Страница:
Я хорошо осведомлен во всех отраслях хозяйства и торговли. Именно этому делу я посвятил себя, и если до сих пор еще недостаточно известен, то только потому, что уже несколько лет работаю над монументальным трудом, который будет называться "История борьбы человека с космосом", В своей книге я расскажу об усилиях, прилагаемых человечеством в этой борьбе от истоков истории до наших дней, когда люди сумели поставить природу себе на службу.
Между тем я слышал, что Вам нужен сотрудник в отдел "Хозяйство и торговля". Если хотите, чтобы этот отдел редактировался квалифицированно, то честь имею предложить..." и т. д.
Это письмо, очевидно, произвело необычайное впечатление на уважаемого редактора, так как я сразу же получил приглашение встретиться.
Когда мы встретились, господин редактор, высокий сухопарый человек со злыми глазами, нашел нужным из тактических (в военном смысле этого слова) соображений немного меня припугнуть. Поэтому, прежде чем начать разговор, он сообщил, что работает над колоссальным трудом под названием "Политика в соотношении с культурой". Затем он сказал, что в отделе "Хозяйство и торговля" уже есть сотрудник. Он предполагал отстранить его, так как тот без стеснения переписывал заметки из экономической газеты "Земледелец". Однако в последнее время он исправился и крадет из каких-то заграничных газет, а с этим уже можно мириться. Затем редактор сообщил, что в его газете в настоящее время самым слабым является отдел "Наука", и ему хочется его улучшить.
- Я мог бы взять этот отдел!
- Да? Но о чем бы вы стали писать? Будет опять нечто хозяйственное, а мне нужна чистая наука; прежде всего я хотел бы что-нибудь из гиштории...
- Вы хотите сказать - из истории.
- Да!
- Хорошо, я готов писать из истории!
- Но, сударь, это ведь не ваша область.
- Как не моя область? - уверенно возразил я. - На штудирование истории я потратил больше времени, чем на что-либо другое.
- Да вы же сами говорите в письме, что посвятили себя экономике.
- Да, да, говорю! Но как вы это понимаете? Посвятить себя чему-нибудь можно, ну и что же из этого?
- Но...
- Нет, нет, господии редактор, вы должны хорошо меня понять. Я в самом деле изучал историю, а между тем посвятил себя экономике. Вот видите, в чем дело. Как вы не можете понять!
Редактор взглянул на меня с сомнением, но встретил столь решительный взгляд, что ему некуда было деваться, и он вынужден был поверить.
- Хорошо, но... - опять начал он... - Я полагаю, что в этом отделе будут печататься не только исторические материалы. Напротив, необходимо возможно большее разнообразие.
- Конечно, разнообразие. Это вы хорошо сказали.
- Ладно, - согласился редактор, - я прошу вас приготовить перечень вопросов, которые вы намерены осветить в отделе "Наука" в этом году.
- Охотно!
На следующий же день я отправил редактору следующий список тем:
1. Действительно ли Душан - более значительное явление в сербской истории, чем Милутин.
2. Религия как необходимость в государстве и обществе.
3. Кормление грудных младенцев и практические советы матерям.
4. Роль электричества в XX веке.
5. Срок давности в международном праве.
6. Всё о морковке.
7. Какая грамматика нам нужна в средних школах,
8. Уход за телом и вопросы психологии.
9. Несколько слов о духовенстве, или есть ли необходимость в интересах общественной морали разрешать священникам-вдовцам жениться?
10. Есть ли душа у животных?
Господину редактору очень понравился мой список. И вот я получаю место в газете с 200 динарами месячного вознаграждения и начинаю усердно и с огромным напряжением работать над поставленными проблемами.
Надо сказать, что первое исследование я написал необыкновенно хорошо. Это было не простое исследование. Я изложил в нем не только свои мысли, но и привел бесчисленные доказательства, открыл множество новых фактов, осветил немало исторических событий, о которых до сих пор ничего не было известно. В моем труде была разработана оригинальная периодизация истории, вскрыты причины многих явлений и по-новому объяснены их последствия. Хотя и другие сербские ученые устанавливают новую периодизацию истории, у меня было больше оснований гордиться своим трудом.
В моей работе было все, что требуется от любого исторического трактата. Всему миру известно, что при решении неясного в науке вопроса прежде всего нужны цитаты. Я это учел. Над каждым третьим словом у меня стояла звездочка *, а под строкой, словно бисер, нанизывались цитаты, одна лучше другой. В статье было 132 строчки моего текста, а цитат - 712. И какие были цитаты! Я приведу только некоторые из них, а вы уж судите сами. Например:
* Annali XXXIV. 48.
* См. Пут. Сар. Либ. II, стр. 172.
* Monumenta Serbica. Стр. 1014.
* Смотри мою статью "Душан", стр. 74-79.
* Ф. Соп. гл. XXI: "Великоу бедоу творахоу" и т. д.
* Из моих неопубликованных рукописей.
* См. исследования Г. Петровича по этому вопросу, стр. 182-187.
* См. об этом Byrd стр. 38. "Sicut vetus" и т. д.
* Ib.
* Ib. 164.
* Акт 1. 144. 1522, см. 42.
* Акт (ib.) II. 24, 1216, см. 34.
* Письмо одного дубровчанина: "In loco dicto...", 1, 109.
* Роп. II. 63.
* Ay. гр. "Tria templa" 111, 74.
* В своей триоди монах Евесений пишет: "Написана сия святая книга и т. д. в лето... в дни". L-XX-82. Следовательно, Евесений жил именно в то время, когда сделал эту приписку.
* Народное предание гласит, что на вершине холма стояло когда-то огромное мотовило, которое до сего времени называют в народе "Царское мотовило". Из этого можно заключить, что границы государства Милутина доходили до этих мест, так как известно, что холм с мотовилом находился в пределах царства Милутина, и было бы нелогично, если бы мотовило оказалось в чужом государстве, то есть на холме, принадлежащем чужой державе. Итак, согласно новым доказательствам, границы государства Милутина необходимо исправить в этом смысле.
* МССС XXIII. XV, Stephanus et... и т. д.
Теперь пусть судят уважаемые читатели, хороши ли цитаты и разве нельзя на их основе очень многое доказать?! Да, но человеческая судьба зависит не только от хороших цитат. Я по крайней мере испытал это на себе.
Когда ровно через неделю я пришел в редакцию, неся в кармане новый труд "Религия как необходимость в государстве и обществе" (а в ней, по сравнению с первой, цитат было в три раза больше), меня ожидал взбешенный редактор. Сначала он поднял над головой кулаки, потом схватил чернильницу и уже готов был запустить ее в мою голову, но удержался. От злобы и ненависти он не мог произнести ни слова.
