Страница:
Десанта больше не существовало. Танк полз, держа курс на дальний лесок. Проломил лед замерзшего ручья, неуклюже взобрался на противоположный берег и стал прокладывать себе путь через кустарник. По радио поступали сигналы от взводов. Потеряно четыре танка. Головная машина самоходной артиллерии передала: «Пробились с потерями. Следуем за вами». Мотопехота, но уже слабее: «Подавляем пулеметные гнезда и очаги сопротивления».
«Давай, Клоцше! Жми!» — крикнул Бургкерт.
Они быстро приближались к леску. Внезапно впереди брызнул земляной фонтан.
«ПТО! ПТО-0-0-0!» — испуганно закричал Бургкерт. — Нет, танки!.. Танки!.. Вольцов! Три ноль ноль!.. Бронебойными!» Затем водителю: «Клоцше, налево! За кусты! Быстро! Вольцов — два ноль ноль! Ориентир: высокий бук со срезанной макушкой! Левей метров на тридцать! В кустах!.. Поймал?»
Машина заползла в кустарник и остановилась. Грохнула пушка. По радио слышатся голоса: «Справа на опушке танки!» Машины забились в кустарник между грабами, молоденькими елочками, тальником. Моторы работали на холостых оборотах. Канонада танковых пушек усиливалась. Длинный, тонкий ствол орудия высовывался из кустов. Вольцов крикнул: «Клоцше, мне ветка прицел закрывает! Подай чуть вперед!» Танк дернулся и широкой грудью раздвинул кусты. Теперь и Хольт через прицел видел широкое поле до самого леса. Пушка вела огонь. Вольцов крикнул: «Хорошо замаскировался!» Снова выстрел. Голос Бургкерта: «Попадание! Хорошо! Отползает, добавь ему!» Выстрел бортовой пушки — и гильза со звоном упала в мешок. Феттер рывком открыл люк и выкинул горячие латунные гильзы на снег. В машину хлынул холодный воздух. Снова голос Бургкерта: «Вон еще один! Чуть левее, Вольцов. Один ноль ноль! Ударь-ка вон по тому красному кусту!.. Да-да! Чуть выше!» Грохот пушечных выстрелов до предела наполнил тесную стальную коробку. И вдруг что-то просвистело, срезало ветки граба, обломало молодые дубки, по сухим веткам побежал огонь. «Закрывай люк! — заорал Бургкерт. — Вольцов, нас обнаружили! Справа, три ноль ноль! Вон, рядом с кустом!… Скорей! Он бьет!»
На этот раз что-то сильно ударило по танку.
«Попадание! Как там, все в порядке?»
Водитель откликнулся: «Левая гусеница!»
Взревел мотор. Танк дернулся и снова остановился.
«Все в норме!»
И тут огненный шар вспыхнул на опушке, разметал деревья и кусты, в воздух взлетела земля, сучья.
«Наша 150-миллиметровка!» — с облегчением вздохнул Бургкерт.
А вот уже и голос на средних волнах: «Мы их накроем! Атакуйте! Их немного!»
Хольт попытался установить связь с мотопехотой. Она откликнулась, но очень издалека, так что он с трудом разобрал:
«Залегли в месте прорыва под сильным огнем. Отбиваем контратаки».
«Значит, русские уже закрыли брешь! — выругался Бургкерт. — Хоть бы у нас разок так здорово все вышло! Вперед, Клоцше!»
В кустах остался горящий танк; Из лесу все еще стреляли. Они помчались по равнине, повернули вправо, в конце концов выбрались на шоссе, пересекли железнодорожную линию и понеслись дальше через лес. Самоходная артиллерия следовала за ними. С полчаса они гнали по шоссе, не встречая противника. Бургкерт стоял в открытом башенном люке. Вдруг он закричал: «Ильюшины!» — и нырнул в башню. Крышка захлопнулась.
Над лесом пронеслись штурмовики, взмыли вверх, развернулись и спикировали на шоссе. Танки заползли в подлесок и остановились. Начали рваться бомбы; самолеты из бортовых пушек долбили по кустарнику, кружа и кружа над лесом.
— Ну мы застряли. Вызывай взводы, Хольт!
Взводы откликнулись.
— Вызывай мотопехоту!
Пехотинцы тоже ответили, но их было еле-еле слышно. «Отбиваемся! Танковые атаки с флангов!»
Бургкерт, держа только что откупоренную бутылку в руках, сказал:
— Танки? Значит, они нас пропустили, а сами взялись за пехоту. — Он выпил. Хольт крикнул:
— Феттер, вылезай! Погляди, нет ли самолетов!
Феттер скоро вернулся.
— Нет, не слышно. Должно быть, улетели!
Одиннадцать танков выползли на шоссе и помчались дальше вперед. Скоро лес кончился. За ним потянулась пашня. И тут опять показались штурмовики. На этот раз запылали три танка, только восемь машин достигли спасительной опушки. Следовавшая за танками самоходная артиллерия застряла в рощице и несла потери от налетов штурмовиков. Запищали позывные. Радист командира вызывал головной по радиотелеграфу. Хольт записывал и при этом думал: на это я не отзовусь! Он передал бумажку наверх Бургкерту. Командование боевой группы приказывало: «Танкам и самоходной артиллерии повернуть назад на поддержку залегшей мотопехоты».
Бургкерт прочитал приказ. В наушниках послышался вопрос радиста самоходной артиллерии. «Приняли? Вот еще идиотство какое — назад поворачивать! Все до последнего орудия потеряем!»
Бургкерт: «Если мотопехота не пробьется, на кой черт двигаться дальше?»
Вольцов: «А если мы повернем на выручку пехоты, у нас кончится горючее и атака вообще потеряет всякий смысл».
Бургкерт: «Вся эта атака — бессмыслица. Хольт! Ты ответил, что принял приказ? Нет? Ох, и хитер же! Выключай радио, а по УКВ вызови самоходки! Пусть мальчишка считает, что нас стукнуло! Клоцше, вперед!»
Они снова пересекли железнодорожную линию и укрылись в небольшом лесочке, где им пришлось простоять несколько часов. В небе все время кружили самолеты. Включив переговорное устройство, Хольт слушал разговор Бургкерта с Вольцовом.
Вольцов: «Русские даже роты танков против нас в бой не ввели».
Бургкерт: «Достаточно и штурмовиков». Бургкерт не выключал ларингофона, и Хольту было слышно, как булькала у него в горле водка. .
Наконец-то штурмовики убрались восвояси. Танки повернули вправо и двинулись вдоль железнодорожной насыпи. День клонился к вечеру. Уже смеркалось, когда они прошли мимо деревушки, затерянной среди бескрайней равнины, кое-где поросшей деревьями и кустарником. Оттуда их обстреляли танки. И в тот же миг, используя последние отблески дня, на них снова спикировали штурмовики. Но вот спустилась ночь и укрыла от противника оставшиеся шесть машин.
