Страница:
[592]
По мере того, как доверие Нариакира к способностям своего подчиненного возрастало, он стал использовать Сайго для конфиденциальных политических миссий, включая маневры, направленные против Бакуфу и сложные переговоры относительно наследования сёгунов. [593]Официально Сайго занимал несколько неуместную должность смотрителя за птицами в эдосском особняке Симадзу, однако его настоящая деятельность была гораздо более впечатляющей. В те годы, когда ему еще не исполнилось тридцати лет, — один из самых активных и, очевидно, счастливых периодов его жизни — он часто бывал в императорской столице Киото и в ставке сёгуна в Эдо, покрывая эти немалые расстояния со своей обычной яростной неустанностью. [594]Во время одной из своих поездок, когда ему пришлось быть в Киото в период вспышки холеры, у него хватило энергии для организацией успешной кампании против эпидемии, — это сделало его типом самурая, эквивалентного его современнице — западной героине Флоренс Найтингейл.
Тридцатилетие Сайго, поворотный пункт всей его жизни, начался вполне благоприятно, с его назначения в Эдо в качестве личного агента даймё. Однако, всего лишь несколько месяцев спустя Нариакира внезапно заболел и умер. Одним ударом Сайго лишился не только своей основной политической поддержки, но и горячо любимого друга. Это несчастье ввергло его в состояние глубочайшей печали и было одной из непосредственных причин попытки самоубийства. Традиционно считается, что, получив известие, Сайго немедленно решил посладовать за Нариакира в могилу в соответствии с древним японским обычаем дзюнси(самоубийство вассала после смерти его господина), однако его разубедил друг из Киото — монах-роялист по имени Гэссё, настоявший, чтобы молодой человек остался жить ради блага своей страны. [595]
Несколько месяцев спустя, когда Гэссё достиг Кагосима в качестве беглеца, преследуемого полицией Бакуфу, Сайго организовал ему и себе побег на лодке с тем, чтобы вместе покончить с жизнью в море. Когда лодка отдалилась от берега залива Кагосима приблизительно на милю, двое друзей перешли на нос. Остальные сидевшие в лодке подумали, что те любуются замечательным видом лунного света, но на самом деле они обменивались прощаниями и писали обязательные предсмертные стихотворения. Закончив эти приготовления, Сайго и его друг спрыгнули в воду. Гравюра того времени изображает монаха в белых одеждах и молодого самурая в тот момент, когда они вот-вот коснутся воды; их серьезные лица, на которых написана решимость, ярко освещает полная луна, а в лодке сидит их попутчик, играя на флейте, еще не подозревая о трагедии, происходящей в нескольких метрах от него. Вскоре после того, как все услышали сильный всплеск, в нескольких метрах были замечены два тела, их вытащили из воды и перевезли в хижину на берегу. Попытка сделать монаху искусственное дыхание ничего не дала; однако, полный молодой самурай был еще жив, и маленькая соломенная хижина, тщательно сохраненная и стоящая сейчас у главной дороги напротив прибрежной железнодорожной линии, остается местом паломничества почитателей Сайго. В двух стихотворениях танка,найденных на теле Гэссё, написанных, несколько неуместно, на туалетной бумаге, говорилось о «безоблачной луне его сердца», которая вскоре погрузится в воды залива Кагосима; заканчивалось оно выражением радости от того, что автор умер за императора (Оогими). [596]
Биографы Сайго предлагали различные мотивировки его отчаянного поступка. Недавняя смерть Нариакира почти наверняка была непосредственной причиной. Вероятно, это сочеталось с желанием умереть вместе со своим другом-роялистом Гэссё, которого должны были казнить в ближайшие же дни, если он не упредил бы власти, собственноручно лишив себя жизни. [597]По Утимура Кандзо, знаменитому христианину, поклоннику Сайго, герой решил убить себя в качестве «жеста дружбы и гостеприимства своему другу» (юдзин-ни тайсуру дзёго то кантай-но сируси),а его действия были вдохновлены «слишком сильным состраданием» (амари цуёсугиру насакэ). [598]В этих объяснениях может заключатся элемент истины (хотя «гостеприимство» представляется несколько слабым мотивом), однако мгновенные приступы ярости, проявившиеся в попытке самоуничтожения, вполне могли иметь глубокие истоки в его персональности, проявлявшейся впоследствии в иррациональном и ошибочном поведении во время кризисных ситуаций.
И через много времени после того, как он был признан великим героем Реставрации Мэйдзи, Сайго часто вспоминал тот критический момент, когда он пытался умереть вместе со своим другом, сожалея о том, что попытка была неудачной. [599]Он торжественно отмечал каждую годовщину утопления, а спустя семнадцать лет после происшествия обратился к духу погибшего монаха со следующим стихотворением на китайском языке:
Сайго еще не пришел в себя от шока неудачного утопления, как новый правитель Сацума издал приказ о его ссылке на неопределенное время на остров приблизительно в 250 милях к югу от Кагосима. Это было одним из результатов чистки, направленной против противников режима Бакуфу, в числе которых были и люди, близкие к Нариакира. [603]Последовавшие 5 лет жизни Сайго — годы, на протяжении которых режим Токугава быстро двигался к своему краху — прошли исключительно в ссылке. В 1862 году он был прощен и ему было разрешено вернуться в Кагосима, где вскоре его восстановили в должности смотрителя за птицами. Однако, вскоре своим категоричным, недипломатическим поведением он рассердил Повелителя Хисамицу [604](консерватора, сменившего Нариакира на роли главы клана), и всего шесть месяцев спустя освобождение его сослали вновь — на этот раз на маленький остров еще южнее, где условия были хуже; позже его перевели на еще более мрачный островок у Окинава. [605]Все традиционные описания говорят о спокойствии и достоинстве, которые Сайго сохранял в несчастьи. Когда в жаркий августовский день его принял на борт корабль, чтобы доставить к месту последней ссылки, он спокойно вошел в небольшую клетку, построеную для него, а когда добрый чиновник сказал, что в открытом море ему не будет нужды в ней оставаться, ответил: «Благодарю вас, но что бы ни случилось, я должен повиноваться Повелителю (Сацума). Я — осужденный, и должен находиться там, где следует осужденному… [606]» Во время путешествия по Восточному китайскому морю, когда их сотрясали шторма, он сочинил поэму, в которой призывал ветра дуть сильнее, а волны вздыматься выше, поскольку он, преданный делу императора, все равно останется невредимым. [607]Он выказал то же хладнокровие, прибыв на суровый остров, где ему предстояло пробыть несколько лет. И в мыслях не держа жаловаться на обращение с собой, он использовал свое заключение для упражнений в самодисциплине, принуждая себя сидеть прямо и неподвижно в тюремной камере по многу часов подряд.
