Незнанский Фридрих Евсеевич. Мертвый сезон в агентстве 'Глория'

   — Это невозможно.
   — Да разве такого не бывало?
   — Не то время. Ни вешать, ни стрелять они не будут. Отнять могут. Но опять же получится по-моему! Капиталы-то сольются!
   — Да кто же им отдаст за просто так?
   — Жизнь дороже.
   — А я о чем? О том же самом.
   — Сколько твоих братанов рванули за кордон?
   — То не братаны. Крысы. Братан был один. Слава Япончик. А если кто из настоящих братанов и за кордоном, то они там тоже не баклуши бьют… С них капает. И немало.
   — А с Князем надо работать, — вернулся к прежней мысли Штиль. — Почему что-то кто-то должен обязательно отнять? Можно отдать по доброй воле.
   Отец даже поперхнулся водкой:
   — Ты что такое молотишь? Как это — отдать?
   — Добровольно. И жизнь сохранишь, и особнячок, и даже можешь власть получить.
   — Не понимаю…
   — Демократия, друг ты мой, демократия! Древние были правы, говоря, что для спокойствия государства необходимо дать народу хлеба и зрелищ! А если будет настоящая демократия, кто тебе мешает записаться в президентские кандидаты? Никто. Можешь и победить. Вполне.
   — Все хорошо, но скучно, — зевнув, ответил Отец. — За совет спасибо, но я уж как-нибудь своим умом проживу…
   Штиль понял это вежливое выпроваживание, попрощался и ушел.
   Вернувшись в гостиничный номер, Князь вызвал своего ближайшего друга Владимира Фоменко, к которому прилипла кличка Фома. Если у Отца был Малюта, то у Князя — Фома, но он не занимался делами, подобными делам Баграта Суреновича, вернее, пока не занимался, не было подходящего случая, не было приказа Князя, хотя если бы таковой поступил, Фома выполнил бы требуемое.
   Когда Фома вошел в номер, Князь молча кивнул на кресло, сел напротив. Фоме не было и тридцати, но выглядел он гораздо старше, чему способствовали большие залысины, обнажавшие высокий, крупной лепки лоб. Фома знал несколько иностранных языков — английский, французский, немецкий и даже латынь. Он вел все экономические расчеты, никогда не пользовался записями, держал в памяти множество цифр, фамилий людей, затраты, долги и прибыли. Одним словом, он был незаменимым человеком для Князя. Кроме того, Фома был человеком молчаливым, что тоже в глазах Виктора являлось достоинством.
   Вот и теперь, сидя в кресле, он курил и терпеливо ждал.
   — По-моему, Володя, не понял ничего Коновалов. Или не захотел понять. Так мне показалось.
   Фома не ответил, лишь глубоко затянулся сигаретой.
   — Что скажешь?
   — Нужна встряска.
   — Люди найдутся?
   — Это будет стоить недешево.
   — Не имеет значения.
   — Тогда все в порядке.
   — Когда начнешь действовать?
   — Сегодня.
   — Кто-нибудь приезжал?
   — Четверо. Владик, Хабаровск, Чита, Сахалин.
   — Считай, все Приморье! Побеседовал с ними?
   — Нет.
   — О чем-то все-таки говорили?
   — Пустая болтовня.
   — Ты сказал, к кому я уехал?
   — Для чего кому-то знать, чем занимается Князь?
   — Молоток!
   — Мне нужно идти.
   — Иди, Володя.
   Фома аккуратно затушил сигарету в пепельнице и вышел, оставив на столе небольшого формата плотный лист бумаги. На листе каллиграфическим почерком были написаны телефоны и фамилии приехавших авторитетов Приморья, проставлены часы и минуты, в которые он, Князь, может принять их.
   Князь прочел и весело рассмеялся.
   С авторитетами Приморья он встретился в тот же день и результатами встречи остался доволен.
   Утром следующего дня криминальный мир Москвы, а чуть позднее и всей России, облетела весть, что ночью в камере Матросской Тишины, был задушен Баграт Суренович Мкртчян, Малюта.