Первое, что пришло мне в голову, была мысль, что в счет своего жалованья я взял всего лишь 20 динаров. Затем я догадался попросить объяснения, разумеется, очень вежливо.
- Скажите, пожалуйста, чем можно объяснить такой прием сотрудника, тем более сотрудника из отдела "Наука"?
- Да, да, именно, сотрудника из отдела "Наука"! - в бешенстве проревел редактор и захлебнулся от злобы.
- Прекрасно, раз такой обычай, я не имею ничего против, но зачем эти кулаки, чернильница? Да, да - зачем чернильница?
- Зачем чернильница? - взревел редактор.
- Да!
- Чтобы разбить вам голову!
- Но что за удовольствие разбить голову своему сотруднику из отдела "Наука"?
- Вы, сударь, сумасшедший?
- Кто, я? Сотрудник из отдела "Наука"?
- Да, вы, вы! Вы читали свою статью, напечатанную в моей газете?
- Нет, я своих статей никогда не читаю.
- Я так и знал. А вот письмо знаменитого нашего историка. Он пишет, что в вашей статье утверждается, будто Душан жил на сто лет раньше Милутина.
- Ну и что же?
- Как ну и что же?!
- Это ошибка Душана, но никак не моя. Если допускается, что мертвый Вукашин мог убить живого Уроша, то почему же, скажите, пожалуйста, нельзя допустить, что Душан жил на сто лет раньше своего деда?
- Но, сударь, наш гишторик...
- Вы хотите сказать - историк.
- Хорошо... Наш историк утверждает, что вы болван, коли так пишете.
- Конечно, ему легко говорить так, потому что я жив. Вот когда умру или, еще лучше, когда стану бессмертным, спросите его, что он тогда скажет.
Но все мои столь убедительные доказательства нисколько не помогли, и господин редактор попросту вытолкал меня за дверь вместе с рукописью "Религия как необходимость в государстве и обществе".
И все-таки я ему жестоко отомстил. Когда меня через три месяца избрали в действительные члены Академии наук, в одном своем исследовании я доказал, что Душан жил на самом деле не на сто, а на двести лет раньше Милутина.
РАССКАЗ,
составленный ножницами
Этому рассказу я должен предпослать следующее предисловие.
Всевозможные рассказы существуют, очевидно, потому, что есть самые разные писатели. Однако до сих пор не было рассказа, составленного ножницами, что подтвердят все портные и все критики. Правда, история нашей культуры знает случай, когда один рассеянный писарь подшил ножницы вместе с документами и тем самым окончательно запутал и без того спорное дело. Но это было в то счастливое время, когда министрам даже запятые мешали и искажали смысл документов, а тем более - ножницы.
В нашем рассказе пойдет речь о простых канцелярских ножницах, как раз о тех, которые числятся в инвентарной книге под номером 43. В рабочее время я вскрываю с их помощью пакеты, в нерабочее - уничтожаю гусениц в своем огороде. Жена моя кроит ножницами свое шитье, а иногда дает их соседке подрезать крылья домашней птице. Вот этими-то ножницами, выполняющими столь разнообразную службу, я и составил рассказ, и сделал это, уверяю вас, совсем без претензии на создание особого литературного направления, что было бы и неоригинально: ведь у нас уже существует школа журналистов, пишущих только ножницами.
Все сказанное выше является предисловием к рассказу, составленному мною из заметок, которые я вырезал из газет и расположил затем в хронологическом порядке. Так был создан рассказ.
Объявление № 24
1884 г.
Яничия Спасича, моего сына, настоящим объявляю совершеннолетним. Одновременно сообщаю, что он самостоятельно открыл в нашем городе бакалейно-мануфактурную лавку, которой будет управлять от своего имени,
Аврам Спасич, местный торговец.
Объявление № 28
1884 г,
Долгов и обязательств, данных мною до совершеннолетия, не признаю. Есть у меня приятели, которые полагают, что я не откажусь возвратить деньги, взятые у них мною, когда я был несовершеннолетним. Настоящим, на основе действующего закона, предаю гласности, что я достиг совершеннолетия, и объявляю, что выплачивать долги отказываюсь.
Яничие Спасич, владелец бакалейной лавки "Фортуна".
Объявление № 106
1884 г,
Сообщаю друзьям и знакомым, что в воскресенье, 8 октября сего года, венчаюсь в церкви с девицей Елисаветой (Цайкой), дочерью господина Животы Хаджи-Настича, владельца мелочной лавки. Нам будет очень приятно, если все друзья и знакомые посетят нас в этот день и присоединятся к нашей радости. Сообщаю об этом на тот случай, если кто-либо не получил личного приглашения.
Яничие Спасич, владелец бакалейной лавки "Фортуна".
Отрывок из сообщения об одном вечере, который 22 февраля 1885 года устроило певческое общество "Гусли" под руководством своего дирижера господина Ярослава Пацека:
"Публика была в хорошем настроении и до зари танцевала коло. Единственная неприятность, состоявшая в том, что поссорились бакалейщик господин Яничие и подпоручик Радован, была быстро забыта, так как господин Яничие сразу же после этого инцидента ушел с вечера.
Вечер принес 143 динара чистого дохода, который предназначается на покупку пианино для занятий певческого общества. При мысли о том, насколько благородна и гуманна эта цель, невольно хочется упрекнуть жителей города П. за то, что они в большем числе не посетили этот вечер. Мы ожидаем также, что и государство в лице министерства просвещения окажет молодому обществу помощь в приобретении пианино. Это все, что мы считали нужным сказать. В следующий раз скажем больше".
"П + р = ч"
Объявление № 28
28 февраля 1885 г.
Моя жена Цайка, не имея на то каких-либо оснований, украла у меня все серебро и другие ценности и сбежала неизвестно куда. Это противоречит законам. Предлагаю ей в течение 15 дней возвратиться ко мне, чтобы мы, в соответствии с законом, могли мирно и счастливо продолжать брачную жизнь. В противном случае я вынужден буду через суд лишить ее положения моей супруги.
Яничие Спасич, бакалейщик.
Объявление № 93
11 марта 1885 г.
Яничию Фортуне, так называемому бакалейщику, вот уже семь месяцев не вносившему арендную плату за магазин.
Зятюшка! Голодранец!
