Одли Ансельм. Инквизиция

   Для Продолжателя, видевшего в тиранах героев, несмотря на реки крови, по которым они шли, надежда заключалась в рассказе о том, что несколько магов и офицеров флота бежали из Фетии на юг, в Необитаемые территории. Надежда, что некоторым удалось выжить.
   Выжили они или нет, мы никогда не узнаем. Зато достоверно знаем, что не все уехали так далеко. Эти беглецы все еще пользовались влиянием и уважением среди людей, знавших о Войне лишь понаслышке. Архипелаг был меньше всего затронут Войной, его редко посещала. та или другая сторона, его жители и тогда, и сейчас, были отважны, но не настолько многочисленны, чтобы рассматриваться как источник рекрутов.
   Эти преступники, избежавшие правосудия, остановились на краю известного мира. Они не осмелились плыть дальше в океан, чтобы встретить свою смерть, как сделали их товарищи. Там на юге, на каких-то из десяти тысяч островов Архипелага, они основали поселения, скрытые старой магией от глаз мира. В тех океанских просторах есть где скрыться.
   И эти беглецы остались там жить. Со временем тайными способами они заявили о себе миру, набирая со всего света тех, кто хоть сколько-то еще верил пропаганде тиранов. Беглецы научили их своей искаженной истории, а ученики передали ее своим детям. Их сбили с пути преступники, убийцы, служившие тиранам, и по мере того, как люди умирали, а мир двигался дальше, беглецов забывали, и поколение за поколением в совершенной невинности верили рассказанной им лжи.
   Мы живем в настоящем, и проблемы настоящего всегда ближе, чем проблемы прошлого. Поэтому за годы в умах тех, кто пребывал – и до сих пор пребывает – в заблуждении, Сфера стала олицетворением зла – зла, которое в прошлом разрушило мир. Воспитывая внуков, старики всегда оглядываются на золотой век своей юности. Вот так все новые и новые поколения сбиваются с истинного пути. Еретики видят в нас разрушителей мира, кем мы никогда не были, очернителей имен «героев», которые на самом деле были тиранами и палачами.
   Слишком часто на это мнение отвечают нетерпимостью, подозрением и открытым преследованием. Мы стремимся бороться со злом во всех его формах, забывая, что всегда есть ведущие и есть заблуждающиеся. Мы оглядываемся на рассказы об эпохе гнева и террора и гоняемся за теми, кто следует учению зла. Слишком редко нам приходит в голову спросить себя, почему по прошествии столь долгого времени это зло все еще имеет последователей? Почему голоса из прошлого и сегодня будоражат мир?
   Я взываю к вам, ко всему Калатару, ко всему Архипелагу: подумайте, рассмотрите, выслушайте то, что я сказал, и придите послушать меня в следующий раз. Я предлагаю охранное свидетельство, подписанное, как вы видите, самим Премьером, любому, кто готов полемизировать со мной и моими братьями. Вы можете выбрать место и время – я только прошу, чтобы вы разрешили присутствовать всем зрителям, кто пожелает прийти.
   И я обращаюсь также к тем, кого ввели в заблуждение: по нашему благословению вы можете вернуться на истинный путь и оставить свое прошлое позади. Несчетные тысячи отворачивают от нас свое лицо, но мы не отвернемся от вас. Те, кто придет к нам, будут прощены, а те, кто исповедуется в своей вере перед свидетелями – согласно обычаю, что ни один еретик не согласится сделать, – будут считаться истинными детьми Рантаса. Все бывшие еретики, кого мы принимаем в лоно Сферы, до конца жизни будут ограждены от любого преследования, как и все те, кто желает подтвердить свою веру, если прежде они сомневались, или имелись сомнения в искренности их убеждений.
   Я предлагаю прощение, мир и спасение от имени Рантаса, Несущего миру свет и жизнь. Да пребудет Он с вами ныне и присно и во веки веков.

