Овалов Лев. Медная пуговица

   – Помните, о том, что произойдет с вашим шофером, не знает никто, – предупредил меня на прощание Эдингер. – Вы еще будете мне благодарны.
   – Можете быть уверены, господин обергруппенфюрер, – заверил его я. – Хайлитль!
   Я отсалютовал Эдингеру поднятой рукой и заторопился вниз, в машину.
   – Давай! – сказал я.
   Железнов включил мотор и удивленно посмотрел на меня.
   – Что это ты как будто не в себе?
   – Плохи, брат, наши дела, – ответил я. – Гестаповцы собираются тебя арестовать.
   Нельзя было не заметить: Железнов встревожился, но он тут же взял себя в руки.
   – Как так? – спросил он.
   – Предупредил сам Эдингер, – объяснил я. – Уж не знаю, донес кто-нибудь или они сами, но говорит, что гестапо располагает данными о твоих связях с рижским подпольем…
   Железнов задумчиво покачал головой.
   – Задача…
   – Какая же тут может быть задача? – возразил я. – Медлить нечего, придется скрыться.
   Железнов вздохнул.
   – Не так это просто, и тем более непросто, что это может бросить тень на вас…
   Мы обращались друг к другу то на “вы”, то на “ты”, в моменты, когда особенно остро ощущали нашу духовную близость, говорили на “ты”, а когда возвращались к служебным делам, переходили на “вы”, на этот раз “ты” и “вы” смешались в нашем разговоре.
   – Вы недооцениваете важности возложенного на вас задания, – укоризненно сказал Железнов. – Ради него можно многим пожертвовать.
   – Но ведь не тобой же? – перебил я его. – Что, если нам удрать вдвоем?
   – Вы понимаете, что говорите? – резко возразил Железнов. – Мы не имеем права уйти, пока не обнаружим всех этих агентов. Вы понимаете, чем это может грозить после нашей победы? Это все равно, что оставить грязь в ране. Рану можно вылечить в месяц, а можно лечить десять лет.
   – Посоветоваться с Прониным? – предложил я. – Он подскажет.
   – Это конечно, – согласился Железнов. – Но, пожалуй, и Пронин здесь… – Он замолчал, видно было, что ему нелегко прийти к какому-нибудь решению. – Надо протянуть какое-то время и успеть… – Он не договорил и опять задумался. – Вот если бы удалось хоть на время отстранить Эдингера…
   Железнов резко повернул машину за угол.
   – Ну а как с адресом? – поинтересовался он. – Эдингер обещал узнать?
   – Адрес в кармане, – сказал я. – Можно браться за поиски.
   – Вот это здорово! – оживился Железнов. – Обидно будет, если меня возьмут…
   Но я – то понимал, что это просто невозможно. Задание, разумеется, должно быть выполнено, но и жертвовать Железновым тоже нельзя. Нам опять предстояло найти выход из безвыходного положения…
   И я подумал о Янковской. Почему бы не заставить эту даму послужить нам? Она недолюбливала Эдингера и была расположена ко мне, в ее расчетах я занимал не последнее место. Почему бы не бросить на чашу весов самого себя?
   Я повернулся к Железнову.
   – Поворачивай! – сказал я. – Двигай в гостиницу, к Янковской.
   – Зачем? – удивился Железнов. – Дорога каждая минута.
   – Пришла одна идея, – сказал я. – Попробуем побороться.
   – А мне нельзя познакомиться с этой идеей? – спросил Железнов. – Как говорится, ум хорошо, а два…
   Но я боялся, что он меня не одобрит, да и не был уверен, что сумею эту идею как следует изложить.
   – Двигай-двигай! – повторил я. – Авось рыбка и клюнет…
   Не могу сказать, чтобы Железнов чрезмерно доверчиво отнесся к моим словам, однако он подчинился и поехал к гостинице.
   Янковская не отозвалась на мой стук, я подумал, что ее нет дома, но дверь оказалась незапертой и, когда я ее толкнул, поддалась.
