Страница:
– Будьте повнимательнее к мальчику, моя дорогая. Он так много пережил. Слишком много.
Рейн не знала, как реагировать. Известно ли Уинфилду о разводе? Вряд ли, если судить по выражению его лица. Тем временем он продолжил:
– Не разрешайте ему оставить вас. Он попытается, вы знаете, но вы не должны позволить ему совершить это.
Рейн хотела расспросить Уинфилда подробнее, но в этот момент в комнату вошли Кензи и миссис Линкольн. Подойдя к постели, директриса склонилась к больному. Тихим голосом Уинфилд произнес:
– Я еще не умер, если это вас интересует.
– Мы все когда-нибудь умрем, – отвечала она. – Вопрос только когда.
– «Уж близок час мой, когда в мучительный и серный пламень вернуться должен я…» – пробормотал он.
– Снова Шекспир? – Она улыбнулась. – Вы нас всех здесь просветили, мистер Уинфилд.
Рейни узнала строчку из «Гамлета». Она поняла, Уинфилд хочет сказать, что не переживет эту ночь. Он ждал Кензи и дождался. Больше у него не осталось никаких дел.
Миссис Линкольн дала пациенту лекарство и вышла. Чтобы не мешать Кензи беседовать со своим другом, Рейн отошла к книжным полкам. Судя по книгам, вкусы Уинфилда отличались разнообразием. Чего только здесь не было: пьесы, мемуары, поэзия и романы, среди которых превалировали детективы. Аудиокниги заменили печатные издания, когда его зрение начало падать.
Она всматривалась в фотографии, висевшие вокруг камина. Десятилетия дружеских отношений связывали Уинфилда с представителями театральных кругов Англии. Сначала он специализировался на жизнерадостных, остроумных героях, потом перешел на характерные роли.
На трех снимках рядом с ним был Кензи, который выглядел моложе, но уже достаточно взрослым. Он родился с этими необыкновенными зелеными глазами?
На одном фото она увидела третьего джентльмена, возраста Уинфилда. Лысый, лицо интеллигентное и приятное. Не актер, судя по его виду, но он присутствовал еще на нескольких фотографиях рядом с Уинфилдом. Вероятно, близкий друг.
Солнце ушло, воцарились сумерки. Она притушила лампу так, чтобы та не светила в глаза больного. Затем выбрала богато иллюстрированный том истории британского театра, уселась в кресло у камина и погрузилась в чтение. Хотя она старалась не прислушиваться к разговору двух мужчин, ее внимание привлекли слова Уинфилда:
– Я часто думал, что хотел бы иметь сына. Такого, как ты.
– Ты и был моим отцом в театре, – отвечал Кензи. – Это почти то же самое.
– Даже больше. Не многие сыновья готовы содержать своих отцов в такой роскоши, как ты.
Рейни продолжала рассматривать книгу, удивляясь тому, что только что услышала. Оказывается, Кензи платил за Рамиллис-Мэнор. Она была замужем за ним более двух лет, когда случайно узнала, как много денег он отдает на благотворительность. Он помогал людям, особенно детям, которые росли в бедности и нуждались в поддержке, чтобы как-то изменить свою жизнь.
Уинфилд тяжело вздохнул:
– Я всегда хотел сыграть с тобой в одной пьесе. Увы, теперь у нас уже не будет такого шанса.
– Мы можем просто почитать, – предложил Кензи. – Есть что-то такое, что бы ты хотел сыграть в последний раз?
– Прекрасная идея, – поддержал Уинфилд, на этот раз его голос звучал более уверенно. – Шекспир, конечно. «Король Лир» был бы логичным выбором, но я сейчас не в том настроении, чтобы изображать переживания выжившего из ума короля. – Снова скрежещущий смех. – Я предпочел бы комедию. «Двенадцатая ночь»? Нет, «Много шума из ничего»! Я буду Леонато, констебль Догберри и монах, так как я играл их всех. Ты играл Бенедикта в академии, так что, наверное, помнишь текст? И возьми все остальные мужские роли. А Рейни, конечно, прочтет за Беатриче и остальных женщин. Я думаю, что все еще помню слова… У меня есть два экземпляра этой пьесы на книжной полке, если вам нужно.
Кензи повернулся к Рейн:
– Рейни, ты поможешь нам?
Она отложила тяжелый том истории театра и подошла к полкам.
– С удовольствием, я люблю «Много шума из ничего» больше всего. Я играла Беатриче в антрепризе во время летнего отпуска. – Она встала в позу и продекламировала: – «Но в это время звезда плясала в небе, под ней-то я и родилась…»
Она нашла оба издания пьесы: одно в сборнике, другое отдельное, с многочисленными иллюстрациями. Подумав о дислексии Кензи, она дала ему одиночный, чтобы было проще читать, затем уселась с другой стороны постели и раскрыла сборник.
В глазах Уинфилда вспыхнули азартные огоньки, хотя он выглядел настолько слабым, что, казалось, подуй, и рассыплется. Рейни подумала, сможет ли он дочитать до конца. Правда, «Много шума из ничего» – одна из самых коротких пьес Шекспира.
Она заговорщически улыбнулась Чарлзу.
– Я создам музыкальное сопровождение. – Стараясь изобразить звучание труб, она сложила руки около рта и пропела некое подобие гимна. – Ваш выход, мистер Уинфилд.
Слабым, но все еще красивым голосом он прочел первые строки роли Леонато:
– «Я вижу из этого письма, что герцог Арагонский прибудет сегодня вечером к нам в Мессину».
Так как все трое когда-то играли в этой пьесе, они заглядывали в текст, только когда читали за второстепенных персонажей. Рейни обожала полные жизни и борьбы диалоги Бенедикта и Беатриче. Играя с Кензи, ей было легче понять те скрытые мотивы, которые обусловливали отношения шекспировских любовников.
Несмотря на грубый юмор пьесы, по мере чтения обстоятельства набирали силу и остроту. Любовь Уинфилда к своей профессии была очевидной, вереница красивых слов сплеталась в дивный венок, представляя законченный образец изумительной речи.
Но его голос становился все слабее и слабее. В четвертом акте, читая строки: «Если он любил… тогда оплакивать ее он станет… жалеть о том, что обвинил ее…» – он испустил долгий хриплый вздох, потом продолжил едва слышным шепотом: «Умереть… просто. Труднее сыграть… комедию».
Когда он затих, Рейни с тревогой посмотрела на его грудь. Нет, она медленно поднималась и опускалась. Кензи подождал, пока не стало ясно, что его друг больше не произнесет ни слова, затем взял его роль. Он читал так, словно от этого зависела вся его будущая карьера. Его чудесный низкий баритон превосходно держал ритм белого стиха.
