Одли Ансельм. Инквизиция

   Телеста пересказывала все это, как историк, но не как ученый сухарь, сидящий затворником в залах Великих библиотек, а как человек, знающий, что такое жизнь. Знающий, что может чувствовать марионетка, и все-таки использующий ее только как марионетку. Ее голос звучал бледно после изумительной выразительности Мауриза, из-за которой трудно было не слушать его, даже несмотря на высокомерие этого фетийца. Но я тем не менее слушал.
   – Единственная страна в мире, которая могла бы помочь, чей народ состоит в родстве с апелагами, не сделала ничего. Император Персей не ответил на их мольбы, сказав лишь, что он не может вмешиваться.
   Сфера навязала Калатару религиозное правление, посадила фанатиков градоначальниками при иностранных авархах, дергающих их за ниточки. Экзарх Архипелага обладает на Архипелаге властью над жизнью и смертью, и даже внешние острова находятся под его непосредственным контролем. За прошедшие двадцать пять лет было несколько чисток, и репрессии все продолжаются и продолжаются.
   Я уже некоторое время живу на Архипелаге, составляя хронику того, что остается от его истории, прежде чем снова опустится тьма. Апелаги всегда знали, что инквизиция придет, что они все еще слишком независимы по мнению Сферы. Инквизиция здесь, чтобы подавить апелагское сопротивление, чтобы сжечь всех еретиков до единого и снова сделать культ Рантаса верховным. И апелаги менее способны сопротивляться, чем в прошлый раз, теперь вообще нет никакого предводителя. Никого, кроме деспота-императора – человека, которого следовало утопить при рождении.
   Возможно, последние слова Телесты шли из самого сердца, но я не мог этого утверждать. Я не знал, что думать об этой женщине.
   Но я с беспокойством начинал понимать, куда она ведет, хотя один вопрос по-прежнему оставался без ответа. Я надеялся, что никому из фетийцев ответ пока не известен, но эта надежда представлялась почти нереальной. Однако следующие слова Мауриза касались совсем другого и должны были стать роковыми. Снова и снова я спрашивал себя, что я могу или должен сказать, какую помеху я в состоянии придумать, чтобы она каким-то чудом не дала ему продолжать. Не дала приводить доводы и выдвигать предложение, которое было бы всего лишь еретическим и мятежным, не будь в этой комнате пять человек.
   – Естественно, есть фараон, и много людей почитают ее, кем бы она ни была. Но ее значение главным образом символическое, и ее сторонники совершили ошибку, так долго ее скрывая. Если принцесса и появится, ей будет трудно доказать свою подлинность, и в итоге она почти наверняка окажется марионеткой Сферы.
   Я и почувствовал, и увидел, как Равенна в ярости напряглась. Телеста тоже это заметила, но неверно истолковала. Они не знали, кто такая Равенна, а жаль.
   – Ты калатарка? – спросила Телеста, осмеливаясь перебить речь Мауриза.
   – А ты, – заявила Равенна Мауризу, отбросив этикет, – нет.
   – Фараон очень важен как символ, – повторил Скартарис. – Не как предводитель. Принцесса не знает жизни, не имеет опыта ни войны, ни той политики, что потребовалась бы для спасения Калатара. Боюсь, символа будет мало.
   – Но кто был бы лучше? – возразила Палатина. Она не утратила хладнокровия, но тоже была обеспокоена. Как Мауриз мог сказать такое в присутствии Равенны? Конечно, он не мог знать правды, но должен был сообразить, что Равенна – сторонница и, возможно, наперсница фараона.
   Вопрос Палатины, как попытка вылить масло на кипящую воду, оказался ошибкой. Мне следовало понять это до того, как Мауриз продолжил, но я слишком беспокоился о Равенне, чтобы уловить очевидный смысл его следующих слов:
   – Я уверен, все вы знаете о старой фетийской традиции близнецов в императорском доме. Они рождаются в каждом поколении – за четыреста лет традиция прервалась лишь однажды.
   Все верно, и никто так и не объяснил ни эту традицию, ни то, почему она прервалась. Считалось, что линия близнецов закончилась с убийством Тиберия двести лет назад. Прервалась, когда кузен Тиберия, Валдур, сын Кэросия, узурпировал трон. И основал Сферу.
