Патни Мэри Джо. Что осталось за кадром

   Она однажды уже столкнулась с этим. Кензи нужно постоянно поддерживать и опекать, чтобы он мог двигаться вперед, но результат стоит того, даже если потребует от обоих невероятного напряжения сил.
   Чтобы избавиться от беспокойных мыслей, Кензи развернул машину на восток от главной дороги и устремился глубоко в холмы. Черт побери, одержимость творчеством и упорство Рейни в достижении цели могли свести с ума любого.
   Впечатление, которое она произвела на него на пробах к «Пурпурному цветку», несколько изменилось. Сотрудничать с Рейни – все равно что играть в теннис со спортсменом высшего класса, который не пропускает ни одного твоего движения и профессионально отвечает на каждый удар. Они сумели разглядеть друг в друге то лучшее, что было присуще каждому из них, как в деловом, так и в личном плане. Удивительно, но с ней он становился таким, каким никогда прежде не был. Мужчиной, ощущающим внутреннюю свободу.
   Кензи вернулся мыслями к тому вечеру, который они провели вместе после того, как она получила роль. Волнующее открытие уникального сходства их духовных миров растворилось в чувстве близости, словно они знали друг друга давным-давно. Хотя он был удивлен тем равнодушием, с которым она отнеслась к его отказу пойти на близость, в тот вечер он чувствовал себя рядом с ней спокойно.
   До начала съемок он старательно избегал встреч с мисс Марло. В следующий раз они увиделись в костюмерной, где подбирали туалеты для «Пурпурного цветка». Кензи вошел в комнату, одетый сэром Перси. Художница наблюдала, как ее ассистентка подгибала и приметывала подол сорочки и отделанные кружевом нижние юбки Рейни. Эффект превзошел все ожидания, хотя одежда закрывала ее куда больше, чем современная.
   – В этом неглиже вы выглядите очень достоверно, – заключил он.
   Рейни усмехнулась:
   – Готова поспорить, вы изучили эту эпоху, еще когда работали на Би-би-си. Нужно постараться, чтобы наши герои смотрелись как можно органичнее на экране.
   Одна мысль о том, что по ходу съемок он сможет снять с нее это платье, заставила его сердце биться сильнее, несмотря на то что при этом будет присутствовать вся группа.
   – Когда я участвовал в телевизионной версии «Опасных связей», у меня было время изучить предметы женского туалета, существовавшие в восемнадцатом веке. По ходу дела я пришел к открытию, что, снимая бесконечные детали одежды, которые носили тогда дамы, кавалер испытывает сильное возбуждение, а уж когда под всем этим богатством находит то, что искал… тут уж и говорить нечего…
   – Правда? Я думала, мужчины особенно распаляются, когда женская одежда состоит не более чем из двух кусочков нейлона.
   – И это тоже.
   Юная ассистентка обвернула талию Рейни корсетом и, стоя у нее за спиной, начала затягивать тесемки.
   – А потом мы сможем надеть сверху бальное платье, мисс Марло.
   Рейни ахнула, когда корсет впился в ее тело.
   – А я не умру от удушья?
   – Есть один фокус, – посоветовал Кензи. – Вдохните поглубже, пока Ив затягивает корсет, и вы выиграете пару сантиметров.
   Рейни набрала побольше воздуха в легкие, чтобы расширить грудную клетку и талию. Художница по костюмам с другой стороны комнаты заметила:
   – Каждый лишний сантиметр на экране будет выглядеть в несколько раз больше.
   – Лучше живая; пусть упитанная актриса, чем тонкая, но полумертвая, – смеясь, отвечала Рейни.
   Художница улыбнулась, представив Рейн Марло упитанной.
   – Теперь вы понимаете, почему в те давние времена женщины не отличались особой свободой? Большая часть энергии уходила на то, чтобы дышать.