Остров первой ссылки Сайго был центром сахарной индустрии Сацума и он вскоре стал свидетелем страданий рабочих-рабов, живших в условиях типа Nacht und Nebel, [608]подвергавшихся жестоким наказаниям за малейшее нарушение правил. Эти несчастные были в буквальном смысле неспособны вкусить от плодов своего труда, поскольку, с жестокостью, напоминающей условия на золотодобывающих шахтах Южной Африки, рабочих, которые осмеливались хотя бы лизнуть сахар, заковывали в кандалы и били кнутами, или даже казнили. [609]Бедные урожаи никогда не принимались в расчет, когда доходило до сбора налогов. Ревностные чиновники часто арестовывали островитян и подвергали их пыткам, чтобы те открыли, есть ли у них какие-нибудь спрятанные тайные продукты. Некоторые из подозреваемых пытались покончить с собой, прокусывая себе языки, чтобы только не подвергаться пыткам. [610]Потрясенный этими условиями, Сайго (хоть он и был осужденным) попробовал убедить главного надсмотрщика, указывая, что такое жестокое и безжалостное обращение позорит имя Сацума, и что, если начальники не будут снижать налоги в неурожайные годы, они могут просто умертвить все население острова. [611]Когда инспестор, в обычной манере обхождения чиновников с надоедливыми реформаторами, приказал ему не лезть не в свое дело, Сайго стал настаивать, — ведь то, в чем замешана честь клана, является именно его делом, и пригрозил послать подробный отчет о происходящем в Кагосима. В результате его вмешательства обращение с заключенными было несколько улучшено, а какое-то количество рабов-островитян ( хиса) было освобождено.
Помимо этой гуманистической деятельности, Сайго использовал годы ссылки для обширного чтения и повышения мастерства в искусстве каллиграфии и китайской поэзии. [612]Многие из его известных стихотворений были написаны в этот долгий период заключения, в том числе «День Нового года в сылке» ( Токкё тоси-о мукауру) и «Чувства в тюрьме» ( Токутю кан ари), в которых он указывает, что, хотя фортуна может и дальше обходить его стороной, это только подкрепит искренность его намерений. [613]
С разрешения островных властей, Сайго использовал часть своей избыточной энергии, занимаясь любимым спортом — борьбой «сумо». Также, во время этой ссылки он взял в наложницы дочь скромного островитянина, и вскоре та родила ему его первого сына. Его новой семье, однако, не было разрешено следовать за ним в последующих ссылках. [614]
После того, как Сайго был осужден на пять лет, Окубо и другие друзья стали ходатайствовать перед правителем Сацума о том, чтобы его освободили. Сам Окубо угрожал, что сделает себе харакири, если не будет даровано полное прощение (что выглядит несколько иронично в свете той роли, которую он сыграл в дальнейшей жизни Сайго). Повелитель Хисамицу подписал приказ, но, по рассказам, его так рассердило это доказательство популярности Сайго, что он сильно сжал серебрянный мундштук своей трубки, оставив на нем след зубов. [615]
Несмотря на раздражительный тон некоторых стихотворений этого периода, Сайго прошел долгую ссылку с расположением духа, здоровым на удивление. Однажды он даже заявил, что собирается навсегда остаться на островах. Несмотря на все физические тяготы этих лет, вполне вероятно, что это был самый спокойный и воодушевляющий период в бурной жизни героя. Перед тем, как покинуть остров у Окинава и вернуться в круговерть государственной политики, он написал слезоточивую поэму, посвященную своему тюремщику, в которой благодарил его за доброту и говорил, что боль расставания не покинет его всю жизнь. [616]Кстати, какое бы воздействие на характер Сайго ни оказало это заключение, примечательно, что в последующие годы он периодически отходил от общественной деятельности, как бы ссылая сам себя на некоторый срок; нет ни малейшего сомнения в том, что в среде недовольного самурайства это укрепило его репутацию великого роялиста, человека, пострадавшего за Дело Императора буквально, чего стремились избежать более практичные политики. В жизни Сайго, так же, как и Ганди, Неру, Кеньятта и других национальных героев, несправедливое заключение послужило бесценным свидетельством крепости его характера и искренности его убеждений.
