"Смятенье" - начертано будет на краю излома тропы моих лет. Если будет так, мы можем со смехом сесть, но боюсь, что завтра буду плакать. Я боюсь, что завтра буду плакать.
ЛУННЫЙ ЗАЙЧИК
Лунный Зайчик пляшет сиротливо на порогах. Бедный Зайчик видит сны под сенью старой ивы.
Шепчется в лесу паутинных струн, дремлет на ступеньках фонтана и серебрит ритм песням птиц ночных, на вершине солнца ждет рано.
Лунный Зайчик собирал цветы в старинном парке. Один Зайчик унесется эхом этой ночи.
С ветром уплывал он, одет в туман, камешки ронял на круг солнца, с духами зари в прятки он играл и все ждал улыбки от солнца.
ПРИ ДВОРЕ МАЛИНОВОГО КОРОЛЯ
Цепь ржавых месяцев тюрьмы разбита солнцем вся. Я вновь в пути - смена картин турнир уж начался. Трубач пурпурный заиграл, хор начал, вдаль маня, три древних колыбельных петь для свиты Короля.
Хранитель городских ключей захлопнул доступ к снам. За паломника дверью жду несбыточен мой план. Принцесса Ночь поет смерти песнь, медь старая бьет сбор, скликая снова ведьм огня на Королевский двор.
Садовник вечное растит, топча ногой цветы. Парус тюрьмы мой ловит ветр вкусить мед кислоты. Рукой взмахнул главный жонглер, увертюра началась. Крутнулся шлифовальный круг у трона Короля.
А утром - вдовий плач... Мудрец поймет игру ума. Спешу схватить волшебный знак, поддаться на обман. И желтый шут коснулся струн окончена игра, улыбкой встретил танец кукол для Короля двора.
ПИТЕР СИНФИЛД
ВСЛЕД ЗА ПОСЕЙДОНОМ
? 1970 ? М.Немцов, перевод, 1983
МИР (начало)
Я - океан (свет изнутри). Я - это горы с именем "Мир". Я - это речка, рябью вода. Я - твоя сказка. Я буду всегда.
КАРТИНЫ ГОРОДА
Бетон безлик - рамы сталь Разрез стекла - прямо вдаль Жар фар, крик дик - тормоз встал Неон зелен, бел и ал
Сон в стон, секс шкур - вдруг успех Дать - взять, клык прячь, в блестках грех Бьет в лед, шанс дан, хилый смех Картон времен - мимо всех
Слепец вслеп пьян - и давно Рот сух, взгляд нем - все равно Бетон, плоть сна - скорлупа Душ нет, где след прямо в ад
КАДАНС И КАСКАД
Каданс и Каскад не манили его взгляд. Он был не свят, их игре он был не рад. Их шепот: "Нас возьми. Только для тебя все мы."
Среди тайн скользя, на волне лежит лоза. Бледные глаза, а вуаль снесло назад. Бумажный куртизан, только таким он дан.
Караван-отель мишурой слетел, цел так заведено. И любви Каданс бархат рук лизал, Каскад - имя одно.
Он - грустный куртизан, таков, каким он дан. Каданс и Каскад.
ВСЛЕД ЗА ПОСЕЙДОНОМ
Платона род, холодный плющ капкан в скелетах сфер; клоунов глумливый смех, витраж бесцельных мер. Двух женщин плач: как в театре дождь с экрана льет одна. Мечтаний дочь, Принцесса Ночь боли людской полна.
Эфир, огонь, земля, вода Мир на весах. Эфир, огонь, земля, вода Сущность равна Мир на весах, на весах...
Архикороль решеньем бьет "За веру" на крестах. В ведьм закромах песок и пепл, и плеть - тем, кто в цепях у очага боятся слов, трусливо прячась в ночь. А среди всех безумца смех ему-то все равно.
Герои кровь жмут из камней для алтаря весов. Все ловят смерть, страшатся жить вот свет слепых волхвов. Их дети - во Христе, пока не знают цен гвоздей. А наша Мать Земля вокруг ждет на весах людей.
КОШАЧЬЯ ЕДА
Леди Всего Рынка несет яблоки в корзинке, чтобы начать торговать. И, мыча под музыку, раскидывает груз свой по полу - ей наплевать. Все, что есть, - то просто заморожено с удобством: "Съешьте - придете опять!"
