Страница:
Отошедший от дел император, похоже, совершенно искренне привязался к Ёсицунэ за время, пока тот проживал в столице; не исключено также, что он считал этого, несколько наивного генерала, меньшей, по сравнению с Ёритомо, угрозой для двора, — тот в своей новой камакурской ставке планировал изменение структуры власти в Японии и низведение двора до положения полного бессилия. Вероятно, так рассуждал Госиракава, когда в конце 1185 года он согласился назначить Ёсицунэ главным управляющим всеми поместьями на острове Кюсю и возложить на него задачу «серьезно наказать» своего старшего брата, как врага двора. Как бы ни были запутаны мотивы такого поступка бывшего императора, несомненно, что именно его махинации после падения Тайра явились одним из главных факторов разрыва между братьями и сыграли важную роль в событиях, приведших к падению Ёсицунэ. Поддержка бывшего императора не была долговременной: как только Ёсицунэ превратился в беглеца, Госиракава отменил свое раннее указание, объявив, что оно было дадено против его воли, и поручил теперь старшему брату «серьезно наказать младшего».
[178]
В дополнение к тем бедам, что обрушились на Ёсицунэ в результате «дружбы» с Госиракава, его постоянно терзали доносами и слухами, шедшими в Камакура. Некоторые из этих клеветнических измышлений исходили от его завистливого брата по отцу Нориёри, однако основным их источником был Кадзивара-но Кагэтоки, один из ближайших сподвижников Ёритомо, приблизившийся к хозяину после того, как спас ему жизнь в одной из первых битв с Тайра. Из немногих достоверных источников мы можем заключить, что Кадзивара был типичным представителем работящих, лояльных, несколько суровых воинов, составлявших костяк восточного режима Ёритомо; однако, по легенде, особенно — ее поздним вариантам, он предстает каким-то сверхнегодяем, чья всепоглощающая ненависть и зависть к Ёсицунэ подвигли его хозяина на совершение самых несправедливых поступков. [179]
Благодаря своим способностям и поддержке Ёритомо, Кадзивара быстро вырос в системе военной иерархии и был назначен заместителем управляющего делами воинского сословия. С приближением войны с Тайра к победному концу, Ёритомо отправил его на западный фронт для помощи и участия в последнем наступлении; традиционно, однако, считается, что его настоящим заданием было следить за Ёсицунэ и сообщать обо всем подозрительном в Камакура. Ему не пришлось долго ждать, чтобы оклеветать молодого полководца. На военном совете перед битвой при Ясима между ними произошло яростное столкновение, — так называемый «спор об оборотных веслах», дошедший почти до обмена ударами, что позволило Кадзивара послать Ёритомо уничтожающий отчет о поведении его горячего младшего брата. Следующий отрывок из «Повести о доме Тайра» рисует порывистый, непокорный характер героя — как его традиционно изображают в ранний, «удачливый» период жизни, — и по нему можно себе представить, отчего он неизбежно должен был вызвать враждебность у своего старшего брата:
В гавани Ватанабэ собрались самураи, и владетельные, и худородные, и стали держать совет. — Правду сказать, мы неопытны в сражениях на море, — говорили они. — Как же нам быть? — Что, если в предвидении битвы поставить на суда «оборотные» весла? — предложил Кадзивара. — Что такое «оборотные» весла? — спросил Ёсицунэ. — Когда скачешь верхом, — отвечал ему Кадзивара, — коня нетрудно повернуть и влево, и вправо. Но повернуть вспять корабль — нелегкое дело! Оттого я и говорю — давайте поставим весла и на носу, и на корме, установим рули и слева, и справа, чтобы в случае надобности легко и быстро поворотить судно. — На войне нередко бывает, — сказал Ёсицунэ, — что при неблагоприятном ходе сражения приходится отступать, даже если, отправляясь на битву, поклялся не делать ни шагу назад… Таков обычный закон войны! Но хорошо ли заранее готовиться к бегству? Это дурное предзнаменование, сулящее неудачу в самом начале похода? Господа, «оборотные» весла, «возвратные» весла — называйте их как угодно, а мне, Ёсицунэ, хватит обычных весел! — Хорошим полководцем называют того, — сказал Кадзивара, — кто скачет впереди войска там, где это необходимо, и отступает там, где надлежит соблюдать осторожность, кто бережет свою жизнь и громит врага; такой полководец — истинно совершенный военачальник! Тот же, кто знай себе ломится напролом, — не полководец, а просто-напросто дикий кабан, такого не назовешь настоящим сёгуном! — Не знаю, кабан ли, баран ли, — отвечал Ёсицунэ, — но битва приносит радость лишь тогда, когда движешься все вперед и вперед, наступаешь и побеждаешь! — И, услышав его ответ, все самураи не решились громко смеяться, опасаясь вызвать гнев Кадзивара, но с пониманием переглянулись и стали шептаться, что между Ёсицунэ и Кадзивара, кажется, уже возникла размолвка. [180]
Сенсационная победа Ёсицунэ при Ясима не сделала его милым сердцу Кадзивара, и вскоре после этого, накануне битвы при Данноура, произошло вторичное столкновение характеров:
Кадзивара обратился к Ёсицунэ: — Первенство в нынешней битве поручите мне, Кагэтоки! — Да, если б здесь не было меня, Ёсицунэ! — отвечал ему Ёсицунэ. — Но ведь вы — сёгун, главный военачальник! — сказал Кадзивара. — И в мыслях не держу считать себя таковым! — отвечал Ёсицунэ. — Властелин Камакуры — вот, кто подлинный и великий сёгун! А я, Ёсицунэ, всего лишь исполняю его веления и потому равен всем прочим воинам-самураям, не более! — Тогда Кадзивара, разочаровавшийся в стремлении быть первым, прошептал: — Нет, сей господин по самой своей природе не способен возглавить самураев. Слова эти донеслись до слуха Ёсицунэ. — Вот первейший глупец Японии! — воскликнул он и уже схватился за рукоять меча. — Нет у меня господина, кроме властителя Камакуры! — вымолвил Кадзивара и тоже протянул руку к мечу. [181]
Снова они были готовы скрестить мечи; их едва смогли развести соратники, напомнив, что подобного рода ссоры могут помочь только их общему врагу, и уж наверное не понравятся Ёритомо. По «Повести о доме Тайра», это повторное столкновение толкнуло Кадзивара на новые доносы, «которые в конце концов и привели к смерти Ёсицунэ». [182]
После победного триумфа при Данноура Кадзивара делал все, что было в его силах, дабы приуменьшить роль Ёсицунэ, подчеркивая в своих донесениях, что победы удалось достичь благодаря божественному произволу, а не искусству какого-либо военачальника. Позже, в том же году, когда отношения между братьями еще более ухудшились, Кадзивара-но Кагэтоки, вернувшийся к тому времени в восточную ставку, информировал Ёритомо о том, что его младший брат вовсе не следует недавно полученному приказу «строго наказать» своего дядю Юкииэ, но в действительности тайно замышляет с ним измену в Киото и планирует совместные действия против Камакура. [183]Эти слухи возбудили у Ёритомо сильнейшие подозрения в том, что между членами его семейства возник тайный союз, и непосредственно подтолкнули его отдать приказ убить Ёсицунэ. Таким образом, сверхзлодей, систематически возбуждавший у всех чувство неприязни к герою, дал врагу идеальный предлог его уничтожить.
