Патни Мэри Джо. Что осталось за кадром

   Ища ключи от джипа, она заглянула в комнату Кензи. Никаких признаков его присутствия…
   Ключи от машины лежали на комоде, к ним не прикасались недели. Когда она убирала их в карман, то заметила фото, на котором были Чарлз, Тревор Скотт-Уоллис и Кензи. Видимо, это Чарлз оставил ему.
   Взяв фотографию, она внимательно всматривалась в лица. Познакомившись с Чарлзом, она не могла не заметить присущие ему ироничность и чувство юмора. Кензи… был… Кензи: красивый юноша со странным, несколько затравленным взглядом глаз. В его глазах сейчас она прочла больше, чем когда рассматривала эту фотографию впервые.
   Профессор словесности Тревор Скотт-Уоллис выглядел увереннее. Но эта затравленность сквозила и в его взоре. Из того, что она читала о педофилии, ей удалось понять, что это безальтернативное сексуальное влечение. Как ужасно иметь такие наклонности, зная, что они глубоко порочны.
   Она поставила фото на место и пошла к машине.

Глава 37

   Рейн беспокоилась, что монастырская жизнь изменила Тома Корси до неузнаваемости и ей трудно будет общаться с ним. Но стоило ей взглянуть на него, и она поняла, что ее опасения напрасны. Его темные волосы были все так же растрепаны, а белозубая улыбка осталась все той же, несмотря на строгую сутану. Он был терпелив со своей младшей сестрой и ее друзьями. И всегда выглядел привлекательно при высоком росте и обаятельной внешности. А сейчас к этому прибавились загар и некоторая загадочность.
   – Я могу обнять тебя? – спросила она.
   – Конечно, ты ведь член нашей семьи. – И он тут же заключил ее в братские объятия. Благодарная за простое человеческое участие, она почувствовала, как напряжение потихоньку оставляет ее.
   Когда они отошли друг от друга, он с улыбкой проговорил:
   – Ты приехала, чтобы напитаться здешней атмосферой для роли монахини? Судя по твоей одежде, ты пытаешься обрести духовность.
   Она опустила платок пониже на лоб.
   – Однажды один священник на полном серьезе заявил, что цвет моих волос манит к греху, а я вовсе не хочу быть причиной неприятностей.
   – Местные монахи не склонны обвинять дам в их женственности, – заверил он ее. – Но платок пригодится, когда мы пойдем на прогулку. Солнце сегодня жжет нещадно.
   – Прогулка? Это было бы замечательно. – Рейн пыталась не отставать от Тома, когда он быстрым шагом следовал через монастырские постройки, окружавшие церковь. – Кейт сказала, что я могу поговорить с тобой. И даже если ты не сможешь ответить На мои вопросы, я все равно рада повидать тебя.
   Он открыл деревянные ворота, пропуская ее вперед. Они пошли по тропинке, ведущей в горы.
   – Это светская форма исповеди, позволительная для нас обоих, так как я еще не священник, а ты не католичка.
   Она улыбнулась:
   – Что-то вроде этого…
   Они начали свою прогулку. Земли монастыря находились посреди федеральной территории, и пейзаж был поистине захватывающий. Когда они поднялись достаточно высоко в горы и оказались как раз над монастырем, она воскликнула:
   – Какой потрясающий каньон! Здесь так красиво и все дышит первозданностью. Хорошее место для поисков Бога. Ты счастлив здесь, Том?
   – Да, счастлив.
   Склонив голову набок, она внимательно посмотрела на него:
   – Не слышу уверенности в голосе.
   – Я люблю эту землю, нашу общину, простоту и духовность здешней жизни, – неторопливо говорил он. – Но я не убежден, достаточно ли того, что я чувствую, для избранного пути.
   – Мне помнится, будто Кейт говорила, что ты уже принес присягу?
   – Только начальные клятвы. Они обновляются ежегодно в течение девяти лет. – Он улыбнулся. – Если я и тогда не смогу решить, правильный ли это выбор, то заслужу одного – меня просто выгонят отсюда.
   Рейни вспотела, пока они поднимались наверх. Ветер, принесший аромат шалфея, трепал подол ее юбки. Том указал на ровный плоский камень в тени высоких сосен:
   – Это излюбленное место для размышлений. Как ты смотришь на то, чтобы передохнуть здесь, и ты расскажешь, что тебя беспокоит?
   Она села на камень и, подтянув одно колено, обхватила его руками. Что именно сказать? И насколько откровенной она может быть с Томом?