Леди Показуха с чем-то новеньким для духа варганит химический квас. И брюзжат соседки, хлопоча, как две наседки, знают, как раскрасить заказ. И не тратьте нервы - приготовлены консервы: "Отравлено специально для вас!"
Пора уж привыкать, чтоб врасплох не заставать. С ума сходит мать: "Котам, котам, котам опять!"
Леди с Желтым Штампом поглощает филе залпом такой прыти не видел я. Все, что вам угодно, даже соус - это модно, я этикетку вам дам. К черту внешний лоск - все идет котам под хвост, "и даже нельзя лошадям!"
МИР (конец)
Мир - это слово волны и ветров. Мир - соловей поет улыбнись. Мир - вся любовь твоих бывших врагов. Мир - вся любовь дает снова жизнь.
Искал меня... Ты смотрел везде, а я был рядом. Искал себя, но ища везде, в себе ты прятал.
Мир - поток всех человечьих сердец. Мир - человек, чья ширь как заря. Мир - как закат бесконечного дня. Мир - как конец, как смерть всех войн.
ПИТЕР СИНФИЛД
ЯЩЕРИЦА
? 1970 ? М.Немцов, перевод, 1984-1985
ЦИРК
Ночь рассыпала алмазы в траур, прах мой временем сплавив. И, к груди прижав, углем вскормила суть струной через космос. Дав коня мне, восход, кладбище и сказав, что ее я, обратила к востоку в догадках, к заре небо мне творя...
Грязь с ног отряхнув, провела пустым переходом - и к Цирку, вдоль раскрашенных клеток к кассе рук с моим языком, подтолкнула по спуску к арене мегафонов фанфары в шлейфе свиты вышел Инспектор... Я - участник парада...
А-а-а-а-а-а-а-!...
"Чтите!" - крикнул мне клоун, - "я - ТВ, оркестр будет часами, тот изящный тюлень - полицейский, дамы те едят рыб." Силачи у ног, тарелки вертят политики-жонглеры. Пусть они укротят акробатов, не то зеркало встанет...
Забыли слоны, несвежим мелом, клеток полом вскормлены. Касса рухнула, силачи облезли, точили зубы львы. Целый круг - в руках, в панике кони, ад кромешный качался, я к двери рванулся, Инспектор крикнул: "В нашем Цирке веселье!"
ИГРЫ ВНУТРИ
Домашний фейерверк смешит Всех в кухне за глаза Чистя пластиковый сад Хихикают в сквозняк Скачешь ты в турнир играя Ничего не признавая Кроме Игр Внутри
Спектакли куклы развлекут Твоих льстецов-друзей Ведь даже самый тухлый трюк Смешит твоих гостей Ты нежишься на троне С фальшивой грудью в тоге Хочешь Игр Внутри Игр Внутри
Взбодряют происки твои девятую жену Она свой внешний гладит вид Страхуя жизнь твою Ты ж надувшись в своей ванне Угол тайный свой теряешь После Игр Внутри Игр Внутри
Ты учишь каждый день мартышек петь Иль распускаешь водных крыльев сеть Приди Субботний Разрушитель! И Тебе не хватит только Игр Внутри
Твой багатель влечет детей Под заговора знамя Они скользят сквозь полымя И удобряют пламя Вы с Джонсом помешались Кости с лестницей смешались Хей-хо.........Йе-е!............................Хе-хе-хе-хе-хе-хе-хе..................
СЧАСТЛИВАЯ СЕМЕЙКА
Звук хлопка одной руки - кто пришел из четверки? Братец Йуда, в главе - пепл, быстро возбудитель съел. Руфус, Сайлас, Йона пели: "Теперь я сам по себе," сунув палец в зоопарк, прокололи весь крик-карк. Миру - кнут, часам - час бить, акциям - их заводить. Золотой Рок Роллс принес в серебре (тук-тук!) Колес. Ну, семейка - им смешно: что идет, идти должно. Капкан, Хвать-Труб и Шлю-Шля спели: "Мы не Тра Ля Ля."