Где-то в последнем акте душа оставила Чарлза Уинфилда, хотя Рейн упустила этот момент. Поняв, что он больше не дышит, она призвала всю свою профессиональную волю, чтобы дочитать до конца.
Когда Беатриче и Бенедикт пришли к согласию и решили пожениться, все еще ссорясь, но не в силах противостоять своей любви, Бенедикт – Кензи произнес последние слова роли:
– Эй, флейты, начинайте!
Помня, что она взялась аккомпанировать, Рейни запела, но так как бравурная музыка исключалась, то ей на ум пришла традиционная песня «Удивительная благодать». Клементина часто пела ее дочери.
Она закончила, воцарившееся молчание было прервано рыданиями. Рейни повернулась и увидела, что у дверей собралась небольшая группа. Миссис Линкольн, персонал, с именными табличками на груди, и несколько пациентов молча слушали. Пожилая дама в инвалидной коляске тихо всхлипывала, поднося платок к глазам.
Стараясь сдержать свои чувства, Кензи поднялся. Прежде чем накрыть лицо друга простыней, он прикоснулся к его холодному лбу.
– Чарлз просил нас не печалиться, а выпить в его честь. Миссис Линкольн, можно это организовать?
Директриса кивнула и прошептала что-то своей помощнице. Когда девушка вышла, женщина с седыми, словно серебро, волосами робко проговорила:
– Что бы ни играл Чарлз Уинфилд, я всегда была на премьере. На него стоило посмотреть, даже если спектакль был никудышный. Это было так волнующе, когда он переехал сюда. – Она улыбнулась сквозь слезы. – Он заставил меня чувствовать себя настоящей герцогиней.
Кто-то из мужчин произнес:
– Он всегда был джентльменом, как бы плохо ему ни было.
Один за другим люди делились своими воспоминаниями.
– Я не была знакома с мистером Уинфилдом до сегодняшнего дня, – начала Рейн, – но сразу почувствовала в нем друга. Как будто я знаю его много лет.
Пока она говорила, девушка вошла в комнату с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Рейн взяла бокал, подумав, что такое было бы невозможно в Америке.
Кензи подождал, пока все разберут шампанское, затем его глубокий выразительный голос заполнил комнату:
– Ты просил, чтобы мы не грустили, а выпили за память о тебе. Чарлз, прости, но я сделаю и то и другое. «Почил высокий дух. Спи, милый принц. Спи, убаюкан пеньем херувимов!»
Он одним махом осушил бокал. И резким движением бросил его в камин. Когда он раскололся на сверкающие кусочки, ударившись о кирпич, Кензи тихо пояснил:
– Когда кто-то пьет от души, он должен разбить свой бокал.
– За Чарлза Уинфилда. – Слезы текли из глаз Рейни, она последовала примеру Кензи, за ней остальные. Дама на коляске подъехала поближе, чтобы не промахнуться.
Когда присутствующие молча покинули комнату, миссис Линкольн обратилась к Кензи и Рейн:
– Уже поздно. Наверху есть комнаты для посетителей, вы можете остаться, если хотите.
Рейни взглянула на Кензи. Горло саднило, она смертельно устала. Мысль остаться в Рамиллис-Мэнор была более приемлемой, чем искать отель посреди ночи.
Одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы Кензи принял решение.
– Мы остаемся, миссис Линкольн.
Бросив последний взгляд на умершего друга, Кензи вышел вместе с женщинами из комнаты. Они поднялись на лифте на последний этаж, где в коридор выходило несколько дверей.
– Когда-то здесь были комнаты для прислуги. Они небольшие, но уютные и выручают, если кто-то должен переночевать. – Миссис Линкольн указала Рейн на дверь одной комнаты, а рядом для Кензи. – Спокойной ночи. Если пожелаете, то можете позавтракать с нами в большой столовой на первом этаже.
– Спасибо, миссис Линкольн. Вы очень добры. – Зажав в руке старинного вида ключ, Рейни открыла замок и вошла в свою комнату.
Затворив дверь, она прислонилась к ней спиной и на секунду прикрыла глаза. Она не жалела, что приехала, но чувствовала себя совершенно опустошенной как физически, так и эмоционально.
Помещение напоминало сотни подобных комнат, какие обычно встречаются в маленьких деревенских гостиницах. Смежная дверь вела в покои Кензи. Усталая улыбка тронула ее губы. Как умно поступила миссис Линкольн, предложив эти апартаменты паре с непонятными супружескими отношениями. Пройдя через комнату, она вошла в номер Кензи.
Он стоял у окна, слепо глядя на залитый ночными огнями Лондон. Услышав ее шаги, тотчас повернулся. Сдержанность, которая помогала ему выдержать этот трудный день, иссякла. В его глазах стояла невыносимая тоска.
Она протянула к нему руки, и он упал в ее объятия.
– Мне так жаль, – прошептала она, склоняясь к нему.
– Его время пришло. – Он зарылся лицом в ее волосах. – Чарлз прожил интересную долгую жизнь.
– Но от этого боль не становится меньше.
Говорить было слишком трудно. Она молча повела его к постели, сбросила туфли и уложила рядом с собой. Спустя несколько минут она встала и хотела раздеться, но передумала. Сейчас ей нужен был только отдых…
Глава 24
Рейн не знала, как реагировать. Известно ли Уинфилду о разводе? Вряд ли, если судить по выражению его лица. Тем временем он продолжил:
– Не разрешайте ему оставить вас. Он попытается, вы знаете, но вы не должны позволить ему совершить это.
Рейн хотела расспросить Уинфилда подробнее, но в этот момент в комнату вошли Кензи и миссис Линкольн. Подойдя к постели, директриса склонилась к больному. Тихим голосом Уинфилд произнес:
– Я еще не умер, если это вас интересует.
– Мы все когда-нибудь умрем, – отвечала она. – Вопрос только когда.
– «Уж близок час мой, когда в мучительный и серный пламень вернуться должен я…» – пробормотал он.
– Снова Шекспир? – Она улыбнулась. – Вы нас всех здесь просветили, мистер Уинфилд.
Рейни узнала строчку из «Гамлета». Она поняла, Уинфилд хочет сказать, что не переживет эту ночь. Он ждал Кензи и дождался. Больше у него не осталось никаких дел.
Миссис Линкольн дала пациенту лекарство и вышла. Чтобы не мешать Кензи беседовать со своим другом, Рейн отошла к книжным полкам. Судя по книгам, вкусы Уинфилда отличались разнообразием. Чего только здесь не было: пьесы, мемуары, поэзия и романы, среди которых превалировали детективы. Аудиокниги заменили печатные издания, когда его зрение начало падать.
