Страница:
Ну почему вся эта богема не может довольствоваться своими собственными женами?
– Ваш мрачный вид делает вас настоящим пиратом, – прервал размышления Кеннета голос Ребекки, – но все же постарайтесь расслабиться, иначе вы не выдержите и получаса.
Кеннет постарался отогнать невеселые мысли. Гораздо приятнее было думать о волосах Ребекки: небрежно заколотые на затылке, они в любой миг могли рассыпаться по плечам. Интересно, когда это случится? Можно было бы подумать и о ее бескорыстии, ведь она позаботилась о его собственной мастерской, но, к сожалению, радость омрачало чувство вины перед ней. Если бы только она знала, с чем он пришел в их дом!
Диван скрипнул под тяжестью кота, невесть откуда взявшегося. Гаст вальяжно развалился, уютно прижавшись к бедру капитана.
– Ваш кот – прирожденная модель для художника, – заметил Кеннет.
– Вы совершенно правы: он долго может оставаться в одной позе. – Нахмурив брови, Ребекка надела испачканный красками рабочий халат. – Мне еще никогда не приходилось учить кого-либо рисовать, и я просто не знаю, с чего начать. Как я вам уже говорила, живопись – это ремесло, которое требует определенных навыков. Это все равно что быть хорошим часовщиком или кузнецом, мастерски подковывающим лошадей. Человек, свободно владеющий кистью, может и не стать настоящим художником, а всю жизнь оставаться ремесленником. Здесь нужен особый талант. Талант плюс трудолюбие – залог успеха. Только талант может сделать из человека великого художника.
– Ваше объяснение уже чему-то научило меня, – заметил Кеннет. – Однако я ничего не знаю о работе маслом.
– Ну что ж, – Ребекка на мгновение задумалась. – Картины старых мастеров выполнены с особой тщательностью; они не жалели времени, нанося слой за слоем, чтобы добиться желаемого результата. Через прозрачный верхний слой вы можете различить все другие слои. Эффект потрясающий, но вся работа занимает много времени. Сейчас принято писать, сразу используя нужные цвета. Это гораздо быстрее, и если вы проигрываете в глубине изображения, то выигрываете во времени.
– Этим объясняется плодовитость вашего отца?
– Отчасти. Он человек очень собранный. Прежде чем приступить к работе, он смешивает краски, находя нужные полутона и световые эффекты. Он редко прерывает работу, чтобы подобрать подходящее сочетание. Я своими глазами видела, как он пишет изумительные портреты всего за один сеанс.
– Вы, наверное, во многом на него похожи? Ребекка кивнула и указала на свою овальную палитру.
– У каждого художника своя система наложения красок на палитру. Как правило, белая краска кладется ближе к вырезу для большого пальца, так как белый цвет используется чаще всего. Дальнейший подбор цветовых сочетаний у каждого свой. Я зачастую пользуюсь различными красителями и поэтому располагаю их по краям палитры. Затем я располагаю слой красок с различными оттенками в зависимости от того, что я в данный момент изображаю. Здесь у меня и светлые тона, и самые темные. Для пейзажей я использую целую гамму красок.
Кеннет внимательно изучил палитру, стараясь все запомнить. Во всем чувствовался разумный подход.
Ребекка повернулась к мольберту.
– Позже я объясню вам в деталях, как подготовить к работе холст, а сейчас просто хочу обратить ваше внимание на то, что начинать надо с грунтовки, которую вы накладываете на поверхность холста слой за слоем. От хорошей грунтовки зависит будущее картины. Обычно используется темно-коричневый цвет, придающий картине особый колорит. Я же использую более светлые тона, отчего картина становится ярче.
Нетерпеливым движением головы Ребекка откинула непокорный локон, упавший ей на глаза, тяжелый узел рассыпался, и роскошные волосы закрыли ее спину до самой талии. Зрелище было впечатляющим. Волосы переливались самыми разными оттенками от рыжевато-коричневого до красно-золотистого. У Кеннета дух захватило. В этом каскаде роскоши была такая притягательность, какую не часто встретишь даже в женском теле.
– Было бы величайшим преступлением подстригать такие волосы, как ваши, – заметил Кеннет, стараясь казаться безразличным, – они вам явно мешают, и боюсь, что вы когда-нибудь потеряете терпение и отрежете их.
– Отец не позволит мне сделать это. Каждый раз, когда он пишет кого-нибудь с длинными волосами, он использует меня в качестве модели. – Привычным небрежным жестом Ребекка ловко подхватила волосы, скрутила их в узел и закрепила его деревянной ручкой от кисти. Взяв палитру в левую руку, она заметила: – Холст уже загрунтован, и я набросала вчерне основные контуры фигуры. Теперь можно начать писать маслом.
Она окунула широкую кисть в краску и нанесла первый мазок, продолжая тем временем объяснять каждое свое движение. Кеннет жадно внимал, стараясь не пропустить ни слова, впитывая в себя все знания, обрушившиеся на него золотым дождем. Он отлично понимал, что ни одна школа Королевской академии искусств не даст ему таких глубоких знаний.
Ребекка говорила все медленнее и наконец совсем смолкла, сосредоточив все свое внимание на холсте. Кеннет ничего не имел против, она уже и так предостаточно рассказала ему.
Стараясь не менять позы, Кеннет внимательно наблюдал за работой Ребекки. Это было чрезвычайно увлекательное занятие. Несмотря на кажущуюся хрупкость, она обладала энергией и силой. Художник за работой. Возможно, ему когда-нибудь посчастливится написать портрет Ребекки.
Еще лучше было бы написать ее обнаженной, прикрытой лишь длинными, сверкающими, как расплавленное золото, волосами. За этой смелой мыслью потянулись и другие, и Кеннет постарался себе представить ее изящное тело и форму груди.
Внезапно волна страсти захватила его. Проклятие! Нельзя так распускаться, иначе он выдаст себя с головой. Усилием воли Кеннет оторвал взгляд от Ребекки и стал думать о милом его сердцу Саттертоне. Скоро наступит пора сева. Надо написать Джеку Дэвидсону и выяснить, что он собирается сеять. А ему самому пора занять место в парламенте, хотя вряд ли это удастся в ближайшее время – конца его расследованию все еще не видно. Интересно, продержатся ли волосы Ребекки, скрепленные ручкой кисти, до конца сеанса?
Мысли Кеннета беспорядочно перескакивали с одного предмета на другой. Постепенно его тело деревенело, сидеть становилось все труднее. Наконец он не выдержал.
– Пора делать перерыв, – сказал он, поднимаясь и расправляя затекшие руки. Как незаметно пролетел час, а возможно, и два. – Неужели вы никогда не устаете?
Ребекка недоуменно взглянула на него, словно очнувшись от глубокого сна.
