Страница:
Вообще в течение этих нескольких последних месяцев мне исключительно пришлось заниматься не своими делами. Я был вынужден общаться с почти сумасшедшими людьми, постоянно придумывавшими для себя какие-то совершенно пустые занятия, вместо того, чтобы действительно браться за какую-нибудь сколь серьёзную работу. Они не воевали за новые земли, не подавляли бунты и мятежи, не крепили силу государства, не охраняли рубежи империи и не приумножали богатства Рима, а только интриговали, скандалили, спорили и забрасывали друг друга камнями.
Итак, поиски тела казнённого проповедника успехом не увенчались, а поэтому первосвященник и члены Синедриона пребывали в бешенстве. По их приказу храмовые стражники, что ночью охраняли гроб Назорея, были жестоко наказаны. Их, как всегда, приговорили к побитию камнями, что и сделали тем же вечером под стенами Иерусалима.
Каиафа в течение почти двух дней пытался встретиться со мной, но я отказал ему, так как прекрасно понимал, что он будет склонять меня к дальнейшим поискам, требовать наказания всех тех, кто был с проповедником, обвиняя оставшихся учеников в краже тела своего умершего учителя. Правда, вместо меня с ним разговаривал один из моих центурионов. Беседа та была весьма интересной, и Марк потом подробно пересказал мне, о чём его просил первосвященник и на чём особенно настаивал. Мои предположения относительно требований Каиафы оказались верными.
– Я встретил первосвященника на террасе дворца, – докладывал Марк, – Каиафа был в жуткой ярости. Он очень сильно требовал, истерично кричал, брызгал слюной, угрожал отправить жалобу в Сенат, если мы прекратим поиски. Просил сурово наказать всех учеников проповедника или отдать их на суд Синедриона. На мой вопрос, есть ли у него доказательства их причастности к похищению тела Назорея, он стал убеждать меня, что только они могли это сделать, ибо выгоду свою видели в том. Но я, игемон, ему ответил: «Для вас, книжников, тоже было выгодно, чтобы умерший проповедник пропал бы навсегда. Так, может, это вы, жрецы, выкрали мёртвого Назорея для того, чтобы похоронить того в общей могиле, а теперь нашими руками хотите расправиться с его сторонниками?»
– Ну, а что же ответил первосвященник? – рассмеялся я, ибо мне понравилось, как Марк провёл ту важную беседу.
– Что, что? Ушёл сам не свой, игемон, даже от расстройства посох свой забыл. Потом слуга его прибегал.
– Ты всё правильно сказал, Марк. Молодец! Пусть сами занимаются своими распрями между собой и своими богами. У нас и без них дел полно.
Мне тогда подумалось, что на этом разговоре между Марком и Каиафой, наконец, закончилась история моего рокового столкновения с первосвященником и прочими иудейскими жрецами, но, оказалось, что предположения те были ошибочными. Всё оставшееся время до окончания моего пребывания в Иудее Каиафа явно или тайно будет давить на меня и постоянно отсылать жалобы в Рим кесарю или в Дамаск легату Сирии. В конце концов он так допечёт мне, что я смещу его с должности первосвященника. Но это произойдёт ещё не скоро, не завтра и не месяц спустя, а через целых три года. Пока же мне предстояло закончить кое-какие дела в Иерусалиме и потом уже отправиться к себе в резиденцию. Я не мог пустить расследование на самотёк, ведь в деле с пропажей тела косвенно оказалась замешана и моя жена Клавдия.
Мы раньше с ней как-то не разговаривали на религиозные темы, и вообще не затрагивали ни своих, ни чужих богов. Слишком мало времени было у меня, чтобы рассуждать с ней на философские темы. Я никогда прежде не предполагал, что Клавдия может серьёзно воспринять чьи-то посторонние, по существу варварские, мысли. И только после нашего с ней разговора мне вдруг стало совершенно ясно, что она являлась давней поклонницей проповедника из Капернаума. Я был удивлён этим увлечением моей жены, но посчитать её взгляды недостойными, а тем более преступными просто не мог. Может, действительно, в словах Назорея содержалось что-то полезное для людей, и Клавдия нашла в его учении для себя какой-то смысл, но меня проповедник ни в чём не убедил. Хотя я всегда соглашался с утверждениями своей жены, что нужно уважать чужих богов, дабы потом не обидеть своих. Однако рассказы Клавдии и Валерии, её рабыни, о чудесных проповедях Назорея, которые в редкие наши встречи мне настойчиво излагали, а я весьма внимательно и с большим удовольствием слушал. Они были очень интересны, но не более того, ибо меня всегда переполнял скептицизм.
– Какой-то мужчина в белых одеждах у входа в пещеру, которого они потом не видели. Глупости всё. А женщины всегда склонны к преувеличению. Это всё проделки Каиафы и его тестя, бывшего первосвященника Ханана. Вот истинные злодеи всего! – таковы были мои окончательные выводы относительно странной пропажи тела умершего Назорея.
Да, кстати, крестики, что каким-то неведомым и необъяснимым способом оказались в моей руке, я отдал Клавдии. Правда, она очень сильно встревожилась, когда услышала мой рассказ о том, как попали ко мне эти две маленькие железные вещицы, ведь я был вынужден рассказать ей своё необычное сновидение. Клавдия тут же к одному из них привязала тонкую шёлковую нить, а потом и к другому, совершенно не обращая внимания на мой изумлённый взгляд. Затем она осторожно, и я бы даже сказал торжественно, надела себе на шею этот маленький крестик, который тут же сиротливо затерялся среди её золотых украшений. Клавдия хотела и второй надеть, правда, уже на меня, но я уклонился от её попыток сделать это, чем вызвал явное огорчение своей любимой жены.
– Дорогой мой! Ну, прощу тебя, надень крестик! Он сохранит тебя от внезапной опасности, злых наветов и чёрного глаза! Поможет тебе в трудный момент! – упрашивала она меня. Только усилия её были напрасны.
– Какие здесь опасности, Клавдия? Что ты говоришь? – отшучивался я, – здесь всё тихо и спокойно, как в Риме. А с подлыми доносами первосвященника я и сам справлюсь!
Но Клавдия продолжала настаивать на своём и, в конце концов, добилась, что крестик всё-таки оказался на моей шее, но только произойдёт это не сразу, не в тот же вечер, а многие годы спустя.
