будда нарушит этот запрет, они заплатят за это своей головой!»
Вероятно, в любых условиях изоляционистская политика Японии должна была достичь этого конечного результата, однако восстание в Симабара, закончившееся катастрофой, несомненно стало непосредственной причиной мер, которые не только лишали христианское движение всяких надежд на внешнюю поддержку, но так или иначе оказали воздействие на практически все стороны японской жизни. Вряд ли именно этого результата ожидали Амакуса Сиро и его инсургенты.
Жизнь Амакуса Сиро, какой бы причудливой и неясной она ни казалась, практически по всем позициям совпадает с образцом японского героизма поражения. Он храбро сражался за дело, которое было обречено, и, после обычного периода начальных успехов, привел своих соратников к полному поражению. Фантастические порывы и мужество восставших в Симабара, в противовес осторожным, верным расчетам их противника, никогда не имели успеха в мире трезвой реальности. В легенде Амакуса Сиро предстает чистым, идеалистическим юношей, обладающим сверхъестественными способностями и романтическим очарованием Ёсицунэ, ведущим отчаявшихся крестьян с Кюсю в бессмысленный бой с силами властей. Его героическая искренность отражается в неумении строить точные, реальные планы и в отказе воплощать свои идеалы путем переговоров и компромисса. [429]Генерал-победитель, повелитель Мацудайра наслаждался плодами своего успеха, однако никогда не обрел того поклонения, как наш герой, и сейчас практически забыт всеми, кроме студентов, штудирующих историю эпохи Токугава, — ибо, неизбежно, великим лицом событий при Симабара оказался проигравший. [430]
В отличие от большинства японских героев-неудачников, Амакуса Сиро не стал сам лишать себя жизни; однако причиной тому был отнюдь не недостаток решимости, а его приверженность вере, запрещающей самоубийство. Здесь, конечно, мы подходим к самому большому противоречию: этот самый японский из героев сражался за веру, совершенно чуждую традициям его страны. Оставив в стороне экономические мотивы, лежавшие в основе восстания, мы увидим, что Амакуса Сиро и другие лидеры постоянно определяли свои цели в религиозных терминах. Религия же, которую они исповедовали, была иноземной верой, исповедуемой лишь незначительным меньшинством населения и яростно преследовавшейся правительством. [431]Этому малопопулярному делу они отдали свои жизни, став мучениками. Они кардинальным образом отличаются от христианских мучеников Запада в том, что их страдания и жестокая смерть не увенчались каким-либо успехом; напротив, восстание привело к результатам прямо противоположным его целям, поскольку христианство в Японии было полностью подавлено. В этом смысле инсургенты Симабара соотносимы, скорее, не с нашими христианскими мучениками, а с еретическими группами типа альбигойцев, или с крестьянами, восставшими под предводительством Уота Таллера в Англии XIV века, поскольку их поражение было полным и бесповоротным.
Несмотря на жестокость, присущую своей истории, в Японии не было традиции религиозных преследований или мученичества. Буддизм, синтоизм и конфуцианство смогли сосуществовать практически без трений, и, хотя и случались конфликты между различными буддийскими школами, причиной их служили, главным образом, материальные, а не доктринальные различия, и они редко принимали форму нетерпимой odium theologicum, стоившей стольких кошмаров и жертв на Западе. [432]Лишь в конце XVI века, когда распространение христианства вынудило правительство принять решение об искоренении этой подрывной иноземной веры, в Японии начались массовые гонения и мученичество. Характерно, что Амакуса Сиро и большинство его соотечественников, страдавших и погибших за свои убеждения, явились мучениками религии, также потерпевшей в Японии поражение.
Глава 8
«Спасти людей!»
В 1837 году, когда в Осака случился голод, выдающийся конфуцианский ученый, служивший ранее городским полицейским надзирателем, стал во главе восстания. Горожане протестовали против условий, приведших к голоду. Восстание Осио Хэйхатиро завершилось полным фиаско. Основных его участников выловили силы закона и порядка режима Токугава и умертвили разнообразными мучительными способами; жертвы, на которые пошли Осио и его последователи, к тому же, ни на йоту не смягчили жалкое положение населения.
