Осипова Нелли. Итальянское каприччио, или Странности любви

   Николай молча пил чай.
   — Ты можешь наконец рассказать, что случилось? — не выдержала Аня. Она с самого появления его в столовой не могла прийти в себя и к вечеру передумала и напридумала не менее шести версий.
   — Как тебе сказать… Вечные подводные камни в нашем историческом болоте. Шеф сделал невозможное: пробил мне сменщика, утвердил на парткоме его кандидатуру и срочно велел мне ехать в Москву.
   — Но что же все-таки случилось? — не могла понять Аня.
   — Помнишь, я говорил тебе, что апробация моя прошла перед самым отъездом на картошку. Тогда накидали мне замечаний, по которым я, собственно, и переделывал здесь автореферат, чтобы успеть с типографией. Вроде все путем. Но тут прорезался у нас на кафедре один стукач, член парткома. Он усмотрел в моей работе криминал и не преминул тут же заварить кашу и у нас, на кафедре, и в парткоме, и в ректорате…
   — Что за бред, что там можно усмотреть? Я ведь читала, переписывала — ни разу ничего не царапнуло…
   — Тебя не царапнуло, а профессиональный стукач засек очень опасные аллюзии. Нынче у всех стукачей ассоциативный невроз — все ищут ассоциации, аллюзии, подтексты и параллели с диссидентами. Самое забавное в том, что на апробации ничего похожего никто не высказывал. Видимо, попался профессиональный сексот, побоялся раскрыться…
   Лена оторвалась от своего детектива:
   — Да что ты мочалу тянешь! Можешь толком все объяснить?
   — Ну, диссертация посвящена выходу России на международную политическую арену в начале XVII века. В этом событии огромную роль сыграл известный Ане Филарет…
   — Ну, положим, я с ним тоже уже познакомилась, — заметила Лена.
   — Дай же ему сказать! — не выдержала Аня.
   — Да ради бога! У меня здесь поинтереснее вашего, — ответила Ленка и вернулась в туманный Лондон, где элегантный сэр Майкл и очаровательная леди Джейн вяло предавались любовным утехам в огромной викторианской спальне, по ходу дела убеждаясь в том, что он — гомосексуалист, а она — лесбиянка.
   — Главное — обвинение в том, что у меня Филарет не просто беспринципный, безнравственный человек, поставивший в жизни одну цель — воцариться на престоле, а государственный деятель, которому трон нужен, чтобы вытащить Россию из той политической и экономической пропасти, в которой она оказалась. Он свято верил в то, что только он способен сделать это, следовательно, все хитросплетения и изгибы пути, ведущие на трон, оправданы, во имя будущего общенародного блага допустимы предательство, измены, нарушения норм морали и нравственности.
   — Ну и что? Ты ведь не делаешь его высоконравственным человеком.
   — А то, что здесь они углядели прямую параллель с Лениным. Он тоже был одержим одной идеей, свято верил, что только он несет благо для России. И во имя этой идеи шел на все, даже добивался поражения своей страны в войне. Предательство вчерашних друзей и товарищей по партии, уничтожение духовенства, кулаков, развязывание гражданской войны… Чем не Филарет? Один только тайный приезд Ленина из Германии в запломбированном вагоне…
   — Ты этому веришь? — воскликнула Аня.
   — Я сам читал некоторые документы.
   — Но почему о таких фактах не знают?
   — Просвещенные у вас на кафедре стукачи, — оторвалась от книги Лена. — Если они так боятся аллюзий, то, выходит, знают и верят сами в деяния нашего вождя.
   — Ты совершенно права, — сказал Николай. — Эх, если бы можно было привести твой аргумент в споре! Но все материалы закрытые — и ничего не докажешь.
   — У меня в голове не укладывается, — никак не могла успокоиться Аня.
   — Перестань, ты взрослый человек, а говоришь, как на пионерском сборе.
   — Нет, Коля… но ведь Ленин… он же гений!
