Мстиславский Сергей. Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках

   - По век жизни не забуду: по заслугам, - подтвердила с готовностью баба. - Я ж ему толковала: не водись ты с Фунтовым, пропадешь за ничто.
   - Фунтов? - Риман поднял брови. - Я... что-то помню.
   - Как не помнить, батюшка! - подхватила Крылова. - Самый заводчик - от него по всей округе смута... С Пурдеева завода слесарь, как же... Одного с моим цеху... И в Москву ехать он же подбивал. Мы-ста, да мы-ста... покажем. Вот те и показали...
   Риман достал списки и стал перелистывать.
   Майер подсказал вполголоса:
   - Вы изволили его отпустить, господин полковник.
   Баба расслышала и затрясла головой:
   - Отпустили, как же... Я его бабу встретила - квохчет, хвастает. Моего-то, говорит, сам генерал отпустил. Иди, говорит генерал-от, не в мать сыру землю, по принадлежности, а с молодою женой на кровать... Они и в самом деле недавно поженившись. До чего мне, ваши благородия, обидно... Сколь народу совсем зазря сказнили. Дубинкин, Волков, Фукалов... Разве они когда против начальства хоть слово сказали?.. Кого хочешь спроси утвердят. Мой вот, лежит умученный, а Фунтов ходит... Разве сравнимо? Мой мужик смирный был, работящий, только, конечно, от товариства отстать стыдно... Не подлец какой, чтобы от своих отставать. И как уже дошло, что весь народ за обиду свою на царя поднялся...
   Риман ударил ладонью по столу:
   - Дать этой дуре двадцать шомполов и выкинуть к нечистой матери!
   Он поискал глазами вокруг и остановил их на сухощавом, очень молодом подпоручике:
   - Подпоручик Коновницын, вы еще не были на обысках. Возьмите взвод и жандарма - он все адреса знает - и разыщите этого... господина Фунтова.
   Коновницын вытянулся особо старательно: никто еще не видел, чтобы Риман вышел из себя.
   - Прикажете привести?
   - На кой черт?! - отрывисто сказал Риман и оправил воротник. - На месте... Запороть... Чтоб другой раз не обманывал.
   Снег. Частоколы. В сугробы зарывшиеся дома. В хибарке, указанной жандармом, скупо сочился сквозь промерзшие стекла свет. Коновницын поднялся на крыльцо, толкнул дверь - она оказалась незапертой - и вошел в горницу.
   Фунтов сидел за самоваром, на лавке, охватив за плечи жену. Увидев офицера и солдат, поспешно снял руку; жена, полнотелая, раскрасневшаяся, отодвинулась и потупила глаза.
   Рабочий приподнялся и сказал, хмурясь:
   - Я, господин офицер, уже подвергался... Сам господин полковник отпустил.
   Коновницын подошел в упор:
   - Думал, отвертелся, каналья?
   И, подняв тонкую, желтую, как цыплячья лапа, руку, с размаха полоснул его по лицу.
   Чет и нечет
   В ночь Грабов выехал на паровозе в Москву с реляцией Римана. В ссылку. Он это прекрасно понимал, потому что отчисление офицера от своей части во время боевой операции в штаб, в тыл, на бездействие только ссылкой и можно назвать. И все же он был рад. К своей 15-й роте за эти два дня у него накипела темная, непоправимая ненависть. Надежд на отличие в римановском отряде не было никаких: нечет привел к чистому проигрышу, а напутствие Мина давало поручику надежду, что командующий полком даст ему поставить на чет. И на этот раз выиграть. Тем более что теперь играть он будет не так, как два дня назад. Тогда только о карьере и была мысль. Сейчас он знал, он чувствовал: не для службы, для себя надо... бить насмерть. Он никогда не думал, что два дня - такой долгий срок. Ведь два дня всего, а совсем другими теперь видятся кругом люди. Особенно эти... Грошиковы.
   Он вспомнил лицо, и сердце, как тогда на платформе, сжало страхом и бешеной злобой.
