Осипова Нелли. Итальянское каприччио, или Странности любви

   — А Коля как посмотрит?
   — Его дело. Женится — хорошо, не женится — переживешь.
   Аня подумала о такой возможности только сейчас, после слов подруги. Чем больше она размышляла, тем яснее ей становилось — она будет рожать, что бы там ни решил Николай. Вот увидятся они после экзамена, и она скажет. Никакой спешки нет, коль скоро решение принято, впереди девять месяцев… Нет, уже не девять, а восемь… все равно… Вот послезавтра и скажет. А потом уже родителям, в зависимости от того, как он поведет себя. К весенним экзаменам исполнится только… — она стала считать, зажимая пальцы: январь, февраль, март, апрель, май, июнь — шесть месяцев.
   Лена, заметив, что Аня притихла, поняла ее настроение по-своему:
   — Я еще раз прикинула так и эдак и решила: говори Николаю сразу.
   — За меня решаешь?
   — Ну… неточно выразилась, считай, что это я советую. Нет лучшей проверки мужика, чем такая новость.
   — Зачем мне его проверять?
   — Для своего спокойствия. Вот я своего Витьку проверила и поняла — ребенок ему не нужен. Сейчас. А что будет через три года, когда он назначение получит, одному Богу ведомо. Я так далеко не заглядываю, но внутренний голос мне говорит, что… — Лена неожиданно умолкла.
   Аня вышла из аудитории, и, как обычно бывает, к ней подбежали те, кому еще предстояло сдавать экзамен, с вопросами:
   — Кому сдавала?
   — Какой билет?
   — Как спрашивает?
   — Что получила?
   — Дополнительные вопросы задают?
   Аня была сплошной комок нервов: напряжение последних двух дней, волнение перед экзаменом, тревожное ожидание предстоящего разговора с Николаем. Тем не менее постаралась ответить на все вопросы — ведь еще час назад сама стояла здесь в таком же положении. Вслед за ней вышли из аудитории еще двое, и студенты гурьбой кинулись к ним с теми же вопросами. Она уже собиралась уходить, когда подошел тот самый парень, который вязался к ней в колхозе, у прощального костра. Криво ухмыляясь, он сказал:
   — Ну как, сессия сдана?
   — Сдана, — сухо ответила Аня.
   — Давай сходим в кабак, отметим нашу первую сессию, — предложил он и взял ее под руку.
   Аня выдернула руку и повернулась, чтобы идти в раздевалку, но он снова взял ее за локоть и произнес развязным тоном:
   — Не строй из себя недотрогу, уж я-то знаю…
   Она не дала ему закончить фразу, резко обернулась, наотмашь ударила ладонью по лицу, как по волейбольному мячу при подаче, и выпалила:
   — У тебя слишком длинный нос!
   У парня из носа пошла кровь, и он тут же стал центром внимания всех, сгрудившихся у дверей аудиторий, и тех, кто уже сдал экзамен, и тех, кому еще предстояло.
   Аня развела руками, сказала почему-то:
   — Вот так… — и ушла.
   К Николаю она пришла уже на пределе.
   Все оказалось гораздо проще, чем она себе представляла.
   Он выслушал, обнял ее, поцеловал. Напряжение последних дней прорвалось слезами, и она долго плакала у него на плече, в полном смысле слова пропитывая слезами жилетку, роль которой выполняла вязаная безрукавка. Когда выплакалась и успокоилась, он спросил:
   — Скажи, ты сама приняла решение рожать?
   — Ленка меня полностью поддерживает.
   — Ну да, конечно, как я сразу не подумал, что ты первым делом расскажешь Лене. А родители?
   — Они еще не знают. Я хотела сначала сказать тебе.
   — Сказать или посоветоваться?
   — Сказать.
   — То есть поставить перед фактом?
   — Ты к чему клонишь?
   — Ни к чему, просто хотелось уточнить некоторые нюансы.
   — Мне не очень нравятся твои уточнения.