   — Гений — вовсе не нравственная категория. Сталин тоже был гений в своем роде. Давай не будем обсуждать такие вопросы. Поверь, сейчас в стране все настолько дошло до высшей, вернее, низшей точки маразма, что довольно скоро все должно измениться. Я тебе говорю как историк.
   — Ты сказал — это главное обвинение. А что еще они откопали?
   — Ну, остальное и откапывать не пришлось — лежит на поверхности: Филарет был Романовым, родоначальником тех самых ненавистных Романовых, которых свергли в семнадцатом году большевики. А тот же Ульянов со товарищи расстрелял все семейство последнего царя Николая Романова, не пощадив ни женщин, ни малолетних детей. А я, выходит, воспеваю Романова.
   Лена опять оторвалась от сэра Майкла и злобно выдала:
   — Ежу ясно, что все притянуто за уши. Видимо, кто-то имеет зуб или на тебя, или на твоего шефа.
   — Все именно так, как ты говоришь. Я-то мелкая сошка, аспирант, а шеф — мастодонт. Он в тридцать седьмом и в другие времена ни на шаг не отступал от того, что считал истиной, не менял своих убеждений. Как он уцелел в такой мясорубке, он и сам не знает. Он меня сразу предупредил, что тема обоюдоострая, а когда я сгреб все в кучу, прямо сказал, что материал тянет на докторскую. Ну вот, а теперь это тянет на отчисление из аспирантуры…
   — Давайте пить чай, он проясняет мозги, — предложила Лена и отнесла на плиту чайник.
   Они сидели долго. За разговором вновь и вновь возникал вопрос о судьбе работы.
   — Коля, но ты ведь не собирался сразу защищать докторскую, — предположила Аня.
   — Какая докторская? Кто позволит? Шеф говорил о количестве и качестве материала. А вот если убрать все, что вызывает у них чесотку, то останутся рожки да ножки — и на курсовую работу для студента третьего курса не наскребется. Шеф провернул мое возвращение в Москву, чтобы поговорить — может, что-нибудь придумаем. Мне Владимир Николаевич передал, он в курсе.
   От неожиданных новостей, свалившихся вдруг на нее, Аня ощущала какую-то собранность, как перед стартом, когда все мысли и чувства сконцентрированы, сжаты в пружину, которая только и ждет, чтобы распрямиться. Она начала говорить спокойно, как бы издалека подбираясь к цели, но все больше и больше загоралась идеей, которая представлялась ей плодотворной и способной в большой степени решить проблему.
   — Я уверена, что ничего из того, что ты сделал, не пропадет, тем более ты сам сказал, что грядут перемены. Это раз.
   — Ну, допустим, — согласился Николай.
   — Теперь два: что, если сейчас тебе сосредоточиться на Габсбургах?
   — Я думала, что Ришелье и Филарет — единственные ваши любимцы, — улыбнулась Лена.
   Аня не обратила внимания на ее слова и продолжала:
   — Возьми за основу Габсбургов и греби все под них, ведь союз Ришелье и Филарета был направлен против них, ведь так?
   — Нуда…
   — А теперь смотри что получается: в Австрии начиная с тринадцатого века и до девятнадцатого — Габсбурги, в шестнадцатом у них уже и Чехия, и Венгрия вплоть до 1918 года, ну а в Священной Римской империи они были императорами с пятнадцатого века и с шестнадцатого захватили и испанскую корону. Получается — немецкая экспансия в Европе.
   — Конечно, экспансия, — отмахнулся Николай. — Даже в их полном титуле звучало так: «Иимператор Священной Римской империи германской нации». Азбучная истина на уровне восьмого класса.
   Аня опустила глаза и уставилась в свою чашку — ну вот, вылезла, на уровне восьмого класса… И тут неожиданно Николай вскочил, сгреб Аню в охапку, закружил по комнате, расцеловал и радостно заорал:
   — Эврика! Ты нашла выход! Можно от Филарета и Ришелье оставить только то, что связано с противостоянием немецкой экспансии в лице Габсбургов! Ты гений!