Не ничего удивительного в том, что этого непримиримого противника экономической несправедливости левые радикалы почитают воплощением идеала современного революционного борца, отдавшего свою жизнь за людей, сражаясь с невыносимым положением дел. Всё же на Осио нельзя навесить ярлык социального реформатора или вожака униженных масс; скорее, он воплотил в себе черты, лежащие в общей традиции японского героя, и его почитатели вовсе не относятся только к одному полюсу политического спектра. В недавние годы его философия и героический пример произвели решающее воздействие на Мисима Юкио — писателя, которого никак нельзя было заподозрить в левых политических симпатиях. Вспоминаю, что во время одной из наших последних бесед Мисима упомянул Осио Хэйхатиро как выдающийся тип героя, которого стоило бы изучать на Западе, если там хотят понять сущность японского духа, который, как он мягко выразился, отражается далеко не только в дневниках дам хэйанского двора, элегантном ритуале обмена стихотворными посланиями, или чайной церемонии. Вскоре он написал эссе, в котором исследовал революционность Ван Янмина, а также уроки, которые современные японцы могут извлечь из жизни героя, организовавшего выступление 1837 года. [433]
Эта тщательно написанная и глубоко прочувствованная статья была опубликована всего за несколько месяцев до того, как Мисима предпринял попытку своего псевдо-переворота в токийском штабе западной группы войск и совершил харакири в возрасте 45 лет — в том же самом, в котором Осио Хэйхатиро, не преуспев в своем выступлении, заколол себя в Осака. В эссе Мисима подчеркивается, напряженный, «демонический» аспект философии Ван Янмина всегда вызывавший подозрения менее выдающихся конфуцианцев, склонных к прагматизму и компромиссам. Из-за подчеркнутого акцента на действии, в противоположность простому учению и созерцанию, это была философия, или, скорее, мировоззрение, согласуемое с революцией и безусловной приверженностью правому делу, сколь умозрительным ни представлялось бы оно эмпирическим сторонникам здравого смысла. [434]
Ван Янмин, ученый-чиновник XVI века, основавший идеалистическую школу конфуцианства эпохи Мин, [435]показал пример своей собственной драматической жизнью, стряхнув с себя оковы интеллекта и «сделав бросок от знания к действию». [436]Его последователи как в Китае, так и в Японии были людьми, постоянно помнившими о той смерти, которая их ожидает, зная, что искренность и неприятие компромиссов с мирской несправедливостью почти наверное приведут их к жестокому концу; однако они не только не страшились такой судьбы, но видели в ней высший знак своего отказа от мирского эгоизма. По Мисима, это — дальний отголосок истинно-национального в этносе современной Японии. Со времени окончания войны на Тихом океане, японцы решили «играть только наверняка», придавая особое значение безопасности и материальной обустроенности и игнорируя то, что является наиболее уникальным и драгоценным в наследии страны. [437]Вследствие этого их тела живут дольше, чем прежде, но дух умирает ранней смертью. Выглядит это достаточно иронично, однако выдающимся исключением из этого тусклого, конформистского modus vivendiявились члены радикального студенческого движения, не избегавшие риска и жертв на пути к осуществлению своих достаточно безнадежных целей — уничтожения консервативного истеблишмента. Хотя Мисима был одним из самых непримиримых противников «Дзэнгакурэн» и других левацких групп, специфические цели которых были диаметрально противоположными его собственным, и хотя он задумал свое Общество Щита («Татэ-но кай»), как символическую силу, которая должна была защищать императора от их посягательств, он не мог подавить некоторое завистливое восхищение этими молодыми фанатиками, которые, подобно традиционным героям древности, были готовы действовать,а не просто учиться и болтать.
Со времени благородного самоубийства генерала Ноги [438]в 1912 году, писал Мисима, философию Ван Янмина в Японии по большей части игнорировали; интеллектуалы подвергали ее остракизму, как разновидность «опасных мыслей», которые следовало скрывать не только от иностранцев, но и от самих японцев. [439]И все же для самых выдающихся героев в современной японской истории эта философия явилась основным источником вдохновения. Мисима ссылается на то влияние, которое она оказала на Сайго Такамори и генерала Ноги; [440]основная же часть эссе сфокусирована на том, каким образом философия Ван Янмина определила героический финал жизни Осио Хэйхатиро. Как показывает Мисима, долгая слава и высокий престиж Осио в Японии существуют не благодаря его официальной карьере и даже не его ученым успехам, но благодаря тем действиям, которые он предпринимал в соответствии со своими идеалами — действиям совершенно безуспешным.
