Страница:
- Чем могу служить?
Штаб-ротмистр изъяснил кратко, что имеет поручение от командира полка - по встретившейся служебной надобности - навести справку о некоем Полынине: кто он именно и в чем точно заключается политическая его неблагонадежность.
Полковник сощурился, припоминая:
- Полынин? Не слыхал.
У Энгельсова отлегло от сердца.
- Впрочем... Сейчас мы наведем исчерпывающую справку.
Полковник нажал кнопку - и тотчас предстал, колыша на синей груди красный, туго плетенный эксельбант (Эксельбантов, Адъютантов... Энгельсов внутренне усмехнулся: проехало!), жандарм с тройным подбородком.
Полковник приказал отрывисто:
- Скворцова! - И протянул штаб-ротмистру серебряный, с вензелями портсигар: - Курите?
* * *
Скворцов, в вицмундире, вошел трусцой, лисьемордый и как будто припудренный, хотя предполагать пудру, конечно, никак было невозможно, ни по чину вошедшего, ни по возрасту. Полковник спросил:
- Полынин?
Лисьемордый ответил без запинки:
- Не числится.
Полковник кивнул головой удовлетворенно:
- Не за нами... а вообще?
Скворцов помедлил секунду:
- Никак нет. Вообще не числится. Ни по социал-демократам, ни по социалистам-революционерам, ни даже по анархистам.
Полковник обратился к Энгельсову:
- Скворцов у нас специалист. Всех до последнего знает - кто, где и как. Ежели он не знает, стало быть, никакого Полынина нет. Вас, очевидно, ввели в заблуждение.
Скворцов повернулся и на цыпочках пошел к двери. Энгельсова осенило. Он привстал:
- Виноват...
Чиновник остановился.
- Уж раз так случилось, что я вас обеспокоил, разрешите еще спросить: кто такой Энгельс?
Полковник блеснул глазами:
- Энгельс? Когда арестован?
- Не могу знать, - скромно сказал штаб-ротмистр и даже развел слегка руками. - Собственно, я... как бы так выразиться, не вполне уверен, что он арестован.
- Если известен - стало быть, арестован, - убежденно сказал полковник. - Иначе как бы он стал известен? Впрочем, может быть, у вас есть данные, что он пока находится еще под секретным наблюдением? Как у вас на этот счет, Скворцов?
Он обернулся к двери. Но Скворцова не было: он как-то совсем незаметно вышел. Полковник крякнул и покачал головой:
- Странно. Очевидно, и этот... не числится... А у вас откуда, собственно, сведения об означенных... Полынине и Энгельсе?
Небольшая на тонкой бумаге газета. Четкий черный заголовок: "Казарма". Жирно подчеркнутая строка. Энгельсов сказал - даже не без иронии (Скворцов совершенно его успокоил):
- Я полагал... вам известно. Об Энгельсе - напечатано было в "Казарме".
- Р.С.Д.Р.П. Большевистская военная организация? - подозрительно сказал полковник и скосил глаза на Энгельсова. Шея и лицо стали наливаться кровью, и весь он встопорщился, как индюк. - А разрешите спросить, как вам эта мерзость в руки попала?
- Полковой командир указал, в качестве вещественного доказательства. Я имел уже честь доложить: имею служебное поручение...
- У командира? - Полковник сразу стал снова благодушным. - Достойный штаб-офицер - полковник Собакин. Так вы говорите - в "Казарме"? Странно, что Скворцов просмотрел. Может быть, Энгельс значится у нас под какой-нибудь другой фамилией? Эти ж господа, даже как правило, меняют фамилии: обычный бандитский прием. Порядочный человек разве станет менять фамилию?!
Он сморщил лоб, соображая:
- Если дело в большевистской военной... возникает некоторое осложнение. Должен признать: мы знаем о ней не все. У этих... господ преподлое обыкновение: не давать показаний при допросах.
Энгельсова снова охватило беспокойство:
- Но... в таком случае - как узнать...
Полковник смотрел на Энгельсова пристально и меланхолично:
- Задача... тем более трудная, что и Полынин, и Энгельс, очевидно, офицеры: это - не простонародные фамилии.
Энгельсов слегка покраснел от удовольствия. Полынин, стало быть, найден верно, да и Энгельс, судя по жандармской апробации, тоже из порядочной семьи.
- Неужели... и следов никаких?
Жандарм вздохнул:
- След-то есть, конечно. Вы мне "Казармой" напомнили... Я теперь положительно даже могу сказать: об этом Энгельсе я что-то слышал... И как раз в связи с Полыниным... Но вот что именно?
У штаб-ротмистра опять, как давеча, в разговоре с полковым командиром, похолодели пальцы.
- Припомните, господин полковник... Совершенно необходимо.
- И рад бы... - медленно проговорил жандарм. - Но...
- Может быть, Скворцов... Полковник усмехнулся:
- Скворцов не ведает военными. Военными ведаю непосредственно я...
Наступило молчание. Полковник думал сосредоточенно.
- Как бы мне вам помочь... - Он опять помолчал. Взгляд стал еще более пристальным и острым. - По большевистской линии - как я уже имел честь сообщить - мы ничего не добьемся... Разве что... попробовать, так сказать, обходным движением... Всецело полагаясь на вашу честь...
Энгельсов поспешно наклонил пробор и пристукнул шпорами, с должным достоинством. Полковник перегнулся через стол и прошептал:
- Поручика Гагарина изволите знать?
- Сапера? - Штаб-ротмистр невольно перешел на шепот и тоже перегнулся навстречу полковнику. - В гарнизонном собрании встречал, но чтобы личное, так сказать, было знакомство...
- Я полагаю, именно он может вам дать достоверные сведения... Под строгим служебным секретом скажу: имеется подозрение, что оный Гагарин активный член Офицерского союза.
Полковник откинул корпус назад. Тотчас же выпрямился и штаб-ротмистр:
- Офицерский союз? Разве он... действительно есть?
Жандарм скривил рот:
- По-видимому... есть. Вам разве не приходилось видеть их прокламаций. И даже... журнал издают. Но сколько их и кто именно?..
Он досадливо потянул за угол лежавшую на столе газету:
- Вот-с, в этом номере "Нового времени" от десятого сего мая господин Суворин, редактор, ставит нам, Охранному, на вид: как это, дескать, такая огромная организация, как Офицерский союз, существует уже два года - по его, господина Суворина, сведениям - и до сих пор не раскрыт, хотя все военные восстания будто бы шли по его директивам. Насчет огромности - это, конечно, у страха глаза велики, а насчет восстаний - брехня очевидная: и в Свеаборге, и в Кронштадте, и в Севастополе, и в Киеве большевики орудовали, это достоверно. Партийные, словом... Ну, и союз, вероятно, тоже, как говорится, рублем примазался... Но чтобы руководить - это, конечно, брехня. На некий след мы напали... Однако, как офицер, вы понимаете сами: в офицерской среде нам трудно поставить агентуру. А наружное наблюдение одно дает слишком мало.
