Страница:
новьева". При этом весь пафос фельдфебельской демагогии был направлен против государственного аппарата, т. е. против людей, которые хорошо видели механику грубой инсценировки. Залуцкий лишь повторял те фразы, которые были общими местами для всего окружения Зиновьева.
Социальный строй складывающегося тогда нового советского общества, на который пыталась опереться "новая оппозиция", был тем же самым слоем, выразителем настроений которого стремился стать и Сталин. Но последний к своей цели шел более осторожно, старательно подготавливая каждый свой шаг на этом пути, тщательно проверяя кадры, которые должны были стать его опорой. Зиновьев был много более опрометчив. Верхушка партийного аппарата, правда, с ним была тесно связана, но опоры в широких кругах членов партии он не имел, Широкими симпатиями здесь не пользовался. В этих условиях выиграть он не мог
В конечном итоге всей своей стратегией и тактикой "новая оппозиция" не только не ослабляла положения Сталина, не только не способствовала созданию единого фронта всех противников организационной политики последнего, а, наоборот, окончательно расколола верхушку "старой гвардии" большевизма, которая только одна, при условии ее солидарного выступления, еще могла в тот момент свалить Сталина на путях внутриорганизационного решения. Последнему оставалось только пожинать плоды "неумной дипломатии" (выражение Сталина) своих противников и, содействуя обострению спора между ними, сталкивая лбами фельдфебельскую демагогию "новой оппозиции" с "укрывателями кулаков" из группы Рыкова, создавать себе положение "третьей силы", которая не отождествляет себя ни с одной из спорящих сторон, а стоит над ними обеими, видит слабые стороны каждой из них и выступает в роли верховного арбитра, защищающего интересы партии как целого против всех, кто оказывался повинным в ошибках и "уклонах"... Именно так себя Сталин и (повел, и его выступления на Четырнадцатом партийном съезде в декабре 1925 г. закрепили за ним положение верховного арбитра.
Но поражение, которое Сталин нанес своим противникам в 1925 г., было поражением не только "новой оппозиции" На Четырнадцатом съезде, по существу, было предрешено и поражение крестьянофильской группировки Рыкова--Бухарина--Томского,, хотя они на этом съезде формально были в лагере победителей, и хотя именно они вынесли на своих плечах главную тяжесть борьбы против Зиновьева и Каменева. Что было для них всего хуже, это тот факт, что они поражение потерпели, даже не развернув своих знамен, не сделав попытки произвести мобилизацию сочувствующих, не дав отчетливой формулировки своей позиции в тех пунктах, где она обособлялась от позиции Сталина, который,
открыто выступая в качестве их друга и союзника, на деле был их злейшим врагом и делал все, чтобы подорвать их влияние, ведя подкопы под их позиции всюду, где он только имел к тому возможности. Это поражение было прежде всего поражением идеологическим по центральному вопросу, который как раз тогда стал стержнем для всей внутрипартийной борьбы, а именно, по вопросу о "социализме в одной стране".
Биографы Сталина совершенно правильно этому вопросу уделяют много внимания, но борьбу вокруг него они неправильно рисуют, как борьбу между Сталиным, с одной стороны, и его противниками из лагеря Троцкого, Зиновьева, Каменева, с другой. Происхождение и существо спора много более сложно и разносторонне и только на фоне этой разносторонности становится полностью понятным все его действительное значение для судеб диктатуры.
Вопрос о возможности построения социализма в одной стране, без победы социалистической революции в других странах, впервые стал предметом споров еще в период первой дискуссии о троцкизме в 1923--1924 гг., когда Сталин был членом "триумвирата" вместе с Зиновьевым и Каменевым. Все они ответ на этот вопрос давали отрицательный. Сталин не отличался от других. В апреле 1924 г. в первом издании своей основной работы "Об основах ленинизма", он писал:
"Для свержения буржуазии достаточно усилий одной страны -- об этом говорит нам история нашей революции. Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, уже недостаточно, для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран"76.
В этот период Сталин смотрел на вопрос так, как на него смотрели тогдашние его союзники. С самого начала иной -- положительный -- ответ на этот вопрос давал Бухарин, который этот свой положительный ответ связывал с мыслями, развитыми Лениным в его пяти последних статьях и особенно в статье "О кооперации" (январь 1923 г. ). В тот последний период своей жизни Ленин думал только над одной проблемой: какой должна быть политика диктатуры, чтобы не допустить крушения советской власти? Именно в этой связи Ленин пересматривал вопрос о роли крестьянства в деле построения социалистического строя. Анализируя положение страны, Ленин приходил в выводу, что "мы" имеем "все необходимое для построения полного социалистического общества" и имеем объективную возможность его построить при одном обязательном условии' если советское правительство будет так строить свою политику, что союз между рабочими и крестьянами будет сохраняться и крепнуть Рычагом этого союза, по мысли Ленина, может и должна стать кооперация, ибо, как
формулировал тогда Бухарин мысли Ленина, "кооперативный строй в наших условиях это социализм"77. Позднее Бухарин показал, что все пять последних статей Ленина внутренне связаны между собой заботой о сохранении союза с крестьянством и являются в целом "политическим завещанием Ленина". К этому необходимо добавить, что с этим политическим завещанием Ленина внутренне связано и то его завещание организационное, в котором он требовал удаления Сталина с поста генерального секретаря: единственная политическая мысль, введенная Лениным в это организационное завещание, -- мысль о необходимости союза с крестьянством.