Четыре года после возвращения Сайго из ссылки представляют собой крутой подъем в его параболической карьере и соотносимы с периодом побед Ёсицунэ над Тайра и начальных сражений Масасигэ с силами Камакура. Кульминацией этих лет стало падение Бакуфу и установление нового режима под номинальной властью императора Мэйдзи. В 1864 году в возрасте 36 лет Сайго был назначен Секретарем Сацума по военным делам, а также основным эмиссаром клана в Киото, став, таким образом, центральным действующим лицом в последних яростных усилиях по свержению режима Эдо. Много его энергии было отдано переговорам с другими «внешними» кланами, особенно милитаризированным уделом Тёсю на крайнем западе главного острова, где неприятие Бакуфу было полным. Хотя первым его реальным военным опытом явились именно удачные действия против восставшего Тёсю, Сайго всегда начинал сражения с этим упрямо роялистским кланом без большой охоты. Он настоял на том, чтобы пленным военачальникам была сохранена жизнь — редкий акт милосердия в японских баталиях, и, в конечном счете, способствовал созданию коалиции Сацума-Тёсю, которая, с помощью удела Тоса на острове Сикоку свергла ослабленное Бакуфу. [617]Одна из типичнейших ироний судьбы, которыми пронизана вся жизнь Сайго, состояла в том, что представители именно этих мощных княжеств, над созданием альянса которых он столько трудился, позже станут кликой, доминирующей в правительстве Мэйдзи, и проводящей политику, которую он ненавидел. Сайго был также задействован в дипломатических переговорах, в особенности с Англией. В 1866 году он организовал прием в Кагосима первого британского министра, сэра Гарри Паркеса, и убедил его, что будущее Японии — в руках императорского правительства, а Бакуфу больше не способно выполнять договоры с иностранными державами. [618]Позже он встретился с блестящим дипломатом, молодым английским секретарем-переводчиком Эрнстом Сатоу в гостинице в Кобэ, и вежливо отклонил переданное через него предложение британской помощи, поскольку опасался, что она может навязать Сацума нежелательные обязательства. [619]
Решающий момент наступил в начале 1868 года, когда произошло сражение четырехтысячного роялистского войска (в основном состоящего из выходцев из Сацума и Тёсю) с двадцатитысячной армией Бакуфу. Их блестящая победа привела к официальной капитуляции ставки Бакуфу в замке Эдо — знаменитый момент акэватаси, изображенный во всех начальных учебниках довоенного периода, как сцена, должная пробуждать в молодых умах ревностное националистическое чувство. Сайго дополнил эти триумфы несколько месяцев спустя, разбив оставшихся сторонников Бакуфу на севере и востоке.
Традиционные панегирики, помимо прославления военного гения Сайго и выставления его в качестве незаменимой фигуры движения за Реставрацию (и то, и другое — весьма спорные утверждения), [620]подчеркивают его великодушие после победы. К этому придраться невозможно. Сайго не только потребовал амнистии для своих противников — побежденного сёгуна и высших чинов Бакуфу, но и предпринял все возможные шаги к тому, чтобы оградить ни в чем не повинное население от разгула, следовавшего обычно за подобными победоносными событиями. Хотя в битве за Эдо приняли участие крупные силы (почти то же количество людей, что и в японско-китайской войне), реальные потери были невелики. [621]Действительно, в истории было мало таких радикальных трансформаций со столь небольшим кровопролитием, и даже недоброжелатели Сайго вынуждены признать, что он хотя бы отчасти, но ответственен за столь мягкий исход.
Самой очевидной целью Реставрации было низложение военного правительства, которое в той или иной форме существовало постоянно с тех пор, как Ёритомо за семьсот лет до этого одержал победу. Восстание 1867-68 годов было первой крупномасштабной попыткой «реставрировать» императорское правление со времен Кусуноки Масасигэ XIV века. Система правления Бакуфу от имени императора держалась долго и была, особенно в эпоху Токугава, весьма эффективной. Только из-за того, что Бакуфу в конечном счете пало в 1867 году, нам не следует недооценивать его способность к самосохранению в 1850-х и 60-х, а также тот риск, на который шли роялисты, бросив ему вызов. Какова была их официальная цель? Одно из самых определенных заявлений содержится в соглашении, подписанном представителями Сацума и Тёсю (включая Сайго Такамори) в июле 1867 года:
[Наша цель] состоит в реставрации императорского правления и в осуществлении всех дел, при учете ситуации в мире, таким образом, чтобы последующим поколениям нечего было бы еще желать. Главным моментом реформы является передача административной и юридической власти в руки императора. Хотя в нашей стране сохранена непрерывная линия императорского наследования, давным давно случилось так, что, после принятия феодальной системы, бразды правления попали в руки правительства сёгунов. Присутствие Суверена, которому только и пристало руководить страной, игнорировалось, — состояние, которого не найти ни в одной другой мировой державе. Мы должны, таким образом, реформировать нашу политическую систему, восстановить привязанность правительства к императорскому двору, собрать конференцию даймё и, в согласии друг с другом, трудиться ради поднятия престижа нации среди мировых держав. Только так мы сможем утвердить фундаментальный характер нашей империи. [622]
На самом же деле, действительной целью было не вернуть власть царствующей особе (в 1867 году император Мэйдзи был 15-летним юношей, вряд ли способным укрепить престиж своей страны в мире), или даже императорской фамилии и придворной аристократии, но провести определенные реформы, представлявшиеся крайне необходимыми, если только Япония хотела избежать судьбы, навязанной западными державами Индии, или, совсем недавно, — Китаю. С этой целью, реальная власть в правительстве отходила не к императору, но концентрировалась в основном в руках группы молодых самураев, устанавливавшей баланс сил между лидерами «внешних» кланов, включая Сацума, которая твердо намеревалась проводить политику, необходимую для сохранения национальной целостности Японии и превращения ее в современную державу. В ходе событий они провели много реформ, не обязательно входивших в их первоначальные планы. Япония открыла двери западному миру; уделы, на которые была разделена страна, исчезли; военное сословие потеряло свои традиционные привилегии; господствовавший в обществе феодализм был в основном заменен индустриальным капитализмом; была создана мощная национальная армия, в которую входили несамураи, а крестьяне-призывники, — и каждая из них поддерживалась новой системой государственного налогообложения. Эти грандиозные перемены и факт массового в них участия населения привел многих исследователей к мысли описывать Реставрацию Мэйдзи, как «революцию». [623]В большей степени вопрос здесь в том, как нам определять этот термин, однако, поскольку Реставрация не изменила коренным образом систему собственности, мы вряд ли можем считать ее революционной в полном современном смысле этого слова. [624]
После всех триумфов роялистов в 1868 году, Сайго настоял на том, чтобы ему позволили вернуться в его родную провинцию, и последовавшие три месяца провел в мирном, полумонашеском существовании в пригороде Кагосима. Его престиж и популярность были теперь высоки, и не только в Сацума, но и в Эдо, и в Киото. В знак признания его заслуг перед императорским двором ему была предложена солидная денежная награда и, что гораздо более важно, — первый разряд третьего придворного ранга. Сайго потряс правительство, отклонив все эти почести, — акт настолько же поразительный, как если бы английский генерал отказался бы от высочайшего предложения занять место в парламенте и принять пэрство. В своем письме Сайго подчеркивал, что для него было бы неверным принимать такое звание, какое бы выводило бы его из подчинения клану, которому он служит. С обычной прямотой он добавлял, что эти ранги, безусловно, многое значат для столичных придворных, но не имеют никакого значения для такого неотесанного мужлана, как он. [625]Сайго попросили пересмотреть свое решение, но в конце концов правительство вынуждено было признать его отказ — отказ удвоивший его популярность, но вряд ли завоевавший ему сторонников среди токийских властей.