Энгельсов моргнул усом, прикрыв самодовольную усмешку. Жандармское положение действительно трудное. Офицер не станет марать свою честь сыщицким делом. Вышибить из полка офицера - ежели он проявит несовместимое с долгом присяги - это само собой разумеется, но доносить на офицера офицеру, путать жандармов в дела офицерской чести - нет! Охранное - грязное дело, хотя и высокого государственного значения, конечно. И сам он разве сидел бы здесь, у жандарма, да еще со всей почтительностью, ежели бы не крайняя необходимость.
- Во всяком случае, Офицерский союз в связи со всеми партиями - это мы знаем, и вожаки, конечно, все друг с другом знакомы. В частности, о Гагарине имеется - вспомнил я определенное указание, что он в прямых сношениях с Энгельсом и Полыниным. Обратитесь к нему, это сразу разрешит дело.
- Но мы же... едва знакомы, - пробормотал Энгельсов. - С какой стати он мне скажет? И как мне объяснить, почему, собственно, я именно к нему обратился?
Полковник оправил мизинцем усы:
- Ну, это-то просто устроить. Скажите, что вы из ихних... Союзный.
- Я? - Энгельсов остолбенел от одной мысли о возможности. - Чтобы я, офицер кавалерии, и притом шефского, императорского высочества полка... допустил хоть на секунду подумать о себе, будто я...
- Кто подумает? - Полковник поднял брови высоко и недоуменно. Простите, ротмистр, я не вполне понимаю, что вас смущает... Но, конечно... дело ваше. Другого пути, к сожалению, нет.
Энгельсов закусил ус:
- И к тому ж... Я ничего не понимаю в политике... и не смогу вести никакого - как это выразиться? - социального разговора. Он же сразу узнает.
Жандарм усмехнулся снисходительно:
- Обойдется. Насчет социального - все офицеры слабы. На этом не ушибешься... Ругните покрепче начальство и даже хотя бы Его Императорское Величество! Об Ее Императорском Величестве государыне императрице скажите какую-нибудь похабщину... посолоней. Наверно, слышали о ней таких рассказов - не обобраться... Конечно, я понимаю, насколько это претит чувству верноподданного, но в интересах службы такая невинная, в конце концов, хитрость - простительна.
- Не поверит, - потряс головой Энгельсов.
- Если он - как вы говорите - в союзе и даже... с Энгельсом... Не поверит. Потребует доказательств. У них, наверно, есть какие-нибудь, так сказать, удостоверения с места службы.
- В этом вы, пожалуй, правы, - раздумчиво сказал полковник. - Я полагал, что, поскольку он вас все-таки лично знает, можно обойтись и без удостоверений... Но и в этом случае, пожалуй... мы придем вам навстречу... поскольку... у вас - поручение по службе...
Он выбрал из пачки лежавших перед ним дел одно, в новенькой синей обложке, с надписью, которой не успел прочесть Энгельсов. Развернул, полистал, взблескивая золотым гербовым перстнем, вздетым, по-собакински, на указательный палец, подшитые в деле бумаги.
Энгельсов следил, скосив глаза. Письма с конвертами, протоколы. Опять письма. Палец полковника уперся тупым подровненным ногтем в подчеркнутую жирно, синим строку.
- Когда вы придете к нему, скажите: "Доктор просил узнать о здоровье". Он спросит: "Чьем?" Отвечайте: "Марианны".
- Пароль и отзыв. Как у нас?
Жандарм кивнул:
- А вы как думали? Конспирация. И даже, знаете, у них это здорово организовано. И - дисциплина. Пожалуй, построже, чем в армии.
Энгельсов взял фуражку:
- "Доктор просил узнать о здоровье"... "Марианны". А если он спросит, откуда у меня пароль?
- Браво! - Полковник прихлопнул в ладоши. - У вас, я скажу, способности, ротмистр. Но - и это предусмотрено. Вы ответите: "От Николая".
- Роман! - усмехнулся штаб-ротмистр. - Вроде "Трех мушкетеров", честью клянусь... Но вы вполне убеждены, полковник, что он знает?
Полковничьи плечи поднялись - и опустились.
- Должен знать. Ну, как крайний случай, не он - другой кто-нибудь знает. Он же не один там. Надо будет - спросите, он вам укажет. Адресок у вас есть? Сейчас дадим справку. Вы как - прямо отсюда к нему?
Энгельсов посмотрел на часы и заторопился:
- Прямо, конечно. Время уже позднее, а до вечера я обязан доложить полковнику Собакину.
В квартире, где снимал комнату поручик Гагарин, дверь отперли не сразу. Пришлось позвонить вторично. Только тогда приоткрылась на цепке створа, в прощель глянул задорный и темный девичий глаз, и голос, как будто не слишком приветливый, спросил громче, чем надо:
- Вам кого угодно?
Штаб-ротмистра этот мало радушный прием не смутил. Даже напротив. От женского глаза - сквозь щель - пахнуло тайной. Он опять вспомнил "Трех мушкетеров" и, входя в роль, даже оглянулся назад, как будто бы поверяя, не стоит ли за ним, на лестничной площадке, какой-нибудь охранный агент, сукин сын шпик. И только потом ответил:
- К поручику Гагарину.
Глаз помедлил, но скрылся. Цепка щелкнула, дверь открылась.
- По коридору, налево, крайняя дверь.
Девушка посторонилась, пропуская штаб-ротмистра, и - отвернула лицо. Тайна сгущалась. Прихожая была темная, но все же он успел заметить: девушка очень хорошенькая.
Он подкрутил гусарским жестом усы и пошел по коридору, особо лихо пощелкивая шпорами, хвастаясь малиновым их звоном. Шпоры действительно на редкость: выписные из самой столицы. Но у двери, крайней налево, его порыв круто сник. Как постучать? Наверно, "свои" входят с каким-нибудь особенным, условным стуком. Стукнешь не так - сразу себя выдашь. Как это он забыл спросить у полковника?..
Он остановился, переминаясь. Но, пока он раздумывал, дверь внезапно и резко распахнулась: Гагарин, в шароварах и рубахе, без кителя, выдвинулся навстречу. В руке он держал, зажав палец между страниц, закрытую толстую книгу. И было в этом быстром, точно нарасплох рассчитанном движении что-то, от чего штаб-ротмистр улыбнулся внутренне, с уверенностью и злорадством: "Есть. В точку".
Он отставил ногу, нагло вззвякнув шпорой, и сказал с полной развязностью:
- Доктор просил узнать о здоровье.
Лицо Гагарина - почти что мальчишечье, безусое - застыло. Он ничего не ответил. Он не поздоровался. Глаза смотрели недвижно, с совершенным, предельным недоумением.
Неужто все же ошибка?
Энгельсов повторил упрямо:
- Доктор просил узнать о здоровье.
Губы поручика на этот раз разомкнулись. С явным трудом. До слуха ротмистра еле дошло:
- Чьем?
