Осипова Нелли. Итальянское каприччио, или Странности любви

   — Вы очень сильно играете, — похвалил ее Марио. — У вас атакующая манера.
   — И на этом я проигрываю.
   Ей подумалось, что в жизни, пожалуй, лучше иметь дело с теми, кто играет, как Марио, — надежно, спокойно, размеренно. А вот Олег тоже любил выходить к сетке… Господи, когда она перестанет вспоминать его?
   После отъезда Николая она только и делает, что старается забыть — сначала его, потом Андрея, теперь вот Олега. Но у нее не очень-то получается…
   Когда-то гостивший у них двоюродный дядюшка отца, известный ученый, блестящий рассказчик, человек с энциклопедическими знаниями и феноменальной памятью, отсидевший в советских тюрьмах и лагерях более двадцати лет, на восторженную реплику матери: «Сколько же вы помните, Михаил Алексеевич, сколько в вас мудрости!» — ответил с грустной улыбкой: «Мудрость не в том, чтобы помнить, милая Аллочка. Мудрость в том, чтобы забывать».
   «Значит, я дура», — с присущей ей решительностью подвела итог своим мыслям Аня. Она ничего не могла забыть, а более всего Андрея, хотя он умер и уже никогда не возникнет в ее жизни. «Нет, не умер, а погиб, и убила его я. От этого мне никуда не деться…»
   — Вы раздумали играть? — раздался голос Марио. Аня встала и решительно пошла на корт.
   Все три партии она проиграла, хотя третья далась Марио с большим трудом.
   Они пошли в бар, и Аня попросила заказать ей мороженого. Но Марио задумчиво посмотрел на нее:
   — Мне после игры можно, проверено неоднократно. А вам, боюсь, может навредить, вы простудите горло.
   — Пожалуй, вы правы, немного рискованно.
   — Поэтому давайте воздержимся.
   — Но вам-то зачем воздерживаться? — спросила Аня.
   — За компанию.
   — Нет-нет, ради бога, не надо жертв, — запротестовала Аня.
   — Это не жертва, а самооборона, — заявил Марио.
   — От кого вы собираетесь обороняться?
   — От зависти.
   — Не понимаю… — растерялась Аня
   — Все очень просто: я буду есть мороженое, а вы будете пить кофе и страшно завидовать мне, и тогда со мной обязательно что-нибудь случится — либо я подавлюсь, либо уроню кусок на брюки.
   Аня рассмеялась, и они решили выпить по чашечке кофе.
   Марио довез ее домой и пригласил в следующее воскресенье поехать с ним в Альпы.
   …Они выехали рано утром, чтобы не попасть в заторы и не стоять в бесконечной колонне автомашин, устремляющихся каждый уикенд к северным границам Италии.
   Они проехали несколько небольших городков или деревень, Аня никак не могла понять разницы между ними — не это ли имели в виду коммунисты, когда говорили о стирании грани между городом и деревней? — потому что в каждом таком месте все улицы были мощены камнем, стояли великолепные дома, магазины сверкали витринами с теми же товарами, что и в Турине, а в центре чистенькой площади высился старинный храм.
   — Мы едем к границе с Францией и Швейцарией, — объявил Марио. — Туда, где Сен-Бернарские перевалы.
   — Разве их два? — удивилась Аня. — Я по школе помню только один.
   — На самом деле их два — Большой, который ведет в Швейцарию, и Малый — во Францию. А мы с вами поднимемся на Монблан.
   — Не может быть, — оторопела Аня, — каким образом?
   — Ну, не на самую, конечно, вершину, но все-таки мы будем на Монблане.
   — Господи, звучит как в чудесном сне! Подумать только — я сегодня буду на Монблане! — не могла успокоиться Аня.
   Долина, по которой мчалась машина, постепенно сужаясь, вела их все дальше на север. Справа появились очертания настоящего рыцарского замка. Он стоял на вершине холма, на фоне круто поднимающейся вверх горы, серый, мрачный, словно покрытый многовековым слоем пыли, строгий, без затейливых башен и зубчатых стен. Это удивительное зрелище словно ворвалось в современность из глубокой старины.