   Похороны состоялись на Ваганьковском кладбище. Они были не менее многочисленны, чем похороны Отари Квантришвили, убитого киллером возле Краснопресненских бань. Но если возле гроба известного бизнесмена, крепкими узами связанного с криминальным миром, кроме авторитетов и воров в законе присутствовали известные актеры, музыканты, певцы, киношники, если многие из них плакали, потому что надо отдать должное — Отари Квантришвили сочувствовал и помогал материально творческой интеллигенции, почти поголовно обнищавшей, — то у могилы Малюты что-то не было слышно рыданий. Вероятно, потому, что собрались люди серьезные, интеллигентов не было.
   Первым, как и положено, речь произнес Григорий Степанович Коновалов. Он сказал много теплых слов в адрес покойного и пообещал сурово наказать виновников преступления. Присутствующие встретили слова угрозы прохладно и даже равнодушно, а некоторые с явным недоверием. Это не ускользнуло от внимания Отца, но он не подал виду. Наряду с другими произнес прощальные слова и Виктор Князев. Он, не в пример Отцу и многим другим, говорившим о суровости наказания, ничего подобного не произнес, и это тоже запомнил Коновалов. Видел он, что речь Князя провожающие слушали более внимательно, чем его, словно уже от нового лидера ждали каких-то откровений. Очень не понравилась эта явная демонстрация Григорию Степановичу.
   Наконец застучали комья земли о крышку гроба, выросла на свежей могиле гора дорогих цветов, и паханы криминального мира степенно зашагали к своим «мерседесам» и «линкольнам», джипам и «ауди», «тойотам» и «БМВ» новейших моделей. Когда расселись, водители дружно дали по три долгих гудка, прощаясь с Багратом, и кортеж машин отправился в «Славянскую», где для поминок был снят огромный зал, а также несколько номеров люкс для отдыха подуставших патриархов.
   На поминках Коновалов выпил три рюмки, как и положено по православному обычаю, а вот братве этого определенно не хватало. Насухую, известно, и черная икра не полезет. А если ты только собрался закатить речугу? Это что, тоже под минералку? И Отец, не одобрявший массовых пьянок, каким бы поводом они ни прикрывались, в конце концов махнул рукой и сказал:
   — Ладно уж, гуляйте…
   А сам потихоньку поднялся и исчез из зала. Вместе с несколькими своими охранниками. До номера его провожал пожилой человек с подобострастными движениями, представившийся Отцу помощником директора по административным вопросам. Он подвел к люксу, сам открыл дверь и сделал приглашающий жест.
   — Чистый? — сухо спросил Коновалов.
   — А как же-с! Мы свое дело знаем, Григорий Степанович.
   Коновалов движением ладони отпустил его. Прошелся по номеру. В большой гостиной был накрыт стол на несколько персон.
   — А столик-то, поди, побогаче, чем в зале, — хмыкнул Отец.
   — Ну-ка, ребята, давайте, да и мне плесните в рюмочку.
   Охранники переглянулись, но с места не сдвинулись. Крепко приучил их к порядку Баграт Суренович.
   — Ладно, ребятки, — чуть улыбнулся Коновалов, — разрешаю помянуть Багратика…
   После того как охранники выпили и перекусили, он написал на листе несколько фамилий и протянул ближайшему:
   — Вот по списку пригласи их ко мне. И без шума. В лицо их знаешь?
   — Как не знать!
   — А ты, парень, — сказал другому, — все-таки проверь-ка номерок. А то понапихают «жучков», а ты потом отдувайся…
   Люди, которых вызвал Григорий Степанович, явились через несколько минут, и Отец знаком пригласил их за стол. Приглашенные были мужиками битыми, оттянувшими многочисленные срока, все воры в законе. Многим были они обязаны Отцу, что Леня Новгородский, что Макс из Ставрополя, что Жора Ростовский, да и сибирские, и приморские не могли обижаться на Григория Степановича. Всего пришло девять человек. Князь приглашен не был. За исключением Князя, это была как бы верхушка криминального мира, избранная на пятигорской сходке, решение которой, как говорится, никакому обжалованию не подлежало.
