Страница:
– Прости Иисус, но я хотел, как лучше, – решил повиниться ученик в своём проступке, дабы быть прощённым. – Но ведь нам надо как-то жить и чем-то питаться. Кроме меня и тебя сейчас никто не зарабатывает. Рыбакам здесь нечего ловить. Моря нет! Я каждый день мучаюсь над тем, где и как найти нам пропитание на день грядущий, – с небольшой обидой в голосе, опустив глаза, смиренно произнёс Иуда. Но голова его сейчас были занята совершенно другими мыслями. Он думал о том, что надо немедленно действовать, иначе выгодный момент будет упущен. Других путей, как стать господином, Иуда просто не видел. Он вцепился в свою идею крепко, как паук в попавшуюся в его сети жертву. План верного ученика был до гениальности прост. Искариот видел, как встречали Иисуса простые люди, когда они впервые приходили в Иерусалим. Тогда это был полный триумф учителя.
«Уговорить, мне, конечно, Иисуса никогда не удастся. Особенно сейчас, после столь тяжёлого разговора. Ещё, чего доброго, и впрямь выгонит! Если бы он не был таким упрямым и глупым, да с его-то искусством проповедовать, пророчествовать, врачевать, завоёвывать симпатии людей мы смогли бы перевернуть весь мир. Даже страшно подумать, кем бы мы могли стать. И почему Господь выбрал его, а не меня? Не справедливо! Надо постараться как-то столкнуть Иисуса с прокуратором или первосвященником…. Пусть они задержат его. Ну, я-то в любом случае буду в выигрыше. Ведь первосвященник всегда щедро отблагодарит меня за помощь, вполне возможно, и место выгодное предложит?» – таков был первый вариант Искариотова плана. Но по второй его мысли народ должен был заволноваться, подняться, встать на дыбы, как только храмовые стражники схватят Иисуса и бросят его в темницу. Бунт, восстание, мятеж! Если Иисус победит, то Иуда, как верный его ученик и освободитель учителя, будет ходить в победителях.
«Чего доброго и главным казначеем стану при царе Иисусе, которого народ возведёт на трон израильский. В случае же поражения я просто останусь в стороне», – размышлял Искариот, рисуя в своём воображении картины одну краше другой.
– Прости меня, Иисус, прости! Сегодня же все деньги, что получил, раздам нищим и бедным. Мы вместе три года, и я всегда был верным твоим учеником, им останусь до конца жизни. К тому же, ты спас меня… – быстро заговорил Иуда, радуясь про себя своему тайному плану, в успехе которого он даже не сомневался.
Масличная гора была любимым местом отдыха путников. Кедровые ветви, густые и тяжёлые давали прохладу в летнюю жару утомлённым дальним переходам людям и потому пожелавшим отдохнуть под сенью деревьев-великанов. Они укрывали от холода и дождей всех тех, кто прятался под хвойными лапами в дождь и ненастье. Может быть, поэтому около этих вековых кедров местные жители устраивали базары, весело торгуясь, покупая, продавая и радуясь удачной сделке. Масличная гора жила своей собственной и особенной жизнью.
Был четверг. Смеркалось. Весенний вечер обещал тёплую ночь. Приближался праздник, и благочестивые горожане готовились к нему, поэтому на улицах Иерусалима, несмотря на ещё раннее время, было на удивление тихо и пустынно.
С Храмовой горы раздался звук трубы, призывавшей правоверных иудеев вознести вечернюю молитву Всевышнему. Именно в это время на внутренней части двора первосвященника Каиафы начал собираться большой отряд вооружённых людей. В нём насчитывалось человек двадцать, а то и тридцать. Это была храмовая стража. Построившись в колонну, отряд через потайную калитку покинул двор дома главного жреца.
Впереди храмовой стражи шли двое. Один из них так тщательно кутался в свой длинный плащ, что его лицо невозможно было увидеть, а тем более узнать. Выдать же укрывшегося от чужого взгляда человека могли только чуть навыкате глаза, изредка поблескивавшие в сумерках наступавшей ночи. Опознать, конечно, его могли только в том случае, если бы он нос к носу столкнулся на улице с кем-нибудь из своих хороших знакомых, но никто из таковых среди случайных прохожих ему не попался. Второй же человек, шедший в главе отряда, лица своего не скрывал, ибо являлся начальником храмовой стражи, а потому был хорошо известен всем горожанам. Вооруженные люди шли молча и быстро. Факелы не зажигали. Двое, что находились впереди отряда, о чём-то тихо между собой переговаривались.
– Малх, – разгорячёно шептал один, – когда придём в Гефсиманский сад, вы чуть приотстаньте от меня и укройтесь за кустами. После вечерней трапезы мой учитель решил не ходить в деревню, а заночевать в саду около костра. «Ночи, – говорит, – тёплые! Нечего, мол, в духоте спать». Они все уже там, – махнул рукой в сторону Масличной горы, укутанный с ног до головы в плащ, человек, – я, значит, подойду только к нему, поздравлю с наступающим праздником и, как это водится, поцелую его в щёку. Вы ведь в лицо-то моего учителя не знаете? А если и видели издали или однажды, то можете и не признать в темноте. Так вот, этот поцелуй будет знаком моим, а для вас сигналом. Вы тут же выскакиваете из своей засады и хватаете его. Если сегодня не схватите его, то, завтра он будет ночевать в Вифании или в каком другом месте, а после пасхи вообще покинет Иерусалим, и не известно, когда снова придёт в город. Сегодня самый удобный момент, чтобы разделаться с ним.
– А там ещё кто-нибудь будет, кроме него? – спросил также шёпотом Малх, начальник храмовой стражи. Волнение проводника невольно передалось и ему.
– Да! Человек десять, ну от силы двенадцать. Только они же ведь не воины! Так! Рыбаки простые да ремесленники. Драться не будут, не умеют, да просто испугаются и разбегутся от первого появления стражников. Кто-то может и попытается его защитить, но с ними церемониться особенно не надо. Да, и меня, главное, не забудь, по голове что ли, ударить!?
– В этом можешь не сомневаться. Ударю!
– Только не особенно старайся! Сильно не бей! А то… – говоривший бросил взгляд на свою правую руку, на которой отсутствовали два пальца. Однажды его аналогичная просьба уже была выполнена, но закончилась для него она весьма трагично.