   Янковская спала на диване, поджав ноги. Она не услышала моего стука, но как только я, ничего еще не сказав, сел возле нее, она сразу открыла глаза.
   – У меня неприятности, – с места в карьер заявил я. – Только что был у Эдингера. Он сказал, что установлены мои связи с партизанами…
   Янковская сразу села, сон с нее как будто рукой смахнуло.
   – Какая глупость! – воскликнула она. – Они ничего не поняли.
   Этой фразой она выдала себя, но я не подал вида, что в чем-то ее подозреваю.
   – Чего не поняли? – спросил я. – Кто?
   – Ах, да ничего не поняли! – с досадой ото­зва­лась она. – Ваш Чарушин в самом деле очень подозрителен, но вы-то, вы-то при чем? Самое ужасное в том, что если этот маньяк вздумает привязаться, от него невозможно отцепиться, он ничего не захочет признавать…
   Она встала, прошлась по комнате, закурила.
   – А вы-то чего нервничаете? – спросил я. – Ну арестуют меня, убьют, вам какая печаль?
   – В том-то и дело, что вас нельзя арестовывать! – воскликнула она. – Тейлор мне этого никогда не простит!
   Беспокоилась она, конечно, не столько обо мне, сколько о себе.
   – Вот что, поедем к Гренеру, – решительно сказала она. – Надо что-то предпринять…
   Она опять пришла в то деятельное состояние, когда трудно было ее остановить.
   Мы спустились вниз.
   Янковская раздраженно посмотрела на Железнова, сейчас она не пыталась скрыть своей неприязни к нему.
   – Ах это вы? – враждебно сказала она и кивнула куда-то в сторону. – Вы нам не нужны!
   Железнов вопросительно взглянул на меня.
   – Вы нам не нужны! – вызывающе повторила она. – Выходите из машины!
   – Ладно, Виктор, – сказал я. – Не стоит спорить с капризной женщиной.
   Он вылез на тротуар.
   – Я пойду домой, – сказал он.
   – Куда хотите, – ответила Янковская. – У вас хватает дел без господина Берзиня.
   Я не хотел ей перечить. Янковская была человеком действия, и, если бралась за дело, лучше было с нею не спорить.
   – Садитесь! – почти крикнула на меня Янковская и села сама за руль.
   Железнов пожал плечами и спокойно, как всегда, точно ему ничто не угрожало, пошел по улице.
   Янковская, злая и стремительная, с места повела машину на большой скорости.
   Мы нигде не могли настигнуть Гренера: его не было ни дома, ни в госпитале. Наконец мы узнали, что он находится в канцелярии гаулейтера. Нам пришлось ждать, когда он освободится. Мы вернулись к нему домой – Янковскую без разговоров впустили в квартиру – и принялись ожидать возвращения хозяина.
   Янковская обзвонила все места, где мог появиться Гренер.
   – Передайте господину профессору, чтобы он поскорее возвращался домой, – повсюду передавала она. – Скажите, что звонила госпожа Янковская.
   Однако господин профессор явился сравнительно поздно.
   – Что случилось, моя дорогая? – встревоженно спросил Гренер, войдя в гостиную и целуя Янковской руку. – Надеюсь, вы меня извините, меня задержал ба­рон.
   Он поздоровался со мной, и я бы не сказал, что очень приветливо.
   – Мы разыскиваем вас уже часа четыре, – нетерпеливо сказала Янковская. – Надо срочно что-то сделать с Эдингером!
   Гренер бросил беглый взгляд на меня и опять повернулся к Янковской.
   – Может быть, вы разрешите предложить вам чашку кофе?
   – Ах, да какой там кофе, когда я говорю об Эдингере! – нервно воскликнула она. – Давайте говорить о делах, а не о кофе!
   Гренер опять неприязненно посмотрел на меня и вновь повернулся к Янковской.
