Страница:
— У Олега, конечно. У него двухкомнатная квартира.
— И собака.
— Собаку я уговорю подарить тебе.
— Подумай, как интересно все складывается: до сих пор мы жили с тобой в одном доме, теперь ты будешь жить в другом, с Делей.
— Когда я перееду к Олегу и он подарит тебе собаку, я сразу же на всех подъездах вывешу объявление: «Дама с собачкой выйдет замуж за жильца этого дома, молодого, интересного, умного и прочее, прочее».
— И заживем одним домом! — подхватила Лена. Хотя Аня и иронизировала, но ей нравилось, что Олег Иванович все делает как положено. Он познакомился с ее родителями, пришел с букетом цветов, произвел хорошее впечатление на мать и, кажется, понравился отцу, во всяком случае, родители пригласили приходить чаще. Через несколько дней он опять пришел с букетом и конфетами, а когда все сели за стол, встал и торжественно попросил руки Ани. Мать посмотрела на отца, отец на Аню, та хотела съязвить, но только кивнула.
Но и став официальным женихом, Олег Иванович не торопился — один раз получив отказ, он вел себя сдержанно и только позволял себе целовать Аню. Ей было и приятно, и немного обидно, что он не проявляет настойчивости, и еще мучило беспокойство — а не тот ли он кот, который всю ночь водил кошку по крыше и рассказывал, как его кастрировали? За два дня до свадьбы она осталась у него… Все получилось так, словно они давно и счастливо были любовниками. Он долго ласкал ее, пока не довел до полного исступления, потом лег на спину, сильными руками взял за талию и посадил на себя верхом… И все происходило, как в детском видении: свет ночника, легкая музыка, льющаяся из плейера, неистовые телодвижения и еще то, чего она тогда не могла видеть, — капли пота на его лице и стиснутые от наслаждения губы и руки, с такой силой насаживающие ее на себя, что болели бока и росло желание впустить его еще, еще глубже, и наконец стремительный оргазм…
Сразу после свадьбы, которую отметили в ресторане Дома кино, пуделя отправили с оказией в Одессу — там Ирина находилась со съемочной группой художественного полнометражного фильма.
Деля и Аня очень тактично, исподволь свели и помирили Олега с Платоном, и оказалось, что обоим их знакомство принесло массу новых впечатлений, интересных бесед. Они начали обмениваться визитами. Аню огорчало, что встречи с Леной стали редкими — она все чаще уезжала на длительный срок за границу то с сотрудниками своей фирмы, то с иностранцами. Великолепное знание трех языков делало ее незаменимой в любой поездке, и все старались заполучить именно ее. Особенно часто ездила она в Италию — то ли сказывалось ее пристрастие к языку, то ли так складывались обстоятельства. А как хотелось по-прежнему забраться с ногами на тахту и поболтать с любимой подругой… Зато все больше и больше Аня стала сближаться с Делей и почти каждый день либо сама забегала к ней, либо приходила Деля.
Оказалось, что шутливое предположение — уж не девушка ли она? — было сделано с точностью до наоборот, выражаясь современным языком. Деля начала жить с Платоном, когда ей не исполнилось еще и шестнадцати. Сделала несколько абортов и теперь не могла иметь детей и очень страдала. Однако Ане показалось, что Платон заменял ей всех неродившихся детей, родителей, погибших в автокатастрофе, когда Деле было пять лет, друзей, весь мир. Устойчивый спрос на работы Платона давал им возможность жить вполне обеспеченно и счастливо. Что же касается прелестных пейзажей и натюрмортов Дели, то Платон по-прежнему собирал их, не давая ни выставлять, ни продавать. «Их время еще не пришло, — говорил он, — пусть пока полежат».
Аня все больше и больше привязывалась к Олегу, постепенно привыкала к сумасшедшему режиму — вернее, полному отсутствию такового — его работы на телевидении, научилась у Дели готовить разные новые блюда и с увлечением работала в школе. К родителям выбиралась чаще одна, но и достаточно регулярно с Олегом. Стараниями мамы в ее бывшей комнате устроили кабинет для отца. После долгих уговоров он принялся писать воспоминания — сначала просто чтобы занять себя после ухода на пенсию, потом втянулся, увлекся, и теперь уже мама с трудом отрывала его от письменного стола и буквально выгоняла погулять.
Иногда Аня забегала на заседания исторического общества. Начала даже подумывать о заочной аспирантуре, но потом некстати наваливался фестиваль телевизионных фильмов, потом неделя французских фильмов, презентация новой картины, и благие намерения так и оставались намерениями. Впрочем, ее это не очень беспокоило — жизнь с Олегом сложилась счастливо и интересно. Аня светилась радостью. Единственной ее печалью было категорическое нежелание Олега иметь детей. Еще на втором курсе ВГИКа у него была мимолетная связь со студенткой актерского факультета, которая безумно влюбилась в него и родила сына. Он женился на ней, чтобы мальчик не рос байстрюком — так сказал он Ане, но через месяц развелся. Теперь парню, вымахавшему на голову выше отца, исполнилось двадцать лет, он учился в институте и работал, жил отдельно от матери, отца называл по имени, терпеть не мог Ирину, хотя она никогда и не считалась официальной женой Олега, очень приветствовал брак отца с Аней и быстро подружился с ней.
Первое, совместно проведенное лето еще больше сблизило супругов. Потом московский сентябрь побаловал последними солнечными лучами бабьего лета. Воспоминания о той поре жизни убаюкивали, вызывая легкую дрему, погружая в блаженную полуреальность. «Словно парю в облаках», — подумала Аня и улыбнулась, спохватившись, — она и в самом деле парила сейчас в облаках где-то над Европой…
«Как странно, — рассуждала она, — что даже самое светлое в жизни таит в себе некую прелюдию беды, как пресловутая черная полоса на зебре, которая обязательно приходит на смену белой». Вспомнились стихи Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…» Но то стихи. А у нее все наоборот получалось: внутри самых радостных событий, когда не ждешь впереди никаких неприятностей, словно пользуясь потерей бдительности, зарождалось что-то грязное, мерзкое и неотвратимо вырастало до размеров чудовища, которое приносит беду.
Когда же все началось?
Наташа позвонила Ане в воскресенье и сразу же выпалила:
— Приглашаю вас с Олегом на свадьбу!
— Какую свадьбу? — не поняла Аня.
— Мою.
— Ты что, репетируешь роль из нового спектакля?
— Анька, я ведь могу и обидеться. По-твоему, у меня не может быть свадьбы?
— Наташка, подожди, так ты замуж выходишь?