   * * *
   Штаб Мина в загаженном пресненском полицейском доме работал, несмотря на позднюю ночь. Связисты надрывались над ноющими полевыми телефонами. Входили и выходили ординарцы. Штабные ерзали глазами и карандашами по плану Москвы, разложенному на столе. Начальник штаба диктовал, водя пальцем по кривым переулкам:
   - ...Средняя колонна под командой штабс-капитана Пронина-второго: две роты (5-я и 7-я) 2-го батальона, две роты 1-й гренадерской артиллерийской бригады, два орудия, одна рота Ладожского полка, одна рота...
   Следовать по Нижней Прудовой улице, Верхней Предтеченской, Малой Предтеченской, Большой Предтеченской до Трехгорного переулка, где повернуть на соединение с левой колонной. По дороге оставить роту Ладожского полка в здании обсерватории. Этой роте иметь наблюдение...
   Грабов спросил капитана Колосова, тоже дожидавшегося Мина (командующий не вернулся еще с совещания у генерал-губернатора):
   - Что это они - ночью совещаются? Не ладится дело, значит?
   - Почему "не ладится"? - беспечно ответил капитан. - Сначала действительно приходилось туго. Пехота здешняя не ахти как надежна, только казачки да драгуны, собственно, работали. И начальство дрейфило - это тоже надо признать. Ну, красные и разгулялись... А как мы приехали - сразу пошло на убыль. Город почти очищен. Собственно, одна Пресня осталась: туда, по сведениям, оттянулись и из остальных районов дружины. Ты приехал в самое время: завтра генеральный штурм.
   "Чет! - радостно подумал Грабов. - Вот, действительно: что ни делается - делается к лучшему".
   - Мы, собственно, вчера еще сунулись, - сообщил капитан, скосив глаза на продолжавшего диктовать начальника штаба. - Но... малость не вышло.
   - Отбили? - изумился Грабов. - Быть не может!
   - Не то что отбили... - замялся капитан. - Но... артиллерийская подготовка, видишь ли ты, подгадила.
   Он показал глазом на низенького артиллерийского подполковника, сидевшего, нахохлившись, на стуле в сторонке.
   - Отличилась госпожа гренадерская артиллерийская бригада... Мин, очевидно, этого синьора вызвал: начешет. А без артиллерии здесь дела не сделаешь. Господа санкюлоты - отдам им честь! - не шутки шутят. Один Ладожский полк уже сорок тысяч патронов расстрелял трехлинейных да восемьсот револьверных...
   - И ни одной гильзы стреляной не подобрал, - вступил подошедший на разговор полковой адъютант, поручик фон Брюммер. - Восемь тысяч обойм в расход. Стрельба, значит, вся на ходу была...
   - На заднем ходу, - сострил Колосов и первый засмеялся своей остроте. - Подбирать некому было.
   - Это ж скандал форменный! - сказал брезгливо Грабов.
   Колосов кивнул:
   - Я ж сказал: ненадежны. Палят в небо как в копеечку. Ты, между прочим, насчет сорока тысяч не распространяйся. Запрещено: еще в печать попадет - возомнят о себе пролетарии. Ладожскому командиру здоровый фитиль вставили за такой рапорт. Он сейчас новый подал. Там уже не сорок, а всего четыре тысячи винтовочных, а револьверные даже на тридцать три сведены... Так-то приличней. А то прямо Мукден. Позор! Ведь у них и оружия почти что нет, у дружинников: так... револьверишки, пики какие-то...
   * * *
   У стола голос монотонный диктовал:
   - ...Колоннам двигаться со всеми мерами предосторожности и охранения. Правой и левой колоннам следовать с лазаретными линейками и врачами, а со средней колонной - карета "скорой помощи", которая будет вытребована из участка.
   Перед выступлением нижним чинам получить варку из полфунта мяса.
   Обыск домов по обеим сторонам улиц производить самый тщательный, стараясь обнаруживать присутствие оружия, причем за револьвер будет выдаваться по три рубля.
   Время выступления...
   В соседней комнате застучали шпоры. Начальник штаба положил карандаш:
   - Смирно! Господа офицеры!
   Вошел Мин с ординарцем - конногренадером. Откозырял и сразу же, ни на кого не глядя, пошел к поднявшемуся навстречу ему артиллеристу.
   - От генерал-лейтенанта Гиппиуса? Начальника артиллерии Гренадерского корпуса?