Она всматривалась в фотографии, висевшие вокруг камина. Десятилетия дружеских отношений связывали Уинфилда с представителями театральных кругов Англии. Сначала он специализировался на жизнерадостных, остроумных героях, потом перешел на характерные роли.
На трех снимках рядом с ним был Кензи, который выглядел моложе, но уже достаточно взрослым. Он родился с этими необыкновенными зелеными глазами?
На одном фото она увидела третьего джентльмена, возраста Уинфилда. Лысый, лицо интеллигентное и приятное. Не актер, судя по его виду, но он присутствовал еще на нескольких фотографиях рядом с Уинфилдом. Вероятно, близкий друг.
Солнце ушло, воцарились сумерки. Она притушила лампу так, чтобы та не светила в глаза больного. Затем выбрала богато иллюстрированный том истории британского театра, уселась в кресло у камина и погрузилась в чтение. Хотя она старалась не прислушиваться к разговору двух мужчин, ее внимание привлекли слова Уинфилда:
– Я часто думал, что хотел бы иметь сына. Такого, как ты.
– Ты и был моим отцом в театре, – отвечал Кензи. – Это почти то же самое.
– Даже больше. Не многие сыновья готовы содержать своих отцов в такой роскоши, как ты.
Рейни продолжала рассматривать книгу, удивляясь тому, что только что услышала. Оказывается, Кензи платил за Рамиллис-Мэнор. Она была замужем за ним более двух лет, когда случайно узнала, как много денег он отдает на благотворительность. Он помогал людям, особенно детям, которые росли в бедности и нуждались в поддержке, чтобы как-то изменить свою жизнь.
Уинфилд тяжело вздохнул:
– Я всегда хотел сыграть с тобой в одной пьесе. Увы, теперь у нас уже не будет такого шанса.
– Мы можем просто почитать, – предложил Кензи. – Есть что-то такое, что бы ты хотел сыграть в последний раз?
– Прекрасная идея, – поддержал Уинфилд, на этот раз его голос звучал более уверенно. – Шекспир, конечно. «Король Лир» был бы логичным выбором, но я сейчас не в том настроении, чтобы изображать переживания выжившего из ума короля. – Снова скрежещущий смех. – Я предпочел бы комедию. «Двенадцатая ночь»? Нет, «Много шума из ничего»! Я буду Леонато, констебль Догберри и монах, так как я играл их всех. Ты играл Бенедикта в академии, так что, наверное, помнишь текст? И возьми все остальные мужские роли. А Рейни, конечно, прочтет за Беатриче и остальных женщин. Я думаю, что все еще помню слова… У меня есть два экземпляра этой пьесы на книжной полке, если вам нужно.
Кензи повернулся к Рейн:
– Рейни, ты поможешь нам?
Она отложила тяжелый том истории театра и подошла к полкам.
– С удовольствием, я люблю «Много шума из ничего» больше всего. Я играла Беатриче в антрепризе во время летнего отпуска. – Она встала в позу и продекламировала: – «Но в это время звезда плясала в небе, под ней-то я и родилась…»
Она нашла оба издания пьесы: одно в сборнике, другое отдельное, с многочисленными иллюстрациями. Подумав о дислексии Кензи, она дала ему одиночный, чтобы было проще читать, затем уселась с другой стороны постели и раскрыла сборник.
В глазах Уинфилда вспыхнули азартные огоньки, хотя он выглядел настолько слабым, что, казалось, подуй, и рассыплется. Рейни подумала, сможет ли он дочитать до конца. Правда, «Много шума из ничего» – одна из самых коротких пьес Шекспира.
Она заговорщически улыбнулась Чарлзу.
– Я создам музыкальное сопровождение. – Стараясь изобразить звучание труб, она сложила руки около рта и пропела некое подобие гимна. – Ваш выход, мистер Уинфилд.
Слабым, но все еще красивым голосом он прочел первые строки роли Леонато:
– «Я вижу из этого письма, что герцог Арагонский прибудет сегодня вечером к нам в Мессину».
Так как все трое когда-то играли в этой пьесе, они заглядывали в текст, только когда читали за второстепенных персонажей. Рейни обожала полные жизни и борьбы диалоги Бенедикта и Беатриче. Играя с Кензи, ей было легче понять те скрытые мотивы, которые обусловливали отношения шекспировских любовников.
Несмотря на грубый юмор пьесы, по мере чтения обстоятельства набирали силу и остроту. Любовь Уинфилда к своей профессии была очевидной, вереница красивых слов сплеталась в дивный венок, представляя законченный образец изумительной речи.
Но его голос становился все слабее и слабее. В четвертом акте, читая строки: «Если он любил… тогда оплакивать ее он станет… жалеть о том, что обвинил ее…» – он испустил долгий хриплый вздох, потом продолжил едва слышным шепотом: «Умереть… просто. Труднее сыграть… комедию».
Когда он затих, Рейни с тревогой посмотрела на его грудь. Нет, она медленно поднималась и опускалась. Кензи подождал, пока не стало ясно, что его друг больше не произнесет ни слова, затем взял его роль. Он читал так, словно от этого зависела вся его будущая карьера. Его чудесный низкий баритон превосходно держал ритм белого стиха.
Где-то в последнем акте душа оставила Чарлза Уинфилда, хотя Рейн упустила этот момент. Поняв, что он больше не дышит, она призвала всю свою профессиональную волю, чтобы дочитать до конца.
Когда Беатриче и Бенедикт пришли к согласию и решили пожениться, все еще ссорясь, но не в силах противостоять своей любви, Бенедикт – Кензи произнес последние слова роли:
– Эй, флейты, начинайте!
Помня, что она взялась аккомпанировать, Рейни запела, но так как бравурная музыка исключалась, то ей на ум пришла традиционная песня «Удивительная благодать». Клементина часто пела ее дочери.
Она закончила, воцарившееся молчание было прервано рыданиями. Рейни повернулась и увидела, что у дверей собралась небольшая группа. Миссис Линкольн, персонал, с именными табличками на груди, и несколько пациентов молча слушали. Пожилая дама в инвалидной коляске тихо всхлипывала, поднося платок к глазам.
Стараясь сдержать свои чувства, Кензи поднялся. Прежде чем накрыть лицо друга простыней, он прикоснулся к его холодному лбу.
– Чарлз просил нас не печалиться, а выпить в его честь. Миссис Линкольн, можно это организовать?
Директриса кивнула и прошептала что-то своей помощнице. Когда девушка вышла, женщина с седыми, словно серебро, волосами робко проговорила:
– Что бы ни играл Чарлз Уинфилд, я всегда была на премьере. На него стоило посмотреть, даже если спектакль был никудышный. Это было так волнующе, когда он переехал сюда. – Она улыбнулась сквозь слезы. – Он заставил меня чувствовать себя настоящей герцогиней.
