Неизвестен Автор. Цена метафоры или преступление и наказание Синявского и Даниэля

   - Ди-ди-ди, ля-ля-ля. Ди-ди-ди, ля-ля-ля, - бормотал он сосредоточенно.
   Ему казалось, что, выключив мозг с помощью очевидной бессмыслицы, он избавится от соглядатаев, подсматривающих за ним изнутри. Мало ему было восстанавливать против себя целый свет. В самом себе он заприметил следы моего тайного розыска и решил сразиться со мной на путях своего сознания. "Ди-ди-ди, ля-ля-ля" - попробуй пробейся сквозь эту стену. И не зацепишься. Что значит это тупое, бесталанное дидиликанье?..
   Я сказал Лиде, разливая коньяк:
   - Пейте, Лидочка. Пейте, Лидидилия. Не будем думать ни о каких рыжих, ни о каких рыжих. Не обращайте на рыжих внимания. Вам сразу станет легче. Кушайте сациви и шашлык. Шашлык! Шашлык! Сациви!
   - Ди-ди-ди, ля-ля-ля! дядя! дядя! дядя! ди-ди-ди, ли-ди-ди...
   - Сациви! Сациви! Кушайте, Лидочка, шашлык. Жирный, жирный, рыжий шашлык. Шаш? - или шиш? лык! лык! лык! Сациви!
   Но мы не могли, сколько ни бились, отвлечься друг от друга, побороть притяжение, влекущее нас к катастрофе. К тому же и мне и ему мешала Лида. Она сказала, разогревшись после третьей рюмки :
   - Вы мне нравитесь, Ипполит. Вы очень, очень похожи на одного моего знакомого. Он тоже меня угощал у одних моих знакомых. Только я вас прошу сбрейте бороду. Ну, пожалуйста, милый, для меня. Возьмите бритву и сбрейте!
   У меня дух захватило от ее предложения.
   - Молчите! - крикнул я ей. - Ни слова больше! Ни одного упоминания ни о каких острых предметах! Слышите?!
   И в то же мгновение я увидал, что он поднимает голову.
   Ты поднял голову, как бы прислушиваясь к нашему разговору, и улыбнулся. Ты сказал себе мысленно: "Надо побриться" и повторил вслух: Надо побриться! Ля-ля-ля! Надо побриться!
   И опять улыбнулся - второй раз за все это время.
   Меня била дрожь. Я схватил Лиду за руку, и мы, не допив коньяк, выбежали на улицу. Там - без предисловий - я объявил, что люблю ее, люблю безумно, страстно, и ни на кого не хочу смотреть кроме нее, и ни о ком не желаю думать, и потому она обязана мне сегодня принадлежать - немедленно, тут же, вот сейчас!
   Ты встал и включил электричество. Твои глаза сощурились.
   Лида сказала:
   - Но здесь же холодно и ходят люди. Если вы так настаиваете, поедемте к вам домой, если вы не женаты.
   Я тащил ее по улице, пока ты согревал воду и отыскивал свой помазок и эту самую свою бритву. У меня оставались считанные минуты. Не оставалось ничего другого, как зайти в чей-то подъезд. На самой верхней площадке было не так уж холодно, и было маловероятным, чтобы нас увидали.
   А если б и увидали? Какое мне дело! Меня одолевали свои заботы. Это я, я сам не должен никого замечать! Я хотел, пока не поздно, выскочить из игры, которая могла плохо кончиться, а других средств спасения, кроме Лиды, не было под руками.
   Я встал перед ней на колени. Мне хорошо запомнилось одно правило: "снизу человек доступнее, и стоящий перед ним на коленях может в любую минуту схватить его за ноги и опрокинуть на спину".
   Так оно и вышло. Лида дружелюбно трепала мою склоненную голову, а я обхватил ее руками за тонкие ноги и прислонил к стене. Класть Лиду на кафель мне не хотелось: еще простудится.
   Я не стыдился своих намерений, достаточно откровенных. В конце концов, не для своего удовольствия я старался. У меня не было иного выхода.
   Конечно, было бы лучше, если бы ты оказался на моем месте. Чего тебе не хватало в жизни - так именно откровенности. Все-таки в объятиях женщины всякий мужчина, даже самый скрытный, заносчивый, вынужден волей-неволей держаться непринужденно. Быть может, и тебе, не отвергни ты Лиду, это бы пригодилось, и - как знать? - будь ты немного доверчивей, может быть, и меня ты сумел бы лучше понять...