Глава 25

   В глубокой тишине Сархаддон сотворил знак пламени, потом вслед за своим наставником спустился с ораторского помоста и подошел к остальным братьям. Толпа стояла неподвижно, как оглушенная. Монахи снова выстроились. в маленькую колонну во главе с кадилыциком, у которого кадило давно остыло. Вдруг, словно освободившись от чар, народ задвигался, устремляясь в разные стороны, и все заговорили одновременно. После нескольких часов, когда звучал лишь голос Сархаддона, от этого гомона стало больно ушам.
   Люди на краю площади начали расходиться, но часть из них стала пробиваться на середину. Они стремительно бросились к венатитам, и в течение одной напряженной минуты я боялся, что их растерзают, и взглянул на храм, где наверняка ждали сакри, готовые прийти на выручку.
   Но толпа была не в том настроении, и разговоры, доносившиеся до нас снизу, звучали приглушенно и напряженно, но без гнева и обвинений. В кружащейся массе под нами открылись щели, и венатитов, направлявшихся не к храму, а к еще одной дороге, ведущей с площади, внезапно обступила огромная толпа. По слову наставника Сархаддона процессия снова распалась, и венатиты разделились. Через минуту появилось шесть белых островков, окруженных возбужденно жестикулирующими людьми.
   Прошла еще минута, и собравшиеся на балконе наконец зашевелились. Давление на мою ногу ослабло, когда кто-то отступил назад, освобождая место. Все разом заговорили, в их голосах звучало то же возбуждение, что я слышал внизу. Но я по-прежнему смотрел на площадь, на людскую толчею.
   На балконе стало просторнее, и женщина-океанограф рядом со мной подвинулась вдоль перил.
   – Прости, я совсем не оставила тебе места, – извинилась она. На ее лице читалось беспокойство. – Ты с ним не согласен?
   – Я фетиец, – сказал я, второй раз задень, не желая слишком усложнять дела. – Глядя на нашего нынешнего императора, трудно не поверить Сархаддону.
   – Просто это… противоречит всему, чему меня учили. Я больше не знаю, во что верить.
   – Ты была в?..
   Я нарочно оставил вопрос незаконченным, и женщина поняла.
   – Да, я была в Цитадели Воды три года назад. Не знаю, видел ли ты ее, но она выглядит очень по-фетийски. Я думаю о том, что Сархаддон сказал в конце. Он все перевернул с ног на голову. – Она взмахнула руками в типично апелагском жесте досады. – Кэросий всегда был для меня легендарной личностью, человеком, с которым мне хотелось бы познакомиться, но он говорит о нем такие ужасные вещи! А то, что Этий уничтожил свою собственную столицу, всех ее жителей – как можно быть таким чудовищем?
   «Каждый год, в годовщину падения Эран Ктхуна, военно-морской флот и легионы проводят службу в память о мертвых, чтобы вспомнить тот поход и смерть Этия.» Слова Телесты прозвучали в моей голове, слова, которые должны быть правдой, потому что Телеста хотела, чтобы я ей доверял. Стали бы солдаты чтить память человека, чья авантюра обрекла их семьи на смерть?
   Но он был Тар'конантуром – почему он должен отличаться от остальной своей проклятой семьи? Почему должны были существовать те три исключения в литании смерти и крови, которая сопровождала нас потом из века в век? В глубине души я знал, что Сархаддон говорил все это только ради достижения своей цели, и два месяца назад я бы не поверил ни единому его слову. Но то было до моих встреч с Оросием.
   – Вот ты где! – Это снова была Палатина, но ее лицо выражало не сомнение, а озабоченность. Менее оцепенелая, чем я, она сама представилась женщине-океанографу, которую звали Алсианой.
   – Кузены? – поинтересовалась Алсиана, когда я тоже назвал ей свое имя, и Палатина кивнула. – А у тебя не такой ошеломленный вид.