– Устаю, но спохватываюсь слишком поздно.
– Грей-Гаст в лучшем положении, чем я. Он даже усами не пошевелил. – Кеннет подошел к камину и повесил над огнем чайник, затем, потирая затекшую шею, шагнул к мольберту. – Можно взглянуть на вашу работу?
– Я не люблю, чтобы смотрели мои незаконченные картины, – ответила Ребекка и повернула мольберт к стене. – Продолжим наш первый урок.
Пока они пили чай, Ребекка рассказывала Кеннету о натягивании холста, его размерах, грунтовке и лакировке, о нанесении первого слоя масла и лессировке[5]. Наконец она отставила чашку и поднялась.
– Хватит разговоров на сегодня. Если меня не остановить, я могу говорить до бесконечности.
Ребекка указала Кеннету на сундук, стоявший у стены.
– Достаньте оттуда несколько предметов и составьте из них натюрморт.
Кеннет открыл сундук и, повинуясь Ребекке, вытащил из него изящный кубок, гипсовый слепок головы античного героя и еще с полдюжины других предметов. Он расположил все предметы на маленьком столике, покрытом темным бархатом.
Ребекка одобрительно кивнула и поставила у стола небольшой мольберт.
– Я заранее приготовила холсты с разной грунтовкой, чтобы вы могли попробовать свои силы.
Она взяла в руки кисть и торжественно протянула ее Кеннету.
– Пора попытаться нанести первый мазок на холст, – сказала она, подбадривая Кеннета улыбкой.
Когда-то ему, новоиспеченному солдату, вот так же протянули ружье. С ним он прошел длинную и трудную дорогу войны. Куда приведет его это орудие труда, которое Ребекка с улыбкой протягивала ему?
С замиранием сердца Кеннет взял кисть из рук девушки.
Глава 12
– Ваш мрачный вид делает вас настоящим пиратом, – прервал размышления Кеннета голос Ребекки, – но все же постарайтесь расслабиться, иначе вы не выдержите и получаса.
Кеннет постарался отогнать невеселые мысли. Гораздо приятнее было думать о волосах Ребекки: небрежно заколотые на затылке, они в любой миг могли рассыпаться по плечам. Интересно, когда это случится? Можно было бы подумать и о ее бескорыстии, ведь она позаботилась о его собственной мастерской, но, к сожалению, радость омрачало чувство вины перед ней. Если бы только она знала, с чем он пришел в их дом!
Диван скрипнул под тяжестью кота, невесть откуда взявшегося. Гаст вальяжно развалился, уютно прижавшись к бедру капитана.
– Ваш кот – прирожденная модель для художника, – заметил Кеннет.
– Вы совершенно правы: он долго может оставаться в одной позе. – Нахмурив брови, Ребекка надела испачканный красками рабочий халат. – Мне еще никогда не приходилось учить кого-либо рисовать, и я просто не знаю, с чего начать. Как я вам уже говорила, живопись – это ремесло, которое требует определенных навыков. Это все равно что быть хорошим часовщиком или кузнецом, мастерски подковывающим лошадей. Человек, свободно владеющий кистью, может и не стать настоящим художником, а всю жизнь оставаться ремесленником. Здесь нужен особый талант. Талант плюс трудолюбие – залог успеха. Только талант может сделать из человека великого художника.
– Ваше объяснение уже чему-то научило меня, – заметил Кеннет. – Однако я ничего не знаю о работе маслом.
– Ну что ж, – Ребекка на мгновение задумалась. – Картины старых мастеров выполнены с особой тщательностью; они не жалели времени, нанося слой за слоем, чтобы добиться желаемого результата. Через прозрачный верхний слой вы можете различить все другие слои. Эффект потрясающий, но вся работа занимает много времени. Сейчас принято писать, сразу используя нужные цвета. Это гораздо быстрее, и если вы проигрываете в глубине изображения, то выигрываете во времени.
– Этим объясняется плодовитость вашего отца?
– Отчасти. Он человек очень собранный. Прежде чем приступить к работе, он смешивает краски, находя нужные полутона и световые эффекты. Он редко прерывает работу, чтобы подобрать подходящее сочетание. Я своими глазами видела, как он пишет изумительные портреты всего за один сеанс.
– Вы, наверное, во многом на него похожи? Ребекка кивнула и указала на свою овальную палитру.
– У каждого художника своя система наложения красок на палитру. Как правило, белая краска кладется ближе к вырезу для большого пальца, так как белый цвет используется чаще всего. Дальнейший подбор цветовых сочетаний у каждого свой. Я зачастую пользуюсь различными красителями и поэтому располагаю их по краям палитры. Затем я располагаю слой красок с различными оттенками в зависимости от того, что я в данный момент изображаю. Здесь у меня и светлые тона, и самые темные. Для пейзажей я использую целую гамму красок.
Кеннет внимательно изучил палитру, стараясь все запомнить. Во всем чувствовался разумный подход.
Ребекка повернулась к мольберту.
– Позже я объясню вам в деталях, как подготовить к работе холст, а сейчас просто хочу обратить ваше внимание на то, что начинать надо с грунтовки, которую вы накладываете на поверхность холста слой за слоем. От хорошей грунтовки зависит будущее картины. Обычно используется темно-коричневый цвет, придающий картине особый колорит. Я же использую более светлые тона, отчего картина становится ярче.
Нетерпеливым движением головы Ребекка откинула непокорный локон, упавший ей на глаза, тяжелый узел рассыпался, и роскошные волосы закрыли ее спину до самой талии. Зрелище было впечатляющим. Волосы переливались самыми разными оттенками от рыжевато-коричневого до красно-золотистого. У Кеннета дух захватило. В этом каскаде роскоши была такая притягательность, какую не часто встретишь даже в женском теле.
– Было бы величайшим преступлением подстригать такие волосы, как ваши, – заметил Кеннет, стараясь казаться безразличным, – они вам явно мешают, и боюсь, что вы когда-нибудь потеряете терпение и отрежете их.
– Отец не позволит мне сделать это. Каждый раз, когда он пишет кого-нибудь с длинными волосами, он использует меня в качестве модели. – Привычным небрежным жестом Ребекка ловко подхватила волосы, скрутила их в узел и закрепила его деревянной ручкой от кисти. Взяв палитру в левую руку, она заметила: – Холст уже загрунтован, и я набросала вчерне основные контуры фигуры. Теперь можно начать писать маслом.
Она окунула широкую кисть в краску и нанесла первый мазок, продолжая тем временем объяснять каждое свое движение. Кеннет жадно внимал, стараясь не пропустить ни слова, впитывая в себя все знания, обрушившиеся на него золотым дождем. Он отлично понимал, что ни одна школа Королевской академии искусств не даст ему таких глубоких знаний.