«Правда, то был прокуратор, а это обычный слуга, но вдруг перестарается?» – озабоченно думал Иуда, опасливо поглядывая на большие и сильные руки Малха.
Настроение уроженца Кериота в тот момент было необычайно прекрасным. Ему удалось уговорить Иисуса не оставаться в Вифании в доме Симона, а провести ночь в Гефсиманском саду около костра.
– Учитель, – обратился вкрадчивым голосом утром в четверг к проповеднику его любимый ученик, – и зачем нам спать в сарае на прошлогодней соломе, где полно блох, которые кусаются и не дадут нормально отдохнуть. Сейчас стоят хорошие ночи, хотя и прохладные, но у костра будет даже приятно ощутить свежесть весеннего воздуха. Давай переночуем в Гефсиманском саду. Я знаю там одну прекрасную тихую поляну, очень уютную. Пойдём, проведём там ночь, а понравится, и пасхальный ужин накроем там же на поляне.
Иисус тогда ничего не заподозрил и с радостью согласился с предложением своего друга Иуды. Правда, Искариот думал, что учитель будет один, но следом за ним увязались и другие его ученики. Это поначалу немного испугало Иуду, справится ли храмовая стража с рыбаками и прочими сопутниками Иисуса, но, увидев вооружённых людей, тревога его быстро улетучилась. Поэтому и шагал нынешним вечером тайный мой соглядатай в хорошем расположении духа, думая лишь об одном, как бы Малх не разбил ему голову на самом деле.
Если бы Искариота в тот вечер спросили: «Для чего ты, Иуда, ведёшь слуг первосвященника в сад? Решил предать своего друга и спасителя?». Иуда ответил бы, не задумываясь: «Я хочу сделать Иисуса царём, чтобы самому потом стать правителем Иудеи». Вот поэтому верный ученик и попросил Малха ударить его слегка по голове, дабы до конца остаться со своим учителем, а не убежать, как другие. Искариот продумал до мелочей, как вести ему себя в момент задержания учителя. В том, что все разбегутся, Иуда не нисколько сомневался, вот он и решил показать свою драку со стражниками, не щадя сил и самой жизни. Иисус должен увидеть, как не повезёт Искариоту в этой стычке, как падёт он, рухнет на землю без чувств от первого же удара по голове к ногам своего учителя, не в силах защитить его. Иуда всё рассчитал, тонко продумал, рассудительно и тщательно, не занимать было моему тайному соглядатаю хладнокровия и вероломства. Вот и сейчас, ведя отряд храмовой стражи в сад, он от удовольствия предстоящего успеха потирал руки, так уж сильно понравился ему план, им же придуманный. Иуда уже мнил себя большим человеком, да вот только не учёл он всей хитрости и коварства первосвященника Иерусалимского храма, Иосифа Каиафы.
Сумерки начинали сгущаться, когда храмовые стражники достигли сада, где по заверениям Иуды должен был провести ночь проповедник из Капернаума. На удивление Искариота всё прошло прекрасно и быстро. Как и предполагал мой тайный соглядатай, все ученики, кто был тогда с Иисусом, в панике разбежались в разные стороны, оставив учителя один на один с отрядом вооружённых стражников. Никто из общинников не только не оказал ни малейшего сопротивления, но даже не попытался изобразить хоть какую-то попытку защитить своего учителя, напротив, ученики Иисуса после того, как на поляне появились стражники, в одно мгновение ока растворились в сумраке наступившей ночи. Иуда же блестяще, даже можно сказать, мастерски сыграл роль пострадавшего. Взмахнув руками и громко бессвязно что-то крикнув, он мешком упал на землю и затаился, держась за голову, как бы закрывая «тяжёлую» рану. Во время падения хитрый ученик раздавил в руке рыбий пузырь, загодя предусмотрительно заполненный кровью молодого барашка, которая обильно залила всё его лицо. Лёжа на траве, Искариот сквозь прищуренные веки видел, как бросились врассыпную бывшие рыбаки, и только одна Мария, что на озере отвергла его предложение, яростно принялась защищать своего Иисуса. Она обеими руками вцепилась в волосы одного из храмовых стражников и стала рвать их, одновременно отбиваясь ногами от других нападавших, громко крича и взывая о помощи. Девушку с большим трудом удалось утихомирить, связать, но и со связанными руками она умудрялась оказывать сопротивление и продолжать звать по имени убежавших учеников проповедника, дабы те освободили бы своего учителя. Но в Гефсиманском саду было тихо, словно он находился в пустыне, а не в окрестностях Иерусалима. К вящему удивлению Иуды, никто не прибежал на помощь. Это даже немного обеспокоило Искариота и насторожило.
«Ну, ничего, ведь сейчас уже ночь! Люди ещё не знают, что Иисуса схватили. Вот, завтра, когда наступит утро, горожане целыми толпами придут на площадь, чтобы потребовать от властей освободить проповедника и вместе с ним его, Иуду!» – размышлял «верный» ученик, бредя в полной темноте в хвосте отряда, который сопровождал его учителя в дом первосвященника. Уроженец Кериота делал всё, дабы никто не заподозрил бы его в том, что именно он приложил свою руку к задержанию Иисуса. Да только в тот момент не мог знать любимый ученик, что толпа, которая по его замыслу должна была бы завтра собраться ради Назорея, действительно соберётся, но то будет совсем другая толпа, и не в поддержку Иисуса, а для распятия его. Не учёл Иуда тогда одного, что первосвященник Каиафа поставил на кон слишком много, и, будучи весьма предусмотрительным и мудрым человеком, сумел заблаговременно просчитывать все свои предстоящие действия, дабы не испить горькую чашу поражения.
По мере приближения бывшего ученика к дому первосвященника в нём всё более росла уверенность, что его красиво придуманным планам так и не суждено сбыться.
«Да, план мой летит к чёрту!» – с горечью подумал Иуда, увидев вокруг дома Каиафы, большое количество народа. Слуги толпились у ворот и на улице, ожидая, когда отряд прошествует внутрь двора.
– Это тогда, пару лет назад, Иисусу удалось так легко повыгонять всех торговцев из Храма потому, что земляков вокруг было много, они и поддержали его. Сейчас же первосвященник предусмотрел все мелочи.