— Слава богу, дошло! Ну прямо жирафа…
— Прости меня, идиотку, — так все неожиданно…
— Прощу, когда придешь.
— Скажи хотя бы, кто он? Откуда? Почему ты молчала?
— Слишком много вопросов, подружка, — засмеялась Наташа. — Придешь — все узнаешь.
— Нет, ты от меня так не отделаешься. Три месяца не звонила, носа не казала…
— И ты, — парировала Наташа.
— Согласна. И все же признавайся, кто он? Режиссер?
— Нет.
— Актер?
— Нет.
— Ну значит, продюсер.
— Тоже нет.
— Хватит играть в вопросы и ответы, говори, кто он?
— Дим Димыч.
— Очень остроумно. Это что, должность?
— Почти. Он работает в определенных сферах, — туманно намекнула Наташа.
— Очень вразумительно. Я сгораю от любопытства. Нет, ты интриганка — так раззадорить! Когда регистрация?
— Понимаешь, — голос Наташи немного потускнел, — как бы тебе сказать… Мы не регистрируемся. Тут есть свои сложности…
— Не регистрируетесь, и бог с вами — какие сложности!
— Нет, ты не понимаешь. У него больная жена, и он не считает себя вправе с ней разводиться.
— Такой поступок говорит в его пользу. Сколько ему лет?
— Сорок один.
— Ясно.
— Что тебе ясно? Твоему Олегу сколько? Сорок?
— При чем тут Олег! Не лезь в бутылку. Куда приезжать?
— К нему… то есть к нам. В следующую субботу, к семи. — И Наташа продиктовала адрес. — Сейчас позвоню Ленке и Деле. Пока, до встречи!
— Погоди, ты меня совсем заговорила. Я тебя поздравляю, желаю любви и счастья с твоим Дим Димычем. Олег, Олег, ты слышишь? Наташка выходит замуж! — закричала Аня, как только положила трубку.
— Что же тут необычного?
В субботу они выехали за час до назначенного времени, чтобы успеть захватить Делю с Платоном, заехать за Леной и посидеть хоть полчаса у Аниных родителей.
Всевозможным предположениям относительно таинственной внезапности этого брака не было конца. Даже Андрей Иванович втянулся в это увлекательное занятие.
Когда все уселись в старенький «Москвич» Олега, гадание и смех продолжались.
— Я, кажется, догадался, — таинственно прошептал Олег. — Жених работает в кагэбэ, и потому такая секретность. Давайте договоримся много не болтать.
— Явки, имена, фамилии, клички не называть, — подхватила Лена.
— Слышишь, Платон? — спросила Деля.
— А что Платон? Как что — так Платон. Я вообще молчу. Плевал я на все их гебье… Вот подарю картину, — он показал на завернутый в полиэтиленовую пленку холст в строгой раме, — пусть расшифровывают, чего я там хотел сказать.
Дом они нашли не сразу. Он стоял в тихом переулке, старый, четырехэтажный, неказистый. Они переглянулись. Правда, у подъезда блестел новенький шикарный «Вольво», в котором сидел шофер, но машина могла принадлежать кому угодно.
Лифта в доме не было. Они поднялись на третий этаж и остановились перед единственной на площадке дверью, обитой черной кожей.
— Так. Кажется, начинаются сюрпризы, — заметил Олег. — Сколько квартир было на втором этаже?
— Три, — первая вспомнила Лена.
— А здесь одна, — глубокомысленно произнес Платон.
— Так чего же мы стоим? — Лена нажала на звонок. Мелодичный перелив донесся откуда-то издалека. Что-то лязгнуло, потом открылась дверь, и перед ними возникла Наташка в проеме второй, деревянной двери. На ней было нечто умопомрачительно белое, кружевное, пышное.
Они вошли в просторный холл. Наташка целовала всех подряд, приговаривая:
— Какие молодцы, что догадались приехать пораньше, пока народы не появились, — познакомимся, поболтаем…
Подарки она складывала на подзеркальник, а картину Платона, не разворачивая, прислонила к стене.
Хозяйские хлопоты Наташи Аня видела как бы краем глаза, потому что внимание ее привлек жених. Он стоял в центре холла с улыбкой на лице. Отлично сшитый смокинг, рубашка с пластроном, бабочка придавали ему какой-то недомашний вид. На неприметном, простоватом, но хорошо отмассированном лице — большие темные глаза с цепким, оценивающим взглядом.
— Знакомьтесь, мой муж Дмитрий Дмитриевич. А это — Лена, Аня, Деля.
— Я догадался. Милости прошу, Лена, Аня, Деля.
— Олег Иванович, муж Ани, — продолжала знакомить Наташа.
— Очень приятно.
— Платон, художник, — сам представился Платон и стиснул руку Дмитрию Дмитриевичу так, что тот чуть поморщился.
— Друзья зовут меня Дим Димыч, — пояснил хозяин, помогая дамам раздеться. — Надеюсь, мы будем друзьями.
Аня оглядела холл, обставленный уютными, мягкими, обтянутыми черной кожей креслами, на стенах — картины, светильники, полки и полочки с вазами, вазочками, бронзовыми скульптурами, фарфоровыми безделушками…
Наташа, сияя счастьем, повела их по квартире. Огромная кухня, оборудованная так, что любая женщина могла бы провести здесь целый день, изучая и разглядывая каждый предмет. В кабинете, где Дим Димыч предложил мужчинам сигареты, Аня отметила неплохой подбор книг в высоких, до потолка, старых застекленных книжных шкафах. Потом спальня, словно перенесенная сюда из какого-то американского фильма о миллионерах, гостиная, также роскошно обставленная. Наконец они заглянули в столовую: там царил огромный раздвинутый стол, а вокруг него хлопотала, наводя последние штрихи, пожилая женщина в переднике. Судя по тому, что ее не представили, она была прислугой.
В целом вся квартира поражала богатством и обилием дорогих вещей. Соседствовали совершенно несовместимые предметы, которые каждый в отдельности — могли бы стать украшением любого дома.
Наташа с Дим Димычем извинились и ненадолго оставили их в гостиной, чтобы закончить приготовления.
— У меня такое ощущение, — негромко заметила Деля, — как будто квартира задумывалась не для жизни, а только чтобы ошеломить гостя.
— Точно, — согласился Платон, — оглоушить — и все. А ты еще шумела, что неприлично дарить им такую картину.
— Какую? — спросила Аня.
— Ту, что мы привезли, — ответила Деля. — Мне она казалась слишком эпатирующей, фривольной, поэтому я и не стала ее сразу разворачивать.
— Делечка, не вибрируй, — вмешалась Лена со своим любимым словечком, — в этом доме ничего не может эпатировать больше, чем сама обстановка.