   – Меня очень тревожит состояние моего мужа Кензи.
   Она замолчала, и Том негромко спросил:
   – А в чем дело?
   – Забудь то, что ты видел на экране. В реальной жизни он тихий, исключительно талантливый человек, добрый и очень замкнутый. Когда мы снимали наш фильм в Англии, неожиданно всплыли некоторые факты из его прошлого. Детские годы Кензи настолько ужасны, что даже представить трудно. Теперь эти воспоминания превратились в настоящее наваждение, лишая его возможности вести нормальную жизнь. Ему ненавистна мысль о том, чтобы обратиться к психотерапевту. Он, как от чумы, шарахается от лекарств, даже самых безобидных. Собственно, здесь я могу его понять, вспоминая свою мать. Он просто в агонии, Том, и я не знаю, что делать. Что делать? – повторила она, пряча лицо в ладонях.
   – Если он не может рассказать никому то, что его мучает… – Том терпеливо ждал, пока она возьмет себя в руки, потом продолжил: – Он может завести своеобразную тетрадь, где опишет свои страдания в хронологическом порядке.
   – Дневник? – Она уставилась на него. – Но разве это поможет?
   – Исследования показали, что многие люди с успехом пользовались этим средством, – объяснил Том. – Сам акт написания прокладывает дистанцию между автором-Мучеником и инцидентом, который не дает ему покоя.
   – У Кензи дислексия, и ему не так-то просто вести подобный дневник.
   – Это тот род письма, который не требует соблюдения правил орфографии и доступен любому. Те вопросы, которые погребены в глубинах души, нужно по возможности вытащить на свет божий и описать со всей честностью. – Он нахмурился и постарался объяснить: – Слова – способ установить контроль над прошлым. Некоторые люди потом сжигают написанное. Это еще одно средство освободиться от боли, очень хорошо помогает.
   – Ты когда-нибудь прибегал к этому методу?
   Он кивнул.
   – Я был страшно зол, когда мой отец выгнал меня из дома и сказал мне, что я больше ему не сын. Пройдя психологический семинар в Сан-Франциско, я решил, что стоит попробовать этот метод. К моему удивлению, это помогло. Я нашел в себе силы посочувствовать отцу, который разрывался между своими понятиями о воспитании и любовью к единственному сыну. И главное, я смог освободиться от злости и продолжить жить.
   – Другими словами, искреннее признание полезно для души, даже если оно изложено на бумаге? Пожалуй, это можно предложить Кензи. Вероятно, он сумеет написать то, что не в силах сказать вслух.
   – Как он проводит время? – поинтересовался Том. – Если он пребывает в депрессии и не в состоянии делать ничего, кроме как размышлять, это может иметь нежелательные последствия.
   – Он строит лабиринт, надеясь, что это отвлечет его от неприятных мыслей. – Она старалась вспомнить, что он говорил. – Это классический лабиринт, состоящий из одиннадцати кругов, точно такой же, как на полу того собора, куда водила меня Кейт.
   – Лабиринт? Интересно. Он инстинктивно выбрал правильное занятие, – задумчиво отвечал Том. – В средние века верующие, которые не могли совершить паломничество в Святую Землю, на коленях проползали по лабиринту, расположенному в соборе. За нашей церковью в саду тоже есть лабиринт. Он обладает сильным медитативным эффектом. Путь к Богу и к душевному здоровью.
   – Но сначала необходимо выявить эту боль.
   – Лабиринт может помочь и с этим. Хождение по нему по направлению к центру – это путь внутрь себя. Нужно вытащить на свет божий всю ту муть, что не дает человеку покоя. Центр приносит очищение, а само путешествие символизирует интеграцию. Люди, которые проходили этот путь, пребывая в сильном стрессе, рассказывали о невероятной эмоциональной встряске.
   – Кензи надеется, что лабиринт принесет ему облегчение, как было в Англии.
   – Может быть, и принесет. Но стоит попробовать и дневник. Мне кажется, это тот метод, который как нельзя лучше подойдет ему. – Он посмотрел на нее. – Будь рядом с ним, Рейни. Сильные методы воздействия освобождают опасные эмоции. Некоторые доктора двадцать четыре часа носят специальный прибор, чтобы пациент, который делает записи, мог обратиться за помощью в любое время, если изложение мучительных переживаний вызовет нежелательную реакцию.