   Марио заметил, как Аня повернулась вслед за исчезающим из поля зрения замком, и сказал:
   — Смотрите вперед, здесь в долине Аосты он не единственный — слева будет еще один замок.
   Действительно, с крутого холма нависал прямо над дорогой и господствовал над всей местностью такой же суровый, как и первый, весь покрытый вьюном старый замок. Вероятно, у одного из его владельцев, что на протяжении веков сменяли один другого, разыгралась фантазия, и он пристроил легкомысленную и вычурную башенку, которая устремилась вверх, выпадая из общего, раннеготического стиля.
   — Какая прелесть! — воскликнула Аня. — Там наверняка живет сказочная принцесса.
   — Я должен вас разочаровать — в наше время принцессы любят комфорт, даже сказочные, а в таких замках, если их не реконструировать, не так-то просто жить — в них нет ни электричества, ни воды. Многие владельцы продают их, так как не в состоянии содержать.
   — Но кто их может купить?
   — О! Если у одного нет денег, чтобы реставрировать и содержать родовой замок, то всегда найдется кто-нибудь другой, кто может себе это позволить. Какая разница? Главное — сохранить памятники истории.
   — Вы льете бальзам на сердце историка, — сказала Аня. — К сожалению, у нас те, от которых многое зависит, думают совсем иначе. И получается ни себе, ни другим, в результате происходят такие невосполнимые потери, что просто хочется плакать от обиды, бессилия и отчаяния.
   — У нас тоже так бывает. Но иногда случаются счастливые исключения. У меня есть друг, барон Алессандро.
   — Настоящий барон?
   — Да, он потомок очень древнего рода. А чему вы удивились? Разве в России нет баронов?
   — Видите ли, барон для меня понятие… как бы точнее сказать… скорее литературно-историческое. — Аня хотела назвать барона Дельвига или барона Врангеля, известного полярного исследователя, чьим именем назван остров, который даже большевики не стали переименовывать в своем безудержном раже все переделать, а затем… Она могла бы рассказать и о бароне Строганове. Но каждое из имен нуждалось в пояснении и влекло за собой экскурс в русскую историю. Для подобной беседы Ане не хватало слов в ее английском, да и не было уверенности, что слегка англизированный Марио может проявить интерес к этому. Поэтому она вдруг выпалила: — Например, барон Мюнхгаузен.
   Марио рассмеялся.
   — Нет, Сандро не похож на Мюнхгаузена. Он очень талантливый инженер и практичный человек, влюблен в свой старый родовой замок, который уже стал разрушаться, потому что требовал грандиозного ремонта и больших денег. Тогда барон решил продать его одному американскому миллионеру, чтобы спасти от катастрофы, и вдруг — получил огромное наследство!
   — Как в сказке! — воскликнула Аня.
   — Да, именно так оно и было. Он вложил все средства в реставрацию замка и сам работал, забыв обо всем на свете. Зато теперь его красавец-замок открыт для туристов.
   — Фантастика!
   — Если хотите, мы можем поехать туда в следующий раз и осмотреть его. А я договорюсь с Алессандро.
   — Конечно, хочу! Я никогда не бывала в замках, — обрадовалась, как маленькая, Аня.
   …Шоссе втянулось в теснину, и теперь машина ехала под крутой, почти отвесно уходящей ввысь скалой.
   — Скоро приедем, — сказал Марио.
   Они свернули с магистральной дороги в сторону и въехали в небольшой городок, чистенький и прелестный, как на открытке.
   Марио остановил машину, достал из бардачка карту, некоторое время изучал ее и потом медленно поехал вперед, петляя по узеньким улочкам, где чудом разъезжались встречные машины. Буднично показал вперед:
   — Монблан.
   Аня охнула, всмотрелась, но ничего не увидела: в горах стоял туман.