Никто не читает того, что ты пишешь в газетах. Думаешь, что я тебе отдал свою дочку для того, чтобы ты издевался над ней и разные злодейства чинил? Она выросла в хорошей и честной семье, воспитана на добром примере, не то что ты. За тобой гоняются люди, которым ты должен. А если кто-либо приходит в твой магазин, ты прячешься под прилавок и просишь: "Цая, умоляю, скажи, что меня нет дома!" Тогда тебе моя дочь хороша, голодранец. И тебе не стыдно, что в городе тебя прозвали Фортуной? И у тебя еще хватает совести вспоминать какое-то серебро! Это серебро мое. Я его честным трудом нажил и не прятался под прилавками. А когда ты говоришь о том, что как муж остался без брачной жизни, и хочешь, чтобы моя дочь вернулась к тебе в течение пятнадцати дней, ты что, думаешь запугать кого-нибудь? Медведя решетом не напугаешь. Изволь, Фортуна, подавай в суд. Только уплати сначала аренду за семь месяцев. Уплати Михаилу 47 динаров. Возврати долг Стошbчу и 92 динара Попичу. А потом уж иди в суд искать свою правду. Вот тебе мой ответ на объявление, в котором ты требуешь возвращения Цайки.
Живота Хаджи-Настич, владелец мелочной лавки.
Объявление № 302
14 июля 1885 г.
В соответствии с законом о торговле сообщаю, что я, Елисавета Спасич, открыла в нашем городе бакалейно-мануфактурную лавку, которой буду управлять от своего имени. В качестве секретаря я наняла своего мужа Янbчия. Долги моего мужа не могут быть возмещены за счет этой лавки, равно как и он не имеет права брать в долг от имени вышеназванной фирмы.
Нанимаюсь секретарем.
Яничие Спасич.
Выдержка из заметки, присланной провинциальным корреспондентом и напечатанной одной белградской газетой 14 сентября 1885 года:
"А также, например, известно ли господину военному министру, какие насилия чинит подпоручик Радован над солдатами своего батальона? Было бы очень своевременно, если бы господин министр перевел подпоручика в другой гарнизон. Это все встретят с удовлетворением и благодарностью, так как с бесчинствами Радована мириться более невозможно".
Объявление № 7
4 января 1886 г.
Елисавете, дочери Животы Хаджи-Настича, бывшей моей жене.
Цайка! Ты и твой отец, так сказать лавочник, набросились на меня, чтобы подорвать мою репутацию и лишить меня возможности существования. Если ты добивалась только этого, то зачем же возвращалась ко мне? Сначала было все: и "милый", и "хороший", и "мой Яничие". Отец твой не называл меня иначе, как "мой Фортунка", "зятек мой", до тех пор, пока я не переписал свое имущество и лавку на твое имя. Это все происки твоего отца. А в отношении того, что твой отец вообразил, будто он будет старостой, а ты хвасталась, будто не так воспитана, чтобы быть женой бакалейщика, то я хотел бы спросить: не рождена ли ты случайно, чтобы стать офицершей? Ты знаешь, Цайка, почему я так говорю. А раз знаешь, опомнись.
Ты и твой отец оставили меня сейчас без корки хлеба, но не опозорили меня и не обесчестили перед людьми. Меня знают как негоцианта-бакалейщика, а не как какого-то лавочника. Есть еще консистория, слава богу. Там мы и встретимся.
Твой бывший муж Яничие Спасич.
Объявление № 69
14 апреля 1887 г.
Настоящим сообщаю своим друзьям, что моя бывшая жена Цайка до сих пор не возвратилась ко мне для продолжения супружеской жизни, которую начала со мной по божьим законам. Вот уже больше года я в нарушение всех законов живу без жены, то есть вне брака. А виноват в этом ее отец, бывший мой тесть, всем известный владелец здешней мелочной лавки. Еще тогда, когда наши семейные отношения были самыми лучшими, он вдруг встал между нами, испортил все и разрушил наше согласие. Есть и еще одна причина, о которой я пока умолчу.
Я подал жалобу в консисторию. Пусть суд либо заставит жену возвратиться ко мне, либо разведет нас по закону. Пусть станет наконец ясно, является она моей женой или нет, муж я ей или нет.
Яничие Спасич, бывший бакалейщик и бывший Цайкин муж.
Объявление № 74
25 апреля 1887 г.
Со своим бывшим мужем Яничием Спасичем, не имеющим определенных занятий, продолжать брачную жизнь не могу, так как он не способен быть хорошим мужем и плохо обо мне заботится. А я к этому не привыкла и не могу привыкнуть. А что он в этом винит моего отца, то все здесь знают моего отца, да и Яничие Спасич тоже всем известен. А то, что он говорит, будто бы есть еще какая-то причина, но он не хочет ее называть, то пусть называет какую угодно причину, суд установит истину. Я тоже подала жалобу в суд и надеюсь, что выиграю процесс, так как все знают, на чьей стороне правда и кто виноват. Моя невиновность известна многим, да и суд сумеет правильно во всем разобраться. Поэтому я ожидаю от суда справедливого решения. А Яничие может что угодно писать в газетах.
Цайка, дочь Животы Хаджи-Настича и бывшая жена Яничия.
Объявление № 92
27 мая 1888 г,
Сообщаю своим друзьям и знакомым, что бракоразводный процесс между мною и моей бывшей женой Цайкой, дочерью Животы Хаджи-Настича, окончен, и я получил право жениться. А она не имеет права выходить замуж, так как судебные материалы показывают, что она недостойна этого. Бог и справедливость должны победить. Пусть это знают все, в том числе и мой бывший тесть Живота-лавочник.
Яничие Спасич, бывший бакалейщик.
Объявление № 112
3 октября 1888 г.
Сообщаю друзьям и знакомым, что моя дочь Цайка венчается 12 дня текущего месяца в здешней церкви с поручиком господином Радованом. Приглашаю принять участие в нашем веселье и тех, кто не получил личного приглашения.
С уважением
Живота Хаджи-Настич, торговец.
Открытое письмо господину министру финансов в 24-м номере одной из газет от 29 января 1889 года:
"Уже трижды я подавал заявление в управление табачной монополии и просил определить меня на службу сторожем. Я не какой-нибудь человек с улицы, я до вчерашнего дня был, так сказать, торговцем, а разорили меня злые люди, которые обманом отобрали мое имущество, а потом с моим имуществом вышли замуж за другого (к кому это относится и почему я об этом напоминаю, здесь говорить не буду, так как это не касается господина министра). Я прошу господина министра сказать, знает ли он, как наши люди, патриоты и бывшие торговцы, не принимаются, а... и т. д.
Яничие Спасич, бывший бакалейщик".
На этом, я думаю, и заканчивается рассказ.
