Овалов Лев. Медная пуговица

   Пронин протянул мне руку, и мы обменялись рукопожатием, которое было многозначительнее и красноречивее всяких слов.
   – Все, – сказал он. – Желаю успеха. Поезжайте. Фельдфебелю Гашке тоже пора в город.
   Мы еще раз пожали друг другу руки, я сел в машину, и, как только отъехал, девушка тотчас направилась к Пронину.
   Я кивнул ей, проезжая мимо, но она мне не ответила.
   Когда я подъехал к дому, я увидел в воротах Марту, и не успел я вылезти из машины, как она подошла ко мне.
   – Господин Берзинь, – торопливо сказала она, – уезжайте отсюда поскорее. Вскоре после того как вы уехали, к нам явились двое эсэсовцев. Они спросили вас. Я сказала, что вы вернетесь нескоро. Они ответили, что будут ждать вас, и сидят сейчас в гостиной. Уезжайте, прошу вас, пока не поздно. Я думаю, они пришли за вами.

9. ПОД БЕЖЕВЫМ АБАЖУРОМ

   Нелепо было убегать от эсэсовцев: Ригу я знал недостаточно хорошо, да и вообще почти никого не знал в городе, а тех немногих, кому я был известен, только поставил бы под удар своим появлением; в постоянной охоте на людей, проводимой нацистами в оккупированных местностях, редко кто мог уйти от этих охотников за черепами; и, наконец, у меня не было твердой уверенности в том, что эсэсовцы пришли за моей головой…
   Меня заинтересовало, как Марта могла выйти из дома, если там сидели эсэсовцы, и я спросил ее об этом.
   – Они сидят в гостиной и курят сигареты, – объяснила Марта. – В кухню они не заглядывали. Поэтому я решила выйти во двор и дождаться вас…
   Марта знала, что я не господин Берзинь, и все-таки почему-то жалела меня…
   Однако об этом некогда была раздумывать.
   – Возвращайтесь к себе и не волнуйтесь, – сказал я Марте. – Не так страшен черт, как его малюют.
   Я вошел в парадный подъезд, поднялся по лестнице, отпер дверь и прямо прошел в гостиную.
   – Хелло! – сказал я. – Здравствуйте, ребята!
   Два молодых парня с отупевшими от своей работы лицами сидели в креслах и попыхивали сигаретами. При виде меня они вскочили.
   – Хайль! Хайлитль!
   “Хайлитль” значило то же, что “хайль Гитлер”, это была жаргонная скороговорка.
   Нет, не похоже было на то, что они готовились забирать меня в тюрьму.
   – Очень хорошо, – сказал я. – Вы зашли отдохнуть или у вас есть ко мне дела?
   Один из них осклабился, другой остался серьезен.
   – Господин Август Берзинь? – осведомился тот, который оставался серьезным. – Нам приказано доставить вас в гестапо.
   – Может быть, доедем в моей машине? – предложил я.
   – Отлично, – согласился тот, который оставался серьезным, и царственным жестом пригласил меня идти вперед: – Прошу!
   Нет, так эсэсовцы не арестовывали…
   Когда мы подъехали к гестапо, спесь сразу сползла с моих провожатых; тот, что оставался серьезным, выскочил, козырнул и остался у машины, а тот, который улыбался, повел меня к Эдингеру.
   Я опять очутился в знакомом уже мне кабинете перед руководителем рижского гестапо.
   – Садитесь, – предложил он и для внушительности на минуту задумался. – Садитесь, капитан Блейк. У меня к вам дела…
   Увы, Эдингер придерживался не столь уж выгодной политики кнута и пряника: если при первом свидании он манил меня пряником, на этот раз он пытался меня припугнуть.
   – Я хочу вас информировать. Получен приказ рейхслейтера Гиммлера, – торжественно произнес он. – Всех иностранных офицеров я обязан интернировать в лагеря особого назначения. Однако это относится только к офицерам, захваченным в форме, с оружием в ру­ках…
   Он многозначительно посмотрел на меня своими бесцветными глазами.