Тайный мой соглядатай не был столь наивным человеком, чтобы не догадаться, для чего главный жрец собрал так много своих слуг, рабов и прочей челяди. Именно здесь, перед балконом первосвященника, Иуда окончательно понял, что его амбициозные претензии на достойное положение в израильском обществе призрачны и абсурдны. Он не мог один противостоять всей мощи и силе государственной машины, возглавляемой первосвященником Каиафой, ибо не обладал теми возможностями, что находились в руках главного жреца Иудеи.
«Химера! Мираж! Заблуждение! Проклятый жрец выиграл, и сомнений в этом нет! – у Иуды от обиды даже выступили на глазах слёзы. – Попробую тогда, хотя бы перед тем, как уйти отсюда, заработать несколько монет», – подумал Искариот и решительно направился во внутренний двор дома первосвященника вслед за прошествовавшим туда отрядом храмовников.
Прошло немало времени, а Искариот всё ещё сидел в каморке в полном одиночестве, вспоминая события прошедшего вечера. Судя по давно взошедшей луне, приближалась полночь. Иуде надоело ждать и он уже, было, собирался встать и уйти, как дверь тихо заскрипела, и на пороге появился первосвященник Каиафа. Он пребывал в прекрасном расположении духа. Это было не удивительно, ведь дела его шли просто чудесно: самозванец схвачен, приговор фактически утверждён, оставалось только дождаться завтрашнего, вернее уже сегодняшнего суда. Хотя главный жрец считал предстоящее заседание Синедриона пустой формальностью, но готовился к нему очень основательно, дабы не возникли бы какие-либо непредвиденные обстоятельства, из-за которых блестяще разыгранный спектакль мог бы сорваться.
– Ты сполна получил деньги! Что хочешь ещё? – грубо спросил Каиафа посетителя. Первосвященник больше не был заинтересован в Иуде, а потому вопрос его прозвучал с чуть презрительными и высокомерными нотками в голосе, как бы демонстрируя, что в услугах бывшего ученика проповедника больше никто не нуждается. Но Искариот не обиделся на такой заносчивый тон жреца, так как даже не обратил на него совершенно никакого внимания. Иуда прекрасно знал, что от его нового предложения этот надменный священник не сможет отказаться, хотя и покуражится немного.
Мой тайный соглядатай оказался совершенно прав.
– Я могу выступить на завтрашнем суде в качестве свидетеля, – спокойно сказал жрецу Иуда.
– А мне свидетель и не нужен! – довольно опрометчиво ответил Каиафа. У первосвященника уже заранее были подготовлены два человека, которых он долго и старательно обучал, как и что следует им говорить на заседании Синедриона в пятницу.
– Те, что ты подговорил, будут полными глупцами, если согласятся выступать. Они запутаются в показаниях и загубят всё дело, – проговорил Иуда, внутренним своим чутьём догадавшись, что Каиафа имеет обученных людей. В прозорливости моему соглядатаю было трудно отказать, он правильно угадал намерения главного жреца: «Наверняка кого-нибудь подготовил из своей челяди, чтобы те дали против Иисуса ложные показания. Вот потому-то первосвященник так быстро и отказался от моих услуг», – подумал про себя Искариот, но мысли эти вслух высказывать не стал.
– Хорошо, Каиафа, но смотри, как бы тебе не проиграть! Дело-то ведь серьёзное, – только и успел проговорить он, вставая со своего места и делая вид, что собирается покинуть негостеприимный дом главного жреца, но громкий голос первосвященника остановил его.
– Сколько хочешь? – последовал его короткий вопрос.
– Сто монет серебром! – так же коротко ответил Искариот. Наступило долгое молчание. Первосвященник мучительно раздумывал над предложением вновь нежданного и неожиданного помощника, назначившего весьма высокую цену за свою услугу. Ему было жаль платить столь большую сумму, но, подумав над всем тем, что сказал Иуда, Каиафа вдруг испугался: «А что, если действительно так удачно начатое дело из-за того, что я пожалею сто монет, рухнет?» Первосвященника вдруг бросило в жар от внезапно пришедшей к нему ужасной мысли о том, что, если он не даст денег, то тщательно продуманный план может потерпеть полный крах, который станет его вечным позором. «И тогда ведь нельзя будет убрать этого проклятого римлянина, и отстоять свою веру. А разве уничтожение самозванного посланца Божьего, физические его мучения в назидание другим не укрепят мой авторитет, как главного блюстителя Закона и непререкаемого толкователя святого Завета?» – лихорадочно соображал Каиафа. Ведь сколько раз длинными, бессонными ночами мечтал он, как расправится со всеми своими врагами, дабы самому стать мессией или отцом мессии и основать новую династию правителей Иудеи, связанную родством с самим Господом. Вспоминая сейчас самые свои сокровенные желания, первосвященника даже как-то всего чуть передёрнуло от смелости собственной мысли и прошибло в холодный пот. Подумав ещё чуть-чуть, он решил дать деньги бывшему ученику Иисуса.
– Согласен! – прозвучало в тишине одно слово, и на пол рядом с Иудой тяжело упал тугой кожаный кошелёк. – Не считай! Не на базаре!
– Но у меня есть одно условие, – начал Искариот, но его строгим голосом перебил первосвященник.
– Хорошо! Свидетельствовать станешь из-за перегородки. Лица твоего никто не увидит. Ступай!
Каиафа повернулся спиной к Иуде, давая понять, что их разговор закончен, но ученик, выдавший своего учителя, не торопился уходить.
– Что ещё? – недовольно спросил жрец.
– Насчёт перегородки это ты хорошо придумал, Каиафа. Я как раз хотел попросить, чтобы мне разрешили давать показания, не объявляя себя. Но это было моё первое условие, а есть ещё второе, – нагло ухмыляясь, сказал Иуда.
– Какое ещё второе условие? – начиная злиться на своего собеседника, спросил Каиафа. – Может, хватит условий? Или ты решил разорить храмовую казну? Если…
– Не о деньгах речь, первосвященник, – перебил Иуда жреца, не дожидаясь его ответа. – Мне хотелось бы увидеть Иисуса перед тем, как его осудит Синедрион.
– Зачем тебе это? – Каиафа был искренне удивлён просьбой Искариота, ибо полагал, что речь вновь пойдёт о деньгах.
– Моё дело! Но только тогда выступлю в суде! – резко и довольно грубо ответил Иуда.