   - Так точно, господин полковник.
   Мин дернул шеей и распустил накинутый на плечи заиндевелый от мороза башлык.
   - Вы мне сорвали штурм! Вам приказано было подготовить атаку огнем по Прохоровской мануфактуре - главному оплоту мятежников, а вы что?
   - Мы открыли огонь в назначенное время. 1-я и 9-я батареи... под личным моим командованием...
   - Легкие орудия? Пукалки! - почти выкрикнул Мин. - По каменному редюиту{1}! Они только посмеивались над вашим огнем. Ваш... салют только придал им смелости. По агентурным донесениям, все снаряды - в насыпь. Ни потерь, ни разрушений.
   - Адмирал Дубасов приказал щадить здания: фабрикант Прохоров особенно ходатайствовал об этом. Мин отвел глаза и сказал спокойнее:
   - Кроме того, вы раньше времени снялись с позиции. Вы были предупреждены о положении дел?..
   - Так точно, - поспешно подтвердил артиллерист и шевельнул усами, прикрыв улыбку. - Как только мы получили по телефону из штаба округа сообщение, что ваша колонна несет тяжелые потери, есть раненые штаб- и обер-офицеры, штурмующие колонны не могут продвинуться и успех зависит исключительно от нашей артиллерии...
   Мин побагровел.
   - То есть как? "Исключительно от вашей артиллерии"? Так передали из штаба?
   - "Исключительно", - подтвердил артиллерист с нескрываемой уже явно злорадной улыбкой. - Мы немедленно вернули легкие батареи на позицию и приступили к подготовке двух батарейных. Завтра можно будет ввести в дело первую, ко второй нет снарядов: налицо всего восемьдесят батарейных гранат.
   - При умелом действии этого достаточно, чтобы смести пол-Москвы, а не пару фабрик, - сердито сказал Мин и кивнул адъютанту. - Чаю, Брюммер. Я озяб. Можете идти, подполковник. И подтвердите генералу Гиппиусу, что назавтра я ожидаю действительной поддержки. Я повторю штурм, и на этот раз мы должны взять на штык очаг бунтовщиков. Именно так: на штык. В час тридцать вы откроете огонь. Вести его ровно час по фабрикам Прохорова и Мамонтова. Сколько снарядов сможете вы за этот срок выпустить?
   - Четыреста, - ответил артиллерист.
   Мин улыбнулся и протянул руку для пожатия:
   - Вполне достаточно. Тем более что вас поддержит артиллерия штурмовых колонн. Ровно через час вы прекратите стрельбу. Мне незачем напоминать, что, поскольку ваши батареи по ту сторону Пресни, насупротив нас, я не смогу двинуться на штурм, пока вы не замолчите: иначе вы будете бить по своим. О подробностях договоритесь с начальником штаба. Еще раз: передайте артиллеристам, что семеновцы ждут доблестного содействия их как братьев по оружию. Честь имею.
   Он дал знак Грабову подойти.
   - Донесение от Римана?
   - Так точно. - Грабов подал пакет. Мин вскрыл и стал читать, морщась.
   - Только еще в Люберцах?.. Я ожидал более быстрого движения. И почему он пишет: "Пробился до Люберец"? Разве вы шли с боем? Нет? Ну, конечно... Отчего так мало взято оружия? Какие-то там топорики... три бульдога... два ножа из напильников... шашек жандармских две... кистень резиновый...
   Он бросил листок на стол.
   - А ты что там... набедокурил? Почему Риман тебя отчислил? Пришелся не ко двору?
   - Так точно, - ответил Грабов.
   Мин помолчал.
   - Быть по сему. Останешься при штабе.
   Грабов вздрогнул.
   - Разрешите просить назначить в действующую часть. Для участия в штурме.
   Мин улыбнулся ласково:
   - Сбой поправкою красен? Хорошо. Можешь идти с правой колонной. Эттер, возьми поручика к себе и дай поработать.
   - Слушаюсь, - отозвался плечистый полковник у стола. - Приткнись пока здесь где-нибудь на ночевку, Грабов... Но осторожней. Клопов здесь тьма. Можно, впрочем, и не ложиться: в четыре тридцать мы выступаем.