Бухарин раньше других -- первым и едва ли не единственным из всех участников споров 1923--1925 гг. -- начал давать положительный ответ на вопрос о возможности построения социалистического общества в одной России, без помощи мировой революции. Но делать это он мог только потому, что путь к этому социализму, а в значительной мере и само содержание социалистического общества, он стал рисовать себе существенно иным, чем все большевики предшествующих лет. В тогдашних спорах взгляды Бухарина порою называли неонародническими, в них видели элементы типичного народнического отношения к крестьянству. В известном смысле это правильно Бухарин, несомненно, тратил много усилий на преодоление антикрестьянских тенденций, которые были весьма влиятельны во всем марксистском лагере русского социализма, не только у большевиков, но и у меньшевиков, а всего, быть может, значительнее в "легальном марксизме" П. Б. Струве и др. Но основное, что характерно для выступлений Бухарина этого периода, это определенно намечающаяся уже тогда его тенденция вернуться к общегуманистическим основам классического социализма. Отталкивание от гуманизма, который накладывает идейные путы на стихию революционного разрушения, требуя введения революционной ломки в рамки соблюдения элементарных прав человека, в предшествующий период, в эпоху борьбы большевиков за власть и в годы гражданской войны, у Бухарина выступало едва ли не с большей силой, чем у кого-либо другого из значительных представителей большевистского лагеря. Теперь он раньше других и смелее других в этом лагере начал думать о необходимости возвращения к основам гуманизма Анализ работ этих лет не оставляет места для сомнения в том, что у него уже тогда начали складываться те концепции, которые позднее он развил в печати как теорию "пролетарского гуманизма"
Ту же формулу -- "социализм в одной стране" -- с конца 1924 г. начинает употреблять и Сталин, но содержание в нее он вкладывает совершенно иное: у него никогда в высказываниях
на эту тему не звучали ни крестьянофильские, ни вообще гуманистические ноты. Вопрос он ставит всегда в иной плоскости, внимание своей аудитории всегда концентрирует на других сторонах проблемы.
В середине 1920-х гг., когда шли главные споры по вопросу о возможности построения социализма в одной стране, Сталин ни разу не сделал даже попытки проанализировать обстановку, чтобы показать, какие именно элементы ее позволяют ему считать построение социализма в России возможным, никогда и нигде не указывал, на какие именно социальные силы при этом можно опереться. Свой вывод он вообще не обосновывает, не доказывает, а декретирует: "Мы можем построить социализм". "Упрочив свою власть и поведя за собой крестьянство, пролетариат победившей страны может и должен построить социалистическое общество"78. Его интересует совсем другая сторона проблемы: он старается вдолбить в голову своих читателей и слушателей, что, при наличии "диктатуры пролетариата", "мы" имеем все возможности своими собственными силами преодолеть "все и всякие внутренние затруднения", имеем все возможности справиться со всеми внутренними противниками. Именно в этом для Сталина подлинное существо проблемы построения социализма в России- в технической возможности подавления сопротивления крестьянства, в возможности заставить деревню подчиниться решениям, принятым диктатурой.
Для аудитории, которая тогда, зимою 1924--1925 гг., видела Сталина, выступавшим рядом с Бухариным и произносившим некоторые из тех формулировок, которые были характерны для концепций последнего, не могло не казаться, что она имеет дело, если не с единомышленниками, то во всяком случае с людьми которые заключили союз "всерьез и надолго". Нет никакого сомнения в том, что именно такое впечатление в те месяцы 'Сталин стремился создавать. Тогда это было ему выгодно и полезно. Тем важнее подчеркнуть, что и тогда между построением социализма по Бухарину и построением социализма по Сталину не было ничего общего: по Бухарину партия, поскольку речь идет о внутренней политике, должна была взять курс на десятилетия органического кооперативного строительства и культурной работы, все время, в каждом своем действии стараясь "зацепиться за частнохозяйственные интересы крестьянина", и идя навстречу этим интересам, в то время, как план Сталина, освобождая партию от обязанности заботиться об интересах международного коммунистического движения, по существу, начинал расчистку идеологического пути для подготовки принудительной коллективизации. Теория "социализма в одной стране" по Сталину стала алгебра
ической формулой, обосновывавшей право партийной диктатуры на безграничное применение внеэкономического насилия в отношении крестьянства, если только она имеет достаточно физических сил для успешного проведения этого насилия.
Тщательность, с которой взвешены все формулировки печатных высказываний Сталина по этому вопросу в те месяцы, не оставляет места для сомнений в том, что он превосходно понимал различие своей позиции от позиции Бухарина. На союз с последним и с "крестьянофилами" вообще он пошел с заранее обдуманным намерением обмануть союзников. Видимость союза с "крестьянофилами" Сталину тогда была необходима ввиду трудности положения, в которое он попал в период ликвидации "триумвирата". Кризис последнего в плоскости личных отношений совпал с большим кризисом политического руководства, которое переживала верхушка диктатуры. Чистка вузов, которую проводила диктатура зимой 1923--1924 гг., не стояла изолированно. Она скрещивалась с первой попыткой "обуздать НЭП" и в особенности подтянуть деревню. Политику эту вел "триумвират", но движущей силой был Сталин.
Летом 1924 г. стало ясным, что политика эта потерпела жестокое банкротство, особенно в деревне. Восстание в Грузии в августе-сентябре 1924 г. было по личным директивам Сталина потоплено в крови, но в этом; восстании были элементы, которые вызывали длительную тревогу в Кремле: после того, как восстание рабочих в промышленных центрах Грузии было подавлено, деревня в течение нескольких недель продолжала оказывать упорное, местами даже ожесточенное сопротивление. Расследование о причинах восстания, проведенное по свежим следам, показало, что в его размахе большую роль играли факторы не только национальные, но и социальные, и важнейшим среди них было недовольство крестьянства деревенской политикой советской диктатуры.
Пленум ЦК, собравшийся в октябре, подводил итоги. Выяснилось, что грузинские настроения не стоят изолировано, что тревожные сигналы о растущем недовольстве деревни приходят отовсюду. Сталин в своем докладе огласил письмо секретаря Гомельского комитета партии, который сообщал о массовых отказах крестьян выбирать окладные листы для заявлений о налогах. "Такие же сообщения, -- прибавлял он, -- имеются в ЦК из Сибири, Юго-Востока, Курской, Тульской, Ульяновской и др. губерний". Отовсюду сигнализировали, что недовольство в деревне повсюду нарастает и обостряется. "Настроение на местах у наших работников, -- обобщал Сталин, -- неважное. Деревня представляет взбудораженный улей"79.