- Марианны! - ответил Энгельсов и заржал веселым победным смехом.
Гагарин дрогнул ресницами и подбородком и отступил в сторону, давая дорогу. Штаб-ротмистр вошел в комнату хозяином. Поручик тщательно припер дверь и только теперь протянул руку Энгельсову. Он все еще был взволнован и даже как будто растерян.
- Вы... вы уж меня простите... Ни за что в жизни не подумал бы, что вы...
Штаб-ротмистр перестал смеяться. Поручичьи слова показались ему в чем-то задевающими его честь. Он сказал поэтому высокомерно и даже с некоторым вызовом:
- То есть... как? Вы что, собственно, этим хотите сказать?
Гагарин двумя руками сжал его руку:
- Вы не обижайтесь. Я же - попросту, по душам... Еще только один вопрос, чтобы кончить.
Энгельсов упредил:
- От Николая...
Зрачки Гагарина расширились и снова застыли.
- Нет!
В дверь постучали.
Гагарин подтянул шаровары:
- Войдите.
Вошла девушка, та самая, что отперла Энгельсову. Поручик метнулся в сторону и поспешно набросил на плечи китель.
- Простите, Христа ради, товарищ Ирина... я, можно сказать, в растрепанности чувств... Разрешите представить: товарищ Энгельсов, от Николая.
Девушка шагнула вперед:
- Вы?
Гагарин расхохотался, совсем по-мальчишески тряся головой:
- Вот! Точь-в-точь, как я... Невероятно, ась? Полагайся после этого на внешность. Дело прошлое, покаюсь вам, товарищ Энгельсов. При встречах с вами всегда думал: вот уж этот - от каблука до пробора - патентованная, высочайшее утвержденная дубина...
При женщине? При интересной женщине! У Энгельсова кровь прилила к лицу, как от пощечины. Он сделал движение к Гагарину, но глаза девушки остановили: они были холодны и пристальны. Они не верили. Секунда еще, один только шаг, и она скажет: лжет! Откуда у него пароль и отзыв?
Поручик ничего не заметил. Он говорил дальше, с прежним увлечением:
- Да! А он, гляди-ка! С полномочиями от центра! Вот это, я понимаю, конспирация. Вот у кого учиться... - Он пододвинул, с шумом и скрипом, кресло. - Садитесь, милости прошу... Вы меня простите, что я так болтаю. Но очень уж я разволновался от неожиданности...
- Мне пора идти, - медленно и многозначительно, как показалось штаб-ротмистру, проговорила Ирина и сделала чуть заметный, но пойманный Энгельсовым знак глазами.
Гагарин тоже заметил знак. Он кивнул:
- Да, да, конечно. Стало быть, как условлено.
Ирина повернулась и вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь. Поручик вздохнул:
- Удивительная это, я вам скажу, девушка, товарищ Ирина. В девятьсот шестом, вы знаете, она в Кронштадте работала, по подготовке восстания... Для конспирации под видом прачки жила: белье стирала. Вот этими самыми руками... Вы внимание обратили, конечно, - нельзя не обратить внимания. Совершенно изумительные руки!.. Когда восстание разбили, матросы ее на шлюпке к Лисьему Носу под огнем с фортов вывезли. А то повесили бы, наверно. - Он помолчал. - А потом работала в Киеве: в девятьсот седьмом восстание было в Селенгинском полку и двадцать первом саперном, помните? А теперь - здесь...
- В союзе? - осторожно спросил Энгельсов.
Поручик покачал головой. Лицо изменилось. Он выглядел теперь гораздо старше, и видно стало, что у него впалые щеки и под глазами темные круги. Чахоточный, что ли?
- Нет. Она - социал-демократка, фракция большевиков. Знаете? Большевики особых офицерских организаций - и союза в частности - не признают.
Он улыбнулся застенчиво и виновато:
- Не полагаются на нас. Считают ненадежными. Отдельные офицеры, по-ихнему, могут оказаться настоящими революционерами, но целая специально офицерская организация - нет. Каста обязательно скажется.
- Она мне отперла дверь, - сказал Энгельсов. - Я поэтому думал...
- Нет, - медленно сказал Гагарин. - Просто она в этой квартире живет. А по революционной линии она держит с нами связь, информационную, так сказать: на собраниях наших бывает иногда... Но и только.
Он отошел к окну. Энгельсов зло подумал, что, вероятно, Ирина сейчас идет по тротуару и Гагарин смотрит на нее. Явственно же: влюблен, мальчишка. А какая красивая женщина... И каким ее чертом занесло в революцию?.. Белье стирала... Руки действительно изумительные: сказка!
Поручик обернулся. Должно быть - прошла Ирина.
- Самое тяжелое, что она, в сущности, права. Я говорю с вами абсолютно откровенно, как вы видите, поскольку вы имеете полномочия от Николая, из центра... Офицерство даже в нынешнюю революцию - я о честном, о революционном, стало быть, офицерстве говорю - все-таки показало себя именно так: кастой. Ведь уж достаточно одного того, что никто почти не пошел в общую с солдатами организацию. Единичные только партийцы. А для остальных, хотя они и идут в заговор против самодержавия, рискуя жизнью, солдат все-таки как был, так и остался "нижним чином", последним, в сущности, человеком. Я знаю, это - старая традиция. Не только декабристы, но и народовольцы не допускали в свою организацию солдат. Но я все-таки надеюсь, что мы отодвинем это - в прошлое...
- Почему вы так думаете? - хмуро спросил Энгельсов.
От настроения, с которым он вошел в гагаринскую квартиру, не осталось и следа. Он не совсем понимал, что говорит поручик, но слова и мысли были явно чужие и вражьи.
- Время возьмет свое, - тихо сказал Гагарин. - Вы чувствуете, как меняется время, Энгельсов? Люди кругом меняются. Меняются - прямо на глазах. Революция идет. "Они" думают, что она убита, что тысячи повешенных и застреленных, десятки тысяч угнанных в каторгу обескровили ее. Ого! Ничего подобного! Будьте уверены, она идет. И идет твердым шагом, Энгельсов.
Он подошел к этажерке с книгами и вытащил толстый атлас.
На шагреневом переплете четко золотилась надпись: фортификация
- Я написал обращение к товарищам-офицерам. - Гагарин раскрыл атлас, разогнул один из чертежей: под бумажную складку заложен был мелко исписанный листок. - В этом воззвании я призываю именно разбить цепи касты и вступить, доподлинно, в ряды революционного народа, приняв его знамя.
Он повертел листок в руках и положил обратно, под сгиб чертежа.
- Читать его вам сейчас не стоит. Сегодня вечером мы будем обсуждать его на очередном нашем собрании. Вы, конечно, будете?
- У вас? - Голос Энгельсова прозвучал глухо.
- Нет. - Гагарин поставил атлас на место, на полку. - У меня неудобно. У меня же явочная квартира, народ ходит. И к Ирине ходят тоже. Большие собрания устраивать неудобно.