   Артиллерийский подполковник закончил тем временем разговор с начальником штаба и, откозыряв еще раз Мину, садившемуся пить чай со своими офицерами, вышел в соседнюю комнату. Там поджидали его еще двое артиллеристов: капитан и поручик. Они сошлись и огляделись, как заговорщики. Комната была пуста, двери прикрыты.
   - Ну как? Очень злобился? - спросил поручик.
   Подполковник весело тряхнул головой:
   - Расфуфырился сначала, а потом сошел на минор. На сантимент играет: "братья по оружию"! А им, по-видимому, в самом деле - наклали.
   - Так им и надо, - добродушно сказал капитан. - Мы все дело на своих плечах вынесли. Шутка сказать - вторую неделю держимся, а они на готовенькое приехали, когда противник выдохся. Отличия за наш счет хватать.
   - Ну, это еще мы посмотрим... Как у них в гвардии говорят, по-парижски: ну веррон ки-ки, - загадочно усмехнулся подполковник. - Я тут одну штучку им назавтра удумал. Будут довольны.
   Капитан скосил глаза с некоторым беспокойством:
   - Ты все-таки не очень, Василий Федорович. Ну, конечно, карьеристики, белая кость, салонное воинство... Отчего им при случае нос не утереть? Но только... как бы от этого бунтовщикам профиту не получилось.
   - Ты что, спятил? - Подполковник искренне возмутился, даже руки сжал. - Завтра батарейные выставим - от Прохоровки следа не останется... Но нашей рукой, понял? А семеновцам штурма я не дам. Атанде! Я тебе говорю: я штучку придумал.
   - Идеалист ты, - вздохнул капитан. - Что ни делай, все равно кресты и чины они получать будут, а не мы. Так уж самим Богом установлено. Поехали, что ли...
   Они вышли. У подъезда дожидались сани, запряженные парой тяжелых артиллерийских коней. Поодаль стояли конные. Поручик откинул мохнатую медвежью полость.
   - А не стукнут нас по дороге господа социалы? Конвою-то всего двенадцать человек.
   - Бог не без милости, казак не без счастья, - отозвался капитан. - Ты все же дальним объездом валяй, Родион. Кругом, через Москву-реку... Чтобы около Пресни - ни-ни. Так как, Василий Федорович, насчет штурма? Атанде, сказал Липранди?
   За Пресненским мостом курился еще черным мокрым дымом остов сожженного накануне огнем гвардейской артиллерии трехэтажного дома. Но из-за почернелых развалин его сегодня опять щелкали выстрелы, и поперек мостового настила нагромождением столбов, дров, ящиков, всякого деревянного хлама высилась баррикада. Третья рота колонны полковника фон Эттера, рассыпавшись в цепь, стреляла беглым огнем по невидимому противнику. Полковник, укрывшись за углом на перекрестке, нервно курил папиросу. Слева и впереди, за Пресней, гулко, двойными раскатами - выстрела и взрыва - грохотали пушки.
   Полевым галопом подъехал драгун, лихо осадил коня, подал Эттеру пакет. Три креста на конверте. Срочно.
   - От начальника левой колонны.
   - Я разбил пенсне, - морщась, сказал полковник. - Читай, Грабов.
   Грабов распечатал:
   - "По прибытии к Горбатому мосту отряд встретил его загроможденным. Выслал роту разобрать баррикаду, но по ее разборке на той стороне (на севере) моста была другая баррикада. При разборке последней был открыт огонь из подвала дома Шмита. Не будучи совершенно знаком с местностью и всей фабрикой, я счел невозможным подвергать моих нижних чинов обстрелу и приказал артиллерии разгромить фабрику. Немедленно по прекращении огня перехожу в наступление, которое согласно диспозиции должно быть поддержано наступлением вашей колонны. Капитан Левстрем".
   Эттер досадливо свернул переданный ему листок и посмотрел на часы.
   - Два двадцать семь. Через три минуты батареи Гиппиуса должны прекратить огонь. Общий штурм, а Левстрем еще не занял исходного положения для атаки... Опять получится камуфлет. Ждать его будет еще хуже, пожалуй. Сломаем всю диспозицию. Черт!