— Мне она напоминает комиссионный антикварный магазин, — сказал Олег.
— И все-таки любопытно, где он работает? — спросила Лена.
— Наташка говорила, в каких-то сферах, — ответила Аня.
— То-то внизу машина с шофером, ясное дело, — буркнул Платон.
— Бог с ним, не будем обсуждать. Единственное, что мне не очень нравится, так это история с болезнью жены, из-за которой якобы они не регистрируют брак.
— Получается, что-то вроде свадьбы вокруг ракитова куста, — заключил Платон.
— Ребята, мы, кажется, сплетничаем, а ведь нас пригласили на свадьбу, — заметила Аня.
Вернулась Наташа, весело оглядела всех, спросила:
— Не скучаете?
— А родители твои будут? — спросила Деля.
— Нет, мы уже с ними и с родственниками отметили. Сегодня только друзья.
Стали приезжать гости Дим Димыча — в основном солидные, великолепно одетые, уверенные в себе люди, и все, как на подбор, с молодыми и эффектными дамами в шикарных туалетах и украшениях.
«Неужели у них у всех жены больны?» — подумала Аня, разглядывая яркую брюнетку на добрых два пальца выше своего спутника, увешанную бриллиантами, как елка игрушками.
Олег быстро оказался центром внимания дам, он умел занять женщин легким, остроумным разговором. Аня откровенно любовалась им и гордилась и в который раз пыталась понять, ревнует ли она хоть чуточку. Подумала, не подойти ли к нему, не взять ли его под руку, заявив тем самым свое право на него, но решила, что не стоит — пусть купается в женском восхищении.
Что-то ее беспокоило. Она не сразу поняла и, только поймав на себе взгляд Дим Димыча, сообразила: он с самого их прихода как будто следил за ней, и когда ненароком они встречались глазами, он чуть заметно, как сообщнику, улыбался. Это было неприятно. «Очень странное поведение для жениха», — подумала она и направилась к Лене.
Лена, как всегда, словно магнитом притягивала к себе мужчин. Они собрались вокруг нее, оставив Олегу своих жен или любовниц, кто их разберет, и пожирали глазами так, что было ясно: каждый думал, нельзя ли подкатиться к этой одинокой красавице? А она, видимо, отвечая на чей-то вопрос, говорила:
— Нет, у «Максима» я бываю только по долгу службы и не так часто, как вы думаете. Мы связаны с разными фирмами, приходится много работать.
— В Париже? Работать? — нарочито удивлялся тот, что пришел с высокой брюнеткой.
Лена стрельнула в него глазами.
— Не работать можно только в Москве. А в Париже, Лондоне и других столицах можно только работать, чтобы потом ездить в другую страну туристом.
Аня восхищалась подругой, её умением не лезть за словом в карман.
Чтобы смягчить свою резкость, Лена улыбнулась обаятельно и обезоруживающе и добавила:
— Когда у меня появится время и возможность ездить в свое удовольствие, а не по работе, я прежде всего отправлюсь в Италию — вот где мне больше всего нравится.
— Итальянцы — страстные любовники, — заметил игриво другой гость.
— Самый лучший любовник — любимый человек, — немедленно отпарировала Лена.
Вошла Наташа. По выражению ее лица можно было понять, что она страшно горда тем, как ее друзья завладели вниманием гостей. Она подмигнула Ане и громко объявила:
— Прошу всех к столу!
Платон попросил гостей, прежде чем они перейдут в столовую, задержаться на минутку и принес оставленную в холле картину.
Дим Димыч присоединился к обществу, и теперь все с любопытством ждали, пока художник готовил ее к демонстрации.
Трудно сказать, делал ли он это нарочно или вся процедура входила в ритуал дарения, но на глазах у собравшихся разыгрывался настоящий моноспектакль. Что-то бурча или напевая — сказать трудно — себе под нос, Платон медленно разворачивал картину, бережно снимая один слой полиэтиленовой пленки за другим, словно раздевал кочан капусты для голубцов, боясь повредить лист. Наконец картина освободилась, и Платон, повернув ее к себе, сказал:
— Смотреть надо сидя, потому что еще и подумать нужно — это вам не Шишкин. А стоя вообще-то думать нельзя…
Как ни странно, косноязычие Платона все поняли и расселись. И тогда он поднял обеими руками картину над головой, подержал так немного и поставил на спинку дивана, прислонив к стене. Сам отошел в угол гостиной и стал, склонив голову и прищурив один глаз, рассматривать ее, словно видел впервые и сейчас примеривался — купить или не купить, дарить или оставить себе.
На полотне в верхнем правом углу в реалистической манере был изображен земной шар, летящий в темную бездну космоса, усыпанную яркими звездами. У Земли торчали две прекрасные женские груди. Одну из них страстно целовал стройный обнаженный юноша, тоже устремившийся в бесконечную Вселенную. Вместо члена у юноши был тюбик, из которого капала вниз изумрудно-зеленая краска, туда, где расстилалась бескрайняя и бесплодная пустыня. Там, куда попадала краска, зеленела трава и раскрывались фантастические цветы.
Молчание затягивалось. Казалось, гости подчинились требованию художника и теперь напряженно думали.
Аня еле сдерживала смех и наблюдала за хозяевами и гостями. Наташа стояла, широко раскрыв глаза, словно ждала указания невидимого режиссера, готовая исполнить любую отведенную ей роль. Дим Димыч, напряженно-сосредоточенный, играл желваками и поглядывал то на картину, то на Аню. Лена сияла ослепительной улыбкой, как будто картина символизировала ее собственный триумф. Дамы с ничего не выражающими глазами робко жались к своим покровителям, а те глубокомысленно рассматривали полотно.
Олег, оценив ситуацию, пошел, как говорится, на амбразуру.
— Грандиозно! — воскликнул он. — Поздравляю, Платон, ты превзошел самого себя. От всей души поздравляю!
Лена без особого усилия над собой сменила сияние на задумчивость и добавила:
— Теперь я понимаю, почему иностранцы раскупают твои картины — у них на таком уровне сейчас никто не пишет.
Дим Димыч расслабился, стал благодарить Платона, а Наташа кинулась его целовать, приговаривая:
— Мы повесим ее в спальне, прямо над кроватью. Гости зашумели, выражая свои восторги, и направились в столовую.
Приехала припозднившаяся супружеская пара — полная блондинка бальзаковского возраста со следами былой красоты с седым красавцем лет пятидесяти. Их посадили напротив Ани с Олегом. На необъятном бюсте дамы, как на подносе, лежал кулон с таким большим бриллиантом, что в другом месте его наверняка можно было принять за стекляшку, но здесь, в этом доме…
— Посмотри, — шепнула Аня мужу, накладывая на тарелку салат из креветок. — Мне так и хочется положить рядом с ее камешком креветку. По-моему, будет хорошо смотреться.