   – Но я не знаю… – промямлил он. – Господин Берзинь… Удобно ли…
   – Ах, да ведь вы отлично знаете, что Берзинь – свой человек! – с досадой произнесла Янковская. – Генерал Тейлор заинтересован в нем не меньше, чем в вас!
   Мне показалось, что замечание о нашей равноценности не доставило Гренеру удовольствия.
   – Хорошо, дорогая! – послушно произнес он. – Если господин Берзинь осведомлен о ваших делах, давайте поговорим.
   Он больше не смотрел на меня, но мое присутствие, я не ошибался, было ему неприятно.
   – Эдингер начинает усердствовать сверх меры, – холодно сказала Янковская. – Вы как-то говорили, что хотели бы видеть на посту начальника Рижского гестапо своего друга Польмана и что можете это сделать. Мне кажется, пришло время доказать, что вы хозяин своего слова.
   Гренер любезно улыбнулся.
   – Я действительно хотел бы видеть в Риге своего друга Польмана, – согласился он. – И у меня достаточно связей, чтобы он получил в Берлине такое назначение. Но только не вместо Эдингера…
   Он закивал своей птичьей головой.
   – Только не вместо Эдингера, – настойчиво повторил он. – Эдингеру лично покровительствует Гиммлер, и, пока Эдингер не получил какого-либо повышения, Польману здесь не бывать.
   – Ну а если Эдингера здесь не будет? – испытующе спросила Янковская. – Вы уверены, что на его место назначат Польмана?
   – Так же, как и в том, что вижу сейчас вас перед собой, – уверенно сказал Гренер. – Но я не вижу способа избавиться от Эдингера.
   Янковская холодно усмехнулась.
   – О! Что-что, а способ устроить для него повышение найдется!..
   Гренер опять закивал своей птичьей головкой.
   – Я боюсь, вы переоцениваете свои возможности, дорогая…
   – А вы недооцениваете возможностей заокеанской разведки, профессор, – холодно возразила Янковская. – Стоит дать команду, и обергруппенфюрер Эдингер взлетит так высоко…
   – Увы! – не согласился с ней Гренер. – Ни на Гиммлера, ни на Гитлера генерал Тейлор никак не может повлиять!
   – Но зато он может повлиять на самого господа бога, – насмешливо произнесла Янковская. – Ни Гитлер, ни Гиммлер не помешают отправить вашего Эдингера к праотцам.
   – На это я не даю согласия! – крикнул Гренер. – Эдингер – честный человек, и я не хочу доставлять место Польману ценой человеческой жизни!
   – А я с вами не советуюсь, как поступить с Эдингером! – крикнула в свою очередь Янковская. – Я спрашиваю вас, гарантируете ли вы, что в случае исчезновения Эдингера на его пост назначат Польмана?
   – Что касается Польмана, я уверен, но, повторяю, я не согласен на устранение Эдингера… – Гренер впервые повернулся ко мне за все время этого разговора. – Господин Берзинь, или как вас там! Я надеюсь, вы не возьметесь за такое дело…
   Он, кажется, решил, что это именно мне Янковская предполагает поручить устранение Эдингера. Но Янковская не позволила мне ответить.
   – Да скажите же ему, что вы имеете особое поручение от Тейлора! – закричала она на меня. – Профессор все сводит к личным отношениям, но забывает, что есть интересы, ради которых приходится забывать о себе!
   – Нет! Нет! И нет! – закричал вдруг Гренер, приходя в необычайное возбуждение. – Я ничего не хочу делать для господина Блейка! Вы испытываете мое терпение! Я предупрежу Эдингера…
   И тут Янковская проявила всю свою волю.
   – Не орите! – прикрикнула она на Гренера. – Ревнивый журавль!
   И он не посмел ей ответить.
   – Слушайте, – медленно произнесла она сдавленным голосом. – Эдингер – не ваша забота. Но если вы сейчас же не примете мер к тому, чтобы в Ригу был назначен Польман, я никогда – слышите? – никогда не уеду с вами за океан. Больше того, я наплюю на все, не побоюсь даже Тейлора – вы меня знаете! – и завтра же исчезну из Риги вместе с Дэвисом. Вместе с Дэвисом! Вы хотите этого?