   — Перестань. Конечно, я женюсь на тебе.
   — Из-за ребенка?
   — Я тебя люблю, ты же знаешь.
   — Но женитьба не входила в твои планы?
   — Почему ты так решила?
   — Ты сейчас сказал: «конечно, я женюсь». Слово «конечно» говорит о том, что в сложившейся ситуации иного решения быть не может.
   — Да, ребенок должен иметь отца.
   — А если бы ребенка не было?
   — Его еще нет.
   — Не придирайся к словам. Если бы я не залетела?
   — Я же сказал, что люблю тебя.
   — Иными словами, женитьба в настоящее время в твои планы не входила?
   — Ну…
   — Не нукай! — Аня чуть повысила голос. — Имей мужество сказать — не входила ведь, да?
   — Мы оба студенты…
   — А я-то думала, что ты завкафедрой.
   — Тебе учиться еще пять лет. А теперь и шесть…
   — Ты не ответил на мой вопрос: женитьба не входила в твои планы, до того как ты узнал о ребенке?
   — Нет.
   — Спасибо.
   — Но я же сказал, что люблю тебя.
   Николай был подавлен и, не выдержав ее взгляда, уставился в окно.
   — Разве я ухожу от тебя? — горько рассмеялась она, усаживаясь на кровать,
   Николай продолжал стоять у окна, не оборачиваясь.
   — Прикажешь всеми словами сказать, что я соскучилась и хочу тебя?
   Он повернулся и пошел к ней…
   Ночью у нее началась менструация.
   «Вот же паникерша, — подумала она, пробираясь на цыпочках в ванную. — Всполошила Ленку, напугала до смерти Николая. Слава богу, родителям не сказала. Как же я теперь ему все объясню? Не поверит, решит, что я пустилась на всякие уловки. Зачем я только послушалась Ленку и поторопилась все выложить?»
   На все каникулы Ленка с Витей умотали в дом отдыха кататься на лыжах. Отец предлагал Ане путевку, но она отказалась и полностью посвятила себя Николаю. Утром, позавтракав, приезжала к нему, работала, потом — любовь, которая вновь потекла по привычному руслу с той разницей, что Николай теперь стал предельно осторожен. Такое отношение Николая задевало Аню и в какой-то степени успокаивало — она не хотела вновь пережить те волнения, которые совсем недавно выпали на ее долю.
   …Каникулы закончились.
   Николай был доволен — работа практически готова, перепечатана, оставалось отдать шефу, переплести и все такое прочее, чего нормальный человек постичь и одолеть не может, а диссертант каким-то чудом не только приобретает все необходимые навыки, но и мчится дальше, вперед, как рыба на нерест, обдирая в кровь и тело и душу. Тут уж не до науки — начинается новая игра, новые правила или вовсе без правил.
   В первый же день занятий после лекции к Ане подошла староста курса.
   — Привет, Хотькова! Тебя в ректорат вызывают, просили меня передать. Сегодня, ровно в три часа.
   — В деканат? — переспросила Аня.
   — Ну ты даешь! При чем деканат? Я же ясно сказала: рек-то-рат.
   Староста, дородная девица-переросток, поступившая в институт после нескольких лет работы в отделе кадров какого-то НИИ, сохранила профессиональные качества кадровика и уже через месяц учебы знала в лицо и по фамилиям весь курс и, как подозревали многие, еще кое-что про каждого из них.
   Аня в растерянности спросила:
   — Зачем меня вызывают, ты не знаешь?
   — А ты не догадываешься? — хитренько, вопросом на вопрос ответила староста.
   — Нет, ума не приложу.
   — Вот придешь туда в пятнадцать ноль-ноль — и все узнаешь. Привет! — И помчалась ловить еще кого-то, чтобы успеть до начала следующей пары.
   «Господи… — вдруг осенило Аню, — наверное, пожаловался, подонок, которому я нос расквасила! Вот же слизняк, ябеда… Мужик называется — плакаться пошел… да не куда-нибудь пониже — прямо в ректорат!»