   – Другими словами – «не оставляйте детей одних дома». – Она встала, чувствуя себя лучше от сознания, что может предложить Кензи конкретную помощь. – Спасибо тебе, Том. Я дам знать, если у Кензи получится.
   Том тоже встал, защищая ее своим телом от ветра.
   – Он и впредь намерен оставаться твоим мужем?
   – Надеюсь.
   Только надежда и осталась на дне ящика Пандоры.
 
   Кензи выложил каменной плиткой последнюю дугу, закручивающуюся в розетку в центре лабиринта. Его посетила странная мысль, что земля принимает камень, потому что то, что он сотворил в пустыне, – пример естественной гармонии.
   Каждый мускул его тела испытывал напряжение после нескольких часов стояния на коленях. Кензи встал, растирая затекшие мышцы, мысленно готовя себя к проверке своего создания.
   Он встал у входа в лабиринт, окидывая взглядом творение своих рук. Одиннадцать кругов закручивались в тугую спираль. Как в жизни порой кажется, что еще немного – и ты близок к цели, так и здесь – тропа, казалось, приближалась к центру, а на самом деле делала следующий виток. Этот путь требует внимания и сосредоточенности.
   Глубоко вздохнув, он расправил мышцы и сделал первый шаг по тропинке, которую выложил своим трудом и потом. Три шага – и тропа резко сворачивала влево.
   Он никогда не верил в Бога. Его детство не включало религиозного воспитания, а позже он решил, что если бы Бог существовал, вряд ли он допустил бы все то зло, что каждый день происходит в мире. Если верить, что Бог сотворил мир, то затем он, видимо, покинул человечество для более интересных дел.
   Лабиринт преследует земные цели. Кто не знает, что наши мысли способны перепрыгивать с предмета на предмет? Движение по спирали лабиринта способно поглощать беспокойную энергию, позволяя сознанию прийти в медитативное состояние.
   Но вместо спокойствия его эмоции становились все интенсивнее. Слова Теннисона эхом раздавались в голове:

 
Бей, бей, бей
В берега, многошумный прибой.
Я хочу говорить о печали своей,
Неспокойное море, с тобой.
 

   Хотя его язык не мог выговорить их, эмоции полыхали пламенем, притупляя реальность. Отчаяние. Горе. И больше всего гнев. Ярость к тому сутенеру, который сотворил такое с несчастной Мэгги Маккензи и потом втянул в порок ее сына. Гнев к незнакомым мужчинам, которые, развлекаясь с ним, утешали себя ложью – верой, будто ребенок по собственному желанию торгует своим телом. Ненависть к тем, кто понимал, как обстоит дело в действительности, и все-таки наслаждался, видя детскую боль.
   Он упрекал свою мать, которая любила его, но не нашла сил позаботиться о нем. Он проклинал Тревора, который спас ему жизнь, но погубил его душу. Он хотел вычеркнуть из памяти мужчин, которые насиловали его, объяснить им, что значит быть униженным и одиноким, но, увы, его наказание не могло достичь ни одного из них.
   Больше всего он ненавидел себя, презирал собственную слабость. Ведь стоило ему подойти к любой доброй женщине на улице и попросить о помощи, и его жизнь была бы спасена! Но, однажды поверив, что он не заслуживает ничего, кроме боли и унижения, он превратился в безмолвную жертву.
   Он покачнулся, но заставил себя продолжить путь. Рано или поздно, но ему придется докопаться до самого дна, и тогда волна боли начнет потихоньку ослабевать.
   Но это не произошло. Волна продолжала расти, пока рыдания Джейми Маккензи эхом не откликнулись в его ушах. Страх Джейми парализовал его, и его незадачливая жизнь предстала перед ним во всей своей неприглядной правде.
   В отчаянии он брел к центру лабиринта, каждый шаг давался ему с трудом. Кензи стал Джейми, а Джейми стал Кензи. И он не мог больше отделить одного от другого.
   Полуденное солнце жгло словно адский огонь, когда он тяжело ступал на только что положенные каменные плиты. Он е подобным упорством строил свою жизнь, но ничто из того, чего он достиг – ни успех, ни деньги, ни слава, – не могло залечить незаживающие раны в его душе.
   «Ибо прах ты и в прах возвратишься…»
 
   Уже смеркалось, когда Рейни вернулась на ранчо, но Кензи нигде не было. Может быть, он хотел во что бы то ни стало закончить лабиринт и решил работать до упора?