   – Это не относится к шпионам, скрывающимся среди мирного населения, – принялся он перечислять. –Не относится к личностям, представляющим особую опасность для государства. Не относится к лицам, злоумышляющим против фюрера и германского народа. Не относится к задержанным, пытающимся бежать…
   Его крашеные усики зашевелились, как у таракана. Он ничего не добавил, но я отлично понял, что он хотел сказать. Я легко мог стать и скрывающимся шпионом, и личностью, представляющей особую опасность, и лицом злоумышляющим, и, наконец, меня просто могли пристрелить при попытке к бегству.
   Это-то я понял, но еще не вполне понимал, чего домогался Эдингер, а ему, разумеется, что-то было от меня нужно.
   – Вам не надо забывать, кому вы обязаны жизнью, – торжественно заявил Эдингер. – Когда рука советского агента настигла вас в собственной вашей квартире, мы сделали все, чтобы вырвать вас из объятий смерти.
   Эта версия происшедших событий, придуманная, вероятно, Янковской, мало соответствовала действительности, но мне следовало ее принять.
   Со всей прямолинейностью и самоуверенностью, которые особенно сильно проявлялись у немецких чиновников в ту пору, он не замедлил поставить передо мной категорический вопрос:
   – Вы умеете быть благодарным? Наш вы или не наш?
   Теперь, после полученных мною указаний, я мог пренебречь тем, что может подумать обергруппенфюрер Эдингер об английских офицерах, которых, по его мнению, я представлял сейчас перед ним.
   – Вы ставите меня в безвыходное положение, – ответил я с достаточной долей высокопарности, которая, впрочем, не могла не импонировать такому субъекту, как Эдингер. – Интересы Великобритании вынуждают меня разоружиться и вручить вам свою шпагу.
   – Хайль Гитлер! – в ответ на это крикнул Эдингер.
   Я не знал, ждет ли он от меня подобного вопля, но промолчал, считая, что английскому офицеру даже в таких обстоятельствах нельзя уподобляться гитлеровскому штурмовику.
   – Я рад, что мы нашли общий язык, – сказал Эдин­гер. – Потому что ваш выживший из ума Черчилль ничего не понимает в политике…
   Он вылил на голову Черчилля такой поток ругательств, который, по-моему, не мог бы понравиться даже противнику Черчилля, будь тот английским офи­цером, однако я дисциплинированно молчал, и это понравилось Эдингеру.
   – Вы не пожалеете о сегодняшнем дне! – патетически воскликнул Эдингер. – Германия позаботится о будущем Великобритании.
   Может показаться, что, изображая Эдингера, я рисую его слишком ходульным, слишком напыщенным, не таким, какими бывают люди в обыденной жизни, но я хочу здесь подчеркнуть, что Эдингер был именно таким.
   Затем он сразу перевел разговор на рельсы сугубого практицизма.
   – Я хочу вас обрадовать, капитан Блейк, – произнес он со снисходительной улыбкой. – Как только вы передадите нам свои дела в Риге, мы перебросим вас в Лондон. У нас есть соответствующие возможности. Вы сделаете вид, что вам грозил арест и вы бежали. Вы начнете работать на нас в Англии.
   – Но я не собираюсь в Лондон, – сказал я. – Мне полезнее находиться здесь.
   – Не хотите рисковать? – иронически спросил Эдингер. – Спокойнее оставаться с победителями?
   – Думаю, что здесь я буду полезнее, – уклончиво ответил я. – На мое место пришлют кого-нибудь другого, и еще неизвестно, захочет ли он сотрудничать с вами.
   – Хорошо, – великодушно сказал Эдингер. – Мы вернемся к этой проблеме, когда получим доказательства вашей лояльности.
