Осипова Нелли. Итальянское каприччио, или Странности любви

   — Анька бросила спорт и теперь специализируется на алкогольных напитках, — проинформировала всех Лена.
   Деля удивленно взмахнула ресничками и уставилась вопросительно на Аню.
   — Делюша, кому ты веришь — этой врунишке?
   Насмеявшись вволю над всякими пустяками и наевшись всего, что наготовили — причем Наташка навалилась на пирог так, что это показалось неприличным даже подругам, — они перебрались на тахту и, хотя дома никого, кроме них, не было, шушукались, словно их мог кто-нибудь услышать.
   Лене рассказывать, как оказалось, практически нечего: Витьку все знали еще со школы — тут все было ясно.
   У Ани информации тоже не густо: роман ее остался далеко в прошлом, об Андрее никому, кроме Лены, она не рассказывала.
   Деля по-прежнему преданно служила своему бывшему наставнику по изостудии, гениальному — она настаивала на своем определении — художнику, который писал интеллектуальные абстракции, пил с утра до вечера, оставаясь, как ни странно, трезвым, словно Господь Бог наделил его несокрушимым здоровьем, и безжалостно ругал все, что писала Деля, однако работы ее собирал у себя в полуподвальной мастерской.
   Только Наташка, как всегда, принесла ворох новостей. Провалившись в очередной раз еще в одно театральное училище, она прошла по конкурсу в народный театр какого-то дворца культуры и даже получила роль. И главный режиссер лично с ней занимается, говорила она, хохоча и щуря свои прекрасные голубые глаза, вовсю демонстрируя аппетитные ямочки на щеках.
   «Господи, до чего же хороша девка, — подумала тогда Аня, глядя на расцветшую и чуть-чуть начинающую полнеть подругу. — И зачем ей театр? Вышла бы замуж за солидного человека, нарожала бы ему детей, вела хозяйство — вон как смачно ест пирог, аккуратно подбирая крошки, как плотоядно высматривает следующий кусок, как блаженно потягивает вино. Она, конечно, грубее Лены, но очень хороша…»
   А Наташа все продолжала рассказывать о театре, о режиссере, который, как и водится, был центром всего, что делалось во дворце культуры. Она рассказывала с восторгом о ночных репетициях, о ресторане ВТО, куда теперь запросто могла ходить благодаря своей дружбе с режиссером, и хотя она не сказала прямо об отношениях с ним, девчонки поняли, что Наташа стала его любовницей.
   …Началась весенняя сессия.
   Аня сидела с ногами на тахте и зубрила свой самый нелюбимый предмет — методику преподавания. Был поздний вечер.
   Отец заглянул в комнату, спросил:
   — Ты собираешься сидеть всю ночь?
   — Ох, папа, при всем желании я не смогу, — сказала, потягиваясь, Аня. — Эта тягомотина усыпляет лучше любого снотворного.
   — Что так? — улыбнулся отец.
   — Нужно ненавидеть искусство педагогики, чтобы написать такое! Хотела бы я посидеть на уроке такого учителя, который руководствуется подобной методикой.
   — Не теряй оптимизма, такое удовольствие тебе еще предстоит.
   — Ты шутишь. Но так можно возненавидеть и педагога и любой предмет.
   — К сожалению, именно это и происходит сейчас в школах. Ребята не только в массе своей стали учиться хуже, но и перестали читать. Я это по нашей библиотеке знаю. А история даже собственной страны так и остается для них на всю жизнь тайной за семью печатями, — сокрушенно подытожил отец.
   — Ладно, папа, ложись спать, а я попробую посидеть еще часик над дурацкой методикой. Последний предмет в эту сессию — пробьемся!
   Аня поцеловала отца. Позвонили у входной двери — два длинных звонка и один короткий. Так звонили только свои.
   — Сиди, я открою. — Отец встал и пошел отпирать. Пока Аня нащупывала ногами домашние тапочки, отец успел открыть дверь. Послышался его голос и голос Лены, непривычно глуховатый.