   – Я не верю Сархаддону, – ответила Палатина. – У него превратный взгляд на вещи. Допустим, Цитадели были основаны так, как он сказал, но разве это автоматически означает, что их основатели были теми самыми палачами, о которых он говорил? Военные до сих пор считают Этия героем, а они бы так не считали, если бы он впустую потратил столько жизней.
   – Этий был Тар'конантуром, – возразил я. – Почему он должен был являться образцом добродетели, когда остальное его семейство – это сплошь выродки и безумцы?
   – Ты слышишь только о выродках и безумцах, – загорячилась Палатина. – Нормальные Тар'конантуры не интересны, их нельзя использовать для пропаганды.
   – Тогда почему они никогда не становятся императорами? Или ты говоришь о тех, кто не имеет власти и поэтому не может сделать себе имя?
   – Принцесса Нептуния, возможно, не очень душевный человек и не очень хорошая мать, но она не чудовище. Ни в малейшей степени, И старый император не был чудовищем.
   – Старый император бросил нас на произвол судьбы, – тихо заметила Алсиана, переводя взгляд с меня на Палатину. – Новый может сделать намного хуже. Я думаю, Катан прав.
   – Значит, ты поверила Сархаддону?
   – Я уже сказала, что не знаю, чему верить. Сфера сжигает людей за несогласие с ее религией. Этий или Кэросий когда-нибудь делали такое?
   – Нет, не делали. Я думаю, Сархаддон пытается убедить простой народ, тех, кто никогда не ездил в Цитадели. У Сферы идеологическая подготовка гораздо серьезней, чем наша, если вообще можно сказать, что у нас она есть. Ты знаешь кого-нибудь, кто не побоялся бы вступить в дебаты с Сархаддоном и сумел бы привести хорошие доводы?
   – Люди напуганы, – с сожалением ответила Алсиана. – Диодемес, вон тот седой океанограф, мог бы это сделать, но что будет потом? Весь Калатар узнает, что он еретик, и в ту же минуту, когда амнистия венатитов закончится, его арестуют. Кто бы ни участвовал в этих дебатах, ему придется их проиграть и обратиться в веру Сферы, чтобы спасти себя.
   – Может, кто-то из Цитаделей? – предложил я. – Им нечего бояться возмездия, ведь потом они снова могут исчезнуть.
   – Но им потребуются недели, чтобы добраться сюда, и Сфера сможет выследить их, когда они будут возвращаться.
   – Похоже, люди прислушиваются к Сархаддону. – Палати-на указала на быстро пустеющую площадь. Только мы оставались на балконе. Венатиты все еще стояли у помоста, и каждого окружала значительная толпа. – Этого он и хочет.
   – А я с ними согласна, – заявила Алсиана. – Уже сколько месяцев с тех пор, как прибыли инквизиторы, все говорят о Священном Походе. Я каждый день вижу сакри, когда иду из дома на станцию гильдии, а родители рассказывают мне, что случилось в прошлый раз. Мои родные – еретики, но они не хотят умирать. И я тоже, но именно это случится, если будет Поход. Я слеплена не из того теста, из которого сделаны мученики.
   В конце концов все сводится к этому, не в первый раз подумал я. Что важнее – вера или нормальная жизнь, или жизнь вообще? История важна, да, но самые великие злодеяния Сферы остались в прошлом, и Стоит ли история того, чтобы за нее умирать? За прошлое, которое было, возможно, совсем не таким, каким мы его считаем?
   – Думаю, кое-что проясняется, – задумчиво молвила Пала-тина. – Мы все гадали, чего хочет Сархаддон, а теперь, кажется, знаем. Он отделит мучеников от всех остальных, потому что теперь каждый имеет шанс на бесплатное искупление, возможность спасти себя от инквизиторов и Священного Похода. А кто не воспользуется этим шансом, тех они будут преследовать.