   Вскоре они остановились у большого здания нижней станции канатной подвесной дороги.
   Марио вытащил из машины предусмотрительно взятые теплые куртки, с сомнением посмотрел на Анины джинсы.
   — Наверху очень холодно. Может, нам взять плед?
   — Спасибо. Вы забыли, что я из страны белых медведей?
   — Да, конечно, я слышал об этом, — улыбнулся он в ответ на шутку.
   Они вошли в вагончик, который шустро пополз вверх.
   На промежуточной станции пересели из одного подвесного вагончика в другой. Новый вагончик устремился почти вертикально вверх, отчего захватывало дух и было немного страшновато.
   Марио заметил, как напряженно держится за поручень Аня, положил свою руку на ее и шепнул:
   — Не оглядывайтесь на пройденный путь, тогда не будет страшно. Смотрите вперед и вверх.
   С каждым метром подъема открывался все более величественный вид. Совсем рядом с ними устремился по каменным уступам вниз водопад и исчезал среди зеленых деревьев.
   — Ой, смотрите! — затормошила своего спутника Аня. — Во-он одинокий энтузиаст бредет с рюкзаком и альпенштоком! У нас говорят умный в гору не пойдет, умный гору обойдет.
   — Мы тоже идем в гору, вернее, едем, — уточнил Марио. — Значит, не такие уж умные, да?
   Аня весело засмеялась.
   Марио с улыбкой смотрел на ее оживленное лицо и думал: как разительно не похожа эта разрумянившаяся очаровательная женщина, почти девочка, на ту напряженную, зажатую, немного колючую, которую он увидел впервые на вечере у Франко. Он вспомнил давний разговор с Леной, которой искренне восхищался. Он спросил ее, а нет ли в Москве еще такой же прекрасной невесты и для него. Лена ответила, смеясь: «Поищем». Тогда он принял за шутку. И вот совершенно неожиданно шутка превратилась в действительность: рядом с ним стоит милая, умная, тонкая женщина, может быть, даже в чем-то интереснее Лены, и, черт возьми, ему страшно хочется обнять ее и поцеловать…
   — Смотрите, — снова стала теребить его Аня, — орел парит ниже нас! Как интересно.
   Марио обнял ее за плечи и притянул к себе. Аня подняла голову и взглянула ему в лицо — он смотрел серьезно и в то же время вопросительно. У нее екнуло сердце.
   Вагончик вполз в облака.
   Резко похолодало.
   Марио набросил Ане на плечи куртку и заботливо укутал теплым шарфом.
   Вагончик незаметно добрался до терминала и мягко ткнулся в причал.
   Они вышли, поднялись по лесенке на смотровую площадку. Здесь тумана почти не было, он остался ниже. Их окружали заснеженные откосы. На севере вздыбливалась гора с вечными снегами.
   Дышать стало трудно, и голова чуть-чуть закружилась.
   — Вот там граница, — показал Марио на узкий коридорчик, где стоял пограничник, — несколько шагов — и мы во Франции. К сожалению, вам без визы не разрешат.
   — Зачем нам во Францию? Нам и здесь хорошо, — пошутила Аня.
   Марио сфотографировал ее, сделав несколько кадров, потом попросил какого-то туриста сфотографировать их вместе.
   Подул неприятный холодный ветер, серо-белая мгла поднялась снизу и окутала ближайшие скалы и далекие ледники. Пошел снег.
   Они решили возвращаться. Выезжая из городка, Марио еще раз справился с картой.
   — Мы заблудились? — с надеждой спросила Аня — ей очень хотелось каких-нибудь приключений.
   — Нет-нет, тут есть очень хороший ресторан, я просто потерял его.
   — Где вы его потеряли — на карте или в городе? — пошутила Аня.
   — На карте, на карте, — обрадовался Марио. — Вот он! Их обслужили очень быстро. Ане показалось, что она никогда так много не ела.
   — Что со мной происходит? Я не могу никак насытиться.