– Но его сейчас отведут в крепость Антония. Слишком уж велика ответственность, держать у себя дома столь опасного государственного преступника. А, если он сбежит, или кто-нибудь попытается устроить ему побег? Что тогда?
– Не бойся Каиафа, побег я ему не устрою.
– Не знаю, не знаю, что и ответить тебе?
– Я заплачу хорошую цену, – хрипло выдавил Иуда и бросил к ногам Каиафы кошелёк с серебром, который мгновение назад получил как плату за свои предстоящие показания в суде Синедриона, удивив столь неожиданным своим поступком и приступом щедрости, внезапной и необъяснимой, даже самого себя. Первосвященник вздрогнул от звука упавшего кожаного мешочка, посмотрел вниз, но поднимать деньги не стал, а молча покинул комнату. В тот же миг его слуга, стоявший около двери, вошёл внутрь, быстро подхватил с пола деньги и двинулся вслед за своим хозяином. Наступила тишина.
Иуде не пришлось долго ждать, ибо в коридоре послышались шаркающие шаги и размеренный тяжёлый звук железа. В тёмную каморку, где находился Искариот, грубо втолкнули пленника и прокричали: «Побыстрее заканчивайте свои разговоры. Первосвященник приказал отвести самозванца в крепость под охрану римлян». Бывший ученик находился в приподнятом настроении. Он давно ждал момента, когда сам, лично, смог бы поучить жизни того, кого обычно вынужден был слушать, притворяясь, что ловит каждое его слово.
«Теперь пусть мне внимает. Моя правда оказалась сильнее его. Он сейчас в кандалах и готовится пойти на смерть, а я буду жить! Вот и вся его гнилая истина!» – думал Иуда, бывший когда-то первым и любимым учеником Иисуса. Что хотел он доказать этим своим поступком было не понятно, это уже потом, на следующий день, Иуда пожалеет о деньгах, отданных назад первосвященнику, а тогда его охватил какой-то кураж и желание возвысится в собственных глазах. Но, скорее всего это была попытка успокоить своё пострадавшее себялюбие, раздавленное крахом несбыточных надежд.
– Не ожидал, равви? – усмехнулся Искариот. Ему было приятно видеть изумлённый взгляд проповедника.
– Ты-ы-ы-ы-ы?! Не думал, Иуда! Но, зачем? Почему? – Иисус не мог прийти в себя, справиться со своим смятением, ибо был взволнован, возбуждён, обижен.
Он, действительно, не мог понять, почему именно Иуда предал его. Иисус даже никогда как-то не задумывался над тем, что его кто-то и когда-то вообще может обмануть. В их компании все были честны и откровенны по отношению друг к другу. Но более всего огорчило Иисуса, что этим человеком оказался Иуда. Ведь именно с ним он делил кусок хлеба в первые дни своего проповедничества, спас от смерти, когда тот валялся и умирал в придорожной канаве, днями и ночами сидел возле постели и выхаживал раненого, когда несчастный уроженец Кериота метался в страшном бреду, съедаемый тяжёлым недугом. Иисус всегда считал, что хорошо разбирается в людях, и тем больнее ему было признаться сейчас в своей ошибке. Он стоял, не шелохнувшись перед радостным своим учеником.
– Да, я!!! – глумливо, чуть ломаясь, прошипел Иуда, чувствуя прилив неожиданного вдохновения, – мне всегда были отвратительны все твои поступки. Мне опротивела наша бедность, убогость, нищета, хотя жить мы могли бы совершенно по-другому. Ты, Иисус, глупец!!! Ты не оправдал моих чаяний и надежд. Ведь власть была так близка. Мы могли до неё дотянуться и потрогать руками. Ты спокойно смог бы стать этнархом, настоящим народным правителем, царём от людей и над людьми! А в реальности будешь гнить в могиле, или тебя повесят, а может, распнут. Это твой справедливый и вполне закономерный конец! Я очень рад! Ты много болтал, но ничего не делал, хотя люди сами были готовы сделать тебя своим повелителем и вручить бразды правления. А ты-ы? Где твоё обещанное людям царство? Где? Завтра тебя казнят и что? После смерти ты обретёшь своё счастье? Но люди хотят пить и есть вдоволь, жить сладко и спать мягко сейчас, здесь, на земле, а не там, в призрачном, придуманном тобой мире, который никто никогда не видел и из которого никто никогда не возвращался! Твои надежды несбыточны!!! А я умирать вместе с тобой и твоими бредовыми идеями не желаю! Я ещё молод! Мне не известно, что там после жизни: рай, обещанный тобой, или забвение и пустота? Это я тебя выдал! Я! Я! Я! Это я показал место нашего ночлега, и мой поцелуй был знаком для стражи. И прокуратору я всегда и всё о тебе, о каждом твоём шаге, сообщал. И первосвященнику я предложил свои услуги. Мне хотелось, чтобы ты бросился в драку, когда за тобой пришли храмовники, призвал бы весь народ на восстание: паломников, земляков, последователей своих. Я думал, ты станешь вождём, царём. Но за тобой ничего нет, Иисус! Ты есть химера, а посему ты обречён умереть в безвестности и одиночестве. Твои ближайшие ученики разбежались кто куда. От тебя отказался даже Кифа. Я слышал это своими собственными ушами. О тебе через пару недель или месяц даже никто не вспомнить: ни родные, ни ученики, которых по существу-то и не было. Правда, остаётся Мария! Но и она тебя вскоре забудет, ибо молода, красива и слишком юна, чтобы вечно хранить тебе верность. К тому же я люблю Марию и женюсь на ней, дабы она нашла своё утешение в моих объятиях, – мой тайный соглядатай замолчал, чтобы немного перевести дух и собраться с новыми мыслями, но сделать этого не успел.
«Уговорить, мне, конечно, Иисуса никогда не удастся. Особенно сейчас, после столь тяжёлого разговора. Ещё, чего доброго, и впрямь выгонит! Если бы он не был таким упрямым и глупым, да с его-то искусством проповедовать, пророчествовать, врачевать, завоёвывать симпатии людей мы смогли бы перевернуть весь мир. Даже страшно подумать, кем бы мы могли стать. И почему Господь выбрал его, а не меня? Не справедливо! Надо постараться как-то столкнуть Иисуса с прокуратором или первосвященником…. Пусть они задержат его. Ну, я-то в любом случае буду в выигрыше. Ведь первосвященник всегда щедро отблагодарит меня за помощь, вполне возможно, и место выгодное предложит?» – таков был первый вариант Искариотова плана. Но по второй его мысли народ должен был заволноваться, подняться, встать на дыбы, как только храмовые стражники схватят Иисуса и бросят его в темницу. Бунт, восстание, мятеж! Если Иисус победит, то Иуда, как верный его ученик и освободитель учителя, будет ходить в победителях.