Хотя Ёсицунэ и не сразу это понял, но горькая правда заключалась в том, что его решающая победа над Тайра в значительной степени уничтожила его же собственный raison d’etre [184]в глобальной схеме Ёритомо. С точки зрения обывателей Камакура, мужество, выдержка и военная доблесть молодого человека сыграли свою роль и теперь уже грозили стать фактором отрицательным. Говоря словами старой китайской пословицы, «когда убит хитрый заяц, можно зажарить и быструю гончую». Ёсицунэ исполнил свою основную функцию — уничтожение клана противника — и теперь, чтобы полностью от него отделаться, для Ёритомо хватило малейшей провокации. Тема мирской несправедливости все более и более усиливает горечь в изображении жизни Ёсицунэ, по мере того, как мы приближаемся к самой важной части его истории.
Через несколько недель после триумфального прибытия в Киото герой выступает в Камакура, дабы лично оповестить о своей победе Ёритомо и передать ему главных пленных из Тайра, захваченных в последней битве. Однако, ему не было позволено достичь конечной цели следования. По прибытии на близлежащую почтовую станцию он получил инструкцию ожидать там дальнейших приказаний, и оставался там около недели в состоянии все возраставшей тревоги. Очевидно, понимая, что его брат наслышался о нем различных неблагоприятных слухов, он несколько раз посылал протесты с подтверждением собственной лояльности, но все они остались без ответа. Наконец он отчаялся и из маленькой почтовой станции Касигоэ, находившейся где-то в миле от Камакура, послал одному из главных министров свое знаменитое «письмо из Касигоэ». Хотя Ёсицунэ, вероятно, и посылал в то время какие-то эмоциональные послания в Камакура, тот документ, что дошел до нас, полон добавлений и приукрашиваний, введенных намеренно ради того, чтобы возбудить симпатию к герою, с которым обращались столь неподобающе. [185]Последнее воззвание, однако, является самой важной частью в легенде о Ёсицунэ; смесь бравады с почти мазохистическим упиванием своими несчастьями дает нам редкую возможность заглянуть в психологический механизм героического поражения:
5-й день 6-го месяца 2-го года правления Гэнроку [1185]. [186]
Я, Минамото-но Ёсицунэ, лейтенант внешней дворцовой охраны, почтительно обращаюсь к вашему превосходительству. Будучи избранным заместителем его высочества [Ёритомо] с последующим доверением мне императорской миссии, я поверг врагов двора с помощью воинского искусства, которое передавалось в нашей семье из поколения в поколение, стерев, таким образом, позор, пережитый нами в поражении. Я ожидал получить особую благодарность за свои действия, но к изумлению моему стал объектом самых грязных обвинений, из-за чего все достигнутое мною остается незамеченным. Будучи невиновен ни в чем, я, Ёсицунэ, подвергся осуждению; будучи достоин славы, не допустивший ни одной ошибки, я впал в немилость его высочества.
Так и пребываю я, вотще проливая кровавые слезы… Мне не было разрешено оспорить обвинения клеветавших на меня и [даже] вступить в Камакура, но было приказано пребывать в бездеятельности много дней, не имея возможности высказать искренность своих намерений. Прошло так много времени с тех пор, как я мог взирать на милостивый лик его высочества, что, кажется, все нити нашей кровной связи уже порвались.
Есть ли это несчастье лишь насмешка судьбы, или — воздаяние за нечто свершенное мною в прошлых существованиях? Горе мне! Кто сможет открыть [его высочеству] всю глубину испытываемых мною мук, кто прольет на меня хоть каплю жалости, — разве что восстанет в этом мире преподобный дух нашего усопшего отца?
Я в затруднении — стоит ли продолжать писать это письмо, не станет ли оно лишь еще одним [ненужным] изъявлением личных чувств, однако, мне кажется, следует сказать, что вскоре после моего рождения его превосходительство мой отец перешел в иной мир, и я стал сиротой и был принесен в столицу матерью, прижимавшей меня к груди; с тех пор мой ум не пребывал в покое ни единого момента. Хотя мне и удавалось влачить свое существование, я не мог безопасно передвигаться по столице и был вынужден бродить из провинции в провинцию, прячась в неприметных деревушках, скрываться в отдаленных частях страны, служить простолюдинам и крестьянам.
Затем мне улыбнулась фортуна, и я был послан в столицу, дабы свергнуть клан Тайра. Наказав сперва Ёсинака за причиненные оскорбления, я принялся затем уничтожать Тайра и ради это гнал своего коня зачастую по краю пропасти, не думая о своей жизни при виде врага. В иные времена я храбро выступал против свирепого ветра и волн в великом море, не беспокоясь о том, что мое тело может утонуть и быть пожрано чудовищами глубин. Панцирь и шлем служили мне подушкой; лук и стрелы были орудиями моей профессии…
Что касается моего назначения лейтенантом пятой ступени [имперской полиции], то я принял его как возможную честь для рода Минамото. И все же теперь я ввержен в состояние глубочайшего горя и горьких сетований. Понимая, что лишь с помощью будд и божеств я могу надеяться на положительный результат моего прошения, я вырезал обеты на талисманах различных пагод и храмов, клялся перед богами больших и малых храмов Японии и духами подземного мира в том, что никогда и ни на мгновение не вынашивал никаких [злых] намерений; все эти заверения я представил [в Камакура]. И все же я не получил прощения.
