6
Вещей сегодня больше, чем для них имен. В ходу глухонемые жесты. Так куры громоздятся на насесты, одна другой однообразней. Тих
курятник за полночь. А на дворе жених звереет в тщетных поисках невесты. В дому свекрови не нашлось ей места, и - превратилась в жабу или в стих.
Такая, извини, белиберда под лобной костью на исходе ночи, бессонной и безбрачной. Прямо в очи
златым песком просыпалась звезда. Ни зги. Я наугад пишу, вслепую. Так и живу. Желаю вам - другую.
7
А приезжай сюда инкогнито. С князьмышкинским узлом. Нет, кроме шуток. По городу пройдем. Покормим уток. Тебя представлю мужу, кошке. До
утра, покуда крен не даст рассудок, мы будем пить не асти, так шатоде-пап. Совьем себе гнездо мы из литературных прибауток.
Что сплетня? - прозы сводная сестра. Племянница поэзии. Ловимы и нами байки те, что херувимы
разносят по земле, как детвора. И ангелы не брезгуют оглаской, когда к безумцам ходят за подсказкой.
8
Случилось так, что я сошла с ума. Была зима. Молчал хрусталь фонтана. Воинственною поступью нормана валился снег горою на дома.
Душа искала веры. И сума дорожная из глубины стакана всплывала, как цитата из романа Т. Манна. А потом была тюрьма
с названьем: желтый дом (среди других таких же желтых, - город сей, ты знаешь, не беден охрой). Сея, пожинаешь
не то, что сеял, и не на родных десяти сотках. Время бьет под дых и лишь тогда его и замечаешь.
9
Я вас люблю. Но время развело не баррикадой нас, так океаном. Вы сделались брюзжащим стариканом. И мне легли морщины на чело.
Что делать? В этом мире окаянном могло быть все иначе. Не смогло. А мир стоит, пророчествам назло. И князь его кейфует за кальяном.
И жизнь галлюцинацией сплошной проходит мимо петербургских окон. И вы уже обзавелись женой.
И, к счастью, я сама не одинока. А тот, кому навеки отдана, вам шлет привет и требует вина.
10
Существованье, в сущности, мираж, а не миракль. Мир высосан из пальца. И все мы в нем, по сути, постояльцы, не гости даже. По числу пропаж
мы узнаем, что есть иной. Скитальцы, не пилигримы, бороздим пейзаж мы, звездный тремор1 взяв на карандаш, и вот... Но там уже живут китайцы,
не то индейцы. Либо же - собрат ревниво рассекает небеса линованные, скрючившись над ними,
и пьет свой яд насущный, как Сократ, покуда анонимная коса наотмашь шарит в петербургском дыме.
11
Смерть - не коса. Не череп. Не глаза возлюбленной. Аттическая бочка, обжитая философами. Точка в отточии начальном. Бирюза,
в которой тонет ястреб-одиночка, проваливаясь в высоту не за добычей пошлой. Светлая шиза души, с которой снята оболочка.
Душа глядит, как в зеркало живое, вокруг себя, воздвигнув легкий крест внутри себя, и воскладает перст на пишмашинку - в форме аналоя. Оборотись - там ангел в полный рост, многоочитый, как павлиний хвост.
12
Еще хочу сказать тебе о том, что, собственно, все сказано тобою за нас за всех. Но нет от слов отбою, и новый лист мараю. И потом,
на речь нет монополии. С тоскою немая Эхо ловит жадным ртом чужих эклог обрывки, суп с котом помешивая белою рукою.
И отцветает в дебрях языка ее несостоявшийся любовник. А хитрый Феб взирает свысока,
доволен представленьем, как полковник удавшейся осадой. И рука швыряет опостылевший половник.
13
Земную жизнь пройдя до середины, я в Летнем заблудилася саду. Хоть это мудрено. Но, как на льду, пространство разъезжалось. Невредимы,
белели нимфы, боги. Паутины блестели кружева. Куда иду кого было спросить? толпу? тщету? милицию? Не все ль тебе едино,
кого берешь в Вергилии, когда ты миру чужд и из его когтей на волю рвешься в небо золотое?
