Страница:
Ребекка мгновенно представила себе летящего вниз головой мужчину.
– Если бы я была святой, то, наверное, пожалела бы его, а так я рада, что он умер. Если бы у меня было ружье, я бы застрелила его сама.
– Лично я хотел бы видеть его на виселице. Перед публикой. Там ему самое место. Но что Бог ни делает – все к лучшему. По крайней мере вам с отцом не придется теперь выступать в суде. – Кеннет посмотрел на огонь в камине. – У меня там греется суп. Хочешь горяченького?
Ребекка кивнула, и Кеннет, подойдя к камину, разлил суп по двум кружкам.
Внезапно в сознании Ребекки проснулось понимание того, что ее мать стала жертвой преступления, а значит, она не покончила с собой.
Элен Ситон не сводила счеты с жизнью из-за того, что демоны терзали ее бедную душу. Они с отцом не виноваты перед ней. Эта мысль принесла Ребекке такое облегчение, что у нее потеплело на душе.
Она взяла из рук Кеннета кружку с протертым картофельным супом и сделала глоток. По телу разлилось живительное тепло.
– А как ты оказался здесь? – вдруг с удивлением спросила Ребекка, только сейчас подумав о его загадочном присутствии в своей комнате.
– Я кое-что обнаружил в дневниках твоей матери и не мешкая примчался сюда. – Глотая суп, Кеннет поведал Ребекке о своих тревогах и о том, с каким беспокойством он мчался в Рэйвенсбек. – А в твоей спальне я оказался после того, как сменил Лавинию, отца и леди Боуден – словом, всех, кто дежурил у твоей постели. Мне посчастливилось – ты при мне пришла в себя.
– Ты сказал – леди Боуден?
– Еще одно событие этого дня: Боуден и твой отец помирились.
– Что?
– Догадываюсь, что леди Боуден сказала своему мужу, что ему пора повзрослеть и что, если он не помирится с братом, она не пустит его в свою постель.
Ребекка улыбнулась, усомнившись, чтобы ее утонченная тетушка могла сказать подобные слова. Может, она и была слишком робкой, но после стольких лет замужества прекрасно изучила своего мужа и сумела подобрать к нему ключик.
– Я так рада. Подозреваю, что папа очень переживал ссору с братом. Всякий раз, когда он говорил о нем, в его голосе звучала тоска.
– Сомневаюсь, что Боуден когда-нибудь по-настоящему верил в виновность твоего отца. Из гордости не мог пойти на примирение первым и затеял это расследование, чтобы иметь хоть какое-то понятие о жизни вашей семьи. Он боялся вслед за Элен потерять и брата.
– Вот тебе классический пример того, что любовь и ненависть суть две стороны одной медали. Может быть, прекрасная идея для картины.
– Так к кому относятся слова о потопе? – спросил Кеннет.
Ребекка допила суп и поставила кружку на прикроватный столик.
– Боуден должен быть доволен результатами твоего расследования, – сказала она.
Кеннет кивнул.
– Он аннулирует закладные. Мне кажется, я этого не заслужил, но Боуден настаивает на выполнении данного пункта нашего договора.
– Ты нашел убийцу и к тому же примирил лорда Боудена с отцом. Думаю, он просто обязан выполнить свое обещание.
– Благодаря ему я встретил тебя, и это самая лучшая награда за мои труды.
Кеннет отставил кружку и склонился над Ребеккой.
– Сейчас, когда мое состояние не позволит бедствовать моей будущей супруге, хочу предупредить тебя, что приложу все силы, чтобы добиться твоей руки. Я обманным путем проник к вам в дом, но, может быть, моя любовь к тебе смягчит твое сердце. Я… я не понимал, как ты мне дорога, пока едва не лишился тебя.
Кеннет достал из кармана кольцо.
– На твоем пальце я обнаружил звено с сердечком и соединил все звенья вместе. Теперь оно снова целое. – Кеннет протянул кольцо Ребекке.
Ребекка смотрела на крошечную золотую вещицу, терзаемая противоречивыми чувствами. Испытывая священный ужас, она отложила кольцо в сторону и попыталась заговорить о другом.