Наша страна — страна богов, однако похоже, что боги не снизошли к моим просьбам; таким образом, не имея никого, к кому я мог бы обратиться, я полагаюсь теперь на великую милость вашего превосходительства и молю вас передать это мое заявление его высочеству, дабы в благоприятный момент он обратил бы на него внимание и утвердился бы в моей невиновности…
Невозможно полностью выразить свои мысли на письме, но я попытался описать вашему превосходительству основные положения и почтительнейше прошу обратить внимание на это письмо, которое имею честь нижайше преподнести.
Минамото-но Ёсицунэ.
Находчивость и мужество героя на поле битвы резко контрастируют с той детской простотой, которую он проявляет в личных отношениях — тот тип невинности и наивности, который в японской традиции столь часто связывают с макото. Но даже на этой поздней стадии он, кажется, верит, что все его несчастья могут кончиться, стоит ему встретиться с Ёритомо лицом к лицу и высказать «искренность своих намерений». [187]Его надежды на примирение оказались разбиты, когда он получил унизительный приказ возвращаться прямо в столицу без заезда в Камакура. Ёритомо усугубил оскорбление, отобрав те наделы Тайра, которые его брат получил в качестве награды за свои военные труды, и — что еще хуже — исключив его из членов клана Минамото. Через неделю после того, как Ёсицунэ написал свое письмо из Касигоэ, он в подавленном состоянии отправился обратно в Киото.
Несколько месяцев спустя после столь резкого отказа, Ёритомо попытался вообще убрать Ёсицунэ из этого мира. С этой целью он отправил в столицу воина-монаха с приказом убить Ёсицунэ. Монах со своими подручными организовал ночную атаку на дом Ёсицунэ, но ее отбили, а сам предводитель, хотя и спасся в северных горах Курама, но затем был выслежен друзьями Ёсицунэ, привезен обратно в столицу и казнен. Такого неприкрытого покушения на жизнь было достаточно, чтобы убедить даже Ёсицунэ, что на примирение уже нет никакой надежды, и что, если он желает выжить, ему надо искать сподвижников. Именно в это время он получает от императора документ, в котором удалившийся от дел монарх поручает ему «строго наказать» своего старшего брата, как врага двора.
Приказ Госиракава мог бы подтвердить правомочность всего, что предпринял бы Ёсицунэ в будущем, но он не мог дать ему материальной поддержки, необходимой для успеха кампании. Вместо того, чтобы ударить на Камакура, он со своим дядей Юкииэ, сопровождаемые несколькими сотнями людей, проследовали на запад в надежде собрать на свою сторону добровольцев. [188]Эта осторожность кажется совершенно непохожей на обычную манеру Ёсицунэ, всегда отличавшуюся прямотой тактических действий; ясно, также, что и сам Ёритомо ожидал от своего импульсивного брата немедленной атаки на восток. Остается только гадать, — отчего в этот критический момент Ёсицунэ избрал столь осторожный шаг. Возможно, его вывела из равновесия и угнетала враждебность Ёритомо, и он потерял порывистость и оптимизм, так ярко проявлявшиеся в ранний период его жизни; не исключено, также, что он все еще колебался — атаковать, или нет своего старшего брата, которому он подчинялся столько лет как главе клана Минамото, первому лицу в его собственной семье; дядя, также, мог убедить его, что, не набрав соответствующего количества людей, противостоять камакурской силе было сумасшествием.
В любом случае, удача, что столь часто сопутствовала Ёсицунэ в более динамическое время его карьеры, на этот раз ему изменила. Немного спустя, после того, как он покинул Киото и сел на корабль, чтобы переплыть Внутреннее море, его маленький отряд был почти полностью уничтожен внезапным штормом, который (как рассказали Ёритомо) был наслан волей богов. По какой-то счастливой случайности Ёсицунэ и его дядя пережили кораблекрушение, погубившее почти всех их людей; однако надежды организовать вооруженную поддержку — что с самого начала представлялось довольно слабой перспективой — теперь исчезли, и все, на что теперь могли они надеяться, было попробовать избежать пленения вражескими войсками, которые окружали их со всех сторон. После кораблекрушения спутники расстались навсегда, и несколько месяцев спустя Юкииэ, неудачливый дядя, был настигнут и убит.
Ёсицунэ стал теперь одиноким отверженным, от которого отвернулся двор и которого яростно преследовал его брат, устроивший самую крупную в истории Японии охоту на человека. После серии случаев, когда только чудом ему удалось бежать, Ёсицунэ удалось совершенно сбить преследователей со своего следа. Считалось, что он мог вернуться в Киото (что он и сделал на самом деле), и в городе был проведен повальный обыск; во многие храмы, где мог скрываться Ёсицунэ, были посланы военные отряды; военные гарнизоны во всех провинциях были подняты по тревоге, всем заставам были разосланы приказы хвататься за любую ниточку, которая могла бы привести к его местонахождению. Однако, Япония XII века с ее плохой системой коммуникаций и медлительным транспортом, была огромной страной, а сложная горная система делала ее идеальным местом для того, чтобы скрыться преследуемому беглецу, в особенности — такому, как Ёсицунэ, у кого должно было быть немало тайных доброжелателей.