А пока я вновь оставил свою жену на попечение рабынь, чтобы ещё раз перед отъездом из Иерусалима осмотреть, как идут приготовления к строительству водопровода. Ровно год назад мной было принято решение провести в город воду, дабы снабдить ею гарнизон крепости Антония. Акведук, по которому следовало протекать живительной влаге, должен был протянуться от источника в долине Енном и далее через Нижний город к царскому дворцу, а уже оттуда достигнуть крепости.
Начинало вечереть. С небольшим отрядом в двадцать всадников я только выехал за ворота Иерусалима и даже не успел ещё покинуть его окрестностей, как наткнулся на правоверных иудеев. Они столь громко кричали, спорили и о чём-то ругались, что в запале своей перебранки даже не заметили меня и мою свиту. Люди были очень разгорячёны и взбудоражены. Мы остановились и стали с интересом издали наблюдать за толпой, ожидая, когда же, наконец, перессорившиеся иудеи кинуться в драку между собой, но вдруг спорщики внезапно и резко отхлынули в сторону, оставив перед собой одиноко стоявшего человека. С большого расстояния, что мы находились от толпы, я не мог никак разглядеть: мужчина ли то был, женщина ли?
Да, это собственно и не имело большого значения, ибо было вполне очевидным, что сейчас как всегда последует более всего любимое иудеями наказание. И я не ошибся в своих предположениях, так как буквально через мгновение в несчастного человека полетел град придорожных камней. Мне ужасно не хотелось в очередной раз вмешиваться в их разборки, но долг прокуратора повелевал прекратить самосуд, ибо личным указом я запретил устраивать побитие кого бы то ни было без расследования Синедриона и утверждения мной вынесенного приговора. Я подал рукой знак, и мои воины тут же повернули в сторону бесновавшейся толпы.
Мы шли рысью, своими флангами охватывая людскую массу. К сожалению, не известно мне было в тот миг, что мои извечные споры и раздоры с первосвященником Каиафой так и не закончились, а напротив, наша неприязнь ещё более усилится именно после этого случая моего вмешательства. Видимо, слишком уж тесно переплелись, спутались, перемешались между собой нити моей судьбы и первосвященника, вовлекая, как оказалось потом, в этот образовавшийся большой клубок всё большее и большее количество людей и многочисленные чужие жизни.
«Этот нечестивец, – думал главный жрец обо мне, – практически уже прекратил поиски и отпустил всех учеников самозванца на свободу, вместо того, чтобы повесить их рядом с Назореем».
Он метался по дому, срывая зло на всех, кто попадался ему на глаза. Стражников, что проспали злоумышленников, которые похитили тело, Синедрион осудил быстро очень жестоко, но если бы это могло помочь в поисках преступников. Только на этом неприятности жреца не закончились.
Много, очень много неожиданных и весьма неприятных для себя новостей получил первосвященник в первый день новой недели. У него от них уже голова шла кругом. Нужно было что-то предпринимать, но вот что, Иосиф пока не знал.
«Надо бы сходить к тестю. Старик мудр и наверняка даст дельный совет», – размышлял про себя Каиафа, когда к нему прибежал запыхавшийся слуга. Этот молодой парень как раз и принес ещё одно сообщение, которое настолько поразило Каиафу, что его чуть, было, не хватил удар. На какое-то мгновение первосвященник даже лишился дара речи, услышав неожиданную новость, но за много лет интриг и борьбы он научился держать удары судьбы. С ранней юности ему пришлось сражаться за то, чтобы занять достойное место в обществе, добиться уважения и скопить богатства, а потому, имея столь богатый опыт, Иосиф умел быстро брать себя в руки и не впадать в отчаяние, даже в самых сложных ситуациях, преподносимых ему жизнью.
Итак, весть, необычную и поразительную, Каиафе принёс его слуга, которого он послал в крепость Антония следить за всем, что там будет происходить. Первосвященник строго наказал ему, чтобы тот своими глазами увидел бы, как поведут осуждённого Назорея из крепости на Лысую гору, дождался бы смерти проповедника, и после донёс об этом сразу же и во всех подробностях. Главный жрец желал первым узнать о кончине самозванного пророка, дабы потом немедленно приступить к осуществлению задуманного им секретного плана: тайно похоронить Назорея и обязательно в общей могиле.
Рувим, так звали молодого слугу, был прытким парнем, и Каиафа ему полностью доверял. С самого утра, когда суд Синедриона ещё только проходил в доме жреца, а слуга уже стоял в готовности на площади в крепости Антония, где на брусчатке лежали сколоченные деревянные кресты, ожидая, когда приведут проповедника. Однако там слуга пробыл недолго. Даже не дождавшись, когда преступников уведут на место казни, юноша в крайне взволнованном состоянии покинул площадь и быстро побежал в сторону дома первосвященника. Рувим шумно ворвался в комнату главного жреца и начал ему с самого порога что-то быстро-быстро шептать, будто слова его мог услышать кто-нибудь посторонний.
– Погоди, погоди Рувим! Не спеши! Что ты там бормочешь? Я ничего не могу понять. Подойди ближе и, не торопясь, говори толком, что случилось? – строго и недовольно пробурчал Каиафа, ибо ничего не понял из торопливого и сбивчивого рассказа своего слуги.
– Хозяин, хозяин, – чуть отдышавшись после скорого бега, вновь зашептал слуга, – я слышал, у неё ребёнок будет, она здесь в городе, он сказал…
– Говори толком! Не спеши! Кто и кого ждёт? Что за ребёнок? Чей? – не вытерпев, заорал во всё горло первосвященник. Он вдруг понял, всей своей сущностью главного ревнителя Закона догадался, что новость, принесённая слугой, будет не только неожиданной и весьма неприятной, но скорее сногсшибательной, и не ошибся в своих предположениях. Первосвященник строго взглянул на дрожавшего от возбуждения парня и вдруг отвесил своему слуге звонкую пощёчину. Казалось, что этот удар произвёл положительное воздействие на Рувима. Юноша часто заморгал, вытер выступившие на глазах слёзы, потом немного потёр покрасневшую щеку и успокоился. Не прошло и мгновения, как слуга, уже не торопясь, стал рассказать Каиафе обо всём, что увидел и услышал на Мостовой площади, когда осуждённого на распятие плотника выводили из подземелья крепости. Новость, действительно, оказалась ошеломляющей.
– Я случайно всё узнал, – начал, было, вновь горячиться слуга, но под тяжёлым взглядом первосвященника сдержал бьющие через край эмоции. А ведь юноше хотелось заслужить похвалу Каиафы за своё радение перед ним.