   Она едва досидела все положенные по расписанию занятия и отправилась в ректорат, на ходу соображая, что ей может грозить — либо сразу отчисление за хулиганство, либо передадут все в комитет комсомола. Как тут докажешь, если все видели?
   За тяжелой дубовой дверью ей открылась просторная приемная с двумя обитыми кожей дверями и двумя огромными письменными столами около каждой двери. Там, где висела золотая табличка «Ректор», сидела пожилая интеллигентная симпатичная женщина. За другим столом у двери напротив с табличкой «Проректор» сидела молодая красивая накрашенная девица, всем своим видом демонстрируя превосходство над посетителем, ибо посетитель — явление преходящее и чаще всего просящее, а она — хозяйка настоящего кресла. Аня поколебалась и подошла к пожилой.
   — Простите, моя фамилия Хотькова, мне передала староста, что меня вызывают сегодня на пятнадцать.
   Большие напольные часы показывали без пяти три.
   — Хотькова? — задумалась секретарша. — А кто вызывал?
   — Я не спросила, — растерянно ответила Аня, — сказали в ректорат.
   — А по какому вопросу?
   — Не знаю, — призналась она. Женщина улыбнулась.
   — Первокурсница?
   — Да. Исторический…
   Секретарша кивнула понимающе — все первокурсники похожи в своей нерешительности и обратилась к своей молодой коллеге:
   — Ты вызывала на пятнадцать Хотькову с первого курса исторического?
   — Ну, — отозвалась та.
   — Подойдите к ней, — сказала Ане женщина. Аня подошла.
   Красотка скептически осмотрела ее и бросила:
   — Что ж ты к Анне Петровне обращаешься, когда вызывала тебя я.
   — Я не знала, кто меня вызывает.
   — Надо было спросить. Садись, жди. Вызову.
   От такой бесцеремонности Аня совсем запаниковала. Просидев минут пять, она почувствовала, что начинает злиться: в конце концов она защищала свою честь, ведь никто и не подумал заступиться за нее.
   Наконец из двери с табличкой «Проректор» вышел моложавый, спортивного вида мужчина в свободном свитере, оглядел приемную, остановил взгляд на Ане и спросил:
   — Хотькова?
   — Да.
   — Входи.
   Аня поднялась, подумала, что проректор очень похож на спортсмена, поймала на себе любопытный взгляд красотки и вошла в просторный, хорошо обставленный кабинет с селектором на тумбочке. За столом сидел пожилой, видимо, не очень здоровый человек; под глазами, прикрытыми дымчатыми стеклами очков, виднелись набрякшие мешки. По всей вероятности, он и был проректором.
   Молодой мужчина коротко представил ее — «Хотькова» — и усадил в кресло у стола, а сам сел в другое, напротив.
   — Что же вы, Хотькова? Нехорошо… — сказал проректор.
   Аня напряглась — кажется, сбываются самые худшие предположения, — прошептала:
   — А в чем дело? Мужчины переглянулись.
   Во рту у нее пересохло, руки сделались влажными и холодными.
   — Почему вы скрыли от нас… — начал было проректор. Аня не выдержала напряжения и довольно резко перебила его:
   — Я и не собиралась скрывать. Это же смешно — там было полно народу и все видели!
   — Успокойтесь, — остановил ее проректор, — вы напрасно нервничаете. Мы понимаем, что вас многие видели, но мы-то не знали.
   — Ну вот, теперь знаете, — пробормотала Аня тоном приговоренного, уже положившего голову на плаху.
   А почему ты сама не написала в анкете? — строго спросил моложавый в свитере.
   «Еще ничего не решили, а он уже тыкает мне», — подумала Аня и вяло спросила:
   — В какой анкете?
   — Ну прямо детский сад! — возмутился мужчина. — В той самой, которую заполняла при поступлении в институт.