– Что ты рисовал? – спросила она. Шрам на лице Кеннета побелел.
– Я делал кое-какие добавления тушью к тому, что написал акварелью, но картина еще не готова, чтобы ее показывать.
– Я сгораю от любопытства.
Кеннет пожал плечами и взял чертежную доску.
– На этой картине мое самое страшное воспоминание, – сказал он, положив доску Ребекке на колени. – Боюсь, что теперь меня будет мучить новый кошмар: безумец тащит тебя к обрыву.
На акварели Кеннета была изображена выжженная солнцем земля Испании и на ней огромное дерево в три обхвата. Был рассвет, на небе ни облачка, и на фоне этой небесной голубизны отчетливо виднелись тела двух повешенных – мужчины и женщины. Длинные черные волосы, подхваченные ветром, закрыли лицо женщины.
Ребекка сразу поняла, что изображено на картине.
– Смерть Марии, – сказала она.
Кеннет кивнул. Лицо его еще больше осунулось.
– После того как я вместе с группой партизан был захвачен в плен, единственным утешением для меня оставалось сознание, что Мария далеко и с ней ее брат Доминго. На меня надели наручники и повезли в штаб-квартиру французских войск. Мы ехали, пока совсем не стемнело, и только тогда остановились на ночь под высоким деревом. Было слишком поздно, чтобы разжигать костер, и мы, поев хлеба с сыром, закутались в одеяла и улеглись спать. Но я… я никак не мог заснуть. Мне все время казалось, что случилось нечто ужасное, но невозможно было понять, что именно. Я разбудил офицера конвоя и попросил у него разрешения отойти подальше от дерева, всего на каких-нибудь тридцать – сорок шагов. Но мне все равно не спалось. Казалось, леденящей душу жутью пропитан сам воздух. И только когда взошло солнце… я увидел Марию и Доминго.
– Какой ужас, – еле слышно прошептала Ребекка, чувствуя, как холодеет у нее внутри. – Странно, что ты не сошел с ума.
– Так оно и было. – По лицу Кеннета пробежала судорога. – Два дня спустя мне удалось бежать. Я добрался до моего полка, но служить в разведке больше не мог. Майкл спас меня от сумасшествия. Я никогда не рассказывал ему о своей боли, но он понял, что я на грани безумия: Он всегда находился рядом, безошибочно угадывая, когда надо поговорить со мной, а когда просто помолчать, и постепенно я стал приходить в себя.
Ребекка дотянулась до руки Кеннета и сжала ее. Это пожатие подействовало на нее как разряд электрического тока, которым, казалось, был пропитан весь воздух.
– Мария умерла за свободу Испании, – сказал она. – Ее страна свободна, а ее душа и души ее братьев обрели покой.
– Полагаясь на Господа, хочу в это верить, – сказал Кеннет, прикрывая своей ладонью руку Ребеки.
Ребекка ощутила его боль как свою, и все это вдруг смело барьеры, защищавшие ее от невыплаканного горя. Она почувствовала себя разом помудревшей, способной пережить потерю матери и начать жить своей собственной жизнью. И однако, внутри у нее было еще целое море застарелой печали, затвердевшей, как лава.
– Ты веришь в Бога? – спросила Ребекка любимого дрожащим голосом. – Веришь в жизнь после смерти?
Немного поколебавшись, Кеннет ответил, тщательно обдумывая каждое слово:
– Я верю в созидательную силу, которая выше нашего понимания, и в силу духа, которую невозможно уничтожить. Мария и твоя мать не только обрели покой, но где-то там они живы и являются такой же реальностью, как и мы с тобой.
Рыдания сотрясали тело Ребекки. Все горе, скопившееся в ее душе после смерти матери, неудержимым потоком слез хлынуло наружу. Она плакала горько и безутешно. Она всегда боялась, что если когда-нибудь заплачет, то не сможет остановиться, и так оно и случилось. Разве живой человек может вынести такую боль?