«Чего доброго и главным казначеем стану при царе Иисусе, которого народ возведёт на трон израильский. В случае же поражения я просто останусь в стороне», – размышлял Искариот, рисуя в своём воображении картины одну краше другой.
– Прости меня, Иисус, прости! Сегодня же все деньги, что получил, раздам нищим и бедным. Мы вместе три года, и я всегда был верным твоим учеником, им останусь до конца жизни. К тому же, ты спас меня… – быстро заговорил Иуда, радуясь про себя своему тайному плану, в успехе которого он даже не сомневался.
***
В трёх стадиях к востоку от Храма находилась Масличная гора. Поросшая фруктовыми деревьями, утопавшая в оливковых рощах, гранатовых садах и зарослях финиковых пальм она по праву считалась самым красивым местом среди каменистых и пустынных окрестностей Иерусалима. Два огромных кедра росли на вершине горы. Их можно было увидеть, находясь ещё далеко от города. Обычно паломники или путешественники, заприметив эти две высокие зелёные пирамиды, начинали радоваться, так как до городских ворот оставалось идти совсем не долго.Масличная гора была любимым местом отдыха путников. Кедровые ветви, густые и тяжёлые давали прохладу в летнюю жару утомлённым дальним переходам людям и потому пожелавшим отдохнуть под сенью деревьев-великанов. Они укрывали от холода и дождей всех тех, кто прятался под хвойными лапами в дождь и ненастье. Может быть, поэтому около этих вековых кедров местные жители устраивали базары, весело торгуясь, покупая, продавая и радуясь удачной сделке. Масличная гора жила своей собственной и особенной жизнью.
Был четверг. Смеркалось. Весенний вечер обещал тёплую ночь. Приближался праздник, и благочестивые горожане готовились к нему, поэтому на улицах Иерусалима, несмотря на ещё раннее время, было на удивление тихо и пустынно.
С Храмовой горы раздался звук трубы, призывавшей правоверных иудеев вознести вечернюю молитву Всевышнему. Именно в это время на внутренней части двора первосвященника Каиафы начал собираться большой отряд вооружённых людей. В нём насчитывалось человек двадцать, а то и тридцать. Это была храмовая стража. Построившись в колонну, отряд через потайную калитку покинул двор дома главного жреца.
Впереди храмовой стражи шли двое. Один из них так тщательно кутался в свой длинный плащ, что его лицо невозможно было увидеть, а тем более узнать. Выдать же укрывшегося от чужого взгляда человека могли только чуть навыкате глаза, изредка поблескивавшие в сумерках наступавшей ночи. Опознать, конечно, его могли только в том случае, если бы он нос к носу столкнулся на улице с кем-нибудь из своих хороших знакомых, но никто из таковых среди случайных прохожих ему не попался. Второй же человек, шедший в главе отряда, лица своего не скрывал, ибо являлся начальником храмовой стражи, а потому был хорошо известен всем горожанам. Вооруженные люди шли молча и быстро. Факелы не зажигали. Двое, что находились впереди отряда, о чём-то тихо между собой переговаривались.
– Малх, – разгорячёно шептал один, – когда придём в Гефсиманский сад, вы чуть приотстаньте от меня и укройтесь за кустами. После вечерней трапезы мой учитель решил не ходить в деревню, а заночевать в саду около костра. «Ночи, – говорит, – тёплые! Нечего, мол, в духоте спать». Они все уже там, – махнул рукой в сторону Масличной горы, укутанный с ног до головы в плащ, человек, – я, значит, подойду только к нему, поздравлю с наступающим праздником и, как это водится, поцелую его в щёку. Вы ведь в лицо-то моего учителя не знаете? А если и видели издали или однажды, то можете и не признать в темноте. Так вот, этот поцелуй будет знаком моим, а для вас сигналом. Вы тут же выскакиваете из своей засады и хватаете его. Если сегодня не схватите его, то, завтра он будет ночевать в Вифании или в каком другом месте, а после пасхи вообще покинет Иерусалим, и не известно, когда снова придёт в город. Сегодня самый удобный момент, чтобы разделаться с ним.
– А там ещё кто-нибудь будет, кроме него? – спросил также шёпотом Малх, начальник храмовой стражи. Волнение проводника невольно передалось и ему.
– Да! Человек десять, ну от силы двенадцать. Только они же ведь не воины! Так! Рыбаки простые да ремесленники. Драться не будут, не умеют, да просто испугаются и разбегутся от первого появления стражников. Кто-то может и попытается его защитить, но с ними церемониться особенно не надо. Да, и меня, главное, не забудь, по голове что ли, ударить!?
– В этом можешь не сомневаться. Ударю!
– Только не особенно старайся! Сильно не бей! А то… – говоривший бросил взгляд на свою правую руку, на которой отсутствовали два пальца. Однажды его аналогичная просьба уже была выполнена, но закончилась для него она весьма трагично.
«Правда, то был прокуратор, а это обычный слуга, но вдруг перестарается?» – озабоченно думал Иуда, опасливо поглядывая на большие и сильные руки Малха.
Настроение уроженца Кериота в тот момент было необычайно прекрасным. Ему удалось уговорить Иисуса не оставаться в Вифании в доме Симона, а провести ночь в Гефсиманском саду около костра.
– Учитель, – обратился вкрадчивым голосом утром в четверг к проповеднику его любимый ученик, – и зачем нам спать в сарае на прошлогодней соломе, где полно блох, которые кусаются и не дадут нормально отдохнуть. Сейчас стоят хорошие ночи, хотя и прохладные, но у костра будет даже приятно ощутить свежесть весеннего воздуха. Давай переночуем в Гефсиманском саду. Я знаю там одну прекрасную тихую поляну, очень уютную. Пойдём, проведём там ночь, а понравится, и пасхальный ужин накроем там же на поляне.