   И вот этого Гренер не захотел!
   – Отто! Берндт! – взвизгнул он. – Где вы там?!
   В гостиную влетел один из его денщиков.
   – Кофе! Где кофе, наконец?! – визгливо забормотал он. – Сколько времени можно дожидаться? И госпожа Янковская, и господин Берзинь, и я, мы уже давно ждем…
   Денщик – уж не знаю, кто это был: Отто или Берндт, – ошалело взглянул на Гренера и через две минуты – это была уже магия дисциплины! – внес в гостиную поднос с кофе и ликерами.
   – Разрешите налить вам ликера? – обратился Гренер к Янковской.
   По-видимому, это значило, что зверь укрощен.
   – Налейте, – согласилась она и, совсем как кошка, лизнув кончиком языка краешек рюмки, безразлично спросила: – Вы когда будете звонить Польману?
   – Сегодня ночью, – буркнул Гренер и обратился ко мне: – Может быть, вы хотите коньяку?
   – Мы хотим ехать, – сказала Янковская. – У нас есть еще дела.
   – Опять с ним? – сердито спросил Гренер.
   – Да, с ним, – равнодушно ответила Янковская. – И еще тысячу раз буду с ним, если вы не оставите свою глупую ревность…
   Она направилась к выходу, и Гренер послушно пошел ее провожать.
   – Вы можете намекнуть своему Польману, – сказала она уже в передней, – что Эдингер чувствует себя очень плохо. И вы, как врач, весьма тревожитесь за его здоровье.
   Мы опять очутились в машине.
   – А теперь куда? – поинтересовался я.
   – В цирк, – сказала Янковская. – Я хочу немного развлечься.
   К началу представления мы опоздали, на арене демонстрировался не то третий, не то четвертый номер, но это не огорчило мою спутницу.
   Мы сидели в ложе, и она снисходительно посматривала то на клоунов, то на акробатов.
   – Вот наш номер, – негромко заметила она, когда объявили выход жонглера на лошади Рамона Гонзалеса.
   Оркестр заиграл бравурный марш, и на вороной лошади в блестящем шелковом белом костюме тореадора на арену вылетел Гонзалес…
   Оказалось, я его знал!
   Это был тот самый смуглый субъект, который дежурил иногда в гостинице у дверей Янковской.
   Надо отдать справедливость, работал он великолепно. Ни на мгновение не давал он себе передышки.
   Лошадь обегала круг за кругом, а в это время он исполнял каскад разнообразных курбетов, сальто и прыжков. Ему бросали мячи, тарелки, шпаги, он ловил их на скаку и заставлял их кружиться, вертеться и взлетать, одновременно наигрывая какие-то мексиканские песенки на губной гармонике. Но самым удивительным было его умение стрелять. Это действительно был Первоклассный – да какое там первоклассный! – феноменальный снайпер. Гонзалес выхватил из-за пояса длинноствольный пистолет, и одновременно служители подали ему связку обручей, обтянутых цветной папиросной бумагой. Он взял их в левую руку, в правой держа пистолет. В цирке пригасили свет, цветные лучи прожекторов упали на арену, и наездник становился попеременно то голубым, то розовым, то зеленым. В оркестре послышалась дробь барабана. Лошадь галопом помчалась по кругу, а Гонзалес, не выпуская пистолета, хватал правой рукой диски, бросал вверх перед собой и, когда цветные диски взлетали к куполу, стрелял в них, продырявленные диски быстро плавно возвращались обратно, Гонзалес подхватывал их головой, и они повисали у него на плечах…
   Этот человек имел изумительный глазомер и выработал необыкновенную точность движений!
   Я с интересом наблюдал за его искусной работой… Не знаю почему, но мне вспомнился вечер на набережной Даугавы…
   – Да, этот Гонзалес неплохо владеет пистолетом, – сказал я. – У меня такое чувство, точно я уже сталкивался с его искусством…
   – Возможно, – согласилась Янковская. – Только это никакой не Гонзалес, а самый обыкновенный ковбой, и зовут его просто Кларенс Смит.