Они снова пересекли железнодорожную линию. Словно загнанный зверь, забились они в чащу и целый час слышали лязг танковых гусениц на проходившем неподалеку шоссе. Потом тронулись дальше с открытыми люками, напряженно вслушиваясь и всматриваясь в темноту. Впереди небо было объято заревом — должно быть, били многоствольные минометы. Танки приближались к цели. Скоро взошел тонкий серп луны. Выскочив на большую поляну, они неожиданно натолкнулись на танковую часть русских; около сотни машин заправлялись горючим, пополняли боезапас. Бешеная перестрелка — и уже только четырем машинам удалось скрыться в темноте. На рассвете эти четыре танка в отчаянном броске еще раз прорвали фронт с тыла, проскочили огневую завесу, которой артиллерия и минометы накрывали немецкие линии и, пройдя несколько километров, достигли села. Клоцше застопорил машину. Бургкерт вылез и пошел разыскивать штаб.
Как только танк остановился, Хольт от резкого толчка упал на рацию и обхватил голову руками. Он весь трясся, его душили спазмы. Пробились! — думал он. Спасены! Немного погодя он собрался с духом и вылез.
— Жри первитин! — посоветовал ему Вольцов. — Здорово подстегивает! У тебя не осталось шоколада «Кола»? Только не скисать!
Вернулся Бургкерт.
— Постараемся переправиться до рассвета!
Накануне остатки разбитых немецких войск вышли на Одер.
Ночью было очищено предмостное укрепление. Под огнем осталась только редкая цепочка пехотинцев, которая ждала приказа об отходе.
Четыре танка промчались по улице, на которой рвались тяжелые снаряды, вышли на Одер и поползли через дамбу. Тут на куски разнесло одну из машин — прямое попадание 210-миллиметрового снаряда. Оставшиеся три ринулись по крутому откосу вниз к реке и, со скрежетом перемалывая прибрежный лед, сбоку вышли к мосту.
Стоп! Они выбрались из танков и стали ждать. Переправлялась пехота. Рассветало. Бургкерт ругался.
Понтонный мост вмерз в лед. Только на середине виднелась вода. Льдины, громоздясь, налезали на понтоны, давили па настил, и саперы их все время подрывали. Уже двое суток мост был под обстрелом. Днем над ним висели штурмовики и переправа прекращалась. Саперам то и дело приходилось скреплять разрывы и наскоро залатывать пробоины в понтонах. — По машинам!
Танк, расщепляя гусеницами доски настила, взбирался на мост. Хольт сидел на башне, свесив ноги в люк. Феттер расположился на броне; оба были в походном снаряжении. Воль-цов стоял на корме, а Бургкерт из открытого командирского люка давал указания водителю, Клоцше пришлось снова спуститься в могильную тесноту танка.
Мост глубоко погрузился в воду. В воздухе свиристели льдинки и мелкие осколки. Далекий берег заволокло белым холодным туманом. Да ведь все это я когда-то уже видел, подумал Хольт. И мост мне этот знаком… Но на самом деле в его памяти воскресла лишь картина — полотно известного художника «Березина». Когда 46-тонный танк взгромоздился на мост, понтоны ушли под воду. Но мост держал. Машина медленно покатила к середине реки и стала приближаться к левому берегу; за ней ползла вторая. Было уже совсем светло.
И тут снова налетели штурмовики. На берегу застучали счетверенные зенитки. От прямого попадания бомбы второй танк взорвался и теперь пылал как факел посреди реки. Хольт невольно поднял руки, чтобы защитить голову. Танк под ним переваливался с боку на бок, к небу взвился огромный водяной столб со льдом. Два понтона затонули. Мост опустился, настил уже залило водой, машина накренялась все больше и больше, Хольт соскочил на мост. Вольцов тоже спрыгнул. Феттер упал на Хольта. Бургкерт все еще стоял в командирском люке. Танк опрокинулся, с треском круша лед. Освобожденные от многотонной тяжести понтоны подскочили. Из бурлящей воды высовывались ствол орудия и командирская башенка.
Бургкерту удалось добраться до понтона. Хольт, пошатываясь, встал. Низко пронесся штурмовик и бортовым огнем очистил мост. Что-то ударило Хольта, он упал с настила в понтон.
Он лежал в мелкой воде с запрокинутой головой. Сознание угасало. Он видел над собой серое небо, озаренное вспышками молний, снова слышал голос Готтескнехта — как давно это было: «познать все муки ада…» Потом начались галлюцинации. Сознание затуманивалось все больше, он видел склоненное над собой нежное открытое лицо Гундель, огромные глаза не глядели на него, и губы не улыбались. Но вот и оно скрылось в серых клубах тумана.
11
«Давай, Клоцше! Жми!» — крикнул Бургкерт.
Они быстро приближались к леску. Внезапно впереди брызнул земляной фонтан.
«ПТО! ПТО-0-0-0!» — испуганно закричал Бургкерт. — Нет, танки!.. Танки!.. Вольцов! Три ноль ноль!.. Бронебойными!» Затем водителю: «Клоцше, налево! За кусты! Быстро! Вольцов — два ноль ноль! Ориентир: высокий бук со срезанной макушкой! Левей метров на тридцать! В кустах!.. Поймал?»
Машина заползла в кустарник и остановилась. Грохнула пушка. По радио слышатся голоса: «Справа на опушке танки!» Машины забились в кустарник между грабами, молоденькими елочками, тальником. Моторы работали на холостых оборотах. Канонада танковых пушек усиливалась. Длинный, тонкий ствол орудия высовывался из кустов. Вольцов крикнул: «Клоцше, мне ветка прицел закрывает! Подай чуть вперед!» Танк дернулся и широкой грудью раздвинул кусты. Теперь и Хольт через прицел видел широкое поле до самого леса. Пушка вела огонь. Вольцов крикнул: «Хорошо замаскировался!» Снова выстрел. Голос Бургкерта: «Попадание! Хорошо! Отползает, добавь ему!» Выстрел бортовой пушки — и гильза со звоном упала в мешок. Феттер рывком открыл люк и выкинул горячие латунные гильзы на снег. В машину хлынул холодный воздух. Снова голос Бургкерта: «Вон еще один! Чуть левее, Вольцов. Один ноль ноль! Ударь-ка вон по тому красному кусту!.. Да-да! Чуть выше!» Грохот пушечных выстрелов до предела наполнил тесную стальную коробку. И вдруг что-то просвистело, срезало ветки граба, обломало молодые дубки, по сухим веткам побежал огонь. «Закрывай люк! — заорал Бургкерт. — Вольцов, нас обнаружили! Справа, три ноль ноль! Вон, рядом с кустом!… Скорей! Он бьет!»