Дядя Руфус нос взрастил, костюм цирка выбросил. Братец Сайлас с бородой хлопнул фляжку жути той. Гадкий Йона взял жену, Йуда - с ножиком к нему. Звук хлопка одной руки, кто вернулся из.........................
Бледный звук-аплодисмент, каждый ловит свой момент. Сайлас ищет, Руфус чист, Йуда сладок, Йона кисл. Карусель сержант-зеркал лишь цирюльник выиграл. Звук хлопка одной руки - кто пришел из четверки?
ЛЕДИ ТАНЦУЮЩИХ ВОД
Как в неге лев, лежишь с травою в волосах. Покоя нет, зато есть влага на губах. Глаза твои пьянят своим светом. Странники-пальцы - на лице светлом. Я звал тебя Танцующих Вод Леди.
О, милая Танцующих Вод Леди.
Осенний лист упал в огонь, где мы лежим. Он пеплом стал, он стал и этим днем моим. Я не забыл очей твоих света. Вспомнить позволь прах, цвет и соль лета. Прощай, моя Танцующих Вод Леди.
ЯЩЕРИЦА
Пробуждение Принца Руперта
Прощай, храм настоятеля, полыни чернота, шатер, его любовь лишь на словах, о Рае уговор.Ведь Принца слезы из стекла рвут веки (желт покой на них) и режут Ящериц еду святые доски книг.
Разум клятвы пробуди, в плащ метели завернись, лодки и мосты сожги, глотки Ящериц проткни.
Стань Полонием, склонись. Урожай жнецов - заря. Ложки сатаны под всходами ржавеют зря. А в Принца Руперта садах теперь медведь скитается, кости Ящерицы - прах, а Лебедь родился.
Порос мхом Ярмарочный суд, где Ящериц роскошный торг: тупой паствы видения радуг ласкали взор. И Принца Руперта павлин приносит сказки колдунов, древних стен, масок огня. Развернут свиток снов...
Битва СтеклЯнных Слез
(рассветнаЯ песнь)
Ночь простерла рваный плащ свой над рекой и лугом. В тень лунный луч прячет колеса и крадется к плугу. Часовой с копьем из терна весь озяб, ждет утра.
Прожжена снами и страхом, шали зари над ними. Вот меж холмов войска проснулись, раздались проклятья. В линиях коней и стали все вперед шагнули.
ПИТЕР СИНФИЛД
ОСТРОВА
? 1971 ? М.Немцов, перевод, 1985
ФОРМЕНТЕРА ЛЕДИ
(обманчивый образ)
Бледный пляж мой лед известки стен хранит, что меж пальм и кактусов забыт. Я брожу, где много сладких странных трав, камни знойных троп стопой поправ.
Ржа колес, и пыль, и жар коричных стен, бега ящериц испанских тень. Я сижу под веером драцены и думаю о людях всей земли.
Струны разверну я, пока солнца свет. Ввысь не заберусь я, пока солнце. Обманчивый образ, спой мне песнь свою. Обманчивый образ, свет солнца.
Свет лампад мерцает на боках гитар,
дети ладана пляшут под индийцев дар. Здесь пал Одиссей, Цирцеей-тьмой пленен, аромата чар чьих длится сон.
Время не поймает, пока звездный свет. Серых уз не дай мне, пока звезды. Обманчивый образ, танцуй для меня. Обманчивый образ, мрак ночи.
ПИСЬМА
Взяв нож из серебра, ядом перо всточив, жене писала: "Плоть вашего мужа в моей есть."
Словно позор письма проказу излечил горлом застыв, жена жила весь день, слепой от слез.
Боль от гвоздей из льда... Где изумрудный огнь?.. Жена, с душой, как снег, твердой рукой начнет писать:
"Спокойна я, ведь что принадлежало мне, исчезло, став твоим. Зачем мне бренной жизни плоть?"
ЛЕДИ ШОССЕ
Леди - цветка девица, святая, как водица, сказала: "Поучиться хочу," - что ж, не лениться.
...............................................
Знают же все, что девчонки с шоссе словно яблоки в чужих садах. Знают же все, что девчонки с шоссе зарифмованы правдой в стихах.
.................................................
"Как рыбий хвост в глазури, в дорогу, леди, дуй ты!"
Леди на шоссе...