   — Я буду краток, — вставая, проговорил Отец. — На последней сходке было принято решение законным путем прийти во власть. Сделано немало. Наши люди сидят в Думе, в министерствах, в Правительстве, пока не на высших постах, но значительных. Имеются человечки и в администрации Самого. Я уж не говорю о ментовке… Вам хорошо известно, какие огромные суммы пущены нами из общака на подкуп чиновников высшего ранга. Взяли, значит, они тоже наши. Полностью мы им не доверяем, но держим на крепком крючке. Нами привлечены к делу крупные экономисты, политики, научные деятели, которые поддержали идею слияния государственных и наших средств. Хочу сказать, что наши средства намного превосходят государственные. Это кремлевским чиновникам кажется, что они находятся у руля, но рулим-то мы. Вы можете сказать: мол, давайте будем рулить дальше… Не получится. Во-первых, народ на грани терпения. Во-вторых, на глазах борзеет ФСБ, да и у ментов началась смута. Сломать, правда, им будет нас трудновато, потому что сажать придется не только нас, но и не меньше половины высоких чиновников. На этом мы и должны сыграть. Мы можем прийти к власти вместе с ними, поделиться на время, а там будет видно. — Григорий Степанович помолчал, обвел взглядом присутствующих. — И вот когда наше дело уже на мази, нашлись люди, которые очень хотят поднять большой кипиш. Убежден, это не в наших интересах. Пойдут по стране разборки, прольется кровь… Я много лет стою над вами и, вероятно, не избежал ошибок. Но как там по науке? «Тот не ошибается, кто ничего не делает!» — Григорий Степанович снова обвел взглядом братанов, которые, как ему показалось, даже несколько протрезвели. — Я уезжаю, а вы посидите подумайте.
   И с этими словами Отец вышел из люкса.
   — Гладко лепит, — проговорил Леня Новгородский и потянулся к бутылке.
   — Так у него образование-то не твое! Верхнее!
   — Папаша, говорят, был у него каким-то шишкой! То ли генерал, то ли адмирал… Кокнул его Ёся в тридцать седьмом! — сказал Жора Ростовский.
   — Он, говорят, в лагере родился?
   — Точно.
   — Слышь, братаны, с нами-то что будет? Мне, к примеру, начхать на кремлевский кабинет! — обронил кто-то.
   — Тебя туда и не пустят!
   — То есть как, коли власть возьмем?
   — А так! — сказал Леня Новгородский. — Сядут в тех кабинетах ученые головы, те, что сейчас на тебя пашут!
   — На кой она тогда нужна мне, такая власть?! Не-е, братаны, я в такую игру не играю, — сказал Жора Ростовский, поднял бокал и поднялся. — Ну, за упокой души Малюты!
   Братаны встали и, не чокаясь, выпили…
   Меркулов собрал у себя совещание. Пригласил Денискиных орлов, приехали Вячеслав Иванович Грязнов и Сергей Иванович Федоскин, пришел Турецкий.
   Обсуждали последние итоги.
   — Мои источники докладывают, что среди криминальных авторитетов полный разброд, — сказал генерал Федоскин. — Похороны Малюты и поминки продемонстрировали, что власть Отца кончается. И следовательно, для начала мы можем попробовать вернуть государству хотя бы первые десять миллионов долларов.
   — Это те, что, по утверждению Комара, были получены Коноваловым от Аракелянов? — спросил Турецкий.
   — Те самые, — кивнул генерал, — подкожные. Из-за чего и возможен весь сыр-бор.