   — Заходи! — крикнула Аня и нагнулась, чтобы найти чертовы тапочки.
   Вошла Лена, как-то странно привалилась к дверному косяку и беззвучно заплакала, словно всех ее душевных сил хватило только на то, чтобы поздороваться с Андреем Ивановичем. Аня бросилась к ней, обняла, крепко-крепко прижала к себе, зашептала:
   — Лена, Леночка, милая, что с тобой?
   От такой ли ласки и участия близкого человека или потому, что уже стало невмоготу и дальше сдерживать себя, Лена разрыдалась, вздрагивая всем телом и глухо подвывая. Такой ее Аня не видела никогда. Она повела подругу к тахте, усадила, сняла с нее туфли, забросила ноги на тахту, подоткнула за спину подушку.
   — Что случилось? Скажи мне, пожалуйста.
   — Ви-и-итька… — только и могла выдавить между рыданиями Лена.
   — Ну пожалуйста, Леночка, родная моя — что с твоим Витей? Ты можешь взять себя в руки?
   Аня присела на корточки перед Леной. Лена вдруг замолчала и пустыми глазами уставилась на Аню. Чужим, хриплым голосом сказала:
   — С Витей все в порядке… только он теперь уже не мой, — и снова затряслась от подавляемых рыданий.
   — Ты поплачь в голос, поплачь, — по-бабьи советовала Аня, чувствуя, что и у самой льются из глаз слезы.
   Лена затрясла головой и показала на стенку, отделяющую их от комнаты родителей.
   — Ничего, они поймут. Выревись…
   Но Лена яростно замотала головой, обняла Аню, прижалась к ней и так сидела долго-долго. Аня боялась пошевелиться.
   Наконец Лена отодвинулась и хрипло произнесла:
   — Все!
   И было это сказано так, что теперь заревела Аня. Потому что вспомнился ей Николай и весь тогдашний ужас и еще почему-то глаза Андрея на вокзале в Белгороде…
   Успокоившись, она поднялась, принесла каких-то капель и стала отпаивать Лену. Достала чистый носовой платок, вытерла ей слезы, потом взяла второй, отсморкалась сама. Ей хотелось расспросить, понять, что же на самом деле произошло, но сейчас тормошить Лену — значило снова вывести ее из шаткого равновесия.
   — Пойдем умоемся, — предложила она.
   Когда они вернулись из ванной, Лена сама заговорила.
   — Я ведь с самого начала это чувствовала, — призналась она.
   — Что?
   — Что он бросит меня.
   — Почему? — искренне удивилась Аня. Ей всегда казалось, что Лена и Витя — идеальная пара, хотя на первых порах он ей не очень понравился. И ведь пять лет!
   — Потому что его родители четыре раза приезжали в отпуск и все четыре раза он находил причину не знакомить нас, — ровным голосом ответила Лена.
   — И ты все четыре раза промолчала?
   — Я же любила его, Аня…
   Аня поняла, что сказала глупость и проявила бестактность — столько горечи прозвучало в этих банальных словах «Я любила». А почему любила? Значит, уже не любит? Вчера любила, а сегодня не любит.
   Лена взглянула на подругу и вымученно улыбнулась:
   — Можно подумать, что сейчас не люблю. Как было бы просто: полюбила, разлюбила…
   «Любопытно. Мы думаем об одном и том же», — мелькнуло в голове, но вслух Аня ничего не сказала.
   — …папочка и мамочка вернулись, чтобы присутствовать при распределении, нажать на нужные пружины и все такое, — говорила Лена. — Мамочка все ему объяснила, кто я и кто он. Он карьерный дипломат в перспективе, а я смазливая переводчица, без роду без племени, каких в МИДе пруд пруди.
   — Ты с ними познакомилась?