— У тебя появился вкус к натюрмортам.
— Влияние Дели, — улыбнулась Аня.
За столом наступила небольшая пауза — мужчины наливали себе и дамам, разбирались с закусками. Работница принесла глубокие соусницы с какой-то подливой. Аня снова ощутила на себе внимательный взгляд Дим Димыча. Она посмотрела ему в глаза, но он не смутился, не отвел взгляда, а опять едва заметно улыбнулся, взял Наташкину руку и поцеловал, не спуская глаз с Ани.
Платон, мучительно пытавшийся отыскать среди батареи бутылок с французскими коньяками и итальянскими винами свой любимый напиток, наконец углядел родимую, потянулся за ней, налил себе и зычно провозгласил:
— Горько!
…Когда возвращались домой, Лена, наклонившись вперед, шепнула Ане:
— Странно вел себя этот Дим Димыч.
— Ты заметила?
— Конечно. Глаз с тебя не спускал.
— Вы о чем шушукаетесь, красавицы? — спросил Олег.
— О том, что когда роскоши переизбыток, она утомляет, — ответила Лена. — Ты за дорогой следи, я поглядывала на тебя, ты хорошо налег на коньячок.
— Чистейшей воды клевета, Леночка, я воспринимаю только французские духи, а коньяков их не люблю, предпочитаю любимый напиток Черчилля.
— Черчилля? — удивилась Лена.
— Он, как и я, обладал отменным вкусом, поэтому он пил только армянский. У Дим Димыча его не было — видимо, он считает отечественный коньяк непрестижным.
— Не скажи, — возразил Платон, — водочка стояла нашенская.
На этом его участие в общем разговоре временно исчерпалось: он задремал.
— Интересно, как буквально в одночасье образуются такие богатства? — спросила Аня.
— Если бы знал, я бы ездил не на «Москвиче», а на «Мерсе», — вздохнул Олег.
— Может, у него и раньше было, откуда мы знаем, — предположила Деля.
— Ты как маленькая, — накинулась на нее Лена, — ни для кого не секрет, что все фирмы, фонды, коммерческие банки создаются на партийные, кагэбэшные или комсомольские деньги. А дим-димычей вокруг них или в них всегда хватало.
Платон, уютно прислонившийся к Деле, вдруг открыл глаза и заявил:
— Период первоначального накопления капитала есть период бандитизма в государственном масштабе.
. Все рассмеялись.
— Если ты еще скажешь, что точно так было в Америке в начале века… — начала Аня, но Платон перебил ее:
— Нет уж, я скажу. Вот Олег, помню, сделал не одну передачу о защите Белого дома, о Ельцине на танке и все такое. Аня с Делей бегали туда, бутерброды носили защитникам, подкармливали. Моя пигалица даже этюдник с собой прихватила, и когда эту банду с дурацким названием… как ее…
— Гэкачепэ, — подсказала Лена.
— Вот-вот! Когда эту чепе разгромили, все радовались. А чему? Что теперь путь открыт подобным сволочам, ворам и мафиози? Те нажрались, теперь эти жрут. Такую страну развалили…
— Погоди-ка, Платон, что ты вдруг взрыднул о старых временах? — возмутилась Лена. — Не ты ли в нищих и запрещенных ходил, нигде не выставлялся, из-под бульдозера спасал свои полотна? А теперь продаешь свои картины на «зеленые», выставляешься в лучших залах, имя у тебя на Западе известное и, главное, ничего и никого не боишься! Только свистни — тебе помогут в любую страну переехать…
— Не собираюсь, — буркнул Платон.
— Это твое дело. Мы не о том. Я хочу спросить — разве ты не выиграл при новых властях?
— Слишком серьезный вопрос, чтобы на пьяную голову решать, — вмешался Олег, — выиграл, проиграл, обрел, потерял… Рулетка…
— Я совершенно трезвая, — заявила Лена.
— А я, как всегда, не пьян, — рассмеялся Платон. — И потом, такие вопросы только на пьяную голову и решать, — добавил он нелогично. — Я все понимаю, но как взгляну на этих царей нашей жизни, так руки чешутся и к коммунякам хочется примкнуть.
— Да, коммунисты только на словах за прошлое, на деле они стоят за спинами Дим Димыча и ему подобных.
Аня слушала и думала, что такого рода бесконечные разговоры, вспыхивающие то и дело в их среде — в учительской, дома во время визитов к родителям, в Доме кино — бессмысленны, ни к чему не ведут и повторяются, как заезженная пластинка. Она устала, и ей хотелось спать.
Машина подъехала к их старому дому.
— Может, забежим ко мне, посидим еще? — спросила Лена.
— Спасибо, у меня завтра съемки, — извинился Олег.
— Лен, я совершенно засыпаю, давай в другой раз, — и Аня поцеловала на прощание подругу.
Аня пылесосила квартиру. В последнее время она обнаружила, что делает это с удовольствием и тщанием, которого раньше в себе не замечала. «Обабилась или старею?» — думала она, буквально вылизывая блестящий, без пылинки паркет.
Только что забегала Деля, попросила проросшую луковицу для натюрморта.
— Понимаешь, все мертвое, а луковица живая, с зеленым росточком.
Аня сказала, что понимает, луковицу нашла. Деля посидела минут десять, пожаловалась, что с Платоном что-то происходит, даже пить перестал. С утра уезжает в Союз художников — там у них бесконечные распри, ругань, домой возвращается злой, взвинченный, совершенно не работает…
Уже уходя, спросила:
— Олег говорил тебе, что мы вчера с ним встретились в ресторане Дома художников?
— Он еще не возвращался, у него ночная съемка. Деля остановилась в дверях в замешательстве, потом сказала:
— Знаешь, он был с интересной дамой.
— Слава богу, что не с уродиной, — засмеялась Аня. Деля ушла рисовать свой натюрморт с луковицей… Олег действительно не ночевал дома. Так бывало не раз, когда у него шли ночные съемки. Аня привыкла и даже радовалась, что иногда можно заняться уборкой в отсутствие мужика, который обычно слоняется как неприкаянный по квартире и только мешает. Но сегодня Делин рассказ ее немного удивил.
Зазвонил телефон. Она сняла трубку. В мембране что-то затрещало, и все разъединилось. Звонили явно из автомата.
Она продолжала уборку.
В дверь позвонили.
Аня открыла.
Перед ней стояла Ирина.