Кто-то из мужчин произнес:
– Он всегда был джентльменом, как бы плохо ему ни было.
Один за другим люди делились своими воспоминаниями.
– Я не была знакома с мистером Уинфилдом до сегодняшнего дня, – начала Рейн, – но сразу почувствовала в нем друга. Как будто я знаю его много лет.
Пока она говорила, девушка вошла в комнату с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Рейн взяла бокал, подумав, что такое было бы невозможно в Америке.
Кензи подождал, пока все разберут шампанское, затем его глубокий выразительный голос заполнил комнату:
– Ты просил, чтобы мы не грустили, а выпили за память о тебе. Чарлз, прости, но я сделаю и то и другое. «Почил высокий дух. Спи, милый принц. Спи, убаюкан пеньем херувимов!»
Он одним махом осушил бокал. И резким движением бросил его в камин. Когда он раскололся на сверкающие кусочки, ударившись о кирпич, Кензи тихо пояснил:
– Когда кто-то пьет от души, он должен разбить свой бокал.
– За Чарлза Уинфилда. – Слезы текли из глаз Рейни, она последовала примеру Кензи, за ней остальные. Дама на коляске подъехала поближе, чтобы не промахнуться.
Когда присутствующие молча покинули комнату, миссис Линкольн обратилась к Кензи и Рейн:
– Уже поздно. Наверху есть комнаты для посетителей, вы можете остаться, если хотите.
Рейни взглянула на Кензи. Горло саднило, она смертельно устала. Мысль остаться в Рамиллис-Мэнор была более приемлемой, чем искать отель посреди ночи.
Одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы Кензи принял решение.
– Мы остаемся, миссис Линкольн.
Бросив последний взгляд на умершего друга, Кензи вышел вместе с женщинами из комнаты. Они поднялись на лифте на последний этаж, где в коридор выходило несколько дверей.
– Когда-то здесь были комнаты для прислуги. Они небольшие, но уютные и выручают, если кто-то должен переночевать. – Миссис Линкольн указала Рейн на дверь одной комнаты, а рядом для Кензи. – Спокойной ночи. Если пожелаете, то можете позавтракать с нами в большой столовой на первом этаже.
– Спасибо, миссис Линкольн. Вы очень добры. – Зажав в руке старинного вида ключ, Рейни открыла замок и вошла в свою комнату.
Затворив дверь, она прислонилась к ней спиной и на секунду прикрыла глаза. Она не жалела, что приехала, но чувствовала себя совершенно опустошенной как физически, так и эмоционально.
Помещение напоминало сотни подобных комнат, какие обычно встречаются в маленьких деревенских гостиницах. Смежная дверь вела в покои Кензи. Усталая улыбка тронула ее губы. Как умно поступила миссис Линкольн, предложив эти апартаменты паре с непонятными супружескими отношениями. Пройдя через комнату, она вошла в номер Кензи.
Он стоял у окна, слепо глядя на залитый ночными огнями Лондон. Услышав ее шаги, тотчас повернулся. Сдержанность, которая помогала ему выдержать этот трудный день, иссякла. В его глазах стояла невыносимая тоска.
Она протянула к нему руки, и он упал в ее объятия.
– Мне так жаль, – прошептала она, склоняясь к нему.
– Его время пришло. – Он зарылся лицом в ее волосах. – Чарлз прожил интересную долгую жизнь.
– Но от этого боль не становится меньше.
Говорить было слишком трудно. Она молча повела его к постели, сбросила туфли и уложила рядом с собой. Спустя несколько минут она встала и хотела раздеться, но передумала. Сейчас ей нужен был только отдых…
Глава 24
Первые лучи солнца, проникнув в комнату, разбудили Кензи. Несколько секунд он лежал, припоминая события ушедшего дня. Поездка в Лондон. Часы, проведенные у постели Чарлза. Его конец. Он проснулся, лежа на постели рядом с Рейни. Его голова покоилась на ее плече. Они оба одеты, и кто-то заботливо укрыл его одеялом. Скорее всего Рейни – он вообще ничего не помнил.
С трудом поднявшись, он на цыпочках отправился в ванную. Хотя комнатка и была крохотных размеров, но он нашел здесь все необходимое: на крючке висел свежий халат, а на полочке лежали туалетные принадлежности, включая одноразовую бритву. Слуги, когда-то занимавшие эти помещения, наверное, были лишены такого комфорта.
Он принял душ, побрился, и его мысли прояснились, хотя он чувствовал себя совершенно, опустошенным. Последняя ниточка, связывающая его с юностью, оборвалась.
Закутавшись в махровый халат, он вышел из ванной. Рейни проснулась и смотрела на него из-под одеяла. Ее волосы разметались по подушке, как золотая канитель. Она выглядела посвежевшей, в ней явно пробудился аппетит. Но его сексуальные желания молчали, лишний раз подтверждая тягостное состояние. Все, что он хотел, – обнять ее и снова уснуть рядом.
Он присел около нее на постели.
– Спасибо, что поехала со мной, Рейни. Мне это помогло…
– Я рада, что познакомилась с Чарлзом. – Она прикрыла ладонью зевок. – Как хорошо, что ты смог сделать его уход поистине достойным замечательного актера. Послав ему последний отсвет славы.
Он вздохнул:
– Я так много должен ему, что вовек не расплатиться.
– Чарлз Уинфилд – первый из твоей доголливудской жизни, с кем я познакомилась. – Утверждение было лишено какого-то особого смысла, но она внимательно следила за его лицом.
– Чарлз и Тревор – лучшая часть той жизни.
– Тревор?
Кензи, видимо, так устал, что не заметил, как сказал это.
– Тревор был… другом Чарлза. Ты, наверное, видела его на фотографиях внизу.
– Не думаю, что когда-нибудь смогу понять, насколько много значил для тебя Чарлз, – сказала она нежно, – но мне пришло в голову, что я могла бы вставить в титры «Центуриона» посвящение в его честь. Ты бы хотел?
Его горло перехватило от внезапного волнения.
– Да, и Чарлз тоже.
Он перевернул Рейни на живот и начал массировать ее спину. Она промурлыкала что-то себе под нос и потянулась, как котенок.
– О, как приятно!
Массаж оказался как нельзя кстати не только ей, но и ему тоже. Как, впрочем, было всегда. Он мысленно поблагодарил судьбу, что Чарлз умер, когда он и Рейн переживали последний период близости. И не только из-за ее поддержки, но и потому, что она и Чарлз познакомились.