И только Вифлеемская звезда пульсирует, как сердце в пустоте, единственное, кажется, живое.
14
А я свой черный байроновский плащ под куст сложила в дебрях вавилонских. Не потому, что щеголять в обносках претит мне средь индустриальных чащ.
Романтик в классицизм пошел. В неброских вещах ведь больше правды. Некричащ и питерский ландшафт для тех, кто зрящ, хоть нагромождено на этих плоских
пространствах в изобилии дворцов, соборов, шпилей, наглой позолоты, удвоенных могучею Невой,
седой красы суровых образцов, спасающих от мировой зевоты. И я простилась с душною Москвой.
15
Дух рыцарства повыветрился. Да и был ли он на русских огородах? Вороны спят на пугалах. При родах младая не присутствует звезда.
Пенять нельзя, работа или роздых здесь больше крючит спины. Навсегда бежит отсюда кровь, как и вода. И верен этой местности лишь воздух,
хоть воздух в основном и продают. Короче, все как встарь. Как до отъезда, дружище, твоего. Как встарь, уют
сомнительный парадного подъезда любовникам бездомным отворен. И так пребудет до конца времен.
16
Я свой архив сдала в помойный бак. Пускай его листают кошки, чайки, хмельной клошар в простреленной фуфайке, порассуждать о вечности мастак.
Российский Гельдерлин глядит во мрак из мрака же, бренча на балалайке на местном варианте лиры. Стайки шпаны в подъездах воскуряют мак
ориентальным неким божествам. Жизнь то есть продолжается. И нам другого ничего не остается,
как в ней принять участие, дрожа от отвращенья, а не от ножа. Иль погонять отсюда иноходца.
17
Увидимся едва ли. Как ни мал стал мир с изобретеньем самолета, удачу в кресло первого пилота ведь не посадишь. Бабу за штурвал
какой скандал! А хочется - полета! Сверхзвукового! Чтобы обнимал свистящий ветер, поднимая вал седьмого неба, до седьмого пота
остатки плоти. Но, увы, финал таких забав - паденье, переломы, все то, что мифотворец описал
тому назад столетий двадцать пять. И современные аэродромы не научили ползавших летать.
18
И все-таки словечко "никогда" принадлежит по праву только Богу. Мне нагадала дальнюю дорогу старушка на распутье. Поезда
перебирая, веси, города и верст уж не считая, понемногу я приближаюсь к жалкому итогу всех путешествий - к пресыщенью, да.
О татарва двадцатого столетья туристы лупоглазые, паркет мозолящие царский! Сладу нет
с ордою планетарной. И гореть мне не с ними ль заодно?.. От любопытных Господь не принимает челобитных.
19
Все ж смена места жительства дает иллюзию, что можно жизнь сначала начать. И это, в сущности, не мало в сем мире иллюзорном, в обиход
пускающем различные зерцала, где мы для смеха задом наперед отражены. И зло уж не берет привыкли. Как шампанское - к бокала
конфигурации. Как автократ к свободной конституции. Как вера к тому, мой пан, что зажигает сера,
и ладан, и табак. Так рай и ад в конце времен слились в одну массовку в интернациональную тусовку.
20
Ах, друг любезный, ясно, что не мне тягаться с вами в ремесле почетном слововерченья. Божий день исчеркан поправками. А муза на спине
и так сутулой - настоящим чертом гарцует. И не с ним ли наравне сие искусство странное, зане что было белым - делается черным?
И не впадаю ль в вас, как в смертный грех? Не чересчур прилежна ученица? А впрочем, все равно. Ведь нет утех
отраднее поэзии. Строка последняя в поклоне вам кренится: с глубоким уважением. Э. К.
22-25 сентября 1995 г.
ОСУЖДЕННЫЙ НА ДОРОГУ
Когда ребята видели, что он идет к костру, издалека предупреждали:
- Вольдемар, тут ветка - так ты под нее пригнись. А за веткой котелок с супом так ты его переступи.