   Марио рассмеялся:
   — Обычное дело после такого восхождения и перепада температур. Ешьте, ешьте, за один раз фигуры не испортите.
   А потом незаметно они перешли на «ты» и так легко, непринужденно провели за столом целый час, что оба с сожалением покинули гостеприимный ресторанчик и направились к машине.
   В Турин вернулись, уже когда начало смеркаться.
   Лена уговорила Марио остаться на ужин, во время которого пытливо вглядывалась то в Аню, то в него, пытаясь высмотреть в них какие-нибудь перемены, сдвиги к сближению.
   …В начале августа жара в Москве сломалась, и горожане вздохнули с облегчением.
   Деля перестала ездить на пленэр, в излюбленное местечко недалеко от Абрамцево. Если отмахать три километра по асфальтовому шоссе, миновать ветшающий поселок академических дач, когда-то подаренных ученым товарищем Сталиным, чтобы верно служили и делали побольше открытий, потом еще километр по проселку, то открывался кусок первозданной, нетронутой русской природы с ее тихой красотой и бесконечной далью синевато-зеленых лесов. Но как ни хорошо было там, на свежем воздухе, Деля предпочитала работать в своей мастерской.
   «У кого клаустрофобия, боязнь замкнутого пространства, а у меня клаустрофилия, любовь к замкнутому пространству…
   Интересно, существует ли такой термин или я его сочинила сама?» — раздумывала она, просматривая за завтраком утреннюю почту.
   Платон выписывал «Московский комсомолец», восхищался хулиганством мальчишек и девчонок, нахально создающих свой стиль русской желтой прессы, и Деля продолжала выписывать эту газету, хотя и морщилась брезгливо от ее вопиющей безграмотности.
   Кроме газеты, сегодня доставили толстое письмо из Италии, но Деля отложила конверт, потому что решила, что в письме скорее всего есть фото, и ей хотелось рассмотреть их не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Она уселась поудобнее в старое кресло Платона с протертыми подлокотниками и распечатала конверт. Действительно, в письме она обнаружила десяток фотографий, толстенное письмо, написанное каллиграфическим почерком Лены с Аниной припиской и ее же вставками и даже смешными рисунками.
   Дочитав письмо до половины, Деля сообразила, что оно адресовано не только ей, но и Наташе. Она бросилась звонить подруге.
   Наташка оказалась дома, сказала, что немедленно примчится, что умирает от любопытства и что у нее новости и что вообще черт знает, сколько не встречались, хотя она, видит Бог, несколько раз звонила Деле, хотела пригласить ее на дачу, где Дим Димыч построил новый потрясающий бассейн…
   — Интересно, о чем мы будем говорить, если ты все новости выпалишь мне по телефону? — спросила Деля.
   Наташка захохотала и повесила трубку.
   Через двадцать минут она буквально влетела к Деле — она теперь сама водила машину и делала это с великолепной лихостью и одновременно с чисто женской осторожностью.
   …Они читали письмо — каждая про себя, потом отдельные места вслух, рассматривали фотографии, обсудили Марио и нашли, что он хорош, но наша Анька лучше, взгрустнули, что не могут прямо вот сейчас купить по туру и махнуть в Италию: Наташа — из-за репетиций и приближающейся премьеры — она получила главную роль, хоть и во втором составе, но буквально заходилась от восторга, а Деля — из-за нескольких заказов.
   — Кстати, — спохватилась Наташа, — может быть, у тебя нет денег? Так я возьму у Дим Димыча.
   — Деньги есть… — протянула Деля. — Понимаешь, последнее время работы Платона так выросли в цене, что я просто боюсь держать их дома. Ты заметила? Я стальную дверь поставила.
   — Заметила и удивилась. Платон всегда издевался над ними — мол, для профи раз плюнуть, а лох не полезет.
   — Все-таки спокойнее… А картины я отдала в хорошую галерею — почему они должны стоять у стенки?
   Пусть смотрят люди, — сказала Деля и сама немного смутилась от торжественности фразы «смотрят люди».