— Олег дома? — спросила она.
— И собака.
— Собаку я уговорю подарить тебе.
— Подумай, как интересно все складывается: до сих пор мы жили с тобой в одном доме, теперь ты будешь жить в другом, с Делей.
— Когда я перееду к Олегу и он подарит тебе собаку, я сразу же на всех подъездах вывешу объявление: «Дама с собачкой выйдет замуж за жильца этого дома, молодого, интересного, умного и прочее, прочее».
— И заживем одним домом! — подхватила Лена. Хотя Аня и иронизировала, но ей нравилось, что Олег Иванович все делает как положено. Он познакомился с ее родителями, пришел с букетом цветов, произвел хорошее впечатление на мать и, кажется, понравился отцу, во всяком случае, родители пригласили приходить чаще. Через несколько дней он опять пришел с букетом и конфетами, а когда все сели за стол, встал и торжественно попросил руки Ани. Мать посмотрела на отца, отец на Аню, та хотела съязвить, но только кивнула.
Но и став официальным женихом, Олег Иванович не торопился — один раз получив отказ, он вел себя сдержанно и только позволял себе целовать Аню. Ей было и приятно, и немного обидно, что он не проявляет настойчивости, и еще мучило беспокойство — а не тот ли он кот, который всю ночь водил кошку по крыше и рассказывал, как его кастрировали? За два дня до свадьбы она осталась у него… Все получилось так, словно они давно и счастливо были любовниками. Он долго ласкал ее, пока не довел до полного исступления, потом лег на спину, сильными руками взял за талию и посадил на себя верхом… И все происходило, как в детском видении: свет ночника, легкая музыка, льющаяся из плейера, неистовые телодвижения и еще то, чего она тогда не могла видеть, — капли пота на его лице и стиснутые от наслаждения губы и руки, с такой силой насаживающие ее на себя, что болели бока и росло желание впустить его еще, еще глубже, и наконец стремительный оргазм…
Сразу после свадьбы, которую отметили в ресторане Дома кино, пуделя отправили с оказией в Одессу — там Ирина находилась со съемочной группой художественного полнометражного фильма.
Деля и Аня очень тактично, исподволь свели и помирили Олега с Платоном, и оказалось, что обоим их знакомство принесло массу новых впечатлений, интересных бесед. Они начали обмениваться визитами. Аню огорчало, что встречи с Леной стали редкими — она все чаще уезжала на длительный срок за границу то с сотрудниками своей фирмы, то с иностранцами. Великолепное знание трех языков делало ее незаменимой в любой поездке, и все старались заполучить именно ее. Особенно часто ездила она в Италию — то ли сказывалось ее пристрастие к языку, то ли так складывались обстоятельства. А как хотелось по-прежнему забраться с ногами на тахту и поболтать с любимой подругой… Зато все больше и больше Аня стала сближаться с Делей и почти каждый день либо сама забегала к ней, либо приходила Деля.
Оказалось, что шутливое предположение — уж не девушка ли она? — было сделано с точностью до наоборот, выражаясь современным языком. Деля начала жить с Платоном, когда ей не исполнилось еще и шестнадцати. Сделала несколько абортов и теперь не могла иметь детей и очень страдала. Однако Ане показалось, что Платон заменял ей всех неродившихся детей, родителей, погибших в автокатастрофе, когда Деле было пять лет, друзей, весь мир. Устойчивый спрос на работы Платона давал им возможность жить вполне обеспеченно и счастливо. Что же касается прелестных пейзажей и натюрмортов Дели, то Платон по-прежнему собирал их, не давая ни выставлять, ни продавать. «Их время еще не пришло, — говорил он, — пусть пока полежат».
Аня все больше и больше привязывалась к Олегу, постепенно привыкала к сумасшедшему режиму — вернее, полному отсутствию такового — его работы на телевидении, научилась у Дели готовить разные новые блюда и с увлечением работала в школе. К родителям выбиралась чаще одна, но и достаточно регулярно с Олегом. Стараниями мамы в ее бывшей комнате устроили кабинет для отца. После долгих уговоров он принялся писать воспоминания — сначала просто чтобы занять себя после ухода на пенсию, потом втянулся, увлекся, и теперь уже мама с трудом отрывала его от письменного стола и буквально выгоняла погулять.
Иногда Аня забегала на заседания исторического общества. Начала даже подумывать о заочной аспирантуре, но потом некстати наваливался фестиваль телевизионных фильмов, потом неделя французских фильмов, презентация новой картины, и благие намерения так и оставались намерениями. Впрочем, ее это не очень беспокоило — жизнь с Олегом сложилась счастливо и интересно. Аня светилась радостью. Единственной ее печалью было категорическое нежелание Олега иметь детей. Еще на втором курсе ВГИКа у него была мимолетная связь со студенткой актерского факультета, которая безумно влюбилась в него и родила сына. Он женился на ней, чтобы мальчик не рос байстрюком — так сказал он Ане, но через месяц развелся. Теперь парню, вымахавшему на голову выше отца, исполнилось двадцать лет, он учился в институте и работал, жил отдельно от матери, отца называл по имени, терпеть не мог Ирину, хотя она никогда и не считалась официальной женой Олега, очень приветствовал брак отца с Аней и быстро подружился с ней.
Первое, совместно проведенное лето еще больше сблизило супругов. Потом московский сентябрь побаловал последними солнечными лучами бабьего лета. Воспоминания о той поре жизни убаюкивали, вызывая легкую дрему, погружая в блаженную полуреальность. «Словно парю в облаках», — подумала Аня и улыбнулась, спохватившись, — она и в самом деле парила сейчас в облаках где-то над Европой…
«Как странно, — рассуждала она, — что даже самое светлое в жизни таит в себе некую прелюдию беды, как пресловутая черная полоса на зебре, которая обязательно приходит на смену белой». Вспомнились стихи Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…» Но то стихи. А у нее все наоборот получалось: внутри самых радостных событий, когда не ждешь впереди никаких неприятностей, словно пользуясь потерей бдительности, зарождалось что-то грязное, мерзкое и неотвратимо вырастало до размеров чудовища, которое приносит беду.
Когда же все началось?
Наташа позвонила Ане в воскресенье и сразу же выпалила:
— Приглашаю вас с Олегом на свадьбу!
— Какую свадьбу? — не поняла Аня.
— Мою.
— Ты что, репетируешь роль из нового спектакля?
— Анька, я ведь могу и обидеться. По-твоему, у меня не может быть свадьбы?
— Наташка, подожди, так ты замуж выходишь?
— Слава богу, дошло! Ну прямо жирафа…
— Прости меня, идиотку, — так все неожиданно…
— Прощу, когда придешь.