Вольдемар пытался переступить через ветку и пригнуться под котелок... Жаль было супа, но что поделаешь - все поэты рассеяны... Впрочем, это не мешало Владимиру Анатольевичу Логвиненко - сначала геологу, а затем начальнику съемочной партии - водить по зимней Якутии санно-тракторные поезда, тянуть маршруты по летней Колыме, а в отпуска, будто не насытившись кочевьями, руководить кавказскими походами.
Уже несколько лет я надоедал ему - "Володя, твои бы стихи напечатать..." Он отмахивался - мол, они ведь даже не записаны. Да, он не записывал свои стихи просто помнил. Их помнили и те, кто по суровым окраинам тогда еще большой страны пел эти строки, положенные Владимиром на собственную музыку. А он выбрасывал исчерканный черновик и садился за стол, над которым высились груды прозы - поджимали сроки сдачи отчета за последний полевой сезон...
* * *
У судьбы - корявый профиль Паганини
И смычок, взлетев над буднем непогожим,
Так ведет - как будто кистью по картине,
Так ведет - как будто лезвием по коже.
Неизвестностью покалывая сердце,
Надрывается, спирально нарастая,
Это горестное, огненное скерцо,
Эта скрипка, до жестокости простая.
А по струнам - только ветер, только стужа!
Гонит время нас и не остановиться.
Стылым ветром отрезвило наши души,
Сонной моросью размыло наши лица...
Но в плаще и котелке - не по погоде,
На столетие свое махнув рукою,
Человек под эту музыку уходит
От тоски, от несвершенья и покоя.
В сотый раз уже зарекшись - и сначала,
Мал же, господи! - а все-таки он вечен...
Клочья строчек облетают за плечами,
Руки вьюжные кладут ему на плечи.
Не суди его в грехе непостоянства,
Осужденного тобою на дорогу,
На бескрылость - в обретении пространства,
На свободу - в неизбежности итога.
Безрассудству - да останется отныне
Приобщиться мимолетностью земною
К безрассудному порыву Паганини
Над последней необорванной струною.
* * *
Весна идет, и ты ее услышь:
Как лед шуршит, как набухает тишь,
Еще в морозном кутана тумане...
Идет весна - и душу не обманет.
Все будет так: букашки на снегу,
Просевшим под упрямыми лучами,
Украдкой, незакатными ночами,
Наполнят удивленную тайгу.
Забытые звучания земли,
Разрозненных созданий откровенья:
Во льдах - капели теньканье и пенье,
Протяжный вздох сугроба; а вдали
Каких-то птах несмелых переклички...
Оставь дела, забудь свои привычки,
Уйди, заслышав треск куропача,
В леса - где бекасиная свеча
Вдруг полыхнет над сонной головою,
И семь небес прольются синевою
И поплывут по следу легких нарт...
А ты, встречая заполярный март,
Сквозь семь небес прослышь гортанный крик
Предвестием пути на материк.
* * *
Крещенских морозов крещендо.
И силу почувствовав в нем,
Душа принимает крещенье
Холодным и лютым огнем.
Недвижен седеющий ворон
В туманном зените стоит,
И ночи встают, как соборы,
На синие горы мои.
Так вечность приходит за нами.
И, высмотрев истину в нас,
Взметнулся на миг над снегами
Прищуренный огненный глаз.
И мы, словно губки, сквозь поры
Тот хищный вобравшие свет,
Вздымаем ладони в соборах
К светилу, которого нет.
ДОРОГА В ГОРЫ
1
Вершину увидав издалека,
С равнины наблюдая путь орлиный,
Ты скажешь: как прекрасна и легка
Страна снегов над утренней долиной!
Об этом много сказано уже,
И даже нам - порой вершины сняться...
Но с каждым годом - все трудней душе
Забыть себя - чтоб до себя подняться.
На полдороге не остановись!
И ты поймешь, взойдя стеной отвесной:
Прекрасен мир земли, взметнувшей ввысь
Свою мечту - вершиной поднебесной.