Героем второго тома последней тетралогии Мисима является Исао — преданный своему делу юноша, который рискует жизнью в совершенно безрассудной попытке переворота правых в 30-х годах нашего века. После того как с помощью предателя заговор был раскрыт и обезврежен, герой закалывает себя кинжалом. Исао глубоко впечатлен философией Осио Хэйхатиро и историей его восстания, которую он читает в тюрьме в ожидании суда. [441]Позже в зале заседаний Исао (подобно многим реальным молодым ультра-националистам 30-х годов) пылко излагает свое мировоззрение судье. Он начинает с цитирования знаменитого максима Ван Янмина: «Знать и не действовать — все равно, что не знать вовсе». [442]Затем он излагает свои собственные мотивы, которые, как ему теперь кажется, весьма сродни тем, что столетие ранее двигали Осио Хэйхатиро:
«Именно эту философию я стремился претворить в жизнь. Знать упадок сегодняшней Японии… знать о бедности крестьян и отчаянии обездоленных, знать, что причина всему этому — коррупция политиков и откровенное презрения к людям финансовых комбинаторов (Дзайбацу), обращающих эту коррумпированность на пользу… — такое знание автоматически обязывает человека предпринимать действия… [443]»
Кульминационное событие в жизни Мисима Юкио также было предопредено, по крайней мере — на уровне сознания, философией Осио Хэйхатиро. В письме, которое Мисима написал мне прямо перед смертью, говорилось: [444]
… Возможно, вы — один из очень немногих людей, которые могут понять мое решение. Под влиянием философии Ёмэй [Ван Янмина] я понял, что знать и не действовать — значит знать недостаточно; само же действие не предполагает какого-либо эффекта.
Не ничего удивительного в том, что этого непримиримого противника экономической несправедливости левые радикалы почитают воплощением идеала современного революционного борца, отдавшего свою жизнь за людей, сражаясь с невыносимым положением дел. Всё же на Осио нельзя навесить ярлык социального реформатора или вожака униженных масс; скорее, он воплотил в себе черты, лежащие в общей традиции японского героя, и его почитатели вовсе не относятся только к одному полюсу политического спектра. В недавние годы его философия и героический пример произвели решающее воздействие на Мисима Юкио — писателя, которого никак нельзя было заподозрить в левых политических симпатиях. Вспоминаю, что во время одной из наших последних бесед Мисима упомянул Осио Хэйхатиро как выдающийся тип героя, которого стоило бы изучать на Западе, если там хотят понять сущность японского духа, который, как он мягко выразился, отражается далеко не только в дневниках дам хэйанского двора, элегантном ритуале обмена стихотворными посланиями, или чайной церемонии. Вскоре он написал эссе, в котором исследовал революционность Ван Янмина, а также уроки, которые современные японцы могут извлечь из жизни героя, организовавшего выступление 1837 года. [433]
Эта тщательно написанная и глубоко прочувствованная статья была опубликована всего за несколько месяцев до того, как Мисима предпринял попытку своего псевдо-переворота в токийском штабе западной группы войск и совершил харакири в возрасте 45 лет — в том же самом, в котором Осио Хэйхатиро, не преуспев в своем выступлении, заколол себя в Осака. В эссе Мисима подчеркивается, напряженный, «демонический» аспект философии Ван Янмина всегда вызывавший подозрения менее выдающихся конфуцианцев, склонных к прагматизму и компромиссам. Из-за подчеркнутого акцента на действии, в противоположность простому учению и созерцанию, это была философия, или, скорее, мировоззрение, согласуемое с революцией и безусловной приверженностью правому делу, сколь умозрительным ни представлялось бы оно эмпирическим сторонникам здравого смысла. [434]