   – Сархаддон сказал, что он лишь пытается спасти тех, кто хочет спастись, – возразил я.
   – Я полагала, что Сархаддон не сможет склонить на свою сторону так много людей, что это просто его мечта, причем несбыточная. Теперь я вижу, что даже ты сомневаешься, Катан, и эта мечта становится очень реальной.
   – Вы друзья Персеи и, вероятно, связаны с диссидентами, – заговорила Алсиана и, помолчав, продолжила: – И вы не калатарцы. Вам это, наверное, уже говорили, но вы должны понять, что если начнется Священный Поход, он станет концом Архипелага. Мы потеряем ту свободу, что у нас есть, этот город будет захвачен. Все это знают. Мы не можем сопротивляться, мы просто недостаточно сильны. Что бы мы ни сделали, для них это будет не страшнее комариного укуса. Даже если бы мы сражались и победили, у них есть целый мир, чтобы набрать новое войско и попытаться снова. Вместе с императором.
   Она затеребила рукав – жест, который как-то не вязался с ее ученым видом и напомнил мне Палатину.
   – Мы едва знакомы, и я не знаю, почему я говорю вам это, но причиной всех бед будут люди вроде Персеи и Алидризи. Я стараюсь не думать о том, что случится, если придут рыцари, но в минуты душевной подавленности эти мысли не удается отогнать. Они превратят этот город в обугленную пустыню и разобьют свои шатры на его останках. И они убьют или поработят всех, кого я знаю, включая всю мою семью.
   А меня, поскольку я молодая и прилично выгляжу, не убьют, а продадут как наложницу в Хэйлетту, если я переживу падение города. Вы понятия не имеете, каково это: знать, что такое может случиться, и ты не в силах этому помешать. Я не знаю, как понимать Сархаддона и его миссию, поэтому я приду на следующие проповеди, но я не настолько верю в Фетиду, чтобы умереть за нее. Поэтому, пожалуйста, если вы не верите Сархаддону, не говорите об этом всем и каждому и не пытайтесь опровергать его слова. Позвольте нам самим решать на этот раз.
   – Справедливости ради надо заметить, что Катан уже позволил, – ответила Палатина, когда Алсиана устремила на нас свой очень серьезный взгляд. Я не пытался ничего сказать. – Сархаддон его знает – он пошел прямо к Катану, когда приехал сюда. Катан помог убедить вице-короля разрешить все это.
   – Так это был ты? – удивилась Алсиана. – Я слышала, что кто-то это сделал, но не от Персеи и не от ее людей. Но почему, ведь ты даже не один из нас?
   – Спроси Персею, – посоветовала Палатина, вновь опережая меня. – Она тебе расскажет.
   «Разве Персея знает? – спросил я себя. – Разве кто-нибудь знает?»
   Причина была та же, что у Алсианы. Кроме того, я не выношу страдания.
   – Спрошу, – кивнула Алсиана, – но спасибо тебе.
   Она отвернулась, ничего больше не говоря. Я заметил в гостиной Алидризи, наблюдающего за нами. Поймав мой взгляд, он тоже отвернулся и пошел в другую сторону. Все было таким же, как до речи: свет, сама комната – и люди по-прежнему были неуверенны. Но настроение стало более серьезным.
   – Ну кто тянул тебя за язык? – спросил я Палатину. – Незачем было ей говорить.
   – Они не должны считать нас докучливыми чужаками.
   – А теперь мы станем своими?
   – Не обязательно. Но они будут знать, что ты оказал им услугу, и если когда-нибудь мы попадем в настоящую беду, это может оказаться спасательным кругом.
   – Опять рассчитываешь политическую выгоду, даже после этой речи? Твой расчет оправдается только в том случае, если здесь нет подвоха.