ОСТРОВА
Деревья, луг и море вокруг. Размывает волна весь мой остров. Закат погас. Поле и гладь ждут только дождя, и не спеша любовь рушит мой... Старых стен мощь встречает прилив, ветер влечет на мой остров.
Скалы мрачны, где лишь чайки видны. Грустен их крик, как мой остров. Зари фата туманна так с последним лучом вечным ткачом стала кружевом. Вереск и сов я встречу без слов. Неба любовь тронь мой остров, меня.
Под ветром и волной Мир без конца, Островов руки вновь сплелись.
Пирсы темны, как пальцы скалы, тянет их вдаль весь мой остров. Слова морей, жемчуг камней на берег он взял. Равны в любви, неразрывны деревья, луг - все к морю придут. Размоет волна берег, остров, меня.
Виталий Кальпиди
Стихи
* * *
Мотыльки посыпают пыльцой пунцовый сосок Клеопатры, в уголках ненадрезанных глаз у нее собирается жир сновидений и тут же твердеет, и время твердеет (a parte: вовлекая в сухую игру своих трещин небесный эфир).
Под сандальями медленной стражи свивальники бабочек с хрустом обнажают волнистых личинок, на спинах которых дрожат капли будущих крыльев - пожива эльфийцам двуустым, пьющим сладкий полет этих крыльев, покуда он в жидкости сжат.
Все вокруг - тишина, даже то, что шуршит, шелестит и лепечет, даже цезарь, за тысячу верст под кинжалом визжащий свиньей, даже Бог (ибо это возможно), поскольку Он вечером вечен, ночью - тих, как роса, но при солнце встает, как вода, молодой.
В небе спит голубой алфавит из тринадцати звуков согласных, из которых четыре совсем не согласны согласными звуками быть, а в груди Клеопатры, униженной кожей (атласной?) атласной, жизнь и смерть друг о дружке пытаются тщетно забыть.
* * * Мушиный танец звезд, на все, на все похожий. Безумная шумит сухих небес трава. И духа серебро во мне покрыто кожей несеребра.
На отмели времен, прижавшись к человеку, вселенная молчит, не кратная семи, а кратная его отчаянному бегу вдоль смерти искони.
Мы все еще бежим в продолговатом дыме дыханья своего по мякоти земной и падаем в нее такими молодыми, что просто - божемой.
Нас облегает снег, нас обретают воды, чужая память нас волочит по земле, мы падаем в костры невидимой свободы и ползаем в золе.
Нас настигает жизнь, когда мы умираем, и взглядом, и рукой мы раздвигаем смерть и смотрим на себя, и безупречно таем, и продолжаем петь.
И рушится трава, и птицы исчезают, и дети голосят, и рушится трава, и духа серебро торжественно пылает в тисках несеребра.
* * * Допустим, ты только что умер в прихожей, и пыль от падения тела границ луча, что проник из-за шторы, не может достичь, но достигнет. Красиво, без птиц,
за окнами воздух стоит удивлённый, захваченный взглядом твоим, что назад вернуться к тебе, отражённым от клёна в окне, не успеет, и всё-таки сжат
им воздух, но это недолго продлится: твоё кареглазое зренье дрожать без тонкой почти золотой роговицы сумеет четыре мгновения - ждать
осталось немного. Большая природа глядит на добычу свою. Говорю: не медли у входа, не медли у входа, не бойся - ты будешь сегодня в раю.
И всем, кто остался, оттуда помочь ты сумеешь, допустим, не голосом, не рукой, и не знаком, и даже не почтой, которая ночью приходит во сне,
но чем-нибудь сможешь - я знаю наверно... Ты всё-таки умер. И тайна твоя молчит над землёю, да так откровенно, что жить начинает от страха земля:
и звёзды шумят, как небесные травы, и вброд переходят своё молоко кормящие матери слева - направо, и детям за ними плывётся легко.