Кровать заскрипела под тяжестью Кеннета. Убрав чертежную доску с колен Ребекки, он привлек ее к себе, чувствуя, какая буря бушует внутри нее. Ребекка спрятала лицо у него на груди, продолжая горько рыдать и чувствуя себя такой же беспомощной, какой она была в руках негодяя Фрейзера, тащившего ее на верную гибель.
Но несмотря на свой страх, что она будет рыдать вечно, Ребекка начала понемножку успокаиваться.
Горе и печаль постепенно отпускали ее. Она чувствовала себя маленькой девочкой, несправедливо обиженной взрослыми, и ей хотелось, чтобы ее приласкали и утешили. Она снова вспомнила все свои обиды: презрение общества, отдаленность родителей, которые жили своей собственной жизнью, лишая ее ласки и заботы. И больше всего она ощущала свое одиночество и постоянный страх, что никто и никогда не полюбит ее, что она не заслуживает чьей-то любви.
Но так ли это? Теперь она не одинока. Сильные руки Кеннета обнимают ее, защищая от раздирающих душу страхов. Своей щекой она чувствует биение его сердца. Пусть их знакомство началось с обмана, но он всегда был добрым и благородным по отношению к ней, любящим и понимающим. Только в его любви она нашла тепло и взаимопонимание. Она ему многим обязана.
Сейчас, когда Ребекка рыдала у него на груди, она постепенно начала понимать, насколько у нее горе возобладало над всеми остальными чувствами. Выплакав свою печаль, Ребекка освободила дорогу всем остальным чувствам, и они разлились в ней, как река в половодье. Каждой клеточкой своего тела она ощущала сейчас, что создана для любви, и эту любовь подарил ей Кеннет.
Через любовь Кеннета она узнала и другую любовь – любовь своего отца, который, спасая ее, был готов пожертвовать своей жизнью. И мать тоже по-своему любила ее, может быть, не так, как того хотелось дочери, но все же любила той любовью, на которую была способна ее мечущаяся душа.
Перед мысленным взором Ребекки возник образ матери.
– Ты знаешь, Кеннет, моя мать сегодня была рядом со мной, – прошептала молодая женщина. – Я была без сознания, но я ясно ее видела. Она была легкая и воздушная, как ангел, и она пыталась спасти мне жизнь. Думаешь, такое возможно?
– Жизнь и смерть разделяет тонкая грань, Ребекка, – ответил Кеннет, нежно поглаживая ее по спине. – Когда пуля попала Фрейзеру в плечо, он выпустил тебя и ты покатилась к обрыву. Мне удалось схватить тебя, но склон был таким крутым, что мы едва держались. Мы лежали на земле, распростертые и готовые вот-вот скатиться вниз, когда подул сильный ветер. Он пролетел над нами, окутывая нас, как покрывалом. У меня сразу прибавилось сил, и я смог оттащить тебя в безопасное место. Клянусь тебе, мы были на грани между жизнью и смертью, но все обошлось. Мне кажется, это твоя мать защитила нас, спасла от смерти.
У Ребекки потеплело на сердце, и это тепло постепенно разливалось по всему ее телу, внося в душу покой и безмятежность. Она вдруг ясно поняла, что рядом с ней ее судьба. Любовь, покой и бессмертие стали явью, и их подарил ей ее корсар.
– Я люблю тебя, Кеннет, – сказала Ребекка охрипшим от волнения голосом. – Никогда не покидай меня.
Лицо Кеннета озарилось улыбкой.
– Я не могу обещать тебе, что никогда не умру, Ребекка, но пока я жив, я буду с тобой и душой и телом. Клянусь. – Он наклонился и поцеловал Ребекку в губы, прошептав: – Всегда.
Его поцелуй был подобен нектару, который вмиг исцелил ее душу и тело, переполнив их нежностью.
На смену нежности пришла страсть. Ребекка откинулась на подушки и притянула к себе Кеннета.
– Я хочу любить тебя сейчас, здесь, Кеннет. Очень прошу тебя.
Кеннет нахмурился, хотя его глаза светились нежностью.
– У тебя же болит голова, – сказал он.