   — Так гений или восьмиклассница? — съязвила Лена. Но Николай не обратил на ее слова внимания. Он весь уже погрузился в мысли и планы по переработке диссертации.
   — И тему чуть-чуть поверну под другим ракурсом, — говорил он, расхаживая по комнате, — не выход России, а борьба России… Боже мой, устами младенца глаголет истина! — Он опять подхватил Аню, приподнял, расцеловал, опустил бережно на стул. — Где все, что ты переписала?
   Аня отдала ему тетрадь и аккуратно сложенные черновые листки. Он чмокнул Ленку, еще раз поцеловал Аню и пошел в сени.
   — До завтра, — услышали они вместе со стуком двери.
   — Побежал перерабатывать, — вздохнула Аня.
   — Настоящий ученый, что-что, а этого у него не отнимешь, — согласилась Лена. — Скажи, а что такое сексот?
   — Секретный сотрудник, — ответила Аня.
   — Надо же, а я всегда думала, что это неприличное слово.
   — Слово как слово, а вот занятие — неприличное. Точно.
   После отъезда Николая Аня собрала себя в кулак, снова принялась за утреннюю зарядку, в поле работала так, словно собиралась завоевать звание Героя Социалистического Труда, а вечерами в календаре, который в день приезда они с Ленкой соорудили, перечеркивала жирным крестом каждый прожитый без Николая день.
   На традиционный прощальный костер с картошкой, который, как объяснили старшекурсники, стал непременным финалом сельскохозяйственных работ, Аня отказалась идти.
   — Ты, мать, с ума сошла от любви. Это же наша первая картошка. Потом — на втором, третьем курсе — можешь не ходить, твое право, но сегодня…
   — Что я там буду делать?
   — Хворост подбрасывать.
   — Да ну, лучше я почитаю.
   В глубине души Ане хотелось посмотреть, что за прощальный костер устраивается. Вот если бы Николай был здесь…
   И все-таки Ленка настояла.
   Уже через полчаса Аня пожалела, что дала себя уговорить. Мальчишки принесли слишком много водки. — Пили из жестяных кружек, утратив чувство меры, заедали сыроватой, не успевшей пропечься картошкой. Потом тут же у костра началось прямо-таки массовое обжимание. Вначале с хохотом, вроде в шутку, потом объятия стали все более серьезными, одна парочка поднялась и побрела в темноту, за ней другие.
   Ленку осаждали трое поклонников, уговаривали пить на брудершафт, а она со смехом отбивалась, говорила, что и так со всеми на «ты».
   К Ане подсел знакомый парень, с которым она пару раз перекинулась шутками в столовой. И тоже не нашел ничего умнее: стал предлагать выпить на брудершафт. Но когда Аня отказалась, выпил сам и вдруг молча обнял ее и принялся целовать, запустив руку под куртку в вырез ковбойки. Она дернулась, но рука вдруг стала ласковой, горячие пальцы нащупали сосок, и Аня почувствовала, как что-то темное горячей волной стало подниматься от самого низа живота — вверх по всему телу. Потом он резко повалил ее и попытался коленом раздвинуть ноги.
   В одно мгновение наваждение рассеялось — Аня оттолкнула его, запахнула куртку и вскочила на ноги.
   — Не надо, — сказала она жестко.
   — Ты чего? — Вид у парня был совершенно ошалелый, глаза дурные. Аня усмехнулась. Он обхватил ее за ноги и попытался повалить на землю. — Сядь, слышишь, не дури, — бормотал он заплетающимся языком.
   Аня уперлась одной рукой ему в плечо, второй спокойно, словно не раз уже так делала, защемила двумя пальцами нос и крепко сжала.
   Он вскрикнул, отпустил ее ноги, вскочил.
   — Дура! Идиотка! — Из глаз его потекли слезы.
   — Я же сказала — не надо.
   Парень грязно обругал ее и пошел в темноту.