   – Что с тобой, Катан? После встречи с Сархаддоном ты два дня почти не разговариваешь. Ты ведь не веришь его россказням об Этии и о прочем? Разве чудовище, о котором он говорил, могло написать «Историю»? Нельзя написать такую большую книгу о пережитом, не выдавая своей истинной натуры. Кэросий не был безумным палачом, так откуда у тебя такое мнение о нашей семье? Даже моя мать, как я уже сказала, была не очень хорошей матерью, но она не бессердечная. А ты сам? А я? Ты и нас считаешь чудовищами?
   – Нет. Я ведь сын Персея? – Я пристально взглянул на Палатину. – Он всегда больше интересовался живописью и стихами, чем управлением империей. Мой другой отец – то есть граф Элнибал – сказал, что женитьба на моей матери была единственным решением, которое старый император принял сам. Много пользы это ему принесло.
   – Ты и ее будешь презирать? – тихо, очень спокойно спросила Палатина. – Она не Тар'конантур, в ней нет ни капли жестокости. Она любит море, как ты, и она намного храбрее, чем был твой отец. Ты можешь думать, что кровь Тар'конантуров – единственно важная часть твоей личности, но все мы имеем двух родителей, а ты никогда не спрашивал о своей матери.
   Все вокруг меня потеряло всякое значение, и я ощутил смесь вины и стыда, сознавая– насколько справедливы ее слова. Люди говорили о моем брате и моем отце, но только мой приемный отец, граф, однажды упомянул императрицу. Для меня моей матерью всегда была и будет графиня Лепидора. Персей никогда не будет моим отцом: он больше походил на деда, умершего до моего рождения.
   – Ты ее знала? – спросил я наконец. – И почему никто о ней не говорит?
   – Последний раз я видела императрицу, когда мне было пятнадцать лет. Персей умер молодым – ему было всего тридцать семь. Оросию тогда было три. И она осталась в Селерианском Эластре, чтобы растить сына. Я думаю, она изо всех сил старалась воспитать его нормальным. Но экзарх не выносил императрицу и в конце концов заставил или убедил Оросия ее прогнать. Я думаю, в последние несколько лет ваша мать была очень одинока, а Оросий превращался в исчадие ада, поэтому она, наверное, была ужасно несчастлива. Возможно, императрица была рада уехать, и перед отъездом она прокляла экзарха. Он по-прежнему там, стареет, так и не получив повышения.
   Она была слишком живой для императорского двора, для всех, кроме Персея. И она была лучшей матерью, чем моя мать. У нее были медно-рыжие волосы, невероятного цвета, и зеленые глаза. И хотя императрица много смеялась, она никогда не была действительно счастлива. Ты знаешь, она была эксилкой. Ее дом там, в океане, далеко от суши и городов.
   – Что с ней случилось, с императрицей, после того, как она уехала?
   – Я не знаю. Императрица была моложе Персея. Думаю, она вернулась к эксилам и, вероятно, все еще жива. Я уверена, Танаис. знает. И один или два из правителей кланов, кто был ее настоящим другом в Селерианском Эластре, могли бы тебе что-то рассказать. Вроде Элин Салассы. Отец Элин был тем главным казначеем, которого казнили, когда ты родился.
   О главном казначее я знал иное. Бителен погиб в Рал Тамаре, пытаясь вырвать меня из лап Сферы.
   – Катан, важно то, что ты не похож на них. Ты внешне похож на своего брата, своего отца, каждого Тар'конантура, кто когда-либо жил. Но внешность ничего не значит. Никто не может быть абсолютно злым, тем более целое семейство. Забудь про Этия и Кэросия. Были они героями или убийцами – это уже все равно. А если не можешь забыть, то слушай свой разум, не свои сомнения. Ты все еще не нашел ни одной из тех двух вещей, что ты ищешь, так сосредоточься на них. Сархаддон – не наша забота, с ним мы ничего не можем сделать, можем только наблюдать.