   — А по моим источникам, — возразил Грязнов, — на них крепко положил глаз рвущийся к престолу Князь. И если ему удастся это сделать, вырвать их у Коновалова и вложить в общак, восстановив таким образом попранную воровскую справедливость, власть ему обеспечена. Все обиженные Отцом и задавленные Малютой «законники» и авторитеты будут на его стороне. А такой передел власти нам совсем не нужен.
   — И что ты предлагаешь? — вмешался Турецкий. — Оставить статус-кво? Организовать защиту главного пахана?
   — Как раз наоборот. Ускорить развязку.
   — То есть?
   — Имеется у меня, конечно, мыслишка, но… — замялся вдруг начальник МУРа. — Надо бы обдумать.
   — Ну уж договаривай, Вячеслав, — поторопил Меркулов.
   — Я-то скажу, да вот он, — Грязнов кивнул на Турецкого, — тут же мне какую-нибудь кличку пришьет. Азефа какого-нибудь.
   Александр Борисович рассмеялся:
   — Обещаю, Славка, не буду!
   — Как я понимаю, — нахмурился Грязнов, искоса поглядывая на друга, словно ожидая подвоха, — по поводу этих десяти миллионов баксов все пользуются только слухами. Более-менее определенно по этому поводу высказался Комар, и то со ссылкой на покойного Левона. Маркин в своих показаниях тоже высказывает довольно твердое предположение. Наверняка знал об этом Баграт, но его уже не спросишь. Значит, что же нам остается? Принять за основу признания Комара. И если у Князя нет доказательств, мы можем ему их предоставить. А заодно дать почитать и показания самого Коновалова во время его допроса здесь. В них, я читал, имеется его признание о том, что он был соучредителем фирмы «Голден» и, следовательно, гонорар никак не мог его миновать. Кроме того, это по его указанию отстранены посредники между Бояровым и государством, за что Бояров также отвалил ему немалые суммы, о которых можно опять-таки догадываться. Но, я думаю, если Николая Андреевича хорошо попросить, он не откажется назвать их. Вот в общих чертах…
   — А какие аргументы может воспринять Бояров? — с сомнением спросил Турецкий.
   — Разрешите мне, Константин Дмитриевич, — подал голос Кротов, внимательно слушавший Грязнова-старшего.
   — Прошу, Алексей Петрович, не стесняйтесь, у нас же деловое совещание, и без президиума, — улыбнулся Меркулов.
   — Мне кажется, я понимаю, какие сомнения мучат Вячеслава Ивановича и почему он вдруг вспомнил Азефа. Какой-нибудь чистюля от журналистики скажет, что, мол, это порочный метод — сталкивать врагов лбами, устраивать что-то вроде провокаций и так далее. Лично я смотрю на такие вещи просто. Они, как бы себя ни называли, наши враги. Воевать в белых перчатках всерьез невозможно. Другое дело — законность. Нарушаем ли мы ее, внося раздрай в стан врага? Полагаю, нет. И в этой связи я предлагаю следующее. Готов взять на себя функции переговорщика с Николаем Андреевичем Бояровым, а также могу встретиться с Князем. Я его отлично знаю, он меня — нет. Значит, для него я буду… да хоть бы представителем какого-нибудь олигарха, близкого к президентскому окружению и заинтересованного в том, чтобы в империи Коновалова пришли к власти молодые силы. Для чего это ему нужно — другой вопрос, на этот счет и у меня есть своя теория. Не одному же доктору Штилю пудрить мозги уголовному миру!
   — Предлагаю внести некоторые коррективы, — сказал Федоскин. — В принципе я согласен с Алексеем Петровичем. Но я постарался бы использовать еще некоторые моменты. Давайте назовем вещи своими именами. Мы собираемся всучить Виктору Князеву, человеку, заметьте, умному, образованному и быстро принимающему решения, компромат на Коновалова. Не дезу, хотя какой-то малый процент ее будет иметь место, извините за бюрократизм. Но ведь в наше время даже дети знают, что компра, если она получена бесплатно, ничего и не стоит. А вот если ее продать — это совсем другой разговор.
   — Логично, — подтвердил Турецкий.