   «Бред какой-то…» — подумала Аня и решила, что лучше ей молчать и не задавать никаких вопросов, пока не поймет, чего они от нее хотят. Она с опаской переводила взгляд с проректора на моложавого, а тот с напором и довольно фамильярно продолжал:
   — Надо было написать, что ты кандидат в мастера спорта по легкой атлетике. Если бы мы с самого начала знали…
   Аня уже плохо понимала, что бы они сделали, если бы знали с самого начала. Ей стало ясно одно: вызвали из-за ее спортивного прошлого, узнали случайно, и теперь она им зачем-то нужна.
   «Вот же трусиха», — подумала она, несколько раз глубоко вздохнула, успокаивая колотившееся сердце, и свободно откинулась на спинку кресла.
   — Я перестала заниматься спортом, потому и не написала ничего. — Теперь она обращалась к моложавому, которого точно определила как человека из мира спорта.
   И действительно, после ее слов он заговорил так, как и должен говорить настоящий тренер, — с нажимом, издевкой, стремясь завести и раскачать:
   — Что же это получается, Хотькова? Побегала, побаловалась и отвалилась? Нет, так не пойдет. Государство на тебя огромные деньги потратило, и ты обязана…
   — Ничего я не обязана, — с вызовом произнесла Аня и взглянула на проректора. — Что государство на меня тратило, я ему сполна вернула, занимала призовые места в юниорских соревнованиях. И не я отвалилась, как он изволил выразиться, а меня отчислили по достижению критического возраста. Старая стала для юниорской группы, а по взрослым нормативам результат не тянул.
   — Почему вы кричите? — удивился проректор.
   — Извините… — буркнула Аня и подумала: «Действительно, чего это я вдруг раскричалась?» — Знаете, — уже спокойнее продолжала она, — мы всяких слов о том, что обязаны, должны, перед каждым соревнованием наслушались — во! — Она резанула себя ладонью по горлу. — Только аутотренингом себя настроишь, нервы в порядок приведешь, приходит старший тренер из таких вот, как он, — она указала на моложавого, — и начинает бубнить о долге, о чести, и весь аутотренинг псу под хвост. А вместе с ним — и пара сотых с результата.
   — Владимир Сергеевич не тренер, а заведующий кафедрой физической подготовки, — представил проректор, — мастер спорта и кандидат наук.
   Аня смутилась:
   — Простите, я не знала.
   — Ничего, — примирительно улыбнулся Владимир Сергеевич. — Спасибо вашей старосте — проинформировала, а то так бы ничего и не узнали. А скажи, ты сейчас за сколько сотку пробежишь?
   — Не знаю, — смутилась Аня от его дружеского тона, — я год секундомер в руки не брала.
   — Понимаешь, Хотькова, нам на городскую студенческую Олимпиаду спринтер в женскую команду во как нужен, — и Владимир Сергеевич повторил жест Ани, проведя себе ладонью по горлу. — Выручай.
   — Неужели во всем институте спринтеров нет?
   — Есть, а как же! Только они не бегут, а ползут.
   — В закрытом помещении? — неожиданно для себя задала вопрос Аня.
   — В закрытом.
   — Когда Олимпиада?
   — Через месяц, — оживился Владимир Сергеевич. — Ты за месяц восстановишься. Для нашего уровня хватит.
   — Кроме вашего уровня, у меня еще и спортивная гордость есть! — огрызнулась Аня.
   — Ну Хотькова, ну Анечка, сбегай, что тебе стоит! Ты ж в Ярославле призовое место заняла.
   «Все знает, доложили, зачем тогда анкеты писать?» — подумала Аня, а вслух произнесла:
   — Когда это было!
   — Для профессионала не так уж и давно, — не отступал Владимир Сергеевич.
   — Сбегаю разок, а потом от вас не отвяжешься, — ворчливо сказала она тоном завзятой чемпионки, понимая, что уже согласилась.