   У костра почти никого не осталось, только Ленка сидела напротив с тремя поклонниками. Они мешали друг другу, а Ленка их подначивала и стравливала.
   Аня обогнула затухающее пламя, подошла к ним и, не присаживаясь, постояла немного.
   Мальчишки несли такую откровенную жеребятину, что слушать было противно.
   — Лен, я домой, — сказала Аня.
   — Я тоже, — ответила Лена.
   Утром они быстро собрались и вышли к машинам. Обратный путь студенты проделали без того энтузиазма, с которым они направлялись в колхоз. Может, устали за месяц работы, а может — от вчерашней попойки… Все были притихшие, помятые, сонные…
   — Это и есть традиция? — спросила Аня.
   — Наверное, — пожала плечами Лена.
   Начался учебный год.
   На третий день занятий после первой пары лекций, когда Аня с гурьбой студентов выходила из аудитории, неожиданно появился Николай. Сияя улыбкой, он пробился сквозь толпу, взял ее за руку и потащил в сторону.
   Все прошедшие дни Аня ждала его. Сначала она надеялась, что он встретит ее на вокзале — ведь он не мог не знать, когда возвращается отряд. Все глаза проглядела, выискивая его в вокзальной толпе. Обиделась на Ленку, когда та сказала, что все нормально, обычное дело: картошка — одно, Москва — другое. И дома родителям что-то вяло рассказывала о колхозе, пересиливая желание убежать в ванную и зареветь в голос…
   И вот теперь он появился и молча, буквально по-хозяйски хватает ее, словно свою собственность.
   — Погоди, куда ты меня тащишь?
   — Идем со мной, все узнаешь после.
   — Куда? — спросила Аня, покорно следуя за ним.
   — Отмечать.
   — Что отмечать?
   — Шеф одобрил все переработки, теперь — ни сучка, ни задоринки!
   — Поздравляю, — сухо произнесла Аня.
   — Не сердись, тебе не идет. Я только вчера вечером приехал в Москву, сидел пять дней у шефа на даче. Поехали отмечать!
   — Ты с ума сошел — еще только одиннадцать!
   — Одиннадцать — час волка. Самим правительством разрешено.
   — Но у меня лекции…
   — Перебьются без тебя. Никуда твои лекции не убегут. Еще пять лет лекций, все не высидишь.
   Только сейчас Аня поняла, что он уже начал отмечать — до одиннадцати.
   — А где ты отмечаешь?
   — У меня в келье. Там уже народ ждет, я за тобой приехал.
   Кельей он называл крохотную комнату в коммунальной квартире, которую снимал за небольшую плату. Сейчас войти в нее было почти немыслимо — набилось человек десять. На письменном столе неорганизованной кучкой стояли бутылки с пивом и водкой, дым висел пластами, открытое окно не помогало. Все говорили одновременно, не заботясь, слушают их или нет.
   Николай вошел, выставил вперед Аню и гаркнул:
   — Тихо! Знакомьтесь, Аня с первого курса исторического.
   — Будущий Карамзин, — изрек бородатый парень, налил в рюмку водки и провозгласил: — За Аню с первого курса! — и заставил ее выпить.
   Николай растолкал своих гостей, освободив для нее место на кровати, рядом с бородачом.
   Аня села, чуть откинувшись на подушку в пестрой наволочке, и растерянно слушала обрывки разговоров и споров. Господи, какая же она темная, можно сказать, даже малограмотная.
   — Кьеркегор, конечно, великий мыслитель, но зануда, и читать его тошно.
   — А я отдам всего твоего Кьеркегора за одну работу Бахтина.
   — Бахтин неоригинален!
   — Бросьте вы Кьеркегора, Бахтина. Мы живем в одно время с гениальным ученым Гумилевым и даже толком не знаем всех его работ.
   Аня читала Гумилева «Мое открытие Хазарии». Запомнила совершенно неожиданную для себя гипотезу о связи влажных и сухих циклов в степи с цивилизацией кочевников.