Пленум проходил под впечатлением этой информации Официальное сообщение о нем, напечатанное в газетах, ни в малой мере не отражало атмосферы, которая царила на пленуме, но во время фракционных споров последних лет об этом пленуме было рассказано немало интересных подробностей. Восстание в Грузии сравнивали с восстанием 1921 г. в Кронштадте и говорили о необходимости изменения политики в деревне, если не (желать повторения их по всей стране. За изменение политики и за "поворот лицом к деревне" высказались не только Зиновьев с Каменевым, но и Троцкий, у которого в 1924 г. вообще проскальзывали нотки стремления сблизиться с группой Рыкова: в интервью, которое он дал В. Резвику летом 1924 г., еще до восстания в Грузии, он не только поддерживал хозяйственную политику Рыкова, но и самым решительным образом критиковал "триумвират" за его тогдашний курс на ограничение НЭПа. Он не скрывал своего расхождения с Рыковым по вопросам внешней политики, но тем определеннее подчеркивал, что НЭП спас страну и что он готов к лояльному сотрудничеству на базе НЭПа в области хозяйственного строительства. Дипломатом Троцкий никогда не был, в людях он разбирался слабо, внутрипартийной политики, необходимо связанной с интригами, вести не умел да и не хотел. Тем увереннее можно было быть, что свое обещание лояльного сотрудничества он выполнит.
Последний этап политики "триумвирата" с попытками урезать НЭП на пленуме был подвергнут суровой критике, и ни для кого не было секретом, что главная ответственность за него ложится на Сталина. "Крестьянофильская" группировка, находившаяся тогда, правда, в стадии оформления, но уже тогда ведшая решительную борьбу за расширение НЭПа в деревне, всеми рассматривалась как доказавшая свое умение правильно разбираться в обстановке. Именно на этом пленуме была намечена в ее основе та линия, которая определила политику диктатуры на ближайший период, и которая наиболее полное официальное выражение нашла в резолюциях Четырнадцатой общепартийной конференции (апрель 1925 г. ) и Третьего съезда Советов. Не только был понижен сельскохозяйственный налог, но и установлены льготы 'по сдаче земли в аренду, по найму рабочей силы и т. д. Шла речь о закреплении за крестьянами на ряд лет тех земельных участков, которые находились в их пользовании. Партия поворачивалась "лицом к деревне".
В этой обстановке создавалась вполне реальная возможность образования прочного большинства на верхушке диктатуры для работы в направлении расширения НЭПа, причем эта политика легко могла повести к политической изоляции Сталина, положение которого, к тому же, было крайне осложнено острыми нападка
ми на него многих грузинских большевиков, резко обвинявших его за политику в Грузии. В этом контексте и следует рассматривать тот крутой поворот в крестьянской политике, который сделал Сталин. Если б Сталин тогда открыто выступил против политики уступок "частнохозяйственным интересам крестьянина", с защитою политики, которую он проводил в 1924 г. и к которой вернулся в 1928 г., переломить настроения он ни в коем случае не смог бы. Курс "лицом к деревне" был бы все равно взят. Теперь же, делая видимость своего перехода в лагерь союзников "кресть-янофильского" крыла партии и повторяя за другими критику своей собственной вчерашней политики, едва не приведшей к новому Кронштадтскому восстанию, Сталин не только приносил им с собою в качестве приданого весь груз личных конфликтов, накопившихся за последние годы, но и получал возможность саботировать их успехи изнутри. Это был типичный пример сталинского "гнилого компромисса" с заранее обдуманным намерением обмануть своего противника, назвавшись его союзником.
* * *
В критические дни после смерти Ленина Зиновьев с Каменевым спасли Сталина. Втроем они составляли "триумвират", в русском просторечии "тройку", который перед тем, в течение полутора-двух предшествовавших лет, начиная с первого удара у Ленина, был верховным органом власти в стране, действуя в качестве исполнительной комиссии Политбюро. По замыслу, ведение большой политики должно было лежать на Зиновьеве и Каменеве (Зиновьев -председатель Коминтерна, Каменев -- заместитель председателя Совнаркома), Сталину была намечена роль исполнителя по линии партийного аппарата. Его хотели использовать как рабочую силу. На практике отношения сложились совсем по-иному. Сталин оказывал решающее влияние на большую политику "тройки". Зиновьев и Каменев были заняты работой в других местах (Зиновьев, помимо всего прочего, был председателем Ленсовета и должен был много времени проводить в Ленинграде). Сталин постоянно сидел в помещении ЦК партии, где была штаб-квартира "тройки", присвоил себе функции секретаря-распорядителя последней и ставил остальных перед совершившимися фактами. Его власть росла, и он с такой напористостью продвигал себя на роль центральной фигуры всей вообще машины диктатуры, что Зиновьеву с Каменевым и раньше, до смерти Ленина приходилось вырабатывать разные инструкции, чтобы умерять аппетиты "генсека".
Завещание Ленина нанесло удар престижу Сталина, и нет сомнений, что Зиновьев с Каменевым, спасая Сталина, были увере
ны, что теперь-то они будут держать его в своих руках. Есть основания полагать, что Сталин дал даже им какие-то обещания. Если так, то это один из самых удачных "гнилых компромиссов" в его биографии.
Сталин, несомненно, понимал, что от его поведения в эти дни зависит весь его авторитет как раз в тех кругах, которые были для него особенно важны, -- в кругах партийных "середняков", которыми как раз в это время он заполнял аппарат партии, как. в центре, так и на местах. Именно в этой среде Сталин вербовал своих сторонников. Отбор их он производил не на основе той или иной политической платформы и не по идеологическому привнаку. Вопросы идеологии играли решающую роль при формировании других фракций. Сталин шел иным путем: он искал людей, которые волю к власти сочетали бы с умением смотреть в глаза действительности. Споры других фракций о политике были в их основе поисками такой политической линии, которая в той или иной мере примиряла бы страну с диктатурой и могла бы обеспечить последней поддержку тех или иных слоев населения. Сталину нужны были люди не строившие себе таких иллюзий. Они знали, что народ в огромной массе против них, против, их политических и особенно хозяйственных экспериментов, и что если снять со страны железные обручи диктатуры, то компартии при всякой ее политике придется скоро распрощаться с властью. Держаться у власти она может только путем насилия, а для проведения политики насилия против огромного большинства населения страны необходимо превратить партию в железный кулак, скованный суровой дисциплиной и подчиненный единой воле. Внутрипартийные вольности былых лет, право свободной критики, право иметь свое собственное мнение и т. д. -- все это они готовы были принести в жертву во имя сохранения диктатуры и искали вождя, который был бы способен пускать этот кулак в действие в нужные моменты и с нужным умением.