   Он еще несколько раз метнул свои диски, выстрелил в них, поймал и спрыгнул с лошади. Вспыхнул свет, прожектора погасли, Гонзалес, или, как его назвала Янковская, просто Смит, принялся раскланиваться перед публикой.
   Он остановил свой взгляд на Янковской, а она приложила кончики пальцев к губам и послала артисту воздушный поцелуй.
   Как только объявили номер каких-то эксцентриков, Янковская заторопилась к выходу.
   – Вы устали или надоело? – осведомился я.
   – Ни то и ни другое, – ответила она на ходу. – Не надо заставлять себя ждать человека, которому еще предстоит серьезная работа.
   Мы ожидали Гонзалеса у выхода минут пять, пока он, по всей вероятности, переодевался.
   Он быстро подошел к Янковской и схватил ее за руку.
   – О! – сказал он, бросая на меня колючий неласковый взгляд.
   – Быстро! Быстро! – крикнула она ему вместо ответа.
   Через минуту мы уже опять неслись по улицам сонной Риги, а еще через несколько минут сидели в номере Янковской.
   – Познакомьтесь, Кларенс, – сказала она, указывая на меня. – Это Блейк.
   – Нет! – резко сказал он. – Нет!
   – Что “нет”? – спросила Янковская со своей обычной усмешечкой.
   – Я не хочу пожимать ему руку. Он мой враг!
   – Не валяй дурака, – примирительно сказала Янковская. – Никакой он тебе не враг.
   – Ладно, останемся каждый при своем мнении! – ворчливо пробормотал Смит. – Что тебе от меня нужно?
   – Поймать бешеную лошадку, – сказала Янковская.
   – Кого это еще требуется тебе заарканить? – спросил Смит.
   – Начальника гестапо Эдингера, – назвала Янковская.
   – Ну нет, за такой дичью я не охочусь, – отказался Смит. – Потом мне не сносить головы.
   – Тебе ее не сносить, – сказала Янковская, – если Эдингер останется в гестапо.
   – Мне он не угрожает, – сказал Смит, посмотрел на меня прищуренными глазами и спросил: – Это вам он угрожает?
   – Хотя бы, – сказал я. – Я прошу вас о помощи.
   – Туда вам и дорога, – пробормотал Смит, придвинулся к Янковской и сказал: – Я бы перестрелял всех мужчин, которые вертятся возле твоей юбки.
   – Надо бы тебе поменьше ерепениться, – сказала Янковская. – Это Шериф требует смерти Эдингера.
   Я не знал, кто подразумевался под этим именем, но вполне возможно, что это был все тот же генерал Тейлор.
   – Знаю я, какой это Шериф! – мрачно проговорил Смит и указал на меня. – Гестапо небось собирается кинуть этого парня в душегубку, и тебе хочется его спасти.
   – Вот что, Кларенс… – Янковская вцепилась в его руку. – Если ты не сделаешь этого, тебе не видать меня в Техасе. Не будет ни дома на ранчо, ни холодильника, ни стиральной машины. Ищи себе другую жену!
   – Все равно ты меня обманешь! – пробормотал Смит и закричал: – Нет! Нет! И нет! Пусть они подохнут, все твои ухажеры, может, я только тогда тебя и получу, когда тебе не из кого будет выбирать!
   – Кларенс! – прикрикнула на него Янковская. – Ты замолчишь?
   – Как бы не так! – закричал он в ответ. – Ты что же, за дурака меня считаешь? Ты думаешь, я забыл тот вечер, когда ты помешала его задушить? Теперь я и рук марать об него не буду, пойду в гестапо и просто скажу, что твой Блейк, или Берзинь, или как он там еще теперь называется, на самом деле русский офицер…
   Янковская стремительно вскочила и подбоченилась, совсем как уличная девка.