   — Между прочим, доподлинно установлено, что отца его, поэта Гумилева, расстреляли напрасно. Он не был замешан ни в каких заговорах белых офицеров, просто его офицерская честь не позволила называть имена.
   — Чушь! — завопил бородатый, сидевший рядом с Аней. — Сплошная чушь, придуманная с лучшими намерениями теми, кто пытается пробить публикацию его стихов. Только не нужно из мелких конъюнктурных соображений умалять значение гибели замечательного поэта! — Бородатый вскочил на ноги.
   «И все-таки — подумала Аня, — у них в головах каша, либо они уже наотмечались с утра пораньше…»
   — Настоящих поэтов всегда убивают! Это истина, — заявил высокий блондин.
   — А кого не убивают, тот не поэт?
   — Не поэт. Вон Евтух процветает, и Вознесенский, и иже с ними. А Высоцкий…
   — Высоцкий — бард.
   Аня не успевала переводить взгляд с одного выкрикивающего свое категорическое суждение на другого. Рядом с ней снова плюхнулся бородатый и нормальным голосом, словно не он только что вопил как глашатай на площади, сказал:
   — Наверное, смотрите на нас глазами нормального человека?
   — Почему вы решили, что я нормальный человек?
   — У вас лицо такое — спокойное, ясное, чистое и доброе. У нас ведь институт, можно сказать, благородных девиц, где мужиков на каждом курсе можно по пальцам перечесть. Вот в аспирантуре уже фифти-фифти. Большинство девиц бегают по аудиториям с какими-то заполошными лицами, сексуально-озабоченные, интеллектуально взвихренные, но ни черта ни в том, ни в другом не понимающие. Секс — это искусство, а интеллектуальность девиц — как брачное оперение у птиц. Я вас не шокирую?
   Аня покачала отрицательно головой, и бородатый, оживившись, положил руку ей на колено.
   — И еще у нас путают интеллектуальность с мозговой сумятицей и переводом таковой сумятицы в вязкие слова.
   Аня глазами указала бородатому на руку, лежащую на ее колене, но он не заметил или сделал вид, что не заметил. Тогда она двумя пальцами с брезгливостью, как что-то гадкое, взяла за обшлаг куртки и убрала руку с колена.
   — Даже так? — изобразил удивление бородатый.
   — Даже так.
   — Эх, если бы не Николай, влюбился бы я в тебя, как первокурсник.
   — Ну, если мы уже на ты, то прими мои поздравления: впервые вижу человека, который может влюбиться по здравому размышлению.
   — Один — ноль, — снисходительно одобрил бородатый.
   К ним подошел Николай.
   — Ты извини, — обратился он к Ане, — мальчишки расшумелись, и каждый о своем.
   — Мне очень интересно.
   — Да, да, — бородач, — я не даю ей скучать.
   — Ну тогда я спокоен, пойду разнимать спорщиков, пока не полетели пух и перья — я как-никак хозяин дома, — весело парировал Николай и отошел.
   — Вот так манеры! Не то что у меня, я до сих пор не представился. Меня зовут Филипп, можно просто Филя.
   — Простофиля? — засмеялась Аня.
   — Совершенно верно. Я всегда первый говорю это, чтобы у собеседника не возникло спонтанное желание сострить, ибо слушать одну и ту же остроту, начиная с детского садика, согласитесь, пошло, — с нарочитой небрежностью бросил бородач.
   Аня засмеялась и, протянув ему руку, представилась:
   — Ну а я — Аня.
   — Мы знаем. И, между прочим, не только потому, что твое имя назвал хозяин, — он нам о тебе все уши прожужжал.
   Аня почувствовала, что краснеет, и промолчала. Филипп склонился к ней и шепнул:
   — Завидую Кольке. — Потом, ерничая, добавил: — И чего в нем такие хорошие девочки находят?