   Тон Палатины стал резким, но это помогло. Я был слишком впечатлительным, каждая услышанная новость заставляла меня сомневаться и беспокоиться, и все это лишь отвлекало меня от «Эона». Только ночью я вспоминал о нем, потому что этот корабль присутствовал в моих снах, огромный и всегда недосягаемый, закутанный в темноту. Я все еще не знал, как он выглядит.
   – Из ДВУХ вещей? – спросил я.
   – Да. Надеюсь, ты не влюблен в ту и другую одновременно.
   Только фетийка сделала бы подобное замечание, даже такая нормальная фетийка, как Палатина.
   – А что Алидризи?
   – Спроси Персею, он ли твой контакт. Если не он, будем ждать дальше. Если он, – подвинувшись ко мне, Палатина прошептала, – мы последуем за ним. Ты к этому готов?
   – Конечно. – Я огляделся и увидел Алидризи в середине группы людей на другой стороне комнаты. Казалось, никто еще не уходит, и большинство присутствующих держали полные или почти полные бокалы. Вероятно, Алидризи хотел узнать реакцию каждого, чтобы определить лучшую линию действия. У меня было такое чувство, что он окажется одним из тех, на кого не повлияло красноречие Сархаддона.
   Персея. Где она? Возле Алидризи ее не было, и позади меня на балконе тоже. Она словно испарилась. Л нас поймал мой взгляд и поманил меня рукой.
   – Если ты ищешь Персею, она вернется через минуту.
   Он представил меня двум своим собеседникам. Судя по всему, он хорошо знал этих людей. Один, темнокожий, носил имя, похожее на кэмбресское. Возможно, они представляли здесь еще одну часть политического спектра. Казалось, в этом доме собрались представители нескольких еретических фракций: Алидризи и, вероятно, другие верноподданные фараона, океанографы. Чем больше я слышал о Персее, тем больше она производила впечатление жесткого диссидента. Я полагал, что Лиас, по существу, верен вице-королю, и я знал, что он выступает за кэмбресское вмешательство. Интересно, есть ли здесь фетийский агент влияния?
   – Ну и что ты думаешь?
   Лиас держался подчеркнуто нейтрально, а его собеседники имели задумчивый вид. Я не собирался навязывать им свое мнение.
   – Я обеспокоен, – ответил я, что было правдой, хоть и по другим причинам. – После всего, чему нас учили…
   – Это прошлое, а что ты думаешь насчет настоящего? – перебил кэмбрессец. – Я не собираюсь решать, менять мне веру или нет, на основании прошлой истории. Мне важно, что ты думаешь о Калатаре. Станет ли Калатар плясать под его дудку? А главное, было ли то, что мы сегодня услышали, таким искренним, как кажется?
   – Я думаю, важно не то, что говорится. Сархаддон должен поколебать людей, и он нашел для этого действенный способ. Пока я беседовал только с Палатиной и Алсианой, поэтому я мало чем могу быть полезен.
   Кэмбрессец в досаде закатил глаза.
   – Ты можешь, Алсиана нет. Все океанографы одинаковы – безумно боятся кого-нибудь обидеть.
   Лиас издал странный звук. Вероятно, это было вежливое покашливание, но оно больше смахивало на рычание.
   – Ты сегодня не очень дипломатичен, Бамалко.
   – Ты океанограф? – Бамалко пробормотал что-то по-кэмбресски, надо полагать, ругательство. – Приношу свои искренние извинения.
   – Будь к ним справедлив, – заговорил второй мужчина. – Если Сфера примется за океанографов, они не смогут просто исчезнуть, как все остальные. Если им придется бежать от инквизиторов, их имена внесут в черный список, и они не смогут вернуться к своей работе.
   – Бамалко, – вмешался Лиас, – я могу слово в слово повторить то, что сказала Алсиана. Я слышал это и от других. Если здесь грянет беда, тебя отзовут в Кэмбресс. Тебе не придется ничего терять.