Когда Рейни чуть-чуть расслабилась, она позволила себе спросить:
– У Чарлза когда-нибудь была семья?
– Никто из родных не признавал его. – Кензи усердно массировал ее плечи, ждущие расслабления. – Он был белой вороной в высших слоях общества. Когда он оставил Кембридж ради сцены, ему было объявлено, что, если он и дальше собирается вести не отвечающую общественной морали жизнь отщепенца, ему придется взять псевдоним и навсегда проститься с семьей, что он и сделал.
– Выходит, ты посвящен во многое, – задумчиво произнесла она.
Проигнорировав скрытый вопрос, он продолжил:
– Я исполнитель его воли. Он хотел, чтобы его кремировали и устроили скромные похороны. Он как-то сказал, что и так слишком долго был на виду у всех и каждому актеру надлежит знать, когда нужно тихо уйти.
– Я думаю, английские актеры в большей степени обладают здравым смыслом, чем американские.
– Америка – молодая страна. А здесь повсюду вековая история. Это невольно побуждает к благоразумию и трезвости. – Он похлопал ее по спине и встал. – Ну, а теперь душ и завтрак.
– Иду. Спасибо, Кен. – Она поднялась с постели и обняла его. – Они, наверное, уже сервируют традиционный английский завтрак с яйцами, беконом и гренками? И все это будет полно убийственных калорий.
– Возможно. Обладающие в большей степени здравомыслием, нежели американцы, англичане менее разборчивы в еде.
– Я могла бы привыкнуть к этому. Может, мне купить здесь квартиру? – Зевнув, она вернулась к себе, чтобы принять душ.
Кензи стоял у окна, сверху город был как на ладони. В воскресное утро Лондон обычно тих и безлюден. Слава Богу, что у него выдалось несколько свободных дней до возобновления работы над «Центурионом». Сцены; которые им предстоит снять, будут самыми изнурительными в картине.
Одному Богу известно, откуда взять энергию, чтобы продержаться до конца. Еще до смерти Чарлза он уже был на грани. Если бы не ночи с Рейни, он не выдержал бы.
Его губы упрямо сжались. Чарлз сказал бы, что шоу должно продолжаться. Как ученик своего наставника, он должен признать, что, как бы то ни было, эти последние сцены – лучшее, что ему выпало сыграть за вею его жизнь.
И потом у него будет целых два месяца, чтобы отдохнуть до начала новой работы. Обычно он просил Сета Коуэна найти для него какой-нибудь небольшой проект, чтобы заполнить время простоя. Но на этот раз он хотел другого. Он поедет в Сиболу, к тому времени Грейди уже переедут в новый дом. Он с радостью примется обустраивать старое ранчо, так как ему хочется поработать на земле, которая теперь принадлежит ему.
Возделывать ее и стараться не думать о Рейни.
Завтрак в столовой Рамиллис-Мэнор, как и ожидала Рейн, оказался высококалорийным. Но иногда женщинам стоит отбросить осторожность.
Постоянно проживающие в доме пожилые люди были слишком хорошо воспитаны, чтобы проявлять любопытство к знаменитостям в такой печальный для них момент. Хотя когда они закончили еду, одна женщина робко попросила автограф для своей внучки и несколько других жильцов окружили их, чтобы выразить свое восхищение Уинфилдом. Кензи принимал соболезнования с обычной для него доброжелательностью, но от глаз Рейни не укрылась его напряженность. Решив, что самое время сбежать в «Дорчестер», где они заказали номера на ночь, она подала Кензи молчаливый сигнал, и они попрощались.
По дороге к выходу она вдруг спохватилась:
– Я забыла сумочку в комнате Чарлза. Как туда пройти?
Кензи проводил ее по коридору и, открыв дверь, пропустил вперед. Здесь все было так же, как вчера, только кровать аккуратно застелена чистым бельем. Переступив порог, Рейни натолкнулась взглядом на мужчину, стоящего у камина. Он повернулся к ней и быстро сунул руку в карман. Найджел Стоун.
Увидев репортера, Кензи выругался.
– Что за черт? – возмутился он. – У тебя нет никакого стыда?
– Как журналист, я просто выполняю свою работу, – миролюбиво отозвался Стоун. – Смерть полузабытого актера не та новость, ради которой стоит лезть из кожи. Но ты и твоя прелестная жена провели ночь, читая ему пьесу? Вот это и вправду стоящая история…
– Убирайся отсюда сейчас же! – Вид у Кензи был угрожающий, он подался вперед, готовый применить силу.
– Он что-то засунул в карман, – шепнула Рейни.
Глаза Кензи опасно сверкнули.
– Так ты, оказывается, к тому же еще и воришка!
– Клянусь, я не брал ничего. Мисс Марло видела, как я убрал свой диктофон. – Стоун вытащил маленький диктофон из кармана.
– Он говорит правду, Рейни?
– Кажется, да. – Она пожала плечами. – То, что я видела, имело подобную форму и размеры.
Поверив ее словам, Кензи продолжил более сдержанно:
– Уходите сейчас же. Пока не доставили мне удовольствие собственноручно выпроводить вас за дверь.
Стоун топтался возле двери, оттягивая время.
– Не распускай руки, Скотт. Я просто хотел посмотреть, что тут и как…
Рейни взяла свою сумку и следом за мужчинами направилась к выходу. Перед тем как выйти, Стоун сделал паузу, внимательно взглянув на Кензи.
– Я однажды уже где-то видел эти зеленые глаза, – многозначительно сказал он.
– Никогда не слышал о цветных линзах? – Кензи толкнул дверь и наткнулся на группу репортеров и фотографов.
Рейни разволновалась. Сейчас эта встреча была совсем ни к чему. Стоун присоединился к коллегам, а она встала поближе к Кензи.
– Уйдем отсюда поскорее.
На его лице не дрогнул ни один мускул. Оно было холодным, как гранит. Он обнял ее за плечи и повел к машине. Репортеры, испуганные его видом, отступили, пропуская их. Но вопросы сыпались градом. Рейни склонила голову, в душе молясь, чтобы машина стояла не так далеко.
Памела Лейк – журналистка, с которой Рейн была знакома, воспользовавшись моментом, сунула ей газету:
– Посмотри это, и, если захочешь дать комментарии, позвони мне.
Стремясь поскорее оторваться от журналистов, Рейни едва обратила внимание на ее слова.
Позади раздался резкий голос, перекрывающий все остальные:
– Это правда, что у Чарлза Уинфилда был СПИД?
И тут же послышался смех Найджела Стоуна.
– То, что он был гомосексуалист, ясно как белый день.