Ребекка говорила все медленнее и наконец совсем смолкла, сосредоточив все свое внимание на холсте. Кеннет ничего не имел против, она уже и так предостаточно рассказала ему.
Стараясь не менять позы, Кеннет внимательно наблюдал за работой Ребекки. Это было чрезвычайно увлекательное занятие. Несмотря на кажущуюся хрупкость, она обладала энергией и силой. Художник за работой. Возможно, ему когда-нибудь посчастливится написать портрет Ребекки.
Еще лучше было бы написать ее обнаженной, прикрытой лишь длинными, сверкающими, как расплавленное золото, волосами. За этой смелой мыслью потянулись и другие, и Кеннет постарался себе представить ее изящное тело и форму груди.
Внезапно волна страсти захватила его. Проклятие! Нельзя так распускаться, иначе он выдаст себя с головой. Усилием воли Кеннет оторвал взгляд от Ребекки и стал думать о милом его сердцу Саттертоне. Скоро наступит пора сева. Надо написать Джеку Дэвидсону и выяснить, что он собирается сеять. А ему самому пора занять место в парламенте, хотя вряд ли это удастся в ближайшее время – конца его расследованию все еще не видно. Интересно, продержатся ли волосы Ребекки, скрепленные ручкой кисти, до конца сеанса?
Мысли Кеннета беспорядочно перескакивали с одного предмета на другой. Постепенно его тело деревенело, сидеть становилось все труднее. Наконец он не выдержал.
– Пора делать перерыв, – сказал он, поднимаясь и расправляя затекшие руки. Как незаметно пролетел час, а возможно, и два. – Неужели вы никогда не устаете?
Ребекка недоуменно взглянула на него, словно очнувшись от глубокого сна.
– Устаю, но спохватываюсь слишком поздно.
– Грей-Гаст в лучшем положении, чем я. Он даже усами не пошевелил. – Кеннет подошел к камину и повесил над огнем чайник, затем, потирая затекшую шею, шагнул к мольберту. – Можно взглянуть на вашу работу?
– Я не люблю, чтобы смотрели мои незаконченные картины, – ответила Ребекка и повернула мольберт к стене. – Продолжим наш первый урок.
Пока они пили чай, Ребекка рассказывала Кеннету о натягивании холста, его размерах, грунтовке и лакировке, о нанесении первого слоя масла и лессировке[5]. Наконец она отставила чашку и поднялась.
– Хватит разговоров на сегодня. Если меня не остановить, я могу говорить до бесконечности.
Ребекка указала Кеннету на сундук, стоявший у стены.
– Достаньте оттуда несколько предметов и составьте из них натюрморт.
Кеннет открыл сундук и, повинуясь Ребекке, вытащил из него изящный кубок, гипсовый слепок головы античного героя и еще с полдюжины других предметов. Он расположил все предметы на маленьком столике, покрытом темным бархатом.
Ребекка одобрительно кивнула и поставила у стола небольшой мольберт.
– Я заранее приготовила холсты с разной грунтовкой, чтобы вы могли попробовать свои силы.
Она взяла в руки кисть и торжественно протянула ее Кеннету.
– Пора попытаться нанести первый мазок на холст, – сказала она, подбадривая Кеннета улыбкой.
Когда-то ему, новоиспеченному солдату, вот так же протянули ружье. С ним он прошел длинную и трудную дорогу войны. Куда приведет его это орудие труда, которое Ребекка с улыбкой протягивала ему?
С замиранием сердца Кеннет взял кисть из рук девушки.
Глава 12
Пустынная тропа вилась между высокими деревьями, исчезая в туманной дали. С криком «Вперед!» Кеннет отпустил поводья. Лошадь понеслась во весь опор.
На какое-то мгновение Кеннет забыл обо всем на свете, и радостное возбуждение охватило его: добрый конь под седлом, свист холодного ветра в ушах и счастливая бездумность. Он пришел в себя, когда осадил лошадь и повернул обратно к дому Ситона.
Обычно прогулка верхом на лошади сэра Энтони доставляла ему удовольствие и заряжала бодростью на целый день. Сегодня этого не произошло. Вчерашний урок не выходил у него из головы, на сердце скребли кошки. Ничего путного у него не вышло. Писать маслом оказалось труднее, чем он предполагал. Краски были тягучими, густыми и с трудом ложились на холст, не давая желаемого результата. То ли дело акварель, к которой он так привык!
И хотя Кеннет никогда не считал себя талантливым художником, похвалы его боевых друзей были ему приятны; он даже привык к ним, и сейчас ему не хватало этой поддержки. Барбара Мельбурн и Энн Моубри с восторгом отзывались об акварельных портретах родных, которые он написал. Правда, в душе Уилдинг сознавал, что они переоценивают его способности, но это искреннее восхищение было ему необходимо.
Однако рядом с Ребеккой он чувствовал себя полным ничтожеством и не мог отделаться от мысли, что все его попытки напрасны. Ребекка сделала все, что могла; в ее дельных замечаниях не было и тени насмешки. И тем не менее он едва сдерживал себя, чтобы не отшвырнуть мольберт. Теперь он отлично понимал сэра Энтони, когда тот в случае неудачи начинал злиться и запускал в стену все, что попадалось под руку.
Не лучше обстояли дела и вечером, когда он, поднявшись в свою новую мастерскую, предпринял еще одну попытку написать натюрморт, надеясь, что спокойная обстановка и полное уединение помогут ему лучше справиться с задачей, но, увы, ничего из этого не вышло; он даже не сумел как следует изобразить кубок, который получился плоским, неестественным. Кеннету стало стыдно за свою мазню, и он соскреб краску с холста, чтобы никто не видел его провала.
Кеннет постарался успокоиться, убеждая себя, что это только начало, он получил всего один урок и в дальнейшем все наладится. Но одна мысль не давала ему покоя: нельзя стать художником, обладая таким скромным даром.
Вернувшись домой, Кеннет спешился и отвел гнедую кобылу в конюшню. Он обтирал взмыленную лошадь, когда из своей каморки на чердаке появился Хелпс, кучер и грум, с глиняной трубкой в зубах. Кивнув Кеннету, он прислонился к двери конюшни и стал обозревать двор.
Хелпс был единственным слугой, жившим в доме Ситона с давнего времени. Угрюмый и неразговорчивый, он был плохим помощником Кеннету в деле добывания сведений, но Уилдингу доставляло удовольствие общаться с ним. Закончив обтирать лошадь, он подошел к кучеру.
– Сегодня на редкость холодно, – сказал он. – С трудом верится, что весна не за горами.
– Весна еще не скоро, – Хелпс выпустил струю дыма и снова затянулся. – Не могу дождаться, когда мы переедем из Лондона в Озерный край.