   — Благодарю вас, — улыбнулся ему Сергей Иванович Федоскин. — Теперь другой вопрос. Откуда эта компра может оказаться в руках Кротова? Отвечаю. Вот здесь и может понадобиться деза, которая, впрочем, особой роли в общем контексте не сыграет. Помнится, перед командировкой в Штаты мы помогли Алексею Петровичу с организацией документов по поводу строительства коттеджей в районе Николиной Горы. Это обстоятельство я и предлагаю использовать. Между вами, Алексей Петрович, Бояровым и Коноваловым возникли некие трения. Григорий Степанович проявил неуступчивость — короче, сорвал крупное дело из-за собственной жадности. Проверить-то все равно нельзя будет. А строительство так и не начато, и это как раз проверить легче всего. Факт, как говорится, налицо, а уж подготовить Боярова, чтобы он при случае в нужном месте и в нужное время повторил вашу, Алексей Петрович, информацию, — это дело вашей техники. Так поверит ли Князев информации обиженного Коноваловым бизнесмена? Тем более что она ему будет предложена за хорошие деньги? Ну, к примеру, за полсотни тысяч баксов?
   — Пятьдесят, конечно, вы, Сергей Иванович, загнули, хватит и четвертака, — сказал Кротов. — Я ведь человек небедный, мне просто за сорванное дело обидно… А кстати, почему бы и мне не поучаствовать в деле с драгоценностями Гохрана? Я же мог и там понести впечатляющие убытки. А Коновалов заработал на нем десять «лимонов».
   — И какой вам представляется реакция Князева? — спросил долго молчавший Меркулов.
   — Я не завидую Коновалову, — сказал Грязнов-старший.
   — А я — Князеву, — добавил Федоскин.
   — Почему? — спросил Турецкий.
   — Он способен совершить убийство. И за него должен будет ответить перед законом: убийство есть убийство. Но кроме суда государственного есть и суд воровской, и, как на нем дело повернется, с ходу не предскажешь. При Коновалове-то сохранялся относительный порядок, который, правда, не хотели принимать отморозки, а при Князе пойдет полнейший раздрай. И вот тут уже Вячеславу Ивановичу будет полное раздолье, только успевай брать да сажать.
   — Вашими бы устами, генерал, да мед пить, — вздохнул Грязнов.
   Через два дня, ближе к вечеру, в апартаментах Князя раздался телефонный звонок.
   — Слушаю. — Князь поднял трубку.
   — Здравствуйте, Виктор Алексеевич.
   — Привет… — помолчав, ответил Князь.
   — Вас беспокоит незнакомый вам человек. Скажем так, ваш благожелатель. Нам необходимо встретиться.
   — По какому вопросу? — Князь включил звук, чтобы послушал сидевший напротив Фома.
   — Это вы узнаете при встрече.
   — А вы намекните.
   — Не могу, но говорю искренне, вопрос касается вас. Точнее, вашего будущего, как я понимаю.
   — Но кто вы? — Князь посмотрел на Фому, а тот недоуменно пожал плечами.
   — Повторяю, вы меня не знаете, а вот я вас — отлично.
   — С незнакомыми мне я не якшаюсь, — сердито сказал Князь и хотел было бросить трубку, но заметил предупреждающий жест Фомы.
   — Не надо спешить, Виктор Алексеевич. Я приоткрою. То, о чем я вам скажу и что передам, может, на мой взгляд, сильно облегчить вашу головную боль.
   — На боли не жалуюсь! — возразил Князь.
   — Хорошо, приоткрою еще. Вам известно, где и у кого был недавно Григорий Степанович?
   — Известно, — снова приметив кивок Фомы, ответил Князь.
   — А в связи с чем?
   — В общих чертах.
   — Ну так что скажете теперь?
   — Хорошо. Где и когда встретимся?
   — Если не затруднит, через пятнадцать минут. А где? Знаете мемориальный валун на Лубянке? Он ведь и к Григорию Степановичу имеет некоторое отношение. Вот и встретимся на скамеечке напротив. Это даже символично в какой-то степени.