   Пока котята вились вокруг ее ног, она прочитала инструкции Альмы, а именно – сколько следует разогревать ребрышки, приготовленные на барбекю, которые миссис Грейди оставила в холодильнике. Рейни внимательно прочла записку, не переставая удивляться, как естественно здесь оставить дом незапертым, чтобы соседи могли заглянуть и остаться на обед.
   Она накормила котят. Выпила лимонаду и пошла в свою спальню, когда зазвонил телефон.
   – Хэлло?
   – Рейни, у меня две хорошие новости, – возбужденно сообщил Маркус.
   Она растянулась на софе.
   – Говорите, Маркус. Я всегда рада услышать хорошие новости.
   – Умница Вэл рассчиталась с ними сполна. Один из наших лондонских сотрудников нашел свидетельство о смерти Джеймса Маккензи, который, по утверждению Найджела Стоуна, и есть Кензи Скотт.
   Рейни ахнула, не понимая, как такое могло случиться.
   – Сколько лет ему было, когда он умер?
   – Бедный ребенок умер от побоев, когда ему было всего двенадцать. Кто это сделал, неизвестно, возможно, шалость, которая на деле оказалась смертельной. – Маркус вздохнул. – После ее звонка я вышел и обнял первого внука, которого смог найти.
   – И что теперь говорит Найджел Стоун?
   – Он принес публичное извинение Кензи, говоря, что, очевидно, произошло недоразумение. Это неофициальное заявление он сделал через «Инкуайер», другого выхода у него не было: либо публично признаться в своей ошибке, либо искать другую работу. Кензи страшно популярен в Англии, и многие его почитатели были расстроены, когда любимец подвергся нападению со стороны таблоида. Идея Вэл представить других мужчин, которые выглядели, как юный Кензи, ранила Стоуна насмерть, и это только ускорило конец дела.
   – Значит, все закончилось. – Во всяком случае, было публичное опровержение. Одному Богу известно, когда Кензи придет в себя после нанесенной Стоуном травмы. – Ну ладно, я расскажу Кензи. А какая вторая новость?
   – Намерение «Юниверсал» выпустить на экраны большой роскошный фильм, приуроченный к праздникам, потерпело неудачу. Так что слухи, ходившие уже несколько месяцев о неприятностях на съемках, оказались небеспочвенны. Проблемы со звездами, сценарием, бюджетом, режиссурой, ну да ты сама знаешь. У них нет ничего подходящего ко Дню благодарения. Поэтому студия остановилась на «Центурионе», дабы заполнить образовавшийся вакуум.
   – О Боже, как это получилось? – Рейн не верила своим ушам.
   – Я показал им ролик на полчаса, и им понравилось. Фильм получит хороший прокат, и с Кензи в главной роли прибыль гарантирована, что даст тебе возможность начать следующий проект.
   – Фантастика! Но мы успеем закончить вовремя?
   – Я поклялся головой моего первого внука, что все будет готово. Однажды я продюсировал картину, которую начали снимать в июле и закончили в первую неделю декабря. Мы все были измучены, но сделали это, и получился очень хороший фильм. А твой будет еще лучше.
   Медок прыгнул Рейни на живот, и она гладила его за ухом дрожащими пальцами.
   – Хорошо, что я позволила себе полдня отдыха. Похоже, что впереди несколько месяцев без выходных. – Возможно, что так. Но это стоит того. Сегодня же вечером подумай, кого бы ты хотела пригласить для редактирования звука и музыкального сопровождения. Мы поговорим о новом графике утром.
   – О'кей. – Она попрощалась и отставила телефон, ее нервы разгулялись не на шутку. Значит, у них совсем мало времени, и процесс достижения гармонии придется ограничить. Что ж, в этом есть и положительный момент – она не сойдет с ума, без конца исправляя мелкие недостатки.
   Спустив котенка на пол, она вышла, чтобы поскорее сообщить новости Кензи. Лучи солнца в этот час были длинными, и, когда она дошла до конца долины, ей пришлось прищуриться, отыскивая его. Черт возьми, куда же он запропастился?
   Она увидела неподвижную фигуру, неуклюже скорчившуюся в центре лабиринта. О Господи, нет… Он не мог… «Сильные методы воздействия вызывают опасные эмоции».
   Сердце бешено заколотилось. Она бросилась к нему.

Глава 38

   Его прошлое все-таки доконало его, и он упал, не в силах выдержать тяжкого груза. Сколько он пролежал так, он не знал, и очнулся, когда рука Рейни легла на его лоб. Ее руки были такими сильными, когда она тянула его к себе на колени. Он чувствовал себя разбитым настолько, что не заметил, как приник к ней, забыв о мучительных воспоминаниях, которые делали ее прикосновения невозможными для него все последние недели.