– А когда вы обычно туда переезжаете?
– Ровно через две недели после начала выставки в Королевской академии искусств, – ответил Хелпс, выпуская кольца дыма в морозный воздух.
Выставка обычно начиналась в первый понедельник мая, значит, переезд приходился на середину месяца. «Впереди еще целых два месяца, – подумал Кеннет, – и кто знает, что может случиться за этот срок?»
– Мисс Ситон охотно покидает Лондон? – как бы невзначай спросил он.
– Еще бы! Сельский воздух ей только на пользу. В городе она из дома даже носа не высовывает.
Хелпс был совершенно прав: Кеннет не раз предлагал Ребекке прогуляться, но она категорически отказывалась.
Кучер был сегодня на редкость разговорчив. Кеннет решил расспросить его.
– Я слышал, – сказал он, – друзья сэра Энтони тоже выезжают на Озера.
– Что правда, то правда. Леди Клэкстон, лорд Фрейзер, да и другие владеют поместьями, расположенными недалеко от Рэйвенсбека. – Хелпс скорчил гримасу. – Можно подумать, что они не надоели нам в Лондоне.
– Джордж Хэмптон тоже проводит там лето, не так ли?
– Он не может бросить надолго свое издательство и поэтому приезжает всего на несколько недель, – разъяснил Хелпс. – Как правило, в августе.
Итак, Джордж Хэмптон был там, когда Элен погибла. Как ее любовник, он мог входить в числе подозреваемых.
– Я слышал, именно Джордж обнаружил тело погибшей.
Хелпс молча сосал трубку.
– Правильно слышали, – наконец сказал он. – Ужасный был день. Просто ужасный.
– Должно быть, ее смерть потрясла всех, – заметил Кеннет.
– Может, и не всех, – загадочно ответил кучер. Вздрогнув, Кеннет пристально посмотрел на Хелпса.
– Неужели такое могло случиться? Наверное, эта трагедия никого не оставила равнодушным.
– Выходит, могло. Но я и не удивлен.
Кеннет решил не отступать и с помощью Хелпса докопаться до истины:
– Я слышал, мистер Хэмптон и леди Ситон были… были в близких отношениях.
Хелпс пнул ногой камень.
– В слишком близких. Сэру Энтони следовало бы хорошенько отстегать его кнутом, так нет: он продолжал считать его лучшим другом, так же как и сейчас. Позор да и только. Все они хороши.
– Я тоже не понимаю таких вещей, – согласился Кеннет. – А что лорд Фрейзер? Мне кажется, что он большой любитель женщин.
– Еще бы. Ему доставляет особое удовольствие уводить их из-под носа у сэра Энтони. – Губы кучера скривились в брезгливой улыбке. – Но это не заботит сэра Энтони. У него в голове более серьезные вещи.
Значит, между двумя приятелями существует скрытое соперничество. Возможно, то же самое происходит и с Хэмптоном. Странно, как может сэр Энтони считать их лучшими друзьями. Кеннету не терпелось задать Хелпсу еще кое-какие вопросы, но он сдержался. Главное – знать меру и не навлечь на себя подозрений. Именно это он хорошо усвоил из своего опыта разведчика.
Кеннет перевел разговор на лошадей, затем извинился и направился к дому. Для него было важным узнать мнение Хелпса о семейной трагедии. Интересно, почему смерть леди Ситон нисколько не удивила его? Возможно, Элен принадлежала к тому типу женщин, которым не суждено было дожить до глубокой старости. Кеннету приходилось встречаться с такими людьми, на них как бы лежала печать смерти. На войне они часто становились героями. Возможно, они сознавали, что их срок жизни ограничен, и торопились жить, чтобы взять от нее как можно больше.
Именно к таким людям принадлежала и Мария. Кеннет всегда чувствовал, что ее время ограничено, поэтому и их любовь была такой страстной, но с налетом горечи.
Приняв ванну и переодевшись к завтраку, Кеннет спустился вниз. К его великому удивлению, Ребекка уже сидела в столовой и, зевая, прихлебывала кофе. У нее были заспанные глаза, а чудесные волосы она небрежно перехватила на затылке зеленой ленточкой. Ее беззащитный вид тронул Кеннета, и его настроение мгновенно улучшилось.
– Доброе утро, – сказал он. – Вы сегодня ранняя пташка.
– Не по своей охоте. – Ребекка страдальчески посмотрела на Кеннета. Ненавижу людей, которые вскакивают с постели, чуть только забрезжит рассвет.
– Уже давно рассвело, – ответил с улыбкой Кеннет. – Вы даже не представляете себе, как хорошо в парке, когда первые лучи солнца пробиваются сквозь туман.
– Вот и нарисуйте это, – ответила Ребекка, намазывая на тост мармелад. – По вашей картине я узнаю, что такое рассвет.
Взяв тарелку, Кеннет подошел к буфету и положил на нее яйца и несколько устриц.
– Это жестоко с вашей стороны, – заметил он. – Вы прекрасно знаете, что у меня ничего не получится.
– Придет время, и все получится.
Кеннет поставил на стол тарелку, налил себе кофе и сел.
– Я никогда не отличался большим терпением, – заметил он.
– Вот уж не подумала бы, – сухо ответила Ребекка.
– Когда вы сердитесь, то похожи на взъерошенного золотистого котенка.
В глазах Ребекки мелькнула улыбка.
– Мои волосы не золотистые, а скорее, темно-рыжие.
– И очень красивые. Кстати, ваш отец попросил меня встретиться с его адвокатом, поэтому я не смогу позировать вам раньше трех.
Кеннет с удовольствием приступил к еде. Когда тарелка была пуста, он с улыбкой посмотрел на Ребекку и сказал:
– В парке действительно было чудесно. Жаль, что вы совсем не выходите из дома. Хотите, пойдем сегодня в Британский музей посмотреть элгиновские мраморы[6]?
– Нет! – резко ответила Ребекка. – У меня нет ни малейшего желания ходить по Лондону в чьем-либо сопровождении, словно я школьница.
– Но вы совсем зачахнете без свежего воздуха и солнца.
– И то, и другое отсутствуют в мартовском Лондоне.
Кеннет решил не сдаваться:
– Я знаю, вы загружены работой, но все же вам надо хоть изредка выходить на улицу. Лондон – величайшая столица мира, а вы живете в нем затворницей.
– Я много гуляю летом, – ответила Ребекка, потупившись. – В Лондоне слишком грязно и шумно.
– Именно в этом кроется причина или вы себя чувствуете отверженной?
Ребекка молча крошила хлеб.
– Конечно, я могу появляться там, где никто не знает меня, – заговорила она наконец. – Совсем другое дело – такие места, как парки или выставки элгиновских мраморов, где собирается чуть ли не все общество. Может, это глупо с моей стороны, но там я чувствую себя неуютно.