– Когда легионер своим кнутом самозванцу всыпал как следует, то тот, значит, мешком упал на землю. Ха-ха-ха! – засмеялся Рувим, вспоминая увиденную сцену избиения и, непонятно отчего и с какой такой радости, потирая руки, – в это время из подвала вышла девица. Я её раньше никогда не видел, но явно не местная. Красивая, молодая, стройная такая вся, ладная, со светлыми волосами. Глаза большие, ресницы… – вдохновенно рассказывал Рувим, но остановился, испуганно прервав своё повествование от громкого окрика хозяина.
– Что-то не очень ты рад встречи со старым другом? – вместо приветствия прокричал с порога слуга главного жреца.
Иуда внутренне напрягся, но ничего не ответил, ибо не ожидал, что когда-нибудь ему придётся встретиться с Малхом. Сказать, что приход начальника храмовой стражи очень сильно напугал Искариота, было нельзя, но и утверждать, что его обрадовало это неожиданное посещение, он так же не стал бы. Откровенно говоря, Иуде всегда хотелось побыстрее забыть то общее их дело, которое свело вместе этих двух человек: ученика и слугу столь разных людей, как Иисус и Каиафа. Наверное, поэтому после успешного завершения общей работы Иуда никогда больше не искал с ним встречи.
Вот и теперь Искариот, как только увидел храмовника, сразу же понял, что тот пришёл к нему за помощью. Об этом было нетрудно догадаться, так как у Иуды с первосвященником был полный расчёт.
«Они мне ничего не должны, я им тем более, значит, Малх специально искал меня, потому как я нужен первосвященнику. Это очень интересно! Но теперь, главное, не продешевить, как в прошлый раз!» – думал Искариот, тем не менее, опасливо и насторожено поглядывая на Малха. Но сейчас Иуду более всего волновало то, что пришедший слуга первосвященника вполне мог помешать его удачной сделке. Договор, который собирался мой бывший тайный соглядатай заключить, обещал быть весьма выгодным. Уроженец Кериота выгодно отдавал свой участок и намеревался получить от продажи земли неплохие деньги. Он уже всё обговорил, уточнил всякие мелочи, и оставалось только ударить по рукам, заключив сделку, но посланец жреца неожиданно, как того и боялся Искариот, вмешался в разговор:
– Заканчивай Иуда торговлю! Завтра продолжите торги! У меня очень важное дело и выгодное для тебя. Серебром получишь не меньше, чем за свою прошлую услугу!
Эти слова Малх подкрепил весьма многозначительным взглядом и демонстрацией увесистого кошелька, который заманчиво звякнул приятным звуком лежавших в нём монет. Уроженец Кериота не заставил себя долго упрашивать. Он без лишних слов проводил со двора покупателя и, жадно посмотрев на кожаный мешочек с деньгами, твёрдо сказал:
– Передай, что сегодня вечером приду!
Иуда своё обещание сдержал. Правда, пришёл он не вечером, а намного позже, под покровом ночи. Время тогда только успело перевалить за полночь, когда в ворота дома, где жил первосвященник тихо, но настойчиво постучали. Каиафа ждал этого визита, хотя и не знал точного времени прихода своего давнишнего знакомого, но был уверен, что тот придёт именно ночью.
Первосвященник не спал. Он ждал обещанного визита. Услышав стук, жрец взял со стола светильник и сам спустился вниз, чтобы открыть калитку в воротах и впустить давно ожидаемого посетителя. На этот раз Иуда не кутался в накидку и не прятал своего лица, ибо ночь была тёмной и безлунной.
– Доброй ночи тебе, первосвященник Каиафа! Ты хотел видеть меня? Я пришёл. Говори, для чего я тебе понадобился? – немного высокомерно, как равному, сказал эти слова Иосифу его ночной гость.
– Ты, однако, Иуда стал очень смелым и дерзким. Времени прошло так мало, а ты так изменился. Разбогател, сказывают, на моих деньгах? Землю хорошую прикупил? Ну, чего встал? Проходи в дом! Разговор серьёзный, а на пороге такие дела не решаются, – довольно холодно ответил Каиафа, даже не ответив на приветствие приглашённого им же самим посетителя.
Ночной гость, немного помедлил, как бы в чём-то сомневаясь или опасаясь чего-то, но потом, пристально посмотрев в глаза первосвященника, решительно шагнул за ворота его дома. Каиафа шёл впереди, подсвечивая дорогу, как когда-то в храме, масляной лампой. Слугам он приказал сегодня ночью не выходить во двор без особой надобности, поэтому в саду и в самом доме никого не было. Первосвященник провёл своего гостя в зал, где обычно собирался на заседания Синедрион, творя скорый суд и быструю расправу.
Итак, поиски тела казнённого проповедника успехом не увенчались, а поэтому первосвященник и члены Синедриона пребывали в бешенстве. По их приказу храмовые стражники, что ночью охраняли гроб Назорея, были жестоко наказаны. Их, как всегда, приговорили к побитию камнями, что и сделали тем же вечером под стенами Иерусалима.
Каиафа в течение почти двух дней пытался встретиться со мной, но я отказал ему, так как прекрасно понимал, что он будет склонять меня к дальнейшим поискам, требовать наказания всех тех, кто был с проповедником, обвиняя оставшихся учеников в краже тела своего умершего учителя. Правда, вместо меня с ним разговаривал один из моих центурионов. Беседа та была весьма интересной, и Марк потом подробно пересказал мне, о чём его просил первосвященник и на чём особенно настаивал. Мои предположения относительно требований Каиафы оказались верными.
– Я встретил первосвященника на террасе дворца, – докладывал Марк, – Каиафа был в жуткой ярости. Он очень сильно требовал, истерично кричал, брызгал слюной, угрожал отправить жалобу в Сенат, если мы прекратим поиски. Просил сурово наказать всех учеников проповедника или отдать их на суд Синедриона. На мой вопрос, есть ли у него доказательства их причастности к похищению тела Назорея, он стал убеждать меня, что только они могли это сделать, ибо выгоду свою видели в том. Но я, игемон, ему ответил: «Для вас, книжников, тоже было выгодно, чтобы умерший проповедник пропал бы навсегда. Так, может, это вы, жрецы, выкрали мёртвого Назорея для того, чтобы похоронить того в общей могиле, а теперь нашими руками хотите расправиться с его сторонниками?»