ОДА ВО СЛАВУ РОССИЙСКОЙ ПОЭЗИИ (отрывок)
"Вонми, о! небо, и реку, Земля да слышит..." В.К. Тредьяковский
1
Василь Кириллович, влеку себя через твои глаголы: "Как дождь, я словом потеку; и снидут, как роса к цветку, мои вещания на долы". На домы высевает снег свое фигурное, незлое зерно, а мягкий человек твердеет, устремляя бег туда, где твёрже будет втрое. Вокруг: огромная зима лежит, как рукопись, но читка ей не грозит, т.к. она задумана похожей на изнанку собственного свитка; воздуси надрывает крик, где с вороненым горлом птицы летят семеркой масти пик, изображая черновик развернутой внизу страницы; и я, одушевленный ком земли, гляжу, как неумело по ней воркующим вилком гуляют гули босиком, подруг тираня то и дело. "Густеет время по краям процессуальности сусали в лазури вывернутых ям, изобразивших небо," - нам недавно гегеля сказали. Нас ослепило зренье, нас слух оглушил, а голос речи по сути - вольный пересказ истошной немоты, запас которой в небе бесконечен. Как медленно живут кусты! О, скоростной неинтересен им человек; плюсуй: пусты для нас частоты чистоты сверхзвуковых эльфийских песен. Когда (и потому что) их мы слышать не умеем, наше кривое горло из простых околоземных звуков стих сплетает медленно и страшно. Пуская в мир бумажный гром, мы голосуем у обочин звезде, летящей испокон веков на человечий звон, который сам себя короче...
2
... в противном случае всё кончится сейчас, речь вновь непроницаема, а небо уже не оное, а купол, т.е. часть, которая отсутствует у нимба, когда он - заготовка котелка Ч. Чаплина - о, противоцерковна сия нелепость, а строка легка и, видимо, поэтому бескровна. ... поэзия по-прежнему - вокруг... и Рейн - дурак, и Парщиков - в отъезде, Дрожащих Слава кончился, на стук открыв сначала страху, а возмездью как следствие того, что он впустил вначале страх... Летают люббеллюли (читай: стрекозы), воздух без стропил, наверное, обрушится в июле... О, сыворотка утренней росы! О, разложение седой росы вечерней! Стоят несумасшедшие кусты, безумие примеривая, - чем не картина засыпания... Вокруг поэзия - сиротство без причины: так женщина изогнута, как лук, в объятиях безрукого мужчины. Речь вопрошает собственную речь, которой нет и даже быть не может, она течёт и продолжает течь, не задевая зрения и кожи... Моё слепейшество глядит на озерко, где ангел приводнился (это - птица, которой не почетно, а легко, как ангелу, - без ряби приводниться). И, тенью покрываемая, тень в пустой траве валяется без дела, отбрасывает эту дребедень какое-то невидимое тело... Мне Рильке приоткрыл свои костры: в прохладных складках пламени тряпичном они за гранью, скажем, красоты (и только там) смогли косноязычье довоплотить в невыносимый грех стоять всё время на пороге речи, молча за всех (вот именно - за всех) без удержу, а чаще - безупречно... Смотри, как хорошо, когда страна изнемогает в деньгах и стыдобе, как девушка, которая стройна, но плод уже намок в её утробе. И стыдно ей, и хорошо в деньгах, и шум купюр напоминает море, и тесно ей в невинных берегах, и сладко (есть свидетели) в позоре. Как хорошо, когда страна верна неверности: она открыта боли, как хорошо, когда она пьяна, пытаясь на свободу приступ воли без соли обменять, а соль - в крови... День - это ночи видимый избыток... Валяются сограждане мои в любви, не существующей без пыток... ...касательно Ахматовой - её дешифровал один печальный бонза: монашенка с блудницею - вдвоём в ней уживались - это одиозно звучит, но между данных полюсов действительно порхала наша Анна, чей голос - двуединство голосов, которое, по меньшей мере, странно. Цветаева - истерика и стыд под небеса взлетевшей институтки, и ревность неразгаданных обид, и жуткие меж ними промежутки. О Мандельштам, не знающий корней ни родины, ни нации, ни рода, промежду двух пытавшийся морей, как ласточка, зависнуть, но природа подобного мучения проста и, более того, велеречива: петляет там не путь, а пустота, а смерть черна и даже не червива! ... прости меня, великий метранпаж, что в "Разговоре с Дантом" ни бельмеса не понял ты, направив свой кураж к поэзии, которая довесок, допустим, невесомости любви, чей профиль то и дело, то и дело ловили амфибрахии твои, но не смогли из чернозёма тело ему слепить... о неслепой Гомер, о не Гомер, а муж своей Ксантиппы, теперь в краю недесятичных мер перемежаешь пение и хрипы; там спорит жирна мгла с большой водой, и ты, латынщик, с голосом бумажным, само собой, скажу, само собой, большой воде содействуешь отважно... ...Всем правит чудо и любовь Твоя, которая берётся ниоткуда, но маловероятная Земля почти непроницаема для чуда, вокруг неё причина и закон куражатся на уровне молекул, и мы, нерасшифрованный планктон, переплываем, плача, эту реку. Переплываем, плача... почему?.. переплываем, пробуя на ощупь то шум волны, то самоё волну, то жирных рыб, которые не ропщут. Куда ж нам плыть, А. Пушкин? А туда, где выплюнем мы жабры кружевные и где уже не жидкая вода нас на поверхность вытолкнет живыми...