Кеннет нахмурился.
– Прошло почти десять лет со дня вашего тайного бегства. Мне кажется, что все уже забыли об этой старой истории.
– Вы недооцениваете общество. Оно считает себя непорочным, и мой поступок вызвал в нем справедливое негодование. Полгода назад я случайно встретилась с моей бывшей школьной учительницей. Сказать по правде, встреча была не из приятных. Она ничего не забыла и недвусмысленно дала мне это понять. Встреча произошла как раз в Британском музее.
– Мне кажется, положение в обществе вашего отца дает вам надежную защиту.
– Он известный художник, заслуги которого признаны королем. А кто я? Старая дева, погубившая свою репутацию. Мне нет места в приличном обществе. Я принадлежу совсем к другой среде. Мой мир – это артистические круги. – Ребекка внимательно посмотрела на Кеннета. – Мне кажется, что, когда вы ушли в армию простым солдатом, общество тоже подвергло вас гонениям. Или этого не случилось в силу вашего благородного происхождения?
Кеннет усмехнулся.
– Из чистого упрямства я даже не пытался убедить офицеров, что я один из них. Я был достаточно образован, но многие презирали меня, считая вульгарным. Другие же относились ко мне с должным уважением из-за моего опыта. – Кеннет вспомнил Майкла Кеннана. – Были и такие, которые принимали меня таким, какой я есть на самом деле. С ними я очень подружился.
Ребекка вздохнула.
– Наверное, у вас больше мужества, чем у меня. Я предпочитаю избегать светское общество, а не бросать ему вызов.
Возможно, на войне, которая явилась для всех тяжелым испытанием, было гораздо проще пренебрегать мнением общества, чем в мирной жизни, где большинство людей уважало традиции и считало правила незыблемыми. Однако Кеннету был известен снобизм многих, и он хорошо понимал Ребекку.
Если бы он занял то положение в обществе, которое заслуживал по праву происхождения, то наверняка смог бы помочь и Ребекке, и Бет. Если Ребекка начнет выезжать в свет, она найдет там друзей и забудет о прошлом. Ее жизнь станет более яркой и насыщенной.
Когда Майкл и Катарина приедут в Лондон, они, вне всякого сомнения, не откажутся принять у себя Ребекку. Обе женщины смогли бы найти общий язык. Но эта мысль исчезла так же быстро, как и появилась. Пока он будет работать секретарем сэра Энтони, вряд ли ему удастся воплотить свои мечты в жизнь. Будь проклято его теперешнее положение! И как он только мог увязнуть в таком обмане!
Но есть и другой путь восстановления Ребекки в глазах общества.
– Вы сможете вернуть себе положение в обществе, устроив выставку своих картин, – сказал Кеннет. – Анжелика Кауфман – очень уважаемая художница и принята везде, несмотря на то что за ней тянется целый шлейф скандалов.
Лицо Ребекки стало напряженным.
– У меня нет ни малейшего желания выставлять свои картины.
– Пошлите хотя бы несколько из них на предстоящую выставку, – не сдавался Кеннет. – У вас с десяток чудесных картин, которые украсят любую выставку.
Ребекка отшвырнула салфетку и поднялась из-за стола. Глаза ее сверкали от гнева.
– Вы меня совсем не слушаете, капитан. Я же сказала, что меня это не интересует. – Резко повернувшись, Ребекка направилась к двери.
Кеннет с сожалением проводил ее глазами. Очень жаль, что она замкнулась в своем собственном мирке. Он должен во что бы то ни стало помочь ей. Направляясь в кабинет, где его ждали дела, Кеннет размышлял о своем отношении к Ребекке. Он страстно хотел помочь молодой женщине. Вряд ли здесь просто благодарность за ее уроки. Двусмысленность положения не давала ему покоя ни на минуту. Своим присутствием в доме он оскорбляет отца и дочь. То, что они не подозревают о его истинной цели, не меняет сути дела.
Ребекка вбежала в мастерскую, с шумом захлопнув дверь. Ей следовало бы позавтракать у себя в комнате, как она это обычно делала. Встреча с самонадеянным, упрямым мужланом – отнюдь не лучшее начало дня. Теперь все пойдет вверх тормашками.
Но если положить руку на сердце, то не так уж он не прав, черт бы его побрал! Ребекка схватила с дивана подушку и запустила ею в стену. Как спокойно она жила пока он не появился в их доме! У нее была ее работа… было…
Да ничего у нее не было!
У нее нет никакого жизненного опыта. Чему она может научиться от друзей отца? После неудавшегося романа она стала избегать людей, стыдилась себя и с головой ушла в работу, довольствуясь лишь обществом родителей.
После смерти Элен Ситон что-то надломилось в ее дочери.
Ребекка подошла к столу и вынула из ящика кольцо, принадлежавшее матери. Повертев его в руках, она вздохнула и положила обратно. Она опустошена и разбита, как это треснувшее кольцо, и тому служит доказательством ее работа. Со дня смерти матери она не написала ничего значительного. Картины, которые привели Кеннета в такой восторг, были написаны задолго до ее гибели.
Конечно, она много работала, особенно в последние месяцы, и все ее картины безупречны по технике письма. Многие считают их великолепными, но в них отсутствует душа. Вот почему она не может позволить себе выставлять их в Королевской академии искусств. Выставлять же старые картины – просто несерьезно, особенно если она знает, что способна на большее.
С тяжелым вздохом Ребекка опустилась на диван, откинувшись на спинку, покрытую персидским ковром, который, как ей казалось, все еще хранил тепло Кеннета. Она спиной ощущала его присутствие.
Портрет Кеннета был первой серьезной работой, которая по-настоящему увлекла Ребекку после смерти матери. Возможно, работая над ним, она зарядится его жизнелюбивой энергией.
Еще одна мысль промелькнула в голове у Ребекки, от которой ее сердце заныло. Она обязана написать еще одну картину, а для этого ей понадобится собрать все свое мужество.
Набравшись храбрости, Ребекка открыла альбом и начала рисовать падающую с обрыва женщину.
Кеннет встретился с адвокатом сэра Энтони и обсудил финансовые проблемы. Воспользовавшись случаем, он попытался расспросить стряпчего о смерти Элен, но не узнал ничего нового, что нисколько его не удивило: желающих вдаваться в подробности не было.
Несмотря на моросящий дождь, Кеннет решил идти к дому Ситона пешком и по дороге заглянуть на почту. Его ждало там письмо от Джека Дэвидсона. Джек писал о своих фермерских планах, сопровождая слова цифрами. Кеннет быстро прикинул в уме, сколько у него денег, и решил, что их достаточно, лишь бы не случилось ничего непредвиденного. Да поможет им Бог!