   — Заметано.
   — Только… приходите один. Не бойтесь, вам ничто не угрожает. И захватите с собой деньги. Доллары. Тысяч этак двадцать пять, информация стоит того, вы сами убедитесь.
   — Не многовато?
   — Если вы посчитаете, что информация вам без надобности, я денег не возьму. До встречи…
   — Надо пойти, — задумчиво сказал Князь Фоме. — Ты как полагаешь?
   — Место уж больно… — криво усмехнулся Фома и почесал лысину.
   — А что — место? Где-нибудь у Вечного огня, что, лучше? А он, этот тип, вишь ты, знает о прошлом Коновалова и в курсе того, что он был на допросе в Генеральной прокуратуре.
   — Может, ФСБ?
   — А кто их знает! Нынче ведь и бывшие бравые чекисты торгуют секретной информацией направо и налево. Видать, что-то у них имеется на папашу нашего ненаглядного. Опять же и бабки просит приличные… — Князь еще подумал и открыл кейс, плотно набитый пачками долларов.
   Кротов заметил Князя, когда тот поднялся из подземного перехода. Был он, конечно, не один, но двое типичных братков, поднявшись следом, уселись на гранитный парапет и закурили, искоса поглядывая в сторону скамейки, на которой сидел Кротов. Засекли охрану и Сева с Филей, безуспешно пытавшиеся остановить левака в самом неудобном для остановки месте.
   Князь подошел к скамье, внимательно посмотрел на Кротова и спросил:
   — Не вы звонили?
   — Я. Присаживайтесь, Виктор Алексеевич.
   — А вас-то как звать?
   — Без разницы. Вот поглядите мельком то, о чем я вам говорил. Это копия моих показаний на допросе в Генеральной прокуратуре. Запись с собственного магнитофона. А потом решайте: нужно это вам или нет. Если нет, я не обижусь.
   — Посмотрим, — сказал Князь и взглянул в сторону своих охранников.
   — Да не волнуйтесь вы, — насмешливо заметил Кротов, — их нейтрализовать пара пустяков. Но это совсем не входит в мои планы. Смотрите. — Он протянул Князю бумажную папку.
   Князь кивнул, открывая ее и беря в руки пачку листков.
   Перелистнув несколько страниц, заглянул в конец и закрыл папку.
   — Хорошо. Я беру это. А здесь ровно двадцать пять тысяч, как вы просили. Вот, можете считать, если хотите, — сказал он, протягивая газетный сверток.
   — Зачем? Я вам верю.
   — Вопрос можно? — осведомился Князь, беря папку под мышку.
   — Разумеется, но покороче, — ответил Кротов, оглядываясь.
   — Вам-то какой резон?
   — Личные мотивы. Плюс… Я стараюсь работать честно и не терплю в бизнесе, скажем так, лукавых партнеров. А Коновалов накрыл меня дважды. И прилично. Еще вопросы есть?
   — Последний. В деле Гохрана лично вы понесли большие убытки?
   — Более чем.
   — Тогда мне все понятно, — удовлетворенно заметил Князь и поднялся.
   Они расстались, вежливо улыбнувшись друг другу.
   Братаны во главе с Князем подъехали к особняку Отца поздним вечером. Охрана, узнавшая гостей, немедленно открыла ворота. Три машины въехали во двор. Из них вышли сам Князь, Леня Новгородский, Жора Ростовский и с десяток братков.
   — Предупрежу, — сказал старший охраны, доставая сотовик.
   — Может, спит Отец. Прихворнул нынче что-то…
   — Обойдется, — сказал Леня, забирая у него трубку. — Стойте тут, парни, и не рыпайтесь.
   Охранники и не заметили, как их окружили вооруженные братки.
   В дом вошли втроем.
   Григорий Степанович лежал в гостиной на диване, укрытый пледом, и смотрел телевизор.