Завещание Ленина на них произвело впечатление, так как исходило от Ленина, который их привел к власти и которого они поэтому привыкли слушаться. В дни оглашения завещания они проголосовали бы, конечно, против Сталина, но были рады, когда Зиновьев и Каменев дали им предлог не выполнять волю умершего. По существу же, деяния, которые Ленин ставил в вину Сталину, в их глазах не имели особенного значения: грубость они легко прощали Сталину, так как этой грубости было много во всей работе террористического аппарата диктатуры, а оттуда она не-могла не проникать и в быт диктаторов, тем более, что Сталин тогда ее умело маскировал под плебейское запанибратство; его умение интриговать многим из них даже импонировало, так как в нем часто видели способ самозащиты против интеллигентов,
людей с хорошо привешенными языками, но с малым пониманием реальной действительности. Все эти обвинения им должны были казаться мелочами по сравнению с теми огромными трудностями, которые поднимались перед каждым из них в процессе повседневной работы на местах и значение которых для интеллигентов-идеологов", по мнению коммунистов-"практиков", оставалось скрытым за старыми книжными формулами.
17 июня 1924 г. Сталин впервые выступил открыто против Зиновьева и Каменева в речи, произнесенной им на одном из закрытых заседаний. Тот факт, что речь эта с сохранением всех выпадов против Зиновьева и Каменева уже 19--20 июня появилась в "Правде", показывал, что речь шла о заранее продуманном нападении, и что Сталин уже имел весьма влиятельных новых кандидатов в союзники внутри Политбюро, так как напечатать такую статью в "Правде" он мог только при помощи Бухарина, главного редактора газеты. Статья действительно стала весьма значительным этапом в биографии Сталина и в общей политике ВКП(б).
В этой речи Сталин, прежде всего, впервые высказал претензию на роль единственного полномочного толкователя взглядов Ленина. Взятое под этим углом зрения выступление Сталина, несомненно, стояло в связи с имевшим место всего лишь за несколько дней перед тем выходом в свет первого издания его очерков "Об основах ленинизма", очерков, которые, как известно, до конца оставались главным "теоретическим трудом" Сталина и занимают центральное место во всех изданиях его "Вопросов ленинизма". В этих очерках Сталин дал крайне одностороннюю и узкую, но, несомненно, внутренне цельную концепцию взглядов Ленина на стратегию и тактику коммунистов в борьбе за власть (как в национальных рамках, так и в международном масштабе), и требовал, чтобы именно эта интерпретация Ленина была сделана обязательной для всей партийной пропаганды.
Но наиболее важным в этой речи было все же другое, а именно ее внутрипартийное значение: нападение на Зиновьева и Каменева было открытым заявлением Сталина о его готовности взорвать "тройку" и пойти на полную перегруппировку сил на пар-тийной верхушке. Правда, по своей обычной системе, он еще не рвал окончательно связей и со своими прежними коллегами по "тройке", еще сохранял возможность совместной работы и с ними (и поэтому пошел на компромиссное улаживание данного конфликта). Но открытое предупреждение о своей готовности пойти на соглашение с принципиальными противниками политики, которую вела "тройка", им уже было сделано. В своей речи он подчеркнул, что формулировка Зиновьева существенно отличается от формулировок Ленина, который учил, что распределение функций
в диктатуре должно быть иным: "Советы осуществляют диктатуру, а партия руководит Советами". А это было как раз то, чего добивались противники "тройки" внутри Политбюро, боровшиеся против диктатуры партийного аппарата над аппаратом советского правительства.
ГЛАВА 7 Сталин
и Маленков
Едва ли не с первого же момента своего прихода на пост генерального секретаря
ЦК партии Сталин стал проявлять не только усиленный интерес ко всем вопросам, связанным с деятельностью ГПУ и других органов политической полиции и международной разведки, но и стремление оказывать свое влияние на их деятельность. На первых порах ему, правда, это не всегда удавалось. Большой отпор он получил от Дзержинского, который тогда возглавлял ГПУ и считал, что этой деятельностью должен руководить председатель Совнаркома. Свои доклады Дзержинский, поэтому, делал только Ленину (позднее, еще при жизни последнего и по его личному указанию, Дзержинский стал делать их Рыкову) и только от него получал руководящие указания. Отчитываться перед Сталиным, Несмотря на свои в начале хорошие с ним личные отношения, Дзержинский решительно отказался и до самой смерти ни одного официального доклада ему не представил.