На этот раз что-то сильно ударило по танку.
«Попадание! Как там, все в порядке?»
Водитель откликнулся: «Левая гусеница!»
Взревел мотор. Танк дернулся и снова остановился.
«Все в норме!»
И тут огненный шар вспыхнул на опушке, разметал деревья и кусты, в воздух взлетела земля, сучья.
«Наша 150-миллиметровка!» — с облегчением вздохнул Бургкерт.
А вот уже и голос на средних волнах: «Мы их накроем! Атакуйте! Их немного!»
Хольт попытался установить связь с мотопехотой. Она откликнулась, но очень издалека, так что он с трудом разобрал:
«Залегли в месте прорыва под сильным огнем. Отбиваем контратаки».
«Значит, русские уже закрыли брешь! — выругался Бургкерт. — Хоть бы у нас разок так здорово все вышло! Вперед, Клоцше!»
В кустах остался горящий танк; Из лесу все еще стреляли. Они помчались по равнине, повернули вправо, в конце концов выбрались на шоссе, пересекли железнодорожную линию и понеслись дальше через лес. Самоходная артиллерия следовала за ними. С полчаса они гнали по шоссе, не встречая противника. Бургкерт стоял в открытом башенном люке. Вдруг он закричал: «Ильюшины!» — и нырнул в башню. Крышка захлопнулась.
Над лесом пронеслись штурмовики, взмыли вверх, развернулись и спикировали на шоссе. Танки заползли в подлесок и остановились. Начали рваться бомбы; самолеты из бортовых пушек долбили по кустарнику, кружа и кружа над лесом.
— Ну мы застряли. Вызывай взводы, Хольт!
Взводы откликнулись.
— Вызывай мотопехоту!
Пехотинцы тоже ответили, но их было еле-еле слышно. «Отбиваемся! Танковые атаки с флангов!»
Бургкерт, держа только что откупоренную бутылку в руках, сказал:
— Танки? Значит, они нас пропустили, а сами взялись за пехоту. — Он выпил. Хольт крикнул:
— Феттер, вылезай! Погляди, нет ли самолетов!
Феттер скоро вернулся.
— Нет, не слышно. Должно быть, улетели!
Одиннадцать танков выползли на шоссе и помчались дальше вперед. Скоро лес кончился. За ним потянулась пашня. И тут опять показались штурмовики. На этот раз запылали три танка, только восемь машин достигли спасительной опушки. Следовавшая за танками самоходная артиллерия застряла в рощице и несла потери от налетов штурмовиков. Запищали позывные. Радист командира вызывал головной по радиотелеграфу. Хольт записывал и при этом думал: на это я не отзовусь! Он передал бумажку наверх Бургкерту. Командование боевой группы приказывало: «Танкам и самоходной артиллерии повернуть назад на поддержку залегшей мотопехоты».
Бургкерт прочитал приказ. В наушниках послышался вопрос радиста самоходной артиллерии. «Приняли? Вот еще идиотство какое — назад поворачивать! Все до последнего орудия потеряем!»
Бургкерт: «Если мотопехота не пробьется, на кой черт двигаться дальше?»
Вольцов: «А если мы повернем на выручку пехоты, у нас кончится горючее и атака вообще потеряет всякий смысл».
Бургкерт: «Вся эта атака — бессмыслица. Хольт! Ты ответил, что принял приказ? Нет? Ох, и хитер же! Выключай радио, а по УКВ вызови самоходки! Пусть мальчишка считает, что нас стукнуло! Клоцше, вперед!»
Они снова пересекли железнодорожную линию и укрылись в небольшом лесочке, где им пришлось простоять несколько часов. В небе все время кружили самолеты. Включив переговорное устройство, Хольт слушал разговор Бургкерта с Вольцовом.
Вольцов: «Русские даже роты танков против нас в бой не ввели».
Бургкерт: «Достаточно и штурмовиков». Бургкерт не выключал ларингофона, и Хольту было слышно, как булькала у него в горле водка. .
Наконец-то штурмовики убрались восвояси. Танки повернули вправо и двинулись вдоль железнодорожной насыпи. День клонился к вечеру. Уже смеркалось, когда они прошли мимо деревушки, затерянной среди бескрайней равнины, кое-где поросшей деревьями и кустарником. Оттуда их обстреляли танки. И в тот же миг, используя последние отблески дня, на них снова спикировали штурмовики. Но вот спустилась ночь и укрыла от противника оставшиеся шесть машин.
Они снова пересекли железнодорожную линию. Словно загнанный зверь, забились они в чащу и целый час слышали лязг танковых гусениц на проходившем неподалеку шоссе. Потом тронулись дальше с открытыми люками, напряженно вслушиваясь и всматриваясь в темноту. Впереди небо было объято заревом — должно быть, били многоствольные минометы. Танки приближались к цели. Скоро взошел тонкий серп луны. Выскочив на большую поляну, они неожиданно натолкнулись на танковую часть русских; около сотни машин заправлялись горючим, пополняли боезапас. Бешеная перестрелка — и уже только четырем машинам удалось скрыться в темноте. На рассвете эти четыре танка в отчаянном броске еще раз прорвали фронт с тыла, проскочили огневую завесу, которой артиллерия и минометы накрывали немецкие линии и, пройдя несколько километров, достигли села. Клоцше застопорил машину. Бургкерт вылез и пошел разыскивать штаб.
Как только танк остановился, Хольт от резкого толчка упал на рацию и обхватил голову руками. Он весь трясся, его душили спазмы. Пробились! — думал он. Спасены! Немного погодя он собрался с духом и вылез.
— Жри первитин! — посоветовал ему Вольцов. — Здорово подстегивает! У тебя не осталось шоколада «Кола»? Только не скисать!
Вернулся Бургкерт.
— Постараемся переправиться до рассвета!
Накануне остатки разбитых немецких войск вышли на Одер.
Ночью было очищено предмостное укрепление. Под огнем осталась только редкая цепочка пехотинцев, которая ждала приказа об отходе.
Четыре танка промчались по улице, на которой рвались тяжелые снаряды, вышли на Одер и поползли через дамбу. Тут на куски разнесло одну из машин — прямое попадание 210-миллиметрового снаряда. Оставшиеся три ринулись по крутому откосу вниз к реке и, со скрежетом перемалывая прибрежный лед, сбоку вышли к мосту.
Стоп! Они выбрались из танков и стали ждать. Переправлялась пехота. Рассветало. Бургкерт ругался.
Понтонный мост вмерз в лед. Только на середине виднелась вода. Льдины, громоздясь, налезали на понтоны, давили па настил, и саперы их все время подрывали. Уже двое суток мост был под обстрелом. Днем над ним висели штурмовики и переправа прекращалась. Саперам то и дело приходилось скреплять разрывы и наскоро залатывать пробоины в понтонах. — По машинам!