- А разве на собраниях так много бывает?
Энгельсов дышал тяжело и часто. Но Гагарин не замечал этого. Он явственно думал о чем-то своем.
- Не так чтобы очень. Но человек пятнадцать - двадцать. Больше всего артиллеристов: семерка уже есть; мы поэтому и собираемся у артиллериста Самойлова, штабс-капитана. Знаете? Так сегодня в восемь. Алексеевская, дом Пришиблова, квартира вторая. Очень хорошо, что вы именно сегодня зашли: как раз перед собранием. Оно будет очень решающим, я надеюсь. Потому что я буду ставить вопрос ребром: долой касту, четкая революционная программа, общая с солдатами организация.
Энгельсов встал:
- И вы полагаете, что офицеры за вами пойдут?
- Должны пойти! - пылко ответил Гагарин и выпрямился. - Или так, или на офицерском корпусе надо поставить крест... перечеркнуть его - клинком! Он взмахнул рукой неожиданно упруго и четко - слева направо. - Кро-ва-вым крестом!.. Если он не поймет, что для офицера участие в революции - больше чем для кого-либо - вопрос чести...
- Чести?
Штаб-ротмистр вздрогнул, как от удара хлыста, и подошел к Гагарину вплотную.
- Чести, вы сказали?
Гагарин оглядел его удивленно:
- Ну да, конечно. Я полагаю, этого же не надо разъяснять. Именно так: чести...
- Я пойду, - сказал Энгельсов хрипло и скомкал фуражку в руке.
Глаза Гагарина раскрылись еще недоуменней и шире. Догадался?
Энгельсов добавил торопливо:
- Мне... нехорошо. Сердце. Прилив к голове... На воздухе - отойдет. На воздухе всегда отходит. Нервы!
Гагарин кивнул и повторил неуверенно:
- Да, конечно. На свежем воздухе отойдет...
* * *
"На свежем воздухе - отойдет".
Нет. Не отошло. Энгельсов тяжело волок шаг по щербатой панели. Дышать было по-прежнему нудно и трудно.
Вопрос чести? Вы так думаете, поручик Гагарин?
Это что ж такое?.. Ежели уже офицеры - такие слова?.. Что ж это... Значит, и в самом деле - революция?
Пятнадцать человек в одном здешнем гарнизоне. Артиллеристов одних семь. Правда, артиллеристы не в счет. Они - ненастоящие офицеры. Математики. Математики всегда вольнодумцы. Икс, игрек: Бог несовместим с тригонометрией. А без Бога и царя нет. Это и дурак понимает. Разве на таких можно полагаться? И в пехоте - офицеры тоже - со всячинкой: из юнкерских, провинциальных, из "шмаргонских академий" - черт знает кого в офицеры выпускают... В конце концов, только кавалерия и надежна. Какое счастье, что он, Энгельсов, в кавалерии.
Кто-то сзади осторожно окликнул:
- Господин ротмистр.
Обернулся. Тот. Лисьемордый.
И вспомнил. Сейчас только. Там, у Гагарина, он ничего не спросил о Полынине и об Энгельсе. Скворцов поклонился, осклабясь:
- Полковник просили зайти.
Следили? Энгельсов вскипел, но сдержался:
- Обязательно. Я и сам имел в виду. В ближайшее же время.
Улыбка Скворцова стала совсем сладкой.
- Полковник просили незамедлительно зайти, как только отбудете от поручика Гагарина.
- Я сейчас занят, - резко сказал Энгельсов и прибавил шагу. - Я должен доложить полковому командиру.
Лисьемордый закивал:
- Так точно. Вот, кстати, и перекресточек. Налево пожалуйте, через десять домов - и жандармское. Полковник просили... настоятельно.
Штаб-ротмистр закусил губу и круто свернул влево.
- Вместе неудобно будет, - прошептал Скворцов. - Все-таки улица. Будьте любезны вперед пойти. А я - сзади. Как совсем посторонний.
* * *
От казенного коридора, прокрашенного масляной краской, простеленного чистой холщовой с красной окоемочкой дорожкой, от бравого усатого унтера, лихо отдавшего честь у разделанных под мореный дуб дверей начальнического кабинета, от штаб-офицерских - по-кавалерийски - серебряных погон, перстня на указательном пальце, серебряного портсигара с вензелями и жетонами, от мягкого полковничьего ласкающего баска Энгельсов отошел: стало опять по-полковому привычно. Хоть и жандармский, а все-таки свой, военный и уставный, верноотечественный уклад. И сразу вернулось чувство надежности, расшатавшееся было от Ирининых глаз, от гагаринского разговора.
Полковник записывал жадно. Про Ирину, Самойлова, атлас фортификации.
- Алексеевская, дом Пришиблова, в восемь.
- Все?
Штаб-ротмистр еще раз перебрал в памяти.
- Все, кажется...
Полковник протянул руку пожатьем...
- Почту за счастье донести о вашем примерном исполнении долга, ротмистр. Буду ходатайствовать о награждении, каковое, несомненно, последует. У вас с какого года старшинство в чине?
- К Пасхе я получаю ротмистра по линии. Но... господин полковник...
Жандарм перебил:
- Понимаю, понимаю. Вопрос чести, конечно. Чистота убеждений. Это само собой разумеется. Но, ротмистр, согласитесь сами: зачем существуют отличия, как не для того, чтобы награждать ими достойных. И не будем скрывать. Существуют глупейшие предрассудки - даже в нашей, офицерской и дворянской, семье. Не каждый на вашем месте поступил бы столь похвально, как вы. Имеете Анну третьей? Ка-ак?! Уже Станислава второй степени? Ого! Какой заслуженный! Стало быть - Анну на шею... Симпатичную блондинку, как принято говорить. Честь имею, ротмистр. Еще раз, от лица службы, благодарю.
Штаб-ротмистр пожал протянутую вторично руку, но уходить медлил. Полковник посмотрел на него вопрошающе:
- Чем еще могу служить?
Энгельсов потупился:
- Очевидно, воспоследуют аресты...
- Вполне очевидно... Так что?
Жандарм явственно прикидывался: не может же он не понимать, в чем дело. Но - так или не так - пришлось сказать прямо:
- Мне, говоря откровенно, было бы нежелательно, чтобы... мое участие получило огласку... Вы понимаете, всякие такие разговоры около моего имени... - Ах вот что? - Полковник нарочито неискусно разыграл изумление. Вы желаете, чтобы патриотический ваш поступок... Опять... Скромность, ротмистр! Но ежели вам угодно, можно принять меры. Тем более что... возможно, подобный случай представится - вам и нам - еще и в будущем.
Он оторвал от лежавшего перед ним блокнота листок, поднял глаза к лепному, с гирляндами и амурами, потолку и продиктовал:
- Возьмите карандашик. Пишите. "Гагарин! Выйдя от вас, я узнал, что Николай заболел..." На их языке - вам, вероятно, неизвестно - "заболел" означает "арестован", "взят".