   Но ты предпочел иной путь и теперь, зажав бритву в цепких веснушчатых лапах, водил ею вдоль щек, будто на самом деле собирался привести их в порядок. Зная твое притворство, я спешил. Скорее, скорее уйти, зарыться в свои занятия, чтобы ты тоже, наконец, перестал обращать на меня внимание, перестал бы бояться", таиться и лелеять в душе мстительные расчеты.
   Лида шумно вздыхала и, закрыв глаза, гладила мои волосы:
   - Коля! Коленька! Николай Васильевич! Рыженький ты мой! Ненаглядный! твердила она на все лады.
   Я не испытывал ревности. Но меня угнетали эти бесконечные напоминания, эта неуместная близость к тебе в ту минуту, когда я надеялся скрыться от тебя достаточно далеко. Я приближался к тебе с опасной быстротой и уже видел рядом с собою твои глаза, расширенные от бешенства. Назад! Назад! Поздно. Я вошел в твой мозг, в твое воспаленное сознание, и все твои последние тайны, которые я и знать не хотел, открылись передо мной.
   Ты вскочил со стула. Все свидетели твоего злодеяния были в сборе. Ага! Попались! Ты замахнулся на меня, на Лиду, на весь мир своей заготовленной бритвой.
   - Стой! Не смей! Что ты делаешь?
   Я зажмурился. И вмиг давно не испытанное спокойствие вернулось ко мне. Стало темно и тихо. Я перестал тебя видеть. Тебя больше не было.
   6
   Когда я открыл глаза, Лида помадила губы. Она встряхнулась, поправляя шубу и платье. От нее отскочила пуговица и покатилась вниз, со ступеньки на ступеньку. Лида сошла по лестнице и подобрала пуговицу. Потом спустилась еще на один этаж.
   - Куда же вы, Лида? - сказал я скорее из вежливости, чем по искреннему побуждению. Ответа не было: Лида спешила на свой пост, оставленный час назад. Взглянув в том направлении, я убедился, что она зря торопится. Сторожить ей было некого. Наш общий знакомый валялся под столом с намыленной щекой и перерезанной глоткой. Падая, он ухитрился разбить настольную лампу. Свет в его комнате не горел.
   Я присел на ступеньку в ожидании, когда Лида исчезнет. Но окончательно скрыться из моих глаз ей никак не удавалось. Тогда я встал и, покинув гостеприимный подъезд, направился по городу - в свой обычный обход.
   Все было по-старому. Шел снег, и было такое же самое состояние суток. Два инженера - его бывшие сослуживцы, Лобзиков и Полянский - играли на рояле Шопена. Четыреста женщин по-прежнему рожали четыреста младенцев в минуту. Вера Ивановна прикладывала примочку к посиневшему глазу Генриха Ивановича. Шатенка надевала штаны. Брюнетка, склонясь над тазом, готовилась к встрече с Николаем Васильевичем, который, как бывало, бежал под хмельком по морозцу. Труп Николая Васильевича лежал в запертой комнате. Лида, как часовой, ходила под его окнами.
   Я видел это и неотвязно думал о нем. Мне было немного грустно.
   Ты ушел, а я остался. Я не жалею о твоей смерти. Мне жаль, что я не могу тебя забыть.
   1959
   КВАРТИРАНТЫ
   l
   Эх, Сергей Сергеевич, Сергей Сергеевич! Да разве вы сравняетесь с Николаем Николаевичем? Смешно даже. У вас и виду нет никакого, и бицепсы на вас обвисли все равно что, простите за сравнение, сосцы на какой-нибудь исхудалой собачке. И коньяк вы хлещете начиная с утра - откуда только деньги берутся? А Коля, Николай Николаевич, был человек моложавый, инженер - конструктор электрических двигателей, двадцать девять лет - самый сок. И тот не осилил. Вызывает меня как-то на кухню. "Что ж это, - говорит, - что ж это, - говорит, - Никодим Петрович, происходит?" А сам белый-белый. Как потолок.