Что нас ведут земные голоса
На гребни, где один вселенский ветер.
Сойдя с горы, проснешься на рассвете,
А над тобой - другие небеса...
Вот так, оставив близкое вдали,
Уходим мы, двойному зову внемля
И нас крадут вершины у земли
Чтобы с любовью возвратить на землю.
2
Пора, мой друг. Пойдем. Недолог путь...
Без суеты, без лишних разговоров
Сегодня мы с тобой уходим в горы:
Ты должен их узнать когда-нибудь.
Звезда повисла над горой двурогой,
Снегами в синеву отражена.
Кому-то - вечный памятник она,
А для кого-то - первая дорога.
Как быстро тает свет ее лучистый!
И словно чья-то нежная рука
Заря коснулась края ледника,
И в мире - так торжественно и чисто.
Пойдем, мой друг. Я все тебе отдам,
Что мне когда-то горы подарали.
Пройди сегодня по моим следам,
Чтоб завтра путь - другие повторили.
И если я звездою догорю
В начале дня, зовущего в дорогу,
Возьми мой ледоруб - и так же строго
Всегда в пути
встречай свою зарю.
3
Ты думаешь: она несокрушима,
Зачем ей мы, чей краток путь земной?
Но о тебе печалится вершина
Как о любви, прошедшей стороной.
Приди сюда. Побудь с горой один,
Прислушайся к дыханию громады.
Вершине к людям докричаться надо
Молчаньем скал и грохотом лавин.
4
Когда покой над миром воцарится,
И облака поднимутся с лугов,
Вершинный гребень ало загорится
Один среди мерцающих снегов.
И в этот час, когда призывным светом
До глубины гора озарена
Я слышу, как лавина сходит где-то,
И глухо содрогается стена.
Но пусть я даже не избегну кары,
Как многие безвестные Икары,
Снегами опалившие крыла
Стою лицом к алеющей вершине,
И знаю, что гора меня отныне
У страха и у смерти отняла.
5
Друзья мои, я верю в трудный круг,
Где жизнь и смерть - так холодяще-близко,
Где перевал - подножьем обелиска,
И первозданно это слово: друг.
Я знаю, мне уже не по плечу
Свои слова поднять до нашей цели,
Но что сказать мы раньше не успели
По праву жизни воскресить хочу.
Желаю вам
тяжелых рюкзаков.
Пусть вьюги обнимают ваши плечи.
Зачем вам меньше, если путь не вечен,
А в лица - только холод ледников.
Но пусть, когда пол-мира нв плечах
Вы понесете, как простые боги,
Не скучно будет вам в большой дороге,
Не холодно в нетающих ночах...
Пронзительнее крика синева.
Как много нас ушло туда до срока!
А нам все нет - ни устья, ни истока,
И вместе мы, пока земля жива.
А та вершина - так же высока...
И мы уходим, памятью согреты,
Туда - где кровью напоен закат
И росами напоены рассветы.
6
Последние шаги преодоленья
Слепящий снег, небесно-синий след...
Но он приходит словно озаренье,
Тот шаг, когда над нами - только свет.
Вершинный взлет! - и океан без края,
И вырван дух их каменных оков,
И холодеет сердце, замирая
Песчинкою в ладонях ледников!
Над покоренной крутизной стою,
И как впервые истину приемлю:
Не покорять приходим мы на землю
Но в самом трудном победить бою...
7
Земля моя! Сикстинская печаль
В твоих глазах. Иду тебе навстречу...
Тот человек, который сам не вечен,
Тебя одну бессмертьем увенчал.
Земная мать, начало всех начал,
Перед тобой не мертвенные свечи
Горят живые души человечьи!
А ты молчишь. Хорал твой отзвучал.
О, неужели только для того
Зерно бессмертья ласковые руки
Вложили в сердце сына своего,
Чтоб прорости в нем травами разлуки,
Чтоб сын, едва поднявшись из пелен
Был собственным огнем испепелен?!
8
Счастливый день - мой друг вернулся с гор!
Корона их горит над головою.