Штаб-ротмистр изъяснил кратко, что имеет поручение от командира полка - по встретившейся служебной надобности - навести справку о некоем Полынине: кто он именно и в чем точно заключается политическая его неблагонадежность.
Полковник сощурился, припоминая:
- Полынин? Не слыхал.
У Энгельсова отлегло от сердца.
- Впрочем... Сейчас мы наведем исчерпывающую справку.
Полковник нажал кнопку - и тотчас предстал, колыша на синей груди красный, туго плетенный эксельбант (Эксельбантов, Адъютантов... Энгельсов внутренне усмехнулся: проехало!), жандарм с тройным подбородком.
Полковник приказал отрывисто:
- Скворцова! - И протянул штаб-ротмистру серебряный, с вензелями портсигар: - Курите?
* * *
Скворцов, в вицмундире, вошел трусцой, лисьемордый и как будто припудренный, хотя предполагать пудру, конечно, никак было невозможно, ни по чину вошедшего, ни по возрасту. Полковник спросил:
- Полынин?
Лисьемордый ответил без запинки:
- Не числится.
Полковник кивнул головой удовлетворенно:
- Не за нами... а вообще?
Скворцов помедлил секунду:
- Никак нет. Вообще не числится. Ни по социал-демократам, ни по социалистам-революционерам, ни даже по анархистам.
Полковник обратился к Энгельсову:
- Скворцов у нас специалист. Всех до последнего знает - кто, где и как. Ежели он не знает, стало быть, никакого Полынина нет. Вас, очевидно, ввели в заблуждение.
Скворцов повернулся и на цыпочках пошел к двери. Энгельсова осенило. Он привстал:
- Виноват...
Чиновник остановился.
- Уж раз так случилось, что я вас обеспокоил, разрешите еще спросить: кто такой Энгельс?
Полковник блеснул глазами:
- Энгельс? Когда арестован?
- Не могу знать, - скромно сказал штаб-ротмистр и даже развел слегка руками. - Собственно, я... как бы так выразиться, не вполне уверен, что он арестован.
- Если известен - стало быть, арестован, - убежденно сказал полковник. - Иначе как бы он стал известен? Впрочем, может быть, у вас есть данные, что он пока находится еще под секретным наблюдением? Как у вас на этот счет, Скворцов?
Он обернулся к двери. Но Скворцова не было: он как-то совсем незаметно вышел. Полковник крякнул и покачал головой:
- Странно. Очевидно, и этот... не числится... А у вас откуда, собственно, сведения об означенных... Полынине и Энгельсе?
Небольшая на тонкой бумаге газета. Четкий черный заголовок: "Казарма". Жирно подчеркнутая строка. Энгельсов сказал - даже не без иронии (Скворцов совершенно его успокоил):
- Я полагал... вам известно. Об Энгельсе - напечатано было в "Казарме".
- Р.С.Д.Р.П. Большевистская военная организация? - подозрительно сказал полковник и скосил глаза на Энгельсова. Шея и лицо стали наливаться кровью, и весь он встопорщился, как индюк. - А разрешите спросить, как вам эта мерзость в руки попала?
- Полковой командир указал, в качестве вещественного доказательства. Я имел уже честь доложить: имею служебное поручение...
- У командира? - Полковник сразу стал снова благодушным. - Достойный штаб-офицер - полковник Собакин. Так вы говорите - в "Казарме"? Странно, что Скворцов просмотрел. Может быть, Энгельс значится у нас под какой-нибудь другой фамилией? Эти ж господа, даже как правило, меняют фамилии: обычный бандитский прием. Порядочный человек разве станет менять фамилию?!
Он сморщил лоб, соображая:
- Если дело в большевистской военной... возникает некоторое осложнение. Должен признать: мы знаем о ней не все. У этих... господ преподлое обыкновение: не давать показаний при допросах.
Энгельсова снова охватило беспокойство:
- Но... в таком случае - как узнать...
Полковник смотрел на Энгельсова пристально и меланхолично:
- Задача... тем более трудная, что и Полынин, и Энгельс, очевидно, офицеры: это - не простонародные фамилии.
Энгельсов слегка покраснел от удовольствия. Полынин, стало быть, найден верно, да и Энгельс, судя по жандармской апробации, тоже из порядочной семьи.
- Неужели... и следов никаких?
Жандарм вздохнул:
- След-то есть, конечно. Вы мне "Казармой" напомнили... Я теперь положительно даже могу сказать: об этом Энгельсе я что-то слышал... И как раз в связи с Полыниным... Но вот что именно?
У штаб-ротмистра опять, как давеча, в разговоре с полковым командиром, похолодели пальцы.
- Припомните, господин полковник... Совершенно необходимо.
- И рад бы... - медленно проговорил жандарм. - Но...
- Может быть, Скворцов... Полковник усмехнулся:
- Скворцов не ведает военными. Военными ведаю непосредственно я...
Наступило молчание. Полковник думал сосредоточенно.
- Как бы мне вам помочь... - Он опять помолчал. Взгляд стал еще более пристальным и острым. - По большевистской линии - как я уже имел честь сообщить - мы ничего не добьемся... Разве что... попробовать, так сказать, обходным движением... Всецело полагаясь на вашу честь...
Энгельсов поспешно наклонил пробор и пристукнул шпорами, с должным достоинством. Полковник перегнулся через стол и прошептал:
- Поручика Гагарина изволите знать?
- Сапера? - Штаб-ротмистр невольно перешел на шепот и тоже перегнулся навстречу полковнику. - В гарнизонном собрании встречал, но чтобы личное, так сказать, было знакомство...
- Я полагаю, именно он может вам дать достоверные сведения... Под строгим служебным секретом скажу: имеется подозрение, что оный Гагарин активный член Офицерского союза.
Полковник откинул корпус назад. Тотчас же выпрямился и штаб-ротмистр:
- Офицерский союз? Разве он... действительно есть?
Жандарм скривил рот:
- По-видимому... есть. Вам разве не приходилось видеть их прокламаций. И даже... журнал издают. Но сколько их и кто именно?..
Он досадливо потянул за угол лежавшую на столе газету:
- Вот-с, в этом номере "Нового времени" от десятого сего мая господин Суворин, редактор, ставит нам, Охранному, на вид: как это, дескать, такая огромная организация, как Офицерский союз, существует уже два года - по его, господина Суворина, сведениям - и до сих пор не раскрыт, хотя все военные восстания будто бы шли по его директивам. Насчет огромности - это, конечно, у страха глаза велики, а насчет восстаний - брехня очевидная: и в Свеаборге, и в Кронштадте, и в Севастополе, и в Киеве большевики орудовали, это достоверно. Партийные, словом... Ну, и союз, вероятно, тоже, как говорится, рублем примазался... Но чтобы руководить - это, конечно, брехня. На некий след мы напали... Однако, как офицер, вы понимаете сами: в офицерской среде нам трудно поставить агентуру. А наружное наблюдение одно дает слишком мало.