   Но, как оказалось, и в эти двести лет рождались близнецы, и слушая объяснения Мауриза, я наконец понял эту последнюю, ужасную тайну моей собственной жизни.
   – До Сферы и узурпации на Архипелаге и в мире существовало около восьми религий.
   С узурпацией и чистками, которые за ней последовали, сочиненная Сферой версия истории вновь соединилась с реальностью.
   «Около» было совершенно подходящим словом. Восемь религий Стихий, но не все со служителями или даже возможностью для служения. Вода, Земля, Огонь, Ветер, Свет, Тень, Дух и Время. Все, кроме Времени, имели свои таинства и своих магов, своих последователей и свои схизмы.
   Как Мауриз затем напомнил нам, случалось множество конфессиональных споров, шли войны между последователями того или иного ордена. Однако они никогда не велись во имя религии, всегда по политическим причинам. Религиозная война была изобретением Сферы, и Мауриз особо это подчеркнул, хотя мы все об этом знали.
   – Этий II записал, что близнецы каждого поколения будут наследовать трон. – В своей несколько покровительственной манере Скартарис подходил, наконец, к сути своего предложения, а я так и не придумал, как предотвратить его неизбежный вывод. Мой желудок сжался в болезненном ожидании. – Старший становился императором, а младший, даже в тех редких случаях, когда у него не было магического дара, становился иерархом, верховным жрецом Священного Ордена. Он управлял всеми магами Империи, большинство из которых были последователями Воды, и был высшей религиозной властью.
   Полагаю, я должен был испытать счастье от его следующих слов, когда Мауриз ясно дал понять: он хочет, чтобы я принял диадему иерарха, чтобы пришел к власти, о которой большинство людей могут только мечтать. Возможно, в идеальном мире я бы на это согласился, но в идеальном мире в этом не было бы нужды.
   Аквасильва не была идеальным миром. Имелась Сфера, которая и через тысячу лет не примирится с возвращением иерархата, и император, чья потребность завладеть мной стала теперь ужасающе ясной. При той системе, которой он следовал – системе, узаконенной Валдуром, захватившим трон, – я, как близнец Оросия, являлся бесспорным наследником престола Империи. Иерархат не существовал в течение двухсот лет; только трон имел значение, и само мое существование было угрозой власти Оросия.
   – Иерарх – единственная фигура, которую примет весь Архипелаг и Фетия. Он не связан ни с каким конкретным орденом или ересью, и он – тот, за кем последовали бы фетийцы и флот.
   – И кто лишил бы императора поддержки и основал бы Фетийскую республику, – заметила Палатина. – Вот в чем суть, по крайней мере для вас.
   – Не только мы так считаем, – ровным тоном ответил Мауриз. – Многие апелаги и фетийцы придерживаются того же мнения. Просто мы случайно оказались в нужном месте в нужное время.
   Теперь все трое смотрели на меня, ожидая, чтобы я заявил очевидное, что я понял и готов. Готов принять титул, который больше не существует, готов пойти против всех светских и религиозных властей на Аквасильве. Хотя эти власти, я вынужден был признать, уже охотились за мной по той или иной причине.
   Возможно, таким способом и правда удастся положить конец террору инквизиции и остановить Священный Поход, который неизбежно начнется, когда это случится. Флот Фетии изменил бы баланс сил в последнем Походе, и вполне мог сделать это теперь, если ему прикажут вмешаться.
   Но когда я с растущим огорчением убедился в явной правоте Телесты, я увидел две проблемы.
   Во-первых, я не хотел становиться иерархом. Я уже узнал на собственном горьком опыте, что значит иметь власть. В Лепидоре мои решения едва не погубили город и не убили нас всех. Я ни за что не хотел снова оказаться в том же положении.
   Во-вторых, соглашаясь с Мауризом даже в принципе, я потеряю Равенну. Что бы ни было или могло быть между нами, умрет в одно мгновение. Пусть она ненавидит свое наследство, но гордость не позволит ей согласиться с Мауризом или стоять в стороне, пока чужестранец – не важно, друг он или нет – становится спасителем Архипелага. Равенна – фараон, и в ее глазах – единственный правитель, которого признает Архипелаг. Если я сыграю свою роль в плане Мауриза, в фараоне не будет нужды.
   – Как ты предполагаешь это сделать? – спросила Палатина, видя убитое выражение на моем лице. – В разгар чистки, когда повсюду агенты императора?