   Куда вам до него! Певун был! Физкультурник! Бывало, проснется рано утром, всю гимнастику под звуки радио сделает, зубы щеткой почистит и начинает:
   Все выше, и выше, и выше
   Стремим мы полет наших птиц,
   И в каждом пропеллере дышит
   Спокойствие наших границ.
   Приятно слушать. Хотя он и тенор, а я больше басы люблю. Поверьте старику - уезжайте прочь отсюда. Покуда целы. Чемоданчик в руки - и с Богом. Хотите для вас - по знакомству - записочку сочиню? В горжилотдел, к самому Шестопалову. Неужто не слыхали? Шестопалов. Квартирные вопросы решает. Я под его началом тринадцать лет прослужил. Студенческим общежитием и двумя домами заведовал. Комендант, управдом - как хотите зовите. До самой пенсии. На Ордынке. В пять этажей и в шесть. Он в пять минут любую жилплощадь разыщет. Ну что вы, что вы!.. По моему-то ходатайству!..
   Обживетесь на новом месте. Библиотеку вашу временно здесь оставим. Я постерегу. Почитаю с вашего разрешения. У вас нет ли случайно: "Юный бур из Трансвааля"? Еще до войны читывал. Автора вот не запомнил. Иностранец какой-то, француз..
   Жаль-жаль. Ночи-то длинные, а ноги-то ноют. Суставной ревматизмус. Застарелая, коренная болезнь. Что? Наливайте, наливайте: не повредит.
   За ваше здоровье!
   Н-да... Коньячок у вас, действительно, самый отборный, по рецепту. В пищеводе ощущение ласки. Сопьюсь я с вами. Нет-нет, не беспокойтесь, закусывать я не люблю. Весь привкус теряется. В самом деле, Сергей Сергеевич, переезжайте на другую квартиру. Здесь, говоря по секрету... Взвоете, когда узнаете, да поздно будет. Ну, что вы заладили: не поеду да не поеду. Леность это одна с вашей стороны и ничего больше. А там, глядишь, и я за вами следом. Вместе поселимся. Не хотите с Шестопаловым связываться - обменять можно. Давайте дадим объявление. Моя комната плюс ваша тридцать один метр. Вот вам и пожалуйста - изолированная квартира. А?
   Я вам, как писателю, условия жизни создам. Тишина чтобы, порядок. Мне тоже нужен покой. Может, вы еще жениться сумеете, внучат разведем, котят. Я при них бы сидел. Вместо дедушки. Про коньяки и думать забудем. Разве что по большим праздникам: Новый год, первое Мая. Хозяйство наладим. Дер тыш, дас шранк, валенки мне новые купим. Эх, и жизнь пойдет! Давайте выпьем, что ли! За ваше здоровье, Сергей Сергеевич.
   Я ведь, говоря откровенно, почему с ним подружился - с Колей то есть? Хороший он человек, хозяйственный, домовитый. Как придет с работы - за дело. Этажерку лобзиком выпилил, радиоприемник из чепухи собрал. Своими руками. И Ниночка его тоже мне сначала понравилась. Хлопотливая такая, как птичка. Все в дом, в дом тянет. Полгода не прошло - верите ли? - они уже гардероб новый купили. С зеркалом во всю дверцу. Занавеси из тюля повесили. А все по четвертной, по тридцать рублей в получку, по копеечке, можно сказать, домашний очаг созидали. И все прахом пошло. Эх, Коля! Коля! Где вы теперь, кто вам целует пальцы?.. Да-а-а! В доме душевнобольных. Выражаясь по-старинному - в желтом доме-с. А разве это дом? Так, одна видимость. И дома никакого нет - общежитие для безумцев и ничего более.
   Что? С чего началось? С пустяка все началось. Кушает он однажды вечером гороховый суп и вдруг вылавливает из тарелки - представляете женский волос. Обыкновенный женский пучок и больше ничего. Говоря по-деревенски - очески. Он, конечно, оборачивается к своей Ниночке и спрашивает ее довольно спокойно, как это понять. Та вспыхнула вся и говорит, тоже довольно спокойно :
   - Это, - говорит, - Николаша, Кроваткина свои лохмы к нам в кастрюлю вместо мяса подкладывает.
   А волосы, между прочим, седые. Седые...