Авторитет Дзержинского в то время был настолько велик, его бескомпромиссность и негибкость в вопросах, которым он придавал принципиальное значение, были настолько общеизвестны, что Сталин (положение которого было непрочным настолько, что в 1923--1925 гг. он несколько раз подавал заявления о сложении с себя звания генсека), должен был с этим отказом примириться, затаив личную злобу против Дзержинского. Но руку свою на ГПУ Сталин и в этот период начал накладывать, оказывая по линии Оргбюро влияние на подбор ответственных работников ГПУ. Именно в этот период протянулись первые нити между Сталиным и Ягодой, который был в то время секретарем партийной ячейки ГПУ и в качестве такового имел постоянную связь с Оргбюро и секретариатом ЦК. Но только позднее, когда Дзержинский умер (по времени это приблизительно совпадало с оформлением Политбюро как высшего органа власти в стране, стоящего над Совнаркомом), Сталин смог формально взять на себя функцию верховного наблюдения над ГПУ, с тем, чтобы уже никогда ее из
Социальный строй складывающегося тогда нового советского общества, на который пыталась опереться "новая оппозиция", был тем же самым слоем, выразителем настроений которого стремился стать и Сталин. Но последний к своей цели шел более осторожно, старательно подготавливая каждый свой шаг на этом пути, тщательно проверяя кадры, которые должны были стать его опорой. Зиновьев был много более опрометчив. Верхушка партийного аппарата, правда, с ним была тесно связана, но опоры в широких кругах членов партии он не имел, Широкими симпатиями здесь не пользовался. В этих условиях выиграть он не мог
В конечном итоге всей своей стратегией и тактикой "новая оппозиция" не только не ослабляла положения Сталина, не только не способствовала созданию единого фронта всех противников организационной политики последнего, а, наоборот, окончательно расколола верхушку "старой гвардии" большевизма, которая только одна, при условии ее солидарного выступления, еще могла в тот момент свалить Сталина на путях внутриорганизационного решения. Последнему оставалось только пожинать плоды "неумной дипломатии" (выражение Сталина) своих противников и, содействуя обострению спора между ними, сталкивая лбами фельдфебельскую демагогию "новой оппозиции" с "укрывателями кулаков" из группы Рыкова, создавать себе положение "третьей силы", которая не отождествляет себя ни с одной из спорящих сторон, а стоит над ними обеими, видит слабые стороны каждой из них и выступает в роли верховного арбитра, защищающего интересы партии как целого против всех, кто оказывался повинным в ошибках и "уклонах"... Именно так себя Сталин и (повел, и его выступления на Четырнадцатом партийном съезде в декабре 1925 г. закрепили за ним положение верховного арбитра.
Но поражение, которое Сталин нанес своим противникам в 1925 г., было поражением не только "новой оппозиции" На Четырнадцатом съезде, по существу, было предрешено и поражение крестьянофильской группировки Рыкова--Бухарина--Томского,, хотя они на этом съезде формально были в лагере победителей, и хотя именно они вынесли на своих плечах главную тяжесть борьбы против Зиновьева и Каменева. Что было для них всего хуже, это тот факт, что они поражение потерпели, даже не развернув своих знамен, не сделав попытки произвести мобилизацию сочувствующих, не дав отчетливой формулировки своей позиции в тех пунктах, где она обособлялась от позиции Сталина, который,
открыто выступая в качестве их друга и союзника, на деле был их злейшим врагом и делал все, чтобы подорвать их влияние, ведя подкопы под их позиции всюду, где он только имел к тому возможности. Это поражение было прежде всего поражением идеологическим по центральному вопросу, который как раз тогда стал стержнем для всей внутрипартийной борьбы, а именно, по вопросу о "социализме в одной стране".
Биографы Сталина совершенно правильно этому вопросу уделяют много внимания, но борьбу вокруг него они неправильно рисуют, как борьбу между Сталиным, с одной стороны, и его противниками из лагеря Троцкого, Зиновьева, Каменева, с другой. Происхождение и существо спора много более сложно и разносторонне и только на фоне этой разносторонности становится полностью понятным все его действительное значение для судеб диктатуры.
Вопрос о возможности построения социализма в одной стране, без победы социалистической революции в других странах, впервые стал предметом споров еще в период первой дискуссии о троцкизме в 1923--1924 гг., когда Сталин был членом "триумвирата" вместе с Зиновьевым и Каменевым. Все они ответ на этот вопрос давали отрицательный. Сталин не отличался от других. В апреле 1924 г. в первом издании своей основной работы "Об основах ленинизма", он писал:
"Для свержения буржуазии достаточно усилий одной страны -- об этом говорит нам история нашей революции. Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, уже недостаточно, для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран"76.
В этот период Сталин смотрел на вопрос так, как на него смотрели тогдашние его союзники. С самого начала иной -- положительный -- ответ на этот вопрос давал Бухарин, который этот свой положительный ответ связывал с мыслями, развитыми Лениным в его пяти последних статьях и особенно в статье "О кооперации" (январь 1923 г. ). В тот последний период своей жизни Ленин думал только над одной проблемой: какой должна быть политика диктатуры, чтобы не допустить крушения советской власти? Именно в этой связи Ленин пересматривал вопрос о роли крестьянства в деле построения социалистического строя. Анализируя положение страны, Ленин приходил в выводу, что "мы" имеем "все необходимое для построения полного социалистического общества" и имеем объективную возможность его построить при одном обязательном условии' если советское правительство будет так строить свою политику, что союз между рабочими и крестьянами будет сохраняться и крепнуть Рычагом этого союза, по мысли Ленина, может и должна стать кооперация, ибо, как
формулировал тогда Бухарин мысли Ленина, "кооперативный строй в наших условиях это социализм"77. Позднее Бухарин показал, что все пять последних статей Ленина внутренне связаны между собой заботой о сохранении союза с крестьянством и являются в целом "политическим завещанием Ленина". К этому необходимо добавить, что с этим политическим завещанием Ленина внутренне связано и то его завещание организационное, в котором он требовал удаления Сталина с поста генерального секретаря: единственная политическая мысль, введенная Лениным в это организационное завещание, -- мысль о необходимости союза с крестьянством.