   – Мужчинам приходилось ненамного лучше, – ответила Рейн, изучая с большим, нежели просто профессиональный, интересом длинный шелковый сюртук Кензи, полосатый жилет, облегающие бриджи и высокие блестящие сапоги. – Удивительно, как много времени нужно было потратить человечеству, чтобы заменить все это на джинсы и футболку.
   Скотт ответил ей вежливым поклоном:
   – Ах, Маргарита, красота требует жертв.
   Она мгновенно вошла в роль. С выражением скрытой страсти на лице она поднесла к груди веер из резной слоновой кости и медленно стала обмахиваться им.
   – Клянусь, милорд, вы совершенно затмили меня, как сверкающий опереньем павлин свою бесцветную паву.
   – Мой плюмаж имеет одну цель – пленить самых прекрасных женщин на земле. – Поддавшись импульсу, он прижался губами к нежному местечку на шее под поднятыми наверх волосами. Ее кожа оказалась теплой и шелковой на ощупь.
   Она задрожала и затаила дыхание, не сумев скрыть желания. Он отступил на шаг, их взгляды встретились, посылая молчаливые обещания.
   Впоследствии плакат с поцелуем стал эмблемой фильма. Он нес в себе такую нежность, такое явное эротическое притяжение, что стал обязательным атрибутом в спальнях сотен тысяч школьниц. Критики единодушно заявляли, что невероятная скрытая страсть между исполнителями главных ролей в «Пурпурном цветке» угрожает затмить основную идею фильма.
   Но все это будет позже. А в то время Кензи Скотт знал только то, что Рейн Марло похожа на стеклянную бабочку – хрупкую, страстную и чрезвычайно пленительную.
   Он круто развернулся, увидев перед собой прямой пустынный отрезок шоссе. Нажал на газ, и «феррари» рванулся вперед. Хорошо бы найти время и съездить в Мохаве. В пустыне есть что-то глубоко очищающее. Но сейчас это сделают горы Санта-Моники.
   Включенные фары появились в его зеркале. Черт побери! Ругая себя, Кензи свернул к обочине.
   Поднимая брызги гравия, за ним затормозил полицейский мотоцикл. Проверив в компьютере номер и данные на «феррари», патрульный соскочил с мотоцикла и подошел к машине. Без сомнения, он наслаждался перспективой доказать, что его значок обладает большей силой, чем спортивный итальянский автомобиль. Скотт опустил стекло и, смирив себя, приготовился получить талон за превышение скорости. Что ж, совершенно заслуженно…
   – Вы знаете, с какой скоростью ехали, сэр? – Патрульный наклонился к окошку автомобиля. Его тон был менее вежлив, чем слова. На груди красовалась табличка с фамилией – Сандовал.
   – Не точно, но, вероятно, достаточно быстро. Офицер Сандовал оказался совсем юным и выглядел явно неудовлетворенным таким ответом.
   – Странно, но ваше досье на удивление чистое для человека, который носится по шоссе, как самолет по взлетной дорожке.
   – Обычно я делаю это в более уединенных местах, – хмыкнул Кензи, протягивая права.
   Сандовал бросил взгляд на его документы, затем поднял голову:
   – О Господи! Вы Кензи Скотт!
   Так как этот факт не был новостью для Кензи, он едва кивнул.
   – Мне нравятся ваши фильмы, сэр, – сказал юноша, его бравада сменилась застенчивостью.
   – А мне приятно это слышать, офицер.
   – Особенно тот, где вы играли полицейского и ваш партнер был убит. – Его лицо потемнело. – То, как вы колошматили стену после его смерти, – так достоверно.
   – Вашего напарника тоже убили?
   – Да. – Патрульный отвернулся. – Вы сделали это… очень похоже.
   – Смерть в кино нельзя представлять, не думая о последствиях. Важно помнить трагедию и боль. – Во многих фильмах забывали об этом, но только не Скотт. Он никогда не брался за роль, где убивали людей просто из спортивного интереса. Как мишень, не представляющую никакой ценности.