   – Каких доказательств вы хотите? – настороженно спросил я. – Я уже обещал свое сотрудничество…
   – Вот мы и хотим доказательств этого сотрудничества! – воскликнул Эдингер. – Связи и агентура, агентура и связи – вот что нужно от вас! Только это можем мы принять от вас в уплату за вашу жизнь и наше доверие.
   И здесь я совершил ошибку, посчитав Эдингера глупее, чем был он на самом деле: я пообещал познакомить гестапо со всеми своими агентами, имея в виду своих девиц, тем более что немцы имели о них, как я безошибочно предполагал, очень хорошее представление.
   – Когда? – строго спросил Эдингер. – Когда мы получим вашу сеть?
   Я мог составить список своих девиц за полчаса, но решил придать этой работе солидный характер.
   – Я дам список своих агентов… через три… нет, скажем, через четыре дня.
   – Хорошо, я буду ждать, – серьезно сказал Эдингер. – С этого дня двери моего дома открыты для вас. Сегодня двенадцатое… Тринадцатого, четырнадцатого, пятнадцатого… шестнадцатого я жду вас у себя.
   Эдингер нажал кнопку звонка.
   – Мюллера с документами, – приказал он появившемуся и тут же исчезнувшему адъютанту.
   Затем Эдингер загадочно посмотрел на меня.
   – Я хочу показать вам, что значит работать в германской разведке, – внушительно сказал он. – Нет людей великодушнее немцев!
   Мюллер не замедлил появиться.
   Это был весьма солидный господин, с белесыми волосами, напомаженными бриллиантином, в роговых золотистых очках и в черном мундире, плотно облегавшем его упитанную фигуру и еле сходившемся на выпиравшем животе.
   – Господин Мюллер, наш главный кассир, – представил его Эдингер.
   Господина Мюллера сопровождал еще какой-то чиновник, но его господин Эдингер не нашел нужным представлять.
   – Вы принесли? – осведомился Эдингер, ласково взглянув на Мюллера.
   – О да, господин обергруппенфюрер, – почтительно ответил Мюллер. – Все, как было указано.
   – Мы хотим выплатить вам некоторую сумму, – сказал Эдингер, посматривая то на меня, то на Мюллера. – Мы умеем ценить людей, господин Блейк!
   Я сделал какое-то движение, которое Эдингер истолковал в двойном смысле.
   – Не смущайтесь, господин Блейк, мы верим, что вы оправдаете вложенные в вас средства, – убежденно произнес он. – И не смущайтесь, что я так открыто называю вас перед господином Мюллером. Тот, кто платит деньги, должен знать, кому он их платит.
   Господин Мюллер раскрыл принесенную с собой папку и подал мне деньги – тут были и рейхсмарки, и фунты стерлингов.
   – Мы даем вам и марки, и фунты, – пояснил Эдингер. – Марки на текущие расходы, фунты в копилку.
   Мюллер подобострастно рассмеялся.
   По-видимому, отказываться от этих денег не следовало.
   Я взял бумажки и со светской небрежностью, свойственной, как мне думалось, английскому аристократу, не считая, сунул их в карман.
   – Нет-нет, так не годится, – строго поправил меня Эдингер. – Прошу вас пересчитать деньги, обязательно пересчитать, и, увы, написать расписку: денежные расчеты требуют самого неуклонного педантизма.
   Чиновник, пришедший с Мюллером, засуетился, пододвинул ко мне лампу, указал на стол.
   Мне пришлось подчиниться, я достал деньги, пересчитал, написал расписку, передал Мюллеру.
   – Все готово? – спросил Эдингер, но почему-то не Мюллера, а его спутника.
   – О да! – сказал тот, и Эдингер кивком отпустил обоих своих чиновников.
   Затем он встал…
   Я полагал, что со мною все закончено, но оказалось, что Эдингер не мог отказать себе в удовольствии еще раз выступить передо мной в своем репертуаре.