   — Нет, что ты. Словом, они ему уже и невесту подыскали, представляешь! Она чья-то там племянница нового и очень влиятельного деятеля. Можно сказать, его поставили перед выбором — либо она и такая должность за бугром, до которой при нормальных условиях ему десять лет корячиться, либо жить со мной в моей комнатушке и корпеть в аппарате клерком.
   — Разве у нас с тобой плохие комнаты?
   — У нас хорошие — для нас. У них — другие критерии и другие запросы. Витька — карьерист… Вот уж чего не могла предположить, — сокрушенно проговорила Лена. — Самое смешное, подружка, что я чего-то подобного ожидала. Только старалась не думать. Гнала от себя. Я его даже ругать не могу…
   — Откуда ты все узнала о родителях, о невесте?
   — Он мне сам рассказал.
   — Чудовищно! Они долго молчали.
   — Как же ты могла — знать и любить? — не выдержала Аня и сама испугалась жестокости своего вопроса.
   — Могла… Что мне еще оставалось? — с обреченностью ответила Лена.
   — А если он завтра позвонит?
   — Зачем?
   — Ну-у, передумает или просто захочет встретиться, как обычно, — он же еще не женат.
   — Такой роскоши — вытирать об меня ноги — он не дождется. Ничего, если я покурю здесь немножко?
   — Кури, конечно.
   Лена закурила, и они опять долго молчали.
   — Знаешь, — сказала Лена, погасив сигарету, — я сначала подумала, что вот возьму и соблазню кого-нибудь из его самых высоких начальников и стану женой его шефа.
   — А что, ты можешь.
   — Да уж… что нам стоит дом построить. К сожалению, так бывает только в сказках, да и не нужен мне никто, кроме Витьки. — И она снова заплакала, но уже спокойно, без рыданий. Слезы крупными каплями выкатывались из ее глаз и, медленно стекая по щекам, падали на платье.
   — У тебя от сырости плесень может вырасти, — вспомнила Аня детский стишок.
   Лена улыбнулась, смахнула рукой слезы и спросила:
   — Вот ты, историк, небось утверждаешь, что сословное неравенство — дела давно минувших дней, ведь так?
   — По крайней мере в учебниках так пишут.
   — Нм фига подобного! Как оно было, так все и осталось! Просто у нас делают хорошую мину при плохой игре. В семнадцатом году перелопатили устоявшуюся веками систему — и что? Все повторяется по-прежнему. Вот мы с тобой — кто?
   — Ну, бабы. Девицы на выданье.
   — Я серьезно. Мы — разночинки, и вход в дворянское общество нам заказан.
   — Тоже мне, Витька — дворянин! — засмеялась Аня. — Если уж серьезно, здесь именно тот случай, когда говорят: из грязи да в князи.
   — В том-то и дело! Но они-то думают по-другому, и поэтому браки совершаются не на небесах, а в родительских офисах, квартирах и сберкнижках.
   Лена осталась ночевать у Ани. Уже засыпая, вдруг шепнула:
   — И все же, когда он рассказывал, когда хотел поцеловать меня на прощание, у него в глазах стояли слезы…
   Аня никак не могла уснуть. Она прислушивалась к тихому дыханию Лены, и в голову лезли странные мысли. Получалось, что Ленка, такая красавица, заводила, смелая, талантливая, словом, неординарная девушка, пять лет жила с Виктором, не помышляя о других мужчинах. А она, Аня, некрасивая, тощая, комплексующая, резкая в отношениях с людьми — возможно, из-за неуверенности в себе, — меняет мужчин: не успел Николай бросить ее — появился Андрей, потом еще пара мимолетных связей… Наверное, это и есть безнравственность. Впрочем, она никогда не искала мужчин, они сами почему-то находили ее.
   Когда утром она поделилась с Леной своими мыслями, та даже рассердилась:
   — Ты — некрасивая? Да ты просто дурочка закомплексованная! Запомни: ты интересная, привлекательная и обаятельная женщина, и больше я с тобой обсуждать твои комплексы не буду.