Иисус тогда ничего не заподозрил и с радостью согласился с предложением своего друга Иуды. Правда, Искариот думал, что учитель будет один, но следом за ним увязались и другие его ученики. Это поначалу немного испугало Иуду, справится ли храмовая стража с рыбаками и прочими сопутниками Иисуса, но, увидев вооружённых людей, тревога его быстро улетучилась. Поэтому и шагал нынешним вечером тайный мой соглядатай в хорошем расположении духа, думая лишь об одном, как бы Малх не разбил ему голову на самом деле.
Если бы Искариота в тот вечер спросили: «Для чего ты, Иуда, ведёшь слуг первосвященника в сад? Решил предать своего друга и спасителя?». Иуда ответил бы, не задумываясь: «Я хочу сделать Иисуса царём, чтобы самому потом стать правителем Иудеи». Вот поэтому верный ученик и попросил Малха ударить его слегка по голове, дабы до конца остаться со своим учителем, а не убежать, как другие. Искариот продумал до мелочей, как вести ему себя в момент задержания учителя. В том, что все разбегутся, Иуда не нисколько сомневался, вот он и решил показать свою драку со стражниками, не щадя сил и самой жизни. Иисус должен увидеть, как не повезёт Искариоту в этой стычке, как падёт он, рухнет на землю без чувств от первого же удара по голове к ногам своего учителя, не в силах защитить его. Иуда всё рассчитал, тонко продумал, рассудительно и тщательно, не занимать было моему тайному соглядатаю хладнокровия и вероломства. Вот и сейчас, ведя отряд храмовой стражи в сад, он от удовольствия предстоящего успеха потирал руки, так уж сильно понравился ему план, им же придуманный. Иуда уже мнил себя большим человеком, да вот только не учёл он всей хитрости и коварства первосвященника Иерусалимского храма, Иосифа Каиафы.
Сумерки начинали сгущаться, когда храмовые стражники достигли сада, где по заверениям Иуды должен был провести ночь проповедник из Капернаума. На удивление Искариота всё прошло прекрасно и быстро. Как и предполагал мой тайный соглядатай, все ученики, кто был тогда с Иисусом, в панике разбежались в разные стороны, оставив учителя один на один с отрядом вооружённых стражников. Никто из общинников не только не оказал ни малейшего сопротивления, но даже не попытался изобразить хоть какую-то попытку защитить своего учителя, напротив, ученики Иисуса после того, как на поляне появились стражники, в одно мгновение ока растворились в сумраке наступившей ночи. Иуда же блестяще, даже можно сказать, мастерски сыграл роль пострадавшего. Взмахнув руками и громко бессвязно что-то крикнув, он мешком упал на землю и затаился, держась за голову, как бы закрывая «тяжёлую» рану. Во время падения хитрый ученик раздавил в руке рыбий пузырь, загодя предусмотрительно заполненный кровью молодого барашка, которая обильно залила всё его лицо. Лёжа на траве, Искариот сквозь прищуренные веки видел, как бросились врассыпную бывшие рыбаки, и только одна Мария, что на озере отвергла его предложение, яростно принялась защищать своего Иисуса. Она обеими руками вцепилась в волосы одного из храмовых стражников и стала рвать их, одновременно отбиваясь ногами от других нападавших, громко крича и взывая о помощи. Девушку с большим трудом удалось утихомирить, связать, но и со связанными руками она умудрялась оказывать сопротивление и продолжать звать по имени убежавших учеников проповедника, дабы те освободили бы своего учителя. Но в Гефсиманском саду было тихо, словно он находился в пустыне, а не в окрестностях Иерусалима. К вящему удивлению Иуды, никто не прибежал на помощь. Это даже немного обеспокоило Искариота и насторожило.
«Ну, ничего, ведь сейчас уже ночь! Люди ещё не знают, что Иисуса схватили. Вот, завтра, когда наступит утро, горожане целыми толпами придут на площадь, чтобы потребовать от властей освободить проповедника и вместе с ним его, Иуду!» – размышлял «верный» ученик, бредя в полной темноте в хвосте отряда, который сопровождал его учителя в дом первосвященника. Уроженец Кериота делал всё, дабы никто не заподозрил бы его в том, что именно он приложил свою руку к задержанию Иисуса. Да только в тот момент не мог знать любимый ученик, что толпа, которая по его замыслу должна была бы завтра собраться ради Назорея, действительно соберётся, но то будет совсем другая толпа, и не в поддержку Иисуса, а для распятия его. Не учёл Иуда тогда одного, что первосвященник Каиафа поставил на кон слишком много, и, будучи весьма предусмотрительным и мудрым человеком, сумел заблаговременно просчитывать все свои предстоящие действия, дабы не испить горькую чашу поражения.
Тем временем, вооружённый отряд храмовой стражи, миновав долину Кедрон и пройдя воротами Источника, вернулся из Гефсиманского сада на Западный холм Иерусалима. Оттуда стражники повернули направо и через купальни Силоам двинулись в сторону дома главного жреца Иудеи, где всё уже было готово для первого допроса и ночного суда…
***
Иуда сидел на полу в маленькой каморке, куда его проводил слуга, и ждал. Он вновь пришёл к первосвященнику с новым предложением. Ещё в саду, когда начальник стражи и его люди с такой лёгкостью схватили Иисуса, и затем уже чуть позже, когда закованного в кандалы проповедника вели через город, Искариота посетили первые сомнения в реальности задуманного им плана. Он ведь надеялся на поддержку людей, а никто из случайно встреченных прохожих не только не посочувствовал Назорею, но даже, напротив, бросали вслед тому обидные слова и грязные ругательства, призывая храмовников побить пленника камнями тут же на месте. И вспомнились вдруг бывшему ученику слова Иисуса, сказанные им накануне сегодняшнего, как оказалось, последнего ужина, когда учитель, преломив хлеб и разлив вино, тихо так, чтобы вроде как услышал один только Иуда, проронил: «Иерусалим всегда был враждебен мне и нынешней ночью останется таковым. Но не стоит бояться убивающих тело, ибо они не властны над душой». Правда, мой соглядатай даже виду не подал, что расслышал эти последние слова своего учителя, произнесённые, конечно же, исключительно для него, Иуды.По мере приближения бывшего ученика к дому первосвященника в нём всё более росла уверенность, что его красиво придуманным планам так и не суждено сбыться.