   Обстановка спортивного зала, как и в прежние времена подействовала на Аню возбуждающе. Она даже не ожидала, что все в ней так отзовется на, казалось, давно забытые ощущения: гулкие голоса, свистки тренеров, удары по мячу, лязг железа где-то в дальнем конце…
   «Как старая полковая лошадь при звуке боевой трубы» — вспомнила она кем-то сказанные слова.
   Владимир Сергеевич подвел ее к пожилому седовласому мужчине с усталым лицом, напоминающему ей отца.
   — Знакомьтесь: Аня Хотькова, наша надежда, а это — твой тренер.
   Она долго и тщательно разминалась, чувствуя на себе взгляды не только Владимира Сергеевича и тренера, но и девочек из команды. Кто смотрел с любопытством, кто настороженно, а кто и мрачновато.
   Размявшись, она легла на спину и принялась массировать икры. Теперь уже все собравшиеся у беговой дорожки с откровенным любопытством смотрели на нее.
   Накинув на себя махровый халат, она легла на мат и закрыла глаза.
   Через две минуты она встала, подошла к тренеру.
   — Я готова, давайте сделаем прикидочку.
   — Одна пойдешь или спарринг-партнера дать?
   — Одна.
   Аня проверила стартовую колодку — прошлый век, и где они их только откопали? Проще было бы из обычной низкой стойки бежать. Хлопнул выстрел стартера, она хорошо приняла старт и, поймав с третьего шага ритм, не заметила, как пересекла финиш, врезавшись в маты, ограждающие слишком близко расположенные трибуны.
   Возвращаясь, уже по лицам собравшихся с секундомерами она поняла, что на ближайшие годы в институте ее судьба определилась.
   — Слушай, Хотькова! — закричал Владимир Сергеевич. — Даже с такими секундами мы бы уже в призовую тройку вошли! А ты хотела отмолчаться. — И повернулся к тренеру: — Ну что скажешь?
   — А что я скажу? Школа, — ответил тренер.
   На олимпиаде она выбежала из своего лучшего юниорского времени и заняла первое место, вытащив весь институт на вторую позицию в неофициальном зачете.
   В марте Николай прошел с блеском апробацию, и опять в его келье собралась шумная компания аспирантов. Но теперь Аня присутствовала здесь уже на правах хозяйки, которую хорошо знали все, а некоторые, в первую очередь Филипп, даже откровенно за ней ухаживали.
   В мае Николай защитился. Аня выложилась до полусмерти, организовывая ему банкет.
   За месяц до зашиты он получил приглашение, или предложение, — Аня не знала, как это на самом деле называется и каким образом информация о еще недо-вылупившемся кандидате исторических наук перемахнула через Уральский хребет — в Новосибирский университет. Николай ничего ей не рассказывал, а она не спрашивала, хотя в глубине души почему-то надеялась, что его оставят на кафедре, во всяком случае, нечто подобное говорилось на банкете, но кто и что именно сказал, она не могла припомнить — едва успевала наблюдать за столом, чтобы не было перебоев ни с едой, ни с питьем.
   …Билет на поезд они покупали вместе. Николай вел себя, словно ничего необычного не происходит, ничего не меняется ни в его, ни в ее жизни. Она предложила поехать домой, пообедать вместе с родителями, но он отказался, сказав, что поскольку не знаком с ними, то теперь, за несколько дней до отъезда, не очень удобно. Аня промолчала.
   Они доехали на метро до центра и как-то машинально побрели к скверику перед Большим театром.
   Буйство сирени и цветущих яблонь привлекло сюда гостей столицы, как их лицемерно именовали по радио и по телевидению. Усталые люди, в основном женщины, с необъятными сумками, свертками, многоэтажными связками обувных коробок метались между ГУМом, ЦУМом и «Детским миром» и забегали сюда, чтобы передохнуть, перекусить парой пирожков или мороженым. Они приехали в Москву, бросив дома свои дела и проблемы, чтобы достать, урвать, купить, выгадать на последующей перепродаже, чтобы в результате одеть и накормить семью, оправдать дорогу и заложить основу для следующего набега на столицу.