   — Поставила на меня печать, как на говяжью тушу — знак качества? — засмеялась Аня.
   Лена улыбнулась, обняла подругу:
   — Что бы я без тебя делала?
   Примерно в феврале, в год окончания института в состоянии отца наступило ухудшение. Врач настоял, чтобы он бросил работу и ушел на пенсию. И сразу же возникли проблемы, которые, по всей вероятности, всегда стоят перед «начинающим» пенсионером, как в шутку называл себя отец. Проблема свободного времени, такая вожделенная мечта каждого работающего человека, сейчас тяжким грузом навалившаяся на плечи, стала, пожалуй, основной — отец не представлял себя вне своего любимого дела. Другая проблема — финансовая, поскольку пенсия оказалась значительно меньше его прежнего заработка. Они и прежде-то жили весьма скромно, а теперь предстояло еще урезать семейный бюджет.
   Аня приняла решение. Она отказалась от аспирантуры, куда ее рекомендовали, и по распределению получила назначение в старшие классы школы. Летом она устроилась на работу в детский санаторий физруком, заработала немного денег и, можно сказать, сама отдохнула — все-таки на воздухе, с приличным питанием и регулярными спортивными занятиями.
   В глубине души она немного побаивалась встречи с учениками. Во время студенческой практики все казалось проще: психологически она была настроена на аспирантуру и потому воспринимала свое пребывание в школе как временное и вела себя с ребятами легко и просто. Как у нее получится сейчас, сумеет ли сразу наладить контакт с классом, и куча других вопросов держали ее в напряжении все предшествующие началу учебного года дни.
   Она вошла в доставшийся ей девятый класс, прикрыла за собой дверь и остановилась, растерянно улыбаясь… Позже, вспоминая свой первый день, Аня утверждала, что именно ее растерянность и дурацкая, как она полагала, улыбка «спасли» положение. Она так и стояла бы со своей улыбкой, если бы мальчишка с последней парты не крикнул:
   — Ребята, новенькая! Пошли знакомиться.
   И ее мгновенно окружили, стали протягивать руки, называть свои имена, фамилии, но когда она в ответ сказала: «Анна Андреевна», класс растерялся — ее приняли за новенькую ученицу, а не за учительницу: джинсы, кроссовки, простой бумажный свитерок и короткая стрижка почти под мальчишку делали ее похожей на одноклассницу.
   Так и состоялось ее первое знакомство с классом, вылившееся со временем в доверительные, дружеские отношения.
   Совсем иначе складывались отношения с директором школы, сорокалетней энергичной и властной женщиной, которая меньше всего интересовалась уровнем преподавания истории, но во главу угла ставила внешний вид преподавателя.
   Поначалу Аня спокойно выслушивала ее «втыки» за свой не соответствующий стандарту школы джинсовый туалет, а когда подобные беседы стали слишком частыми и унизительными, она с улыбкой заявила:
   — У нас с вами не совпадают вкусы, а времена, когда вкус начальника становится эталоном, прошли.
   Понимая, что уволить молодого специалиста по существующему положению нельзя, директор при первом же удобном случае вынесла Ане выговор. Отношения остались напряженными.
   Лена, которая работала в крупной фирме и была далека от школьной мышиной возни, посоветовала:
   — Плюнь. Она просто завидует твоей популярности у школьников.
   В майский праздничный день забежала Деля и пригласила на новоселье.
   Ее непризнанный гений с началом перестройки, когда русский авангард получил выход за границу, начал выставляться. Вначале в разных подвалах, потом участвовал в нашумевшей выставке в профкоме художников на Грузинской, после чего его засыпали предложениями разные посредники. Оказалось, что копившееся десятилетиями в России новое искусство и есть то, чего ждали все коллекционеры мира. Даже самые примитивные, с точки зрения Ани, работы выставлялись в престижных салонах, не говоря уже о полотнах такого действительно любопытного художника, как Делин Платон. Сам он категорически отказывался от любых поездок за рубеж, сидел в своем полуподвале, работал, пил водку и ругательски ругал всех подряд — художников, критиков и покупателей.