   Он подумал и приказал дожидавшемуся драгуну:
   - Доложи: ровно в два тридцать я атакую.
   - На словах прикажете доложить?
   Эттер кивнул. Драгун повернул коня и с места поднял его в галоп. Полковник посмотрел вслед.
   - Неплохо ездит. Хоть в Михайловский на конкур, а, Грабов? Он снова посмотрел на часы, нахмурился и пошел к цепи.
   - Прекратить огонь! - коротко приказал он подбежавшему ротному. Грабов, передай приказание четвертой роте: наступать вслед за третьей. Атака.
   Он положил руку на эфес шашки, но в тот же момент, вздрогнув, юрко спрятал в воротник толстую шею. Рядовой рядом с ним ахнул и сел в снег, на щеке показалась кровь.
   - Я, кажется, ранен, - неуверенным голосом сказал полковник и пошарил рукой по спине. Ротный наклонился к шее полковника.
   - Воротник пробит, - взволнованно сказал он. - Вот, Бог спас... Ведь на волосок. Очевидно, та самая пуля...
   Он показал на солдата, которого подымали санитары. Эттер снял фуражку и перекрестился. Красуясь выправкой, подошел, придерживая шашку, фельдфебель.
   - Разрешите поздравить, ваше высокородие, с избавлением. И откуда они пробрались? Во фланг бьют, вон с того...
   Он не договорил, дернул головой назад и упал, гулко ударившись затылком о мерзлую землю.
   - Отходить! - крикнул хрипло Эттер. - Назад!
   - Назад?
   Грабов, подходивший с 4-й ротой, узнал голос Мина. Ротный оглушительно скомандовал:
   - Смир-рно, глаза нале-во!..
   - Здорово, орлы! - Командующий подъехал на белой кобыле, со штабом и взводом конногренадер. - Что такое, полковник?
   - Губительный огонь, - доложил Эттер. - Третья рота несет потери. Фельдфебель Кобыляцкий убит наповал. Я сам...
   - Потери? - Мин завалил корпус назад. - Прохоровка уже горит, вы это понимаете, полковник? Артиллеристы перестарались на этот раз. Их огонь грозит выбить мятежников раньше, чем мы подойдем. Мы рискуем - курам на смех - ударить по пустому месту, если штурм запоздает. Дело решится без нас. Без разгрома! Дружинники отойдут, потому что артиллерия бьет, но не держит. Это значит - победы не будет. Они сохранят живую силу. Это же азбука! Положите хоть весь батальон, если этого требует честь полка...
   Он привстал на стременах:
   - Семеновцы! Орлы! За веру и царя! В атаку!
   - Ур-р-а! - гаркнул Грабов и бросился вперед.
   Он добежал до баррикады, когда на ней копошились уже солдаты 3-й роты, растаскивая бревна. Стреляя из револьвера в воздух, кричал что-то взводный, поручик фон Крузенштерн-второй. Грабов поднялся легко, крутя шашкой над головой. Перед ним солдат уронил винтовку и упал лицом на гвозди, торчавшие из втиснутой в баррикаду доски. Грабов застыл на секунду. Но солдат не шевельнулся. Значит - убит наповал.
   - Прими мой взвод, Грабов, - тягучим голосом сказал Крузенштерн и стал медленно сползать с баррикады. - Я контужен в ногу.
   - За мной!
   Грабов выбил ногой детскую ванну, словно в насмешку семеновцам затыкавшую брешь в гребне, соскочил вниз и, не оглядываясь, побежал по мосту. Он слышал за собой топот десятков ног, лязг штыков, командные вскрики. Справа, из проулка, тоже бежали солдаты... Должно быть, другой колонны.
   * * *
   Впереди крутым - так показалось Грабову - поворотом открылась улица. Задыхаясь от быстрого бега, боясь, что кто-нибудь обгонит и вместо него поведет, Грабов свернул в нее. Но не успел он пробежать и десятка шагов вдоль дощатого, покосившегося забора, сзади ударило громом. Он обернулся. По развороченной мостовой стлался дым. К самым ногам подкатилась дистанционная трубка. Грабов отпрыгнул. И тотчас почти над тем же самым местом, зачиркав осколками по снегу, разорвалась вторая граната.