   – Любой, кому приходилось когда-нибудь вытаскивать обгоревшее тело из машины, знает, как в действительности отвратительна и ужасна смерть. – Сандовал опустил свой блокнот. – Вы не могли бы дать мне автограф, сэр? Не для меня, для моей жены. Она ваша большая поклонница.
   – Конечно. – Кензи вытащил записную книжку из бардачка. – Как ее зовут?
   – Энни Сандовал.
   Кензи написал несколько слов.
   – Вот возьмите. Мой привет Энни.
   – Спасибо, сэр. Рад познакомиться с вами.
   Когда он повернулся, чтобы уйти, Кензи бросил вдогонку:
   – А как же штраф? Сандовал улыбнулся:
   – Я ограничился предупреждением. Доброго пути, мистер Скотт.
   – И вам того же. – Кензи подождал, пока патрульный включит мотор, затем нажал на газ, усмехаясь про себя.
   Он никогда не просил о специальном отношении к своей персоне.
   Да и, зачем просить?

Глава 5

   Вэл нахмурилась, набрав номер. Можно подумать, что у Рейни мало забот сейчас. Несколькими секундами позже трубку подняли в Калифорнии.
   – Хелло, офис Рейн Марло. Узнав голос подруги, Вэл сказала:
   – Привет, Рейни. Я думала, ответит твоя любимая помощница. У тебя, наверное, хватает хлопот перед началом съемок.
   – Эмми сегодня пошла к врачу, поэтому я сама отвечаю на звонки. Художник, английский ассистент и я обзваниваем новые особняки для Рандалла, так как с тем, что мы хотели использовать, не получилось.
   – Но в Англии столько фотогеничных особняков!
   – Да, но нам нужно, чтобы он был поближе к базе. Если придется ездить далеко, чтобы снять несколько сцен, это увеличит затраты и мы потеряем много времени.
   – В Балтиморе плохие новости, Рейни, – осторожно сообщила Валентина, вспомнив, что позвонила не для того, чтобы говорить о кино.
   – О нет! – Неужели что-то случилось с Кейт, Рейчел или Лорел?
   Вэл следовало предвидеть, что Рейни немедленно подумает об их тесном кружке. «Кружок друзей» существовал со школьных лет.
   – Нет, у нас все в порядке, но твой дед попал в автомобильную катастрофу. И прогноз неутешителен. Я решила, что тебе следует знать.
   После долгого молчания Рейни сказала:
   – Ты права. Это моя бабушка попросила тебя позвонить?
   – Да нет. Я случайно столкнулась с ней в супермаркете, и она выглядела неприступной, как всегда. Один мой приятель, который работает в госпитале, видел, как привезли твоего деда, и дал мне знать. Скорее всего твоя бабушка сейчас с ним.
   – Они прожили лет пятьдесят, а то и больше. После такого срока любой человек, даже такой стоик, как она, будет расстроен и испуган, что может потерять мужа. – Снова повисло молчание. – Ты думаешь, я должна поехать в Балтимор?
   – Это тебе решать. Я не хотела, чтобы ты узнала, что случилось… когда будет уже поздно.
   Рейн вздохнула:
   – Уже и так слишком поздно для меня и моих стариков. Они всегда думали, я никудышная… Через два дня я должна быть в Нью-Мексико и начать съемки. Мне придется встать на уши в последнюю минуту. Что будет толку от этого визита? Трогательное примирение с умирающим дедом? – Нет, так скорее бывает в голливудских фильмах, не в жизни. Но… я думаю, тебе все же следует приехать. Если ты не навестишь стариков и дед умрет, ты потом пожалеешь, что не сделала этого. Да, они не отличались душевной теплотой, но все же воспитали тебя. Они делали то, что им казалось правильным…
   – К черту, Вэл, – прервала ее Рейн неуверенно. – Готова поспорить, ты стоишь насмерть, когда отстаиваешь какое-нибудь дело в суде. Хорошо, я приеду. Я могу работать в дороге, поэтому поездка не отнимет у меня много времени. Но позволь мне остановиться у тебя. Когда я бываю у своих предков, мне необходимо, чтобы рядом находился кто-то близкий.