   Тс-с-с! Вот я и спрашиваю: Сергей Сергеевич, нет ли у вас такой интересной книги - Фенимор Купер "Последний из могикан"? Да! "Последний из могикан"! Про индейцев Южной Америки! Так, так, так! Значит, нет! Значит, нет! Погода какая дождливая! Погода - говорю - дождливая!..
   Ушла... Это она и есть, она самая - Кроваткина. Сущая ведьма. Ухо к дверям приложит и контролирует, о чем мы с вами беседуем. Уж я ее чувствую, знаю. Раз говорю - значит, знаю! У меня на это дело свое осязание есть. Сами с усами. Спиною их шашни угадываю. За десять метров.
   Что вы! Какие тут фокусы! Не верите - могу доказать. Вот сейчас к вам спиной повернусь и ничего видеть не буду, а все буду угадывать. Любое телодвижение.
   О-хо-хо! ноги-то, как чужие. Ну! Начинайте.
   Тэкс-тэкс. В этот самый моментик вы в носу ковыряете. Мизинцем. Теперь - перестали. За левое ухо схватились. Нижнюю губу оттопыриваете. Что, угадал? Хе-хе. А вы затейник! Какую пантомиму позади меня разыграл! Думает - не узнаю. Язык высунул, лоб сморщил... А глазки-то у вас, Сергей Сергеевич, совсем косые. Захмелели вы. Сразило вас это зелье.
   Ну, на сегодня хватит. Я и не так еще умею. А теперь - по последней и спать. Поздно уже. Что соседи подумают?
   Нет, нет. И не просите. В другой раз доскажу. Перебила меня эта Кроваткина. Все настроение испортилось. Давайте я лучше на прощание что-нибудь совершу. Вот сейчас - хотите? - не сходя с места, исчезну. Возьму и улетучусь. Раз, два, три! Вот я был и вот! - меня! - неттт!
   Покойной ночи, Сергей Сергеевич!
   2
   ...Таким образом в скором времени одни русалки остались. Да и те... Сами знаете: индустриализация природных богатств. Дорогу технике! Ручьи, реки, озера химическими веществами пропахли. Метилгидрат, толуол. Рыба - та попросту дохнет и вверх брюхом плывет. А эти, бывало, вынырнут, отфыркаются кое-как, а из глаз - не поверите! - слезы от горя и разочарования. Сам видел. По всему роскошному бюсту - стригущий лишай, экзема и даже, простите за нескромность, венерические рецидивы.
   Куда спрячешься?
   Недолго думая - туда же, вслед за лешаками, за ведьмами - в город, в столицу. По каналу Москва-Волга, через эти самые шлюзы - в сеть водоснабжения, где почище да посытнее. Прощай, родимый край, первобытная обстановка!
   Сколько их тут погибло! Видимо-невидимо. Конечно, не насовсем. Бессмертные создания все-таки. Ничего не попишешь. Но которые из них помясистее - в водопроводных трубах застряли. Да вы сами, вероятно, слышали. На кухне кран отвернете - оттуда вдруг рыданья несутся, бултыханья разные, чертыханья. Думаете - чьи это штучки? - Их голоса - русалок. Застрянет в умывальнике и ну капризничать, ну чихать!
   Между прочим, в нашей квартире одна бывшая русалка проживает вполне легко и свободно. По паспорту - Софья Францевна Винтер. Знаете ее, конечно. В бумазейном халатике бегает и водные процедуры принимает с утра до вечера. То в ванной комнате плещется по три часа кряду (другим жильцам руки помыть негде), то в тазик частично усядется и стихи про Лорелею поет. На немецком языке:
   Их вайе нихт вас золь эс бедойтен
   Дас их зо траурих бин...
   Генрих Гейне сочинил. Говорю ей вчера: - Софа! Ты бы хоть нового жильца постеснялась. Писатель как-никак. А ты в одном халатике по коридору бегаешь, без пуговиц, без тесемок, и при каждом своем движении на полметра распахиваешься.
   А она - бесстыжая девка - только зубы скалит. "Ваш писатель, говорит, - мне "Белую сирень" подарил. Духи такие. У меня с ним, дедушка, понимание с первого взгляда".
   Берегитесь, Сергей Сергеевич. Упаси вас Бог за нею ухаживать. Защекочет до смерти. А насчет чего посущественнее - я так скажу: рыбья кровь у нее и все прочее - рыбье. Одна только наружность дамская, для соблазна...