   — А свои тоже продаешь?
   — И свои. У меня даже агент появился. Несколько портретов сделала.
   — И как?
   — Вроде заказчики довольны, рекомендовали меня новым русским. Я, знаешь, работаю в такой несколько стилизованной под старину манере. Даже самой любопытно — как эдакая современная русская физиономия…
   — Скажи прямо — морда!
   — Ну, морда вдруг преображается от колорита. Но я бросила.
   — Почему?
   — Разные причины. Противно. Но главное… Пришел как-то через знакомых один. Любопытное лицо. Я сделала подмалевок. А он исчез. Месяц нет, два. Дело не в том, что время затрачено, просто я не люблю вот так оставлять что-то незавершенным. Позвонила тому, кто рекомендовал меня, а он говорит, его убили. Как это — спрашиваю? Так, говорит, обыкновенно, киллеры подстерегли и вечером в подъезде убили тремя выстрелами. На месте и скончался. — Деля встала, пошла в мастерскую, вернулась с небольшим холстом на подрамнике, на котором можно было различить незаурядное волевое лицо с тонкими губами.
   — Интересный мужик, — оценила Наташа.
   — Ты знаешь, они все интересные… по-своему. Их окультурить нужно. Костюмы, лосьоны, маникюр, очки в золотой оправе — внешнее. Где-то я читала, что цивилизованный человек — это дикарь, посеребренный сверху. А они — позолоченные. Вот Платон был сверху дикарь, а внутри — Сократ.
   — Почему не Платон внутри?
   — Уж кем-кем, а Платоном или даже платоником он никогда не был.
   Деля заметила по глазам Наташи, что ей все равно — что платонизм, что диалектика Сократа, и перевела разговор:
   — Так что, видимо, Аньку мы не дождемся.
   — Наверное. Дай ей Бог в мужья такого же, как и Ленке. Франко за короткий приезд в Москву произвел на всех самое лучшее впечатление.
   — А какая у тебя новость? — спросила Деля. Наташка мечтательно улыбнулась.
   — Получила главную роль?
   — Это тоже. Но я не шибко обольщаюсь. Сыграю пару раз по замене. Я ведь по сути не героиня. Мне бы хороший эпизод. Но театр спонсирует Дим Димыч, и директор решил сделать как лучше, ну ты понимаешь… А какой кайф на репетициях, ты себе представить не можешь! И самое главное, режиссер говорит, что у меня получается, что просто я многое упустила в свое время, что нет базы, основы, ну вот как ты когда-то говорила, что основа основ — техника мазка.
   Деля не помнила, что бы она могла сказать такое, но раз в Наташкину голову врезалось, спорить не стоит.
   — А главная новость, — продолжала восторженно Наташа, — я беременна! — Последнее слово она буквально выпалила.
   — Господи! И ты столько времени молчала! Да ведь начинать надо было с этого, дуриша моя ненаглядная! — Деля бросилась обнимать подругу, потом деловито, словно опытная, рожавшая женщина, спросила: — Мутит? Запахи мучают?
   — Ничего не мучает, ни-че-го. Я здоровая русская баба, и меня ничего не мучает. Только жрать все время хочу до неприличия.
   — А как же Дим Димыч? Ты говорила, он не хотел детей.
   — Знаешь, с Дим Димычем что-то произошло, сама поражаюсь. Мне кажется, он меня любит.
   — То есть как? Вы столько времени вместе, а ты только сейчас говоришь такие вещи? — удивилась Деля.
   — Не считай меня глупее, чем я есть, подружка. Просто сначала он в меня влюбился, потом попривык, ну а сейчас полюбил. Я чувствую. Он в таком восторге, что будет ребенок, даже предложение мне сделал по-настоящему, всерьез.
   — Так он ведь женат.
   — Ну, женат — не женат, какое имеет для него значение! Дал полмиллиона зеленых отступного — вот и вся жена. Как в Голливуде. Он стал таким ласковым, чуть не каждый день подарки делает, вот и с театром помогает…
   Деля едва успевала за скачками Наташиных мыслей.