– Ты поцеловал меня, и боль сразу прошла. – Ребекка стала целовать его шею, чувствуя губами биение его пульса, вкус соленого пота и жесткую щетину, отросшую за несколько дней его путешествия. – Если бы сейчас здесь был доктор, он бы подтвердил, что ты лучшее для меня лекарство.
– Будь по-твоему, маленькая бесстыдница, – сказал Кеннет, стягивая с нее ночную сорочку. – Представляю, во что превратится наш брак, если ты всегда будешь такой упрямой.
– Он будет чудесным, потому что единственное, чего я хочу, – это ты.
Одежда Кеннета полетела на пол вслед за сорочкой Ребекки. Он принялся нежно ласкать ее, обращаясь с ней как с фарфоровой куколкой, но вскоре страсть взяла свое. Страсть, которая всегда бросала их в объятия друг друга и которую они изо всех сил пытались держать в одном русле, разлилась сейчас широко и свободно, образуя огненную реку, куда устремились потоки горячей нежности, неистовых ласк, взаимопонимания и даже смеха – одним словом, всего, из чего состоит любовь. И, окунувшись в эту огненную реку страсти, Ребекка плакала снова, но на этот раз слезами радости, слезами, вызванными нестерпимым блаженством, которое ей раньше и не снилось.
После шторма наступило затишье. Они лежали в объятиях друг друга, и голова Кеннета покоилась на ее груди. В камине догорал огонь, отбрасывая на них неровный свет. Ребекка перебирала темные волосы Кеннета, накручивая на пальцы его кудри.
– Когда-нибудь я изображу тебя Вулканом, божеством огня и покровителем кузнечного дела, – прошептала она. – Ты такой же сильный и умелый.
– И его женой была Венера. – Кеннет сел, не сводя глаз с любимой и ощущая себя безмерно счастливым. – Ты похожа на Афродиту Боттичелли – такая же хрупкая, нежная и бесконечно желанная, – сказал он, целуя ее в ложбинку между грудей.
Встав с постели, Кеннет поднял с пола сюртук и вынул что-то из кармана. Подойдя к Ребекке, он надел на палец ее левой руки фамильное кольцо Уилдингов с бриллиантом.
– Носи это кольцо, родная, – сказал Кеннет, целуя ей руку. – Помолвка должна начинаться с кольца, а не с постели.
– Не забывай, что мы художники, а художники отличаются от простых смертных.
– Возможно, я и художник, но у меня традиционные представления о правилах, – сказал Кеннет тоном, не допускающим возражений. – Никаких любовниц, никаких любовников. Один мужчина, одна женщина и одна постель – на веки вечные.
Так и будет, – отозвалась Ребекка, одарив любимого улыбкой Лилит и скрепляя клятву бесконечно долгим поцелуем.
Историческая справка
– Если бы я была святой, то, наверное, пожалела бы его, а так я рада, что он умер. Если бы у меня было ружье, я бы застрелила его сама.
– Лично я хотел бы видеть его на виселице. Перед публикой. Там ему самое место. Но что Бог ни делает – все к лучшему. По крайней мере вам с отцом не придется теперь выступать в суде. – Кеннет посмотрел на огонь в камине. – У меня там греется суп. Хочешь горяченького?
Ребекка кивнула, и Кеннет, подойдя к камину, разлил суп по двум кружкам.
Внезапно в сознании Ребекки проснулось понимание того, что ее мать стала жертвой преступления, а значит, она не покончила с собой.
Элен Ситон не сводила счеты с жизнью из-за того, что демоны терзали ее бедную душу. Они с отцом не виноваты перед ней. Эта мысль принесла Ребекке такое облегчение, что у нее потеплело на душе.
Она взяла из рук Кеннета кружку с протертым картофельным супом и сделала глоток. По телу разлилось живительное тепло.
– А как ты оказался здесь? – вдруг с удивлением спросила Ребекка, только сейчас подумав о его загадочном присутствии в своей комнате.