   – А вам известно, что Текла работает на императора? – очертя голову вмешался я, пытаясь отвлечь их любым возможным способом. – Что он служит рупором императора?
   – Текла отчитывается перед имперским агентурным начальником, за которым присматривают. Во всяком случае, это не самая большая проблема. Если мы не сумеем заручиться поддержкой или хотя бы нейтралитетом маршала Танаиса, будет труднее добиться успеха.
   – Ты думаешь, Танаис позволит вам свергнуть императора только потому, что у вас есть Катан? – резко спросила Палатина. – Это полнейшая чушь.
   – Маршал печется об императорской династии, о семье. Не об отдельных членах.
   – И о Фетии. Какова будет ценность этой семьи, если она лишится трона?
   – Танаис был твоим наставником, – тихо проговорил Мауриз. – Ты была республиканкой. Я хочу знать, остаешься ли ты ею до сих пор.
   – С тобой я или против тебя?
   Мауриз кивнул, и на этот раз центром внимания стала Палатина. Она помолчала, словно не зная, что ответить. Я перенес тяжесть тела с одного плеча на другое, чтобы как-то уменьшить боль. От долгого лежания на фетийской тахте все мое тело, уже измученное после непривычно тяжелой работы, стало болеть. Заныт ли и плечи, и руки, и спина. Однако растущий физический дискомфорт беспокоил меня меньше всего.
   – Ты до сих пор не рассказал мне свои планы.
   Мауриз покачал головой.
   – И не расскажу, пока не узнаю ответ Катана.
   – А если я откажусь? Если Катан откажется, как он вполне может сделать?
   – Инквизиция получит полную волю, Оросий останется у власти, ты останешься изгнанницей.
   – А как же выбор, Мауриз? Право на который ты только что отстаивал? Разве не высокомерно утверждать, что твой путь – это единственный путь вперед?
   – Тогда покажи мне другой.
   – Она расскажет тебе о наших планах столько же, сколько ты рассказал нам о своих, – вмешалась Равенна, в ее голосе прерывалась еле сдерживаемая ярость. – Наши планы не включают вытеснение фараона.
   – Твоя верность фараону похвальна, пусть и неуместна.
   – Полагаю, ты увидишь, что эта верность встречается чаще, чем ты думаешь.
   Я вспомнил апелагов, потерпевших кораблекрушение в Лепидоре, вспомнил, как фанатично они защищали имя принцессы. Никто из них не знал ее, никто, кроме их предводителя. А за кого будет Мауриз, уже поделивший свою верность между сторонами, предугадать нельзя.
   – Ты сама знаешь, что надвигается. Знаешь, что сделает инквизиция по всему Архипелагу. – Мауриз отвечал Равенне, но девушка не смотрела на него. Ее пристальный взгляд устремлялся на каждого из нас по очереди.
   – Мне не нужно снова описывать эти ужасы, – продолжал Мауриз. – Скажи, если бы появился предводитель, человек, который встал бы на защиту Архипелага против Сферы, императора, хэйлеттитов, думаешь, людям было бы дело, фараон это или иерарх? Если бы этот человек имел поддержку, которая сделала бы его серьезным противником для инквизиции, кто не пошел бы за ним? Апелаги хотят положить конец гонениям. Фетийцы хотят положить конец танетскому господству и хотят иметь более разумного правителя.
   – Единственная разница в том, – закончила Телеста, – что иерарх имел бы достаточно широкую поддержку для свержения Оросия. А когда Оросия не будет, Сфера не сможет удержать Фетию.
   – У вас есть слово для такого человека, – заметила Палатина. – Мессия.
   Все это верно. Правильно организованный, план Мауриза имел шанс. Скартарис не расскажет нам, как именно этот план будет проводиться в жизнь. Но он был прав, если только фетийцы сдержат свои обещания, когда Оросия не станет.
   Решающий вопрос – сдержат ли. И этот вопрос я задал Мауризу минуту спустя. Вопрос, на который у него не было ответа. Фетийцы, как и все, способны на двуличность. Но если в заговоре участвуют Телеста и другие высокопоставленные лица, я не мог представить себе, как они смогут отступиться от своих слов, если до этого дойдет. Я по-прежнему очень мало знал о Телесте. Но в каких бы кругах она ни вращалась, она не могла быть второстепенным игроком, потому что Мауриз обращался с ней, как с равной.