Энгельсов моргнул усом, прикрыв самодовольную усмешку. Жандармское положение действительно трудное. Офицер не станет марать свою честь сыщицким делом. Вышибить из полка офицера - ежели он проявит несовместимое с долгом присяги - это само собой разумеется, но доносить на офицера офицеру, путать жандармов в дела офицерской чести - нет! Охранное - грязное дело, хотя и высокого государственного значения, конечно. И сам он разве сидел бы здесь, у жандарма, да еще со всей почтительностью, ежели бы не крайняя необходимость.
- Во всяком случае, Офицерский союз в связи со всеми партиями - это мы знаем, и вожаки, конечно, все друг с другом знакомы. В частности, о Гагарине имеется - вспомнил я определенное указание, что он в прямых сношениях с Энгельсом и Полыниным. Обратитесь к нему, это сразу разрешит дело.
- Но мы же... едва знакомы, - пробормотал Энгельсов. - С какой стати он мне скажет? И как мне объяснить, почему, собственно, я именно к нему обратился?
Полковник оправил мизинцем усы:
- Ну, это-то просто устроить. Скажите, что вы из ихних... Союзный.
- Я? - Энгельсов остолбенел от одной мысли о возможности. - Чтобы я, офицер кавалерии, и притом шефского, императорского высочества полка... допустил хоть на секунду подумать о себе, будто я...
- Кто подумает? - Полковник поднял брови высоко и недоуменно. Простите, ротмистр, я не вполне понимаю, что вас смущает... Но, конечно... дело ваше. Другого пути, к сожалению, нет.
Энгельсов закусил ус:
- И к тому ж... Я ничего не понимаю в политике... и не смогу вести никакого - как это выразиться? - социального разговора. Он же сразу узнает.
Жандарм усмехнулся снисходительно:
- Обойдется. Насчет социального - все офицеры слабы. На этом не ушибешься... Ругните покрепче начальство и даже хотя бы Его Императорское Величество! Об Ее Императорском Величестве государыне императрице скажите какую-нибудь похабщину... посолоней. Наверно, слышали о ней таких рассказов - не обобраться... Конечно, я понимаю, насколько это претит чувству верноподданного, но в интересах службы такая невинная, в конце концов, хитрость - простительна.
- Не поверит, - потряс головой Энгельсов.
- Если он - как вы говорите - в союзе и даже... с Энгельсом... Не поверит. Потребует доказательств. У них, наверно, есть какие-нибудь, так сказать, удостоверения с места службы.
- В этом вы, пожалуй, правы, - раздумчиво сказал полковник. - Я полагал, что, поскольку он вас все-таки лично знает, можно обойтись и без удостоверений... Но и в этом случае, пожалуй... мы придем вам навстречу... поскольку... у вас - поручение по службе...
Он выбрал из пачки лежавших перед ним дел одно, в новенькой синей обложке, с надписью, которой не успел прочесть Энгельсов. Развернул, полистал, взблескивая золотым гербовым перстнем, вздетым, по-собакински, на указательный палец, подшитые в деле бумаги.
Энгельсов следил, скосив глаза. Письма с конвертами, протоколы. Опять письма. Палец полковника уперся тупым подровненным ногтем в подчеркнутую жирно, синим строку.
- Когда вы придете к нему, скажите: "Доктор просил узнать о здоровье". Он спросит: "Чьем?" Отвечайте: "Марианны".
- Пароль и отзыв. Как у нас?
Жандарм кивнул:
- А вы как думали? Конспирация. И даже, знаете, у них это здорово организовано. И - дисциплина. Пожалуй, построже, чем в армии.
Энгельсов взял фуражку:
- "Доктор просил узнать о здоровье"... "Марианны". А если он спросит, откуда у меня пароль?
- Браво! - Полковник прихлопнул в ладоши. - У вас, я скажу, способности, ротмистр. Но - и это предусмотрено. Вы ответите: "От Николая".
- Роман! - усмехнулся штаб-ротмистр. - Вроде "Трех мушкетеров", честью клянусь... Но вы вполне убеждены, полковник, что он знает?
Полковничьи плечи поднялись - и опустились.
- Должен знать. Ну, как крайний случай, не он - другой кто-нибудь знает. Он же не один там. Надо будет - спросите, он вам укажет. Адресок у вас есть? Сейчас дадим справку. Вы как - прямо отсюда к нему?
Энгельсов посмотрел на часы и заторопился:
- Прямо, конечно. Время уже позднее, а до вечера я обязан доложить полковнику Собакину.
В квартире, где снимал комнату поручик Гагарин, дверь отперли не сразу. Пришлось позвонить вторично. Только тогда приоткрылась на цепке створа, в прощель глянул задорный и темный девичий глаз, и голос, как будто не слишком приветливый, спросил громче, чем надо:
- Вам кого угодно?
Штаб-ротмистра этот мало радушный прием не смутил. Даже напротив. От женского глаза - сквозь щель - пахнуло тайной. Он опять вспомнил "Трех мушкетеров" и, входя в роль, даже оглянулся назад, как будто бы поверяя, не стоит ли за ним, на лестничной площадке, какой-нибудь охранный агент, сукин сын шпик. И только потом ответил:
- К поручику Гагарину.
Глаз помедлил, но скрылся. Цепка щелкнула, дверь открылась.
- По коридору, налево, крайняя дверь.
Девушка посторонилась, пропуская штаб-ротмистра, и - отвернула лицо. Тайна сгущалась. Прихожая была темная, но все же он успел заметить: девушка очень хорошенькая.
Он подкрутил гусарским жестом усы и пошел по коридору, особо лихо пощелкивая шпорами, хвастаясь малиновым их звоном. Шпоры действительно на редкость: выписные из самой столицы. Но у двери, крайней налево, его порыв круто сник. Как постучать? Наверно, "свои" входят с каким-нибудь особенным, условным стуком. Стукнешь не так - сразу себя выдашь. Как это он забыл спросить у полковника?..
Он остановился, переминаясь. Но, пока он раздумывал, дверь внезапно и резко распахнулась: Гагарин, в шароварах и рубахе, без кителя, выдвинулся навстречу. В руке он держал, зажав палец между страниц, закрытую толстую книгу. И было в этом быстром, точно нарасплох рассчитанном движении что-то, от чего штаб-ротмистр улыбнулся внутренне, с уверенностью и злорадством: "Есть. В точку".
Он отставил ногу, нагло вззвякнув шпорой, и сказал с полной развязностью:
- Доктор просил узнать о здоровье.
Лицо Гагарина - почти что мальчишечье, безусое - застыло. Он ничего не ответил. Он не поздоровался. Глаза смотрели недвижно, с совершенным, предельным недоумением.
Неужто все же ошибка?
Энгельсов повторил упрямо:
- Доктор просил узнать о здоровье.
Губы поручика на этот раз разомкнулись. С явным трудом. До слуха ротмистра еле дошло:
- Чьем?