— Скажи хотя бы, кто он? Откуда? Почему ты молчала?
— Слишком много вопросов, подружка, — засмеялась Наташа. — Придешь — все узнаешь.
— Нет, ты от меня так не отделаешься. Три месяца не звонила, носа не казала…
— И ты, — парировала Наташа.
— Согласна. И все же признавайся, кто он? Режиссер?
— Нет.
— Актер?
— Нет.
— Ну значит, продюсер.
— Тоже нет.
— Хватит играть в вопросы и ответы, говори, кто он?
— Дим Димыч.
— Очень остроумно. Это что, должность?
— Почти. Он работает в определенных сферах, — туманно намекнула Наташа.
— Очень вразумительно. Я сгораю от любопытства. Нет, ты интриганка — так раззадорить! Когда регистрация?
— Понимаешь, — голос Наташи немного потускнел, — как бы тебе сказать… Мы не регистрируемся. Тут есть свои сложности…
— Не регистрируетесь, и бог с вами — какие сложности!
— Нет, ты не понимаешь. У него больная жена, и он не считает себя вправе с ней разводиться.
— Такой поступок говорит в его пользу. Сколько ему лет?
— Сорок один.
— Ясно.
— Что тебе ясно? Твоему Олегу сколько? Сорок?
— При чем тут Олег! Не лезь в бутылку. Куда приезжать?
— К нему… то есть к нам. В следующую субботу, к семи. — И Наташа продиктовала адрес. — Сейчас позвоню Ленке и Деле. Пока, до встречи!
— Погоди, ты меня совсем заговорила. Я тебя поздравляю, желаю любви и счастья с твоим Дим Димычем. Олег, Олег, ты слышишь? Наташка выходит замуж! — закричала Аня, как только положила трубку.
— Что же тут необычного?
В субботу они выехали за час до назначенного времени, чтобы успеть захватить Делю с Платоном, заехать за Леной и посидеть хоть полчаса у Аниных родителей.
Всевозможным предположениям относительно таинственной внезапности этого брака не было конца. Даже Андрей Иванович втянулся в это увлекательное занятие.
Когда все уселись в старенький «Москвич» Олега, гадание и смех продолжались.
— Я, кажется, догадался, — таинственно прошептал Олег. — Жених работает в кагэбэ, и потому такая секретность. Давайте договоримся много не болтать.
— Явки, имена, фамилии, клички не называть, — подхватила Лена.
— Слышишь, Платон? — спросила Деля.
— А что Платон? Как что — так Платон. Я вообще молчу. Плевал я на все их гебье… Вот подарю картину, — он показал на завернутый в полиэтиленовую пленку холст в строгой раме, — пусть расшифровывают, чего я там хотел сказать.
Дом они нашли не сразу. Он стоял в тихом переулке, старый, четырехэтажный, неказистый. Они переглянулись. Правда, у подъезда блестел новенький шикарный «Вольво», в котором сидел шофер, но машина могла принадлежать кому угодно.
Лифта в доме не было. Они поднялись на третий этаж и остановились перед единственной на площадке дверью, обитой черной кожей.
— Так. Кажется, начинаются сюрпризы, — заметил Олег. — Сколько квартир было на втором этаже?
— Три, — первая вспомнила Лена.
— А здесь одна, — глубокомысленно произнес Платон.
— Так чего же мы стоим? — Лена нажала на звонок. Мелодичный перелив донесся откуда-то издалека. Что-то лязгнуло, потом открылась дверь, и перед ними возникла Наташка в проеме второй, деревянной двери. На ней было нечто умопомрачительно белое, кружевное, пышное.
Они вошли в просторный холл. Наташка целовала всех подряд, приговаривая:
— Какие молодцы, что догадались приехать пораньше, пока народы не появились, — познакомимся, поболтаем…
Подарки она складывала на подзеркальник, а картину Платона, не разворачивая, прислонила к стене.
Хозяйские хлопоты Наташи Аня видела как бы краем глаза, потому что внимание ее привлек жених. Он стоял в центре холла с улыбкой на лице. Отлично сшитый смокинг, рубашка с пластроном, бабочка придавали ему какой-то недомашний вид. На неприметном, простоватом, но хорошо отмассированном лице — большие темные глаза с цепким, оценивающим взглядом.
— Знакомьтесь, мой муж Дмитрий Дмитриевич. А это — Лена, Аня, Деля.
— Я догадался. Милости прошу, Лена, Аня, Деля.
— Олег Иванович, муж Ани, — продолжала знакомить Наташа.
— Очень приятно.
— Платон, художник, — сам представился Платон и стиснул руку Дмитрию Дмитриевичу так, что тот чуть поморщился.
— Друзья зовут меня Дим Димыч, — пояснил хозяин, помогая дамам раздеться. — Надеюсь, мы будем друзьями.
Аня оглядела холл, обставленный уютными, мягкими, обтянутыми черной кожей креслами, на стенах — картины, светильники, полки и полочки с вазами, вазочками, бронзовыми скульптурами, фарфоровыми безделушками…
Наташа, сияя счастьем, повела их по квартире. Огромная кухня, оборудованная так, что любая женщина могла бы провести здесь целый день, изучая и разглядывая каждый предмет. В кабинете, где Дим Димыч предложил мужчинам сигареты, Аня отметила неплохой подбор книг в высоких, до потолка, старых застекленных книжных шкафах. Потом спальня, словно перенесенная сюда из какого-то американского фильма о миллионерах, гостиная, также роскошно обставленная. Наконец они заглянули в столовую: там царил огромный раздвинутый стол, а вокруг него хлопотала, наводя последние штрихи, пожилая женщина в переднике. Судя по тому, что ее не представили, она была прислугой.
В целом вся квартира поражала богатством и обилием дорогих вещей. Соседствовали совершенно несовместимые предметы, которые каждый в отдельности — могли бы стать украшением любого дома.
Наташа с Дим Димычем извинились и ненадолго оставили их в гостиной, чтобы закончить приготовления.
— У меня такое ощущение, — негромко заметила Деля, — как будто квартира задумывалась не для жизни, а только чтобы ошеломить гостя.
— Точно, — согласился Платон, — оглоушить — и все. А ты еще шумела, что неприлично дарить им такую картину.
— Какую? — спросила Аня.
— Ту, что мы привезли, — ответила Деля. — Мне она казалась слишком эпатирующей, фривольной, поэтому я и не стала ее сразу разворачивать.
— Делечка, не вибрируй, — вмешалась Лена со своим любимым словечком, — в этом доме ничего не может эпатировать больше, чем сама обстановка.