В словах неровен, и в движеньях скор,
Еще хмелен нездешней синевою,
Еще совсем наивно удивлен,
Как мы живем здесь в униженье вечном,
Не вырываясь из своих пелен
И лишь помеху видя в каждом встречном!
Еще он верит в правоту судьбы
В который раз обжегшийся на этом!
В бесспорность цели, в истину борьбы,
В крушенье льдов под одиноким следом...
Но тихой ночью озарит его
Иная суть заоблачного боя.
И сердце защемит. И оттого
Он вдруг проснется, став самим собою.
9
Наш день был прост, и буднична - работа.
Но сколь высокой наша цель была!
Мы лед рубили до седьмого пота,
А высота - над головой плыла,
И долгими казались наши сроки,
И восхожденью не было конца...
Нам был дороже, чем итог высокий
Сам путь, соединяющий сердца.
Но так бывает: пролетят года,
Мы встретимся с тобой - почти чужими,
И вдруг поймем, что были на вершине,
К которой не вернемся никогда.
10
Той памятной вершины седина
Для нас сияет молодостью нежной!
Не омрачит печаль вершины снежной,
И пеплом не укроется она.
Не в прошлое тропа устремлена,
Здесь каждый юн - светло и безмятежно!
Пусть горести порою неизбежны
Мы счастливы, что наша цель трудна.
Лишь иногда, спустившись с перевала,
Ты ощутишь: ничто не миновало,
Покуда память - душу бережет...
И сникнет день, бедою опаленный,
Когда весна среди травы зеленой
Тюльпаном черным сердце обожжет.
11
Дойди, и возвратись, и не забудь.
А повернешь дорогою не тою
Вдруг высветится сердце чистотою
Людей и гор - и снова ясен путь.
Уводит нас за перевалы лет
Все та же бесконечная дорога...
Не отделить начала от итога
И на снега ложится первый след,
Как первый штрих на белизну страниц.
В рассветный час, пока молчат лавины,
Начнем пути вторую половину
И круг замкнем у леденых границ.
На полдороге - не остановись:
Гора поит долину родниками,
Но родники - вернутся облаками
К вершинам, на которых родились.
Казалось, ты достиг, чего хотел,
Но даже на краю пути земного
Шагнешь вперед - и переступишь снова
Желанный и мучительный предел.
12
Рюкзак - на плечи, ледоруб в руке,
И ты готов к заоблачному бою!
И синева
качнулась над тобою.
И вспыхнула вершина вдалеке.
(1984 1988 г.г.)
Игорь Глотов
***
Барабанщикам "Голубятни
на жёлтой поляне" посвящается
Казематы, галереи, коридоры, Лицеисты не желают больше гнуться. Не сдержали ни запоры, ни заборы, И назад они уж больше не вернуться.
Кто поменьше, уходили за ворота
От разрядников, насилия, цинизма.
А в лицей уже спешит за ротой рота,
Для порядка, что по принципам фашизма. Наступали те, что детства их лишали, Те, с которыми они непримиримы, Они маленьких всерьёз не принимали, А мальчишки взяли в руки карабины...
Уходящих за ворота прикрывали,
Отступать же не могли и не хотели.
Им приклады сильно в плечи ударяли,
Только пули почему-то не летели... Из стволов на землю выпадали пули, Поднимая пыли серые фонтаны. Карабины лицеистов обманули, И тогда мальчишки взяли барабаны.
Барабаны, барабаны, барабаны...
Барабанщиков неровная цепочка.
Губы сжатые, а палочки упрямы,
В их упорстве непоставленная точка. Барабанов почерневших гулкий рокот Смял, отбросил глазированные лица. Наступления умолк тяжёлй грохот, Отошли, но барабанщикам не скрыться.
Придавило их к стене, сжигая, пламя,
Что запущено жестокими врагами.
И с вершин они летят на камни прямо,
На мгновенье замерев между зубцами. Их бичи, огонь и страх не покорили, Но не залечить мальчишеские раны. Вниз шагали, о пощаде не просили, На зубцах свои оставив барабаны.