- Марианны! - ответил Энгельсов и заржал веселым победным смехом.
Гагарин дрогнул ресницами и подбородком и отступил в сторону, давая дорогу. Штаб-ротмистр вошел в комнату хозяином. Поручик тщательно припер дверь и только теперь протянул руку Энгельсову. Он все еще был взволнован и даже как будто растерян.
- Вы... вы уж меня простите... Ни за что в жизни не подумал бы, что вы...
Штаб-ротмистр перестал смеяться. Поручичьи слова показались ему в чем-то задевающими его честь. Он сказал поэтому высокомерно и даже с некоторым вызовом:
- То есть... как? Вы что, собственно, этим хотите сказать?
Гагарин двумя руками сжал его руку:
- Вы не обижайтесь. Я же - попросту, по душам... Еще только один вопрос, чтобы кончить.
Энгельсов упредил:
- От Николая...
Зрачки Гагарина расширились и снова застыли.
- Нет!
В дверь постучали.
Гагарин подтянул шаровары:
- Войдите.
Вошла девушка, та самая, что отперла Энгельсову. Поручик метнулся в сторону и поспешно набросил на плечи китель.
- Простите, Христа ради, товарищ Ирина... я, можно сказать, в растрепанности чувств... Разрешите представить: товарищ Энгельсов, от Николая.
Девушка шагнула вперед:
- Вы?
Гагарин расхохотался, совсем по-мальчишески тряся головой:
- Вот! Точь-в-точь, как я... Невероятно, ась? Полагайся после этого на внешность. Дело прошлое, покаюсь вам, товарищ Энгельсов. При встречах с вами всегда думал: вот уж этот - от каблука до пробора - патентованная, высочайшее утвержденная дубина...
При женщине? При интересной женщине! У Энгельсова кровь прилила к лицу, как от пощечины. Он сделал движение к Гагарину, но глаза девушки остановили: они были холодны и пристальны. Они не верили. Секунда еще, один только шаг, и она скажет: лжет! Откуда у него пароль и отзыв?
Поручик ничего не заметил. Он говорил дальше, с прежним увлечением:
- Да! А он, гляди-ка! С полномочиями от центра! Вот это, я понимаю, конспирация. Вот у кого учиться... - Он пододвинул, с шумом и скрипом, кресло. - Садитесь, милости прошу... Вы меня простите, что я так болтаю. Но очень уж я разволновался от неожиданности...
- Мне пора идти, - медленно и многозначительно, как показалось штаб-ротмистру, проговорила Ирина и сделала чуть заметный, но пойманный Энгельсовым знак глазами.
Гагарин тоже заметил знак. Он кивнул:
- Да, да, конечно. Стало быть, как условлено.
Ирина повернулась и вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь. Поручик вздохнул:
- Удивительная это, я вам скажу, девушка, товарищ Ирина. В девятьсот шестом, вы знаете, она в Кронштадте работала, по подготовке восстания... Для конспирации под видом прачки жила: белье стирала. Вот этими самыми руками... Вы внимание обратили, конечно, - нельзя не обратить внимания. Совершенно изумительные руки!.. Когда восстание разбили, матросы ее на шлюпке к Лисьему Носу под огнем с фортов вывезли. А то повесили бы, наверно. - Он помолчал. - А потом работала в Киеве: в девятьсот седьмом восстание было в Селенгинском полку и двадцать первом саперном, помните? А теперь - здесь...
- В союзе? - осторожно спросил Энгельсов.
Поручик покачал головой. Лицо изменилось. Он выглядел теперь гораздо старше, и видно стало, что у него впалые щеки и под глазами темные круги. Чахоточный, что ли?
- Нет. Она - социал-демократка, фракция большевиков. Знаете? Большевики особых офицерских организаций - и союза в частности - не признают.
Он улыбнулся застенчиво и виновато:
- Не полагаются на нас. Считают ненадежными. Отдельные офицеры, по-ихнему, могут оказаться настоящими революционерами, но целая специально офицерская организация - нет. Каста обязательно скажется.
- Она мне отперла дверь, - сказал Энгельсов. - Я поэтому думал...
- Нет, - медленно сказал Гагарин. - Просто она в этой квартире живет. А по революционной линии она держит с нами связь, информационную, так сказать: на собраниях наших бывает иногда... Но и только.
Он отошел к окну. Энгельсов зло подумал, что, вероятно, Ирина сейчас идет по тротуару и Гагарин смотрит на нее. Явственно же: влюблен, мальчишка. А какая красивая женщина... И каким ее чертом занесло в революцию?.. Белье стирала... Руки действительно изумительные: сказка!
Поручик обернулся. Должно быть - прошла Ирина.
- Самое тяжелое, что она, в сущности, права. Я говорю с вами абсолютно откровенно, как вы видите, поскольку вы имеете полномочия от Николая, из центра... Офицерство даже в нынешнюю революцию - я о честном, о революционном, стало быть, офицерстве говорю - все-таки показало себя именно так: кастой. Ведь уж достаточно одного того, что никто почти не пошел в общую с солдатами организацию. Единичные только партийцы. А для остальных, хотя они и идут в заговор против самодержавия, рискуя жизнью, солдат все-таки как был, так и остался "нижним чином", последним, в сущности, человеком. Я знаю, это - старая традиция. Не только декабристы, но и народовольцы не допускали в свою организацию солдат. Но я все-таки надеюсь, что мы отодвинем это - в прошлое...
- Почему вы так думаете? - хмуро спросил Энгельсов.
От настроения, с которым он вошел в гагаринскую квартиру, не осталось и следа. Он не совсем понимал, что говорит поручик, но слова и мысли были явно чужие и вражьи.
- Время возьмет свое, - тихо сказал Гагарин. - Вы чувствуете, как меняется время, Энгельсов? Люди кругом меняются. Меняются - прямо на глазах. Революция идет. "Они" думают, что она убита, что тысячи повешенных и застреленных, десятки тысяч угнанных в каторгу обескровили ее. Ого! Ничего подобного! Будьте уверены, она идет. И идет твердым шагом, Энгельсов.
Он подошел к этажерке с книгами и вытащил толстый атлас.
На шагреневом переплете четко золотилась надпись: фортификация
- Я написал обращение к товарищам-офицерам. - Гагарин раскрыл атлас, разогнул один из чертежей: под бумажную складку заложен был мелко исписанный листок. - В этом воззвании я призываю именно разбить цепи касты и вступить, доподлинно, в ряды революционного народа, приняв его знамя.
Он повертел листок в руках и положил обратно, под сгиб чертежа.
- Читать его вам сейчас не стоит. Сегодня вечером мы будем обсуждать его на очередном нашем собрании. Вы, конечно, будете?
- У вас? - Голос Энгельсова прозвучал глухо.
- Нет. - Гагарин поставил атлас на место, на полку. - У меня неудобно. У меня же явочная квартира, народ ходит. И к Ирине ходят тоже. Большие собрания устраивать неудобно.