– Я кое-что обнаружил в дневниках твоей матери и не мешкая примчался сюда. – Глотая суп, Кеннет поведал Ребекке о своих тревогах и о том, с каким беспокойством он мчался в Рэйвенсбек. – А в твоей спальне я оказался после того, как сменил Лавинию, отца и леди Боуден – словом, всех, кто дежурил у твоей постели. Мне посчастливилось – ты при мне пришла в себя.
– Ты сказал – леди Боуден?
– Еще одно событие этого дня: Боуден и твой отец помирились.
– Что?
– Догадываюсь, что леди Боуден сказала своему мужу, что ему пора повзрослеть и что, если он не помирится с братом, она не пустит его в свою постель.
Ребекка улыбнулась, усомнившись, чтобы ее утонченная тетушка могла сказать подобные слова. Может, она и была слишком робкой, но после стольких лет замужества прекрасно изучила своего мужа и сумела подобрать к нему ключик.
– Я так рада. Подозреваю, что папа очень переживал ссору с братом. Всякий раз, когда он говорил о нем, в его голосе звучала тоска.
– Сомневаюсь, что Боуден когда-нибудь по-настоящему верил в виновность твоего отца. Из гордости не мог пойти на примирение первым и затеял это расследование, чтобы иметь хоть какое-то понятие о жизни вашей семьи. Он боялся вслед за Элен потерять и брата.
– Вот тебе классический пример того, что любовь и ненависть суть две стороны одной медали. Может быть, прекрасная идея для картины.
– Так к кому относятся слова о потопе? – спросил Кеннет.
Ребекка допила суп и поставила кружку на прикроватный столик.
– Боуден должен быть доволен результатами твоего расследования, – сказала она.
Кеннет кивнул.
– Он аннулирует закладные. Мне кажется, я этого не заслужил, но Боуден настаивает на выполнении данного пункта нашего договора.
– Ты нашел убийцу и к тому же примирил лорда Боудена с отцом. Думаю, он просто обязан выполнить свое обещание.
– Благодаря ему я встретил тебя, и это самая лучшая награда за мои труды.
Кеннет отставил кружку и склонился над Ребеккой.
– Сейчас, когда мое состояние не позволит бедствовать моей будущей супруге, хочу предупредить тебя, что приложу все силы, чтобы добиться твоей руки. Я обманным путем проник к вам в дом, но, может быть, моя любовь к тебе смягчит твое сердце. Я… я не понимал, как ты мне дорога, пока едва не лишился тебя.
Кеннет достал из кармана кольцо.
– На твоем пальце я обнаружил звено с сердечком и соединил все звенья вместе. Теперь оно снова целое. – Кеннет протянул кольцо Ребекке.
Ребекка смотрела на крошечную золотую вещицу, терзаемая противоречивыми чувствами. Испытывая священный ужас, она отложила кольцо в сторону и попыталась заговорить о другом.
– Что ты рисовал? – спросила она. Шрам на лице Кеннета побелел.
– Я делал кое-какие добавления тушью к тому, что написал акварелью, но картина еще не готова, чтобы ее показывать.
– Я сгораю от любопытства.
Кеннет пожал плечами и взял чертежную доску.
– На этой картине мое самое страшное воспоминание, – сказал он, положив доску Ребекке на колени. – Боюсь, что теперь меня будет мучить новый кошмар: безумец тащит тебя к обрыву.
На акварели Кеннета была изображена выжженная солнцем земля Испании и на ней огромное дерево в три обхвата. Был рассвет, на небе ни облачка, и на фоне этой небесной голубизны отчетливо виднелись тела двух повешенных – мужчины и женщины. Длинные черные волосы, подхваченные ветром, закрыли лицо женщины.
Ребекка сразу поняла, что изображено на картине.
– Смерть Марии, – сказала она.
Кеннет кивнул. Лицо его еще больше осунулось.