Бухарин раньше других -- первым и едва ли не единственным из всех участников споров 1923--1925 гг. -- начал давать положительный ответ на вопрос о возможности построения социалистического общества в одной России, без помощи мировой революции. Но делать это он мог только потому, что путь к этому социализму, а в значительной мере и само содержание социалистического общества, он стал рисовать себе существенно иным, чем все большевики предшествующих лет. В тогдашних спорах взгляды Бухарина порою называли неонародническими, в них видели элементы типичного народнического отношения к крестьянству. В известном смысле это правильно Бухарин, несомненно, тратил много усилий на преодоление антикрестьянских тенденций, которые были весьма влиятельны во всем марксистском лагере русского социализма, не только у большевиков, но и у меньшевиков, а всего, быть может, значительнее в "легальном марксизме" П. Б. Струве и др. Но основное, что характерно для выступлений Бухарина этого периода, это определенно намечающаяся уже тогда его тенденция вернуться к общегуманистическим основам классического социализма. Отталкивание от гуманизма, который накладывает идейные путы на стихию революционного разрушения, требуя введения революционной ломки в рамки соблюдения элементарных прав человека, в предшествующий период, в эпоху борьбы большевиков за власть и в годы гражданской войны, у Бухарина выступало едва ли не с большей силой, чем у кого-либо другого из значительных представителей большевистского лагеря. Теперь он раньше других и смелее других в этом лагере начал думать о необходимости возвращения к основам гуманизма Анализ работ этих лет не оставляет места для сомнения в том, что у него уже тогда начали складываться те концепции, которые позднее он развил в печати как теорию "пролетарского гуманизма"
Ту же формулу -- "социализм в одной стране" -- с конца 1924 г. начинает употреблять и Сталин, но содержание в нее он вкладывает совершенно иное: у него никогда в высказываниях
на эту тему не звучали ни крестьянофильские, ни вообще гуманистические ноты. Вопрос он ставит всегда в иной плоскости, внимание своей аудитории всегда концентрирует на других сторонах проблемы.
В середине 1920-х гг., когда шли главные споры по вопросу о возможности построения социализма в одной стране, Сталин ни разу не сделал даже попытки проанализировать обстановку, чтобы показать, какие именно элементы ее позволяют ему считать построение социализма в России возможным, никогда и нигде не указывал, на какие именно социальные силы при этом можно опереться. Свой вывод он вообще не обосновывает, не доказывает, а декретирует: "Мы можем построить социализм". "Упрочив свою власть и поведя за собой крестьянство, пролетариат победившей страны может и должен построить социалистическое общество"78. Его интересует совсем другая сторона проблемы: он старается вдолбить в голову своих читателей и слушателей, что, при наличии "диктатуры пролетариата", "мы" имеем все возможности своими собственными силами преодолеть "все и всякие внутренние затруднения", имеем все возможности справиться со всеми внутренними противниками. Именно в этом для Сталина подлинное существо проблемы построения социализма в России- в технической возможности подавления сопротивления крестьянства, в возможности заставить деревню подчиниться решениям, принятым диктатурой.
Для аудитории, которая тогда, зимою 1924--1925 гг., видела Сталина, выступавшим рядом с Бухариным и произносившим некоторые из тех формулировок, которые были характерны для концепций последнего, не могло не казаться, что она имеет дело, если не с единомышленниками, то во всяком случае с людьми которые заключили союз "всерьез и надолго". Нет никакого сомнения в том, что именно такое впечатление в те месяцы 'Сталин стремился создавать. Тогда это было ему выгодно и полезно. Тем важнее подчеркнуть, что и тогда между построением социализма по Бухарину и построением социализма по Сталину не было ничего общего: по Бухарину партия, поскольку речь идет о внутренней политике, должна была взять курс на десятилетия органического кооперативного строительства и культурной работы, все время, в каждом своем действии стараясь "зацепиться за частнохозяйственные интересы крестьянина", и идя навстречу этим интересам, в то время, как план Сталина, освобождая партию от обязанности заботиться об интересах международного коммунистического движения, по существу, начинал расчистку идеологического пути для подготовки принудительной коллективизации. Теория "социализма в одной стране" по Сталину стала алгебра
ической формулой, обосновывавшей право партийной диктатуры на безграничное применение внеэкономического насилия в отношении крестьянства, если только она имеет достаточно физических сил для успешного проведения этого насилия.
Тщательность, с которой взвешены все формулировки печатных высказываний Сталина по этому вопросу в те месяцы, не оставляет места для сомнений в том, что он превосходно понимал различие своей позиции от позиции Бухарина. На союз с последним и с "крестьянофилами" вообще он пошел с заранее обдуманным намерением обмануть союзников. Видимость союза с "крестьянофилами" Сталину тогда была необходима ввиду трудности положения, в которое он попал в период ликвидации "триумвирата". Кризис последнего в плоскости личных отношений совпал с большим кризисом политического руководства, которое переживала верхушка диктатуры. Чистка вузов, которую проводила диктатура зимой 1923--1924 гг., не стояла изолированно. Она скрещивалась с первой попыткой "обуздать НЭП" и в особенности подтянуть деревню. Политику эту вел "триумвират", но движущей силой был Сталин.
Летом 1924 г. стало ясным, что политика эта потерпела жестокое банкротство, особенно в деревне. Восстание в Грузии в августе-сентябре 1924 г. было по личным директивам Сталина потоплено в крови, но в этом; восстании были элементы, которые вызывали длительную тревогу в Кремле: после того, как восстание рабочих в промышленных центрах Грузии было подавлено, деревня в течение нескольких недель продолжала оказывать упорное, местами даже ожесточенное сопротивление. Расследование о причинах восстания, проведенное по свежим следам, показало, что в его размахе большую роль играли факторы не только национальные, но и социальные, и важнейшим среди них было недовольство крестьянства деревенской политикой советской диктатуры.
Пленум ЦК, собравшийся в октябре, подводил итоги. Выяснилось, что грузинские настроения не стоят изолировано, что тревожные сигналы о растущем недовольстве деревни приходят отовсюду. Сталин в своем докладе огласил письмо секретаря Гомельского комитета партии, который сообщал о массовых отказах крестьян выбирать окладные листы для заявлений о налогах. "Такие же сообщения, -- прибавлял он, -- имеются в ЦК из Сибири, Юго-Востока, Курской, Тульской, Ульяновской и др. губерний". Отовсюду сигнализировали, что недовольство в деревне повсюду нарастает и обостряется. "Настроение на местах у наших работников, -- обобщал Сталин, -- неважное. Деревня представляет взбудораженный улей"79.