   – Мой дом всегда открыт для тебя, дорогая. Я встречу тебя в аэропорту.
   – Не надо, я возьму такси. – Голос Рейн смягчился. – Неожиданно у меня появилась возможность повидать тебя, Рейчел и Кейт, так что это все компенсирует.
   – Что ж, до скорого. – Вэл повесила трубку.
   Будет здорово встретиться с друзьями в Балтиморе, но лучше бы повод был другим.
   Рейни собиралась поработать на своем портативном компьютере, пока такси везло ее на окраину Балтимора, где размещался госпиталь. Там лежал ее дед. Но ей не удавалось сосредоточиться с тех пор, как самолет приземлился. Все ее мысли вернулись к тому далекому дню, когда она впервые прилетела в Балтимор. Ей было тогда шесть лет.
   После эффектного взлета и трагической смерти Клементины ее родители удочерили девочку, внебрачную дочь певицы. Отец был неизвестен, они знали лишь, что имя девочки Рейнбоу. Рейни посадили в самолет в Лос-Анджелесе как несопровождаемого ребенка, и стюардессы опекали ее во время полета.
   Полет перенес ее из лета в зиму, как в реальности, так и метафорически. Ледяной февральский ветер ударял в лицо, когда стюардесса вела ее в терминал, но еще холоднее были лица встречавших ее Марло, когда они забрали внучку, которую никогда не видели. Прижимая к груди белого плюшевого медвежонка, маленькая Рейн смотрела на деда и бабушку, не вполне веря, что теперь она принадлежит этим людям. Оба были высокие и прямые. С застывшим выражением недовольства на лице.
   – У нее волосы рыжие, как у матери, – хмуро заметил Уильям.
   – Не такие рыжие, – возразила его жена. – И не так уж она похожа на Клементину. Маленькая худышка. Интересно, кто был ее отец?
   Глаза девочки наполнились слезами, и она сильнее прижала к груди медвежонка. Если бы кто-то из них проявил хоть немножко сочувствия, то навсегда бы завоевал ее сердце, но все, что она получила, было краткое:
   – Пойдем… девочка. Мы отвезем тебя домой. – Вирджиния посмотрела на мужа: – Я не могу называть ее этим нелепым именем^[1], которым мать наградила ее.
   И она не называла. Пока Рейн жила с родителями матери, она была для них «ты» или «она». Девочка тяжело привыкала к новой жизни и, засыпая, часто плакала.
   Став постарше, Рейн научилась уважать бабушку и деда за их справедливость. Они мирились с ее существованием, так же как и она с их присутствием в своей жизни. Но они отличались терпением. Она была всегда сыта и хорошо одета, ее физически не наказывали, даже в старших классах, когда она вдруг стала непослушной. И к счастью, ее отдали в местную квакерскую школу, где она получила хорошее образование, понятие о правилах морали, которые, как считали старики, были необходимы ей.
   Среди одноклассниц Рейн встретила девушек, которые стали для нее настоящей семьей. Она проводила большую часть свободного времени с Вэл, Кейт, Рейчел и Лорел. Постепенно она научилась играть, смеяться с подружками и шушукалась с Джулией Корси, невозмутимой мамой Кейт, когда ей нужен был женский совет.
   Как и Клементина, она сразу же уехала, как только стала постарше. Ее родные, несомненно, отнеслись к этому с одобрением. Она сообщила им новый адрес и телефон, чтобы они могли в любое время позвонить ей, но они не звонили. И даже не послали поздравление, когда она вышла замуж.
   Рейн видела их один-единственный раз спустя год после своего переезда в Калифорнию. Она приезжала в Балтимор на вторую свадьбу Кейт и, сделав над собой усилие, навестила стариков. Они встретили ее с удивлением и без особой радости. Посидев полчаса, она ушла, недоумевая, зачем вообще приезжала.