— Мне она напоминает комиссионный антикварный магазин, — сказал Олег.
— И все-таки любопытно, где он работает? — спросила Лена.
— Наташка говорила, в каких-то сферах, — ответила Аня.
— То-то внизу машина с шофером, ясное дело, — буркнул Платон.
— Бог с ним, не будем обсуждать. Единственное, что мне не очень нравится, так это история с болезнью жены, из-за которой якобы они не регистрируют брак.
— Получается, что-то вроде свадьбы вокруг ракитова куста, — заключил Платон.
— Ребята, мы, кажется, сплетничаем, а ведь нас пригласили на свадьбу, — заметила Аня.
Вернулась Наташа, весело оглядела всех, спросила:
— Не скучаете?
— А родители твои будут? — спросила Деля.
— Нет, мы уже с ними и с родственниками отметили. Сегодня только друзья.
Стали приезжать гости Дим Димыча — в основном солидные, великолепно одетые, уверенные в себе люди, и все, как на подбор, с молодыми и эффектными дамами в шикарных туалетах и украшениях.
«Неужели у них у всех жены больны?» — подумала Аня, разглядывая яркую брюнетку на добрых два пальца выше своего спутника, увешанную бриллиантами, как елка игрушками.
Олег быстро оказался центром внимания дам, он умел занять женщин легким, остроумным разговором. Аня откровенно любовалась им и гордилась и в который раз пыталась понять, ревнует ли она хоть чуточку. Подумала, не подойти ли к нему, не взять ли его под руку, заявив тем самым свое право на него, но решила, что не стоит — пусть купается в женском восхищении.
Что-то ее беспокоило. Она не сразу поняла и, только поймав на себе взгляд Дим Димыча, сообразила: он с самого их прихода как будто следил за ней, и когда ненароком они встречались глазами, он чуть заметно, как сообщнику, улыбался. Это было неприятно. «Очень странное поведение для жениха», — подумала она и направилась к Лене.
Лена, как всегда, словно магнитом притягивала к себе мужчин. Они собрались вокруг нее, оставив Олегу своих жен или любовниц, кто их разберет, и пожирали глазами так, что было ясно: каждый думал, нельзя ли подкатиться к этой одинокой красавице? А она, видимо, отвечая на чей-то вопрос, говорила:
— Нет, у «Максима» я бываю только по долгу службы и не так часто, как вы думаете. Мы связаны с разными фирмами, приходится много работать.
— В Париже? Работать? — нарочито удивлялся тот, что пришел с высокой брюнеткой.
Лена стрельнула в него глазами.
— Не работать можно только в Москве. А в Париже, Лондоне и других столицах можно только работать, чтобы потом ездить в другую страну туристом.
Аня восхищалась подругой, её умением не лезть за словом в карман.
Чтобы смягчить свою резкость, Лена улыбнулась обаятельно и обезоруживающе и добавила:
— Когда у меня появится время и возможность ездить в свое удовольствие, а не по работе, я прежде всего отправлюсь в Италию — вот где мне больше всего нравится.
— Итальянцы — страстные любовники, — заметил игриво другой гость.
— Самый лучший любовник — любимый человек, — немедленно отпарировала Лена.
Вошла Наташа. По выражению ее лица можно было понять, что она страшно горда тем, как ее друзья завладели вниманием гостей. Она подмигнула Ане и громко объявила:
— Прошу всех к столу!
Платон попросил гостей, прежде чем они перейдут в столовую, задержаться на минутку и принес оставленную в холле картину.
Дим Димыч присоединился к обществу, и теперь все с любопытством ждали, пока художник готовил ее к демонстрации.
Трудно сказать, делал ли он это нарочно или вся процедура входила в ритуал дарения, но на глазах у собравшихся разыгрывался настоящий моноспектакль. Что-то бурча или напевая — сказать трудно — себе под нос, Платон медленно разворачивал картину, бережно снимая один слой полиэтиленовой пленки за другим, словно раздевал кочан капусты для голубцов, боясь повредить лист. Наконец картина освободилась, и Платон, повернув ее к себе, сказал:
— Смотреть надо сидя, потому что еще и подумать нужно — это вам не Шишкин. А стоя вообще-то думать нельзя…
Как ни странно, косноязычие Платона все поняли и расселись. И тогда он поднял обеими руками картину над головой, подержал так немного и поставил на спинку дивана, прислонив к стене. Сам отошел в угол гостиной и стал, склонив голову и прищурив один глаз, рассматривать ее, словно видел впервые и сейчас примеривался — купить или не купить, дарить или оставить себе.
На полотне в верхнем правом углу в реалистической манере был изображен земной шар, летящий в темную бездну космоса, усыпанную яркими звездами. У Земли торчали две прекрасные женские груди. Одну из них страстно целовал стройный обнаженный юноша, тоже устремившийся в бесконечную Вселенную. Вместо члена у юноши был тюбик, из которого капала вниз изумрудно-зеленая краска, туда, где расстилалась бескрайняя и бесплодная пустыня. Там, куда попадала краска, зеленела трава и раскрывались фантастические цветы.
Молчание затягивалось. Казалось, гости подчинились требованию художника и теперь напряженно думали.
Аня еле сдерживала смех и наблюдала за хозяевами и гостями. Наташа стояла, широко раскрыв глаза, словно ждала указания невидимого режиссера, готовая исполнить любую отведенную ей роль. Дим Димыч, напряженно-сосредоточенный, играл желваками и поглядывал то на картину, то на Аню. Лена сияла ослепительной улыбкой, как будто картина символизировала ее собственный триумф. Дамы с ничего не выражающими глазами робко жались к своим покровителям, а те глубокомысленно рассматривали полотно.
Олег, оценив ситуацию, пошел, как говорится, на амбразуру.
— Грандиозно! — воскликнул он. — Поздравляю, Платон, ты превзошел самого себя. От всей души поздравляю!
Лена без особого усилия над собой сменила сияние на задумчивость и добавила:
— Теперь я понимаю, почему иностранцы раскупают твои картины — у них на таком уровне сейчас никто не пишет.
Дим Димыч расслабился, стал благодарить Платона, а Наташа кинулась его целовать, приговаривая:
— Мы повесим ее в спальне, прямо над кроватью. Гости зашумели, выражая свои восторги, и направились в столовую.
Приехала припозднившаяся супружеская пара — полная блондинка бальзаковского возраста со следами былой красоты с седым красавцем лет пятидесяти. Их посадили напротив Ани с Олегом. На необъятном бюсте дамы, как на подносе, лежал кулон с таким большим бриллиантом, что в другом месте его наверняка можно было принять за стекляшку, но здесь, в этом доме…
— Посмотри, — шепнула Аня мужу, накладывая на тарелку салат из креветок. — Мне так и хочется положить рядом с ее камешком креветку. По-моему, будет хорошо смотреться.