   – Пуговицу, Блейк, пуговицу! – крикнула она. – Нечего с ним церемониться! Покажите ему пуговицу!
   Я послушно достал пуговицу и разжал ладонь перед носом Смита.
   Янковская оказалась права, когда назвала эту пуговицу талисманом. Этот упрямый и разозленный субъект уставился на нее как завороженный…
   Он с сожалением посмотрел на нее, потом на меня и, точно укрощенный зверь, подавил вырвавшееся было у него рычание.
   – Ваша взяла, – выдавил он из себя. – Ладно, говорите.
   – Двадцать раз, что ли, говорить?! – крикнула Янковская. – Тебе сказано: заарканить Эдингера, а иначе…
   – Ладно-ладно! – примирительно оборвал он ее. – Говори, где, как и когда.

14. НОЧНАЯ СЕРЕНАДА

   После вышеописанной драматической сцены последовал самый прозаический разговор.
   Янковская и Смит хладнокровно и обстоятельно обсуждали, как лучше убить Эдингера, изобретали всевозможные варианты, учитывали все обстоятельства и взвешивали детали.
   Проникнуть в гестапо было невозможно, и, кроме того, Эдингера окружал целый сонм сотрудников; напасть, когда он ехал в машине, было безнадежным предприятием: особняк, в котором он жил, охранялся не хуже городской тюрьмы…
   Всего уязвимее была квартира некой госпожи Лебен, у которой Эдингер проводил иногда вечера.
   Этот мещанин, всеми правдами и неправдами выбившийся, так сказать, в люди, считал, кажется, хорошим тоном иметь любовницу, во всяком случае, он не только не делал из этого тайны, но даже афишировал свою связь.
   Сама госпожа Лебен была особой весьма незначительной, молва называла ее артисткой, возможно, она и на самом деле была маленькой актрисочкой, прилетевшей в оккупированную Ригу, как муха на запах меда, чтобы тоже поживиться чем можно из награбленных оккупантами богатств.
   Она занимала квартиру в большом, многоэтажном доме и неплохо чувствовала себя под покровительством человека, внушавшего ужас местному населению.
   Охрана не докучала своему шефу, когда он предавался любовным утехам, и Смит считал, что организовать на него охоту лучше всего в это время.
   – Даже лошади глупеют от любви, – деловито констатировал Смит. – Завтра вечером я обратаю его за милую душу!
   На том они и порешили.
   На следующее утро я поинтересовался у Янковской:
   – Что это за тип?
   Она небрежно пожала плечами:
   – Мой брави!
   – Он имеет на вас какие-то права?
   – Кто может иметь на меня какие-то права? Разве только чья-нибудь секретная служба…
   Она усмехнулась, но ей не было весело, я это отлично видел.
   – Ну а все-таки, что это за субъект? – настаивал я. – Что это за ковбой на службе у заокеанской разведки?
   – Натура малозагадочная, – пренебрежительно отозвалась она. – Каким вы его видели, такой он и есть. Пастух из Техаса, отличный наездник и стрелок, считает себя стопроцентным янки, хотя, вероятно, в его жилах все-таки течет мексиканская кровь. Его умение вольтижировать и стрелять привлекло внимание какого-то проезжего антрепренера, и тот сманил его в цирк. Те же качества привлекли к нему внимание разведки. Ему дали несколько поручений, он их успешно вы­полнил. Работает он исключительно из-за вознаграждения, копит деньги. Поручения ему даются самые несложные, для выполнения которых не требуется быть мыслителем. Поймать, отнять, убить… Гангстер! Смел, исполнителен, молчалив. Большего от него и не хо­тят. У него одна мечта: накопить денег, купить в Техасе ранчо, построить дом, с гаражом, с холодильником, со стиральной машиной, и привести туда меня в качестве хозяйки.
   Я испытующе взглянул на нее:
   – А как вы сами относитесь к такой перспективе?