   Он выгодно продал через посредника два десятка своих картин, получил хорошие деньги, купил небольшую двухкомнатную квартиру и в том же доме, в цокольном этаже оборудовал мастерскую.
   Деля переехала туда вместе с ним, хотя брак они не стали регистрировать — она об этом не заикалась, а Платон считал, что художник должен быть свободен от всего на свете, в том числе и от обязательств.
   Лена, Аня и Наташа сложились и пошли покупать всякие хозяйственные мелочи, которыми наверняка не успела обзавестись Деля. Они выбирали, спорили, долго рассматривали каждую вещь, раздражая тем продавщицу, но сами получали удовольствие.
   Когда все было куплено и уложено в большую картонную коробку, они поймали частника, погрузили коробки в машину, сели сами и объяснили, куда ехать.
   Дом оказался вполне приличным шестиэтажным довоенным сооружением, утопающим в зелени полудвора, то есть того, что было раньше двором и имело чугунную ограду с воротами, а теперь, после того как зачем-то убрали ворота и частично и ограду, превратилось скорее в большой палисад.
   Гостей, кроме них, не предвиделось: и это радовало, так давно не встречались вместе и хотелось посидеть и потрепаться всласть.
   Деля надела новое, купленное ради такого торжественного дня платье. Волосы она уложила явно в парикмахерской, и хотя прическа сама по себе считалась и модной, и красивой, на Делиной голове она смотрелась нелепым и чужеродным образованием. Она не сводила испуганных глаз с Платона — ему не нравилось ни платье, ни прическа, ни даже то, что Деля наготовила так много всякой вкусной еды, удивив, впрочем, своими кулинарными способностями подруг. Гениальный художник проповедовал аскетизм во всем, что не касалось выпивки. Перепробовав все по порядку, похвалив каждое блюдо, Наташка извинилась, объяснив, что занята вечером в спектакле, и умчалась. Платон к концу обеда как-то помягчел, подобрел к девочкам, а потом, уже совсем признав своими, предложил спуститься в мастерскую. Деля осталась убирать со стола.
   На мольберте стояла почти законченная картина, которую он писал по заказу. Еще одна стояла в углу.
   — Ничего не осталось, — развел он руками, — берут прямо с колес, — и повел их в другой конец мастерской, где показал небольшие, с тетрадный лист холсты Дели.
   Картины привлекали мастерством и главное — настроением, которое присутствовало и в натюрмортах, и в пейзажах. Казалось, что можно выразить в натюрморте, мертвой, натуре, но Деля тем не менее в каждом из них рассказывала о себе, о своем восприятии мира, и мир этот был чистым и радостным, словно не знала она ни однообразных будней со старенькой бабушкой, ни ежедневных возлияний Платона.
   — Вот настоящий реализм, — определил Платон, — уж вы мне поверьте… — В его словах слышалась гордость за Делю. — Сейчас слово «реализм» стало ругательным.
   — Ругательным? — удивилась Лена.
   — Ну-у… рисовать не всякий умеет, здесь талант нужен, проще ругать.
   Они поднялись в квартиру. Деля догадывалась, что Платон покажет ее работы, и напряженно ждала. Аня расцеловала ее, поздравила:
   — Умничка ты наша.
   Лена тоже поцеловала и сказала:
   — Я другого и не ждала.
   Когда девочки собрались уходить, Платон вышел в другую комнату.
   — Он что, спать пошел? — спросила Лена.