Пленум проходил под впечатлением этой информации Официальное сообщение о нем, напечатанное в газетах, ни в малой мере не отражало атмосферы, которая царила на пленуме, но во время фракционных споров последних лет об этом пленуме было рассказано немало интересных подробностей. Восстание в Грузии сравнивали с восстанием 1921 г. в Кронштадте и говорили о необходимости изменения политики в деревне, если не (желать повторения их по всей стране. За изменение политики и за "поворот лицом к деревне" высказались не только Зиновьев с Каменевым, но и Троцкий, у которого в 1924 г. вообще проскальзывали нотки стремления сблизиться с группой Рыкова: в интервью, которое он дал В. Резвику летом 1924 г., еще до восстания в Грузии, он не только поддерживал хозяйственную политику Рыкова, но и самым решительным образом критиковал "триумвират" за его тогдашний курс на ограничение НЭПа. Он не скрывал своего расхождения с Рыковым по вопросам внешней политики, но тем определеннее подчеркивал, что НЭП спас страну и что он готов к лояльному сотрудничеству на базе НЭПа в области хозяйственного строительства. Дипломатом Троцкий никогда не был, в людях он разбирался слабо, внутрипартийной политики, необходимо связанной с интригами, вести не умел да и не хотел. Тем увереннее можно было быть, что свое обещание лояльного сотрудничества он выполнит.
Последний этап политики "триумвирата" с попытками урезать НЭП на пленуме был подвергнут суровой критике, и ни для кого не было секретом, что главная ответственность за него ложится на Сталина. "Крестьянофильская" группировка, находившаяся тогда, правда, в стадии оформления, но уже тогда ведшая решительную борьбу за расширение НЭПа в деревне, всеми рассматривалась как доказавшая свое умение правильно разбираться в обстановке. Именно на этом пленуме была намечена в ее основе та линия, которая определила политику диктатуры на ближайший период, и которая наиболее полное официальное выражение нашла в резолюциях Четырнадцатой общепартийной конференции (апрель 1925 г. ) и Третьего съезда Советов. Не только был понижен сельскохозяйственный налог, но и установлены льготы 'по сдаче земли в аренду, по найму рабочей силы и т. д. Шла речь о закреплении за крестьянами на ряд лет тех земельных участков, которые находились в их пользовании. Партия поворачивалась "лицом к деревне".
В этой обстановке создавалась вполне реальная возможность образования прочного большинства на верхушке диктатуры для работы в направлении расширения НЭПа, причем эта политика легко могла повести к политической изоляции Сталина, положение которого, к тому же, было крайне осложнено острыми нападка
ми на него многих грузинских большевиков, резко обвинявших его за политику в Грузии. В этом контексте и следует рассматривать тот крутой поворот в крестьянской политике, который сделал Сталин. Если б Сталин тогда открыто выступил против политики уступок "частнохозяйственным интересам крестьянина", с защитою политики, которую он проводил в 1924 г. и к которой вернулся в 1928 г., переломить настроения он ни в коем случае не смог бы. Курс "лицом к деревне" был бы все равно взят. Теперь же, делая видимость своего перехода в лагерь союзников "кресть-янофильского" крыла партии и повторяя за другими критику своей собственной вчерашней политики, едва не приведшей к новому Кронштадтскому восстанию, Сталин не только приносил им с собою в качестве приданого весь груз личных конфликтов, накопившихся за последние годы, но и получал возможность саботировать их успехи изнутри. Это был типичный пример сталинского "гнилого компромисса" с заранее обдуманным намерением обмануть своего противника, назвавшись его союзником.
* * *
В критические дни после смерти Ленина Зиновьев с Каменевым спасли Сталина. Втроем они составляли "триумвират", в русском просторечии "тройку", который перед тем, в течение полутора-двух предшествовавших лет, начиная с первого удара у Ленина, был верховным органом власти в стране, действуя в качестве исполнительной комиссии Политбюро. По замыслу, ведение большой политики должно было лежать на Зиновьеве и Каменеве (Зиновьев -председатель Коминтерна, Каменев -- заместитель председателя Совнаркома), Сталину была намечена роль исполнителя по линии партийного аппарата. Его хотели использовать как рабочую силу. На практике отношения сложились совсем по-иному. Сталин оказывал решающее влияние на большую политику "тройки". Зиновьев и Каменев были заняты работой в других местах (Зиновьев, помимо всего прочего, был председателем Ленсовета и должен был много времени проводить в Ленинграде). Сталин постоянно сидел в помещении ЦК партии, где была штаб-квартира "тройки", присвоил себе функции секретаря-распорядителя последней и ставил остальных перед совершившимися фактами. Его власть росла, и он с такой напористостью продвигал себя на роль центральной фигуры всей вообще машины диктатуры, что Зиновьеву с Каменевым и раньше, до смерти Ленина приходилось вырабатывать разные инструкции, чтобы умерять аппетиты "генсека".
Завещание Ленина нанесло удар престижу Сталина, и нет сомнений, что Зиновьев с Каменевым, спасая Сталина, были увере
ны, что теперь-то они будут держать его в своих руках. Есть основания полагать, что Сталин дал даже им какие-то обещания. Если так, то это один из самых удачных "гнилых компромиссов" в его биографии.
Сталин, несомненно, понимал, что от его поведения в эти дни зависит весь его авторитет как раз в тех кругах, которые были для него особенно важны, -- в кругах партийных "середняков", которыми как раз в это время он заполнял аппарат партии, как. в центре, так и на местах. Именно в этой среде Сталин вербовал своих сторонников. Отбор их он производил не на основе той или иной политической платформы и не по идеологическому привнаку. Вопросы идеологии играли решающую роль при формировании других фракций. Сталин шел иным путем: он искал людей, которые волю к власти сочетали бы с умением смотреть в глаза действительности. Споры других фракций о политике были в их основе поисками такой политической линии, которая в той или иной мере примиряла бы страну с диктатурой и могла бы обеспечить последней поддержку тех или иных слоев населения. Сталину нужны были люди не строившие себе таких иллюзий. Они знали, что народ в огромной массе против них, против, их политических и особенно хозяйственных экспериментов, и что если снять со страны железные обручи диктатуры, то компартии при всякой ее политике придется скоро распрощаться с властью. Держаться у власти она может только путем насилия, а для проведения политики насилия против огромного большинства населения страны необходимо превратить партию в железный кулак, скованный суровой дисциплиной и подчиненный единой воле. Внутрипартийные вольности былых лет, право свободной критики, право иметь свое собственное мнение и т. д. -- все это они готовы были принести в жертву во имя сохранения диктатуры и искали вождя, который был бы способен пускать этот кулак в действие в нужные моменты и с нужным умением.