Месяц за месяцем продолжалась великая охота. Даже будды и божества были привлечены к розыску: во многих храмах возносились молитвы о пленении Ёсицунэ, а по приказу из Камакура подобные же просьбы звучали и в молельнях синтоистского комплекса в Исэ. Однажды настоятель одного из храмов увидел во сне, что он встретил Ёсицунэ в восточной провинции Кодзукэ. Он надлежащим образом сообщил об этом, и специальная экспедиция была послана на место, однако на самом деле Ёсицунэ был неподалеку от Киото, в нескольких сотнях миль к западу. Желание Ёритомо выследить своего брата кажется маниакальным, а неудачи охоты приводили его в ярость. Он наверняка подозревал, что двор не выполняет своей части работы, и где-то год спустя написал в Киото бывшему императору нижеследующее:
Во всех частях страны [у Ёсицунэ] есть симпатизирующие ему люди и, вероятно, полумерами, действиями, не идущими от чистого сердца, мы не добьемся его пленения. Поэтому я намерен отправить отряд в количестве двадцати, или тридцати тысяч человек для тщательного прочесывания каждой горы, или храма в стране. Поскольку это может привести к некоторым нежелательным последствиям, я прошу двор, в том случае, если он знает какие-либо верные способы пленения [противника], сообщить [о них в Камакура]. [189]
Бывший император, совершенно запуганный повелителем Камакура, ответил на эту плохо скрытую угрозу изданием дополнительных указов о розыске. И некоторое время спустя Ёсицунэ, поняв, что он больше не может оставаться в районе столицы, решил бежать в Осю, во владения «северных Фудзивара».
Относительно того, каким маршрутом добирался Ёсицунэ в своем опасном путешествии через центральные и восточные провинции (которые теперь были полностью под контролем Камакура) в отдаленную северо-восточную часть Японии, куда он прибыл в 1187 году, приблизительно через шесть месяцев пути, было много споров. Поскольку даже отчаянные поиски, предпринятые его братом, не открыли местонахождения героя, мы вряд ли сможем семь веков спустя обнаружить какие-либо точные указания на этот темный период его жизни. Вероятно, он получил значительную поддержку от монахов и монахов-воинов в храмах как рядом со столицей, так и вдоль своего маршрута — от тех людей, кто знал его в более счастливые дни и сочувствовал ему в несчастье. По легенде, и он, и его люди притворялись «горными монахами» ( ямабуси), путешествующими по восточным провинциям для сбора средств на перестройку храма. Маршрут бегства на восток, традиционно приписываемый Ёсицунэ, идентичен тому, по которому века спустя шли пилигримы-аскеты из района Кумано, что к югу от столицы; многое из историй про времена бегства вполне могло быть изобретено этими монахами и рассказывалось ими во время их долгого пути. Возможно — это один из путей, которыми легенда о Ёсицунэ разошлась по Японии; этим, также, можно объяснить и маршрут, который приписывается ему в балладах. [190]
Наиболее знаменитое приключение во время бегства произошло у недавно построенной заставы Атака на побережье Японского моря, где Ёсицунэ лишь благодаря находчивости своего главного сподвижника — верного монаха Бэнкэя, едва избежал опознания и пленения. Эта история, вдохновившая авторов на создание двух лучших пьес в японской литературе: драмы театра Но XV века «Атака» и драмы театра Кабуки XIX века «Кандзинтё», или «Подписной лист», — разумеется, вымышлена. Хотя, она вполне могла основываться на реальных обстоятельствах, при которых Ёсицунэ был спасен людьми, которые узнали в нем лицо, «самое разыскиваемое в Японии», но испытывали к нему такую личную симпатию, такое чувство моно-но аварэ(очарования вещей), что были готовы рискнуть, но не предать его.
Драма, в которой сфокусированы некоторые главные черты последней стадии жизни Ёсицунэ, важна для исследования героического поражения. Различные варианты сходятся в общем освещении событий, хотя версия Кабуки более проработана, нежели пьеса Но. В «Атака» тремя основными действующими лицами являются: Бэнкэй, развязный воин-монах, господин Тогаси — важное лицо на службе у Ёритомо, назначенный охранять стратегически значимую заставу, и Ёсицунэ — изгой, за которым охотится вся Япония. Пьеса начинается в типичном стиле Но — сжатым описанием ситуации из уст Тогаси:
Я — старший в охране заставы у порта Атака префектуры Кага. Теперь Ёсицунэ возбудит враждебность своего старшего брата, господина Ёритомо и не сможет больше оставаться в столице. Говорят, что он и десяток его сподвижников, скрывающихся под видом горных монахов, направляются в Осю, чтобы искать защиты у господина Хидэхира. Услыхав об этом, господин Ёритомо приказал воздвигнуть в каждой провинции новые заставы, а нам — тщательно проверять всех горных монахов. [191]
Затем на сцене появляется Ёсицунэ и маленький отряд его соратников, одетых странствующими монахами. Они пребывают в растерянности, услыхав известие о появлении новой заставы у гавани Атака. Некоторые предлагают прорваться с боем, но Бэнкэй объясняет, что это сделает проблематичным прохождение второго отрезка их долгого пути и предлагает прибегнуть к хитрости:
Ёсицунэ:Предложи нам план, Бэнкэй!
Бэнкэй:Хорошо, мой господин. Позвольте мне предложить следующий образ действий. Я и эти люди — все мы выглядим, как неотесанные горные монахи, но ваш благородный облик скрыть трудно. Осмелюсь почтительно предложить вам отдать носильщику парчовую накидку, а вместо нее возложить на спину его плетеную корзину. Тогда, если вы будете следовать за нами на небольшом расстоянии, вас наверняка примут за настоящего носильщика. [192]
К этому времени Ёсицунэ стал уже совершенно пассивен и был готов принять любые предложения Бэнкэя, поэтому он беспрекословно меняется местами с носильщиком. Затем группа подходит к заставе Атака, неподалеку от которой под деревом видны почерневшие головы недавно казненных монахов. Это ужасающее зрелище их не пугает, и они приближаются к заставе. Драматическая кульминация наступает во время разговора Тогаси с Бэнкэем, который раздраженно настаивает на том, что они — ни в чем не повинная группа монахов, следующая для сбора средств на перестройку храма Тодайдзи в Нара. Тогаси отвечает, что он, скорее всего, не сможет их пропустить; из разговора выясняется, что трое подозрительных монахов были за день до этого обезглавлены стражей. Ёсицунэ и его спутники попали прямо в пасть ко льву, но это не смутило Бэнкэя. Он затевает яростные спор с Тогаси, после чего вместе с другими «монахами» пытается запугать стражников громогласным выкрикиванием буддийских молитв. Тогаси предлагает Бэнкэю прочесть подписной лист, который должен был быть у монахов, отправившихся в подобное путешествие. Разумеется, у Бэнкэя нет никакого листа, однако он прекрасно выходит из положения, взяв первый попавшийся список из корзины своего носильщика и импровизированно зачитав историю храма Тодайдзи, полную теологических отсылок, что должно было свидетельствовать об эрудиции чтеца. Стражи, завороженные речитативом Бэнкэя, позволяют ему и его людям пройти через заставу без дальнейших возражений.