   Вот вы опять смеетесь и ничему не верите. А хотя вы писатель наблюдательности у вас никакой. Ну, что вы можете сказать, например, про Анчуткера? Ваш сосед. Анчуткер. Вот за этой стенкой. Ничего особенного. Гражданин как гражданин. Разве что еврей. Моисей Иехелевич. Подумаешь! Карл Маркс тоже, небось, из евреев произошел.
   А если присмотреться, да повнимательней?.. Шевелюру он какую носит? Вы встречали когда-нибудь в жизни подобную шерсть на мужчине? А цвет лица? Где вы у человека найдете до такой степени синюю кожу? И взгляд у него невеселый, и штиблеты 47-го размера, к тому же всегда перепутаны: правая принадлежность на левой, а левая - на правой. Так и ходит, медведь неучтивый, и дома и в министерстве.
   Опять же, обратите внимание, какую он литературу почитывает. "Лес шумит" Короленко. Новый роман Леонида Леонова "Русский лес". Я не спорю роман замечательный. Но зачем же, спрошу я вас, непременно на эту тему? И почему он, проклятый Анчуткер, По лесному ведомству служит? Березы да елки логарифмической линейкой считает, на кубометры перекладывает... И не Анчуткер он вовсе, а по-правильному, по-научному - Анчутка. Теперь смекаете? То-то!
   Нет, Сергей Сергеевич, не найти вам среди наших квартирантов ни одного живого лица. Хоть и родня они мне. Так сказать, из одной деревни. Да что толку! Мне моя репутация дороже стоит. Это невежды говорят, малограмотные, некультурные бабы - домовой, дескать, заодно с лешим. Ошибаетесь! Совсем другая профессия. Нельзя в этом вопросе не видеть принципиальных различий. Домовой - он к дому привык, к человеческому запаху, к теплоте. Испокон века. Ему с чертями да с ведьмами не по пути. Может, вы думаете - общая природа? Не скажите! Мало ли что природа! Человек, например, тоже от обезьяны произошел. Однако впоследствии выделился в самостоятельную разновидность. С. обезьянами дело имеет лишь в Африке да в зоопарке. Каково же мне - мне! - пожилому, можно сказать, человеку в коммунальных условиях жить?!
   Как въехали они в нашу квартиру - Николай Николаевич с Ниночкой, я им сразу сказал: - Коля! - говорю, - Ниночка! держите ухо востро. Не поддавайтесь на провокацию. Живите, как в отдалении. А я возле вас погреюсь на старости лет.
   - Нет! - отвечает Ниночка. - С волками жить - по-волчьи выть. Не забуду я этой Кроваткиной истории с гороховым супом. Она у нас мясо ворует, а я ее волосы жуй? К тому же - грязные и седые. От них заразиться можно.
   И велит своему Николаше приладить ко всем кастрюлям висячие стальные замки. Чтобы пищу, значит, на ключ запирать, пока варится без надзора на плите общего пользования. Бывало, прокрадется на цыпочках, отомкнет поскорее кастрюлю, соли-масла добавит и опять на запор.
   Только это не помогло. Превратности продолжаются. Курицу, скажем, на огонь поставит и замочки повесит. Отпирает - дохлая кошка сварена в курином бульоне. Даже не ободранная, прямо в шкуре, с хвостом.
   Ниночка - в амбицию. Ее тем временем другая соседка - Авдотья Васюткина - на свою сторону переманила. Образовался альянс. У Авдотьи с Кроваткиной личные счеты: Анчуткера никак не поделят. От Анчуткера у обеих детишки. Лешанята, значит. Вот и сражаются, врагини, за свою ведьмячью любовь.
   Представляете картину? Кухня. Дым коромыслом. В дыму эти ведьмы раскачиваются, ухватив друг друга за космы. В лицо друг другу плюют на близком расстоянии. Нехорошие слова произносят очень отчетливо:
   - Ведьма! Потаскуха!
   - Сама ты ведьма! Куда сегодня ночью верхом на унитазе каталась?
   Под ногами у них ребятишки синепузые вертятся. Норовят укусить за икры противоположную сторону. Маленькие еще, а зубастенькие, с коготками.