Рейни ощутила, как напрягся Кензи. Он резко повернулся, и в какой-то момент ей показалось, что он набросится на Стоуна. Вместо этого он положил руку на плечо репортера, жест казался небрежным, если бы не железная хватка. Стоун охнул, пытаясь высвободиться.
– У Чарлза Уинфилда не было СПИДа, – процедил Скотт ледяным тоном. – А если бы и был, то не вам его судить. Цените его за талант, жизнелюбие и благородство и стольких друзей, которые сейчас оплакивают его уход.
Кензи отпустил Стоуна так резко, что тот чуть не упал. Затем достал ключи, нажав на пульт, открыл дверь машины. Рейни нырнула в спасительное пространство «ягуара», и через тридцать секунд они отъехали от Рамиллис-Мэнор.
Только тогда она вздохнула с облегчением.
– У тебя на самом деле зеленые глаза.
– Я и не отрицал. Просто сказал, что он, видимо, никогда не слышал о существовании цветных линз, – ответил Кензи не без мрачного юмора.
– Вдруг он откопает нечто неожиданное? – Она думала о словах репортера по поводу глаз Кензи. – У вас что-то было в прошлом?
– «Давным-давно и в другой стране, и, кроме того, парень давно умер».
Она подумала, что он ответил цитатой, давая понять, что они знакомы, но он не хочет говорить об этом.
– У Чарлза действительно был СПИД или репортер спросил, зная, что покойный был гомосексуалистом?
– Я сказал правду, у него не было СПИДа. Но он был ВИЧ-инфицированным, и это ухудшило его состояние. Он предпочел отказаться от общения со своими друзьями, которых у него было предостаточно, не желая вызывать жалость к себе и оберегая их от неловкости общения с ним. – Кензи сбавил скорость, так как они обогнали колонну велосипедистов. – Чарлз вырос в среде, где геи общаются в своем замкнутом кругу. Он не хотел, чтобы после его смерти подробности его жизни стали достоянием публики.
– ВИЧ, курение и английский завтрак – так это просто чудо, что он прожил так долго! – Выстоял, добился успеха и умер своей смертью. – Его семья отказалась от него из-за его нетрадиционной ориентации?
– Это сыграло первостепенную роль. В мире театра он нашел куда более теплый прием. – Где люди, подобные Кензи, готовы защищать его честь даже после его смерти.
– Театр всегда жил по своим законам. Из того, что я читала, даже в Древней Греции актеры были аутсайдерами. Люди, которых можно было бы назвать ненормальными, осмелившиеся придерживаться своей собственной морали. Однако им все прощали за их талант. И в Голливуде происходит все то же самое, как в Афинах двадцать пять веков назад.
– Терпимость к неординарному – может быть, лучшее, что есть в шоу-бизнесе. И как ни жесток этот мир, для талантливого человека всегда найдется место. – В словах Кензи не содержалось ничего необычного, но по его тону было ясно, что за этим стоит нечто очень личное. – Даже если кто-то из репортеров раскопает какие-то низкие подробности о Чарлзе, он все равно выше этого. Я думаю, он предпочел бы, чтобы его похоронили без лишнего шума. Уж если мы заговорили об этом, – продолжал он, – то стоит сказать, что британцы здоровее американцев, мы не чувствуем необходимости вываливать всю грязь на публику.
– Американцы готовы рассказывать о своей личной жизни гораздо больше, чем ты хотел бы знать, – заметила Рейни. – Они круглый день делают это перед камерами телевизора. Но некоторые проблемы действительно стоит обсуждать, иначе они превратятся в гноящиеся раны. – Было бы лучше, если бы Кензи был менее закрыт? Может быть. Но и в ее жизни существовал ряд вещей, о которых она не хотела бы говорить. – Я подозреваю, что актеры, которые много рассуждают о своих пагубных склонностях и сексуальной жизни, рискуют своей карьерой. Немного загадочности рождает у публики желание узнать больше, это ценное качество звезды.
– Секрет моего успеха, – усмехнулся Кензи.
– Ты смеешься, а я думаю, так и есть. Будучи знаменитостью, ты проделал огромную работу, чтобы сохранить загадочный ореол вокруг своей персоны. – После того как она вышла за него замуж, любой ее шаг стал во много раз интереснее для журналистов. И, думая о разводе, она радовалась, что скоро окажется в знакомой изоляции. – Куда мы едем, в «Дорчестер»?
Он кивнул.
– Я решил не возвращаться в Девон.
– Правильно, не сомневаюсь, Джош и Вэл соберут наши вещи. – Ее взгляд упал на сумку у ее ног, и она вытащила газету, которую ей дала Памела Лейк.
Это издание было не единственным, где работала Памела, хотя ее личная визитка была приколота к первой странице. Очевидно, в надежде на ответ.
Взгляд Рейни упал на фотографию на первой странице, и она чуть не задохнулась от изумления.
– Что случилось? – резко спросил Кензи.
– Какой-то фотокор выследил нас в Девоне. – Она указала на фотографию. Там Кензи склонился к ней, одной рукой обнимая дерево. Она улыбалась ему с любовью в глазах и в душе. – Это самая романтическая фотография, где мы вдвоем. И подпись вопиющая: «Кензи и Рейни снова вместе!»
– Проклятие! – бросил он. – Никаких фактов, просто сотрясение воздуха.
Она просмотрела заметку ниже, которая включала еще несколько снимков. Хотя фотограф был не в состоянии проникнуть в спальню, он поймал момент, полный интимности и выразительный, как поцелуй.
С трудом поднявшись, он на цыпочках отправился в ванную. Хотя комнатка и была крохотных размеров, но он нашел здесь все необходимое: на крючке висел свежий халат, а на полочке лежали туалетные принадлежности, включая одноразовую бритву. Слуги, когда-то занимавшие эти помещения, наверное, были лишены такого комфорта.
Он принял душ, побрился, и его мысли прояснились, хотя он чувствовал себя совершенно, опустошенным. Последняя ниточка, связывающая его с юностью, оборвалась.
Закутавшись в махровый халат, он вышел из ванной. Рейни проснулась и смотрела на него из-под одеяла. Ее волосы разметались по подушке, как золотая канитель. Она выглядела посвежевшей, в ней явно пробудился аппетит. Но его сексуальные желания молчали, лишний раз подтверждая тягостное состояние. Все, что он хотел, – обнять ее и снова уснуть рядом.
Он присел около нее на постели.
– Спасибо, что поехала со мной, Рейни. Мне это помогло…
– Я рада, что познакомилась с Чарлзом. – Она прикрыла ладонью зевок. – Как хорошо, что ты смог сделать его уход поистине достойным замечательного актера. Послав ему последний отсвет славы.