В дополнение к тем бедам, что обрушились на Ёсицунэ в результате «дружбы» с Госиракава, его постоянно терзали доносами и слухами, шедшими в Камакура. Некоторые из этих клеветнических измышлений исходили от его завистливого брата по отцу Нориёри, однако основным их источником был Кадзивара-но Кагэтоки, один из ближайших сподвижников Ёритомо, приблизившийся к хозяину после того, как спас ему жизнь в одной из первых битв с Тайра. Из немногих достоверных источников мы можем заключить, что Кадзивара был типичным представителем работящих, лояльных, несколько суровых воинов, составлявших костяк восточного режима Ёритомо; однако, по легенде, особенно — ее поздним вариантам, он предстает каким-то сверхнегодяем, чья всепоглощающая ненависть и зависть к Ёсицунэ подвигли его хозяина на совершение самых несправедливых поступков. [179]
Благодаря своим способностям и поддержке Ёритомо, Кадзивара быстро вырос в системе военной иерархии и был назначен заместителем управляющего делами воинского сословия. С приближением войны с Тайра к победному концу, Ёритомо отправил его на западный фронт для помощи и участия в последнем наступлении; традиционно, однако, считается, что его настоящим заданием было следить за Ёсицунэ и сообщать обо всем подозрительном в Камакура. Ему не пришлось долго ждать, чтобы оклеветать молодого полководца. На военном совете перед битвой при Ясима между ними произошло яростное столкновение, — так называемый «спор об оборотных веслах», дошедший почти до обмена ударами, что позволило Кадзивара послать Ёритомо уничтожающий отчет о поведении его горячего младшего брата. Следующий отрывок из «Повести о доме Тайра» рисует порывистый, непокорный характер героя — как его традиционно изображают в ранний, «удачливый» период жизни, — и по нему можно себе представить, отчего он неизбежно должен был вызвать враждебность у своего старшего брата:
В гавани Ватанабэ собрались самураи, и владетельные, и худородные, и стали держать совет. — Правду сказать, мы неопытны в сражениях на море, — говорили они. — Как же нам быть? — Что, если в предвидении битвы поставить на суда «оборотные» весла? — предложил Кадзивара. — Что такое «оборотные» весла? — спросил Ёсицунэ. — Когда скачешь верхом, — отвечал ему Кадзивара, — коня нетрудно повернуть и влево, и вправо. Но повернуть вспять корабль — нелегкое дело! Оттого я и говорю — давайте поставим весла и на носу, и на корме, установим рули и слева, и справа, чтобы в случае надобности легко и быстро поворотить судно. — На войне нередко бывает, — сказал Ёсицунэ, — что при неблагоприятном ходе сражения приходится отступать, даже если, отправляясь на битву, поклялся не делать ни шагу назад… Таков обычный закон войны! Но хорошо ли заранее готовиться к бегству? Это дурное предзнаменование, сулящее неудачу в самом начале похода? Господа, «оборотные» весла, «возвратные» весла — называйте их как угодно, а мне, Ёсицунэ, хватит обычных весел! — Хорошим полководцем называют того, — сказал Кадзивара, — кто скачет впереди войска там, где это необходимо, и отступает там, где надлежит соблюдать осторожность, кто бережет свою жизнь и громит врага; такой полководец — истинно совершенный военачальник! Тот же, кто знай себе ломится напролом, — не полководец, а просто-напросто дикий кабан, такого не назовешь настоящим сёгуном! — Не знаю, кабан ли, баран ли, — отвечал Ёсицунэ, — но битва приносит радость лишь тогда, когда движешься все вперед и вперед, наступаешь и побеждаешь! — И, услышав его ответ, все самураи не решились громко смеяться, опасаясь вызвать гнев Кадзивара, но с пониманием переглянулись и стали шептаться, что между Ёсицунэ и Кадзивара, кажется, уже возникла размолвка. [180]
Сенсационная победа Ёсицунэ при Ясима не сделала его милым сердцу Кадзивара, и вскоре после этого, накануне битвы при Данноура, произошло вторичное столкновение характеров:
Кадзивара обратился к Ёсицунэ: — Первенство в нынешней битве поручите мне, Кагэтоки! — Да, если б здесь не было меня, Ёсицунэ! — отвечал ему Ёсицунэ. — Но ведь вы — сёгун, главный военачальник! — сказал Кадзивара. — И в мыслях не держу считать себя таковым! — отвечал Ёсицунэ. — Властелин Камакуры — вот, кто подлинный и великий сёгун! А я, Ёсицунэ, всего лишь исполняю его веления и потому равен всем прочим воинам-самураям, не более! — Тогда Кадзивара, разочаровавшийся в стремлении быть первым, прошептал: — Нет, сей господин по самой своей природе не способен возглавить самураев. Слова эти донеслись до слуха Ёсицунэ. — Вот первейший глупец Японии! — воскликнул он и уже схватился за рукоять меча. — Нет у меня господина, кроме властителя Камакуры! — вымолвил Кадзивара и тоже протянул руку к мечу. [181]
Снова они были готовы скрестить мечи; их едва смогли развести соратники, напомнив, что подобного рода ссоры могут помочь только их общему врагу, и уж наверное не понравятся Ёритомо. По «Повести о доме Тайра», это повторное столкновение толкнуло Кадзивара на новые доносы, «которые в конце концов и привели к смерти Ёсицунэ». [182]
После победного триумфа при Данноура Кадзивара делал все, что было в его силах, дабы приуменьшить роль Ёсицунэ, подчеркивая в своих донесениях, что победы удалось достичь благодаря божественному произволу, а не искусству какого-либо военачальника. Позже, в том же году, когда отношения между братьями еще более ухудшились, Кадзивара-но Кагэтоки, вернувшийся к тому времени в восточную ставку, информировал Ёритомо о том, что его младший брат вовсе не следует недавно полученному приказу «строго наказать» своего дядю Юкииэ, но в действительности тайно замышляет с ним измену в Киото и планирует совместные действия против Камакура. [183]Эти слухи возбудили у Ёритомо сильнейшие подозрения в том, что между членами его семейства возник тайный союз, и непосредственно подтолкнули его отдать приказ убить Ёсицунэ. Таким образом, сверхзлодей, систематически возбуждавший у всех чувство неприязни к герою, дал врагу идеальный предлог его уничтожить.