– Ну, а что же ответил первосвященник? – рассмеялся я, ибо мне понравилось, как Марк провёл ту важную беседу.
– Что, что? Ушёл сам не свой, игемон, даже от расстройства посох свой забыл. Потом слуга его прибегал.
– Ты всё правильно сказал, Марк. Молодец! Пусть сами занимаются своими распрями между собой и своими богами. У нас и без них дел полно.
Мне тогда подумалось, что на этом разговоре между Марком и Каиафой, наконец, закончилась история моего рокового столкновения с первосвященником и прочими иудейскими жрецами, но, оказалось, что предположения те были ошибочными. Всё оставшееся время до окончания моего пребывания в Иудее Каиафа явно или тайно будет давить на меня и постоянно отсылать жалобы в Рим кесарю или в Дамаск легату Сирии. В конце концов он так допечёт мне, что я смещу его с должности первосвященника. Но это произойдёт ещё не скоро, не завтра и не месяц спустя, а через целых три года. Пока же мне предстояло закончить кое-какие дела в Иерусалиме и потом уже отправиться к себе в резиденцию. Я не мог пустить расследование на самотёк, ведь в деле с пропажей тела косвенно оказалась замешана и моя жена Клавдия.
Мы раньше с ней как-то не разговаривали на религиозные темы, и вообще не затрагивали ни своих, ни чужих богов. Слишком мало времени было у меня, чтобы рассуждать с ней на философские темы. Я никогда прежде не предполагал, что Клавдия может серьёзно воспринять чьи-то посторонние, по существу варварские, мысли. И только после нашего с ней разговора мне вдруг стало совершенно ясно, что она являлась давней поклонницей проповедника из Капернаума. Я был удивлён этим увлечением моей жены, но посчитать её взгляды недостойными, а тем более преступными просто не мог. Может, действительно, в словах Назорея содержалось что-то полезное для людей, и Клавдия нашла в его учении для себя какой-то смысл, но меня проповедник ни в чём не убедил. Хотя я всегда соглашался с утверждениями своей жены, что нужно уважать чужих богов, дабы потом не обидеть своих. Однако рассказы Клавдии и Валерии, её рабыни, о чудесных проповедях Назорея, которые в редкие наши встречи мне настойчиво излагали, а я весьма внимательно и с большим удовольствием слушал. Они были очень интересны, но не более того, ибо меня всегда переполнял скептицизм.
– Какой-то мужчина в белых одеждах у входа в пещеру, которого они потом не видели. Глупости всё. А женщины всегда склонны к преувеличению. Это всё проделки Каиафы и его тестя, бывшего первосвященника Ханана. Вот истинные злодеи всего! – таковы были мои окончательные выводы относительно странной пропажи тела умершего Назорея.
Да, кстати, крестики, что каким-то неведомым и необъяснимым способом оказались в моей руке, я отдал Клавдии. Правда, она очень сильно встревожилась, когда услышала мой рассказ о том, как попали ко мне эти две маленькие железные вещицы, ведь я был вынужден рассказать ей своё необычное сновидение. Клавдия тут же к одному из них привязала тонкую шёлковую нить, а потом и к другому, совершенно не обращая внимания на мой изумлённый взгляд. Затем она осторожно, и я бы даже сказал торжественно, надела себе на шею этот маленький крестик, который тут же сиротливо затерялся среди её золотых украшений. Клавдия хотела и второй надеть, правда, уже на меня, но я уклонился от её попыток сделать это, чем вызвал явное огорчение своей любимой жены.
– Дорогой мой! Ну, прощу тебя, надень крестик! Он сохранит тебя от внезапной опасности, злых наветов и чёрного глаза! Поможет тебе в трудный момент! – упрашивала она меня. Только усилия её были напрасны.
– Какие здесь опасности, Клавдия? Что ты говоришь? – отшучивался я, – здесь всё тихо и спокойно, как в Риме. А с подлыми доносами первосвященника я и сам справлюсь!
Но Клавдия продолжала настаивать на своём и, в конце концов, добилась, что крестик всё-таки оказался на моей шее, но только произойдёт это не сразу, не в тот же вечер, а многие годы спустя.
А пока я вновь оставил свою жену на попечение рабынь, чтобы ещё раз перед отъездом из Иерусалима осмотреть, как идут приготовления к строительству водопровода. Ровно год назад мной было принято решение провести в город воду, дабы снабдить ею гарнизон крепости Антония. Акведук, по которому следовало протекать живительной влаге, должен был протянуться от источника в долине Енном и далее через Нижний город к царскому дворцу, а уже оттуда достигнуть крепости.
Начинало вечереть. С небольшим отрядом в двадцать всадников я только выехал за ворота Иерусалима и даже не успел ещё покинуть его окрестностей, как наткнулся на правоверных иудеев. Они столь громко кричали, спорили и о чём-то ругались, что в запале своей перебранки даже не заметили меня и мою свиту. Люди были очень разгорячёны и взбудоражены. Мы остановились и стали с интересом издали наблюдать за толпой, ожидая, когда же, наконец, перессорившиеся иудеи кинуться в драку между собой, но вдруг спорщики внезапно и резко отхлынули в сторону, оставив перед собой одиноко стоявшего человека. С большого расстояния, что мы находились от толпы, я не мог никак разглядеть: мужчина ли то был, женщина ли?
Да, это собственно и не имело большого значения, ибо было вполне очевидным, что сейчас как всегда последует более всего любимое иудеями наказание. И я не ошибся в своих предположениях, так как буквально через мгновение в несчастного человека полетел град придорожных камней. Мне ужасно не хотелось в очередной раз вмешиваться в их разборки, но долг прокуратора повелевал прекратить самосуд, ибо личным указом я запретил устраивать побитие кого бы то ни было без расследования Синедриона и утверждения мной вынесенного приговора. Я подал рукой знак, и мои воины тут же повернули в сторону бесновавшейся толпы.
Мы шли рысью, своими флангами охватывая людскую массу. К сожалению, не известно мне было в тот миг, что мои извечные споры и раздоры с первосвященником Каиафой так и не закончились, а напротив, наша неприязнь ещё более усилится именно после этого случая моего вмешательства. Видимо, слишком уж тесно переплелись, спутались, перемешались между собой нити моей судьбы и первосвященника, вовлекая, как оказалось потом, в этот образовавшийся большой клубок всё большее и большее количество людей и многочисленные чужие жизни.