Несколько лет спустя Окубо и другие высокопоставленные чины посетили Кагосима и совместными усилиями упрашивали Сайго войти в центральное правительство. [626]Младший брат Сайго, Цугумити, ставший к тому времени не последним лицом в истеблишменте, со слезами на глазах умолял его принять предложение, и наконец тот согласился. Перед тем, как покинуть Сацума, он написал стихотворение, в котором предсказывал свою жертвенную смерть. [627]Он вернулся в Токио в 1871 году и несколько месяцев спустя стал одним из лидеров правительства, получив пост Канцлера ( санги) — приблизительно соответствующий рангу Министра без портфеля. [628]Реальной властью в новом правительстве располагала теперь, прежде всего, маленькая группа способных и энергичных людей, выходцев из нижнего эшелона самурайского сословия из Сацума и других «внешних» кланов.
Для страны, в которой возраст традиционно считается критерием мудрости, эти лидеры были необычайно молоды, — старшему из них (Сайго Такамори) было всего 43 года. В добавок к гражданским обязанностям, Сайго представлял в новом правительстве высшую военную власть: в 1872 году он стал главнокомандующим всех вооруженных сил а в 1873 году был произведен в уникальный чин полевого маршала — ранг, соответствовавший тому, что был у герцога Мальборо после всех его побед. По этому торжественному случаю Сайго, как если бы гнетомый чередой мирских успехов, снова заявил, что знает, что ему предопределено быть убитым. [629]
К концу 1871 года около 50 высших правительственных чинов, включая Окубо, отправились в долгую поездку по Европе и Америке, — так называемая «миссия Ивакура». Сайго вместе с двумя другими руководителями остались в Токио, возглавив неофициальное временное правительство. К этому времени у Сайго выкристаллизовалась неудовлетворенность режимом и его лидерами. У временного правительства не было никако реальной власти, чтобы принимать важные решения в отсутствие членов миссии Ивакура. Сайго, очевидно, не нравилась мысль, что политики, отправляющиеся на Запад, оставляют его на роль бессильной заставки, и, провожая в Иокогама своих коллег, он, как передают, в своей обычной незамысловатой манере пожелал, чтобы их корабль утонул в пути. [630]
Основные причины неудовольствия Сайго режимом, которому он помог прийти к власти, его разрыва с правительством Мэйдзи и, наконец, восстания, были морального характера. Будучи прилежным читателем и учеником, он никогда не считал себя ученым. Он написал огромное количество поэм, эссе и писем, но его единственная цельная книга — посмертно изданное собрание различных высказываний. [631]Главное интеллектуальное влияние на его жизнь, несомненно, оказало конфуцианство школы Ван Янмина, которое он почитал с малых лет. [632]После того, как Сайго оставил школу клана и стал служить помощником клерка, он и несколько других молодых самураев стали регулярно встречаться для изучения трудов Ван Янмина и его последователей. [633]Особо почитаем среди них был Осио Хэйхатиро — полу-герой, полу-святой из Осака, покончивший с собой лет за десять до этого; Сайго до конца своей жизни воодушевлял себя, перечитывая философские лекции Осио. Влияние Ван Янмина и Осио пронизывает все отрывочные сочинения Сайго. Мисима Юкио подчеркивает воздействие их философии на жизнь Сайго, предполагая, что теория Абсолютного Духа (
По мере того, как доверие Нариакира к способностям своего подчиненного возрастало, он стал использовать Сайго для конфиденциальных политических миссий, включая маневры, направленные против Бакуфу и сложные переговоры относительно наследования сёгунов. [593]Официально Сайго занимал несколько неуместную должность смотрителя за птицами в эдосском особняке Симадзу, однако его настоящая деятельность была гораздо более впечатляющей. В те годы, когда ему еще не исполнилось тридцати лет, — один из самых активных и, очевидно, счастливых периодов его жизни — он часто бывал в императорской столице Киото и в ставке сёгуна в Эдо, покрывая эти немалые расстояния со своей обычной яростной неустанностью. [594]Во время одной из своих поездок, когда ему пришлось быть в Киото в период вспышки холеры, у него хватило энергии для организацией успешной кампании против эпидемии, — это сделало его типом самурая, эквивалентного его современнице — западной героине Флоренс Найтингейл.