Хотя Ёсицунэ и не сразу это понял, но горькая правда заключалась в том, что его решающая победа над Тайра в значительной степени уничтожила его же собственный raison d’etre [184]в глобальной схеме Ёритомо. С точки зрения обывателей Камакура, мужество, выдержка и военная доблесть молодого человека сыграли свою роль и теперь уже грозили стать фактором отрицательным. Говоря словами старой китайской пословицы, «когда убит хитрый заяц, можно зажарить и быструю гончую». Ёсицунэ исполнил свою основную функцию — уничтожение клана противника — и теперь, чтобы полностью от него отделаться, для Ёритомо хватило малейшей провокации. Тема мирской несправедливости все более и более усиливает горечь в изображении жизни Ёсицунэ, по мере того, как мы приближаемся к самой важной части его истории.
Через несколько недель после триумфального прибытия в Киото герой выступает в Камакура, дабы лично оповестить о своей победе Ёритомо и передать ему главных пленных из Тайра, захваченных в последней битве. Однако, ему не было позволено достичь конечной цели следования. По прибытии на близлежащую почтовую станцию он получил инструкцию ожидать там дальнейших приказаний, и оставался там около недели в состоянии все возраставшей тревоги. Очевидно, понимая, что его брат наслышался о нем различных неблагоприятных слухов, он несколько раз посылал протесты с подтверждением собственной лояльности, но все они остались без ответа. Наконец он отчаялся и из маленькой почтовой станции Касигоэ, находившейся где-то в миле от Камакура, послал одному из главных министров свое знаменитое «письмо из Касигоэ». Хотя Ёсицунэ, вероятно, и посылал в то время какие-то эмоциональные послания в Камакура, тот документ, что дошел до нас, полон добавлений и приукрашиваний, введенных намеренно ради того, чтобы возбудить симпатию к герою, с которым обращались столь неподобающе. [185]Последнее воззвание, однако, является самой важной частью в легенде о Ёсицунэ; смесь бравады с почти мазохистическим упиванием своими несчастьями дает нам редкую возможность заглянуть в психологический механизм героического поражения:
5-й день 6-го месяца 2-го года правления Гэнроку [1185]. [186]
Я, Минамото-но Ёсицунэ, лейтенант внешней дворцовой охраны, почтительно обращаюсь к вашему превосходительству. Будучи избранным заместителем его высочества [Ёритомо] с последующим доверением мне императорской миссии, я поверг врагов двора с помощью воинского искусства, которое передавалось в нашей семье из поколения в поколение, стерев, таким образом, позор, пережитый нами в поражении. Я ожидал получить особую благодарность за свои действия, но к изумлению моему стал объектом самых грязных обвинений, из-за чего все достигнутое мною остается незамеченным. Будучи невиновен ни в чем, я, Ёсицунэ, подвергся осуждению; будучи достоин славы, не допустивший ни одной ошибки, я впал в немилость его высочества.
Так и пребываю я, вотще проливая кровавые слезы… Мне не было разрешено оспорить обвинения клеветавших на меня и [даже] вступить в Камакура, но было приказано пребывать в бездеятельности много дней, не имея возможности высказать искренность своих намерений. Прошло так много времени с тех пор, как я мог взирать на милостивый лик его высочества, что, кажется, все нити нашей кровной связи уже порвались.
Есть ли это несчастье лишь насмешка судьбы, или — воздаяние за нечто свершенное мною в прошлых существованиях? Горе мне! Кто сможет открыть [его высочеству] всю глубину испытываемых мною мук, кто прольет на меня хоть каплю жалости, — разве что восстанет в этом мире преподобный дух нашего усопшего отца?
Я в затруднении — стоит ли продолжать писать это письмо, не станет ли оно лишь еще одним [ненужным] изъявлением личных чувств, однако, мне кажется, следует сказать, что вскоре после моего рождения его превосходительство мой отец перешел в иной мир, и я стал сиротой и был принесен в столицу матерью, прижимавшей меня к груди; с тех пор мой ум не пребывал в покое ни единого момента. Хотя мне и удавалось влачить свое существование, я не мог безопасно передвигаться по столице и был вынужден бродить из провинции в провинцию, прячась в неприметных деревушках, скрываться в отдаленных частях страны, служить простолюдинам и крестьянам.
Затем мне улыбнулась фортуна, и я был послан в столицу, дабы свергнуть клан Тайра. Наказав сперва Ёсинака за причиненные оскорбления, я принялся затем уничтожать Тайра и ради это гнал своего коня зачастую по краю пропасти, не думая о своей жизни при виде врага. В иные времена я храбро выступал против свирепого ветра и волн в великом море, не беспокоясь о том, что мое тело может утонуть и быть пожрано чудовищами глубин. Панцирь и шлем служили мне подушкой; лук и стрелы были орудиями моей профессии…
Что касается моего назначения лейтенантом пятой ступени [имперской полиции], то я принял его как возможную честь для рода Минамото. И все же теперь я ввержен в состояние глубочайшего горя и горьких сетований. Понимая, что лишь с помощью будд и божеств я могу надеяться на положительный результат моего прошения, я вырезал обеты на талисманах различных пагод и храмов, клялся перед богами больших и малых храмов Японии и духами подземного мира в том, что никогда и ни на мгновение не вынашивал никаких [злых] намерений; все эти заверения я представил [в Камакура]. И все же я не получил прощения.