ДРАМАТУРГ
Надо вас с ним познакомить. Он сухой и длинный, как монолог, тощий, как фабула, взгляд у него неопределенный, как экспозиция, и загадочный, как перипетия. Его, всем своим видом напоминающего трагедию, можно было бы представить и в действиях. Ноги, которыми он фактически и входит в литературу, можно считать первым действием, втянутый, приросший к позвоночнику живот можно бы рассматривать как второе действие, так как он дает представление о содержании всего произведения; третьим действием по пустоте своей могла бы считаться грудь, а четвертым действием, то есть финалом трагедии, - голова.
Его внешность можно было бы сопоставить и с различными жанрами театрального искусства. Так, например, ноги его принадлежали балету, живот оперетте, грудь, всегда преисполненная бурей чувств и страстей, - драме, а голова... голова поистине была его трагедией.
Ну, теперь вы с ним познакомились?
Если еще не познакомились, тогда станьте как-нибудь на самом оживленном перекрестке Белграда и обратите внимание на людей с бумагами под мышкой. Первым пройдет человек с кипой бумаг в грязной коленкоровой папке - это разносчик судебных повесток, затем покажется человек с бумагами в папке из клеенки - это судебный исполнитель. Потом помощник адвоката с бумагами в кожаном портфеле с никелевым замком. И, наконец, появится фигура с толстой пачкой бумаг, перевязанных шпагатом, - это драматург. Он как одержимый бежит на охоту: ведь сегодня ему обязательно нужно кого-нибудь поймать, чтобы прочитать свою драму. Прошло пять месяцев, как он ее написал, и до сих пор не успел ее никому прочесть. Один экземпляр драмы все это время лежал в архиве театра, а другой находился у него под мышкой. Возлагая все надежды на свои ноги - именно они должны ввести его в литературу, - он с толстенной пачкой бумаг мечется от одного к другому и прилагает невероятные усилия, чтобы прочитать кому-нибудь свою рукопись, но это ему не удается.
Среди его жертв были и такие, которые не могли устоять перед мольбами и заклинаниями и соглашались послушать; но как только он развязывал шпагат, их ужасал размер рукописи и они бежали без оглядки, словно спасались от пожара или наводнения.
Очень тяжело избавиться от поэта, прозаика, драматурга, стремящихся прочесть вам свои произведения. Однако есть и какое-то различие между тем, что можно вытерпеть и что просто невыносимо. Если вас подстережет где-нибудь в засаде поэт, когда вы, например, пьете кофе, и вытащит листы бумаги из внутреннего кармана пальто, ваше лицо сразу становится таким, словно вы пьете не кофе, а принимаете хинин без капсулы: зажмуритесь, проглотите, запьете водой, и спустя немного горечь пройдет. Если же вас схватит прозаик, чтобы прочитать вам свой рассказ, ваше лицо становится таким, словно вы сидите в кресле у дантиста. Вы отдаетесь на волю судьбы, чувствуете легкую лихорадку, нервно ерзаете в кресле, но врач энергично лезет к вам в рот клещами и вырывает зуб. Но если вас схватит драматург и начнет читать свою драму, вы познаете, что такое адские муки. Вам кажется, что вы связаны по рукам и ногам и брошены на рельсы, где вас ждет неминуемая смерть. Стук колес слышен сначала издали, потом все ближе и ближе. Вот уже вдали в темноте видны два светлых глаза локомотива, вы чувствуете, как останавливается дыхание, перестает биться сердце, застывает в жилах кровь и дергается каждый нерв. А поезд неумолимо надвигается, проходит прямо по вашему телу, дробит и кромсает его, разрывает на мелкие кусочки. Вот примерно такое чувство охватывает вас, когда вы попадаете в руки драматурга и он начинает читать вам свою драму.
А они, бедняги, знают это и преследуют вас. Они слетаются с разных концов Белграда, и хотя у них нет охотничьих билетов, охотятся на вас, как на дичь. Есть среди них и такие, которые промышляют в лесах. За поимку их власти устанавливают премии, но они продолжают разбойничать. Сидят в засаде, и как только попадается тихий и скромный прохожий, они выскакивают и наставляют на него рукопись: "Жизнь или слушай драму!"
А что еще остается делать горемыкам драматургам?
Вот и он уже пять месяцев бегает по белградским улицам со своими пятью действиями. И чего он только не предпринимал, чтобы как-нибудь завлечь слушателей!
Однажды он пригласил двух своих друзей на ужин в день своих именин, заранее соблазнив их индюшкой с тушеной капустой, пирогом с мясом и смедеровским вином. Они обещали прийти. Да и как не прийти на такое угощение!
Наступил вечер. Он ждет гостей, ждет с нетерпением, а их все нет. Наконец, в последнюю минуту, приходит письмо следующего содержания: "Мы чуть не попались на удочку и не пришли к тебе. Мы было уже отправились, но с полпути возвратились, догадавшись, что ты соблазнил нас этим ужином только для того, чтобы прочитать свою драму. Спасибо тебе, лучше мы поголодаем!"
Так и не удалось драматургу заманить их.
А должен же он кому-нибудь прочитать свою драму! Кому бы то ни было, но он должен обязательно прочитать.
Однажды шел он по улице налегке - без рукописи под мышкой, что бывает с ним чрезвычайно редко. Он ходил по своему "личному" делу и сейчас, закончив его, возвращался за рукописью.
На первом же углу встретился ему один знакомый, косматый поэт-лирик, которому он завидовал от всей души потому, что тот мог носить свои произведения в кармане.
- Куда ты? - мрачно спросил драматург голосом своего героя, скажем, из четвертого действия.
- Ox, - ответил поэт-лирик, - люди так немилосердны. С утра ищу, где бы занять динар, и ни одно сердце, ни одна душа не посочувствует.
- Да, да, - согласился драматург, сам хорошо знавший, как жестоки люди.
- Ах! - снова начал поэт-лирик. - Посмотри на меня, каким я стал. Весь зарос волосами, как дикарь. И надо бы побриться, да не на что.
В голове драматурга мелькнула гадкая, отвратительная мысль. На его лице в этот момент появилось выражение интригана из второго действия его трагедии, из-за которого в конце пятого действия невинно погибают сразу семь человек. Он свирепым взглядом измерил голодного, заросшего, но ни в чем не провинившегося перед ним поэта-лирика и, подражая своему герою, нежно сказал ему:
- Я помогу тебе.
Лицо поэта-лирика сразу просветлело, как бывает в те счастливые минуты, когда на ум приходит идея стихотворения. Он раскрыл рот и протянул за динаром
руку.
- Денег у меня нет, но я мог бы тебя побрить.
- Ты?
- Конечно. Я всегда бреюсь сам, и получается неплохо. В армии я брил своих товарищей, у меня очень легкая рука. Пойдем ко мне, и я быстро тебя побрею.