— У тебя появился вкус к натюрмортам.
— Влияние Дели, — улыбнулась Аня.
За столом наступила небольшая пауза — мужчины наливали себе и дамам, разбирались с закусками. Работница принесла глубокие соусницы с какой-то подливой. Аня снова ощутила на себе внимательный взгляд Дим Димыча. Она посмотрела ему в глаза, но он не смутился, не отвел взгляда, а опять едва заметно улыбнулся, взял Наташкину руку и поцеловал, не спуская глаз с Ани.
Платон, мучительно пытавшийся отыскать среди батареи бутылок с французскими коньяками и итальянскими винами свой любимый напиток, наконец углядел родимую, потянулся за ней, налил себе и зычно провозгласил:
— Горько!
…Когда возвращались домой, Лена, наклонившись вперед, шепнула Ане:
— Странно вел себя этот Дим Димыч.
— Ты заметила?
— Конечно. Глаз с тебя не спускал.
— Вы о чем шушукаетесь, красавицы? — спросил Олег.
— О том, что когда роскоши переизбыток, она утомляет, — ответила Лена. — Ты за дорогой следи, я поглядывала на тебя, ты хорошо налег на коньячок.
— Чистейшей воды клевета, Леночка, я воспринимаю только французские духи, а коньяков их не люблю, предпочитаю любимый напиток Черчилля.
— Черчилля? — удивилась Лена.
— Он, как и я, обладал отменным вкусом, поэтому он пил только армянский. У Дим Димыча его не было — видимо, он считает отечественный коньяк непрестижным.
— Не скажи, — возразил Платон, — водочка стояла нашенская.
На этом его участие в общем разговоре временно исчерпалось: он задремал.
— Интересно, как буквально в одночасье образуются такие богатства? — спросила Аня.
— Если бы знал, я бы ездил не на «Москвиче», а на «Мерсе», — вздохнул Олег.
— Может, у него и раньше было, откуда мы знаем, — предположила Деля.
— Ты как маленькая, — накинулась на нее Лена, — ни для кого не секрет, что все фирмы, фонды, коммерческие банки создаются на партийные, кагэбэшные или комсомольские деньги. А дим-димычей вокруг них или в них всегда хватало.
Платон, уютно прислонившийся к Деле, вдруг открыл глаза и заявил:
— Период первоначального накопления капитала есть период бандитизма в государственном масштабе.
. Все рассмеялись.
— Если ты еще скажешь, что точно так было в Америке в начале века… — начала Аня, но Платон перебил ее:
— Нет уж, я скажу. Вот Олег, помню, сделал не одну передачу о защите Белого дома, о Ельцине на танке и все такое. Аня с Делей бегали туда, бутерброды носили защитникам, подкармливали. Моя пигалица даже этюдник с собой прихватила, и когда эту банду с дурацким названием… как ее…
— Гэкачепэ, — подсказала Лена.
— Вот-вот! Когда эту чепе разгромили, все радовались. А чему? Что теперь путь открыт подобным сволочам, ворам и мафиози? Те нажрались, теперь эти жрут. Такую страну развалили…
— Погоди-ка, Платон, что ты вдруг взрыднул о старых временах? — возмутилась Лена. — Не ты ли в нищих и запрещенных ходил, нигде не выставлялся, из-под бульдозера спасал свои полотна? А теперь продаешь свои картины на «зеленые», выставляешься в лучших залах, имя у тебя на Западе известное и, главное, ничего и никого не боишься! Только свистни — тебе помогут в любую страну переехать…
— Не собираюсь, — буркнул Платон.
— Это твое дело. Мы не о том. Я хочу спросить — разве ты не выиграл при новых властях?
— Слишком серьезный вопрос, чтобы на пьяную голову решать, — вмешался Олег, — выиграл, проиграл, обрел, потерял… Рулетка…
— Я совершенно трезвая, — заявила Лена.
— А я, как всегда, не пьян, — рассмеялся Платон. — И потом, такие вопросы только на пьяную голову и решать, — добавил он нелогично. — Я все понимаю, но как взгляну на этих царей нашей жизни, так руки чешутся и к коммунякам хочется примкнуть.
— Да, коммунисты только на словах за прошлое, на деле они стоят за спинами Дим Димыча и ему подобных.
Аня слушала и думала, что такого рода бесконечные разговоры, вспыхивающие то и дело в их среде — в учительской, дома во время визитов к родителям, в Доме кино — бессмысленны, ни к чему не ведут и повторяются, как заезженная пластинка. Она устала, и ей хотелось спать.
Машина подъехала к их старому дому.
— Может, забежим ко мне, посидим еще? — спросила Лена.
— Спасибо, у меня завтра съемки, — извинился Олег.
— Лен, я совершенно засыпаю, давай в другой раз, — и Аня поцеловала на прощание подругу.
Аня пылесосила квартиру. В последнее время она обнаружила, что делает это с удовольствием и тщанием, которого раньше в себе не замечала. «Обабилась или старею?» — думала она, буквально вылизывая блестящий, без пылинки паркет.
Только что забегала Деля, попросила проросшую луковицу для натюрморта.
— Понимаешь, все мертвое, а луковица живая, с зеленым росточком.
Аня сказала, что понимает, луковицу нашла. Деля посидела минут десять, пожаловалась, что с Платоном что-то происходит, даже пить перестал. С утра уезжает в Союз художников — там у них бесконечные распри, ругань, домой возвращается злой, взвинченный, совершенно не работает…
Уже уходя, спросила:
— Олег говорил тебе, что мы вчера с ним встретились в ресторане Дома художников?
— Он еще не возвращался, у него ночная съемка. Деля остановилась в дверях в замешательстве, потом сказала:
— Знаешь, он был с интересной дамой.
— Слава богу, что не с уродиной, — засмеялась Аня. Деля ушла рисовать свой натюрморт с луковицей… Олег действительно не ночевал дома. Так бывало не раз, когда у него шли ночные съемки. Аня привыкла и даже радовалась, что иногда можно заняться уборкой в отсутствие мужика, который обычно слоняется как неприкаянный по квартире и только мешает. Но сегодня Делин рассказ ее немного удивил.
Зазвонил телефон. Она сняла трубку. В мембране что-то затрещало, и все разъединилось. Звонили явно из автомата.
Она продолжала уборку.
В дверь позвонили.
Аня открыла.
Перед ней стояла Ирина.
— Олег дома? — спросила она.