   И именно Телеста заявила о том, что мы весь вечер ходим вокруг да около, и поставила точку в роковой дискуссии.
   – Катан, ты иерарх, близнец Оросия. Что бы ты об этом ни думал, ты можешь стать ключом к изгнанию Сферы. Именно этого Архипелаг ждет четверть века. И поэтому мы тебя спасли.
   Во взглядах ее и Мауриза я угадывал напряженность и знал, что больше не могу уклоняться. Ощущение было очень противное. Меньше всего на свете я Хотел находиться в этой комнате, на этой тахте, и слышать этот ужасный, невозможный вопрос. Возглавлю ли я священную войну ради политической выгоды? Чтобы хотя бы попытаться освободить Архипелаг от Сферы?
   Согласиться – значит взвалить на себя кошмарную ответственность, во сто крат ужаснее той, что возложена на графа Лепидора. Девушка, которую я люблю, станет моим злейшим врагом, ибо фактически я отодвину ее в сторону. И мне придется лицом к лицу столкнуться с Оросием, моим ненавистным, извращенным братом-близнецом.
   Я недостаточно силен, В определенном смысле, понял я вдруг, все закончилось прежде, чем началось, потому что я не могу ни на что решиться. Большие политические амбиции, настоящие отношения с Равенной могли бы склонить чашу весов в ту или другую сторону. Но я сделал худшее из того, что мог, потому что они увидели, каков я есть на самом деле. И своей нерешительностью я отдал себя в их руки. Поскольку я не мог ничего решить, они поняли, что смогут мной управлять, что не будет никаких проблем с моим согласием, потому что я недостаточно силен, чтобы выстоять против них.
   Качая головой в мучительном молчании, я отбросил данный мне шанс и уважение человека, который значил для меня больше всех. Мне дали возможность, которая мало кому выпадала, я осознал ее, что мало кому удавалось, – а потом потерял. Самая губительная черта в любом лидере. Не помогло и знание, что я унаследовал ее от моего настоящего отца, императора Персея. И что не будет шанса искупления ни для меня, ни для людей, которые пострадают из-за этого несделанного выбора.
   Никто больше не произнес ни слова. Мы встали с диванов и молча разошлись. Я вернулся в свой темный чулан, чтобы лечь на пол и провести ночь в тишине, одиноком страдании и боли.

Часть вторая
ИЛЛЮЗИИ СЛАВЫ

Глава 11

   Мое первое прибытие в Калатар не было приятным, но я никогда его не забуду. Калатар – не то зрелище, которое можно забыть.
   Обычно лишь те, кому не по карману поездка на манте, путешествуют парусным судном. Условия непредсказуемы, больше риска и гораздо меньше комфорта. Зимой, когда яростная непогода почти гарантирует, что плавание затянется, лишь истинно отчаянные совершают такой переход. Но, померившись силой со стихиями, храбрецы получают в награду возможность в первый раз увидеть Калатар своими собственными глазами.
   Съежившись под просторным плащом, который не выполнял своего долга – защищать от брызг, – я втиснулся в узкое пространство на носу судна, чтобы наблюдать, как постепенно встают впереди из моря зеленые утесы Калатара.
   Насколько интереснее было бы прибыть летним днем, скользя по синей глади воды, и любоваться горами, предстающими во всем своем великолепии. И тогда я не мерз бы до костей от резкого ветра и не промокал бы от брызг всякий раз, когда нос корабля нырял во впадину между волнами.
   Но и такой Калатар, впервые увиденный мной под тяжелым, угрюмым небом, с горами, окутанными тучами, навсегда врезался в мою память. Темно-зеленый лес тянулся в обе стороны, стеной встречая серое море, их разделяла только белая полоска, где бился о скалы слышный за мили прибой. Лишь едва заметное углубление в береговой линии выдавало присутствие Джейанского пролива, его верхние края терялись в гуще зелени. За ним лежало Внутреннее море Калатара, и где-то там был человек, обещавший показать мне его.
   Как я ни всматривался, нигде на берегу я не заметил никаких признаков жизни или жилья. Почти никто не живет на этом побережье, терзаемом постоянными штормами, где волны, рожденные далеко отсюда в просторах Океана, бесконечно и с ужасающей силой рушатся на темно-серые утесы и бухточки.