   Немолодая грузная женщина с красным потным лицом, продолжая что-то жевать, утерла рукой рот, как-то смешно собрав губы в пригоршню, словно собиралась оторвать их от лица, потом подхватила две огромные сумки, поднялась со скамейки и пошла в сторону Петровки, тяжело переступая отечными ногами, обутыми в клетчатые войлочные домашние тапочки.
   Аня и Николай сели на освободившееся место, которого им вполне хватило. Оба молчали. Аня смотрела на цветущую ухоженную клумбу, на солнце, время от времени закрывая глаза, и тогда солнечные блики словно проникали под веки и цветными концентрическими кругами плавали перед ней.
   — Ну что ты молчишь? — спросил шепотом Николай.
   — Разве? Я думала, мы разговариваем, — ответила она, не открывая глаз.
   — Странно… я не понимаю…
   — Конечно, — не дала она ему договорить, — потому что каждый говорит про себя. — Она помолчала и добавила: — Я хотела сказать — в уме.
   — Это-то я понял. Мне неясно другое… Она снова не дала ему договорить:
   — Спрашивай — отвечаем!
   Николай взял ее руку и терпеливо, сдерживая себя, чтобы не раздражаться, сказал:
   — Анечка, не стоит сердиться на меня из-за какого-то обеда. Давай посидим немного и поедем ко мне, там полный холодильник и вино еще осталось — все налегали на водку, а вино почти нетронуто.
   Аня повернулась к нему лицом, вскинула голову и посмотрела прямо в глаза. Она хотела сказать ему, что дело не в обеде, а в том, что он просто не хочет знакомиться с ее родителями, да и прежде не хотел, приводя всякие доводы и отговорки. На самом деле это было продуманное нежелание хоть чем-то связать себя, даже негласными обязательствами.
   С провинциальной наивностью он полагал, что если пришел в дом, познакомился с родителями, то вроде бы вступил на нижнюю ступень лестницы, восходящей к браку. Она нутром чувствовала его настроение, но никогда не признавалась ни себе, ни Ленке, хотя та и твердила не раз: «Не нравится мне, что он в дом к вам не ходит», на что Аня всегда отшучивалась: «Ерунда, просто боится привыкать к домашним обедам». Возможно, он думал, что проявляет высшую порядочность — мол, ничего не обещал, не обманывал даже в малом. Скорее всего так и есть, предположила она, только зачем он пытается сейчас свести все к проблеме обеда? Как-то пошло, низко, да просто непорядочно, тем более, зная ее, он не может даже предположить, что она не понимает подоплеки всего.
   — Так что, поехали? — спросил он, будто на самом деле ничего не понимал.
   Она молча покачала головой.
   — Ну скажи же что-нибудь! — не выдержал Николай.
   — Тише, здесь люди.
   — Ну тогда поедем ко мне, поговорим нормально.
   — Что ты хочешь услышать от меня? Что я люблю тебя, что не знаю, как буду жить после твоего отъезда? Ведь ты все знаешь…
   — Аня, — произнес он тихо, продолжая держать ее за руку, — я тоже люблю тебя, но ты должна понять, что сейчас мне нечего предложить — они только обещают комнатушку в аспирантском общежитии и скорее всего с подселением. Я не могу взять тебя с собой.
   «Зачем меня брать с собой? — хотелось ей крикнуть. — Ты только позови! Я сама поеду, помчусь за тобой куда угодно! Не в пустыню ведь — в Академгородок. Если нужно, Пропущу год учебы, пойду работать, будем снимать комнату… Да мало ли что… А разве я не буду тебе нужна, когда ты засядешь за докторскую?»
   Ничего этого она не сказала, молча встала, освободив руку, пошла, не глядя, к Охотному ряду. Николай последовал за ней. На выходе из скверика он вдруг сказал ей то, что, видимо, больше всего его заботило:
   — Пойми, я не могу быть подлецом — наобещать сейчас с три короба и потом подвести тебя, не сдержать слова.