Лирик несколько разочаровался, так как ему нужны были не только деньги на бритье, но и сдача, которая осталась бы от динара. Однако, вспомнив одно свое замечательное лирическое стихотворение, оканчивавшееся словами: "Лучше что-нибудь, чем ничего", он махнул рукой и пошел к драматургу.
Между тем я слышал, что Вам нужен сотрудник в отдел "Хозяйство и торговля". Если хотите, чтобы этот отдел редактировался квалифицированно, то честь имею предложить..." и т. д.
Это письмо, очевидно, произвело необычайное впечатление на уважаемого редактора, так как я сразу же получил приглашение встретиться.
Когда мы встретились, господин редактор, высокий сухопарый человек со злыми глазами, нашел нужным из тактических (в военном смысле этого слова) соображений немного меня припугнуть. Поэтому, прежде чем начать разговор, он сообщил, что работает над колоссальным трудом под названием "Политика в соотношении с культурой". Затем он сказал, что в отделе "Хозяйство и торговля" уже есть сотрудник. Он предполагал отстранить его, так как тот без стеснения переписывал заметки из экономической газеты "Земледелец". Однако в последнее время он исправился и крадет из каких-то заграничных газет, а с этим уже можно мириться. Затем редактор сообщил, что в его газете в настоящее время самым слабым является отдел "Наука", и ему хочется его улучшить.
- Я мог бы взять этот отдел!
- Да? Но о чем бы вы стали писать? Будет опять нечто хозяйственное, а мне нужна чистая наука; прежде всего я хотел бы что-нибудь из гиштории...
- Вы хотите сказать - из истории.
- Да!
- Хорошо, я готов писать из истории!
- Но, сударь, это ведь не ваша область.
- Как не моя область? - уверенно возразил я. - На штудирование истории я потратил больше времени, чем на что-либо другое.
- Да вы же сами говорите в письме, что посвятили себя экономике.
- Да, да, говорю! Но как вы это понимаете? Посвятить себя чему-нибудь можно, ну и что же из этого?
- Но...
- Нет, нет, господии редактор, вы должны хорошо меня понять. Я в самом деле изучал историю, а между тем посвятил себя экономике. Вот видите, в чем дело. Как вы не можете понять!
Редактор взглянул на меня с сомнением, но встретил столь решительный взгляд, что ему некуда было деваться, и он вынужден был поверить.
- Хорошо, но... - опять начал он... - Я полагаю, что в этом отделе будут печататься не только исторические материалы. Напротив, необходимо возможно большее разнообразие.
- Конечно, разнообразие. Это вы хорошо сказали.
- Ладно, - согласился редактор, - я прошу вас приготовить перечень вопросов, которые вы намерены осветить в отделе "Наука" в этом году.
- Охотно!
На следующий же день я отправил редактору следующий список тем:
1. Действительно ли Душан - более значительное явление в сербской истории, чем Милутин.
2. Религия как необходимость в государстве и обществе.
3. Кормление грудных младенцев и практические советы матерям.
4. Роль электричества в XX веке.
5. Срок давности в международном праве.
6. Всё о морковке.
7. Какая грамматика нам нужна в средних школах,
8. Уход за телом и вопросы психологии.
9. Несколько слов о духовенстве, или есть ли необходимость в интересах общественной морали разрешать священникам-вдовцам жениться?
10. Есть ли душа у животных?
Господину редактору очень понравился мой список. И вот я получаю место в газете с 200 динарами месячного вознаграждения и начинаю усердно и с огромным напряжением работать над поставленными проблемами.
Надо сказать, что первое исследование я написал необыкновенно хорошо. Это было не простое исследование. Я изложил в нем не только свои мысли, но и привел бесчисленные доказательства, открыл множество новых фактов, осветил немало исторических событий, о которых до сих пор ничего не было известно. В моем труде была разработана оригинальная периодизация истории, вскрыты причины многих явлений и по-новому объяснены их последствия. Хотя и другие сербские ученые устанавливают новую периодизацию истории, у меня было больше оснований гордиться своим трудом.
В моей работе было все, что требуется от любого исторического трактата. Всему миру известно, что при решении неясного в науке вопроса прежде всего нужны цитаты. Я это учел. Над каждым третьим словом у меня стояла звездочка *, а под строкой, словно бисер, нанизывались цитаты, одна лучше другой. В статье было 132 строчки моего текста, а цитат - 712. И какие были цитаты! Я приведу только некоторые из них, а вы уж судите сами. Например:
* Annali XXXIV. 48.
* См. Пут. Сар. Либ. II, стр. 172.
* Monumenta Serbica. Стр. 1014.
* Смотри мою статью "Душан", стр. 74-79.
* Ф. Соп. гл. XXI: "Великоу бедоу творахоу" и т. д.
* Из моих неопубликованных рукописей.
* См. исследования Г. Петровича по этому вопросу, стр. 182-187.
* См. об этом Byrd стр. 38. "Sicut vetus" и т. д.
* Ib.
* Ib. 164.
* Акт 1. 144. 1522, см. 42.
* Акт (ib.) II. 24, 1216, см. 34.
* Письмо одного дубровчанина: "In loco dicto...", 1, 109.
* Роп. II. 63.
* Ay. гр. "Tria templa" 111, 74.
* В своей триоди монах Евесений пишет: "Написана сия святая книга и т. д. в лето... в дни". L-XX-82. Следовательно, Евесений жил именно в то время, когда сделал эту приписку.
* Народное предание гласит, что на вершине холма стояло когда-то огромное мотовило, которое до сего времени называют в народе "Царское мотовило". Из этого можно заключить, что границы государства Милутина доходили до этих мест, так как известно, что холм с мотовилом находился в пределах царства Милутина, и было бы нелогично, если бы мотовило оказалось в чужом государстве, то есть на холме, принадлежащем чужой державе. Итак, согласно новым доказательствам, границы государства Милутина необходимо исправить в этом смысле.
* МССС XXIII. XV, Stephanus et... и т. д.
Теперь пусть судят уважаемые читатели, хороши ли цитаты и разве нельзя на их основе очень многое доказать?! Да, но человеческая судьба зависит не только от хороших цитат. Я по крайней мере испытал это на себе.
Когда ровно через неделю я пришел в редакцию, неся в кармане новый труд "Религия как необходимость в государстве и обществе" (а в ней, по сравнению с первой, цитат было в три раза больше), меня ожидал взбешенный редактор. Сначала он поднял над головой кулаки, потом схватил чернильницу и уже готов был запустить ее в мою голову, но удержался. От злобы и ненависти он не мог произнести ни слова.
Первое, что пришло мне в голову, была мысль, что в счет своего жалованья я взял всего лишь 20 динаров. Затем я догадался попросить объяснения, разумеется, очень вежливо.