Ван Янмин, ученый-чиновник XVI века, основавший идеалистическую школу конфуцианства эпохи Мин, [435]показал пример своей собственной драматической жизнью, стряхнув с себя оковы интеллекта и «сделав бросок от знания к действию». [436]Его последователи как в Китае, так и в Японии были людьми, постоянно помнившими о той смерти, которая их ожидает, зная, что искренность и неприятие компромиссов с мирской несправедливостью почти наверное приведут их к жестокому концу; однако они не только не страшились такой судьбы, но видели в ней высший знак своего отказа от мирского эгоизма. По Мисима, это — дальний отголосок истинно-национального в этносе современной Японии. Со времени окончания войны на Тихом океане, японцы решили «играть только наверняка», придавая особое значение безопасности и материальной обустроенности и игнорируя то, что является наиболее уникальным и драгоценным в наследии страны. [437]Вследствие этого их тела живут дольше, чем прежде, но дух умирает ранней смертью. Выглядит это достаточно иронично, однако выдающимся исключением из этого тусклого, конформистского modus vivendiявились члены радикального студенческого движения, не избегавшие риска и жертв на пути к осуществлению своих достаточно безнадежных целей — уничтожения консервативного истеблишмента. Хотя Мисима был одним из самых непримиримых противников «Дзэнгакурэн» и других левацких групп, специфические цели которых были диаметрально противоположными его собственным, и хотя он задумал свое Общество Щита («Татэ-но кай»), как символическую силу, которая должна была защищать императора от их посягательств, он не мог подавить некоторое завистливое восхищение этими молодыми фанатиками, которые, подобно традиционным героям древности, были готовы действовать,а не просто учиться и болтать.
Со времени благородного самоубийства генерала Ноги [438]в 1912 году, писал Мисима, философию Ван Янмина в Японии по большей части игнорировали; интеллектуалы подвергали ее остракизму, как разновидность «опасных мыслей», которые следовало скрывать не только от иностранцев, но и от самих японцев. [439]И все же для самых выдающихся героев в современной японской истории эта философия явилась основным источником вдохновения. Мисима ссылается на то влияние, которое она оказала на Сайго Такамори и генерала Ноги; [440]основная же часть эссе сфокусирована на том, каким образом философия Ван Янмина определила героический финал жизни Осио Хэйхатиро. Как показывает Мисима, долгая слава и высокий престиж Осио в Японии существуют не благодаря его официальной карьере и даже не его ученым успехам, но благодаря тем действиям, которые он предпринимал в соответствии со своими идеалами — действиям совершенно безуспешным.
Героем второго тома последней тетралогии Мисима является Исао — преданный своему делу юноша, который рискует жизнью в совершенно безрассудной попытке переворота правых в 30-х годах нашего века. После того как с помощью предателя заговор был раскрыт и обезврежен, герой закалывает себя кинжалом. Исао глубоко впечатлен философией Осио Хэйхатиро и историей его восстания, которую он читает в тюрьме в ожидании суда. [441]Позже в зале заседаний Исао (подобно многим реальным молодым ультра-националистам 30-х годов) пылко излагает свое мировоззрение судье. Он начинает с цитирования знаменитого максима Ван Янмина: «Знать и не действовать — все равно, что не знать вовсе». [442]Затем он излагает свои собственные мотивы, которые, как ему теперь кажется, весьма сродни тем, что столетие ранее двигали Осио Хэйхатиро:
«Именно эту философию я стремился претворить в жизнь. Знать упадок сегодняшней Японии… знать о бедности крестьян и отчаянии обездоленных, знать, что причина всему этому — коррупция политиков и откровенное презрения к людям финансовых комбинаторов (Дзайбацу), обращающих эту коррумпированность на пользу… — такое знание автоматически обязывает человека предпринимать действия… [443]»
Кульминационное событие в жизни Мисима Юкио также было предопредено, по крайней мере — на уровне сознания, философией Осио Хэйхатиро. В письме, которое Мисима написал мне прямо перед смертью, говорилось: [444]
… Возможно, вы — один из очень немногих людей, которые могут понять мое решение. Под влиянием философии Ёмэй [Ван Янмина] я понял, что знать и не действовать — значит знать недостаточно; само же действие не предполагает какого-либо эффекта.