   – Кроме кучи друзей, – возразил Бамалко, слегка ощетинясь. – Все говорят одно и то же, потому что всем есть что терять, если начнется Священный Поход. Просто когда смотришь на остальной мир, то видишь столько людей, кто мог бы помочь, да не хочет; Вроде кэмбресского правительства, конечно. Я вас предупреждаю – несколько недель назад оно провело выборы в магистрат на следующий год, и два новых саффета ненавидят друг друга лютой ненавистью. Что бы один ни сделал, другой заблокирует, даже если это будет предложение о повышении им жалованья. Моим людям не дадут работать.
   Значит, не кэмбрессец. Тогда монсферранец, вероятно, полукровка.
   – Радости республики, – пробормотал Лиас.
   – О да, но это случается не каждый год. Просто не повезло, что именно в этот раз ничего не будет сделано. Может, у них и республика, но стоит им выйти за пределы самого Кэмбресса, и вся эта чепуха с «властью народа» спускается в канализацию.
   – Кроме вице-короля, кто-нибудь здесь имеет реальное влияние? – спросил я.
   – Формально есть клановая Ассамблея, которая ничего не может делать. А правительство вице-короля так поредело, что слышно, как ветер свистит сквозь бреши. На самом деле влияние есть у отдельных личностей, людей вроде Алидризи и еще пары президентов. Все делается от имени вице-короля, а он работает на фараона.
   – Скорее свиньи полетят, – фыркнула Алсиана, неожиданно появляясь вместе с Персеей слева от меня. Мы расступились, чтобы дать им место. – Адмирал Кэрао, работающий на кого-нибудь, кроме себя? Бред сивой кобылы.
   – Ну, это ты хватила, – одновременно сказали Персея и Бамалко и замолчали.
   Лиас улыбнулся.
   – Очень предсказуемо.
   – Нет, я серьезно, – настаивала Алсиана, глядя на меня, хотя обращалась она ко всем. – Много ли из тех людей действительно работают на принцессу? Сколько ей сейчас – двадцать один, двадцать два? И все это время ее продолжают прятать, пока кто-то якобы работает для ее возвращения. В данный момент президенты кланов могут делать что угодно, хотя, конечно, им приходится остерегаться Сферы. Если принцесса вернется не как марионетка, они потеряют власть.
   – Но из нее бы вышла очень хорошая марионетка, – заметил Бамалко. – Они тоже работают на принцессу и, вероятно, на ее возвращение. Она бы стала великим номинальным главой для любого клана.
   – Не думаю, что принцесса захочет стать номинальный главой, – возразил я. – Ты бы захотел?
   – Я думаю, она должна очень скоро появиться, иначе люди начнут задаваться вопросом: а существует ли она на самом деле? О, я-то верю, что она реальна, но нынче плохое время. Если фараон не вернется сейчас, когда обстановка действительно серьезна… – Бамалко покачал головой. – Ее положению не позавидуешь.
   – Ты когда-нибудь пророчишь что-нибудь, кроме гибели, Бамалко? – спросила Персея с жестом досады. – Ты поэтому здесь, а не в Кэмбрессе, потому что там тебе никто бы не поверил?
   – Если вам не нужна моя помощь… я могу отправиться со своим пророчеством куда-нибудь в другое место. Возможно, в Фетию. Там этого милитаристского духа нет.
   – Бамалко слишком большой индивидуалист, чтобы наслаждаться службой в монсферранском военном флоте, – объяснила Персея. – Или так он говорит. А мы думаем, военные сами бы его не взяли, потому что от него было слишком много неприятностей.
   – Им же хуже, – отмахнулся Бамалко. – Все равно наш флот вечно выручает кэмбрессцев, и все было бы отлично, если бы нам не приходилось заодно терпеть их инженеров. У них в Кэмбрессе самая лучшая флотская инженерная академия. Они принимают любого, но только те, кто ее посещал, становятся главными инженерами.