Тридцатилетие Сайго, поворотный пункт всей его жизни, начался вполне благоприятно, с его назначения в Эдо в качестве личного агента даймё. Однако, всего лишь несколько месяцев спустя Нариакира внезапно заболел и умер. Одним ударом Сайго лишился не только своей основной политической поддержки, но и горячо любимого друга. Это несчастье ввергло его в состояние глубочайшей печали и было одной из непосредственных причин попытки самоубийства. Традиционно считается, что, получив известие, Сайго немедленно решил посладовать за Нариакира в могилу в соответствии с древним японским обычаем дзюнси(самоубийство вассала после смерти его господина), однако его разубедил друг из Киото — монах-роялист по имени Гэссё, настоявший, чтобы молодой человек остался жить ради блага своей страны. [595]
Несколько месяцев спустя, когда Гэссё достиг Кагосима в качестве беглеца, преследуемого полицией Бакуфу, Сайго организовал ему и себе побег на лодке с тем, чтобы вместе покончить с жизнью в море. Когда лодка отдалилась от берега залива Кагосима приблизительно на милю, двое друзей перешли на нос. Остальные сидевшие в лодке подумали, что те любуются замечательным видом лунного света, но на самом деле они обменивались прощаниями и писали обязательные предсмертные стихотворения. Закончив эти приготовления, Сайго и его друг спрыгнули в воду. Гравюра того времени изображает монаха в белых одеждах и молодого самурая в тот момент, когда они вот-вот коснутся воды; их серьезные лица, на которых написана решимость, ярко освещает полная луна, а в лодке сидит их попутчик, играя на флейте, еще не подозревая о трагедии, происходящей в нескольких метрах от него. Вскоре после того, как все услышали сильный всплеск, в нескольких метрах были замечены два тела, их вытащили из воды и перевезли в хижину на берегу. Попытка сделать монаху искусственное дыхание ничего не дала; однако, полный молодой самурай был еще жив, и маленькая соломенная хижина, тщательно сохраненная и стоящая сейчас у главной дороги напротив прибрежной железнодорожной линии, остается местом паломничества почитателей Сайго. В двух стихотворениях танка,найденных на теле Гэссё, написанных, несколько неуместно, на туалетной бумаге, говорилось о «безоблачной луне его сердца», которая вскоре погрузится в воды залива Кагосима; заканчивалось оно выражением радости от того, что автор умер за императора (Оогими). [596]
Биографы Сайго предлагали различные мотивировки его отчаянного поступка. Недавняя смерть Нариакира почти наверняка была непосредственной причиной. Вероятно, это сочеталось с желанием умереть вместе со своим другом-роялистом Гэссё, которого должны были казнить в ближайшие же дни, если он не упредил бы власти, собственноручно лишив себя жизни. [597]По Утимура Кандзо, знаменитому христианину, поклоннику Сайго, герой решил убить себя в качестве «жеста дружбы и гостеприимства своему другу» (юдзин-ни тайсуру дзёго то кантай-но сируси),а его действия были вдохновлены «слишком сильным состраданием» (амари цуёсугиру насакэ). [598]В этих объяснениях может заключатся элемент истины (хотя «гостеприимство» представляется несколько слабым мотивом), однако мгновенные приступы ярости, проявившиеся в попытке самоуничтожения, вполне могли иметь глубокие истоки в его персональности, проявлявшейся впоследствии в иррациональном и ошибочном поведении во время кризисных ситуаций.
И через много времени после того, как он был признан великим героем Реставрации Мэйдзи, Сайго часто вспоминал тот критический момент, когда он пытался умереть вместе со своим другом, сожалея о том, что попытка была неудачной. [599]Он торжественно отмечал каждую годовщину утопления, а спустя семнадцать лет после происшествия обратился к духу погибшего монаха со следующим стихотворением на китайском языке:
Эта отчаянная попытка умереть в возрасте 30 лет, очевидно, серьезно повлияла на психологическое становление характера Сайго и на его мировоззрение. [601]Тот факт, что, хотя это и проиошло не специально, он выжил после того, как договорился о совместном самоубийстве, тогда как его друг утонул, неизбежно должен был сформировать у него классический комплекс вины, преследующий остающихся в живых, и привести к дальнейшим попыткам покончить с собой самым неистовым образом. Происшедшее в заливе Кагосима безусловно связано с тем, что он позже писал в своих трудах, подчеркивая необходимость освободиться от какого бы то ни было страха смерти и быть всегда готовым к ее приходу, как ничем не заменимое условие самоотреченности ( дзико футюсин сюги), что, в свою очередь, необходимо для культивирования «истинного духа» ( синдзё). По мере того, как он впитывал учения Дзэн, буддизма и конфуцианства школы Ван Янмина, его отношение к собственной смерти становилось все более мистическим, и в одной из своих последних работ он заявил, что уже умер с Гэссё 20 лет назад. [602]
Сжав друг друга в объятьях, мы бросились в пучину моря.
Хотя мы и прыгнули вместе, судьба не оправдала моих ожиданий,
вытолкнув меня живым на поверхность вод ( ани хакараму я хадзё сайсэй-но эн).