Танк, расщепляя гусеницами доски настила, взбирался на мост. Хольт сидел на башне, свесив ноги в люк. Феттер расположился на броне; оба были в походном снаряжении. Воль-цов стоял на корме, а Бургкерт из открытого командирского люка давал указания водителю, Клоцше пришлось снова спуститься в могильную тесноту танка.
Мост глубоко погрузился в воду. В воздухе свиристели льдинки и мелкие осколки. Далекий берег заволокло белым холодным туманом. Да ведь все это я когда-то уже видел, подумал Хольт. И мост мне этот знаком… Но на самом деле в его памяти воскресла лишь картина — полотно известного художника «Березина». Когда 46-тонный танк взгромоздился на мост, понтоны ушли под воду. Но мост держал. Машина медленно покатила к середине реки и стала приближаться к левому берегу; за ней ползла вторая. Было уже совсем светло.
И тут снова налетели штурмовики. На берегу застучали счетверенные зенитки. От прямого попадания бомбы второй танк взорвался и теперь пылал как факел посреди реки. Хольт невольно поднял руки, чтобы защитить голову. Танк под ним переваливался с боку на бок, к небу взвился огромный водяной столб со льдом. Два понтона затонули. Мост опустился, настил уже залило водой, машина накренялась все больше и больше, Хольт соскочил на мост. Вольцов тоже спрыгнул. Феттер упал на Хольта. Бургкерт все еще стоял в командирском люке. Танк опрокинулся, с треском круша лед. Освобожденные от многотонной тяжести понтоны подскочили. Из бурлящей воды высовывались ствол орудия и командирская башенка.
Бургкерту удалось добраться до понтона. Хольт, пошатываясь, встал. Низко пронесся штурмовик и бортовым огнем очистил мост. Что-то ударило Хольта, он упал с настила в понтон.
Он лежал в мелкой воде с запрокинутой головой. Сознание угасало. Он видел над собой серое небо, озаренное вспышками молний, снова слышал голос Готтескнехта — как давно это было: «познать все муки ада…» Потом начались галлюцинации. Сознание затуманивалось все больше, он видел склоненное над собой нежное открытое лицо Гундель, огромные глаза не глядели на него, и губы не улыбались. Но вот и оно скрылось в серых клубах тумана.
11
Хольт лежал раненый в маленьком нижнесилезском городке. Прежде здесь был тыловой госпиталь, но его эвакуировали, и теперь тут разместился полевой госпиталь, который должен был принимать всю массу хлынувших с востока раненых и оказывать им помощь. Ходячих и легкораненых сразу отправляли дальше, фронт приближался и, словно морская волна на берег, выбрасывал раненых, больных, измученных солдат. В боковом флигеле поместили дивизионный медпункт. Грохот орудий слышался даже в палатах.
Хольт был ранен в бедро навылет. Пуля не задела ни одного крупного сосуда, ни одного нервного узла. Недели четыре пролежите, сказали ему, от силы шесть… Здесь привыкли к более тяжелым случаям: пулевым и осколочным ранениям с гнойной инфекцией, к газовой гангрене, к метастазирующей общей инфекции, столбняку, дифтерии ран… Первая, самая тяжелая неделя, когда Хольта мучили боли и он метался в жару, была позади, он перенес ее в состоянии апатии; потом к нему вернулось сознание; он лежал на койке и, уставившись в побеленный потолок, предавался мечтам, как в детстве, когда мальчишкой грезил наяву о кругосветных путешествиях, о власти и славе. В этой отрешенности воображение рисовало ему картины какого-то несуществующего мира, где царит 'вечная весна… Бесшумные шаги сестер милосердия не могли ему помешать. Стоны раненых, муки умирающих но проникали в мир его грез.
Хольт выполнил обещание и переслал фотографию отцу Зеппа, но на полученное вскоре затем от адвоката письмо не ответил. Он написал Гундель и уже получил ответ. И когда однажды в коридоре послышался топот кованых сапог и грубые голоса, Хольт испугался. Из царства мечты это вернуло его к действительности. Приехал Вольцов! Он вошел, — и сразу запахло морозом, грязью, потом, кожей. Жизнь ворвалась в тихую палату и напомнила Хольту, что не все еще позади.
Была середина марта. Уже неделя, как Хольту разрешили вставать, он ковылял по палате, подолгу стоял у окна и глядел в сад. Бурно таял снег, из фрамуги веяло весенним теплом, но скоро опять ударил мороз. С запада налетели тучи, повалил снег, за окном выл ветер. Наутро над скованной землей распро-стерлось ясное, морозное небо. Зима не поддавалась весне, 'ff
А теперь, значит, прикатил Вольцов! Гильберт пододвинул стул, расстегнул шинель и показал свои унтер-офицерские погоны.
— Вернер, старый вояка!
Он был все тот же и все-таки как-то изменился: возмужал, глаза ввалились, мощный подбородок очерчен резче, желваки на скулах напряжены. Феттер тоже приехал. Этот еще больше похудел, стал совсем тощий.
— Ну как? Отлежался? — спросил он Хольта. — Давай поторапливайся!
Они приехали из казармы. Вольцов рассказывал. Бреславль окружен. Давно уже. Фронт продвинулся далеко на запад. После отхода за Одер их сунули в какую-то сводную часть и заставили без толку атаковать плацдарм. Одна атака за другой захлебывалась. Потом с плацдарма пошли в наступление русские танки. Разгромленные части схватились врукопашную с танковым десантом и были отброшены. В конце концов заградительный отряд отправил Вольцова и Феттера в тыл.
— Какой-то капитан, — пояснил Феттер, — обнаружил, видишь ли, что нас еще не доучили. Надо ж!
Вольцов добавил:
— Я не стал с ним спорить. Было довольно-таки мерзко. Одна рукопашная за другой.
И это Вольцов говорит — «мерзко»!..
— Вот мы и попали опять к Венерту. В казарме все по-старому. Гоняют с утра до ночи. Ревецкий орет. Венерт читает лекции.
Вольцов рассказал:
— Как-то утром входит к нам лейтенант Венерт и говорит:
«Поздравляю вас, унтер-офицер Вольцов!» Похоже на то, что офицерская карьера мне обеспечена. Так скоро, да еще без училища, мало кого производят. Венерт сказал, что лучше всего, если я сразу опять попрошусь на фронт. Вот я и попросился.
Феттер: — Я, конечно, тоже.
— Мы здесь проездом на передовую, — сообщил Вольцов и потянулся. — А ты когда выпишешься? Хорошо бы тебе сразу с нами! Русские здорово жмут!
И сразу же со всех коек посыпались вопросы: кто спрашивал с тревогой, кто с откровенным страхом. Вольцов поделился новостями.