***
Первосвященник Иосиф Каиафа был вне себя от ярости и оттого не находил себе места.«Этот нечестивец, – думал главный жрец обо мне, – практически уже прекратил поиски и отпустил всех учеников самозванца на свободу, вместо того, чтобы повесить их рядом с Назореем».
Он метался по дому, срывая зло на всех, кто попадался ему на глаза. Стражников, что проспали злоумышленников, которые похитили тело, Синедрион осудил быстро очень жестоко, но если бы это могло помочь в поисках преступников. Только на этом неприятности жреца не закончились.
Много, очень много неожиданных и весьма неприятных для себя новостей получил первосвященник в первый день новой недели. У него от них уже голова шла кругом. Нужно было что-то предпринимать, но вот что, Иосиф пока не знал.
«Надо бы сходить к тестю. Старик мудр и наверняка даст дельный совет», – размышлял про себя Каиафа, когда к нему прибежал запыхавшийся слуга. Этот молодой парень как раз и принес ещё одно сообщение, которое настолько поразило Каиафу, что его чуть, было, не хватил удар. На какое-то мгновение первосвященник даже лишился дара речи, услышав неожиданную новость, но за много лет интриг и борьбы он научился держать удары судьбы. С ранней юности ему пришлось сражаться за то, чтобы занять достойное место в обществе, добиться уважения и скопить богатства, а потому, имея столь богатый опыт, Иосиф умел быстро брать себя в руки и не впадать в отчаяние, даже в самых сложных ситуациях, преподносимых ему жизнью.
Итак, весть, необычную и поразительную, Каиафе принёс его слуга, которого он послал в крепость Антония следить за всем, что там будет происходить. Первосвященник строго наказал ему, чтобы тот своими глазами увидел бы, как поведут осуждённого Назорея из крепости на Лысую гору, дождался бы смерти проповедника, и после донёс об этом сразу же и во всех подробностях. Главный жрец желал первым узнать о кончине самозванного пророка, дабы потом немедленно приступить к осуществлению задуманного им секретного плана: тайно похоронить Назорея и обязательно в общей могиле.
Рувим, так звали молодого слугу, был прытким парнем, и Каиафа ему полностью доверял. С самого утра, когда суд Синедриона ещё только проходил в доме жреца, а слуга уже стоял в готовности на площади в крепости Антония, где на брусчатке лежали сколоченные деревянные кресты, ожидая, когда приведут проповедника. Однако там слуга пробыл недолго. Даже не дождавшись, когда преступников уведут на место казни, юноша в крайне взволнованном состоянии покинул площадь и быстро побежал в сторону дома первосвященника. Рувим шумно ворвался в комнату главного жреца и начал ему с самого порога что-то быстро-быстро шептать, будто слова его мог услышать кто-нибудь посторонний.
– Погоди, погоди Рувим! Не спеши! Что ты там бормочешь? Я ничего не могу понять. Подойди ближе и, не торопясь, говори толком, что случилось? – строго и недовольно пробурчал Каиафа, ибо ничего не понял из торопливого и сбивчивого рассказа своего слуги.
– Хозяин, хозяин, – чуть отдышавшись после скорого бега, вновь зашептал слуга, – я слышал, у неё ребёнок будет, она здесь в городе, он сказал…
– Говори толком! Не спеши! Кто и кого ждёт? Что за ребёнок? Чей? – не вытерпев, заорал во всё горло первосвященник. Он вдруг понял, всей своей сущностью главного ревнителя Закона догадался, что новость, принесённая слугой, будет не только неожиданной и весьма неприятной, но скорее сногсшибательной, и не ошибся в своих предположениях. Первосвященник строго взглянул на дрожавшего от возбуждения парня и вдруг отвесил своему слуге звонкую пощёчину. Казалось, что этот удар произвёл положительное воздействие на Рувима. Юноша часто заморгал, вытер выступившие на глазах слёзы, потом немного потёр покрасневшую щеку и успокоился. Не прошло и мгновения, как слуга, уже не торопясь, стал рассказать Каиафе обо всём, что увидел и услышал на Мостовой площади, когда осуждённого на распятие плотника выводили из подземелья крепости. Новость, действительно, оказалась ошеломляющей.
– Я случайно всё узнал, – начал, было, вновь горячиться слуга, но под тяжёлым взглядом первосвященника сдержал бьющие через край эмоции. А ведь юноше хотелось заслужить похвалу Каиафы за своё радение перед ним.
– Когда легионер своим кнутом самозванцу всыпал как следует, то тот, значит, мешком упал на землю. Ха-ха-ха! – засмеялся Рувим, вспоминая увиденную сцену избиения и, непонятно отчего и с какой такой радости, потирая руки, – в это время из подвала вышла девица. Я её раньше никогда не видел, но явно не местная. Красивая, молодая, стройная такая вся, ладная, со светлыми волосами. Глаза большие, ресницы… – вдохновенно рассказывал Рувим, но остановился, испуганно прервав своё повествование от громкого окрика хозяина.
– Не отвлекайся на мелочи! Говори суть! – строго одёрнул молодого слугу первосвященник. Юноша вздрогнул и, опасливо поглядывая на жреца, продолжил, – вот я и говорю, не наша она, не иудейка. Самозванец упал на дорогу от удара как раз рядом с тем местом, где я стоял. А девушка та, увидев, как кровь преступника брызнула из его спины, чувств лишилась. Так вот, он к ней наклонился, поцеловал её и шепнул: «Береги сына!»
– Ты, не ошибся, не ослышался, Рувим? – будучи совершенно обескураженный услышанным известием, чуть неуверенно переспросил Каиафа слугу и затем с лёгким недоверием, но весьма внимательно, посмотрел на него.
– Что ты, хозяин? – замахал Рувим руками, – я эти слова своими собственными ушами слышал, ведь сказал же, что совсем близко находился от этой парочки. Он ещё что-то говорил ей, шептал так нежно и ласково, – немного глумливо и чуть кривляясь, закончил слуга свой рассказ. Он уже потирал про себя руки в предвкушении похвалы, а, возможно, даже и хорошей награды, но не дождался ни того, ни другого. Первосвященник, напротив, вдруг грубо перебил его.
– Ты проследил за девушкой? Куда она пошла с площади? Выяснил, как её зовут и где она живёт? – первым же вопросом поставил Каиафа своего слугу в тупик.
– Н-е-е-е-е-т! – удивлённо и вместе с тем обречёно протянул Рувим, ибо сразу понял, что награды ему никогда уже теперь не увидеть, а вот наказание ещё одно, вполне вероятно, последует.