И летели, в жгучем пламени теряясь,
Сжавши воздух обожжёнными руками.
Над Планетой в синем ветре растворяясь,
Часть ушла из пекла боя ветерками... Ветерками улетали с поля боя, Уходили через пламя, не сдаваясь. Им не чувствовать ни холода, ни зноя, Но тоска в них не угаснет, разрастаясь.
А оставшиеся, что не улетели,
Обнимали землю тонкими руками.
От горячей крови камни почернели,
И не стать уже им больше ветерками... Барабаны, барабаны, барабаны...
Ноябрь 1990 г.
***
Трое с площади Карронад
Лежит в Севастополе, в мирной тиши, Среди домиков белых площадка одна. Спокойно играют на ней малыши. Карронадною - так пусть зовётся она.
Когда звёзды зажглись и нигде ни души, Показалось, что в рост, направляясь ко мне, По брусчатке пошли, ну, почти малыши, Лет по десять-двенадцать, в ночной тишине.
Их всего было трое, и шли они в ряд, Вдоль стены на краб у площади встали Боевой, несгибаемый малый отряд, И их только звёзды во тьме озаряли.
Первый был всех поменьше, в рубашке до пят, В большой белой шапке старинной, матросской. Он был на бастионах среди тех ребят, Кто закрыл белый город доблестью флотской.
На втором бескозырка, тельняшка, бушлат, В ночи морпехоты эмблема светилась. Штурмовал город свой без доспехов и лат, Пулей жизнь его хрупкая остановилась.
Третий светлый и тонкий, как солнечный луч, Алый галстук, открытый доверчивый взгляд. В мирной жизни ударило громом без туч, И по телу прошёлся осколочный град.
У стены постояли и дальше пошли, Силуэты их медленно скрылись во тьме, Но взглядами сердце они обожгли Ведь навеки все трое запомнились мне.
06.08.84
11.12.85
***
Путь
Славе Под солнцем южным через зной, Под снегом мокрым и дождём, В день светлый и ночной порой Шёл человек своим путём.
В лицо песок и ветра клок,
Не лёгок путь, не сладок сон.
Но он переступил порог,
И шаг его был невесом. Назад глядишь или вперёд, Нет ни начала, ни конца, По бесконечности идёт От ветра не закрыв лица.
Тяжёлый груз, хоть лёгок шаг,
На плечи лёг, и так застыл,
Над ним навис незримый знак,
Раскинув пламя алых крыл. Когда-то жил и лишь смотрел, Не разворачивал крыла, Не выделялся, не горел Хоть истина в груди жила.
Но шторма край его задел,
И струны начали звучать,
Глаза увидели предел
Чего другим не замечать. Но искра вспыхнула огнём, И пламень душу раскалил, Простор под ноги лёг путём, И стало ясно - час пробил.
Тот пробил час, и он пошёл
Сквозь предрассудки и молву.
Вперёд шагнув, себя обрёл,
С огнём сливая синеву. С тех пор идёт через огонь, Приняв все тяготы пути, Вперёд влечёт незримый конь, И заповедь одна - свети.
Январь 1990
***
Он оставил всё всем И ушёл налегке. А куда и зачем? Он исчез вдалеке.
Не сказав никому, Сколько будет в пути. С кем-то иль одному? И как долго идти?
А обратно ль придут? Тишина лишь в ответ... Только ветер несёт Всем прощальный привет.
Он ушёл, пилигрим, Или рыцарь дорог. И нависли над ним Крылья зла и тревог.
Октябрь 1989
***
Всё мимо да рядом, Всё промах да сбой. Увижу ли дом свой? И стану собой.
Дни мимо со свистом, Как пуль перелёт. По жизни артистом Идёшь в переплёт.
Идёшь и не заешь, Как скоро в тираж. Судьбу выбираешь Иль только мираж?
И струнам твоим Говорят "Замолчи! Внимай лишь одним, Не то будешь в ночи!"
"Сгорите на пытке! Иль пулю в упор! На тоненькой нитке Над вами топор!"