— Американцы по всему фронту вышли к Рейну. С часу на час будет сдан Кобленц…
— Нога еще не того, Гильберт…
— Давай поторапливайся! — сказал на прощанье Вольцов.
Прошла еще неделя, и снова Вольцов стоял в палате. Раненые провели беспокойную, тревожную ночь, никто не сомкнул глаз — канонада все приближалась, уже можно было отличить рявкающие выстрелы танковых пушек от глухих раскатов полевой артиллерии. Чуть свет, не обращая внимания на крики сестер, в палату ворвался Вольцов. Он был весь забрызган грязью и, только присев на койку, снял каску.
— Русские!
Оперированный накануне тяжелораненый застонал. Остальные застыли от страха, ;
— Танки прорвались! — выпалил Вольцов. — Бургкерт побежал в канцелярию оформить твою выписку.
Сестра возмутилась:
— Как? Без осмотра врача?..
— Живей, Вернер! — Хольт с трудом напялил на себя одежду.
Перед входом в госпиталь стоял тягач с 75-миллиметровой противотанковой пушкой. Обер-фельдфебель, уже сильно на взводе, встретил Хольта словами:
— Ну как, поправляемся?
Тягач с восемью седоками тронулся.
Повсюду Хольт видел признаки разложения. Штабы, интендантства в поспешном бегстве устремлялись на запад. Остатки разбитых фронтовых частей увлекали в водоворот отступления спешащие на восток сводные команды. И через этот хаос, ревя мотором, пробивался тягач. Вскоре воздух задрожал от грохота приближающихся танков. Бургкерт велел установить орудие на гребне занесенного снегом холма. Прорвавшиеся глубоко в тыл русские танки с десантом пехоты неслись на полной скорости по шоссе. Вольцов открыл огонь, когда они были уже совсем близко. Танки, не сбавляя скорости, развернулись фронтом к противотанковому орудию и вступили в бой. Рявкнули танковые пушки, и орудие замолкло. Команда Бургкерта бросилась за гребень холма. На поле горел Т-34. Танки снова развернулись и помчались дальше по шоссе. В тягаче уже только шестеро солдат, среди них один тяжелораненый, продолжали бегство на север. Все дрожали как в лихорадке.
Неожиданно с серого неба на тягач спикировал штурмовик. Они соскочили и бросились к лесу. Слышно было, как позади взорвалась заправленная до предела машина. Они шли лесами, через покинутые деревни, пока не наткнулись на остатки какой-то разбитой части, полевую жандармерию и отряд эсэсовцев. Слухи: русские уже под Герлицем!
Бургкерт выправил им документы. Самому ему пришлось остаться. Из Загана они поездом, переполненным беженцами и ранеными, добрались до Котбуса. Там эсэсовцы чуть было не запихнули всех троих в сводную роту, чтобы снова погнать на восток. Однако Хольту благодаря его госпитальным справкам удалось в комендатуре достать на всех командировочное предписание.
В казарме команды последней очереди сидели на чемоданах. Две роты были уже переведены в Среднюю Германию. Говорили, что учебный взвод штабной роты под командованием лейтенанта Венерта несет караульную службу где-то за Нейсе. Вольцов, Феттер и Хольт отправились на поиски. Свой взвод они нашли западней Бауцена — он охранял противотанковое заграждение.
Хольт почти уже не помнил Венерта. Лейтенант не утратил ни былой выправки, ни былого лоска, и складка на брюках была все так же остра, разве что появилась какая-то нервозность — уж слишком часто он поправлял то фуражку, то портупею… Вольцов щелкнул каблуками.
Проезд через противотанковое заграждение был еще открыт. К близлежащему лесу и далее, к гряде холмов, тянулась система окопов с дзотами и траншеями. В леске стоял барак. Солдаты постоянно находились в дзотах и окопах. Круглые сутки у заграждения дежурили парные часовые. День и ночь с востока на запад по шоссе устремлялся бесконечный поток беженцев: старики, женщины, дети, отходящие штабы, спасающиеся бегством деятели национал-социалистской партии. Посты проверяли документы, а через два километра стояла команда полевой жандармерии.
Ревецкого с ротой выздоравливающих отправили на фронт. Бек теперь командовал первым отделением, но уже не кричал и не буйствовал, разговаривал по-приятельски. Командиром второго отделения поставили Вольцова. Началось бурное таяние снегов, наступала весна. Окопы залило, солдаты месили ногами жидкую грязь. Подвоз продовольствия прекратился, люди недоедали.
Как-то вечером часовые вызвали Вольцова — его отделение стояло в карауле. На шоссе остановился большой открытый «мерседес» с включенными фарами. В ярком свете, широко расставив ноги, автомат на изготовку, стоял Феттер. Второй часовой обходил машину сзади. Водитель, откинувшись на спинку сиденья, курил. Трое офицеров — один подполковник и два майора — в один голос, грассируя, выражали свое возмущение. Один из майоров, длинный, худой человек в никелированных очках на хищном носу, стоял в машине рядом с шофером, наклонившись вперед над ветровым стеклом. Вольцов отдал честь.
— Господин майор?
Феттер, почесывая свободной рукой затылок, нахально крикнул:
— У них документов нет. Драпают!
Теперь разорался и подполковник. Но тут подошел Венерт.
— Наконец-то, лейтенант!.
Майор рывком открыл дверцу. Лейтенант Венерт, остановившись в полосе яркого света, приветствовал офицеров. Майор принялся ему что-то внушать. Вольцов с недоверием следил за ними. Подполковник подкреплял свои слова жестами, затем, удовлетворенный, сел в машину. Венерт приказал:
— Пропустить!
Вольцов помедлил, но в конце концов, отступив на шаг, освободил дорогу. Феттер тоже отошел на обочину и перекинул автомат за спину. Мотор взревел, и «мерседес» умчался. Венерт, ни слова не говоря, зашагал к бараку. Позднее он сказал примирительно:
— Вольцов, в таких случаях положено…
Но Вольцов резко оборвал своего начальника:
— Держу пари, что эти три господинчика драпанули.
Венерт как бы не заметил вызывающего тона Вольцова.
— Обстановка может потребовать, чтобы офицер, как наиболее ценный человек в части, сберег себя…
— Обстановка! — фыркнул Вольцов. — Обстановка требует борьбы до последнего человека!
— Возьмите себя в руки, унтер-офицер Вольцов!
— Взять себя в руки? Знаете, что я возьму, господин лейтенант? Веревку! И если еще раз увижу, как кто-нибудь драпает, я собственными руками вздерну подлеца на первом же фонаре! Пули мне на него будет жалко! — С этими словами он подошел к двери и крикнул: — Я придерживаюсь приказа фюрера — драться до последней капли крови! У меня не было доказательств, не то достаточно мне было кивнуть Феттеру — он у нас отчаянный на такие дела, господин лейтенант… Нам ничего не стоит с позором отправить кого угодно па тот свет.