«Да, план мой летит к чёрту!» – с горечью подумал Иуда, увидев вокруг дома Каиафы, большое количество народа. Слуги толпились у ворот и на улице, ожидая, когда отряд прошествует внутрь двора.
– Это тогда, пару лет назад, Иисусу удалось так легко повыгонять всех торговцев из Храма потому, что земляков вокруг было много, они и поддержали его. Сейчас же первосвященник предусмотрел все мелочи.
Тайный мой соглядатай не был столь наивным человеком, чтобы не догадаться, для чего главный жрец собрал так много своих слуг, рабов и прочей челяди. Именно здесь, перед балконом первосвященника, Иуда окончательно понял, что его амбициозные претензии на достойное положение в израильском обществе призрачны и абсурдны. Он не мог один противостоять всей мощи и силе государственной машины, возглавляемой первосвященником Каиафой, ибо не обладал теми возможностями, что находились в руках главного жреца Иудеи.
«Химера! Мираж! Заблуждение! Проклятый жрец выиграл, и сомнений в этом нет! – у Иуды от обиды даже выступили на глазах слёзы. – Попробую тогда, хотя бы перед тем, как уйти отсюда, заработать несколько монет», – подумал Искариот и решительно направился во внутренний двор дома первосвященника вслед за прошествовавшим туда отрядом храмовников.
Прошло немало времени, а Искариот всё ещё сидел в каморке в полном одиночестве, вспоминая события прошедшего вечера. Судя по давно взошедшей луне, приближалась полночь. Иуде надоело ждать и он уже, было, собирался встать и уйти, как дверь тихо заскрипела, и на пороге появился первосвященник Каиафа. Он пребывал в прекрасном расположении духа. Это было не удивительно, ведь дела его шли просто чудесно: самозванец схвачен, приговор фактически утверждён, оставалось только дождаться завтрашнего, вернее уже сегодняшнего суда. Хотя главный жрец считал предстоящее заседание Синедриона пустой формальностью, но готовился к нему очень основательно, дабы не возникли бы какие-либо непредвиденные обстоятельства, из-за которых блестяще разыгранный спектакль мог бы сорваться.
– Ты сполна получил деньги! Что хочешь ещё? – грубо спросил Каиафа посетителя. Первосвященник больше не был заинтересован в Иуде, а потому вопрос его прозвучал с чуть презрительными и высокомерными нотками в голосе, как бы демонстрируя, что в услугах бывшего ученика проповедника больше никто не нуждается. Но Искариот не обиделся на такой заносчивый тон жреца, так как даже не обратил на него совершенно никакого внимания. Иуда прекрасно знал, что от его нового предложения этот надменный священник не сможет отказаться, хотя и покуражится немного.
Мой тайный соглядатай оказался совершенно прав.
– Я могу выступить на завтрашнем суде в качестве свидетеля, – спокойно сказал жрецу Иуда.
– А мне свидетель и не нужен! – довольно опрометчиво ответил Каиафа. У первосвященника уже заранее были подготовлены два человека, которых он долго и старательно обучал, как и что следует им говорить на заседании Синедриона в пятницу.
– Те, что ты подговорил, будут полными глупцами, если согласятся выступать. Они запутаются в показаниях и загубят всё дело, – проговорил Иуда, внутренним своим чутьём догадавшись, что Каиафа имеет обученных людей. В прозорливости моему соглядатаю было трудно отказать, он правильно угадал намерения главного жреца: «Наверняка кого-нибудь подготовил из своей челяди, чтобы те дали против Иисуса ложные показания. Вот потому-то первосвященник так быстро и отказался от моих услуг», – подумал про себя Искариот, но мысли эти вслух высказывать не стал.
– Хорошо, Каиафа, но смотри, как бы тебе не проиграть! Дело-то ведь серьёзное, – только и успел проговорить он, вставая со своего места и делая вид, что собирается покинуть негостеприимный дом главного жреца, но громкий голос первосвященника остановил его.
– Сколько хочешь? – последовал его короткий вопрос.
– Сто монет серебром! – так же коротко ответил Искариот. Наступило долгое молчание. Первосвященник мучительно раздумывал над предложением вновь нежданного и неожиданного помощника, назначившего весьма высокую цену за свою услугу. Ему было жаль платить столь большую сумму, но, подумав над всем тем, что сказал Иуда, Каиафа вдруг испугался: «А что, если действительно так удачно начатое дело из-за того, что я пожалею сто монет, рухнет?» Первосвященника вдруг бросило в жар от внезапно пришедшей к нему ужасной мысли о том, что, если он не даст денег, то тщательно продуманный план может потерпеть полный крах, который станет его вечным позором. «И тогда ведь нельзя будет убрать этого проклятого римлянина, и отстоять свою веру. А разве уничтожение самозванного посланца Божьего, физические его мучения в назидание другим не укрепят мой авторитет, как главного блюстителя Закона и непререкаемого толкователя святого Завета?» – лихорадочно соображал Каиафа. Ведь сколько раз длинными, бессонными ночами мечтал он, как расправится со всеми своими врагами, дабы самому стать мессией или отцом мессии и основать новую династию правителей Иудеи, связанную родством с самим Господом. Вспоминая сейчас самые свои сокровенные желания, первосвященника даже как-то всего чуть передёрнуло от смелости собственной мысли и прошибло в холодный пот. Подумав ещё чуть-чуть, он решил дать деньги бывшему ученику Иисуса.
– Согласен! – прозвучало в тишине одно слово, и на пол рядом с Иудой тяжело упал тугой кожаный кошелёк. – Не считай! Не на базаре!
– Но у меня есть одно условие, – начал Искариот, но его строгим голосом перебил первосвященник.
– Хорошо! Свидетельствовать станешь из-за перегородки. Лица твоего никто не увидит. Ступай!
Каиафа повернулся спиной к Иуде, давая понять, что их разговор закончен, но ученик, выдавший своего учителя, не торопился уходить.
– Что ещё? – недовольно спросил жрец.
– Насчёт перегородки это ты хорошо придумал, Каиафа. Я как раз хотел попросить, чтобы мне разрешили давать показания, не объявляя себя. Но это было моё первое условие, а есть ещё второе, – нагло ухмыляясь, сказал Иуда.