   И тут же, представляете, Ниночка. Волосики разметались. Глазки горят, как лампочки от карманного фонаря. В руках - скалка, и сквозь разорванную рубашку ребрышки ее цыплячьи так ходуном и ходят, так и ходят.
   Увидал я эту картину и впервые заплакал. Мне, старику, совладать ли с тремя рассвирепевшими бабами? Бегаю вокруг, умоляю. - Брысь, - кричу, - по своим углам! А то я милицию вызову. - Они и слушать не желают. Стон стоит по всей жилплощади, топот, гром сковородный. Да еще в ванной комнате русалка Софа заливается истерическим смехом...
   Вечером говорю Николаю: - Так и так. Уйми ты свою Ниночку. Добром это не кончится. Вот увидишь. Сними ты с нее по-домашнему трикотажные панталоны да всыпь легонько веником, чтобы не совалась в чужую баталию.
   Как можно! Обиделся даже. "Я, - говорит, - до Верховного Совета дойду, а дела этого так не оставлю. Кроваткину судить надо. Она - фашистка. Она мою жену оскорбляет и словом и действием. А Ниночка за всю свою молодую жизнь пальцем никого не тронула..."
   Любил ее Коля, простая душа, любил без памяти. Вот и пошли у них...
   Сергей Сергеевич, сидите тихо. Не шевелитесь. Видите, под кроватью крыса бегает? Совлеките незаметно ботинок и бейте. Не промахнитесь только. А то уйдет. Ну! Вот сейчас снова высунется. Ты и кидай. В голову. Наповал. Р-раз!..
   Эх, промазал! Бей, Сережа! Хватай! Бутылкой ее! Бутылкой!..
   Что ж ты, неловкий ты человек... Говорил тебе - бутылкой. Ух! Даже ноги дрожат. Нервы вконец расшатались...
   А знаете, Сергей Сергеевич, - кто это был? Это ведь Ниночка к нам приходила... Скучает она по своему Николаше. Вот и ходит на старое место наша Ниночка...
   3
   Не пугайтесь - я без стука. Дело срочное. Беда, Сергей Сергеевич! Беда! Эта Кроваткина все пронюхала и Анчуткеру рассказала. Что теперь будет с нами?! Что будет?!
   Послушайте, в вашей комнате мне находиться нельзя. Тем более - в естественном виде. Квартиранты могут заметить. Я и так уже - через щель явился. Под дверью пролез. В моем-то возрасте...
   Одну минуту! Сейчас я немного замаскируюсь, тогда оговорим.
   Что у вас тут имеется из подходящих предметов?.. Ага! Давайте-ка я буду - стаканом. А вы садитесь за столик - будто бы выпиваете. Если кто заглянет - разговаривайте сами с собой. Пускай они думают, что вы - пьяный. Так безопаснее.
   Ну, идите сюда: я уже на столе. Видите - у вас было три стакана, а стало четыре. Да нет же, не этот! Какой вы ненаблюдательный, право. Вот я, вот! Подле тарелки.
   Ой! Не касайтесь меня руками! Еще уроните на пол и разобьете. У меня и без этого кости ноют.
   Сергей Сергеевич, соберите внимание и выслушайте меня всей серьезностью. Положение наше - хуже некуда. Мы - обнаружены. Ведется следствие. Анчуткер со вчерашнего дня здороваться со мной перестал. Я знаю - меня судить хотят. За разглашение ихних секретов. Завтра в двенадцать ночи на кухне соберется Совет. Все бы ничего, да Шестопалов мной недоволен. Отдал распоряжение: "Мы, говорит, ему доверяли, а у него с чуждыми элементами периодические знакомства. Инцидент с молодоженами мы, говорит, ему простили, так он теперь снова дружбу налаживает с кем не положено. А друг его новый, писатель - все с его слов на бумагу записывает. Могут выйти неприятности. Наказать болтуна, чтобы другим неповадно было. Писателем же займемся особо. Благо он алкоголик и ему настоящие черти скоро начнут мерещиться".
   Понимаете, Сергей Сергеевич, что это означает?! Разлучат они нас. Последнего человека отымут. Дома-крова меня лишат. Под пол отправят. В сырость, в холод, к микроорганизмам. Или по канализационной системе вниз головою спустят. И буду я вынужден там циркулировать до скончания света. Наподобие Вечного Жида по имени Агасфер. Вы одноименный роман Эжена Сю читали? Вот-вот. Тем же способом. Из клозета - в клозет.