И он ушел, хлопнув дверью.
Хольт вышел из барака. Спустился в траншею. Под ногами трещал лед. Грязь затвердела. В конце хода он увидел Петера Визе: завернувшись в сырое одеяло и натянув сверху плащ-палатку, он сидел, откинув голову к стенке окопа. Хольт молча сел рядом. В животе у него бурчало от голода.
— Вот возьму сейчас и сожру НЗ.
— Лейтенант запретил, — сказал Визе. Но Хольт уже принялся жевать.
— И тебе бы надо поесть, а то на мертвеца стал похож, — сказал он и сразу об этом пожалел. Визе улыбнулся немного грустно.
— Я часто думаю об одной книге, — сказал он, — Виктора Гюго… »Человек подвластен тирану… — говорит в ней бывший член конвента, — и тиран этот — невежество».
— Потому ты так и старался в школе? — спросил Хольт. Визе немного подвинулся и поплотнее натянул плащ-палатку.
— По правде говоря — потому, что очень многое на свете меня возмущало… и я надеялся… что можно… »Человек должен быть подвластен одному лишь Знанию!..» — «И Совести!» — поправляют его. И тут член конвента говорит: «Это одно и то же!» Понимаешь, он считает, что Знание и Совесть — одно и то же!
— Ну, тогда мы — люди, лишенные всякой совести, — серьезно сказал Хольт, и у него почему-то сжалось сердце. Но ведь… — А Кнак! — воскликнул он вдруг. — Тот всегда предостерегал нас: не переоценивайте науку. Офранцузитесь! Нордическому человеку свойственно соотноситься с бесконечным…
Визе сказал:
— Да… но… Я знаю, куда приводит отрицание меры… Во всяком случае — в музыке. В музыке это ведет к Вагнеру. Ведет, можно сказать, в Ничто. Да, да, в Ничто.
— Потому-то у германцев все и кончается гибелью, — сказал Хольт. — Еще в «Песне о Нибелунгах» говорится, что радость завершается горем… — Хольт не верил тому, что говорил. Он думал: все фальшь и ложь!
Вот если представить себе: война кончилась, мы выжили — придется все начинать с самого начала, переучиваться, искать, расспрашивать…
— Брось ты, Петер, философствовать! Теперь главное — твердость! — Хольт натянул на себя одеяло и попытался уснуть. И снова он подумал: топчешься в темноте… с завязанными глазами!..
На следующее утро Венерт с Беком уехали в тыл, чтобы добиться наконец подвоза довольствия. За старшего он оставил Вольцова. Движение на шоссе все усиливалось.
— Пойду прилягу на часок, — сказал Вольцов.
Хольт стоял с Феттером у заграждения. Он курил, бездумно глядя на восток, где шоссе терялось в утренней дымке. Феттер спросил:
— Видишь? Вон там, вдали?
Теперь увидел и Хольт: словно огромный серый червь, извиваясь, медленно полз по шоссе. Порой ветер доносил оттуда слабые хлопки.
— Похоже на щелканье кнута, — сказал Феттер.
— Похоже на пистолетные выстрелы, — сказал Хольт. Часовые у заграждения застыли на своих местах.
— Колонна какая-то! Чудно! А как медленно движется!..
Подкатил автомобиль, в нем толстый штатский и три женщины. Хольт проверил документы. Занятие — руководитель предприятия.
— Скажите, — спросил он, — вы только что обогнали колонну…
— Мы не видели, ничего не видели… — закричала одна из женщин. Толстый мужчина за рулем дал газ.
Серая процессия приблизилась, теперь уже можно было различить отдельные группы. Каждые две-три минуты воздух рассекал револьверный выстрел. У заграждения сменились часовые. Вместе с новой сменой на пост заступил и Петер Визе. Под тяжелой каской — бледное от бессонной ночи лицо; карабин, который он и всегда-то с трудом таскал, висит косо, и это придает всей фигуре жалкий вид.
— Не выспался? — спросил Хольт.
Но от Визе никто никогда не слышал жалоб. Хольт опять посмотрел на восток. Серая колонна медленно подползла, стала проходить через заграждение… Впереди эсэсовцы с автоматами, за голенищами ручные гранаты, слева и справа от колонны тоже эсэсовцы — на животе открытая кобура, лица тупые, равнодушные, настороженные… Медленно движется длинная серая процессия: живые скелеты, на которых болтается полосатая лагерная одежда… обтянутые кожей черепа на иссохшей шее… голые, досиня обмороженные ноги в деревянных башмаках… Шествие призраков и тем не менее — реальность!.. Они тащатся, смертельно измученные, согнувшись, волокут за веревки тяжело груженные повозки, спотыкаются, поддерживают друг друга… и в воздухе дрожит стон, веет смертью и тленом…
Хольт был ранен в бедро навылет. Пуля не задела ни одного крупного сосуда, ни одного нервного узла. Недели четыре пролежите, сказали ему, от силы шесть… Здесь привыкли к более тяжелым случаям: пулевым и осколочным ранениям с гнойной инфекцией, к газовой гангрене, к метастазирующей общей инфекции, столбняку, дифтерии ран… Первая, самая тяжелая неделя, когда Хольта мучили боли и он метался в жару, была позади, он перенес ее в состоянии апатии; потом к нему вернулось сознание; он лежал на койке и, уставившись в побеленный потолок, предавался мечтам, как в детстве, когда мальчишкой грезил наяву о кругосветных путешествиях, о власти и славе. В этой отрешенности воображение рисовало ему картины какого-то несуществующего мира, где царит 'вечная весна… Бесшумные шаги сестер милосердия не могли ему помешать. Стоны раненых, муки умирающих но проникали в мир его грез.
Хольт выполнил обещание и переслал фотографию отцу Зеппа, но на полученное вскоре затем от адвоката письмо не ответил. Он написал Гундель и уже получил ответ. И когда однажды в коридоре послышался топот кованых сапог и грубые голоса, Хольт испугался. Из царства мечты это вернуло его к действительности. Приехал Вольцов! Он вошел, — и сразу запахло морозом, грязью, потом, кожей. Жизнь ворвалась в тихую палату и напомнила Хольту, что не все еще позади.
Была середина марта. Уже неделя, как Хольту разрешили вставать, он ковылял по палате, подолгу стоял у окна и глядел в сад. Бурно таял снег, из фрамуги веяло весенним теплом, но скоро опять ударил мороз. С запада налетели тучи, повалил снег, за окном выл ветер. Наутро над скованной землей распро-стерлось ясное, морозное небо. Зима не поддавалась весне, 'ff
А теперь, значит, прикатил Вольцов! Гильберт пододвинул стул, расстегнул шинель и показал свои унтер-офицерские погоны.
— Вернер, старый вояка!