Теперь уж прошло, подобно цепи сновидений, более десяти лет;
И вот, я стою здесь, у твоей могилы, отделенный великой стеной смерти,
И все так же безнадежно катятся мои слезы. [600]
Сайго еще не пришел в себя от шока неудачного утопления, как новый правитель Сацума издал приказ о его ссылке на неопределенное время на остров приблизительно в 250 милях к югу от Кагосима. Это было одним из результатов чистки, направленной против противников режима Бакуфу, в числе которых были и люди, близкие к Нариакира. [603]Последовавшие 5 лет жизни Сайго — годы, на протяжении которых режим Токугава быстро двигался к своему краху — прошли исключительно в ссылке. В 1862 году он был прощен и ему было разрешено вернуться в Кагосима, где вскоре его восстановили в должности смотрителя за птицами. Однако, вскоре своим категоричным, недипломатическим поведением он рассердил Повелителя Хисамицу [604](консерватора, сменившего Нариакира на роли главы клана), и всего шесть месяцев спустя освобождение его сослали вновь — на этот раз на маленький остров еще южнее, где условия были хуже; позже его перевели на еще более мрачный островок у Окинава. [605]Все традиционные описания говорят о спокойствии и достоинстве, которые Сайго сохранял в несчастьи. Когда в жаркий августовский день его принял на борт корабль, чтобы доставить к месту последней ссылки, он спокойно вошел в небольшую клетку, построеную для него, а когда добрый чиновник сказал, что в открытом море ему не будет нужды в ней оставаться, ответил: «Благодарю вас, но что бы ни случилось, я должен повиноваться Повелителю (Сацума). Я — осужденный, и должен находиться там, где следует осужденному… [606]» Во время путешествия по Восточному китайскому морю, когда их сотрясали шторма, он сочинил поэму, в которой призывал ветра дуть сильнее, а волны вздыматься выше, поскольку он, преданный делу императора, все равно останется невредимым. [607]Он выказал то же хладнокровие, прибыв на суровый остров, где ему предстояло пробыть несколько лет. И в мыслях не держа жаловаться на обращение с собой, он использовал свое заключение для упражнений в самодисциплине, принуждая себя сидеть прямо и неподвижно в тюремной камере по многу часов подряд.
Остров первой ссылки Сайго был центром сахарной индустрии Сацума и он вскоре стал свидетелем страданий рабочих-рабов, живших в условиях типа Nacht und Nebel, [608]подвергавшихся жестоким наказаниям за малейшее нарушение правил. Эти несчастные были в буквальном смысле неспособны вкусить от плодов своего труда, поскольку, с жестокостью, напоминающей условия на золотодобывающих шахтах Южной Африки, рабочих, которые осмеливались хотя бы лизнуть сахар, заковывали в кандалы и били кнутами, или даже казнили. [609]Бедные урожаи никогда не принимались в расчет, когда доходило до сбора налогов. Ревностные чиновники часто арестовывали островитян и подвергали их пыткам, чтобы те открыли, есть ли у них какие-нибудь спрятанные тайные продукты. Некоторые из подозреваемых пытались покончить с собой, прокусывая себе языки, чтобы только не подвергаться пыткам. [610]Потрясенный этими условиями, Сайго (хоть он и был осужденным) попробовал убедить главного надсмотрщика, указывая, что такое жестокое и безжалостное обращение позорит имя Сацума, и что, если начальники не будут снижать налоги в неурожайные годы, они могут просто умертвить все население острова. [611]Когда инспестор, в обычной манере обхождения чиновников с надоедливыми реформаторами, приказал ему не лезть не в свое дело, Сайго стал настаивать, — ведь то, в чем замешана честь клана, является именно его делом, и пригрозил послать подробный отчет о происходящем в Кагосима. В результате его вмешательства обращение с заключенными было несколько улучшено, а какое-то количество рабов-островитян ( хиса) было освобождено.
Помимо этой гуманистической деятельности, Сайго использовал годы ссылки для обширного чтения и повышения мастерства в искусстве каллиграфии и китайской поэзии. [612]Многие из его известных стихотворений были написаны в этот долгий период заключения, в том числе «День Нового года в сылке» ( Токкё тоси-о мукауру) и «Чувства в тюрьме» ( Токутю кан ари), в которых он указывает, что, хотя фортуна может и дальше обходить его стороной, это только подкрепит искренность его намерений. [613]
С разрешения островных властей, Сайго использовал часть своей избыточной энергии, занимаясь любимым спортом — борьбой «сумо». Также, во время этой ссылки он взял в наложницы дочь скромного островитянина, и вскоре та родила ему его первого сына. Его новой семье, однако, не было разрешено следовать за ним в последующих ссылках. [614]
После того, как Сайго был осужден на пять лет, Окубо и другие друзья стали ходатайствовать перед правителем Сацума о том, чтобы его освободили. Сам Окубо угрожал, что сделает себе харакири, если не будет даровано полное прощение (что выглядит несколько иронично в свете той роли, которую он сыграл в дальнейшей жизни Сайго). Повелитель Хисамицу подписал приказ, но, по рассказам, его так рассердило это доказательство популярности Сайго, что он сильно сжал серебрянный мундштук своей трубки, оставив на нем след зубов. [615]
Несмотря на раздражительный тон некоторых стихотворений этого периода, Сайго прошел долгую ссылку с расположением духа, здоровым на удивление. Однажды он даже заявил, что собирается навсегда остаться на островах. Несмотря на все физические тяготы этих лет, вполне вероятно, что это был самый спокойный и воодушевляющий период в бурной жизни героя. Перед тем, как покинуть остров у Окинава и вернуться в круговерть государственной политики, он написал слезоточивую поэму, посвященную своему тюремщику, в которой благодарил его за доброту и говорил, что боль расставания не покинет его всю жизнь. [616]Кстати, какое бы воздействие на характер Сайго ни оказало это заключение, примечательно, что в последующие годы он периодически отходил от общественной деятельности, как бы ссылая сам себя на некоторый срок; нет ни малейшего сомнения в том, что в среде недовольного самурайства это укрепило его репутацию великого роялиста, человека, пострадавшего за Дело Императора буквально, чего стремились избежать более практичные политики. В жизни Сайго, так же, как и Ганди, Неру, Кеньятта и других национальных героев, несправедливое заключение послужило бесценным свидетельством крепости его характера и искренности его убеждений.