– После того как я вместе с группой партизан был захвачен в плен, единственным утешением для меня оставалось сознание, что Мария далеко и с ней ее брат Доминго. На меня надели наручники и повезли в штаб-квартиру французских войск. Мы ехали, пока совсем не стемнело, и только тогда остановились на ночь под высоким деревом. Было слишком поздно, чтобы разжигать костер, и мы, поев хлеба с сыром, закутались в одеяла и улеглись спать. Но я… я никак не мог заснуть. Мне все время казалось, что случилось нечто ужасное, но невозможно было понять, что именно. Я разбудил офицера конвоя и попросил у него разрешения отойти подальше от дерева, всего на каких-нибудь тридцать – сорок шагов. Но мне все равно не спалось. Казалось, леденящей душу жутью пропитан сам воздух. И только когда взошло солнце… я увидел Марию и Доминго.
– Какой ужас, – еле слышно прошептала Ребекка, чувствуя, как холодеет у нее внутри. – Странно, что ты не сошел с ума.
– Так оно и было. – По лицу Кеннета пробежала судорога. – Два дня спустя мне удалось бежать. Я добрался до моего полка, но служить в разведке больше не мог. Майкл спас меня от сумасшествия. Я никогда не рассказывал ему о своей боли, но он понял, что я на грани безумия: Он всегда находился рядом, безошибочно угадывая, когда надо поговорить со мной, а когда просто помолчать, и постепенно я стал приходить в себя.
Ребекка дотянулась до руки Кеннета и сжала ее. Это пожатие подействовало на нее как разряд электрического тока, которым, казалось, был пропитан весь воздух.
– Мария умерла за свободу Испании, – сказал она. – Ее страна свободна, а ее душа и души ее братьев обрели покой.
– Полагаясь на Господа, хочу в это верить, – сказал Кеннет, прикрывая своей ладонью руку Ребеки.
Ребекка ощутила его боль как свою, и все это вдруг смело барьеры, защищавшие ее от невыплаканного горя. Она почувствовала себя разом помудревшей, способной пережить потерю матери и начать жить своей собственной жизнью. И однако, внутри у нее было еще целое море застарелой печали, затвердевшей, как лава.
– Ты веришь в Бога? – спросила Ребекка любимого дрожащим голосом. – Веришь в жизнь после смерти?
Немного поколебавшись, Кеннет ответил, тщательно обдумывая каждое слово:
– Я верю в созидательную силу, которая выше нашего понимания, и в силу духа, которую невозможно уничтожить. Мария и твоя мать не только обрели покой, но где-то там они живы и являются такой же реальностью, как и мы с тобой.
Рыдания сотрясали тело Ребекки. Все горе, скопившееся в ее душе после смерти матери, неудержимым потоком слез хлынуло наружу. Она плакала горько и безутешно. Она всегда боялась, что если когда-нибудь заплачет, то не сможет остановиться, и так оно и случилось. Разве живой человек может вынести такую боль?
Кровать заскрипела под тяжестью Кеннета. Убрав чертежную доску с колен Ребекки, он привлек ее к себе, чувствуя, какая буря бушует внутри нее. Ребекка спрятала лицо у него на груди, продолжая горько рыдать и чувствуя себя такой же беспомощной, какой она была в руках негодяя Фрейзера, тащившего ее на верную гибель.
Но несмотря на свой страх, что она будет рыдать вечно, Ребекка начала понемножку успокаиваться.
Горе и печаль постепенно отпускали ее. Она чувствовала себя маленькой девочкой, несправедливо обиженной взрослыми, и ей хотелось, чтобы ее приласкали и утешили. Она снова вспомнила все свои обиды: презрение общества, отдаленность родителей, которые жили своей собственной жизнью, лишая ее ласки и заботы. И больше всего она ощущала свое одиночество и постоянный страх, что никто и никогда не полюбит ее, что она не заслуживает чьей-то любви.
Но так ли это? Теперь она не одинока. Сильные руки Кеннета обнимают ее, защищая от раздирающих душу страхов. Своей щекой она чувствует биение его сердца. Пусть их знакомство началось с обмана, но он всегда был добрым и благородным по отношению к ней, любящим и понимающим. Только в его любви она нашла тепло и взаимопонимание. Она ему многим обязана.