- Скажите, пожалуйста, чем можно объяснить такой прием сотрудника, тем более сотрудника из отдела "Наука"?
- Да, да, именно, сотрудника из отдела "Наука"! - в бешенстве проревел редактор и захлебнулся от злобы.
- Прекрасно, раз такой обычай, я не имею ничего против, но зачем эти кулаки, чернильница? Да, да - зачем чернильница?
- Зачем чернильница? - взревел редактор.
- Да!
- Чтобы разбить вам голову!
- Но что за удовольствие разбить голову своему сотруднику из отдела "Наука"?
- Вы, сударь, сумасшедший?
- Кто, я? Сотрудник из отдела "Наука"?
- Да, вы, вы! Вы читали свою статью, напечатанную в моей газете?
- Нет, я своих статей никогда не читаю.
- Я так и знал. А вот письмо знаменитого нашего историка. Он пишет, что в вашей статье утверждается, будто Душан жил на сто лет раньше Милутина.
- Ну и что же?
- Как ну и что же?!
- Это ошибка Душана, но никак не моя. Если допускается, что мертвый Вукашин мог убить живого Уроша, то почему же, скажите, пожалуйста, нельзя допустить, что Душан жил на сто лет раньше своего деда?
- Но, сударь, наш гишторик...
- Вы хотите сказать - историк.
- Хорошо... Наш историк утверждает, что вы болван, коли так пишете.
- Конечно, ему легко говорить так, потому что я жив. Вот когда умру или, еще лучше, когда стану бессмертным, спросите его, что он тогда скажет.
Но все мои столь убедительные доказательства нисколько не помогли, и господин редактор попросту вытолкал меня за дверь вместе с рукописью "Религия как необходимость в государстве и обществе".
И все-таки я ему жестоко отомстил. Когда меня через три месяца избрали в действительные члены Академии наук, в одном своем исследовании я доказал, что Душан жил на самом деле не на сто, а на двести лет раньше Милутина.
РАССКАЗ,
составленный ножницами
Этому рассказу я должен предпослать следующее предисловие.
Всевозможные рассказы существуют, очевидно, потому, что есть самые разные писатели. Однако до сих пор не было рассказа, составленного ножницами, что подтвердят все портные и все критики. Правда, история нашей культуры знает случай, когда один рассеянный писарь подшил ножницы вместе с документами и тем самым окончательно запутал и без того спорное дело. Но это было в то счастливое время, когда министрам даже запятые мешали и искажали смысл документов, а тем более - ножницы.
В нашем рассказе пойдет речь о простых канцелярских ножницах, как раз о тех, которые числятся в инвентарной книге под номером 43. В рабочее время я вскрываю с их помощью пакеты, в нерабочее - уничтожаю гусениц в своем огороде. Жена моя кроит ножницами свое шитье, а иногда дает их соседке подрезать крылья домашней птице. Вот этими-то ножницами, выполняющими столь разнообразную службу, я и составил рассказ, и сделал это, уверяю вас, совсем без претензии на создание особого литературного направления, что было бы и неоригинально: ведь у нас уже существует школа журналистов, пишущих только ножницами.
Все сказанное выше является предисловием к рассказу, составленному мною из заметок, которые я вырезал из газет и расположил затем в хронологическом порядке. Так был создан рассказ.
Объявление № 24
1884 г.
Яничия Спасича, моего сына, настоящим объявляю совершеннолетним. Одновременно сообщаю, что он самостоятельно открыл в нашем городе бакалейно-мануфактурную лавку, которой будет управлять от своего имени,
Аврам Спасич, местный торговец.
Объявление № 28
1884 г,
Долгов и обязательств, данных мною до совершеннолетия, не признаю. Есть у меня приятели, которые полагают, что я не откажусь возвратить деньги, взятые у них мною, когда я был несовершеннолетним. Настоящим, на основе действующего закона, предаю гласности, что я достиг совершеннолетия, и объявляю, что выплачивать долги отказываюсь.
Яничие Спасич, владелец бакалейной лавки "Фортуна".
Объявление № 106
1884 г,
Сообщаю друзьям и знакомым, что в воскресенье, 8 октября сего года, венчаюсь в церкви с девицей Елисаветой (Цайкой), дочерью господина Животы Хаджи-Настича, владельца мелочной лавки. Нам будет очень приятно, если все друзья и знакомые посетят нас в этот день и присоединятся к нашей радости. Сообщаю об этом на тот случай, если кто-либо не получил личного приглашения.
Яничие Спасич, владелец бакалейной лавки "Фортуна".
Отрывок из сообщения об одном вечере, который 22 февраля 1885 года устроило певческое общество "Гусли" под руководством своего дирижера господина Ярослава Пацека:
"Публика была в хорошем настроении и до зари танцевала коло. Единственная неприятность, состоявшая в том, что поссорились бакалейщик господин Яничие и подпоручик Радован, была быстро забыта, так как господин Яничие сразу же после этого инцидента ушел с вечера.
Вечер принес 143 динара чистого дохода, который предназначается на покупку пианино для занятий певческого общества. При мысли о том, насколько благородна и гуманна эта цель, невольно хочется упрекнуть жителей города П. за то, что они в большем числе не посетили этот вечер. Мы ожидаем также, что и государство в лице министерства просвещения окажет молодому обществу помощь в приобретении пианино. Это все, что мы считали нужным сказать. В следующий раз скажем больше".
"П + р = ч"
Объявление № 28
28 февраля 1885 г.
Моя жена Цайка, не имея на то каких-либо оснований, украла у меня все серебро и другие ценности и сбежала неизвестно куда. Это противоречит законам. Предлагаю ей в течение 15 дней возвратиться ко мне, чтобы мы, в соответствии с законом, могли мирно и счастливо продолжать брачную жизнь. В противном случае я вынужден буду через суд лишить ее положения моей супруги.
Яничие Спасич, бакалейщик.
Объявление № 93
11 марта 1885 г.
Яничию Фортуне, так называемому бакалейщику, вот уже семь месяцев не вносившему арендную плату за магазин.
Зятюшка! Голодранец!