Он вздохнул:
– Я так много должен ему, что вовек не расплатиться.
– Чарлз Уинфилд – первый из твоей доголливудской жизни, с кем я познакомилась. – Утверждение было лишено какого-то особого смысла, но она внимательно следила за его лицом.
– Чарлз и Тревор – лучшая часть той жизни.
– Тревор?
Кензи, видимо, так устал, что не заметил, как сказал это.
– Тревор был… другом Чарлза. Ты, наверное, видела его на фотографиях внизу.
– Не думаю, что когда-нибудь смогу понять, насколько много значил для тебя Чарлз, – сказала она нежно, – но мне пришло в голову, что я могла бы вставить в титры «Центуриона» посвящение в его честь. Ты бы хотел?
Его горло перехватило от внезапного волнения.
– Да, и Чарлз тоже.
Он перевернул Рейни на живот и начал массировать ее спину. Она промурлыкала что-то себе под нос и потянулась, как котенок.
– О, как приятно!
Массаж оказался как нельзя кстати не только ей, но и ему тоже. Как, впрочем, было всегда. Он мысленно поблагодарил судьбу, что Чарлз умер, когда он и Рейн переживали последний период близости. И не только из-за ее поддержки, но и потому, что она и Чарлз познакомились.
Когда Рейни чуть-чуть расслабилась, она позволила себе спросить:
– У Чарлза когда-нибудь была семья?
– Никто из родных не признавал его. – Кензи усердно массировал ее плечи, ждущие расслабления. – Он был белой вороной в высших слоях общества. Когда он оставил Кембридж ради сцены, ему было объявлено, что, если он и дальше собирается вести не отвечающую общественной морали жизнь отщепенца, ему придется взять псевдоним и навсегда проститься с семьей, что он и сделал.
– Выходит, ты посвящен во многое, – задумчиво произнесла она.
Проигнорировав скрытый вопрос, он продолжил:
– Я исполнитель его воли. Он хотел, чтобы его кремировали и устроили скромные похороны. Он как-то сказал, что и так слишком долго был на виду у всех и каждому актеру надлежит знать, когда нужно тихо уйти.
– Я думаю, английские актеры в большей степени обладают здравым смыслом, чем американские.
– Америка – молодая страна. А здесь повсюду вековая история. Это невольно побуждает к благоразумию и трезвости. – Он похлопал ее по спине и встал. – Ну, а теперь душ и завтрак.
– Иду. Спасибо, Кен. – Она поднялась с постели и обняла его. – Они, наверное, уже сервируют традиционный английский завтрак с яйцами, беконом и гренками? И все это будет полно убийственных калорий.
– Возможно. Обладающие в большей степени здравомыслием, нежели американцы, англичане менее разборчивы в еде.
– Я могла бы привыкнуть к этому. Может, мне купить здесь квартиру? – Зевнув, она вернулась к себе, чтобы принять душ.
Кензи стоял у окна, сверху город был как на ладони. В воскресное утро Лондон обычно тих и безлюден. Слава Богу, что у него выдалось несколько свободных дней до возобновления работы над «Центурионом». Сцены; которые им предстоит снять, будут самыми изнурительными в картине.
Одному Богу известно, откуда взять энергию, чтобы продержаться до конца. Еще до смерти Чарлза он уже был на грани. Если бы не ночи с Рейни, он не выдержал бы.
Его губы упрямо сжались. Чарлз сказал бы, что шоу должно продолжаться. Как ученик своего наставника, он должен признать, что, как бы то ни было, эти последние сцены – лучшее, что ему выпало сыграть за вею его жизнь.
И потом у него будет целых два месяца, чтобы отдохнуть до начала новой работы. Обычно он просил Сета Коуэна найти для него какой-нибудь небольшой проект, чтобы заполнить время простоя. Но на этот раз он хотел другого. Он поедет в Сиболу, к тому времени Грейди уже переедут в новый дом. Он с радостью примется обустраивать старое ранчо, так как ему хочется поработать на земле, которая теперь принадлежит ему.
Возделывать ее и стараться не думать о Рейни.
Завтрак в столовой Рамиллис-Мэнор, как и ожидала Рейн, оказался высококалорийным. Но иногда женщинам стоит отбросить осторожность.
Постоянно проживающие в доме пожилые люди были слишком хорошо воспитаны, чтобы проявлять любопытство к знаменитостям в такой печальный для них момент. Хотя когда они закончили еду, одна женщина робко попросила автограф для своей внучки и несколько других жильцов окружили их, чтобы выразить свое восхищение Уинфилдом. Кензи принимал соболезнования с обычной для него доброжелательностью, но от глаз Рейни не укрылась его напряженность. Решив, что самое время сбежать в «Дорчестер», где они заказали номера на ночь, она подала Кензи молчаливый сигнал, и они попрощались.
По дороге к выходу она вдруг спохватилась:
– Я забыла сумочку в комнате Чарлза. Как туда пройти?
Кензи проводил ее по коридору и, открыв дверь, пропустил вперед. Здесь все было так же, как вчера, только кровать аккуратно застелена чистым бельем. Переступив порог, Рейни натолкнулась взглядом на мужчину, стоящего у камина. Он повернулся к ней и быстро сунул руку в карман. Найджел Стоун.
Увидев репортера, Кензи выругался.
– Что за черт? – возмутился он. – У тебя нет никакого стыда?
– Как журналист, я просто выполняю свою работу, – миролюбиво отозвался Стоун. – Смерть полузабытого актера не та новость, ради которой стоит лезть из кожи. Но ты и твоя прелестная жена провели ночь, читая ему пьесу? Вот это и вправду стоящая история…
– Убирайся отсюда сейчас же! – Вид у Кензи был угрожающий, он подался вперед, готовый применить силу.
– Он что-то засунул в карман, – шепнула Рейни.
Глаза Кензи опасно сверкнули.
– Так ты, оказывается, к тому же еще и воришка!
– Клянусь, я не брал ничего. Мисс Марло видела, как я убрал свой диктофон. – Стоун вытащил маленький диктофон из кармана.
– Он говорит правду, Рейни?
– Кажется, да. – Она пожала плечами. – То, что я видела, имело подобную форму и размеры.
Поверив ее словам, Кензи продолжил более сдержанно:
– Уходите сейчас же. Пока не доставили мне удовольствие собственноручно выпроводить вас за дверь.
Стоун топтался возле двери, оттягивая время.
– Не распускай руки, Скотт. Я просто хотел посмотреть, что тут и как…
Рейни взяла свою сумку и следом за мужчинами направилась к выходу. Перед тем как выйти, Стоун сделал паузу, внимательно взглянув на Кензи.