   Облачный остров, так назывался он с незапамятных времен, место туманов и темных долин зимой, испещренных солнцем джунглей и пляжей летом, его города теснились вокруг Внутреннего моря. Его горные пики были выше всех, какие я знал: это было почти единственное место на Архипелаге, где существовали горные хребты. Береговая линия, несмотря на зелень, казалась темной и зловещей, будто ее затеняли невидимые скалы.
   Он дикий и красивый, подумал я, глядя, как контуры постепенно обретают четкость и как по мере приближения становятся видимыми очертания Джейанского ущелья. По шее побежала струйка воды, я задрожал и плотнее запахнулся в плащ. Воздух был полон летящей пены и соленой влаги, скрип мачт и шпангоутов аккомпанировал жалобным крикам чаек.
   Стоило бы отпраздновать прибытие сюда – куда я так давно мечтал приехать – после трех недель, проведенных в море. Три недели я пребывал почти постоянно мокрым и неизменно несчастным, всячески избегая Мауриза и того единственного пассажира, кто не страдал морской болезнью. Мы едва уцелели в один из штормов, а два других оказались настолько сильны, что даже меня замутило. У меня не было морской болезни с четырех лет. И пока я лежал и метался в бесконечном наркотическом кошмаре, моим единственным утешением было то, что Мауризу тоже плохо.
   Однако теперь, когда нанятый илтисский галеон рассекал волну за волной, приближаясь к этому странному, первобытному берегу, я бы отдал что угодно, лишь бы оказаться где-нибудь в другом месте.
 
   А ведь я едва не оказался там. И не раз во время этого ужасного плавания на галеоне я всерьез пожалел, что не оказался.
   Жизнь моя висела на волоске, я едва не стал трупом, одной крошечной частичкой плавающих обломков на бескрайней поверхности океана, а моя душа едва не унеслась в более счастливое место. Фетида благосклонно относится к тем, кто утонул в море или был предан океанской пучине: они становятся истинными морскими элементалями, бесформенными течениями на более высоком уровне жизни.
   То, что меня не приняли в благословенный покой Фетиды, могло указывать или на божественное недовольство, или на благоволение. В общем, это не имело значения, потому что я по-прежнему был жив. И через полтора месяца после отъезда из Рал Тамара мы, наконец, достигли своего места назначения.
   Возможно, «мы» – неправильное слово. Всего несколько человек из числа тех, кто выехал из Рал Тамара с Мауризом, увидят Калатар, по крайней мере сейчас. Некоторые никогда не увидят, если их стихийные духи не решат его посетить. Другим понадобятся недели, месяцы выздоровления, прежде чем они смогут куда-либо поехать. Один человек уже был там.
   За эту последнюю и самую болезненную потерю нашей группы я мог бы винить Мауриза, но только за это одно. Во всем остальном, во всем, через что мы прошли с тех пор, как покинули Рал Тамар, была виновна Сфера. Казалось, они с самого начала сглазили нашу удачу с тем досадным, отнимающим время и совершенно бесплодным обыском «Призрачной Звезды». В Рал Тамаре находятся известные еретики, заявил пришедший с обыском инквизитор, его глаза пылали фанатизмом. Нельзя позволить им сбежать.
   Даже ранг и связи Мауриза не произвели впечатления, и пока сакри методично прочесывали «Призрачную Звезду», инквизитор донимал кипящего от злости Скартариса и его свиту разглагольствованием об опасностях ереси. Я даже перестал дышать, когда этот фанатик рассматривал нас всех. Но он искал эсграфа Лепидора и его спутниц, не двух угрюмых, удрученных слуг с Уолдсенда и фетийскую помощницу. Должно быть, Мауриз испытал огромное удовольствие, представляя Палатину как члена клана Скартариса.
   В конце концов недовольные сакри высадились, и их командир доложил инквизитору, что на борту нет никаких «зайцев» и никакого признака ренегата океанографа. Инквизитор казался слегка разочарованным, но его энтузиазм не угас.
   – Нельзя скрыться от инквизиции, – возгласил он. – Око Рантаса видит все, и в Своей безграничной милости Он покажет нам то, что мы ищем.