   На прощание он произнес целую речь: “Раса господ, германский дух, карающий меч…”
   Это надо было послушать!
   “Новая империи должна следовать путями, проторенными рыцарями Тевтонского ордена. Германский плуг вонзится в русскую землю при помощи германского меча. Даже самый плохой германский рабочий в биологическом отношении и с расовой точки зрения в тысячу раз лучше русских, поляков, латышей и прочего сброда. Все они будут использованы для победы германского оружия. Местное население должно работать, работать и работать. Не обязательно его кормить. Оно вообще годно только на удобрение. В борьбе с большевизмом неуместны рыцарство и военная честь. Более сильная раса вытеснит более слабые и сломает нелепые барьеры гуманности. Карающим мечом уничтожим мы силы, пытающиеся воспрепятствовать нашему движению, будь то сегодня, через десять лет или через столетие…”
   Это был набор фраз из Гитлера, Гиммлера и Розенберга.
   Эдингер декламировал передо мной так, точно находился на многолюдном митинге…
   На следующий день появился, как и было условлено, Железнов.
   На этот раз он пришел с черного хода.
   – Вас спрашивает человек, с которым вы на днях куда-то ездили, – сообщила Марта.
   Железнов явился с документами на имя Виктора Петровича Чарушина. Это были отличные документы, возможно, даже подлинные, все опознавательные данные Чарушина соответствовали внешним приметам Железнова.
   Я позвал Марту и сообщил, что нанял шофера: меня интересовало, как она к этому отнесется.
   – Ночевать он будет у нас, – распорядился я. – Стелить постель будете ему в коридоре.
   Коридор мы с Железновым избрали для ночевки потому, что тогда в его распоряжении находились бы оба выхода из квартиры.
   Марта не отличалась общительностью, но к появлению нового жильца отнеслась довольно благосклонно.
   – Слушаюсь, господин Берзинь, – сказала она. – Для господина Чарушина мы вынесем из гостиной маленький диванчик, если вы разрешите.
   – Он вас не стеснит? – полюбопытствовал я.
   – Напротив, господин Берзинь, – сказала она. – Мне приятно ухаживать за таким симпатичным чело­веком…
   Она ушла, а я вопросительно посмотрел на Железнова.
   – Как это вам удалось завоевать ее сердце?
   – Она кое о чем догадывается, – признался Железнов. – Марта самая обыкновенная женщина, но она сильно пострадала от фашистов. Многие ее родственники отправлены в Германию, а один из братьев пове­шен. Марту хорошо знают товарищи ее брата, и это они посоветовали справиться у нее о вашем поведении. Она отзывается о вас неплохо, говорит, что вы порядочный человек. Ей понравилось, что вы не стали амурничать ни с Янковской, ни с кем-либо из прочих ваших посе­тительниц. А когда мы условились о поездке за город, она должна была предупредить меня на случай возможной засады.
   Железнов открывал мне глаза на Марту с такой стороны, с какой я ее еще не видел.
   А я – то подозревал, что она приставлена ко мне немцами.
   Еще больше меня интересовало, как отнесется к появлению Железнова Янковская.
   Она приехала под вечер, прошла в столовую, села у стола, закурила.
   – Вас можно поздравить, – сказала она, – Эдингер доволен вами.
   – А вы уже осведомлены об этом? – спросил я.
   – Я обо всем осведомлена, – сказала она. – Особенно, если это в какой-то степени касается меня.
   – У меня тоже есть для вас новость, – сообщил я. – Я нанял себе шофера.
   – Для чего? – резко сказала она. – Это лишнее!
   – Не могу же я постоянно злоупотреблять вашей любезностью, – спокойно возразил я. – Кроме того, он уже здесь.
   – А кто он такой? – поинтересовалась Янковская.
   – Русский эмигрант из Таллина, – объяснил я. – Виктор Петрович Чарушин.
   – Ах Август! Август! – укоризненно заметила Янковская. – Вас еще легко обвести вокруг пальца.