Сейчас, когда Ребекка рыдала у него на груди, она постепенно начала понимать, насколько у нее горе возобладало над всеми остальными чувствами. Выплакав свою печаль, Ребекка освободила дорогу всем остальным чувствам, и они разлились в ней, как река в половодье. Каждой клеточкой своего тела она ощущала сейчас, что создана для любви, и эту любовь подарил ей Кеннет.
Через любовь Кеннета она узнала и другую любовь – любовь своего отца, который, спасая ее, был готов пожертвовать своей жизнью. И мать тоже по-своему любила ее, может быть, не так, как того хотелось дочери, но все же любила той любовью, на которую была способна ее мечущаяся душа.
Перед мысленным взором Ребекки возник образ матери.
– Ты знаешь, Кеннет, моя мать сегодня была рядом со мной, – прошептала молодая женщина. – Я была без сознания, но я ясно ее видела. Она была легкая и воздушная, как ангел, и она пыталась спасти мне жизнь. Думаешь, такое возможно?
– Жизнь и смерть разделяет тонкая грань, Ребекка, – ответил Кеннет, нежно поглаживая ее по спине. – Когда пуля попала Фрейзеру в плечо, он выпустил тебя и ты покатилась к обрыву. Мне удалось схватить тебя, но склон был таким крутым, что мы едва держались. Мы лежали на земле, распростертые и готовые вот-вот скатиться вниз, когда подул сильный ветер. Он пролетел над нами, окутывая нас, как покрывалом. У меня сразу прибавилось сил, и я смог оттащить тебя в безопасное место. Клянусь тебе, мы были на грани между жизнью и смертью, но все обошлось. Мне кажется, это твоя мать защитила нас, спасла от смерти.
У Ребекки потеплело на сердце, и это тепло постепенно разливалось по всему ее телу, внося в душу покой и безмятежность. Она вдруг ясно поняла, что рядом с ней ее судьба. Любовь, покой и бессмертие стали явью, и их подарил ей ее корсар.
– Я люблю тебя, Кеннет, – сказала Ребекка охрипшим от волнения голосом. – Никогда не покидай меня.
Лицо Кеннета озарилось улыбкой.
– Я не могу обещать тебе, что никогда не умру, Ребекка, но пока я жив, я буду с тобой и душой и телом. Клянусь. – Он наклонился и поцеловал Ребекку в губы, прошептав: – Всегда.
Его поцелуй был подобен нектару, который вмиг исцелил ее душу и тело, переполнив их нежностью.
На смену нежности пришла страсть. Ребекка откинулась на подушки и притянула к себе Кеннета.
– Я хочу любить тебя сейчас, здесь, Кеннет. Очень прошу тебя.
Кеннет нахмурился, хотя его глаза светились нежностью.
– У тебя же болит голова, – сказал он.
– Ты поцеловал меня, и боль сразу прошла. – Ребекка стала целовать его шею, чувствуя губами биение его пульса, вкус соленого пота и жесткую щетину, отросшую за несколько дней его путешествия. – Если бы сейчас здесь был доктор, он бы подтвердил, что ты лучшее для меня лекарство.
– Будь по-твоему, маленькая бесстыдница, – сказал Кеннет, стягивая с нее ночную сорочку. – Представляю, во что превратится наш брак, если ты всегда будешь такой упрямой.
– Он будет чудесным, потому что единственное, чего я хочу, – это ты.
Одежда Кеннета полетела на пол вслед за сорочкой Ребекки. Он принялся нежно ласкать ее, обращаясь с ней как с фарфоровой куколкой, но вскоре страсть взяла свое. Страсть, которая всегда бросала их в объятия друг друга и которую они изо всех сил пытались держать в одном русле, разлилась сейчас широко и свободно, образуя огненную реку, куда устремились потоки горячей нежности, неистовых ласк, взаимопонимания и даже смеха – одним словом, всего, из чего состоит любовь. И, окунувшись в эту огненную реку страсти, Ребекка плакала снова, но на этот раз слезами радости, слезами, вызванными нестерпимым блаженством, которое ей раньше и не снилось.