Кеннет дочитал письмо. В конце Джек писал:
«Кеннет, не знаю как и благодарить тебя за то, что ты пригласил меня в Саттертон. За время, проведенное в Пиренеях, а затем, скитаясь по госпиталям после Ватерлоо, я совершенно забыл, какое это удовольствие – жить поближе к земле. Не могу припомнить, чтобы я испытывал такое наслаждение от общества настоящей английской леди. Твоя сестра – само очарование. Она очень добра ко мне и стала для меня настоящим другом».
Следующее предложение было зачеркнуто. Дальше шло:
«Не знаю, как ты отнесешься к моему ухаживанию за мисс Уилдинг, но хочу тебе сказать, что у меня самые серьезные намерения, и недалек тот день, когда я попрошу ее руки. Сообщаю тебе об этом заранее, чтобы ты мог все хорошенько обдумать.
С глубоким уважением, Джек Дэвидсон».
Пряча письмо в карман, Кеннет улыбался. Из писем Бет он уже знал, что она неравнодушна к Джеку. Они будут прекрасной парой.
Однако по мере приближения к дому лицо Кеннета мрачнело. Приглашая друга в имение, он предполагал, что они с Бет отлично поладят, однако в его планы не входило сватовство, и он совсем не рассчитывал на успех. Сейчас он испытывал противоречивые чувства. Он ничего не имел против их брака; лучшего мужа для сестры трудно и пожелать, но где они раздобудут средства к существованию? Сейчас Бет и Джек целиком и полностью зависели от него самого. Если Саттертон будет потерян, Джеку придется искать работу. Пройдут годы, прежде чем он сможет содержать жену. А это значит, что он, Кеннет, не имеет права расторгать договор с лордом Боуденом и обязан продолжать расследование убийства. Однако следует удвоить осторожность, чтобы никто не догадался о его намерениях.
На какое-то мгновение Кеннет забыл обо всем на свете, и радостное возбуждение охватило его: добрый конь под седлом, свист холодного ветра в ушах и счастливая бездумность. Он пришел в себя, когда осадил лошадь и повернул обратно к дому Ситона.
Обычно прогулка верхом на лошади сэра Энтони доставляла ему удовольствие и заряжала бодростью на целый день. Сегодня этого не произошло. Вчерашний урок не выходил у него из головы, на сердце скребли кошки. Ничего путного у него не вышло. Писать маслом оказалось труднее, чем он предполагал. Краски были тягучими, густыми и с трудом ложились на холст, не давая желаемого результата. То ли дело акварель, к которой он так привык!
И хотя Кеннет никогда не считал себя талантливым художником, похвалы его боевых друзей были ему приятны; он даже привык к ним, и сейчас ему не хватало этой поддержки. Барбара Мельбурн и Энн Моубри с восторгом отзывались об акварельных портретах родных, которые он написал. Правда, в душе Уилдинг сознавал, что они переоценивают его способности, но это искреннее восхищение было ему необходимо.
Однако рядом с Ребеккой он чувствовал себя полным ничтожеством и не мог отделаться от мысли, что все его попытки напрасны. Ребекка сделала все, что могла; в ее дельных замечаниях не было и тени насмешки. И тем не менее он едва сдерживал себя, чтобы не отшвырнуть мольберт. Теперь он отлично понимал сэра Энтони, когда тот в случае неудачи начинал злиться и запускал в стену все, что попадалось под руку.
Не лучше обстояли дела и вечером, когда он, поднявшись в свою новую мастерскую, предпринял еще одну попытку написать натюрморт, надеясь, что спокойная обстановка и полное уединение помогут ему лучше справиться с задачей, но, увы, ничего из этого не вышло; он даже не сумел как следует изобразить кубок, который получился плоским, неестественным. Кеннету стало стыдно за свою мазню, и он соскреб краску с холста, чтобы никто не видел его провала.
Кеннет постарался успокоиться, убеждая себя, что это только начало, он получил всего один урок и в дальнейшем все наладится. Но одна мысль не давала ему покоя: нельзя стать художником, обладая таким скромным даром.
Вернувшись домой, Кеннет спешился и отвел гнедую кобылу в конюшню. Он обтирал взмыленную лошадь, когда из своей каморки на чердаке появился Хелпс, кучер и грум, с глиняной трубкой в зубах. Кивнув Кеннету, он прислонился к двери конюшни и стал обозревать двор.
Хелпс был единственным слугой, жившим в доме Ситона с давнего времени. Угрюмый и неразговорчивый, он был плохим помощником Кеннету в деле добывания сведений, но Уилдингу доставляло удовольствие общаться с ним. Закончив обтирать лошадь, он подошел к кучеру.
– Сегодня на редкость холодно, – сказал он. – С трудом верится, что весна не за горами.
– Весна еще не скоро, – Хелпс выпустил струю дыма и снова затянулся. – Не могу дождаться, когда мы переедем из Лондона в Озерный край.
– А когда вы обычно туда переезжаете?
– Ровно через две недели после начала выставки в Королевской академии искусств, – ответил Хелпс, выпуская кольца дыма в морозный воздух.
Выставка обычно начиналась в первый понедельник мая, значит, переезд приходился на середину месяца. «Впереди еще целых два месяца, – подумал Кеннет, – и кто знает, что может случиться за этот срок?»
– Мисс Ситон охотно покидает Лондон? – как бы невзначай спросил он.
– Еще бы! Сельский воздух ей только на пользу. В городе она из дома даже носа не высовывает.
Хелпс был совершенно прав: Кеннет не раз предлагал Ребекке прогуляться, но она категорически отказывалась.
Кучер был сегодня на редкость разговорчив. Кеннет решил расспросить его.
– Я слышал, – сказал он, – друзья сэра Энтони тоже выезжают на Озера.
– Что правда, то правда. Леди Клэкстон, лорд Фрейзер, да и другие владеют поместьями, расположенными недалеко от Рэйвенсбека. – Хелпс скорчил гримасу. – Можно подумать, что они не надоели нам в Лондоне.
– Джордж Хэмптон тоже проводит там лето, не так ли?
– Он не может бросить надолго свое издательство и поэтому приезжает всего на несколько недель, – разъяснил Хелпс. – Как правило, в августе.
Итак, Джордж Хэмптон был там, когда Элен погибла. Как ее любовник, он мог входить в числе подозреваемых.
– Я слышал, именно Джордж обнаружил тело погибшей.
Хелпс молча сосал трубку.
– Правильно слышали, – наконец сказал он. – Ужасный был день. Просто ужасный.
– Должно быть, ее смерть потрясла всех, – заметил Кеннет.
– Может, и не всех, – загадочно ответил кучер. Вздрогнув, Кеннет пристально посмотрел на Хелпса.