   Не извинившись за задержку, а лишь наказав идти в свете Рантаса, инквизитор удалился. В какой-то момент его балахон задел мою ногу, и я удивился, как можно носить такую грубую ткань. Конечно, он был аскетом, как многие из инквизиторов. Были те, кто любил выпить и поесть, кто любил мягкие постели и наложниц, и были те, кто бичевал себя и носил власяницы. Я подозреваю, что последние составляли меньшинство.
   Маскировка, придуманная Мауризом, спасла нас от ареста, в этом нет сомнения. Сакри ужасали своей эффективностью. Спрятав лица за малиновыми масками, они двигались со смертоносной грацией тренированных убийц. Кажется, это послушник Сархаддон сказал, что в мире нет солдат, равных им, кроме элитного фетийского Девятого легиона? Тот циничный, добродушный спутник моего первого долгого путешествия многому меня научил, и я до сих пор спрашивал себя, что превратило его в безжалостного фундаменталиста, каким он, похоже, стал.
   Даже когда мы сели на «Призрачную Звезду» и получили от портовых властей разрешение на отход, атмосфера оставалась тревожной. Настроение экипажа колебалось между обидой и страхом; три раза в тот вечер я слышал, как уравновешенный по натуре капитан набрасывается на кого-то из своих подчиненных. Даже натянутое спокойствие Мауриза дало трещину.
   Палатина и Равенна старательно делали вид, что того ночного разговора никогда не было, но я увидел новое выражение в их глазах, выражение жалости. Я молча выругал Мауриза, Телесту, императора, но даже перед самим собой я не мог отрицать, что поступил неправильно. Хуже чем неправильно.
   Только когда «Призрачная Звезда» покинула Рал Тамар и устремилась в открытое море мимо внешних островов Тамаринс-кого архипелага, Мауриз сообщил нам, что мы идем в Калатар.
   – Зачем? – вскинулась Равенна. – Зачем идти туда, где сосредоточено внимание Сферы? Как ты собираешься спрятать там Катана?
   – Но именно там находится сопротивление, – пожал плечами Мауриз. – Если мы собираемся поднять восстание, то делать это надо в Калатаре, в центре событий. Нет смысла начинать где-то на краю, который легко можно отрезать, даже если там менее опасно.
   – Это тоже не идеальный план, – заметила Палатина. – У Сферы есть информаторы, приспешники, люди, которые сообщат ей при первом признаке беспорядков.
   – Сфера ожидает недовольства в Калатаре. Если бы, скажем, Илтис вдруг стал очагом восстания, его мгновенно бы подавили. Инквизиторы знают, что в Калатаре будет трудно.
   – И если мы отвоюем Калатар, то штаб-квартира экзарха будет уничтожена, – заявила Телеста тоном окончательного решения. Возможно, это был ее план или идея, которую она горячо поддерживала, но в этом вопросе Телеста оказалась гораздо тверже Мауриза. – Когда мы это сделаем, они уже нигде на Архипелаге не будут в безопасности, и им придется вызвать подкрепление из Священного города. Это даст нам достаточно времени, чтобы освободить Фетию.
   И все-таки, несмотря на их уверенный тон, ни о каких конкретных шагах речь не шла. Вообще не было никаких признаков, что у них есть обдуманный план действия. Вполне вероятно, что они опирались только на смутную схему. Или руководящая сила этого движения в настоящее время была в Калатаре, или Мауриз надеялся затмить лидера, начиная без него – или без нее. Последнее вполне возможно, если это был фетийский план, первоначально задуманный республиканцами.
   Во всяком случае, споров больше не было. Равенна еще больше замкнулась в себе и почти не разговаривала ни со мной, ни с другими. Мауриз ее игнорировал – вполне простительная ошибка, ибо для него Равенна была просто калатарской еретичкой, пусть и довольно знатного происхождения.
   Возможно, она собиралась рассказать нам свои планы в конце двухнедельного путешествия в Калатар, но через пять дней после ухода из Рал Тамара невезение догнало нас.
   Я убивал время, листая книжку довольно слабых фетийских стихов в кают-компании – выбор чтения был невелик, – когда почувствовал, что движение корабля замедляется, низкое гудение реактора, работающего на огненном дереве, изменило тон. Никто из сидящих за столами солдат, играющих в азартные игры или рассказывающихдругдругу смешные истории своих успехов у женщин, не обратил на это внимание.