Никто не читает того, что ты пишешь в газетах. Думаешь, что я тебе отдал свою дочку для того, чтобы ты издевался над ней и разные злодейства чинил? Она выросла в хорошей и честной семье, воспитана на добром примере, не то что ты. За тобой гоняются люди, которым ты должен. А если кто-либо приходит в твой магазин, ты прячешься под прилавок и просишь: "Цая, умоляю, скажи, что меня нет дома!" Тогда тебе моя дочь хороша, голодранец. И тебе не стыдно, что в городе тебя прозвали Фортуной? И у тебя еще хватает совести вспоминать какое-то серебро! Это серебро мое. Я его честным трудом нажил и не прятался под прилавками. А когда ты говоришь о том, что как муж остался без брачной жизни, и хочешь, чтобы моя дочь вернулась к тебе в течение пятнадцати дней, ты что, думаешь запугать кого-нибудь? Медведя решетом не напугаешь. Изволь, Фортуна, подавай в суд. Только уплати сначала аренду за семь месяцев. Уплати Михаилу 47 динаров. Возврати долг Стошbчу и 92 динара Попичу. А потом уж иди в суд искать свою правду. Вот тебе мой ответ на объявление, в котором ты требуешь возвращения Цайки.
Живота Хаджи-Настич, владелец мелочной лавки.
Объявление № 302
14 июля 1885 г.
В соответствии с законом о торговле сообщаю, что я, Елисавета Спасич, открыла в нашем городе бакалейно-мануфактурную лавку, которой буду управлять от своего имени. В качестве секретаря я наняла своего мужа Янbчия. Долги моего мужа не могут быть возмещены за счет этой лавки, равно как и он не имеет права брать в долг от имени вышеназванной фирмы.
Нанимаюсь секретарем.
Яничие Спасич.
Выдержка из заметки, присланной провинциальным корреспондентом и напечатанной одной белградской газетой 14 сентября 1885 года:
"А также, например, известно ли господину военному министру, какие насилия чинит подпоручик Радован над солдатами своего батальона? Было бы очень своевременно, если бы господин министр перевел подпоручика в другой гарнизон. Это все встретят с удовлетворением и благодарностью, так как с бесчинствами Радована мириться более невозможно".
Объявление № 7
4 января 1886 г.
Елисавете, дочери Животы Хаджи-Настича, бывшей моей жене.
Цайка! Ты и твой отец, так сказать лавочник, набросились на меня, чтобы подорвать мою репутацию и лишить меня возможности существования. Если ты добивалась только этого, то зачем же возвращалась ко мне? Сначала было все: и "милый", и "хороший", и "мой Яничие". Отец твой не называл меня иначе, как "мой Фортунка", "зятек мой", до тех пор, пока я не переписал свое имущество и лавку на твое имя. Это все происки твоего отца. А в отношении того, что твой отец вообразил, будто он будет старостой, а ты хвасталась, будто не так воспитана, чтобы быть женой бакалейщика, то я хотел бы спросить: не рождена ли ты случайно, чтобы стать офицершей? Ты знаешь, Цайка, почему я так говорю. А раз знаешь, опомнись.
Ты и твой отец оставили меня сейчас без корки хлеба, но не опозорили меня и не обесчестили перед людьми. Меня знают как негоцианта-бакалейщика, а не как какого-то лавочника. Есть еще консистория, слава богу. Там мы и встретимся.
Твой бывший муж Яничие Спасич.
Объявление № 69
14 апреля 1887 г.
Настоящим сообщаю своим друзьям, что моя бывшая жена Цайка до сих пор не возвратилась ко мне для продолжения супружеской жизни, которую начала со мной по божьим законам. Вот уже больше года я в нарушение всех законов живу без жены, то есть вне брака. А виноват в этом ее отец, бывший мой тесть, всем известный владелец здешней мелочной лавки. Еще тогда, когда наши семейные отношения были самыми лучшими, он вдруг встал между нами, испортил все и разрушил наше согласие. Есть и еще одна причина, о которой я пока умолчу.
Я подал жалобу в консисторию. Пусть суд либо заставит жену возвратиться ко мне, либо разведет нас по закону. Пусть станет наконец ясно, является она моей женой или нет, муж я ей или нет.
Яничие Спасич, бывший бакалейщик и бывший Цайкин муж.
Объявление № 74
25 апреля 1887 г.
Со своим бывшим мужем Яничием Спасичем, не имеющим определенных занятий, продолжать брачную жизнь не могу, так как он не способен быть хорошим мужем и плохо обо мне заботится. А я к этому не привыкла и не могу привыкнуть. А что он в этом винит моего отца, то все здесь знают моего отца, да и Яничие Спасич тоже всем известен. А то, что он говорит, будто бы есть еще какая-то причина, но он не хочет ее называть, то пусть называет какую угодно причину, суд установит истину. Я тоже подала жалобу в суд и надеюсь, что выиграю процесс, так как все знают, на чьей стороне правда и кто виноват. Моя невиновность известна многим, да и суд сумеет правильно во всем разобраться. Поэтому я ожидаю от суда справедливого решения. А Яничие может что угодно писать в газетах.
Цайка, дочь Животы Хаджи-Настича и бывшая жена Яничия.
Объявление № 92
27 мая 1888 г,
Сообщаю своим друзьям и знакомым, что бракоразводный процесс между мною и моей бывшей женой Цайкой, дочерью Животы Хаджи-Настича, окончен, и я получил право жениться. А она не имеет права выходить замуж, так как судебные материалы показывают, что она недостойна этого. Бог и справедливость должны победить. Пусть это знают все, в том числе и мой бывший тесть Живота-лавочник.
Яничие Спасич, бывший бакалейщик.
Объявление № 112
3 октября 1888 г.
Сообщаю друзьям и знакомым, что моя дочь Цайка венчается 12 дня текущего месяца в здешней церкви с поручиком господином Радованом. Приглашаю принять участие в нашем веселье и тех, кто не получил личного приглашения.
С уважением
Живота Хаджи-Настич, торговец.
Открытое письмо господину министру финансов в 24-м номере одной из газет от 29 января 1889 года:
"Уже трижды я подавал заявление в управление табачной монополии и просил определить меня на службу сторожем. Я не какой-нибудь человек с улицы, я до вчерашнего дня был, так сказать, торговцем, а разорили меня злые люди, которые обманом отобрали мое имущество, а потом с моим имуществом вышли замуж за другого (к кому это относится и почему я об этом напоминаю, здесь говорить не буду, так как это не касается господина министра). Я прошу господина министра сказать, знает ли он, как наши люди, патриоты и бывшие торговцы, не принимаются, а... и т. д.
Яничие Спасич, бывший бакалейщик".
На этом, я думаю, и заканчивается рассказ.
ДРАМАТУРГ
Надо вас с ним познакомить. Он сухой и длинный, как монолог, тощий, как фабула, взгляд у него неопределенный, как экспозиция, и загадочный, как перипетия. Его, всем своим видом напоминающего трагедию, можно было бы представить и в действиях. Ноги, которыми он фактически и входит в литературу, можно считать первым действием, втянутый, приросший к позвоночнику живот можно бы рассматривать как второе действие, так как он дает представление о содержании всего произведения; третьим действием по пустоте своей могла бы считаться грудь, а четвертым действием, то есть финалом трагедии, - голова.