Наша страна — страна богов, однако похоже, что боги не снизошли к моим просьбам; таким образом, не имея никого, к кому я мог бы обратиться, я полагаюсь теперь на великую милость вашего превосходительства и молю вас передать это мое заявление его высочеству, дабы в благоприятный момент он обратил бы на него внимание и утвердился бы в моей невиновности…
Невозможно полностью выразить свои мысли на письме, но я попытался описать вашему превосходительству основные положения и почтительнейше прошу обратить внимание на это письмо, которое имею честь нижайше преподнести.
Минамото-но Ёсицунэ.
Находчивость и мужество героя на поле битвы резко контрастируют с той детской простотой, которую он проявляет в личных отношениях — тот тип невинности и наивности, который в японской традиции столь часто связывают с макото. Но даже на этой поздней стадии он, кажется, верит, что все его несчастья могут кончиться, стоит ему встретиться с Ёритомо лицом к лицу и высказать «искренность своих намерений». [187]Его надежды на примирение оказались разбиты, когда он получил унизительный приказ возвращаться прямо в столицу без заезда в Камакура. Ёритомо усугубил оскорбление, отобрав те наделы Тайра, которые его брат получил в качестве награды за свои военные труды, и — что еще хуже — исключив его из членов клана Минамото. Через неделю после того, как Ёсицунэ написал свое письмо из Касигоэ, он в подавленном состоянии отправился обратно в Киото.
Несколько месяцев спустя после столь резкого отказа, Ёритомо попытался вообще убрать Ёсицунэ из этого мира. С этой целью он отправил в столицу воина-монаха с приказом убить Ёсицунэ. Монах со своими подручными организовал ночную атаку на дом Ёсицунэ, но ее отбили, а сам предводитель, хотя и спасся в северных горах Курама, но затем был выслежен друзьями Ёсицунэ, привезен обратно в столицу и казнен. Такого неприкрытого покушения на жизнь было достаточно, чтобы убедить даже Ёсицунэ, что на примирение уже нет никакой надежды, и что, если он желает выжить, ему надо искать сподвижников. Именно в это время он получает от императора документ, в котором удалившийся от дел монарх поручает ему «строго наказать» своего старшего брата, как врага двора.
Приказ Госиракава мог бы подтвердить правомочность всего, что предпринял бы Ёсицунэ в будущем, но он не мог дать ему материальной поддержки, необходимой для успеха кампании. Вместо того, чтобы ударить на Камакура, он со своим дядей Юкииэ, сопровождаемые несколькими сотнями людей, проследовали на запад в надежде собрать на свою сторону добровольцев. [188]Эта осторожность кажется совершенно непохожей на обычную манеру Ёсицунэ, всегда отличавшуюся прямотой тактических действий; ясно, также, что и сам Ёритомо ожидал от своего импульсивного брата немедленной атаки на восток. Остается только гадать, — отчего в этот критический момент Ёсицунэ избрал столь осторожный шаг. Возможно, его вывела из равновесия и угнетала враждебность Ёритомо, и он потерял порывистость и оптимизм, так ярко проявлявшиеся в ранний период его жизни; не исключено, также, что он все еще колебался — атаковать, или нет своего старшего брата, которому он подчинялся столько лет как главе клана Минамото, первому лицу в его собственной семье; дядя, также, мог убедить его, что, не набрав соответствующего количества людей, противостоять камакурской силе было сумасшествием.
В любом случае, удача, что столь часто сопутствовала Ёсицунэ в более динамическое время его карьеры, на этот раз ему изменила. Немного спустя, после того, как он покинул Киото и сел на корабль, чтобы переплыть Внутреннее море, его маленький отряд был почти полностью уничтожен внезапным штормом, который (как рассказали Ёритомо) был наслан волей богов. По какой-то счастливой случайности Ёсицунэ и его дядя пережили кораблекрушение, погубившее почти всех их людей; однако надежды организовать вооруженную поддержку — что с самого начала представлялось довольно слабой перспективой — теперь исчезли, и все, на что теперь могли они надеяться, было попробовать избежать пленения вражескими войсками, которые окружали их со всех сторон. После кораблекрушения спутники расстались навсегда, и несколько месяцев спустя Юкииэ, неудачливый дядя, был настигнут и убит.
Ёсицунэ стал теперь одиноким отверженным, от которого отвернулся двор и которого яростно преследовал его брат, устроивший самую крупную в истории Японии охоту на человека. После серии случаев, когда только чудом ему удалось бежать, Ёсицунэ удалось совершенно сбить преследователей со своего следа. Считалось, что он мог вернуться в Киото (что он и сделал на самом деле), и в городе был проведен повальный обыск; во многие храмы, где мог скрываться Ёсицунэ, были посланы военные отряды; военные гарнизоны во всех провинциях были подняты по тревоге, всем заставам были разосланы приказы хвататься за любую ниточку, которая могла бы привести к его местонахождению. Однако, Япония XII века с ее плохой системой коммуникаций и медлительным транспортом, была огромной страной, а сложная горная система делала ее идеальным местом для того, чтобы скрыться преследуемому беглецу, в особенности — такому, как Ёсицунэ, у кого должно было быть немало тайных доброжелателей.
Месяц за месяцем продолжалась великая охота. Даже будды и божества были привлечены к розыску: во многих храмах возносились молитвы о пленении Ёсицунэ, а по приказу из Камакура подобные же просьбы звучали и в молельнях синтоистского комплекса в Исэ. Однажды настоятель одного из храмов увидел во сне, что он встретил Ёсицунэ в восточной провинции Кодзукэ. Он надлежащим образом сообщил об этом, и специальная экспедиция была послана на место, однако на самом деле Ёсицунэ был неподалеку от Киото, в нескольких сотнях миль к западу. Желание Ёритомо выследить своего брата кажется маниакальным, а неудачи охоты приводили его в ярость. Он наверняка подозревал, что двор не выполняет своей части работы, и где-то год спустя написал в Киото бывшему императору нижеследующее:
Во всех частях страны [у Ёсицунэ] есть симпатизирующие ему люди и, вероятно, полумерами, действиями, не идущими от чистого сердца, мы не добьемся его пленения. Поэтому я намерен отправить отряд в количестве двадцати, или тридцати тысяч человек для тщательного прочесывания каждой горы, или храма в стране. Поскольку это может привести к некоторым нежелательным последствиям, я прошу двор, в том случае, если он знает какие-либо верные способы пленения [противника], сообщить [о них в Камакура]. [189]
Бывший император, совершенно запуганный повелителем Камакура, ответил на эту плохо скрытую угрозу изданием дополнительных указов о розыске. И некоторое время спустя Ёсицунэ, поняв, что он больше не может оставаться в районе столицы, решил бежать в Осю, во владения «северных Фудзивара».