   — А сколько месяцев уже?
   — Не месяцев, а недель. Шесть.
   — Слушай, это надо отметить.
   — Мне нельзя, — очень серьезно возразила Наташа.
   — Капельку сухого можно. Символически.
   — Ну разве что…
   Они выпили и потом еще долго сидели, болтали. Наташа рассказывала, где она собирается устроить детскую, и какие занавески подберет, и как заставит Дим Димыча бросить курить — хотя бы в доме, а то будто паровоз. И что теперь будет все свободное время слушать музыку — уже купила записи Чайковского, Моцарта, Рахманинова, ну и других, пусть детеныш сидит там, в животе, и слушает. Все говорят, что страшно полезно…
   Наташа отобрала себе несколько фотографий и заторопилась:
   — Мне еще нужно заехать в «Елисеевский», купить кое-что — Дим Димыч собирался встретиться дома с одним из партнером по бизнесу, хочу приготовить свой фирменный салат. Не исчезай, звони! — Она ушла так же стремительно, как и пришла. Деля закрыла все хитрые запоры на двери, постояла, прислонившись к косяку, подумала, что у нее никогда не будет детей, и побрела в мастерскую. Собственно, это была бывшая бабушкина комната, которую она приспособила для работы. Она собрала кисти и принялась делать то, что так хорошо успокаивало ее: мыть их…
   Утром Олега разбудил телефонный звонок. Чертыхаясь, он снял трубку, кляня себя за то, что вчера не отключил телефон.
   — Алло!
   — Олежек, — раздался знакомый хрипловатый голос чиновной дамы из комитета по кино, близкой подруги Ирины. — Дай мне Ирину, пожалуйста:
   — Ирины нет в Москве.
   — Понятно.
   — Что тебе понятно?
   — Я вчера весь вечер названивала, никто не отвечал, следовательно, ты почувствовал себя на свободе. Где она?
   — Уехала на Куяльник.
   — Куда-а?
   — Ну Куяльник, под Одессу, долечивать свой артроз.
   — Она же собиралась в Кисловодск.
   — Не будь занудой. Что ей делать в Кисловодске? А в Одессе ее встречала половина города, и теперь она валяется в грязи.
   — В какой грязи? О чем ты?
   — Лечебной, лечебной, успокойся.
   — А ты, значит, свободен, — еще раз повторила Маша — так звал ее весь комитет вот уже скоро тридцать лет. Она относилась к тому типу существующих во всех творческих организациях одиноких женщин без возраста, которые работают как лошади, выкуривают по две пачки «Беломора» в день, тянут воз и за себя, и за начальника и потому вечны при любых переменах власти. Они всегда знают все обо всех и порой не прочь переспать, если человек хороший.
   — Как ветер, — ответил Олег и с грустью подумал, что теперь уже не удастся доспать.
   — Ясно, — мрачно заключила собеседница.
   — Ничего тебе не ясно! — взорвался наконец Олег. — Я был вчера у сына.
   — А-а… Как он?
   — Спасибо, в порядке.