   Аня рассердилась и чуть было не ляпнула: что ж ты друга-то продаешь! — но сдержалась и заставила себя улыбнуться.
   — Каждая свое.
   — Два — ноль!
   Снова подошел Николай, турнул с места Филиппа и сел рядом с Аней.
   — Ты сегодня очень красивая. Я так рад, что вытащил тебя.
   — Притащил — так будет точнее. Дома ничего не знают.
   — Ты можешь позвонить, телефон в прихожей. Пойдем, я покажу.
   Они вышли в прихожую, и, когда Аня набирала номер, он поцеловал ее и быстро шепнул:
   — Предупреди, что придешь поздно. Я провожу тебя…
   Николай вернулся в комнату, Аня поговорила с отцом и тоже пошла в «келью». Народ уже собирался уходить, как-то дружно и словно по команде. Николай открыл дверь настежь, чтобы сквозняком вытянуло дым. Проводив последнего гостя, он быстро собрал бутылки, вынес на кухню, потом стряхнул весь пепел и окурки в газету, унес и долго не возвращался, а когда вернулся, в руках он держал бутылку шампанского.
   — Это еще зачем? — удивилась Аня.
   — Затем, что мы с тобой так и не выпили.
   Он откупорил бутылку, налил в два стакана, подал один Ане, встал перед ней на колено и, заглядывая в глаза, сказал:
   — За тебя.
   «За нас», — мысленно поправила его Аня.
   Они выпили.
   Николай снова наполнил стаканы.
   — За нас! — провозгласил он, словно подслушал ее мысли.
   Он обнял ее и стал покрывать летучими поцелуями уголки губ, глаза, шею, шепча все время:
   — Я так соскучился по тебе…
   Аня ничего не отвечала — она вся как-то обмякла и витала, как ей казалось, в нереальном мире. Она откинулась на подушку. Николай встал с колена и, осторожно прижав ее к себе, взял ее губы в свои, раздвинул языком зубы и стал проникать глубже и глубже. Потом рука его нащупала под одеждой сосок. Аня крепко прижала Николая к себе, и мгновенная мысль словно озарила ее затуманенное страстью сознание: «Я хочу этого. Пусть будет, что будет…»
   Он быстро и ловко раздел ее, потом скинул с себя одежду и, прильнув к ней всем телом, жадно целовал и покусывал ее соски, ласкал языком живот, потом все ниже и наконец погрузился лицом в курчавившиеся русые волосы. Стыд вдруг сковал ее, и она хотела поджать ноги, но тут возникла перед глазами, казалось, уже забытая картина обнаженной матери с распущенными волосами, и Аня почувствовала, что нет никакого стыда, неловкости, оглядки, есть только одно желание — продлить радость, наслаждение, восторг. Она раздвинула ноги, и когда он коснулся языком самого сокровенного, что-то потянуло, заболело внизу живота, легкая судорога пробежала по телу. Николай приподнял голову, посмотрел на распластавшуюся с закрытыми глазами Аню и вошел в нее…
   Она вскрикнула — боль была мгновенной и совершенно неожиданной после тех упоительных ощущений, которые она испытала. Потом она почувствовала, как он содрогается всем своим мощным телом, и услышала его хриплый голос:
   — Что же ты мне не сказала, глупенькая дурочка? — Он приподнялся и посмотрел на нее.
   Аня молчала, не открывая глаз. Он стал медленно, нежно целовать ее лицо, глаза. Потом достал из тумбочки чистое полотенце, протянул ей… Она с удивлением увидела, что на простыне темнеет пятно крови, и не сразу осознала его происхождение. Позже вяло подумала: «Так вот как это бывает», и прижалась к Николаю.
   Он спал, погрузившись головой в подушку. Ладонь его, только что такая сильная и нетерпеливая, теперь покоилась на Анином животе.
   Она лежала с открытыми глазами и думала: если мужчина после всего, что было, может так спокойно провалиться в сон, то, видимо, это атавизм, дошедший до наших дней, чтобы женщина могла любоваться своим владыкой и охранять его…
   Он отвез ее домой на такси. Был час ночи.