* * * Он не ревнует, а тебя влечёт в любое плаванье накопленная влага: о хрупкая китайская бумага, о муравьиный мёд.
Мужчина - это женщина, когда она перестает любить мужчину ты расшифруешь эту чертовщину, пока течёт недлинная вода?
Он женщина, он ощущает грудь и раздвигает медленные ноги, ты в тот момент нагнулась на пороге на босоножке пряжку застегнуть.
Вы то, что превращается в себя: безумие делить на половины движение уже невинной глины в хрустящем полотне огня.
Ты плаваешь в мужчине, он плывет в тебе одной, и, зарываясь в воду, вы всё до капли возвратите роду, пока он вас из двух сосудов пьёт.
Мужчина существует только там, где женщина научена мужчиной не быть одно мгновение, - причины иные нынче нам не по зубам.
Я говорю: ты отплываешь плыть, а он за локоть укусил разлуку, вам вброд не перейти такую муку, которой, может быть, не может быть.
Попробуй сделать осень из седых волос, тобою найденных в комоде, во-первых: это нравится природе, и вы умрёте - это во-вторых...
Останется не зрение, а слух и подземельной музыки круженье, когда с земли исчезнет отраженье, что было вам дано одно на двух.
О, воробья смешное молоко, о, сахарин на крыльях махаона, о, ваша тень, когда во время оно вы в кислороде плавились легко.
Всё наново начнется через сто осыпанных ресниц большого неба, и вы, начало будущего хлеба, с нуля произнёсете фразу: "О,
оставь меня, безгубая Лилит, возьми обратно пенис и вагину и отпусти меня в слепую глину, где я живу, а глина сладко спит".
ЕЙ СНИЛАСЬ СОБСТВЕННАЯ КРОВЬ
"Летали брови без лица, порхали мокрые ресницы умерших женщин..." - до конца июля это всем приснится.
Ей снилась собственная кровь скорее плоской, а не красной, ей снилась собственная кровь не ситцевой и не атласной.
Ей снилось: кровь её висит на длинной бельевой (не скажем: верёвке) и почти кипит, точнее - закипает. Важным
мне кажется её наклон в горизонтальную тряпичность, + ветер с четырёх сторон, четырежды асимметричный
пространству ветренного сна, которое назвать пространством нелепо, ибо так странна сия страна непостоянства.
Ей снилась кровь как простыня, хрустящая с мороза, даже преувеличивая, я преуменьшаю сон. Прикажем
ему окончиться в стихах, но он возникнет за стихами... Ей снилась кровь (читайте - прах, читайте - страх) - читайте сами.
Ей снилась кровь, она могла, но не сумела стать любовью, и женщина изнемогла изогнутой над кровью бровью.
Возобновляющийся взгляд вернулся к ней, и кровь вскипела. Она двенадцать раз подряд пыталась возвернуться в тело.
Она проснётся никогда, точнее: никогда проснётся, и сильно красная вода над ней сомкнётся.
* * * Это жаркое лето, которое станет зимой, беспардонно озвучило наше с тобою молчанье. Голоса, улетая на юг, где назойливый зной их давно ожидает, останутся с нами случайно.
Прибывает вода, прибывает большая вода, скоро выйдут дожди разгибать свои жидкие спины. Ты, наверное, скоро умрёшь, но не бойся, когда это станет фрагментом почти очевидной картины.