   - Под стенку, под стенку, вашбродь... Храни Бог, подшибет.
   Пригнувшись, к нему подбежал солдат. Кроме них, на улице не было никого.
   С солдатом рядом Грабов прижался к забору. Лег третий снаряд, ближе к мосту.
   - Где наши? - хрипло спросил Грабов.
   От бега кровь стучала в висках, в ушах шумело.
   - Откуда бьют?
   - С Ваганьковского - свои же, не иначе. С тамошних батарей. Перелеты... Наши за мост назад побегли. Разве под таким обстрелом возможно... Пропадешь ни за что. А я вот не поспел. Пока назад обернул... Смотрю - по самому мосту кроют. Теперь, пока не пошабашат, крышка. К своим не пройти...
   Взрывы гремели по-прежнему. Через размеренные промежутки. Что она там - совсем ошалела - гренадерская артиллерия? Это ж срыв штурма!..
   Солдат покачал головой:
   - Вот беда... Как бы нас с вами, ваше благородье, не взяли.
   Грабов вздрогнул невольно:
   - Как?
   - Дружинники! - прошептал на ухо солдат и опять испуганно огляделся. Они ж тут - наверно... За каждым углом. Я их повадку знаю.
   А ведь в самом деле! Грабову в первый момент и не подумалось, что он в неприятельской зоне. В самом деле, каждую минуту могут...
   Он оглянулся в сторону моста, прислушался. Нет. Снаряды продолжали ложиться.
   - Может... пройдем все-таки? - сказал он неуверенно. Солдат вздрогнул.
   - Куда пройти?.. Слышь, как садит. Переждем: может, Бог пронесет...
   Он присел на корточки, зажав винтовку между колен. Грабов послушно повторил его движение. Возбуждение спало, он чувствовал ломоту во всем теле и какую-то сонную слабость. Он прикрыл глаза. Солдат приподнялся толчком.
   - Что ты?
   Солдат ответил быстрым и жутким шепотом:
   - Они.
   Грабов теснее прижался к забору.
   - Где?
   Солдат показал глазами:
   - Во-он... за забором... По пустырю крадутся... С винтовками, ей же Бог... Пропали мы, вашбродь. Отрезали. Теперь уж нипочем не пройдешь. Возьмут...
   Его глаза бегали, подбородок дрожал. Дрожь передалась Грабову.
   - Отобьемся, - сказал он слабым голосом.
   Солдат замотал головой:
   - У меня и патронов нет. Расстрелял... Да мне - ничего... Солдат пленных они, говорят, не обижают. А вот вам, ваше благородие, не миновать... Конец, вашбродь...
   Он переминался на месте, качая винтовкой. И вдруг схватил за руку Грабова:
   - И оттуда идут... Слышите? Скидавайте одежу, вашбродь... Без одежи, может, не тронут.
   Грабов напряг слух. В самом деле дошел далекий еще, но ясный в мертвой тишине скрип снега. От устья улиц, засекая дорогу бегству, ударил гулкий берданочный выстрел. Значит, верно: в самом деле дружинники.
   - Идут!
   Высокий забор за грабовской спиной качнулся на расшатанных подгнивших столбах. Грабов обернулся, похолодев: солдат уже перелез. Поручик подскочил, ухватился за гребень забора, попробовал подтянуться на руках вслед за беглецом. Мышц не хватило: сорвался. Слышней заскрипел снег под крадущимися, ближущимися шагами. Не помня себя, Грабов сбросил фуражку, ремни, оружие, шинель и перебросил через забор. Да нет!.. Все равно не уйти! Под шинелью - мундир, рейтузы с кантом, лакированные офицерские сапоги. Скрипя зубами от злобы и смертного, холодным потом шедшего по спине, по рукам, по ногам страха, Грабов сорвал, обрывая крючки, мундир, сел в снег и зашершавевшими от мороза руками стянул сапоги и рейтузы. Швырнул - и побежал, тряся отвисшею челюстью, по улице вверх. Только б до первого дома... Позвонить, постучать...
   Он почти добежал - всего несколько шагов и осталось, когда из-за забора негромкий голос окликнул:
   - Стой!