   — Что ты, он спит самое большее пять часов в сутки, — ответила Деля сокрушенно. — Он для вас специально приготовил…
   Вернулся Платон с двумя небольшими холстами на подрамниках, протянул подругам:
   — Простите, что без рамы… не успел. Для них багет нужен узкий. Белый…
   Во дворе девушек облаял серый пуделек.
   — Какая прелесть! — воскликнула Лена. Аня промолчала — маленькие собаки не вызывали у нее восторга.
   — Как зовут такое очарование? — продолжала восхищаться Лена.
   — Полли. — К ним подошел хозяин пуделя. — Нас зовут Полли. — Хозяин разглядел Лену и немедленно принялся заигрывать с ней: — А как зовут девушку, ты спросила, Полли?
   Голос показался Ане очень знакомым, но вспомнить она не смогла и спросила первое, что пришло в голову, — просто чтобы услышать голос еще раз:
   — Это пудель?
   — Боже мой, девушка, конечно же пудель, только редкой породы.
   — А вы, Олег Иванович, тоже редкой породы, — узнала Аня хозяина собаки. — Обещали позвонить и исчезли совсем.
   — Аня? — Олег Иванович в вечернем полумраке всматривался в ее лицо. — Аня, волейболистка! Вот так встреча! — Он взял ее за руку, потряс, заулыбался: — Рад, очень рад вас видеть.
   — Познакомьтесь, моя подруга Лена. Лена протянула ему руку.
   — Аня мне много рассказывала о вас, о той съемке.
   — Да-а… — протянул он, как бы впервые за все годы вспоминая тот летний день, — сколько воды утекло… Хорошее было время.
   Он произнес эти слова так, словно и у него в том прошедшем лете осталось что-то дорогое, неповторимое.
   Ане захотелось прямо сейчас рассказать ему про Андрея, про Натку, потому что хоть и был он знаком с ними всего каких-то два-три дня, но он их видел, говорил с ними. Ведь для Лены они были почти абстракцией — только Анины рассказы и фото бедного Андрея, а Олег Иванович — живой свидетель последних дней Андрея.
   — Помните, Олег Иванович, Андрея, бригадира, с которым мы вам стройку показывали?
   — Как же, как же, вы еще тогда такой блестящий исторический комментарий добавили к его рассказу.
   — Он погиб.
   — Погиб? Почему?
   В его нелепом вопросе Аня услышала и растерянность, и сожаление, и искренность, и тогда она рассказала ему, как провожал ее Андрей, как разбился, как покончила с жизнью Натка…
   — Это я виновата, он разбился из-за меня, — жестко заключила свой рассказ Аня.
   Олег Иванович внимательно посмотрел ей в глаза, словно мгновенно понял все, и спросил:
   — И все прошедшие годы вы живете с таким грузом на душе?
   Аня только молча кивнула головой.
   — Олег Иванович, ну объясните ей, что здесь нет ее вины — просто рок, судьба, что хотите, но только не ее вина. Я не могу ей никак втолковать…
   — Милый вы человек, Леночка, — перебил он ее, — объяснить можно многое, но важно, что человек сам чувствует, — тут ничего не поделаешь, пока само не рассосется. Аня придет к этому, я уверен.
   — Спасибо, — поблагодарила Аня и подумала, что тонкости в этом большом и красивом человеке больше, чем она предполагала.
   — А каким ветром, простите, занесло вас в наш двор? — сменил тему разговора Олег Иванович.
   — Мы были в гостях у наших друзей, — ответила Лена.
   — Кто же они? Я тут всех знаю.
   — Они недавно переехали.
   — Минутку, сейчас догадаюсь — художник… м-мм… Платон!
   — Вы уже успели с ним познакомиться? — спросила Аня.
   Она взяла себя в руки и немного успокоилась после неожиданной встречи со страшным прошлым.
   — Я не имел чести быть ему представленным, не знаю, какой он художник, но ругатель великий: не успел здесь поселиться, а уже со всеми собачниками переругался — видите ли, собаки лают под окнами его мастерской.