   Рассказывать Маше о своем сыне Олегу не хотелось. Ирину и всех ее подруг сын терпеть не мог, до сих пор вспоминал Аню с удивляющей Олега теплотой и даже девушку себе выбрал, в чем-то похожую на Аню — высокую, тонкокостную, подтянутую, с улыбчивыми глазами, всегда готовую принять шутку. Она нравилась Олегу, звали ее, впрочем, как и сына, Витя: он — от Виктора, она — от Виктории. Речи о свадьбе пока не было, но жили они вместе, в комнате сына. Правда, Виктор, занявшись бизнесом после окончания института, мог бы давно перебраться в хорошую или, как теперь говорили, престижную квартиру, но он не спешил, вкладывая все деньги в развитие дела и часто сидел «без копья», перехватывая у отца. Отношения у них были товарищеские, на первый взгляд даже прохладные, но в глубине души Олег безумно любил сына, гордился им, любовался своим произведением под метр девяносто ростом, который в последнее время во имя бизнеса стал носить костюмы английских, сдержанных фасонов и расцветок и выглядел чертовски элегантно. Встречался Олег с двумя Витями не очень часто, боялся надоесть, с советами не лез и каждый визит к сыну воспринимал как праздник. Настораживало его лишь одно: работая по четырнадцать-пятнадцать часов в день, сын почти два года практически нигде не бывал, ничего не читал и на вопросы отца отшучивался: наверстаю, когда прочно встану на ноги. Олег понимал, что в таких делах можно становиться на ноги всю жизнь и всегда впереди найдется кто-то, кто стоит еще более прочно, в том смысле, что счет в банке у него на нолик длиннее…
   — Ты меня не слушаешь! — пробился в его сознание голос Маши в трубке.
   — Слушаю самым внимательным образом. Уточни еще раз.
   — Повторяю курсорно в надежде, что ты окончательно проснулся. Приехала группа итальянских продюсеров. Трое. Они здесь с приватным визитом, что-то вроде развлекательно-ознакомительной поездки. Я подумала, что Ирине было бы полезно встретиться с ними, тем более что по просьбе руководства я устраиваю неофициальный фуршет у себя дома сегодня днем. Я не очень быстро говорю, Олеженька?
   — Конечно, уже не курьерский, но еще не как почтовый.
   — Что ты сказал? Ах, да, я и забыла, что ты снимал свой шедевр в Одессе.
   — А Ирина сейчас в Куяльнике, в грязи, — вздохнул Олег, — и ты думаешь, как бы устроить так, чтобы вместо нее пришел я, потому как сейчас в Москве лето и ни одной собаки нет на месте.
   — Договорились!
   — О чем?
   — Ты приходишь вместо Ирины.
   — Выходит, я напросился?
   — Нет, ты догадался. Потому что умный.
   — Не льсти. Номер не пройдет. Да и я, так сказать, не та замена.
   — Ту замену пусть они сами себе промышляют вечерком напротив «Националя», — с привычным цинизмом бросила Маша. — Кстати, если у тебя есть итальянская задумка, можешь провентилировать. Один из продюсеров мне показался толковым.
   — А какой твой интерес, коварная женщина?
   — Ну-у, во-первых, просьба руководства. Во-вторых, я с удовольствием получила бы приглашение в Италию, чтобы не связываться с дурацкими турами… Значит, так — жду тебя в половине четвертого.
   — О'кей, — согласился Олег, отбросив колебания, потому что в памяти всплыли давние планы и задумки.
   — И прихвати бутылочку шампузы и коньяка. Не все же даме корячиться.
   — Теперь все окончательно ясно, — съязвил Олег.
   — Скотина, я для Ирины стараюсь.
   — А разве я что-нибудь сказал?
   Он положил трубку и побрел в ванную. Пикировка с Машей немного развеяла хмельной сплин — вчера они с сыном подналегли на раков с пивом, — и после душа Олег стал вспоминать те интересные задумки, которые были у него когда-то относительно совместной работы с итальянцами… Чем черт не шутит… Конечно, была еще одна идея, но она принадлежала Ане, а ему не хотелось даже имени этой женщины вспоминать. Хотя идея, надо сказать, отличная. Во всяком случае, продуктивная… И могла бы потянуть на две серии… И формулировалась она очень просто: первые гастроли Шаляпина в Италии, в Миланском театре «Ла Скала» в опере Бойто «Мефистофель»… И была в ней изюминка: лихой волжский парень Федька отказался платить знаменитой клаке театра «Ла Скала», и по всем прогнозам его ожидал небывалый скандальный провал со свистом и гнилыми апельсинами. Но он спел так, что даже клакеры устроили ему овацию. Потому что в первую очередь они были итальянцами, ощущавшими музыку всем сердцем, всей душой, всей кожей.