Его внешность можно было бы сопоставить и с различными жанрами театрального искусства. Так, например, ноги его принадлежали балету, живот оперетте, грудь, всегда преисполненная бурей чувств и страстей, - драме, а голова... голова поистине была его трагедией.
Ну, теперь вы с ним познакомились?
Если еще не познакомились, тогда станьте как-нибудь на самом оживленном перекрестке Белграда и обратите внимание на людей с бумагами под мышкой. Первым пройдет человек с кипой бумаг в грязной коленкоровой папке - это разносчик судебных повесток, затем покажется человек с бумагами в папке из клеенки - это судебный исполнитель. Потом помощник адвоката с бумагами в кожаном портфеле с никелевым замком. И, наконец, появится фигура с толстой пачкой бумаг, перевязанных шпагатом, - это драматург. Он как одержимый бежит на охоту: ведь сегодня ему обязательно нужно кого-нибудь поймать, чтобы прочитать свою драму. Прошло пять месяцев, как он ее написал, и до сих пор не успел ее никому прочесть. Один экземпляр драмы все это время лежал в архиве театра, а другой находился у него под мышкой. Возлагая все надежды на свои ноги - именно они должны ввести его в литературу, - он с толстенной пачкой бумаг мечется от одного к другому и прилагает невероятные усилия, чтобы прочитать кому-нибудь свою рукопись, но это ему не удается.
Среди его жертв были и такие, которые не могли устоять перед мольбами и заклинаниями и соглашались послушать; но как только он развязывал шпагат, их ужасал размер рукописи и они бежали без оглядки, словно спасались от пожара или наводнения.
Очень тяжело избавиться от поэта, прозаика, драматурга, стремящихся прочесть вам свои произведения. Однако есть и какое-то различие между тем, что можно вытерпеть и что просто невыносимо. Если вас подстережет где-нибудь в засаде поэт, когда вы, например, пьете кофе, и вытащит листы бумаги из внутреннего кармана пальто, ваше лицо сразу становится таким, словно вы пьете не кофе, а принимаете хинин без капсулы: зажмуритесь, проглотите, запьете водой, и спустя немного горечь пройдет. Если же вас схватит прозаик, чтобы прочитать вам свой рассказ, ваше лицо становится таким, словно вы сидите в кресле у дантиста. Вы отдаетесь на волю судьбы, чувствуете легкую лихорадку, нервно ерзаете в кресле, но врач энергично лезет к вам в рот клещами и вырывает зуб. Но если вас схватит драматург и начнет читать свою драму, вы познаете, что такое адские муки. Вам кажется, что вы связаны по рукам и ногам и брошены на рельсы, где вас ждет неминуемая смерть. Стук колес слышен сначала издали, потом все ближе и ближе. Вот уже вдали в темноте видны два светлых глаза локомотива, вы чувствуете, как останавливается дыхание, перестает биться сердце, застывает в жилах кровь и дергается каждый нерв. А поезд неумолимо надвигается, проходит прямо по вашему телу, дробит и кромсает его, разрывает на мелкие кусочки. Вот примерно такое чувство охватывает вас, когда вы попадаете в руки драматурга и он начинает читать вам свою драму.
А они, бедняги, знают это и преследуют вас. Они слетаются с разных концов Белграда, и хотя у них нет охотничьих билетов, охотятся на вас, как на дичь. Есть среди них и такие, которые промышляют в лесах. За поимку их власти устанавливают премии, но они продолжают разбойничать. Сидят в засаде, и как только попадается тихий и скромный прохожий, они выскакивают и наставляют на него рукопись: "Жизнь или слушай драму!"
А что еще остается делать горемыкам драматургам?
Вот и он уже пять месяцев бегает по белградским улицам со своими пятью действиями. И чего он только не предпринимал, чтобы как-нибудь завлечь слушателей!
Однажды он пригласил двух своих друзей на ужин в день своих именин, заранее соблазнив их индюшкой с тушеной капустой, пирогом с мясом и смедеровским вином. Они обещали прийти. Да и как не прийти на такое угощение!
Наступил вечер. Он ждет гостей, ждет с нетерпением, а их все нет. Наконец, в последнюю минуту, приходит письмо следующего содержания: "Мы чуть не попались на удочку и не пришли к тебе. Мы было уже отправились, но с полпути возвратились, догадавшись, что ты соблазнил нас этим ужином только для того, чтобы прочитать свою драму. Спасибо тебе, лучше мы поголодаем!"
Так и не удалось драматургу заманить их.
А должен же он кому-нибудь прочитать свою драму! Кому бы то ни было, но он должен обязательно прочитать.
Однажды шел он по улице налегке - без рукописи под мышкой, что бывает с ним чрезвычайно редко. Он ходил по своему "личному" делу и сейчас, закончив его, возвращался за рукописью.
На первом же углу встретился ему один знакомый, косматый поэт-лирик, которому он завидовал от всей души потому, что тот мог носить свои произведения в кармане.
- Куда ты? - мрачно спросил драматург голосом своего героя, скажем, из четвертого действия.
- Ox, - ответил поэт-лирик, - люди так немилосердны. С утра ищу, где бы занять динар, и ни одно сердце, ни одна душа не посочувствует.
- Да, да, - согласился драматург, сам хорошо знавший, как жестоки люди.
- Ах! - снова начал поэт-лирик. - Посмотри на меня, каким я стал. Весь зарос волосами, как дикарь. И надо бы побриться, да не на что.
В голове драматурга мелькнула гадкая, отвратительная мысль. На его лице в этот момент появилось выражение интригана из второго действия его трагедии, из-за которого в конце пятого действия невинно погибают сразу семь человек. Он свирепым взглядом измерил голодного, заросшего, но ни в чем не провинившегося перед ним поэта-лирика и, подражая своему герою, нежно сказал ему:
- Я помогу тебе.
Лицо поэта-лирика сразу просветлело, как бывает в те счастливые минуты, когда на ум приходит идея стихотворения. Он раскрыл рот и протянул за динаром
руку.
- Денег у меня нет, но я мог бы тебя побрить.
- Ты?
- Конечно. Я всегда бреюсь сам, и получается неплохо. В армии я брил своих товарищей, у меня очень легкая рука. Пойдем ко мне, и я быстро тебя побрею.
Лирик несколько разочаровался, так как ему нужны были не только деньги на бритье, но и сдача, которая осталась бы от динара. Однако, вспомнив одно свое замечательное лирическое стихотворение, оканчивавшееся словами: "Лучше что-нибудь, чем ничего", он махнул рукой и пошел к драматургу.