– Я, как только услышал эти слова, так прямо сразу прибежал тебе доложить, хозяин! – попытался он оправдаться, ибо понял свою ошибку.
– Так она только ждёт сына, или сын уже родился? Что скажешь? – вновь строго спросил Каиафа, и снова вытянулось лицо его слуги, ибо ясного ответа на вопрос хозяина у него, конечно же, не было. Рувим только пожал плечами и молча отошёл чуть назад. Зная вспыльчивый характер своего господина, и потому опасаясь его гнева, который вполне мог закончиться жестоким избиением, слуга решил держаться от первосвященника подальше.
– Ладно, Рувим, иди с Богом! – в совершенно расстроенных чувствах Каиафа махнул рукой, и когда слуга покидал комнату, крикнул ему вслед, – Малха позови ко мне! Срочно!
Начальнику храмовой стражи Каиафа доверял более всех, ведь именно ему он поручил схватить плотника из Назарета в Гефсиманском саду и тот выполнил сие трудное задание прекрасно. Пока слуги искали Малха, первосвященник, молча сидя в своём кресле, мучительно размышлял, что же ему предпринять. Не знал в тот момент главный жрец, что пройдут всего лишь сутки и ещё одна жуткая весть, словно каменная глыба с горной кручи, обрушится на него. И будет то известие о необычной происшествии, то есть о пропаже тела проповедника. Но завтрашнее время пока не наступило, а потому и ломал пока Каиафа голову над имевшейся сейчас сложной проблемой, не ведая ещё о будущих трудностях. Первосвященник никогда не впадал в отчаяние, но после известия, что у казнённого самозванного пророка, возможно, есть сын, он был весьма близок к панике.
– Мало, оказалось, схватить и казнить самозванного пророка, так теперь ещё придётся и семя его вытравливать. Кто бы мог подумать, что у какой-то девки, которая и родом-то неизвестно откуда, ещё будет ребёнок! И от кого? От этого нищего негодяя, смутьяна и болтуна! Хотя, впрочем, почему этого не могло случиться? Ведь если он был нормальный мужик, то произошедшее вполне естественно! Да-а-а-а, не возможно всего предусмотреть! – еле слышно проговорил сам себе первосвященник, с трудом сдерживая свои эмоции.
– Не хватало нам ещё одного борца за справедливость, братство и равенство. Если она родит мальчика, то вся Галилея, а может и Палестина? О, Бог мой, Бог Авраама, Бог Моисея и Бог Исаака, мне даже не хочется думать, какая карусель завертится с рождением сына казнённого проповедника, когда об этом событии узнают его ученики и сторонники! Да и прокуратор постарается как-нибудь использовать сие обстоятельство в свою пользу! Что же делать? Что? А ведь есть только единственный выход. Правильно говорили в старину наши предки, чтобы сын не мстил за отца, убей сына и мать его!
Начальник храмовой стражи прибыл сразу же, как только услышал, что его требует к себе первосвященник. Малх уважал главного жреца иерусалимского Храма, уважал его за жёсткость и жесткость по отношению к отступникам от истинной веры, ибо в этом считал себя очень похожим на своего господина. Когда храмовник вошёл в зал, то застал хозяина в весьма расстроенных чувствах.
– Что случилось, хозяин?
– Малх, ты слышал новость, что принёс Рувим? – спросил его Каиафа, как только начальник стражи появился на пороге.
– Нет, хозяин! Он мне ничего не сказал. Пробежал мимо меня, словно ошпаренный, потом вдруг остановился, прокричал, что ты меня желаешь видеть, и убежал. Не в себе он был! – ответил главный стражник, подходя к жрецу.
– Так вот, оказывается, самозванец, которого мы отправили на крест, имеет сына! Как тебе это известие? – у первосвященника даже чуть отлегло от сердца, когда он увидел, как вытянулось от удивления лицо верного Малха. Не одному ему неожиданная новость испортила настроение, и это, безусловно, радовало.
– Ты ведь знаешь Рувима, этого растяпу? Вместо того, чтобы проследить за девкой, что носит в своём чреве семя преступника, наш ротозей бросил всё и прибежал сообщить мне об этом.
Затем первосвященник подробно пересказал Малху всё, о чём поведал ему слуга. Начальник храмовой стражи с большим вниманием выслушал своего господина, ни разу не посмев перебить.
– Рувим всегда был дураком, хозяин! Хорошо, хоть догадался рассказать сразу, а не через месяц или год. Теперь надо постараться найти эту неизвестную девку, – как бы размышляя вслух, сказал начальник храмовой стражи после того, как Каиафа закончил свой рассказ.
– Где и как? – чуть обречёно спросил главный жрец.
– Ты не расстраивайся, хозяин, я отыщу её! – успокоил его Малх.
– Ну, и как? Как ты это сделаешь? Где ты её найдёшь? Кто она, откуда, как её имя? Мало ли женщин ходило следом за самозванцем? Попробуй теперь отыскать её в Иерусалиме среди сотен и тысяч женщин! – озадаченно говорил первосвященник. Он мало верил в успех, но Малх попытался переубедить своего господина. Аргументы главного стражника были так логичны, а доводы столь убедительны, да и говорил он до того уверенно и осмысленно, что своими речами обнадёжил первосвященника и вселил в него уверенность в успехе предстоящих поисков.
– Думаю, хозяин, нам следует вновь обратиться за помощью к трёхпалому, что указал мне в саду на Иисуса. Имя я его знаю. Иуда! Он был любимым учеником самозванца. Откуда мне это известно? Так ведь кому ни попадя, не доверил бы Галилеянин общие деньги. Казначеем он был у них. К тому же Иуда знает всех, кто ходил с самозванцем. Девушка, безусловно, ему знакома. Он жаден и корыстен, за деньги сдаст и её, – убеждённо сказал начальник стражи, ибо был абсолютно уверен, что найдёт девушку, но начать нужно было с бывшего ученика.
– Умный ты человек, Малх, и мудрый! Но только как же мы найдём Иуду? Я расплатился с ним и после этого он словно в воду канул, – осторожно и чуть неуверенно спросил своего слугу первосвященник, надеясь про себя, что тот обязательно подскажет выход из затруднительного положения, и не ошибся в своих надеждах.