   Жора, войдя, забрал у Отца пульт и выключил звук.
   Князь швырнул поверх пледа папку:
   — Гляди…
   Коновалов потянулся за очками, раскрыл папку, перелистнул несколько страниц и отбросил ее на пол.
   — Полная херня!
   — Тогда где десять миллионов баксов? — сухо спросил Князь.
   — Какие?! Ах ты об этих! — Коновалов презрительно ткнул пальцем в валяющуюся на полу папку. — В общаке, наверно.
   — Проверено. Не поступали, — возразил Леня.
   Самым страшным преступлением в воровском мире считается покушение на общественные деньги. Кража их карается смертью.
   — Десять миллионов! — фыркнул Коновалов. — Надо же! Так я же их Малюте отдал, а он и положил в общак. Должен был положить, — поправил себя Коновалов.
   — С Малюты теперь не спросишь, — возразил Жора.
   — Так он же переслал их в Штаты, для Славы Япончика! Ну конечно, ребятки, я вспомнил!
   Жора с Леней переглянулись. Имя Япончика для них говорило очень много. Князь понял, что дело может сорваться, и принял инициативу на себя.
   — Не пудри мозги, Григорий Степанович! — повысил он голос.
   — Если бы так поступил, то обязан был бы тотчас сообщить нам. А вот свидетели утверждают, что деньги пошли к тебе, а ты их присвоил!
   — Верно, — поддержал Леня. — Чего-то ты, Григорий Степанович, лапшу нам на уши вешаешь! То в общаке, то у Япончика!
   — Все! Уходим! — быстро подвел итог Князь и шагнул к двери.
   Коновалов привстал, что-то хотел еще сказать, но в этот момент в комнату вошли двое боевиков…
   Подходя к машинам, братаны услыхали короткую автоматную очередь, донесшуюся из дома.
   — Открывай ворота! — приказал Князь охране Отца. А Леня вернул старшему его сотовик и добавил:
   — Можешь звонить хоть самому черту!
   Машины выехали за ворота и, маяча алыми огнями, понеслись в сторону Москвы.
   Хоронили Коновалова на том же Ваганьковском, поблизости от могилы Малюты. Так встретились и в мире ином последний царь воровского мира и его верный слуга.
   Речи говорились короткие, но прочувствованные. Выступали главным образом пожилые авторитеты и «законники». Молодежь смотрела, слушала и помалкивала. Князя на кладбище не было. Говорили, что он еще на прошлой неделе срочно вылетел в Приморье по каким-то спорным криминальным делам. Стрелку проводил между братвой Владика и Хабаровска. Так что вроде и подозрения, будто смерть Отца была делом его рук, отпадали сами по себе. А коноваловская охрана молчала как воды в рот набрала: никого не видели, ничего не слышали, никто в тот вечер в особняке не появлялся.
   Один доктор Штиль что-то знал, но его показания ничего не добавляли следствию. Он слышал автоматную очередь, а пока спустился со второго этажа да нашел Григория Степановича, который лежал в гостиной, время прошло и убийца давно сбежал. Коновалов же предстал перед его глазами лежащим под пледом, наискось простреленным автоматной очередью.
   Не появился Князь, естественно, и на поминках, для которых на сей раз сняли «Метрополь». Он прилетел из Владика лишь на следующий день. Собрал соратников для большого разговора, а еще через два дня на тайной воровской сходке в подмосковном Голицыне Виктор Алексеевич Князев был избран новым хозяином российской криминальной империи.
   — …Полмиллиона баксов! И это последнее предупреждение.
   — И куда перевести? — сжимая телефонную трубку в руке, сиплым голосом спросил Бояров.
   — Не валяй дурочку, Боярин! И банк, и счет тебе давно известны.
   — Все сказал? — дрожа от ярости, спросил Бояров.
   — Все!
   — Тогда послушай и ты, крыса вонючая! Ни хрена не получишь! Понял, сука?! — И отшвырнул трубку в сторону.