   Сначала ее настойчивые слова звучали неразборчиво. Постепенно он начал понимать, что она твердит одно и то же:
   – Все хорошо, любимый. Все хорошо. – Словно он был ребенок.
   Странно, как такие простые, лишенные смысла слова могли пробиться к его сознанию?
   – Рейни… – прошептал он.
   Она так сильно прижимала его к своей груди, что он мог слышать, как бьется ее сердце.
   – Что произошло, Кензи?
   – Я шел по лабиринту… мне становилось все хуже. – Он попытался вздохнуть поглубже, словно пробежал несколько миль и ему не хватало кислорода. – Страх, боль, стыд…
   – Стыд? Почему?
   Как облечь страдание в слова?
   – Смотреть в зеркало и видеть лицо, которое не мое. Знать, что, несмотря на все то, что мне пришлось пережить… иногда я получал физическое удовольствие и презирал себя за это. – Каждый вздох отзывался болью в горле. – Обязанный Тревору столь многим, я не мог простить ему… его наклонностей.
   – Поэтому ты был ближе к Чарлзу Уинфилду, чем к Тревору?
   – Чарлз и я были учитель и ученик, и только. Без тех отвратительных скрытых тенденций, которые связывали меня с Тревором. И хотя Тревор никогда не прикасался ко мне, я постоянно ощущал на себе его взгляд. И ненавидел его, чувствуя, что он хочет меня. И моя ненависть становилась еще сильнее, потому что все это напоминало мне о тех мужчинах, которые насиловали меня. Но мог ли я жаловаться, когда он спас меня и никогда не просил ничего взамен? – Кензи задрожал. – Кроме того, что ждал от меня сыновней любви… и я… увиливал, потому что память не давала мне забыть…
   – И ты все еще чувствуешь вину? – Она убрала с его лба влажную прядь, оставив свои холодные пальцы на пульсирующей вене на виске. – Сегодня днем я посетила Тома Корси, брата моей подруги Кейт. Он сейчас здесь неподалеку в монастыре; и он слышал о лабиринтах. Том сказал, что в период сильного стресса хождение По лабиринту усиливает эмоции. Вся твоя жизнь переломилась из-за Найджела Стоуна, все готово к взрыву.
   – Выходит, я играл с заряженным ружьем и оно выстрелило?
   – К счастью, Том дал пару хороших советов по поводу того, как справиться с призраками прошлого. Он сказал, что нужно Написать обо всех мучительных воспоминаниях, чтобы проложить дистанцию между собой и этой напастью, тогда есть шанс забыть прошлое. Во всяком случае, ему это помогло. – Ее взгляд прошелся по окружавшей их спиральной тропе. – Он также сказал, что хождение по лабиринту заставляет человека заглянуть внутрь себя. Центр приносит очищение, тем самым даруя человеку возможность начать новую жизнь. Это стоит попробовать. Я готова пойти с тобой, если это поможет.
   Он закрыл глаза.
   – Это… поможет. Но сначала дойди до центра одна. Затем мы выйдем вместе.
   Срезая круги лабиринта, она повернула и очутилась у входа, как он несколькими минутами раньше. Затем стянула платок с головы и вошла в лабиринт, направляясь прямо к нему до первого резкого поворота слева от нее. Ее сосредоточенный опущенный взгляд и темная одежда напомнили ему о средневековой монашке или древней языческой жрице.
   Он поднялся на ноги и наблюдал за ее продвижением. Дважды она оказывалась так близко к нему, что он мог коснуться ее рукой, но она снова уходила. Лабиринт – как прообраз их семейной жизни, подумал он.
   Ее шаги постепенно замедлились. Она дошла до центра и подняла голову. Слезы текли по щекам. Он раскрыл объятия, и она упала ему на грудь.
   – Том был прав, – причитала она, глотая слезы. – Это сильное средство. Не знаю, почему на сей раз оно подействовало на меня так оглушительно.
   – У нас очень много общего, Рейни. – Он потер ей спину, стараясь избавить от дрожи. – Полное страхов детство. Безотцовщина. Смерть матери… Желание стать актерами, ты – чтобы утвердить себя, я – чтобы забыть о себе. Все это продолжается с нами и в прочих вещах: то, что происходит с одним, действует на другого.