– Я его найду! – решительно заявил Малх, – мне как-то говорили, что он собирался купить землю где-то в окрестностях Иерусалима, вроде, на юге от Сионской горы, кажется, в местечке Акелдама. Не беспокойся, хозяин, солнце не успеет скрыться за горизонтом, как я приведу к тебе Иуду. Сколько монет я могу обещать ему за очередную услугу?
– У нас с ним цена стабильная! Тридцать монет серебром! – усмехнувшись, ответил Каиафа. Первосвященник был очень доволен, ведь Малх, его лучший слуга, надёжный и верный, никогда ещё не подводил своего господина.
– Ты, не ошибся, не ослышался, Рувим? – будучи совершенно обескураженный услышанным известием, чуть неуверенно переспросил Каиафа слугу и затем с лёгким недоверием, но весьма внимательно, посмотрел на него.
– Что ты, хозяин? – замахал Рувим руками, – я эти слова своими собственными ушами слышал, ведь сказал же, что совсем близко находился от этой парочки. Он ещё что-то говорил ей, шептал так нежно и ласково, – немного глумливо и чуть кривляясь, закончил слуга свой рассказ. Он уже потирал про себя руки в предвкушении похвалы, а, возможно, даже и хорошей награды, но не дождался ни того, ни другого. Первосвященник, напротив, вдруг грубо перебил его.
– Ты проследил за девушкой? Куда она пошла с площади? Выяснил, как её зовут и где она живёт? – первым же вопросом поставил Каиафа своего слугу в тупик.
– Н-е-е-е-е-т! – удивлённо и вместе с тем обречёно протянул Рувим, ибо сразу понял, что награды ему никогда уже теперь не увидеть, а вот наказание ещё одно, вполне вероятно, последует.
– Я, как только услышал эти слова, так прямо сразу прибежал тебе доложить, хозяин! – попытался он оправдаться, ибо понял свою ошибку.
– Так она только ждёт сына, или сын уже родился? Что скажешь? – вновь строго спросил Каиафа, и снова вытянулось лицо его слуги, ибо ясного ответа на вопрос хозяина у него, конечно же, не было. Рувим только пожал плечами и молча отошёл чуть назад. Зная вспыльчивый характер своего господина, и потому опасаясь его гнева, который вполне мог закончиться жестоким избиением, слуга решил держаться от первосвященника подальше.
– Ладно, Рувим, иди с Богом! – в совершенно расстроенных чувствах Каиафа махнул рукой, и когда слуга покидал комнату, крикнул ему вслед, – Малха позови ко мне! Срочно!
Начальнику храмовой стражи Каиафа доверял более всех, ведь именно ему он поручил схватить плотника из Назарета в Гефсиманском саду и тот выполнил сие трудное задание прекрасно. Пока слуги искали Малха, первосвященник, молча сидя в своём кресле, мучительно размышлял, что же ему предпринять. Не знал в тот момент главный жрец, что пройдут всего лишь сутки и ещё одна жуткая весть, словно каменная глыба с горной кручи, обрушится на него. И будет то известие о необычной происшествии, то есть о пропаже тела проповедника. Но завтрашнее время пока не наступило, а потому и ломал пока Каиафа голову над имевшейся сейчас сложной проблемой, не ведая ещё о будущих трудностях. Первосвященник никогда не впадал в отчаяние, но после известия, что у казнённого самозванного пророка, возможно, есть сын, он был весьма близок к панике.
– Мало, оказалось, схватить и казнить самозванного пророка, так теперь ещё придётся и семя его вытравливать. Кто бы мог подумать, что у какой-то девки, которая и родом-то неизвестно откуда, ещё будет ребёнок! И от кого? От этого нищего негодяя, смутьяна и болтуна! Хотя, впрочем, почему этого не могло случиться? Ведь если он был нормальный мужик, то произошедшее вполне естественно! Да-а-а-а, не возможно всего предусмотреть! – еле слышно проговорил сам себе первосвященник, с трудом сдерживая свои эмоции.
– Не хватало нам ещё одного борца за справедливость, братство и равенство. Если она родит мальчика, то вся Галилея, а может и Палестина? О, Бог мой, Бог Авраама, Бог Моисея и Бог Исаака, мне даже не хочется думать, какая карусель завертится с рождением сына казнённого проповедника, когда об этом событии узнают его ученики и сторонники! Да и прокуратор постарается как-нибудь использовать сие обстоятельство в свою пользу! Что же делать? Что? А ведь есть только единственный выход. Правильно говорили в старину наши предки, чтобы сын не мстил за отца, убей сына и мать его!
Начальник храмовой стражи прибыл сразу же, как только услышал, что его требует к себе первосвященник. Малх уважал главного жреца иерусалимского Храма, уважал его за жёсткость и жесткость по отношению к отступникам от истинной веры, ибо в этом считал себя очень похожим на своего господина. Когда храмовник вошёл в зал, то застал хозяина в весьма расстроенных чувствах.
– Что случилось, хозяин?
– Малх, ты слышал новость, что принёс Рувим? – спросил его Каиафа, как только начальник стражи появился на пороге.
– Нет, хозяин! Он мне ничего не сказал. Пробежал мимо меня, словно ошпаренный, потом вдруг остановился, прокричал, что ты меня желаешь видеть, и убежал. Не в себе он был! – ответил главный стражник, подходя к жрецу.
– Так вот, оказывается, самозванец, которого мы отправили на крест, имеет сына! Как тебе это известие? – у первосвященника даже чуть отлегло от сердца, когда он увидел, как вытянулось от удивления лицо верного Малха. Не одному ему неожиданная новость испортила настроение, и это, безусловно, радовало.
– Ты ведь знаешь Рувима, этого растяпу? Вместо того, чтобы проследить за девкой, что носит в своём чреве семя преступника, наш ротозей бросил всё и прибежал сообщить мне об этом.
Затем первосвященник подробно пересказал Малху всё, о чём поведал ему слуга. Начальник храмовой стражи с большим вниманием выслушал своего господина, ни разу не посмев перебить.
– Рувим всегда был дураком, хозяин! Хорошо, хоть догадался рассказать сразу, а не через месяц или год. Теперь надо постараться найти эту неизвестную девку, – как бы размышляя вслух, сказал начальник храмовой стражи после того, как Каиафа закончил свой рассказ.
– Где и как? – чуть обречёно спросил главный жрец.
– Ты не расстраивайся, хозяин, я отыщу её! – успокоил его Малх.