Он был все тот же и все-таки как-то изменился: возмужал, глаза ввалились, мощный подбородок очерчен резче, желваки на скулах напряжены. Феттер тоже приехал. Этот еще больше похудел, стал совсем тощий.
— Ну как? Отлежался? — спросил он Хольта. — Давай поторапливайся!
Они приехали из казармы. Вольцов рассказывал. Бреславль окружен. Давно уже. Фронт продвинулся далеко на запад. После отхода за Одер их сунули в какую-то сводную часть и заставили без толку атаковать плацдарм. Одна атака за другой захлебывалась. Потом с плацдарма пошли в наступление русские танки. Разгромленные части схватились врукопашную с танковым десантом и были отброшены. В конце концов заградительный отряд отправил Вольцова и Феттера в тыл.
— Какой-то капитан, — пояснил Феттер, — обнаружил, видишь ли, что нас еще не доучили. Надо ж!
Вольцов добавил:
— Я не стал с ним спорить. Было довольно-таки мерзко. Одна рукопашная за другой.
И это Вольцов говорит — «мерзко»!..
— Вот мы и попали опять к Венерту. В казарме все по-старому. Гоняют с утра до ночи. Ревецкий орет. Венерт читает лекции.
Вольцов рассказал:
— Как-то утром входит к нам лейтенант Венерт и говорит:
«Поздравляю вас, унтер-офицер Вольцов!» Похоже на то, что офицерская карьера мне обеспечена. Так скоро, да еще без училища, мало кого производят. Венерт сказал, что лучше всего, если я сразу опять попрошусь на фронт. Вот я и попросился.
Феттер: — Я, конечно, тоже.
— Мы здесь проездом на передовую, — сообщил Вольцов и потянулся. — А ты когда выпишешься? Хорошо бы тебе сразу с нами! Русские здорово жмут!
И сразу же со всех коек посыпались вопросы: кто спрашивал с тревогой, кто с откровенным страхом. Вольцов поделился новостями.
— Американцы по всему фронту вышли к Рейну. С часу на час будет сдан Кобленц…
— Нога еще не того, Гильберт…
— Давай поторапливайся! — сказал на прощанье Вольцов.
Прошла еще неделя, и снова Вольцов стоял в палате. Раненые провели беспокойную, тревожную ночь, никто не сомкнул глаз — канонада все приближалась, уже можно было отличить рявкающие выстрелы танковых пушек от глухих раскатов полевой артиллерии. Чуть свет, не обращая внимания на крики сестер, в палату ворвался Вольцов. Он был весь забрызган грязью и, только присев на койку, снял каску.
— Русские!
Оперированный накануне тяжелораненый застонал. Остальные застыли от страха, ;
— Танки прорвались! — выпалил Вольцов. — Бургкерт побежал в канцелярию оформить твою выписку.
Сестра возмутилась:
— Как? Без осмотра врача?..
— Живей, Вернер! — Хольт с трудом напялил на себя одежду.
Перед входом в госпиталь стоял тягач с 75-миллиметровой противотанковой пушкой. Обер-фельдфебель, уже сильно на взводе, встретил Хольта словами:
— Ну как, поправляемся?
Тягач с восемью седоками тронулся.
Повсюду Хольт видел признаки разложения. Штабы, интендантства в поспешном бегстве устремлялись на запад. Остатки разбитых фронтовых частей увлекали в водоворот отступления спешащие на восток сводные команды. И через этот хаос, ревя мотором, пробивался тягач. Вскоре воздух задрожал от грохота приближающихся танков. Бургкерт велел установить орудие на гребне занесенного снегом холма. Прорвавшиеся глубоко в тыл русские танки с десантом пехоты неслись на полной скорости по шоссе. Вольцов открыл огонь, когда они были уже совсем близко. Танки, не сбавляя скорости, развернулись фронтом к противотанковому орудию и вступили в бой. Рявкнули танковые пушки, и орудие замолкло. Команда Бургкерта бросилась за гребень холма. На поле горел Т-34. Танки снова развернулись и помчались дальше по шоссе. В тягаче уже только шестеро солдат, среди них один тяжелораненый, продолжали бегство на север. Все дрожали как в лихорадке.
Неожиданно с серого неба на тягач спикировал штурмовик. Они соскочили и бросились к лесу. Слышно было, как позади взорвалась заправленная до предела машина. Они шли лесами, через покинутые деревни, пока не наткнулись на остатки какой-то разбитой части, полевую жандармерию и отряд эсэсовцев. Слухи: русские уже под Герлицем!
Бургкерт выправил им документы. Самому ему пришлось остаться. Из Загана они поездом, переполненным беженцами и ранеными, добрались до Котбуса. Там эсэсовцы чуть было не запихнули всех троих в сводную роту, чтобы снова погнать на восток. Однако Хольту благодаря его госпитальным справкам удалось в комендатуре достать на всех командировочное предписание.
В казарме команды последней очереди сидели на чемоданах. Две роты были уже переведены в Среднюю Германию. Говорили, что учебный взвод штабной роты под командованием лейтенанта Венерта несет караульную службу где-то за Нейсе. Вольцов, Феттер и Хольт отправились на поиски. Свой взвод они нашли западней Бауцена — он охранял противотанковое заграждение.
Хольт почти уже не помнил Венерта. Лейтенант не утратил ни былой выправки, ни былого лоска, и складка на брюках была все так же остра, разве что появилась какая-то нервозность — уж слишком часто он поправлял то фуражку, то портупею… Вольцов щелкнул каблуками.
Проезд через противотанковое заграждение был еще открыт. К близлежащему лесу и далее, к гряде холмов, тянулась система окопов с дзотами и траншеями. В леске стоял барак. Солдаты постоянно находились в дзотах и окопах. Круглые сутки у заграждения дежурили парные часовые. День и ночь с востока на запад по шоссе устремлялся бесконечный поток беженцев: старики, женщины, дети, отходящие штабы, спасающиеся бегством деятели национал-социалистской партии. Посты проверяли документы, а через два километра стояла команда полевой жандармерии.
Ревецкого с ротой выздоравливающих отправили на фронт. Бек теперь командовал первым отделением, но уже не кричал и не буйствовал, разговаривал по-приятельски. Командиром второго отделения поставили Вольцова. Началось бурное таяние снегов, наступала весна. Окопы залило, солдаты месили ногами жидкую грязь. Подвоз продовольствия прекратился, люди недоедали.
Как-то вечером часовые вызвали Вольцова — его отделение стояло в карауле. На шоссе остановился большой открытый «мерседес» с включенными фарами. В ярком свете, широко расставив ноги, автомат на изготовку, стоял Феттер. Второй часовой обходил машину сзади. Водитель, откинувшись на спинку сиденья, курил. Трое офицеров — один подполковник и два майора — в один голос, грассируя, выражали свое возмущение. Один из майоров, длинный, худой человек в никелированных очках на хищном носу, стоял в машине рядом с шофером, наклонившись вперед над ветровым стеклом. Вольцов отдал честь.