   Я, разумеется, не согласился.
   – Вы преувеличиваете мою наивность.
   – Документы его вы по крайней мере видели? – осведомилась Янковская. – Вы можете их мне показать?
   – Разумеется, – сказал я и принес документы из кабинета.
   Она внимательно их пересмотрела.
   – К сожалению, ни к чему нельзя придраться, – недовольно сказала она.
   – Почему “к сожалению”? – удивленно спросил я.
   – Потому что всегда лучше, чтобы документы были чуточку не в порядке, – заметила она, поджимая губы. – У людей, которые выдают себя не за тех, кем они являются в действительности, всегда бывают слишком хорошие документы.
   Мы помолчали.
   – Может быть, он подослан немцами? – высказала она предположение. – Хотя с таким же успехом может оказаться и русским партизаном. Не исключено даже, что вы сами предложили ему убежище. – Она прищурила свои хитрые глаза. – Смотрите, Август, не вздумайте вести двойную игру, – предупредила она меня. – Во второй раз я уже не промахнусь.
   – У вас слишком развита профессиональная недоверчивость, – развязно сказал я. – Я во всем следую вашим советам, а что касается шофера, по-моему, этот шофер всего-навсего только шофер.
   – Он здесь? – спросила Янковская.
   Я нажал звонок, вызвал Марту.
   – Если Виктор здесь, пригласите его, – сказал я.
   Железнов немедленно появился в столовой, очень вежливый, спокойный, независимый.
   Янковская долго, чересчур долго рассматривала Железнова, но он не проявил никакого нетерпения.
   – Как ваша настоящая фамилия? – внезапно спросила она.
   – Чарушин, – невозмутимо ответил Железнов.
   – Откуда вы сюда попали?
   – Из Таллина, – все так же безмятежно ответил он.
   Он говорил по-русски, но в его голосе звучало что-то чужеземное: у него были актерские способности.
   – Мне не нравятся ваши документы, – сказала она.
   Железнов только пожал плечами. Она отпустила его.
   – Мне он и сам не нравится, – сказала она, когда Железнов вышел. – Фальшивые люди умеют казаться симпатичными.
   – На его счет у меня другие соображения, – сказал я. – Вы заметили, как он говорит по-русски? По-английски он говорит гораздо лучше, без какого бы то ни было акцента.
   Янковская упрямо покачала головой.
   – Если бы Интеллидженс сервис понадобилось, чтобы он был русским, он бы не акцентировал, – уверенно возразила она. – Кстати, вы сами неплохо говорите по-английски.
   Она ушла и не показывалась два дня, она сердилась на меня за проявленную мною самостоятельность и хотела дать мне это почувствовать.
   Шестнадцатого днем ко мне заехал какой-то гауптштурмфюрер.
   – Господин обергруппенфюрер просил напомнить, что он ждет вас сегодня вечером у себя, – с изысканной вежливостью предупредил меня посланец.
   Я тут же взял свою телефонную книжку и за полчаса выписал для Эдингера имена всех сотрудниц покойного Блейка.
   Вечером Железнов отвез меня к Эдингеру.
   Начальник гестапо занимал просторный особняк.
   В подъезде дома дежурил эсэсовец, дверь открыл мне тоже эсэсовец.
   Навстречу вышел сам Эдингер и ввел меня в гостиную.
   Просторная комната казалась удивительно тесной – так она была заставлена мебелью. Тут были и столы, и столики, и этажерки, всякие горки и полочки, стулья, кресла, пуфы, везде было полно всякой посуды, хрусталя и фарфора, ваз и статуэток; все эти предметы были, несомненно, накрадены здесь же, в Риге, или, как выражались сами немцы, реквизированы.
   Но если мебель, посуда и безделушки были позаимствованы Эдингером в Риге, то великое множество салфеточек, накидочек и дорожек, по всей вероятности, были привезены из Дортмунда, где жил Эдингер до начала своей политической карьеры.