– Ну, и как? Как ты это сделаешь? Где ты её найдёшь? Кто она, откуда, как её имя? Мало ли женщин ходило следом за самозванцем? Попробуй теперь отыскать её в Иерусалиме среди сотен и тысяч женщин! – озадаченно говорил первосвященник. Он мало верил в успех, но Малх попытался переубедить своего господина. Аргументы главного стражника были так логичны, а доводы столь убедительны, да и говорил он до того уверенно и осмысленно, что своими речами обнадёжил первосвященника и вселил в него уверенность в успехе предстоящих поисков.
– Думаю, хозяин, нам следует вновь обратиться за помощью к трёхпалому, что указал мне в саду на Иисуса. Имя я его знаю. Иуда! Он был любимым учеником самозванца. Откуда мне это известно? Так ведь кому ни попадя, не доверил бы Галилеянин общие деньги. Казначеем он был у них. К тому же Иуда знает всех, кто ходил с самозванцем. Девушка, безусловно, ему знакома. Он жаден и корыстен, за деньги сдаст и её, – убеждённо сказал начальник стражи, ибо был абсолютно уверен, что найдёт девушку, но начать нужно было с бывшего ученика.
– Умный ты человек, Малх, и мудрый! Но только как же мы найдём Иуду? Я расплатился с ним и после этого он словно в воду канул, – осторожно и чуть неуверенно спросил своего слугу первосвященник, надеясь про себя, что тот обязательно подскажет выход из затруднительного положения, и не ошибся в своих надеждах.
– Я его найду! – решительно заявил Малх, – мне как-то говорили, что он собирался купить землю где-то в окрестностях Иерусалима, вроде, на юге от Сионской горы, кажется, в местечке Акелдама. Не беспокойся, хозяин, солнце не успеет скрыться за горизонтом, как я приведу к тебе Иуду. Сколько монет я могу обещать ему за очередную услугу?
– У нас с ним цена стабильная! Тридцать монет серебром! – усмехнувшись, ответил Каиафа. Первосвященник был очень доволен, ведь Малх, его лучший слуга, надёжный и верный, никогда ещё не подводил своего господина.
***
Иуда договаривался с одним местным жителем об условиях продажи большого участка земли, который сам купил за тридцать монет серебром, полученными в уплату за оказанную услугу первосвященнику, когда во двор его тайно приобретаемого дома неожиданно вошёл Малх. Бывший ученик Иисуса сразу узнал начальника храмовой стражи.– Что-то не очень ты рад встречи со старым другом? – вместо приветствия прокричал с порога слуга главного жреца.
Иуда внутренне напрягся, но ничего не ответил, ибо не ожидал, что когда-нибудь ему придётся встретиться с Малхом. Сказать, что приход начальника храмовой стражи очень сильно напугал Искариота, было нельзя, но и утверждать, что его обрадовало это неожиданное посещение, он так же не стал бы. Откровенно говоря, Иуде всегда хотелось побыстрее забыть то общее их дело, которое свело вместе этих двух человек: ученика и слугу столь разных людей, как Иисус и Каиафа. Наверное, поэтому после успешного завершения общей работы Иуда никогда больше не искал с ним встречи.
Вот и теперь Искариот, как только увидел храмовника, сразу же понял, что тот пришёл к нему за помощью. Об этом было нетрудно догадаться, так как у Иуды с первосвященником был полный расчёт.
«Они мне ничего не должны, я им тем более, значит, Малх специально искал меня, потому как я нужен первосвященнику. Это очень интересно! Но теперь, главное, не продешевить, как в прошлый раз!» – думал Искариот, тем не менее, опасливо и насторожено поглядывая на Малха. Но сейчас Иуду более всего волновало то, что пришедший слуга первосвященника вполне мог помешать его удачной сделке. Договор, который собирался мой бывший тайный соглядатай заключить, обещал быть весьма выгодным. Уроженец Кериота выгодно отдавал свой участок и намеревался получить от продажи земли неплохие деньги. Он уже всё обговорил, уточнил всякие мелочи, и оставалось только ударить по рукам, заключив сделку, но посланец жреца неожиданно, как того и боялся Искариот, вмешался в разговор:
– Заканчивай Иуда торговлю! Завтра продолжите торги! У меня очень важное дело и выгодное для тебя. Серебром получишь не меньше, чем за свою прошлую услугу!
Эти слова Малх подкрепил весьма многозначительным взглядом и демонстрацией увесистого кошелька, который заманчиво звякнул приятным звуком лежавших в нём монет. Уроженец Кериота не заставил себя долго упрашивать. Он без лишних слов проводил со двора покупателя и, жадно посмотрев на кожаный мешочек с деньгами, твёрдо сказал:
– Передай, что сегодня вечером приду!
Иуда своё обещание сдержал. Правда, пришёл он не вечером, а намного позже, под покровом ночи. Время тогда только успело перевалить за полночь, когда в ворота дома, где жил первосвященник тихо, но настойчиво постучали. Каиафа ждал этого визита, хотя и не знал точного времени прихода своего давнишнего знакомого, но был уверен, что тот придёт именно ночью.
Первосвященник не спал. Он ждал обещанного визита. Услышав стук, жрец взял со стола светильник и сам спустился вниз, чтобы открыть калитку в воротах и впустить давно ожидаемого посетителя. На этот раз Иуда не кутался в накидку и не прятал своего лица, ибо ночь была тёмной и безлунной.
– Доброй ночи тебе, первосвященник Каиафа! Ты хотел видеть меня? Я пришёл. Говори, для чего я тебе понадобился? – немного высокомерно, как равному, сказал эти слова Иосифу его ночной гость.
– Ты, однако, Иуда стал очень смелым и дерзким. Времени прошло так мало, а ты так изменился. Разбогател, сказывают, на моих деньгах? Землю хорошую прикупил? Ну, чего встал? Проходи в дом! Разговор серьёзный, а на пороге такие дела не решаются, – довольно холодно ответил Каиафа, даже не ответив на приветствие приглашённого им же самим посетителя.
Ночной гость, немного помедлил, как бы в чём-то сомневаясь или опасаясь чего-то, но потом, пристально посмотрев в глаза первосвященника, решительно шагнул за ворота его дома. Каиафа шёл впереди, подсвечивая дорогу, как когда-то в храме, масляной лампой. Слугам он приказал сегодня ночью не выходить во двор без особой надобности, поэтому в саду и в самом доме никого не было. Первосвященник провёл своего гостя в зал, где обычно собирался на заседания Синедрион, творя скорый суд и быструю расправу.