   Усталая, счастливая и немного напуганная своей решимостью и тем, что произошло, она на цыпочках прошла к себе, отметив, что родители не спали, ждали ее возвращения, потому что свет в их комнате горел и сразу же погас, как только она заперла входную дверь. Утром за ней заскочила Ленка.
   — Ты где вчера пропадала? Я стучала тебе, стучала.
   Еще ночью Аня решила, что не станет ничего обсуждать с Леной, но сейчас не выдержала и улыбнулась.
   — Николай отмечал одобрение своего шефа по новому варианту диссертации. Собрались друзья, аспиранты.
   Лена мгновенно учуяла особую интонацию в ответе.
   — Ну-ка посмотри на меня. Та-ак, наконец-то разговелась. — Лена обняла Аню и расцеловала. — Ну и как?
   — Ну тебя, отстань, — счастливо засмеялась Аня, смутившись от Ленкиной бесцеремонности.
   Через два месяца Аня с некоторой растерянностью заметила, что их отношения с Николаем вошли в какую-то рутинную колею, стали привычными и даже обрели свое расписание: она приходила к нему по средам и воскресеньям, он читал ей вновь написанный кусок диссертации, потом они занимались любовью, потом она складывала листы рукописи в сумку, чтобы перепечатать дома, и он шел провожать ее до метро.
   За прошедшее время они пару раз сходили в театр и еще на день рождения Филиппа. На неоднократные предложения Ани зайти к ним, познакомиться с родителями он отвечал отказом, однако каждый раз он его достаточно правдиво аргументировал. И действительно, работал он как проклятый: кроме диссертации, он давал частные уроки десятиклассникам, готовящимся к вступительным экзаменам в институты, — нужно было жить и платить за комнату, а стипендия аспиранта не могла покрыть и половины расходов.
   Родители конечно же хотели, чтобы он бывал у них, но настаивать не стали, а между собой прозвали его Коля-невидимка.
   — Вот скину с себя диссертационный груз, тогда и приду — нельзя же забежать на полчасика, как к себе домой, неудобно, — говорил он, успокаивая Аню.
   Началась первая в жизни Ани и Лены экзаменационная сессия. Николай на время освободил ее от дополнительной нагрузки, и Аня полностью отдалась своим собственным занятиям. Сдавала она легко почти все зачеты и экзамены. Зачетка заполнялась «пятерками». За несколько дней до последнего экзамена, когда в голове уже мелькали планы на предстоящие каникулы, она вдруг обнаружила, что у нее задержка.
   Ее охватил ужас.
   Она захлопнула учебник, выскочила из квартиры и, как в школьные годы помчалась через две ступеньки на пятый этаж к Ленке.
   Выложив все несколько оторопевшей подруге, она ждала, что та разохается, начнет отчитывать ее, кричать, что нужно советоваться и слушать опытных баб и все такое. Но Лена только сказала:
   — Признаюсь, чего-то подобного я ждала — уж больно все гладко шло…
   — Ленка, я пропала, понимаешь?
   — Никуда ты не пропала, вот она ты — сидишь передо мной и готова зареветь. Ради бога, успокойся и давай соображать.
   — Что же можно сообразить в такой ситуации? У меня еще один экзамен.
   — Ну и что? Где имение, а где наводнение? Меня другое интересует — Николай знает?
   — Нет, что ты!
   — Во-первых, надо ему сказать…
   — Нет!
   — То есть как это нет? — возмутилась Лена. — Как трахаться — вдвоем, а как расплачиваться — так одной? Дудки-с! Сегодня же скажешь ему.
   — Только после экзамена, я сдаю послезавтра.
   — Ну два дня роли не играют. Теперь второе и главное — никаких абортов! Будешь рожать, а то что-нибудь напортачат, и останешься совсем без детей.
   — А институт? — задала глупый вопрос Аня.
   — Возьмешь академический.