Но струны звенят, До конца им звенеть. И вновь осознать, Что иметь - не иметь.
Надорваны струны, Души кровь течёт. Написаны руны, Но кто их прочтёт...
Октябрь 1989
***
О крае земли
Дорога, тревога, тяжёлый рюкзак, Обветрена кожа, разверенный шаг, Идём и идём, будто путь без конца, Солёные капли стекают с лица.
Внутри нас не сахар, но сырость кругом,
Когда же мы снова вернёмся в свой дом!
Вернёмся, войдём и стряхнём сапоги
Усталость с тревогой растают вдали. Ведь дома остались, кто верит и ждёт, А время не ждёт - всё вперёд и вперёд. И ближе вё россыпь родимых огней! Дошли! Но не верим удаче своей.
Вернулись, мы дома, родимый порог,
Усталость забыта, и нету тревог,
Мы дома, а рядом - родные, друзья.
Прощайте, прощайте за гранью края. С нас хватит дорог и крутых облаков, Холодных метелей, солёных ветров, Не трогайте нас, мы хотим отдохнуть. Вы нас не зовите! Мы кончили путь.
Но вновь всё внутри начинает звенеть,
И слышится снова небесная медь,
И слышится зов из бездонной дали,
И снова мечтаешь о крае земли. Зажмуря глаза, видишь танец костра, А на небе месяца бритва остра, И чудится плеск набегающих волн, А старый рюкзак до краёв уже полн.
И пусть горизонт застилает глаза,
В полнеба опять полыхает гроза,
Пусть путь под ногами опять будет крут,
Уходим, уходим в далёкий маршрут.
Декабрь 1990
***
Белые перья и алые перья, Серые тени ложатся на стены. Строй барабанщиков встал у преддверья, Сжатые палочки, вспухшие вены.
А за дверями тёмные силы Душат и топчут светлых и смелых, Радостно им, когда рядом унылы, Там поощряют тихих и серых.
Трус там желанен, честность противна, А равнодушные ходят в почёте. Серость и подлость очень активна, Просто завязнуть в этом болоте.
Пыль под ногами и солнце в зените, Рокот сердец отражается в небе. Дробь барабанов. Вставайте, не спите, Чтоб не трубило зло о победе.
Июнь 1987
***
Краешек земли
Здесь краешек земли: Ветра, снега, вода. И тундра позади, А впереди суда. Куда они пойдут, В какие города? А здесь у нас вокруг Снега, ветра, вода.
Чтобы попасть сюда, Качает теплоход. Снега, ветра, вода Здесь это круглый год. Лишь нерпа - моря дочь, Баклан здесь да олень. Зимой лишь только ночь, А летом только день.
Здесь скалы у воды, Да ржавчина судов, Дошедших до беды У этих берегов. Здесь летом не жара, Зимой не холода, Здесь лёд да мошкара, Ветра, снега, вода.
Туда меня послал Мой горвоенкомат, И я сюда попал, До сих Норвежских врат, И я сейчас сижу У этих вот ворот, И с нетерпеньем жду Свой белый теплоход.
Ах, белый теплоход, Солёная вода. Когда же приплывёт Моя мечта сюда? Час звёздный мой тогда, Тогда домой пора Отсюда, где всегда Снега, ветра, вода.
1986
***
Друзья уже далёко, а ты за пулемётом, И пули над тобою кружатся диким лётом. Хоть дула смотрят грозно, Друзья уже в пути, И их ещё не поздно Прикрыть и отойти.
Ещё немного время
Эдвард Лир
В СТРАНУ ДЖАМБЛЕЙ
В решете они в море ушли, в решете,
В решете по седым волнам. С берегов им кричали: -- Вернитесь, друзья! -Но вперёд они мчались -- в чужие края -
В решете по крутым волнам.
Колесом завертелось в воде решето...
Им кричали: -- Побойтесь греха! Возвратитесь, вернитесь назад, а не то Суждено вам пропасть ни за что ни про что!.. -
Отвечали пловцы: -- Чепуха!
Где-то, где-то вдали