– Я однажды уже где-то видел эти зеленые глаза, – многозначительно сказал он.
– Никогда не слышал о цветных линзах? – Кензи толкнул дверь и наткнулся на группу репортеров и фотографов.
Рейни разволновалась. Сейчас эта встреча была совсем ни к чему. Стоун присоединился к коллегам, а она встала поближе к Кензи.
– Уйдем отсюда поскорее.
На его лице не дрогнул ни один мускул. Оно было холодным, как гранит. Он обнял ее за плечи и повел к машине. Репортеры, испуганные его видом, отступили, пропуская их. Но вопросы сыпались градом. Рейни склонила голову, в душе молясь, чтобы машина стояла не так далеко.
Памела Лейк – журналистка, с которой Рейн была знакома, воспользовавшись моментом, сунула ей газету:
– Посмотри это, и, если захочешь дать комментарии, позвони мне.
Стремясь поскорее оторваться от журналистов, Рейни едва обратила внимание на ее слова.
Позади раздался резкий голос, перекрывающий все остальные:
– Это правда, что у Чарлза Уинфилда был СПИД?
И тут же послышался смех Найджела Стоуна.
– То, что он был гомосексуалист, ясно как белый день.
Рейни ощутила, как напрягся Кензи. Он резко повернулся, и в какой-то момент ей показалось, что он набросится на Стоуна. Вместо этого он положил руку на плечо репортера, жест казался небрежным, если бы не железная хватка. Стоун охнул, пытаясь высвободиться.
– У Чарлза Уинфилда не было СПИДа, – процедил Скотт ледяным тоном. – А если бы и был, то не вам его судить. Цените его за талант, жизнелюбие и благородство и стольких друзей, которые сейчас оплакивают его уход.
Кензи отпустил Стоуна так резко, что тот чуть не упал. Затем достал ключи, нажав на пульт, открыл дверь машины. Рейни нырнула в спасительное пространство «ягуара», и через тридцать секунд они отъехали от Рамиллис-Мэнор.
Только тогда она вздохнула с облегчением.
– У тебя на самом деле зеленые глаза.
– Я и не отрицал. Просто сказал, что он, видимо, никогда не слышал о существовании цветных линз, – ответил Кензи не без мрачного юмора.
– Вдруг он откопает нечто неожиданное? – Она думала о словах репортера по поводу глаз Кензи. – У вас что-то было в прошлом?
– «Давным-давно и в другой стране, и, кроме того, парень давно умер».
Она подумала, что он ответил цитатой, давая понять, что они знакомы, но он не хочет говорить об этом.
– У Чарлза действительно был СПИД или репортер спросил, зная, что покойный был гомосексуалистом?
– Я сказал правду, у него не было СПИДа. Но он был ВИЧ-инфицированным, и это ухудшило его состояние. Он предпочел отказаться от общения со своими друзьями, которых у него было предостаточно, не желая вызывать жалость к себе и оберегая их от неловкости общения с ним. – Кензи сбавил скорость, так как они обогнали колонну велосипедистов. – Чарлз вырос в среде, где геи общаются в своем замкнутом кругу. Он не хотел, чтобы после его смерти подробности его жизни стали достоянием публики.
– ВИЧ, курение и английский завтрак – так это просто чудо, что он прожил так долго! – Выстоял, добился успеха и умер своей смертью. – Его семья отказалась от него из-за его нетрадиционной ориентации?
– Это сыграло первостепенную роль. В мире театра он нашел куда более теплый прием. – Где люди, подобные Кензи, готовы защищать его честь даже после его смерти.
– Театр всегда жил по своим законам. Из того, что я читала, даже в Древней Греции актеры были аутсайдерами. Люди, которых можно было бы назвать ненормальными, осмелившиеся придерживаться своей собственной морали. Однако им все прощали за их талант. И в Голливуде происходит все то же самое, как в Афинах двадцать пять веков назад.
– Терпимость к неординарному – может быть, лучшее, что есть в шоу-бизнесе. И как ни жесток этот мир, для талантливого человека всегда найдется место. – В словах Кензи не содержалось ничего необычного, но по его тону было ясно, что за этим стоит нечто очень личное. – Даже если кто-то из репортеров раскопает какие-то низкие подробности о Чарлзе, он все равно выше этого. Я думаю, он предпочел бы, чтобы его похоронили без лишнего шума. Уж если мы заговорили об этом, – продолжал он, – то стоит сказать, что британцы здоровее американцев, мы не чувствуем необходимости вываливать всю грязь на публику.
– Американцы готовы рассказывать о своей личной жизни гораздо больше, чем ты хотел бы знать, – заметила Рейни. – Они круглый день делают это перед камерами телевизора. Но некоторые проблемы действительно стоит обсуждать, иначе они превратятся в гноящиеся раны. – Было бы лучше, если бы Кензи был менее закрыт? Может быть. Но и в ее жизни существовал ряд вещей, о которых она не хотела бы говорить. – Я подозреваю, что актеры, которые много рассуждают о своих пагубных склонностях и сексуальной жизни, рискуют своей карьерой. Немного загадочности рождает у публики желание узнать больше, это ценное качество звезды.
– Секрет моего успеха, – усмехнулся Кензи.
– Ты смеешься, а я думаю, так и есть. Будучи знаменитостью, ты проделал огромную работу, чтобы сохранить загадочный ореол вокруг своей персоны. – После того как она вышла за него замуж, любой ее шаг стал во много раз интереснее для журналистов. И, думая о разводе, она радовалась, что скоро окажется в знакомой изоляции. – Куда мы едем, в «Дорчестер»?
Он кивнул.
– Я решил не возвращаться в Девон.
– Правильно, не сомневаюсь, Джош и Вэл соберут наши вещи. – Ее взгляд упал на сумку у ее ног, и она вытащила газету, которую ей дала Памела Лейк.
Это издание было не единственным, где работала Памела, хотя ее личная визитка была приколота к первой странице. Очевидно, в надежде на ответ.
Взгляд Рейни упал на фотографию на первой странице, и она чуть не задохнулась от изумления.
– Что случилось? – резко спросил Кензи.
– Какой-то фотокор выследил нас в Девоне. – Она указала на фотографию. Там Кензи склонился к ней, одной рукой обнимая дерево. Она улыбалась ему с любовью в глазах и в душе. – Это самая романтическая фотография, где мы вдвоем. И подпись вопиющая: «Кензи и Рейни снова вместе!»
– Проклятие! – бросил он. – Никаких фактов, просто сотрясение воздуха.
Она просмотрела заметку ниже, которая включала еще несколько снимков. Хотя фотограф был не в состоянии проникнуть в спальню, он поймал момент, полный интимности и выразительный, как поцелуй.