Четыре года после возвращения Сайго из ссылки представляют собой крутой подъем в его параболической карьере и соотносимы с периодом побед Ёсицунэ над Тайра и начальных сражений Масасигэ с силами Камакура. Кульминацией этих лет стало падение Бакуфу и установление нового режима под номинальной властью императора Мэйдзи. В 1864 году в возрасте 36 лет Сайго был назначен Секретарем Сацума по военным делам, а также основным эмиссаром клана в Киото, став, таким образом, центральным действующим лицом в последних яростных усилиях по свержению режима Эдо. Много его энергии было отдано переговорам с другими «внешними» кланами, особенно милитаризированным уделом Тёсю на крайнем западе главного острова, где неприятие Бакуфу было полным. Хотя первым его реальным военным опытом явились именно удачные действия против восставшего Тёсю, Сайго всегда начинал сражения с этим упрямо роялистским кланом без большой охоты. Он настоял на том, чтобы пленным военачальникам была сохранена жизнь — редкий акт милосердия в японских баталиях, и, в конечном счете, способствовал созданию коалиции Сацума-Тёсю, которая, с помощью удела Тоса на острове Сикоку свергла ослабленное Бакуфу. [617]Одна из типичнейших ироний судьбы, которыми пронизана вся жизнь Сайго, состояла в том, что представители именно этих мощных княжеств, над созданием альянса которых он столько трудился, позже станут кликой, доминирующей в правительстве Мэйдзи, и проводящей политику, которую он ненавидел. Сайго был также задействован в дипломатических переговорах, в особенности с Англией. В 1866 году он организовал прием в Кагосима первого британского министра, сэра Гарри Паркеса, и убедил его, что будущее Японии — в руках императорского правительства, а Бакуфу больше не способно выполнять договоры с иностранными державами. [618]Позже он встретился с блестящим дипломатом, молодым английским секретарем-переводчиком Эрнстом Сатоу в гостинице в Кобэ, и вежливо отклонил переданное через него предложение британской помощи, поскольку опасался, что она может навязать Сацума нежелательные обязательства. [619]
Решающий момент наступил в начале 1868 года, когда произошло сражение четырехтысячного роялистского войска (в основном состоящего из выходцев из Сацума и Тёсю) с двадцатитысячной армией Бакуфу. Их блестящая победа привела к официальной капитуляции ставки Бакуфу в замке Эдо — знаменитый момент акэватаси, изображенный во всех начальных учебниках довоенного периода, как сцена, должная пробуждать в молодых умах ревностное националистическое чувство. Сайго дополнил эти триумфы несколько месяцев спустя, разбив оставшихся сторонников Бакуфу на севере и востоке.
Традиционные панегирики, помимо прославления военного гения Сайго и выставления его в качестве незаменимой фигуры движения за Реставрацию (и то, и другое — весьма спорные утверждения), [620]подчеркивают его великодушие после победы. К этому придраться невозможно. Сайго не только потребовал амнистии для своих противников — побежденного сёгуна и высших чинов Бакуфу, но и предпринял все возможные шаги к тому, чтобы оградить ни в чем не повинное население от разгула, следовавшего обычно за подобными победоносными событиями. Хотя в битве за Эдо приняли участие крупные силы (почти то же количество людей, что и в японско-китайской войне), реальные потери были невелики. [621]Действительно, в истории было мало таких радикальных трансформаций со столь небольшим кровопролитием, и даже недоброжелатели Сайго вынуждены признать, что он хотя бы отчасти, но ответственен за столь мягкий исход.
Самой очевидной целью Реставрации было низложение военного правительства, которое в той или иной форме существовало постоянно с тех пор, как Ёритомо за семьсот лет до этого одержал победу. Восстание 1867-68 годов было первой крупномасштабной попыткой «реставрировать» императорское правление со времен Кусуноки Масасигэ XIV века. Система правления Бакуфу от имени императора держалась долго и была, особенно в эпоху Токугава, весьма эффективной. Только из-за того, что Бакуфу в конечном счете пало в 1867 году, нам не следует недооценивать его способность к самосохранению в 1850-х и 60-х, а также тот риск, на который шли роялисты, бросив ему вызов. Какова была их официальная цель? Одно из самых определенных заявлений содержится в соглашении, подписанном представителями Сацума и Тёсю (включая Сайго Такамори) в июле 1867 года:
[Наша цель] состоит в реставрации императорского правления и в осуществлении всех дел, при учете ситуации в мире, таким образом, чтобы последующим поколениям нечего было бы еще желать. Главным моментом реформы является передача административной и юридической власти в руки императора. Хотя в нашей стране сохранена непрерывная линия императорского наследования, давным давно случилось так, что, после принятия феодальной системы, бразды правления попали в руки правительства сёгунов. Присутствие Суверена, которому только и пристало руководить страной, игнорировалось, — состояние, которого не найти ни в одной другой мировой державе. Мы должны, таким образом, реформировать нашу политическую систему, восстановить привязанность правительства к императорскому двору, собрать конференцию даймё и, в согласии друг с другом, трудиться ради поднятия престижа нации среди мировых держав. Только так мы сможем утвердить фундаментальный характер нашей империи. [622]