– Неужели такое могло случиться? Наверное, эта трагедия никого не оставила равнодушным.
– Выходит, могло. Но я и не удивлен.
Кеннет решил не отступать и с помощью Хелпса докопаться до истины:
– Я слышал, мистер Хэмптон и леди Ситон были… были в близких отношениях.
Хелпс пнул ногой камень.
– В слишком близких. Сэру Энтони следовало бы хорошенько отстегать его кнутом, так нет: он продолжал считать его лучшим другом, так же как и сейчас. Позор да и только. Все они хороши.
– Я тоже не понимаю таких вещей, – согласился Кеннет. – А что лорд Фрейзер? Мне кажется, что он большой любитель женщин.
– Еще бы. Ему доставляет особое удовольствие уводить их из-под носа у сэра Энтони. – Губы кучера скривились в брезгливой улыбке. – Но это не заботит сэра Энтони. У него в голове более серьезные вещи.
Значит, между двумя приятелями существует скрытое соперничество. Возможно, то же самое происходит и с Хэмптоном. Странно, как может сэр Энтони считать их лучшими друзьями. Кеннету не терпелось задать Хелпсу еще кое-какие вопросы, но он сдержался. Главное – знать меру и не навлечь на себя подозрений. Именно это он хорошо усвоил из своего опыта разведчика.
Кеннет перевел разговор на лошадей, затем извинился и направился к дому. Для него было важным узнать мнение Хелпса о семейной трагедии. Интересно, почему смерть леди Ситон нисколько не удивила его? Возможно, Элен принадлежала к тому типу женщин, которым не суждено было дожить до глубокой старости. Кеннету приходилось встречаться с такими людьми, на них как бы лежала печать смерти. На войне они часто становились героями. Возможно, они сознавали, что их срок жизни ограничен, и торопились жить, чтобы взять от нее как можно больше.
Именно к таким людям принадлежала и Мария. Кеннет всегда чувствовал, что ее время ограничено, поэтому и их любовь была такой страстной, но с налетом горечи.
Приняв ванну и переодевшись к завтраку, Кеннет спустился вниз. К его великому удивлению, Ребекка уже сидела в столовой и, зевая, прихлебывала кофе. У нее были заспанные глаза, а чудесные волосы она небрежно перехватила на затылке зеленой ленточкой. Ее беззащитный вид тронул Кеннета, и его настроение мгновенно улучшилось.
– Доброе утро, – сказал он. – Вы сегодня ранняя пташка.
– Не по своей охоте. – Ребекка страдальчески посмотрела на Кеннета. Ненавижу людей, которые вскакивают с постели, чуть только забрезжит рассвет.
– Уже давно рассвело, – ответил с улыбкой Кеннет. – Вы даже не представляете себе, как хорошо в парке, когда первые лучи солнца пробиваются сквозь туман.
– Вот и нарисуйте это, – ответила Ребекка, намазывая на тост мармелад. – По вашей картине я узнаю, что такое рассвет.
Взяв тарелку, Кеннет подошел к буфету и положил на нее яйца и несколько устриц.
– Это жестоко с вашей стороны, – заметил он. – Вы прекрасно знаете, что у меня ничего не получится.
– Придет время, и все получится.
Кеннет поставил на стол тарелку, налил себе кофе и сел.
– Я никогда не отличался большим терпением, – заметил он.
– Вот уж не подумала бы, – сухо ответила Ребекка.
– Когда вы сердитесь, то похожи на взъерошенного золотистого котенка.
В глазах Ребекки мелькнула улыбка.
– Мои волосы не золотистые, а скорее, темно-рыжие.
– И очень красивые. Кстати, ваш отец попросил меня встретиться с его адвокатом, поэтому я не смогу позировать вам раньше трех.
Кеннет с удовольствием приступил к еде. Когда тарелка была пуста, он с улыбкой посмотрел на Ребекку и сказал:
– В парке действительно было чудесно. Жаль, что вы совсем не выходите из дома. Хотите, пойдем сегодня в Британский музей посмотреть элгиновские мраморы[6]?
– Нет! – резко ответила Ребекка. – У меня нет ни малейшего желания ходить по Лондону в чьем-либо сопровождении, словно я школьница.
– Но вы совсем зачахнете без свежего воздуха и солнца.
– И то, и другое отсутствуют в мартовском Лондоне.
Кеннет решил не сдаваться:
– Я знаю, вы загружены работой, но все же вам надо хоть изредка выходить на улицу. Лондон – величайшая столица мира, а вы живете в нем затворницей.
– Я много гуляю летом, – ответила Ребекка, потупившись. – В Лондоне слишком грязно и шумно.
– Именно в этом кроется причина или вы себя чувствуете отверженной?
Ребекка молча крошила хлеб.
– Конечно, я могу появляться там, где никто не знает меня, – заговорила она наконец. – Совсем другое дело – такие места, как парки или выставки элгиновских мраморов, где собирается чуть ли не все общество. Может, это глупо с моей стороны, но там я чувствую себя неуютно.
Кеннет нахмурился.
– Прошло почти десять лет со дня вашего тайного бегства. Мне кажется, что все уже забыли об этой старой истории.
– Вы недооцениваете общество. Оно считает себя непорочным, и мой поступок вызвал в нем справедливое негодование. Полгода назад я случайно встретилась с моей бывшей школьной учительницей. Сказать по правде, встреча была не из приятных. Она ничего не забыла и недвусмысленно дала мне это понять. Встреча произошла как раз в Британском музее.
– Мне кажется, положение в обществе вашего отца дает вам надежную защиту.
– Он известный художник, заслуги которого признаны королем. А кто я? Старая дева, погубившая свою репутацию. Мне нет места в приличном обществе. Я принадлежу совсем к другой среде. Мой мир – это артистические круги. – Ребекка внимательно посмотрела на Кеннета. – Мне кажется, что, когда вы ушли в армию простым солдатом, общество тоже подвергло вас гонениям. Или этого не случилось в силу вашего благородного происхождения?
Кеннет усмехнулся.
– Из чистого упрямства я даже не пытался убедить офицеров, что я один из них. Я был достаточно образован, но многие презирали меня, считая вульгарным. Другие же относились ко мне с должным уважением из-за моего опыта. – Кеннет вспомнил Майкла Кеннана. – Были и такие, которые принимали меня таким, какой я есть на самом деле. С ними я очень подружился.
Ребекка вздохнула.
– Наверное, у вас больше мужества, чем у меня. Я предпочитаю избегать светское общество, а не бросать ему вызов.
Возможно, на войне, которая явилась для всех тяжелым испытанием, было гораздо проще пренебрегать мнением общества, чем в мирной жизни, где большинство людей уважало традиции и считало правила незыблемыми. Однако Кеннету был известен снобизм многих, и он хорошо понимал Ребекку.