Относительно того, каким маршрутом добирался Ёсицунэ в своем опасном путешествии через центральные и восточные провинции (которые теперь были полностью под контролем Камакура) в отдаленную северо-восточную часть Японии, куда он прибыл в 1187 году, приблизительно через шесть месяцев пути, было много споров. Поскольку даже отчаянные поиски, предпринятые его братом, не открыли местонахождения героя, мы вряд ли сможем семь веков спустя обнаружить какие-либо точные указания на этот темный период его жизни. Вероятно, он получил значительную поддержку от монахов и монахов-воинов в храмах как рядом со столицей, так и вдоль своего маршрута — от тех людей, кто знал его в более счастливые дни и сочувствовал ему в несчастье. По легенде, и он, и его люди притворялись «горными монахами» ( ямабуси), путешествующими по восточным провинциям для сбора средств на перестройку храма. Маршрут бегства на восток, традиционно приписываемый Ёсицунэ, идентичен тому, по которому века спустя шли пилигримы-аскеты из района Кумано, что к югу от столицы; многое из историй про времена бегства вполне могло быть изобретено этими монахами и рассказывалось ими во время их долгого пути. Возможно — это один из путей, которыми легенда о Ёсицунэ разошлась по Японии; этим, также, можно объяснить и маршрут, который приписывается ему в балладах. [190]
Наиболее знаменитое приключение во время бегства произошло у недавно построенной заставы Атака на побережье Японского моря, где Ёсицунэ лишь благодаря находчивости своего главного сподвижника — верного монаха Бэнкэя, едва избежал опознания и пленения. Эта история, вдохновившая авторов на создание двух лучших пьес в японской литературе: драмы театра Но XV века «Атака» и драмы театра Кабуки XIX века «Кандзинтё», или «Подписной лист», — разумеется, вымышлена. Хотя, она вполне могла основываться на реальных обстоятельствах, при которых Ёсицунэ был спасен людьми, которые узнали в нем лицо, «самое разыскиваемое в Японии», но испытывали к нему такую личную симпатию, такое чувство моно-но аварэ(очарования вещей), что были готовы рискнуть, но не предать его.
Драма, в которой сфокусированы некоторые главные черты последней стадии жизни Ёсицунэ, важна для исследования героического поражения. Различные варианты сходятся в общем освещении событий, хотя версия Кабуки более проработана, нежели пьеса Но. В «Атака» тремя основными действующими лицами являются: Бэнкэй, развязный воин-монах, господин Тогаси — важное лицо на службе у Ёритомо, назначенный охранять стратегически значимую заставу, и Ёсицунэ — изгой, за которым охотится вся Япония. Пьеса начинается в типичном стиле Но — сжатым описанием ситуации из уст Тогаси:
Я — старший в охране заставы у порта Атака префектуры Кага. Теперь Ёсицунэ возбудит враждебность своего старшего брата, господина Ёритомо и не сможет больше оставаться в столице. Говорят, что он и десяток его сподвижников, скрывающихся под видом горных монахов, направляются в Осю, чтобы искать защиты у господина Хидэхира. Услыхав об этом, господин Ёритомо приказал воздвигнуть в каждой провинции новые заставы, а нам — тщательно проверять всех горных монахов. [191]
Затем на сцене появляется Ёсицунэ и маленький отряд его соратников, одетых странствующими монахами. Они пребывают в растерянности, услыхав известие о появлении новой заставы у гавани Атака. Некоторые предлагают прорваться с боем, но Бэнкэй объясняет, что это сделает проблематичным прохождение второго отрезка их долгого пути и предлагает прибегнуть к хитрости:
Ёсицунэ:Предложи нам план, Бэнкэй!
Бэнкэй:Хорошо, мой господин. Позвольте мне предложить следующий образ действий. Я и эти люди — все мы выглядим, как неотесанные горные монахи, но ваш благородный облик скрыть трудно. Осмелюсь почтительно предложить вам отдать носильщику парчовую накидку, а вместо нее возложить на спину его плетеную корзину. Тогда, если вы будете следовать за нами на небольшом расстоянии, вас наверняка примут за настоящего носильщика. [192]
К этому времени Ёсицунэ стал уже совершенно пассивен и был готов принять любые предложения Бэнкэя, поэтому он беспрекословно меняется местами с носильщиком. Затем группа подходит к заставе Атака, неподалеку от которой под деревом видны почерневшие головы недавно казненных монахов. Это ужасающее зрелище их не пугает, и они приближаются к заставе. Драматическая кульминация наступает во время разговора Тогаси с Бэнкэем, который раздраженно настаивает на том, что они — ни в чем не повинная группа монахов, следующая для сбора средств на перестройку храма Тодайдзи в Нара. Тогаси отвечает, что он, скорее всего, не сможет их пропустить; из разговора выясняется, что трое подозрительных монахов были за день до этого обезглавлены стражей. Ёсицунэ и его спутники попали прямо в пасть ко льву, но это не смутило Бэнкэя. Он затевает яростные спор с Тогаси, после чего вместе с другими «монахами» пытается запугать стражников громогласным выкрикиванием буддийских молитв. Тогаси предлагает Бэнкэю прочесть подписной лист, который должен был быть у монахов, отправившихся в подобное путешествие. Разумеется, у Бэнкэя нет никакого листа, однако он прекрасно выходит из положения, взяв первый попавшийся список из корзины своего носильщика и импровизированно зачитав историю храма Тодайдзи, полную теологических отсылок, что должно было свидетельствовать об эрудиции чтеца. Стражи, завороженные речитативом Бэнкэя, позволяют ему и его людям пройти через заставу без дальнейших возражений.