– Какое ещё второе условие? – начиная злиться на своего собеседника, спросил Каиафа. – Может, хватит условий? Или ты решил разорить храмовую казну? Если…
– Не о деньгах речь, первосвященник, – перебил Иуда жреца, не дожидаясь его ответа. – Мне хотелось бы увидеть Иисуса перед тем, как его осудит Синедрион.
– Зачем тебе это? – Каиафа был искренне удивлён просьбой Искариота, ибо полагал, что речь вновь пойдёт о деньгах.
– Моё дело! Но только тогда выступлю в суде! – резко и довольно грубо ответил Иуда.
– Но его сейчас отведут в крепость Антония. Слишком уж велика ответственность, держать у себя дома столь опасного государственного преступника. А, если он сбежит, или кто-нибудь попытается устроить ему побег? Что тогда?
– Не бойся Каиафа, побег я ему не устрою.
– Не знаю, не знаю, что и ответить тебе?
– Я заплачу хорошую цену, – хрипло выдавил Иуда и бросил к ногам Каиафы кошелёк с серебром, который мгновение назад получил как плату за свои предстоящие показания в суде Синедриона, удивив столь неожиданным своим поступком и приступом щедрости, внезапной и необъяснимой, даже самого себя. Первосвященник вздрогнул от звука упавшего кожаного мешочка, посмотрел вниз, но поднимать деньги не стал, а молча покинул комнату. В тот же миг его слуга, стоявший около двери, вошёл внутрь, быстро подхватил с пола деньги и двинулся вслед за своим хозяином. Наступила тишина.
Иуде не пришлось долго ждать, ибо в коридоре послышались шаркающие шаги и размеренный тяжёлый звук железа. В тёмную каморку, где находился Искариот, грубо втолкнули пленника и прокричали: «Побыстрее заканчивайте свои разговоры. Первосвященник приказал отвести самозванца в крепость под охрану римлян». Бывший ученик находился в приподнятом настроении. Он давно ждал момента, когда сам, лично, смог бы поучить жизни того, кого обычно вынужден был слушать, притворяясь, что ловит каждое его слово.
«Теперь пусть мне внимает. Моя правда оказалась сильнее его. Он сейчас в кандалах и готовится пойти на смерть, а я буду жить! Вот и вся его гнилая истина!» – думал Иуда, бывший когда-то первым и любимым учеником Иисуса. Что хотел он доказать этим своим поступком было не понятно, это уже потом, на следующий день, Иуда пожалеет о деньгах, отданных назад первосвященнику, а тогда его охватил какой-то кураж и желание возвысится в собственных глазах. Но, скорее всего это была попытка успокоить своё пострадавшее себялюбие, раздавленное крахом несбыточных надежд.
– Не ожидал, равви? – усмехнулся Искариот. Ему было приятно видеть изумлённый взгляд проповедника.
– Ты-ы-ы-ы-ы?! Не думал, Иуда! Но, зачем? Почему? – Иисус не мог прийти в себя, справиться со своим смятением, ибо был взволнован, возбуждён, обижен.
Он, действительно, не мог понять, почему именно Иуда предал его. Иисус даже никогда как-то не задумывался над тем, что его кто-то и когда-то вообще может обмануть. В их компании все были честны и откровенны по отношению друг к другу. Но более всего огорчило Иисуса, что этим человеком оказался Иуда. Ведь именно с ним он делил кусок хлеба в первые дни своего проповедничества, спас от смерти, когда тот валялся и умирал в придорожной канаве, днями и ночами сидел возле постели и выхаживал раненого, когда несчастный уроженец Кериота метался в страшном бреду, съедаемый тяжёлым недугом. Иисус всегда считал, что хорошо разбирается в людях, и тем больнее ему было признаться сейчас в своей ошибке. Он стоял, не шелохнувшись перед радостным своим учеником.
– Да, я!!! – глумливо, чуть ломаясь, прошипел Иуда, чувствуя прилив неожиданного вдохновения, – мне всегда были отвратительны все твои поступки. Мне опротивела наша бедность, убогость, нищета, хотя жить мы могли бы совершенно по-другому. Ты, Иисус, глупец!!! Ты не оправдал моих чаяний и надежд. Ведь власть была так близка. Мы могли до неё дотянуться и потрогать руками. Ты спокойно смог бы стать этнархом, настоящим народным правителем, царём от людей и над людьми! А в реальности будешь гнить в могиле, или тебя повесят, а может, распнут. Это твой справедливый и вполне закономерный конец! Я очень рад! Ты много болтал, но ничего не делал, хотя люди сами были готовы сделать тебя своим повелителем и вручить бразды правления. А ты-ы? Где твоё обещанное людям царство? Где? Завтра тебя казнят и что? После смерти ты обретёшь своё счастье? Но люди хотят пить и есть вдоволь, жить сладко и спать мягко сейчас, здесь, на земле, а не там, в призрачном, придуманном тобой мире, который никто никогда не видел и из которого никто никогда не возвращался! Твои надежды несбыточны!!! А я умирать вместе с тобой и твоими бредовыми идеями не желаю! Я ещё молод! Мне не известно, что там после жизни: рай, обещанный тобой, или забвение и пустота? Это я тебя выдал! Я! Я! Я! Это я показал место нашего ночлега, и мой поцелуй был знаком для стражи. И прокуратору я всегда и всё о тебе, о каждом твоём шаге, сообщал. И первосвященнику я предложил свои услуги. Мне хотелось, чтобы ты бросился в драку, когда за тобой пришли храмовники, призвал бы весь народ на восстание: паломников, земляков, последователей своих. Я думал, ты станешь вождём, царём. Но за тобой ничего нет, Иисус! Ты есть химера, а посему ты обречён умереть в безвестности и одиночестве. Твои ближайшие ученики разбежались кто куда. От тебя отказался даже Кифа. Я слышал это своими собственными ушами. О тебе через пару недель или месяц даже никто не вспомнить: ни родные, ни ученики, которых по существу-то и не было. Правда, остаётся Мария! Но и она тебя вскоре забудет, ибо молода, красива и слишком юна, чтобы вечно хранить тебе верность. К тому же я люблю Марию и женюсь на ней, дабы она нашла своё утешение в моих объятиях, – мой тайный соглядатай замолчал, чтобы немного перевести дух и собраться с новыми мыслями, но сделать этого не успел.