   – Я его не разочаровываю, – призналась она. – Пусть надеется, так он будет послушнее.
   – А когда вы его обманете?
   – Тогда я буду для него недосягаема, – жестко сказала она. – Он уже не сможет меня убить.
   – Ну, а если…
   – Догадается? – Янковская улыбнулась. – Тогда…
   Она щелкнула пальцами, и ее жест не оставлял никаких сомнений в том, что сама она не поколеблется пристрелить этого претендента на ее руку, если тот вздумает ей мешать.
   Мы помолчали.
   – Вы уверены, что все кончится успешно? – спросил я.
   – Конечно, – сказала она без какого бы то ни было колебания. – Все предусмотрено.
   Мне, пожалуй, не следовало бы присутствовать при расправе с Эдингером, но я хотел собственными глазами убедиться в том, что я и Железнов избавились от грозящей нам опасности.
   – Я хотел бы это видеть, – сказал я.
   – Не испугаетесь? – спросила она с легкой насмешкой.
   – Нет, – сказал я. – Я не из пугливых.
   – Вот это мне нравится, – одобрила она. – Вы входите во вкус нашей работы.
   – Что вы хотите этим сказать?
   – Сначала мы смотрим, а потом начинаем действовать сами.
   – А как же мне увидеть нашу работу?
   – Вы можете сесть в сквере и наблюдать издали, но как только все произойдет, сейчас же удаляйтесь. Никто не знает, что последует дальше.
   Она передернула плечами:
   – Дайте мне рюмку водки.
   Все-таки она нервничала.
   – До вечера, – сказала она на прощание. – Вечером я провожу вас в театр.
   Она выпила водку и ушла.
   Да, все эти люди делали, в сущности, одно дело, служили одному хозяину, и в то же время как же они ненавидели друг друга!
   Если бы не Железнов, мне было бы гораздо тяжелее переносить постоянное общение с этими людьми и притворяться, что я один из них. Близость Железнова позволила мне в самых тяжелых обстоятельствах не утрачивать чувства локтя.
   Еще до утреннего разговора с Янковской мы провели вместе с Железновым почти всю ночь.
   Я рассказал ему о решении уничтожить Эдингера.
   – Оно неплохо бы, – согласился Железнов и неуверенно усмехнулся. – Однако об этом придется доложить. Тут можно и напортачить.
   Мы с тревогой спросили друг друга: даст ли наше начальство согласие на ликвидацию Эдингера, и захочет ли, в конце концов, и сумеет ли Смит устранить его – в какой-то степени от этого зависела наша судьба. Но не в характере Железнова было сидеть у моря и ждать погоды. Мы приступили к работе – следовало спешить, потому что, мы это чувствовали, над нами день ото дня сгущались тучи.
   Мы держали перед собой адрес Озолса и просматривали открытку за открыткой.
   На открытках с цветами были цифры, и на открытках с видами Латвии были цифры, но адрес и цифры нам никак не удавалось сочетать.
   Мы долго бились над расшифровкой этих цифр. Шифры в наше время стали очень сложны, и такой опытный работник разведки, каким являлся Блейк, должен был пользоваться самым изощренным шиф­ром. Поэтому я не буду описывать наших попыток раскрыть тайну цифровых знаков Блейка, а только скажу, что, несмотря на все наши старания, мы так ничего и не добились.
   Когда мы почти уже совсем отчаялись, на Железнова вдруг снизошло вдохновение, – он принялся пересматривать открытки не с той стороны, где пишется текст и где написаны были цифры, а с лицевой, где напечатаны были картинки, он взглядывал время от времени на адрес и всматривался в улицы, площади и здания, изображенные на открытках…
   – Подожди-ка! – вдруг закричал он. – Эврика! Он схватил адрес, прочел: “Мадона, Стрелниеку, 14”, – потом подал открытку мне.
   – Что здесь изображено? – спросил он.
   На открытке виднелась какая-то провинциальная улица, я посмотрел на обратную сторону и прочел надпись: “Мадона, Стрелниеку”.