Ты, наверное, скоро умрёшь, я умру за тобой через (страшно подумать) четырнадцать лет или восемь, и огромная память, покрытая страшной водой, воплотится - теперь уже точно - в последнюю осень.
Будут хлопать, взрываясь, комки пролетающих птиц, отменив перспективу, себя горизонт поломает, и границами станет отсутствие всяких границ, и не станет тебя, потому что возьмёт и не станет.
Ты красиво умрёшь, ты умрёшь у меня на руках, или нет - ты умрёшь на руках у другого мужчины, это он будет пить твой с лица истекающий страх три мгновения до и мгновение после кончины.
Треск лесной паутины... по-моему, именно он воплотится в хрипение свечек в побеленном храме, где какие-то деньги шуршать не устанут вдогон мимолётным молитвам, которые будут словами.
Будут камни лежать; их под кожей солёная плоть кристаллический воздух для духов подземного горя, оным, видимо, нравится каменный воздух молоть, выдыхая остатки в пустыни песочного моря.
И, не зная зачем это всё я тебе говорю, я тебе это всё говорю как нельзя осторожно, потому что умрёшь, потому что я песню пою, потому что нельзя это петь, но не петь невозможно.
Я смотрю тебе в спину, которая движется вдоль засекреченной улицы в сторону грязного рынка: между тонких лопаток твоих начинается соль, поясню - продолжая нетвёрдую нежность затылка,
ты идёшь не быстрее, чем я ухожу от тебя, ты идёшь, отбиваясь ногами от собственной тени, ты идёшь по границе уже неземного огня, напрягая колени...
Элла Крылова
Двадцать сонетов с Васильевского острова
1
Я к вам пишу, как говорили в школе, послание за море-океан, хоть вы, должно, заправский грубиян и вряд ли мне ответите. Доколе
сооружать вам будут истукан у нас тут, во российском чистом поле, где собирали васильки для Оли и воспевали Стеньку под баян?
Теперь жуют насущный свой банан, осваивая стиль американ. И как-то ни потупить очи долу,
ни возвести горе их. И роман в стихах не одолеть, бесценный пан, прекрасному в особенности полу.
2
У нас, дружище, ты забронзовел. Как к вечному огню, цветы слагают к твоим стопам. При сем предполагают, соловушка, что ты осоловел
от славы. Вот за это и ругают влюбленно и завистливо. Предел такой любови - если б отлетел в иной предел, куда нас выдворяют,
когда мы слишком привыкаем жить и в собственном уверились бессмертье. В тот самый сладкий миг сдает предсердье
или печенка. И уже не сшить пиджак по росту - убывает рост. И умывает руки врач-прохвост.
3
К тебе пишу из Нектограда. Где когда-то жил и ты, о чем гласила на доме надпись от руки. Белила завистников по ней прошлись, на "д"
исправив "л". Какая укусила их муха либертэ-вульгаритэ? Наверно, наглотались LSD и всюду замерещилась им сила
нечистая. Ведь русский ксенофоб насквозь мистичен, либо - суеверен. Но ты - хвала богам, - ты суверенен
и верен самому себе, хоть в лоб тебе прицелься всей имперской мразью. Таков сей мир, где лечим нервы грязью.
4
Мой друг, поэты все-таки жиды. Не только те, что в Иерусалиме. Без них - как будто жизнь недосолили и с Господом не перешли на "ты".
В чем тайна крови сей, какую пили кому не лень? В нехватке в ней воды? Не зря они оставили следы во всех других, которых не пролили.
Зато идейный накопили скарб, атомной бомбе равный, по несчастью. Ну вот, сгорел и мой зеркальный карп
на сковородке. Вот оно, участье в делишках ихних. Но в моей крови к картавым преизбыточно любви.
5
Ты украшаешь стену над моим столом. Ну просто лик евангелиста под гримом голливудского артиста. Фотограф расстарался. Пилигрим
земного шара, отчего так мглисто пространство? Не видать дороги в Рим, тем более - обратно. Только дым. И я напрасно мучаю таксиста.
Куда идти, лететь, бежать, ползти от этих нищих торжищ вавилонских? Жизнь - не товар. Нельзя приобрести
взамен поизносившейся иную и помодней. К тому же, нынче носких вещей не производят. Да и ну их.