   Вышитые гладью красные и коричневые буквы старомодного готического шрифта сплетались в назидательные надписи и украшали диван, стены и этажерки: “У того хороший дом, кто все добыл своим трудом”, “Того, кем труд не позабыт, господь всегда вознаградит”, “Если женушка верна, то спокойно спит она”…
   На диване, загораживая широкой спиной одну из таких надписей, сидела та самая дама, которую я видел вместе с Эдингером у профессора Гренера.
   Эдингер подвел меня к ней.
   – Позволь, Лотта, представить тебе… – он на секунду задумался: – Пока что господина Августа Берзиня. Вероятно, ты его помнишь, он бывает у доктора Гренера.

 
   Она церемонно поздоровалась и устремила свой тусклый взгляд на круглый столик перед искусственным камином, явно привезенным сюда тоже из какого-то другого помещения.
   Столик был сервирован для кофе. На нем стояли крохотные кофейные чашечки, рюмки, вишневый ликер, печенье и бисквитный пирог. Перед столиком стояли обитые золотистым шелком низкие пуфы; и столик, и пуфы освещал торшер с тусклым желтовато-бежевым абажуром, украшенным каким-то неясным синеватым рисунком.
   – Пригласи господина Берзиня выпить чашку кофе, – отдал Эдингер команду своей супруге.
   Она смущенно улыбнулась:
   – Господин Берзинь…
   Мы сели за стол, эсэсовец, открывший мне наружную дверь и исполнявший здесь обязанности горничной, принес дымящийся кофейник, госпожа Эдингер разлила по чашкам кофе, а сам хозяин налил мне и себе ликеру.
   – Прозит!
   Эдингер бросил на жену снисходительный взгляд.
   – Что же ты не похвастаешься, Лотта? – сказал он. – Похвались перед господином Берзинем своей обновкой!
   Лотта немедленно перевела свой взгляд на абажур.
   – Так трудно угнаться за модой, – послушно сказала она. – Я с большим трудом достала этот абажур.
   Я мельком посмотрел на торшер, абажур не привлек моего внимания, но госпожа Эдингер, кажется, сочла, что я разделяю ее восхищение.
   – Если бы вы знали, чего он мне стоил! – продолжала она. – Такие абажуры хотят иметь все! Взамен мне пришлось отдать свой лучший чайный сервиз, вывезенный Генрихом еще из Франции…
   Госпожа Эдингер вела обычный салонный разговор, которому я не придавал значения… От второй чашки я отказался.
   – Я не пью много кофе на ночь, господин обергруппенфюрер.
   – В таком случае займемся делами, – сказал Эдин­гер и кивнул жене. – Лотта, ты можешь идти спать.
   Мы раскланялись.
   – Давайте, господин Блейк, вашу сеть, – нетерпеливо произнес Эдингер, когда мы остались вдвоем. – Удовлетворите мое нетерпение.
   Я подал свой список.
   Он цепко схватил листок, просмотрел его, и я увидел, как багровеет его лицо и шевелятся его усики.
   – Что это? – спросил он меня зловещим шепо­том. – Что это такое?
   – Моя агентура, – небрежно, но не без гордости объяснил я. – Мною охвачены все кафе, многие магазины и парикмахерские. Здесь указано, где кто рабо­тает…
   Но Эдингер не слушал меня.
   – Вы смеетесь надо мной? – прохрипел он. – На что мне нужны ваши девки? – Впрочем, он выразился хуже. – Мы их давно знаем! Они обслуживают и вас, и нас, и всех, кто только этого пожелает! Вы считаете меня идиотом? Мне нужна настоящая агентура!
   По-видимому, он говорил о той самой агентуре, которую имел в виду Пронин, но я – то, увы, не знал никого, кроме этих девушек!
   – Господин обергруппенфюрер… – сказал я, понимая, что переборщил.