— Господин майор?
Феттер, почесывая свободной рукой затылок, нахально крикнул:
— У них документов нет. Драпают!
Теперь разорался и подполковник. Но тут подошел Венерт.
— Наконец-то, лейтенант!.
Майор рывком открыл дверцу. Лейтенант Венерт, остановившись в полосе яркого света, приветствовал офицеров. Майор принялся ему что-то внушать. Вольцов с недоверием следил за ними. Подполковник подкреплял свои слова жестами, затем, удовлетворенный, сел в машину. Венерт приказал:
— Пропустить!
Вольцов помедлил, но в конце концов, отступив на шаг, освободил дорогу. Феттер тоже отошел на обочину и перекинул автомат за спину. Мотор взревел, и «мерседес» умчался. Венерт, ни слова не говоря, зашагал к бараку. Позднее он сказал примирительно:
— Вольцов, в таких случаях положено…
Но Вольцов резко оборвал своего начальника:
— Держу пари, что эти три господинчика драпанули.
Венерт как бы не заметил вызывающего тона Вольцова.
— Обстановка может потребовать, чтобы офицер, как наиболее ценный человек в части, сберег себя…
— Обстановка! — фыркнул Вольцов. — Обстановка требует борьбы до последнего человека!
— Возьмите себя в руки, унтер-офицер Вольцов!
— Взять себя в руки? Знаете, что я возьму, господин лейтенант? Веревку! И если еще раз увижу, как кто-нибудь драпает, я собственными руками вздерну подлеца на первом же фонаре! Пули мне на него будет жалко! — С этими словами он подошел к двери и крикнул: — Я придерживаюсь приказа фюрера — драться до последней капли крови! У меня не было доказательств, не то достаточно мне было кивнуть Феттеру — он у нас отчаянный на такие дела, господин лейтенант… Нам ничего не стоит с позором отправить кого угодно па тот свет.
И он ушел, хлопнув дверью.
Хольт вышел из барака. Спустился в траншею. Под ногами трещал лед. Грязь затвердела. В конце хода он увидел Петера Визе: завернувшись в сырое одеяло и натянув сверху плащ-палатку, он сидел, откинув голову к стенке окопа. Хольт молча сел рядом. В животе у него бурчало от голода.
— Вот возьму сейчас и сожру НЗ.
— Лейтенант запретил, — сказал Визе. Но Хольт уже принялся жевать.
— И тебе бы надо поесть, а то на мертвеца стал похож, — сказал он и сразу об этом пожалел. Визе улыбнулся немного грустно.
— Я часто думаю об одной книге, — сказал он, — Виктора Гюго… »Человек подвластен тирану… — говорит в ней бывший член конвента, — и тиран этот — невежество».
— Потому ты так и старался в школе? — спросил Хольт. Визе немного подвинулся и поплотнее натянул плащ-палатку.
— По правде говоря — потому, что очень многое на свете меня возмущало… и я надеялся… что можно… »Человек должен быть подвластен одному лишь Знанию!..» — «И Совести!» — поправляют его. И тут член конвента говорит: «Это одно и то же!» Понимаешь, он считает, что Знание и Совесть — одно и то же!
— Ну, тогда мы — люди, лишенные всякой совести, — серьезно сказал Хольт, и у него почему-то сжалось сердце. Но ведь… — А Кнак! — воскликнул он вдруг. — Тот всегда предостерегал нас: не переоценивайте науку. Офранцузитесь! Нордическому человеку свойственно соотноситься с бесконечным…
Визе сказал:
— Да… но… Я знаю, куда приводит отрицание меры… Во всяком случае — в музыке. В музыке это ведет к Вагнеру. Ведет, можно сказать, в Ничто. Да, да, в Ничто.
— Потому-то у германцев все и кончается гибелью, — сказал Хольт. — Еще в «Песне о Нибелунгах» говорится, что радость завершается горем… — Хольт не верил тому, что говорил. Он думал: все фальшь и ложь!
Вот если представить себе: война кончилась, мы выжили — придется все начинать с самого начала, переучиваться, искать, расспрашивать…
— Брось ты, Петер, философствовать! Теперь главное — твердость! — Хольт натянул на себя одеяло и попытался уснуть. И снова он подумал: топчешься в темноте… с завязанными глазами!..
На следующее утро Венерт с Беком уехали в тыл, чтобы добиться наконец подвоза довольствия. За старшего он оставил Вольцова. Движение на шоссе все усиливалось.
— Пойду прилягу на часок, — сказал Вольцов.
Хольт стоял с Феттером у заграждения. Он курил, бездумно глядя на восток, где шоссе терялось в утренней дымке. Феттер спросил:
— Видишь? Вон там, вдали?
Теперь увидел и Хольт: словно огромный серый червь, извиваясь, медленно полз по шоссе. Порой ветер доносил оттуда слабые хлопки.
— Похоже на щелканье кнута, — сказал Феттер.
— Похоже на пистолетные выстрелы, — сказал Хольт. Часовые у заграждения застыли на своих местах.
— Колонна какая-то! Чудно! А как медленно движется!..
Подкатил автомобиль, в нем толстый штатский и три женщины. Хольт проверил документы. Занятие — руководитель предприятия.
— Скажите, — спросил он, — вы только что обогнали колонну…
— Мы не видели, ничего не видели… — закричала одна из женщин. Толстый мужчина за рулем дал газ.
Серая процессия приблизилась, теперь уже можно было различить отдельные группы. Каждые две-три минуты воздух рассекал револьверный выстрел. У заграждения сменились часовые. Вместе с новой сменой на пост заступил и Петер Визе. Под тяжелой каской — бледное от бессонной ночи лицо; карабин, который он и всегда-то с трудом таскал, висит косо, и это придает всей фигуре жалкий вид.
— Не выспался? — спросил Хольт.
Но от Визе никто никогда не слышал жалоб. Хольт опять посмотрел на восток. Серая колонна медленно подползла, стала проходить через заграждение… Впереди эсэсовцы с автоматами, за голенищами ручные гранаты, слева и справа от колонны тоже эсэсовцы — на животе открытая кобура, лица тупые, равнодушные, настороженные… Медленно движется длинная серая процессия: живые скелеты, на которых болтается полосатая лагерная одежда… обтянутые кожей черепа на иссохшей шее… голые, досиня обмороженные ноги в деревянных башмаках… Шествие призраков и тем не менее — реальность!.. Они тащатся, смертельно измученные, согнувшись, волокут за веревки тяжело груженные повозки, спотыкаются, поддерживают друг друга… и в воздухе дрожит стон, веет смертью и тленом…