   — Да что вы! Он, конечно, человек сложный, как большинство талантливых людей, и страшный матерщинник, но душа у него добрая, — заступилась за Платона Аня.
   — А с Делей мы с детства дружим, — добавила Лена таким тоном, словно представила решающий аргумент в защиту Платона.
   — Кто она?
   — Его жена… подруга… Они прекрасные люди и талантливые художники, — с запальчивостью закончила Лена.
   — Охотно верю, — улыбнулся Олег Иванович, — но собака — тоже человек.
   — Нам пора. Всего хорошего. Кланяйтесь Ирине. — Аня протянула ему руку.
   — О-о! От Ирины остались только воспоминания и Полли.
   Они распрощались.
   Уже у метро Лена сказала:
   — Красивый мужик, седой, импозантный. Ты мне его иначе описывала.
   — Вот и займись. И Полли не пропадет.
   — Нет, Анька, он герой не моего романа. Эта ягода с твоего поля.
   Аня замотала головой, но ничего не ответила. Когда через день Олег Иванович позвонил ей, она согласилась встретиться…
   Через месяц он сделал ей предложение. Аня пришла к Ленке и объявила, хмыкнув:
   — В моей жизни появился новый опыт. Обычно меня норовят первым делом затащить в постель, но сегодня мне вначале сделали предложение, а потом уже пригласили в койку.
   — Олег Иванович?
   — Он самый.
   — И ты пошла?
   — Бог с тобой! Я впервые почувствовала себя невестой и постаралась соответствовать своему положению — такое непривычное и приятное состояние.
   — Он тебе нравится, — не спросила, а констатировала Лена.
   — Нравится. Но не настолько, чтобы не иронизировать.
   — Может, именно в этом залог счастья?
   — Не знаю, надо проверить.
   — Значит, ты согласилась?
   — Если быть предельно точной, не сказала «нет», что в устах женщины означает «да».
   — Ань, ты не находишь, что все ужасно прозаично? Может быть, не стоит торопиться?
   — А что, похожу с годик в невестах, подумаю, понаблюдаю…
   — Не ерничай, я серьезно.
   — И я серьезно. Прости, но много ты от вашей с Витькой неторопливости выиграла?
   — У нас все было предопределено. Если я и строила какие-то иллюзии, то лишь в самом начале, по молодости. Знаешь, есть такая лотерея, беспроигрышная: какой билет ни возьмешь, в каждом найдешь маленький выигрыш. А у меня — сплошь проигрышная лотерея, когда все билетики пустые и уже знаешь, что выигрыша не будет, а все равно тянешь следующий, рвешь и снова тянешь, пока тебя не стукнут по голове и не скажут: «Отвали!» Так что я в данном случае плохой пример. А ты подумай, любишь ли его.
   — Я уже любила… Николая.
   — Хочешь сказать, что выйдешь замуж совсем без любви? — уставилась Лена на Аню.
   — Ну почему же. Мне с Олегом хорошо, спокойно, интересно, мне льстит, когда на него оборачиваются бабы, когда мы запросто ходим в Дом кино, в ЦДРИ, мне нравится, что на концертах в консерватории он не аплодирует между двумя частями сонаты, и еще многое, многое другое.
   — А возраст? Он же много старше тебя.
   — Ровно на пятнадцать лет, как у моих родителей. И знаешь, мне и это нравится. И вообще, если я засижусь в девках, боюсь, что во мне может вызреть маленькая шлюшка.
   — Как, наверное, во всех настоящих женщинах, — оживилась Лена.
   — Не слишком ли смелое обобщение? — улыбнулась Аня.
   — У тебя есть аргумент против?
   — Есть — Деля.
   — Мы ничего не знаем о ее сексуальной жизни.
   — Есть ли она вообще? Мне иногда кажется, что Деля все еще девушка. Платон мне друг — и только.
   Подруги рассмеялись.
   — Вы уже решили, где будете жить?