   И вам несдобровать. Окружат вас мерзкими харями, кикиморами, упырями. Страшно станет. Запьете пуще прежнего. И чем больше пить будете, тем страшнее будет. Пока не свихнетесь с ума, как бедный Николай Николаевич!
   Бежать нам надо. Все предусмотрено. Завтра в половине двенадцатого я за вами явлюсь. Перед самым началом праздника, перед Большим Кухонным Советом. Будьте наготове. Они гостей ждать станут, в туалеты наряжаться. Закуску готовить примутся. Из падали, из тухлых яиц. Глядишь, в суматохе контроль ослабнет. В этот момент вы меня сажаете в карман (уж я сам постараюсь как-нибудь там уместиться), надеваете сверху пальто, чтобы ветром меня не продуло, и быстрым шагом выходите на улицу. Будто выпили немного и решили прогуляться, подышать свежим воздухом.
   Первое время в гостинице перебьемся. А после - дом, квартиру сладим. Без жильцов, без соседей. Сами себе хозяева. "Ни бог, ни царь и ни герой!"
   На всякий случай, для профилактики, икону можно повесить. Пусть это вас не смущает: я привык, в деревне воспитывался. Предрассудки эти в народной среде очень распространены.
   Не хотите икону, убеждения не позволяют? - обойдемся простой репродукцией. Рафаэля какого-нибудь с младенцем из "Всеобщей истории" вырежем и на видное место приклеим. От нечистой силы, от дурного глаза тоже хорошо помогает. И вполне прилично, прогрессивно. Искусство все-таки. Не придерешься.
   Главное, Сергей Сергеевич, вместе надо держаться. Мне без вашей, без человеческой помощи вовеки отсюда не выбраться. По внутреннему помещению расхаживаю сколько угодно. Хочу - по стенам, хочу - по потолку. Но за порог ни ногой. Физиология не позволяет.
   Да и вы - не буду скромничать - без меня пропадете. А со мною - Бог даст - всемирную известность получите. Чарльз Диккенс. Майн Рид. Ведь я знаю - все знаю, хитрец вы этакий. Я - в дверь, вы - за перо. Даже когда не совсем в себе и языком плохо владеете...
   Так это что, беседы наши! Мизерная частица. У меня этих басен целый декамерон. И все на личном опыте. В пяти томах можно издать. С иллюстрациями. Мы с вами, Сергей Сергеевич, братьев Гримм за пояс заткнем.
   Ой-ой-ой! Что же вы делаете? Зачем вы коньяк в меня наливаете? Я захлебнусь, захлебнусь! Ополосните немедленно...
   И напугали же вы меня, Сергей Сергеевич. Учтите - завтра чтобы ни-ни! Ни одной капельки! Будьте бдительны, осторожны. И в поступках и в выражениях. От резких фраз с упоминаниями, пожалуйста, воздержитесь. А то знаете, как бывает. Видали вчера Ниночку? Ну да, Ниночку в крысиной форме. Теперь уж так и останется... Не возвратить.
   Терпел-терпел Коля, да и скажи однажды: - Ну тебя, Ниночка, к лешему. Надоели мне эти скандалы.
   И как только он произнес эти роковые слова, входит к ним в комнату Анчуткер. Вроде бы по делу, за папироской. И смотрит пристально на Ниночку, а Ниночка смотрит на Анчуткера, и очень они друг другу в ту минуту понравились.
   Ниночка к тому времени была уже не такой. Волосики поредели, глазки впали, а животик - наоборот - выпучился. От внутренней злобы. И зад у нее тоже, знаете, заметно заматерел. Словом, по вкусу пришлась, и начались промежду ними свидания, щипки, цап-царапки нежные и все такое. Совсем ведьмой сделалась. С Кроваткиной помирились. Даже стала учиться по ночам на унитазе летать. Как ракетный двигатель. С помощью кишечного газа.
   А когда Николая Николаевича в сумасшедший приют забрали, бросил ее сожитель. В беременном положении бросил. И чтоб не платить алименты и Авдотьину ревность унять, в бессловесную тварь ее обратили соответствующего содержания. Она потом в норе крысятами разродилась. Семь штук принесла.