   – Возможно, поэтому я вспомнила то, о чем не думала годы. Один из друзей моей матери как-то посадил меня к себе на колени и… начал… трогать меня. Мне было ужасно неловко, но я не знала, как сказать это взрослому. К счастью, в комнату вошла мама и он не успел зайти далеко. Сообразив, что он делает, она схватила каминные щипцы и набросилась на него. Я думаю, не убеги он, Клементина прикончила бы его. А потом она обнимала меня, плакала и говорила, что такое больше никогда не повторится. Это был неприятный инцидент, но все же несравнимый с тем, что пришлось пережить тебе, однако мне долгие годы снились кошмары. – Она прижалась щекой к его плечу. – Это воспоминание помогло мне представить, что испытывал ты. Господи, Кензи, как тебе удалось выжить после всего этого?
   – У меня не было выбора. Во всяком случае, я был убежден в этом. – Он привлек ее к себе с одним желанием, чтобы ей не пришлось никогда испытывать нечто такое, что требовало от нее столько сочувствия.
   Она вздохнула:
   – Я рассердилась на маму за то, что она не в состоянии защитить меня, но какой в этом смысл? Что важно – так это умение освободиться от боли. – Она отошла от него на шаг, взяла его за руки и, подняв мокрое от слез лицо, посмотрела ему в глаза. Платок упал на спину, открывая нежное красивое лицо. – Зачем ворошить прошлое? Не лучше ли позволить ему уйти?
   – Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь избавиться от него, – признался он.
   – Постарайся. – Она закрыла глаза и начала произносить слова молитвы: – «Я подниму глаза мои на холмы, откуда придет ко мне помощь. Помощь придет от Бога, который сотворил небо и землю».
   Он невольно взглянул на горы, таинственные в своей первозданности.
   – «Я подниму глаза мои на холмы, откуда придет ко мне помощь». – Даже если он не верил в Бога, идея его существования тешила его душу.
   Она продолжала свою молитву, поэтические слова звучали как музыка, пока она не приблизилась к завершению: «Да хранит тебя Господь с этого часа и навсегда».
   – Аминь, – прошептал он.
   Обняв Рейн за плечи, он повел ее по тропинке от центра. Что она говорила об этом моменте прохождения лабиринта? Интеграция. Он прожил свою жизнь в раздвоении – Джейми и Кензи, детство и взросление. Жизнь, которую он сотворил, Ни на минуту не оставляла его в покое.
   Когда он начал сниматься в «Центурионе», его внутренний разлад усилился, и это грозило катастрофой. Разве возможно принять себя таким, какой ты есть, и не сойти с ума?
   Должно быть, да; ведь он же выжил в этом хаосе. Рейни открыла для негр будущее. Без постоянной отрешенности от самого себя, которую он использовал как щит в течение многих лет.
   Когда они вышли из лабиринта, ему было намного спокойнее, чем в последние недели.
   – Как ты себя чувствуешь, Упрямый маленький птенчик? – спросил он.
   Она улыбнулась:
   – Лучше. Я думаю, Том был прав. Тропинка от центра помогает собраться с силами. Спираль может как усилить эмоции, так и уравновесить их.
   Он прижал ее ближе к себе, и они поспешили к дому. Она обняла его за талию, ее близость была благословенна.
   – Три года как мы женаты, а я представления не имел о твоих духовных устремлениях.
   – Должна сказать, Клементина сознательно не забивала мой детский ум догмами, но когда я стала жить с бабушкой и дедом, они отдали меня в воскресную школу при церкви. По их же желанию я поступила в школу квакеров. Хотя я никогда не считала себя религиозным человеком, но как бы ни была сложна жизнь, я всегда ощущала незримую поддержку, которая помогла мне выжить. Так что мой детский опыт не прошел даром.
   Он вновь посмотрел на холмы, пики гор золотили последние лучи заходящего солнца.
   – Вера… В твоих устах это звучит как некая ценность, которой не стоит пренебрегать.
   – Хождение по лабиринту – это тоже одна из форм поиска. Кто знает, может быть, вера сойдет и на тебя когда-нибудь? – Хэмбони выбежал им навстречу. Она потрепала пса по голове. – Ты попробуешь заняться Дневником? Том сказал, что орфография не имеет значения, ведь никто не будет читать его, и еще он советовал потом сжечь написанное. Идея в том, чтобы сделать дневник простым средством терапии.
   Он слышал о подобном методе. Смысл – как можно глубже окунуться в неприятные воспоминания. Выговориться на бумаге. Опять? Но что, если это действительно эффективно?