   Голос был Грошикова. Грабов замер на месте.
   От забора отпала доска, вторая. В пролом гуськом втянулись люди. В рабочих коротких ватных куртках, с оружием. Их было много, но Грошикова среди них не было. Все были незнакомые.
   - Кто таков? Почему на улице голый?
   - Об-об-обобрали, - с трудом проговорил Грабов и закрыл глаза.
   Тот же голос проговорил под самым ухом:
   - Семеновцы, что ли?
   Опознали! Теперь все равно. Грабов сжал веки, ожидая удара. Голос повторил:
   - Семеновцы, говорю, обчистили?
   Грабов поднял голову радостно:
   - Да... да... семеновцы!
   - Вот сволочь! - засмеялся дружинник. - Своего, барина, и то ободрали... Хорошо еще подштанников не сняли. Они вон у тебя какие. Шелковые! Гони ходом, а то обморозишься. В тот дом зайди... Там - свойские тебе: обогреют.
   Он переглянулся с товарищами, перебросился смешком и пошел по улице в направлении к мосту. Грабов, подпрыгивая и чувствуя, как задеревенели от жгучего мороза ступни и совсем омертвели пальцы, побежал к указанному дому. Он застучал в дверь. К окну рядом со входом припало пухлое женское лицо. Грабов помахал рукой, ударил себя в грудь. Лицо пропало, стукнул засов, пахнуло теплом, кофеем, каким-то еще тягучим и сладким запахом. Поручик проскочил в дверь мимо открывшей ему старухи через прихожую, в комнату... Прямо перед ним по стене вздыбилось черным покрывалом окутанное зеркало, навстречу нестерпимо потянуло гнилью... Он увидел: гроб на столе, в гробу под расписным бумажным венчиком вздутые почернелые щеки, толстый нос.
   Из соседней двери выглянуло белое как мел испуганное женское лицо. Протяжно мяукнул кот. Грабову показалось, что он сходит с ума. Ноги сами собой подогнулись. Он сел на порог.
   Бледная женщина подошла плывущей походкой, застегивая на ходу теплый просторный капот.
   - Кто? - спросил он едва-едва слышно и показал красным, кровоточащим негнущимся пальцем на мертвеца.
   Женщина ответила безучастно:
   - Муж. Дружинники расстреляли... как он был секретарь охранного отделения... Который день лежит. А вы кто будете?..
   - Погреться, - сказал вздрагивающим голосом Грабов и застучал обмороженными ногами. - Мне переждать только...
   - Вы кто ж будете? - упорнее повторила женщина, пристально и бесстыдно рассматривая лиловые шелковые кальсоны поручика. - Простите, господин... Ежели вы беглый какой... Христом Богом прошу... выкидайтесь... Еще наведете.
   Грабов приподнялся. Но из-за спины у него прошамкал старушечий голос:
   - Не греши, Марфуша... Может... Бог тебе - судьбу посылает.
   Женщина широко раскрывшимися глазами глянула Грабову в зрачки. И поручику опять показалось, что он сходит с ума.
   Стекла в окне звякнули и посыпались осколками на пол. По улице, за стеной, прошел взрыв. Дом дрогнул. Женщина обернулась и всплеснула руками:
   - Мати пречистая... К Осиновым... никак!
   Переваливаясь, она побежала в соседнюю комнату. За ней заковыляла старуха. Грабов встал и, волоча ногу, за женщинами вслед вошел в полутемный покой - спальню, наверное, потому что сразу метнулись в глаза: двуспальная огромная кровать, киот, забитый иконами. Жарко топилась, мигая огоньками сквозь прорези дверцы, круглая железная печь. На диване лежала, топорщась шерстью, медвежья шуба. Грабов надел ее в рукава, распахнул дверцу печи и сел, вытянув ноги прямо к огню, не обращая внимания на женщин, метавшихся около окон.
   * * *
   - Горим! - прокаркала старуха.
   Грабов поднял голову, отгоняя дремоту. В комнате пахло дымом. Поручик улыбнулся блаженно и опять закрыл глаза, чувствуя, как отходят, хотя и ломая суставы неистовой болью, ноги.