   Уже вечерело, когда машина остановилась перед главным медицинским центром Балтимора. Корпуса размещались посреди деревьев и холмов. Рейни хорошо помнила это место. Она частенько бывала в травмпункте, когда умудрялась упасть с дерева или разбивала в кровь коленки. Она была сущим наказанием для бабушки и деда, которые мечтали о спокойной старости.
   Госпиталь представлял собой запутанный лабиринт, но Рейн сумела найти дорогу в палату деда, совершив всего лишь несколько ошибочных поворотов. Она задержалась на секунду перед дверьми. Уильям Марло лежал неподвижно, как восковая кукла. Только сигналы монитора свидетельствовали о теплящейся в нем жизни. Вирджиния сидела рядом, закрыв глаза и устало опустив вниз лицо, но спина ее по-прежнему оставалась деревянно прямой.
   Как могли Вирджиния и Уильям произвести на свет дочь, такую живую и яркую, как Клементина? Однажды в ненастный дождливый день Рейн, которой тогда было всего лишь одиннадцать лет, забралась на чердак. И нашла там старую фотографию ее матери, поющей в церковном хоре подростков. И хотя на Клементине была хоровая роба, рыжие волосы и чувственные формы делали ее более похожей на грешницу, чем на святую. Рейн взяла фото и спрятала в ящик. Оно так там и лежит.
   – Ба? – тихо позвала она.
   Открыв глаза, Вирджиния удивленно произнесла:
   – Что ты здесь делаешь?
   – Моя подруга Вэл Ковингтон позвонила, когда услышала о том, что случилось. – Рейни изучала худое лицо деда, почти такое же белое, как подушка. Даже во сне оно хранило выражение непреклонности. – Как он?
   Вирджиния пожала плечами:
   – Пока ив. – Спокойный тон не соответствовал ее отчаянию.
   Рейн ощутила неожиданный прилив сочувствия. Отношения между дедом и бабушкой были настолько их личным делом, что она лишь могла догадываться, что их союз держался на общей собственности и силе привычки. Но сейчас в глазах Вирджинии светилось подлинное горе.
   – Он понимает, где находится?
   – Думаю, он знает, что я здесь, но не больше. – Вирджиния сжала руки с нехарактерной для нее нервозностью.
   – Давай спустимся в кафетерий. Я только что прилетела и хочу перекусить, и бьюсь об заклад, у тебя во рту не было маковой росинки с той минуты, как все это случилось, – предложила Рейн.
   Вирджиния взглянула на мужа, готовая возразить. Затем, тяжело вздохнув, произнесла:
   – Похоже, ты права. Я должна беречь силы.
   Она встала, ростом чуть выше, чем ее внучка. Они вместе вышли из палаты и спустились в холл. Разнеслась весть, что приехала Рейн Марло, и стайка сестер собралась у регистратуры, но никто не подходил и не просил автографа. Рейни была благодарна им за проявленный такт.
   Все, что она могла съесть, – овощной суп и крекеры, но она была рада, что бабушка взяла полную тарелку мяса и картофельного пюре. Вирджиния выглядела слишком худой. Хотя они никогда не были близки, их отношения были менее натянутыми, чем между Рейн и дедом. И, видя Вирджинию такой подавленной, Рейн неожиданно захотелось защитить ее.
   Вирджиния закончила есть и отодвинула тарелку, оставив половину еды. И тогда Рейн спросила:
   – Что все-таки произошло? И что говорят доктора? Губы Вирджинии задрожали.
   – Он ехал играть в гольф, когда в его машину врезался пьяный водитель. В девять часов утра!
   – Травмы тяжелые?
   – У него рваные раны и переломы, коллапс легких и повреждение головы.
   – Повреждение головы серьезное?
   – Сотрясение мозга. Не очень сильное. – Руки Вирджинии сжали чашку с чаем. – Но когда они сделали ему компьютерную томограмму, то обнаружили неоперабельную аневризму, которая может разорваться в любой момент.
   – Я… понимаю. Но с аневризмой живут долгое время. Ведь так? Может быть, даже годы?