   — Я понимаю. Только зря ты так разволновался — у меня к тебе нет никаких претензий. Ты все правильно сделал.
   Он словно приободрился. В своем желании уйти от конфликта и любых осложнений Николай не понимал или не хотел понимать, что теряет Аню навсегда.
   — Конечно, я мог бы остаться здесь, на кафедре. Шеф все сделал для этого. Но в Москве я буду одним из многих…
   — А там — первый парень на деревне? Так? — уже с некоторой злостью спросила Аня.
   — Я бы не сказал, что Новосибирский Академгородок и его вузы — деревня. Но там мне легче будет пробиться и достичь успеха. Я напишу тебе… я буду писать…
   — Конечно, — ответила Аня и подумала, что человек, которому она посвятила почти год своей жизни и готова делать это до конца своих дней, обходится сейчас с ней как с вещью. Правда, ценной, нужной ему вещью, но в данный момент обременительной. Словно он сдает ее в камеру хранения на бессрочное пребывание в ней и возьмет, когда потребуется.
   — В конце концов не за границу же я уезжаю насовсем — будут какие-то конференции, командировки, контакты с МГУ и нашим институтом, мы будем встречаться, — словно в подтверждение ее мыслям подвел итог Николай.
   Она понимала: это конец.
   Первого июня, в день отъезда Николая, несмотря на уговоры Лены не провожать его, Аня все-таки поехала на вокзал. Улыбалась, что-то говорила, кажется, даже острила, поцеловала Николая, помахала рукой, а вернувшись домой, не пошла к Ленке, а проревела до ночи, кусая подушку…
   Отец и мать конечно же обо всем догадывались, но молчали, тихонько ходили мимо ее закрытой двери и тяжело вздыхали, так и не решаясь войти.
   «Вздыхают, — подумала Аня, — а сами, наверное, рады, что я не уехала, осталась с ними…»
   Родители легли спать. Аня оторвалась от мокрой подушки и пошла в ванную. Взглянула на себя в зеркало и даже улыбнулась: волосы сбились, лицо опухшее, глаза красные — только людей пугать. Она пустила воду, разделась, взяла станочек безопасной бритвы и стала менять лезвие. Дверь в ванную она не запирала и из-за шума воды не услышала, как вошла мать.
   — Девочка моя… — Голос матери дрожал, она протянула руку и взяла у Ани лезвие бритвы.
   Аня сначала растерялась, но потом, когда поняла, представила тот ужас, который должна была пережить мать. Она обняла ее.
   — Мама, мамочка, родная моя… Неужели ты могла подумать, что я… из-за этого…
   Они так и стояли в ванной, обнявшись, и обе плакали.
   — Я просто хочу почистить перышки, побрить подмышки и все такое. Завтра я буду в полном порядке. Иди спать, не волнуй папу… иди, мама.
   Мать ушла.
   Аня долго лежала в теплой ванне, понемногу успокаиваясь. Ей вспомнилось, как Лена в первые дни в колхозе категорически отозвалась о Николае — прагматик и рационалист. Так оно и было, только она поняла это позже Лены… А если бы поняла раньше, разве что-нибудь изменилось бы? Пожалуй, нет. Что должно было случиться, то случилось… Он вел себя с ней искренне, не врал, но и ничего не обещал. Просто в данный момент она не вписывается в его жизненные честолюбивые планы.
   И вдруг со всей ужасающей отчетливостью Аня осознала, что наступил конец ее любви, что они никогда больше не будут вместе, что такой светлый, такой счастливый период в ее жизни закончился, и она снова заплакала…
   Заснула она только под утро. Сквозь сон слышала, как ушли на работу родители, но окончательно так и не проснулась. Только когда вернулась с работы мать, Аня с трудом продрала глаза. С тяжелой головой и полным безразличием ко всему окружающему она все-таки дала себя уговорить и села вместе с мамой ужинать. Потом вернулся отец, спустилась к ним Лена…