Завещание Ленина на них произвело впечатление, так как исходило от Ленина, который их привел к власти и которого они поэтому привыкли слушаться. В дни оглашения завещания они проголосовали бы, конечно, против Сталина, но были рады, когда Зиновьев и Каменев дали им предлог не выполнять волю умершего. По существу же, деяния, которые Ленин ставил в вину Сталину, в их глазах не имели особенного значения: грубость они легко прощали Сталину, так как этой грубости было много во всей работе террористического аппарата диктатуры, а оттуда она не-могла не проникать и в быт диктаторов, тем более, что Сталин тогда ее умело маскировал под плебейское запанибратство; его умение интриговать многим из них даже импонировало, так как в нем часто видели способ самозащиты против интеллигентов,
людей с хорошо привешенными языками, но с малым пониманием реальной действительности. Все эти обвинения им должны были казаться мелочами по сравнению с теми огромными трудностями, которые поднимались перед каждым из них в процессе повседневной работы на местах и значение которых для интеллигентов-идеологов", по мнению коммунистов-"практиков", оставалось скрытым за старыми книжными формулами.
17 июня 1924 г. Сталин впервые выступил открыто против Зиновьева и Каменева в речи, произнесенной им на одном из закрытых заседаний. Тот факт, что речь эта с сохранением всех выпадов против Зиновьева и Каменева уже 19--20 июня появилась в "Правде", показывал, что речь шла о заранее продуманном нападении, и что Сталин уже имел весьма влиятельных новых кандидатов в союзники внутри Политбюро, так как напечатать такую статью в "Правде" он мог только при помощи Бухарина, главного редактора газеты. Статья действительно стала весьма значительным этапом в биографии Сталина и в общей политике ВКП(б).
В этой речи Сталин, прежде всего, впервые высказал претензию на роль единственного полномочного толкователя взглядов Ленина. Взятое под этим углом зрения выступление Сталина, несомненно, стояло в связи с имевшим место всего лишь за несколько дней перед тем выходом в свет первого издания его очерков "Об основах ленинизма", очерков, которые, как известно, до конца оставались главным "теоретическим трудом" Сталина и занимают центральное место во всех изданиях его "Вопросов ленинизма". В этих очерках Сталин дал крайне одностороннюю и узкую, но, несомненно, внутренне цельную концепцию взглядов Ленина на стратегию и тактику коммунистов в борьбе за власть (как в национальных рамках, так и в международном масштабе), и требовал, чтобы именно эта интерпретация Ленина была сделана обязательной для всей партийной пропаганды.
Но наиболее важным в этой речи было все же другое, а именно ее внутрипартийное значение: нападение на Зиновьева и Каменева было открытым заявлением Сталина о его готовности взорвать "тройку" и пойти на полную перегруппировку сил на пар-тийной верхушке. Правда, по своей обычной системе, он еще не рвал окончательно связей и со своими прежними коллегами по "тройке", еще сохранял возможность совместной работы и с ними (и поэтому пошел на компромиссное улаживание данного конфликта). Но открытое предупреждение о своей готовности пойти на соглашение с принципиальными противниками политики, которую вела "тройка", им уже было сделано. В своей речи он подчеркнул, что формулировка Зиновьева существенно отличается от формулировок Ленина, который учил, что распределение функций
в диктатуре должно быть иным: "Советы осуществляют диктатуру, а партия руководит Советами". А это было как раз то, чего добивались противники "тройки" внутри Политбюро, боровшиеся против диктатуры партийного аппарата над аппаратом советского правительства.
ГЛАВА 7 Сталин
и Маленков
Едва ли не с первого же момента своего прихода на пост генерального секретаря
ЦК партии Сталин стал проявлять не только усиленный интерес ко всем вопросам, связанным с деятельностью ГПУ и других органов политической полиции и международной разведки, но и стремление оказывать свое влияние на их деятельность. На первых порах ему, правда, это не всегда удавалось. Большой отпор он получил от Дзержинского, который тогда возглавлял ГПУ и считал, что этой деятельностью должен руководить председатель Совнаркома. Свои доклады Дзержинский, поэтому, делал только Ленину (позднее, еще при жизни последнего и по его личному указанию, Дзержинский стал делать их Рыкову) и только от него получал руководящие указания. Отчитываться перед Сталиным, Несмотря на свои в начале хорошие с ним личные отношения, Дзержинский решительно отказался и до самой смерти ни одного официального доклада ему не представил.
Авторитет Дзержинского в то время был настолько велик, его бескомпромиссность и негибкость в вопросах, которым он придавал принципиальное значение, были настолько общеизвестны, что Сталин (положение которого было непрочным настолько, что в 1923--1925 гг. он несколько раз подавал заявления о сложении с себя звания генсека), должен был с этим отказом примириться, затаив личную злобу против Дзержинского. Но руку свою на ГПУ Сталин и в этот период начал накладывать, оказывая по линии Оргбюро влияние на подбор ответственных работников ГПУ. Именно в этот период протянулись первые нити между Сталиным и Ягодой, который был в то время секретарем партийной ячейки ГПУ и в качестве такового имел постоянную связь с Оргбюро и секретариатом ЦК. Но только позднее, когда Дзержинский умер (по времени это приблизительно совпадало с оформлением Политбюро как высшего органа власти в стране, стоящего над Совнаркомом), Сталин смог формально взять на себя функцию верховного наблюдения над ГПУ, с тем, чтобы уже никогда ее из