   – Доктор Уильяма, кажется, убежден, что в данном случае на это вряд ли стоит рассчитывать. Он предупредил, что я должна быть готова к худшему.
   Рейн нахмурилась. Не стоит доктору давать необоснованную надежду, но нельзя и выносить пациенту смертный приговор. Жизнь непредсказуема, и надо всегда верить в лучшее.
   – Ты консультировалась с кем-нибудь еще?
   – Не было времени думать о таких вещах.
   Рейн подумала о своем друге, хирурге в Нью-Йорке. Он многим обязан ей.
   – Не возражаешь, если я позвоню своему знакомому нейрохирургу?
   Вирджиния пожала плечами, не соглашаясь и не отказывая.
   – Тогда я позвоню ему.
   – Я слышала, ты развелась со своим знаменитым мужем? Рейн вздрогнула.
   – Да. Но по обоюдному согласию, так что никакой скандальной прессы не предвидится.
   – Актерам в Голливуде не следует позволять жениться. Особенно друг на друге. Пьянство, наркотики, оргии. – Вирджиния хмуро покачала головой. – Хотя, я думаю, ты к этому привыкла.
   Рейн едва сдержалась, чтобы не вспылить. – Кензи – англичанин, и они более сдержанные, чем американские суперзвезды. Никто из нас не употреблял наркотиков и не пил больше, чем принято. Однажды на вечеринке я столкнулась с тем, что можно было бы назвать оргией. Я ушла. – Что касается этого вопроса, она не стала бы ручаться за Кензи, хотя, как она могла предположить, оргии – не его стихия. – Мы люди, не стереотипы.
   – Без наркотиков? – переспросила бабушка с явным недоверием.
   – Моя мать умерла от передозировки. Если я что себе и позволяла, то изредка покурить марихуану, не более.
   – Если это правда, ты молодчина. – Вирджиния допила чай и отставила чашку. – Мне нужно вернуться к Уильяму.
   – Чем я могу помочь тебе, ба? Вирджиния снова пожала плечами:
   – Мы вполне обходились без тебя. И сейчас нам ничего не нужно.
   Ощутив острую боль – смесь сострадания и обиды, Рейн не смогла сдержаться:
   – Почему вы так не любили меня? Я всегда старалась не быть вам обузой. Вести… вести себя так, чтобы вы могли гордиться моими успехами в школе. Но что бы я ни делала, я всегда ощущала, что вы тяготитесь моим присутствием. Может быть, из-за того, что вы думали, грехи матери падут на се чадо?
   Впервые взгляд бабушки остановился на ней.
   – Нет. Нельзя сказать, что мы не любили тебя, и, конечно, было бы несправедливо обвинять тебя в грехах Клементины. Но это правда, мы не хотели, чтобы ты жила с нами. Мы чувствовали себя слишком старыми для воспитания ребенка. – Она колебалась, затем горько продолжила: – Ты напоминала нам о самой большой неудаче в нашей жизни.
   Удивленная прямым ответом, Рейн осторожно спросила:
   – Клементина? Вирджиния кивнула.
   – Она родилась поздно, после того как мы потеряли надежду иметь ребенка. Она… она была как огонь, вся так и горела, и удержать ее было невозможно. Мы, как могли, старались дать ей воспитание, но у нас не получилось. Когда, оставив колледж, она вошла в состав рок-группы, я уже знала, что она пропадет. Может, не сразу, но пропадет…
   Рейн проглотила комок в горле, чувствуя, как оно пересохло.
   – Я думаю, эта саморазрушительная энергия была ее сутью. Сомневаюсь, что кто-то мог удержать ее.
   – Родители обязаны правильно воспитать своих детей! – Гнев сверкнул в выцветших голубых глазах Вирджинии. – Но мы не смогли. И она умерла, не дожив даже до тридцати лет.