На самом же деле, действительной целью было не вернуть власть царствующей особе (в 1867 году император Мэйдзи был 15-летним юношей, вряд ли способным укрепить престиж своей страны в мире), или даже императорской фамилии и придворной аристократии, но провести определенные реформы, представлявшиеся крайне необходимыми, если только Япония хотела избежать судьбы, навязанной западными державами Индии, или, совсем недавно, — Китаю. С этой целью, реальная власть в правительстве отходила не к императору, но концентрировалась в основном в руках группы молодых самураев, устанавливавшей баланс сил между лидерами «внешних» кланов, включая Сацума, которая твердо намеревалась проводить политику, необходимую для сохранения национальной целостности Японии и превращения ее в современную державу. В ходе событий они провели много реформ, не обязательно входивших в их первоначальные планы. Япония открыла двери западному миру; уделы, на которые была разделена страна, исчезли; военное сословие потеряло свои традиционные привилегии; господствовавший в обществе феодализм был в основном заменен индустриальным капитализмом; была создана мощная национальная армия, в которую входили несамураи, а крестьяне-призывники, — и каждая из них поддерживалась новой системой государственного налогообложения. Эти грандиозные перемены и факт массового в них участия населения привел многих исследователей к мысли описывать Реставрацию Мэйдзи, как «революцию». [623]В большей степени вопрос здесь в том, как нам определять этот термин, однако, поскольку Реставрация не изменила коренным образом систему собственности, мы вряд ли можем считать ее революционной в полном современном смысле этого слова. [624]
После всех триумфов роялистов в 1868 году, Сайго настоял на том, чтобы ему позволили вернуться в его родную провинцию, и последовавшие три месяца провел в мирном, полумонашеском существовании в пригороде Кагосима. Его престиж и популярность были теперь высоки, и не только в Сацума, но и в Эдо, и в Киото. В знак признания его заслуг перед императорским двором ему была предложена солидная денежная награда и, что гораздо более важно, — первый разряд третьего придворного ранга. Сайго потряс правительство, отклонив все эти почести, — акт настолько же поразительный, как если бы английский генерал отказался бы от высочайшего предложения занять место в парламенте и принять пэрство. В своем письме Сайго подчеркивал, что для него было бы неверным принимать такое звание, какое бы выводило бы его из подчинения клану, которому он служит. С обычной прямотой он добавлял, что эти ранги, безусловно, многое значат для столичных придворных, но не имеют никакого значения для такого неотесанного мужлана, как он. [625]Сайго попросили пересмотреть свое решение, но в конце концов правительство вынуждено было признать его отказ — отказ удвоивший его популярность, но вряд ли завоевавший ему сторонников среди токийских властей.
Несколько лет спустя Окубо и другие высокопоставленные чины посетили Кагосима и совместными усилиями упрашивали Сайго войти в центральное правительство. [626]Младший брат Сайго, Цугумити, ставший к тому времени не последним лицом в истеблишменте, со слезами на глазах умолял его принять предложение, и наконец тот согласился. Перед тем, как покинуть Сацума, он написал стихотворение, в котором предсказывал свою жертвенную смерть. [627]Он вернулся в Токио в 1871 году и несколько месяцев спустя стал одним из лидеров правительства, получив пост Канцлера ( санги) — приблизительно соответствующий рангу Министра без портфеля. [628]Реальной властью в новом правительстве располагала теперь, прежде всего, маленькая группа способных и энергичных людей, выходцев из нижнего эшелона самурайского сословия из Сацума и других «внешних» кланов.
Для страны, в которой возраст традиционно считается критерием мудрости, эти лидеры были необычайно молоды, — старшему из них (Сайго Такамори) было всего 43 года. В добавок к гражданским обязанностям, Сайго представлял в новом правительстве высшую военную власть: в 1872 году он стал главнокомандующим всех вооруженных сил а в 1873 году был произведен в уникальный чин полевого маршала — ранг, соответствовавший тому, что был у герцога Мальборо после всех его побед. По этому торжественному случаю Сайго, как если бы гнетомый чередой мирских успехов, снова заявил, что знает, что ему предопределено быть убитым. [629]
К концу 1871 года около 50 высших правительственных чинов, включая Окубо, отправились в долгую поездку по Европе и Америке, — так называемая «миссия Ивакура». Сайго вместе с двумя другими руководителями остались в Токио, возглавив неофициальное временное правительство. К этому времени у Сайго выкристаллизовалась неудовлетворенность режимом и его лидерами. У временного правительства не было никако реальной власти, чтобы принимать важные решения в отсутствие членов миссии Ивакура. Сайго, очевидно, не нравилась мысль, что политики, отправляющиеся на Запад, оставляют его на роль бессильной заставки, и, провожая в Иокогама своих коллег, он, как передают, в своей обычной незамысловатой манере пожелал, чтобы их корабль утонул в пути. [630]
Основные причины неудовольствия Сайго режимом, которому он помог прийти к власти, его разрыва с правительством Мэйдзи и, наконец, восстания, были морального характера. Будучи прилежным читателем и учеником, он никогда не считал себя ученым. Он написал огромное количество поэм, эссе и писем, но его единственная цельная книга — посмертно изданное собрание различных высказываний. [631]Главное интеллектуальное влияние на его жизнь, несомненно, оказало конфуцианство школы Ван Янмина, которое он почитал с малых лет. [632]После того, как Сайго оставил школу клана и стал служить помощником клерка, он и несколько других молодых самураев стали регулярно встречаться для изучения трудов Ван Янмина и его последователей. [633]Особо почитаем среди них был Осио Хэйхатиро — полу-герой, полу-святой из Осака, покончивший с собой лет за десять до этого; Сайго до конца своей жизни воодушевлял себя, перечитывая философские лекции Осио. Влияние Ван Янмина и Осио пронизывает все отрывочные сочинения Сайго. Мисима Юкио подчеркивает воздействие их философии на жизнь Сайго, предполагая, что теория Абсолютного Духа (