- А разве на собраниях так много бывает?
Энгельсов дышал тяжело и часто. Но Гагарин не замечал этого. Он явственно думал о чем-то своем.
- Не так чтобы очень. Но человек пятнадцать - двадцать. Больше всего артиллеристов: семерка уже есть; мы поэтому и собираемся у артиллериста Самойлова, штабс-капитана. Знаете? Так сегодня в восемь. Алексеевская, дом Пришиблова, квартира вторая. Очень хорошо, что вы именно сегодня зашли: как раз перед собранием. Оно будет очень решающим, я надеюсь. Потому что я буду ставить вопрос ребром: долой касту, четкая революционная программа, общая с солдатами организация.
Энгельсов встал:
- И вы полагаете, что офицеры за вами пойдут?
- Должны пойти! - пылко ответил Гагарин и выпрямился. - Или так, или на офицерском корпусе надо поставить крест... перечеркнуть его - клинком! Он взмахнул рукой неожиданно упруго и четко - слева направо. - Кро-ва-вым крестом!.. Если он не поймет, что для офицера участие в революции - больше чем для кого-либо - вопрос чести...
- Чести?
Штаб-ротмистр вздрогнул, как от удара хлыста, и подошел к Гагарину вплотную.
- Чести, вы сказали?
Гагарин оглядел его удивленно:
- Ну да, конечно. Я полагаю, этого же не надо разъяснять. Именно так: чести...
- Я пойду, - сказал Энгельсов хрипло и скомкал фуражку в руке.
Глаза Гагарина раскрылись еще недоуменней и шире. Догадался?
Энгельсов добавил торопливо:
- Мне... нехорошо. Сердце. Прилив к голове... На воздухе - отойдет. На воздухе всегда отходит. Нервы!
Гагарин кивнул и повторил неуверенно:
- Да, конечно. На свежем воздухе отойдет...
* * *
"На свежем воздухе - отойдет".
Нет. Не отошло. Энгельсов тяжело волок шаг по щербатой панели. Дышать было по-прежнему нудно и трудно.
Вопрос чести? Вы так думаете, поручик Гагарин?
Это что ж такое?.. Ежели уже офицеры - такие слова?.. Что ж это... Значит, и в самом деле - революция?
Пятнадцать человек в одном здешнем гарнизоне. Артиллеристов одних семь. Правда, артиллеристы не в счет. Они - ненастоящие офицеры. Математики. Математики всегда вольнодумцы. Икс, игрек: Бог несовместим с тригонометрией. А без Бога и царя нет. Это и дурак понимает. Разве на таких можно полагаться? И в пехоте - офицеры тоже - со всячинкой: из юнкерских, провинциальных, из "шмаргонских академий" - черт знает кого в офицеры выпускают... В конце концов, только кавалерия и надежна. Какое счастье, что он, Энгельсов, в кавалерии.
Кто-то сзади осторожно окликнул:
- Господин ротмистр.
Обернулся. Тот. Лисьемордый.
И вспомнил. Сейчас только. Там, у Гагарина, он ничего не спросил о Полынине и об Энгельсе. Скворцов поклонился, осклабясь:
- Полковник просили зайти.
Следили? Энгельсов вскипел, но сдержался:
- Обязательно. Я и сам имел в виду. В ближайшее же время.
Улыбка Скворцова стала совсем сладкой.
- Полковник просили незамедлительно зайти, как только отбудете от поручика Гагарина.
- Я сейчас занят, - резко сказал Энгельсов и прибавил шагу. - Я должен доложить полковому командиру.
Лисьемордый закивал:
- Так точно. Вот, кстати, и перекресточек. Налево пожалуйте, через десять домов - и жандармское. Полковник просили... настоятельно.
Штаб-ротмистр закусил губу и круто свернул влево.
- Вместе неудобно будет, - прошептал Скворцов. - Все-таки улица. Будьте любезны вперед пойти. А я - сзади. Как совсем посторонний.
* * *
От казенного коридора, прокрашенного масляной краской, простеленного чистой холщовой с красной окоемочкой дорожкой, от бравого усатого унтера, лихо отдавшего честь у разделанных под мореный дуб дверей начальнического кабинета, от штаб-офицерских - по-кавалерийски - серебряных погон, перстня на указательном пальце, серебряного портсигара с вензелями и жетонами, от мягкого полковничьего ласкающего баска Энгельсов отошел: стало опять по-полковому привычно. Хоть и жандармский, а все-таки свой, военный и уставный, верноотечественный уклад. И сразу вернулось чувство надежности, расшатавшееся было от Ирининых глаз, от гагаринского разговора.
Полковник записывал жадно. Про Ирину, Самойлова, атлас фортификации.
- Алексеевская, дом Пришиблова, в восемь.
- Все?
Штаб-ротмистр еще раз перебрал в памяти.
- Все, кажется...
Полковник протянул руку пожатьем...
- Почту за счастье донести о вашем примерном исполнении долга, ротмистр. Буду ходатайствовать о награждении, каковое, несомненно, последует. У вас с какого года старшинство в чине?
- К Пасхе я получаю ротмистра по линии. Но... господин полковник...
Жандарм перебил:
- Понимаю, понимаю. Вопрос чести, конечно. Чистота убеждений. Это само собой разумеется. Но, ротмистр, согласитесь сами: зачем существуют отличия, как не для того, чтобы награждать ими достойных. И не будем скрывать. Существуют глупейшие предрассудки - даже в нашей, офицерской и дворянской, семье. Не каждый на вашем месте поступил бы столь похвально, как вы. Имеете Анну третьей? Ка-ак?! Уже Станислава второй степени? Ого! Какой заслуженный! Стало быть - Анну на шею... Симпатичную блондинку, как принято говорить. Честь имею, ротмистр. Еще раз, от лица службы, благодарю.
Штаб-ротмистр пожал протянутую вторично руку, но уходить медлил. Полковник посмотрел на него вопрошающе:
- Чем еще могу служить?
Энгельсов потупился:
- Очевидно, воспоследуют аресты...
- Вполне очевидно... Так что?
Жандарм явственно прикидывался: не может же он не понимать, в чем дело. Но - так или не так - пришлось сказать прямо:
- Мне, говоря откровенно, было бы нежелательно, чтобы... мое участие получило огласку... Вы понимаете, всякие такие разговоры около моего имени... - Ах вот что? - Полковник нарочито неискусно разыграл изумление. Вы желаете, чтобы патриотический ваш поступок... Опять... Скромность, ротмистр! Но ежели вам угодно, можно принять меры. Тем более что... возможно, подобный случай представится - вам и нам - еще и в будущем.
Он оторвал от лежавшего перед ним блокнота листок, поднял глаза к лепному, с гирляндами и амурами, потолку и продиктовал:
- Возьмите карандашик. Пишите. "Гагарин! Выйдя от вас, я узнал, что Николай заболел..." На их языке - вам, вероятно, неизвестно - "заболел" означает "арестован", "взят".