После шторма наступило затишье. Они лежали в объятиях друг друга, и голова Кеннета покоилась на ее груди. В камине догорал огонь, отбрасывая на них неровный свет. Ребекка перебирала темные волосы Кеннета, накручивая на пальцы его кудри.
– Когда-нибудь я изображу тебя Вулканом, божеством огня и покровителем кузнечного дела, – прошептала она. – Ты такой же сильный и умелый.
– И его женой была Венера. – Кеннет сел, не сводя глаз с любимой и ощущая себя безмерно счастливым. – Ты похожа на Афродиту Боттичелли – такая же хрупкая, нежная и бесконечно желанная, – сказал он, целуя ее в ложбинку между грудей.
Встав с постели, Кеннет поднял с пола сюртук и вынул что-то из кармана. Подойдя к Ребекке, он надел на палец ее левой руки фамильное кольцо Уилдингов с бриллиантом.
– Носи это кольцо, родная, – сказал Кеннет, целуя ей руку. – Помолвка должна начинаться с кольца, а не с постели.
– Не забывай, что мы художники, а художники отличаются от простых смертных.
– Возможно, я и художник, но у меня традиционные представления о правилах, – сказал Кеннет тоном, не допускающим возражений. – Никаких любовниц, никаких любовников. Один мужчина, одна женщина и одна постель – на веки вечные.
Так и будет, – отозвалась Ребекка, одарив любимого улыбкой Лилит и скрепляя клятву бесконечно долгим поцелуем.
Историческая справка
Как всегда, история помогает автору, предлагая ему интереснейший материал для романа. В армии герцога Веллингтона действительно существовала военная разведка, офицеры которой во время войны в Пиренеях бесстрашно проникали на вражескую территорию, добывая ценнейшие сведения об обороне противника. Они поддерживали связь с испанскими партизанами, добывая у них нужные сведения. Прообразом возлюбленной Кеннета послужила жизнь и трагическая смерть Джоанны, любимой женщины капитана Гранта, одного из самых храбрых офицеров военной разведки.
Успех первых работ Кеннета и Ребекки на выставке в Королевской академии искусств был навеян успехом двух молодых художников-прерафаэлитов – Джона Миллейса и Уильяма Холмана Ханта. Когда одному было девятнадцать, а второму двадцать один, они решили представить свои работы на выставку и работали денно и нощно вплоть до последнего дня представления работ, закончив их буквально за час до окончания приема. Естественно, что их полотна, представленные на выставку, были еще сырыми. В тот год картина Ханта была принята, а Миллейса – отклонена, но он продолжал работать, и на следующий год картины обоих художников приняли, вывесили «на линии» и они имели огромный успех. Если эти два художника могли добиться успеха, то почему такое же не могло случиться с Кеннетом и Ребеккой?
Я беззастенчиво сочетала в своих образах характеры и манеру письма самых различных реально существовавших художников. В образе сэра Энтони я соединила черты двух художников: Жака Луи Давида и сэра Томаса Лоуренса. В образе Ребекки просматриваются черты протопрерафаэлитов.
Успех первых работ Кеннета и Ребекки на выставке в Королевской академии искусств был навеян успехом двух молодых художников-прерафаэлитов – Джона Миллейса и Уильяма Холмана Ханта. Когда одному было девятнадцать, а второму двадцать один, они решили представить свои работы на выставку и работали денно и нощно вплоть до последнего дня представления работ, закончив их буквально за час до окончания приема. Естественно, что их полотна, представленные на выставку, были еще сырыми. В тот год картина Ханта была принята, а Миллейса – отклонена, но он продолжал работать, и на следующий год картины обоих художников приняли, вывесили «на линии» и они имели огромный успех. Если эти два художника могли добиться успеха, то почему такое же не могло случиться с Кеннетом и Ребеккой?
Я беззастенчиво сочетала в своих образах характеры и манеру письма самых различных реально существовавших художников. В образе сэра Энтони я соединила черты двух художников: Жака Луи Давида и сэра Томаса Лоуренса. В образе Ребекки просматриваются черты протопрерафаэлитов.