   Рейни никогда не приходилось видеть, чтобы бабушка столь сильно проявляла свои чувства. Сдерживая слезы, она спросила:
   – Почему вы скрывали, что любили ее? Она была моя мать. Мы… мы могли бы оплакивать ее вместе.
   – Ты так похожа на Клементину, что это было мучительно. К тому же ты всегда оставалась для нас маленькой незнакомкой с характером и поведением, совершенно чуждыми нам. И нас снова постигла неудача.
   Тяжелый разговор, хотя впервые они так откровенно говорили друг с другом.
   – Вы вовсе не потерпели фиаско, я не такая неуравновешенная, как мама.
   – Но все равно чужая.
   Рейни не могла сдержать горечи.
   – Но кто виноват в этом?
   – Мы. – В слабом освещении кафетерия лицо Вирджинии казалось белым как мел. – Когда ты приехала в Балтимор, мы ничего не могли дать тебе.
   – А сегодня? Ты жалеешь, что я здесь?
   – Нет, ты ведь единственная внучка Уильяма. Правильно сделала, что приехала. – Она встала, отодвинув стул. – Я должна вернуться к нему. Ты можешь уйти, если хочешь. Сестра сказала, он не скоро проснется.
   Намек на то, что уже невозможно ничего исправить. Сдержав вздох, Рейн поднялась. – Я зайду утром, перед тем как уехать.

Глава 6

   По дороге к дому Валентины Рейн позвонила по мобильному телефону доктору Даррелу Джексону в Нью-Йорк.
   К счастью, он оказался дома и взял трубку. Услышав его низкий спокойный голос, она сказала:
   – Добрый день, Даррел. Как дела? Как Сара и дети?
   – Рейни! Рад слышать тебя. Все замечательно. Бобби вырос на шесть дюймов, с тех пор как ты видела его в последний раз. А как моя любимая актриса?
   – Боюсь, у меня к тебе большая просьба.
   – Если я в состоянии помочь, то всегда готов. – Его голос смягчился. – Никогда не забуду, как ты приехала навестить мою матушку. Благодаря тебе она умерла с улыбкой на лице.
   – О нет, эта улыбка от того, что она была так горда своими детьми и внуками. – Энджи Джексон много трудилась, воспитывая внуков. Благодаря ей все они поступили в колледж, причем со стипендией. Она заслужила того, чтобы дожить до девяноста лет в окружении обожавшей ее семьи, но судьба не всегда была добра к ней.
   Энджи умирала, и Даррел соединился с офисом Рейн Марло, любимой артистки матери, чтобы спросить, не может ли мисс Марло посетить ее. Так как Рейни снималась в то время в Нью-Йорке, ей было нетрудно выполнить просьбу. Ее первый визит носил чисто альтруистический характер, но все остальные были продиктованы симпатией к Энджи Джексон. Невозможно было не полюбить эту женщину! Если бы Уильям и Вирджиния Марло обладали хоть толикой тепла Энджи!
   – Что у тебя стряслось, Рейни?
   Она описала состояние деда и диагноз.
   – Может быть, то, что не под силу рядовому хирургу, удастся тебе?
   – Я не Господь Бог, но если у тебя есть результаты компьютерной томограммы, пришли, я взгляну.
   – Спасибо, если ты не поможешь, то не сможет никто.
   – Ты не поняла. Я сказал, что я не Господь Бог. Мы посмотрим.
   После разговора Рейн позвонила Эмми в Калифорнию с просьбой организовать пересылку результатов обследования ее деда из Балтимора в нейрохирургию доктора Джексона. Как она существовала прежде без мобильного телефона?
   Она отклонилась на сиденье, чувствуя усталость. Новый звонок заставил ее снова выпрямиться. Вспомнив свои недавние добрые размышления о мобильных телефонах, она, сердито поморщившись, поднесла трубку к уху:
   – Да?
   – Как дела, Рейни? – послышался голос Кензи. – Я звонил Эмми, и она рассказала мне о том, что случилось с твоим дедом. Мне очень жаль. Ужасно для него и очень не вовремя для тебя.