   – Не валяйте со мной дурака! – закричал Эдин­гер. – Вы прячете свою агентуру, свою рацию, пытаетесь обвести нас вокруг пальца и воображаете, что это вам удастся! Капитан Блейк! Или вы разоружитесь, или мы сделаем абажур из вашей собственной кожи!
   В этот момент я его не понял, я думал, что это просто гипербола.
   Он впал в неистовство…
   Нужно было, как говорится, перестроиться на ходу; следовало осторожно спустить Эдингера на тормозах.
   – Господин обергруппенфюрер, не стоит меня пугать, – произнес я с чувством собственного достоинства. – Все-таки я британский офицер, а британский офицер боится лишь бога и своего короля…
   Эдингер на минуту замолчал, выпучил на меня свои оловянные глаза и неожиданно разразился смехом.
   – Интересно, что скажет ваш король, когда увидит это!
   Он торопливо полез в карман своего френча и выбросил на стол несколько фотографий. Несомненно, они заранее были приготовлены для меня.
   – Любуйтесь! – хрипло выкрикнул он. – Это будет отличным сюрпризом для короля!
   Я взял эти фотографии в руки. Собственно говоря, это была одна фотография. На ней был снят я собственной своей персоной, я сидел у стола Эдингера и пересчитывал полученные мною банкноты, позади меня виднелся Эдингер, и не требовалось большого труда, чтобы разобраться в смысле этого снимка. Самый настоящий уличающий документ, который мог скомпрометировать кого угодно…
   Теперь мне стало понятно присутствие чиновника, сопровождавшего щедрого господина Мюллера! Будь снят подлинный капитан Блейк и получи Интеллидженс сервис такой снимок, карьера Блейка быстро закончилась бы!
   – Что еще нужно для того, чтобы держать вас в ру­ках? – вызывающе спросил Эдингер.
   Было необходимо как-то обезоружить этого господина…
   Я задумался, затем понурил голову и, пользуясь самыми мрачными гамлетовскими интонациями, уныло произнес:
   – Да, вы победили, господин Эдингер, я у вас в ру­ках. Но я знаю, что теперь делать. Пуля в лоб – это единственное, что остается офицеру в моих обстоятель­ствах. Надеюсь, вы подарите мне эту ночь для того, чтобы я мог написать письма своим близким…
   И, представьте себе, мой трагический тон подействовал на этого гестаповца!
   Эдингер испугался, что я покончу с собой, сразу увял, переборол себя и еще раз показал, как важно было немцам заполучить агентурную сеть английской секретной службы.
   – Хорошо, господин Блейк, – сказал Эдингер, понижая голос. – На этот раз я прощаю вам вашу шутку. Но помните, второй раз подшутить над собой я не позволю. Если вы хотите любоваться луной, покажите мне свои звезды.
   – Вы их увидите, господин обергруппенфюрер, – меланхолично произнес я. – Но вы должны понимать, что агентов, которых вы хотите иметь, нельзя просто перечислить из одного ведомства в другое, их надо подготовить и предупредить, если вы хотите иметь от них какую-либо пользу. Одно дело – хористы, и совсем другое – солисты, имеющие каждый свою неповторимую индивидуальность. Никто не может продать меня, кроме меня самого!
   – Ну хорошо, Блейк, хорошо, – сказал Эдингер, уже окончательно смягчаясь. – Мы верим вам и подождем, но только бросьте свою английскую фанаберию и не считайте нас детьми.
   Эдингер отступал, и я мог сейчас что-нибудь от него потребовать.
   – Наоборот, господин обергруппенфюрер, я буду вполне откровенен, – с готовностью произнес я. – Я даже буду просить вас о помощи. Я знаком не со всеми своими агентами, некоторые из них перешли ко мне еще от моего предшественника. Мне нужно лично проверить всю сеть, предстоят поездки, нужен подходящий шофер…
   Эдингер благосклонно улыбнулся.