Если бы он занял то положение в обществе, которое заслуживал по праву происхождения, то наверняка смог бы помочь и Ребекке, и Бет. Если Ребекка начнет выезжать в свет, она найдет там друзей и забудет о прошлом. Ее жизнь станет более яркой и насыщенной.
Когда Майкл и Катарина приедут в Лондон, они, вне всякого сомнения, не откажутся принять у себя Ребекку. Обе женщины смогли бы найти общий язык. Но эта мысль исчезла так же быстро, как и появилась. Пока он будет работать секретарем сэра Энтони, вряд ли ему удастся воплотить свои мечты в жизнь. Будь проклято его теперешнее положение! И как он только мог увязнуть в таком обмане!
Но есть и другой путь восстановления Ребекки в глазах общества.
– Вы сможете вернуть себе положение в обществе, устроив выставку своих картин, – сказал Кеннет. – Анжелика Кауфман – очень уважаемая художница и принята везде, несмотря на то что за ней тянется целый шлейф скандалов.
Лицо Ребекки стало напряженным.
– У меня нет ни малейшего желания выставлять свои картины.
– Пошлите хотя бы несколько из них на предстоящую выставку, – не сдавался Кеннет. – У вас с десяток чудесных картин, которые украсят любую выставку.
Ребекка отшвырнула салфетку и поднялась из-за стола. Глаза ее сверкали от гнева.
– Вы меня совсем не слушаете, капитан. Я же сказала, что меня это не интересует. – Резко повернувшись, Ребекка направилась к двери.
Кеннет с сожалением проводил ее глазами. Очень жаль, что она замкнулась в своем собственном мирке. Он должен во что бы то ни стало помочь ей. Направляясь в кабинет, где его ждали дела, Кеннет размышлял о своем отношении к Ребекке. Он страстно хотел помочь молодой женщине. Вряд ли здесь просто благодарность за ее уроки. Двусмысленность положения не давала ему покоя ни на минуту. Своим присутствием в доме он оскорбляет отца и дочь. То, что они не подозревают о его истинной цели, не меняет сути дела.
Ребекка вбежала в мастерскую, с шумом захлопнув дверь. Ей следовало бы позавтракать у себя в комнате, как она это обычно делала. Встреча с самонадеянным, упрямым мужланом – отнюдь не лучшее начало дня. Теперь все пойдет вверх тормашками.
Но если положить руку на сердце, то не так уж он не прав, черт бы его побрал! Ребекка схватила с дивана подушку и запустила ею в стену. Как спокойно она жила пока он не появился в их доме! У нее была ее работа… было…
Да ничего у нее не было!
У нее нет никакого жизненного опыта. Чему она может научиться от друзей отца? После неудавшегося романа она стала избегать людей, стыдилась себя и с головой ушла в работу, довольствуясь лишь обществом родителей.
После смерти Элен Ситон что-то надломилось в ее дочери.
Ребекка подошла к столу и вынула из ящика кольцо, принадлежавшее матери. Повертев его в руках, она вздохнула и положила обратно. Она опустошена и разбита, как это треснувшее кольцо, и тому служит доказательством ее работа. Со дня смерти матери она не написала ничего значительного. Картины, которые привели Кеннета в такой восторг, были написаны задолго до ее гибели.
Конечно, она много работала, особенно в последние месяцы, и все ее картины безупречны по технике письма. Многие считают их великолепными, но в них отсутствует душа. Вот почему она не может позволить себе выставлять их в Королевской академии искусств. Выставлять же старые картины – просто несерьезно, особенно если она знает, что способна на большее.
С тяжелым вздохом Ребекка опустилась на диван, откинувшись на спинку, покрытую персидским ковром, который, как ей казалось, все еще хранил тепло Кеннета. Она спиной ощущала его присутствие.
Портрет Кеннета был первой серьезной работой, которая по-настоящему увлекла Ребекку после смерти матери. Возможно, работая над ним, она зарядится его жизнелюбивой энергией.
Еще одна мысль промелькнула в голове у Ребекки, от которой ее сердце заныло. Она обязана написать еще одну картину, а для этого ей понадобится собрать все свое мужество.
Набравшись храбрости, Ребекка открыла альбом и начала рисовать падающую с обрыва женщину.
Кеннет встретился с адвокатом сэра Энтони и обсудил финансовые проблемы. Воспользовавшись случаем, он попытался расспросить стряпчего о смерти Элен, но не узнал ничего нового, что нисколько его не удивило: желающих вдаваться в подробности не было.
Несмотря на моросящий дождь, Кеннет решил идти к дому Ситона пешком и по дороге заглянуть на почту. Его ждало там письмо от Джека Дэвидсона. Джек писал о своих фермерских планах, сопровождая слова цифрами. Кеннет быстро прикинул в уме, сколько у него денег, и решил, что их достаточно, лишь бы не случилось ничего непредвиденного. Да поможет им Бог!
Кеннет дочитал письмо. В конце Джек писал:
«Кеннет, не знаю как и благодарить тебя за то, что ты пригласил меня в Саттертон. За время, проведенное в Пиренеях, а затем, скитаясь по госпиталям после Ватерлоо, я совершенно забыл, какое это удовольствие – жить поближе к земле. Не могу припомнить, чтобы я испытывал такое наслаждение от общества настоящей английской леди. Твоя сестра – само очарование. Она очень добра ко мне и стала для меня настоящим другом».
Следующее предложение было зачеркнуто. Дальше шло:
«Не знаю, как ты отнесешься к моему ухаживанию за мисс Уилдинг, но хочу тебе сказать, что у меня самые серьезные намерения, и недалек тот день, когда я попрошу ее руки. Сообщаю тебе об этом заранее, чтобы ты мог все хорошенько обдумать.
С глубоким уважением, Джек Дэвидсон».
Пряча письмо в карман, Кеннет улыбался. Из писем Бет он уже знал, что она неравнодушна к Джеку. Они будут прекрасной парой.
Однако по мере приближения к дому лицо Кеннета мрачнело. Приглашая друга в имение, он предполагал, что они с Бет отлично поладят, однако в его планы не входило сватовство, и он совсем не рассчитывал на успех. Сейчас он испытывал противоречивые чувства. Он ничего не имел против их брака; лучшего мужа для сестры трудно и пожелать, но где они раздобудут средства к существованию? Сейчас Бет и Джек целиком и полностью зависели от него самого. Если Саттертон будет потерян, Джеку придется искать работу. Пройдут годы, прежде чем он сможет содержать жену. А это значит, что он, Кеннет, не имеет права расторгать договор с лордом Боуденом и обязан продолжать расследование убийства. Однако следует удвоить осторожность, чтобы никто не догадался о его намерениях.