Страница:
– Не может быть! Это абсурд! Я видел своими глазами, как Иисуса распяли. А если? Не может быть! Ну, а вдруг! – пребывал в полном замешательстве бывший первый и любимый ученик казнённого проповедника. Страх, мелькнувший в его глазах, ему удалось скрыть, отведя взгляд в сторону. А вот свои руки, предательски задрожавшие как когда-то очень давно при встрече с римлянами, заставившими его убить своих соплеменников, он быстро спрятал за спину. Лицо Искариота побелело, а на лбу его даже выступил пот, мелкими холодными и противными каплями.
– Иуда, что случилось, почему ты так побледнел? Тебе не хорошо? Ты не рад моей новости, Иуда? – весело и беззаботно начала болтать Мария. Она сейчас искренне радовалась приходу близкого ей, как считала девушка, человека, а потому и не обратила внимания на резко преобразившегося Иуду, заметив только его бледность. Девушка сегодня пребывала в чудесном настроении, чтобы быть слишком наблюдательной и подозрительной. Ну, откуда Мария из Меджделя, носившая под сердцем ребёнка от любимого ей человека, могла бы узнать, как нынешней ночью Искариот без всяких сомнений и долгих колебаний назначил за неё хорошую цену? Не ведала Мария, что она и её ещё не родившийся сын уже проданы Иудой, который получил немалые деньги за свою очередную услугу первосвященнику Каиафе. Красавица-галилеянка в который раз уже что-то там говорила об чудесно ожившем Иисусе, но бывший ученик проповедника её не слушал. Долго ли собирался простоять Иуда с занесённой ногой, не переступив через порог, неизвестно, если бы не первосвященник, пришедший ему на помощь. Каиафа по поведению Искариота понял, что дело находится на грани срыва, а потому, довольно грубо оттолкнув рукой опешившего уроженца Кериота в сторону, решительно прошёл внутрь дома.
– А где ты видела Иисуса? – участливо спросил главный жрец, захлопнув дверь перед самым носом Иуды, ибо посчитал, что пользы сейчас от того никакой не будет, а вот вреда ожидать стоило. Детальный план, разработанный ими ещё в доме первосвященника, от одной неосторожной фразы бывшего ученика мог потерпеть полный крах.
«Надо брать инициативу в свои руки, хотя такого поворота и я не ожидал», – думал Каиафа, стоя перед девушкой. Он добродушно и приветливо улыбнулся Марии одной из своих многочисленных улыбок, имевшихся в его запасе на всякие случаи жизни, после чего присел на низенькую лавку, стоявшую у стены.
– Итак, красавица, где же ты видела своего учителя, Иисуса? И давно ли всё произошло? Расскажи мне! Я внимательно послушаю! – с неподдельным интересом в голосе спросил Каиафа, одновременно пытливо вглядываясь в глаза девушки. Он вдруг сразу понял, что Мария говорит правду, и поверил ей, ведь тело-то казнённого проповедника пока так и не нашли.
Девушка, никогда ранее не видевшая первосвященника иерусалимского Храма, даже не представляла, с кем сейчас разговаривала. Не предполагала Мария, что перед ней сидит тот самый человек, который несколько дней назад отправил Иисуса на мучительную и долгую смерть. Но девушка полностью доверяла Иуде, своему товарищу, считая его за брата, а потому и не подумала о нём ничего дурного, ни малейшего подозрения в тот момент не возникло в её голове.
«Ну, не мог же Иуда привести ко мне кого попало? Он друг мой!» – так примерно рассуждала про себя Мария и подробно, ничего не скрывая, рассказала главному жрецу всё, что произошло с ней тем ранним утром в саду, когда она встретила Иисуса – живого и здорового. Первосвященник внимательно выслушал девушку, не перебив её ни разу. Он был так серьёзно настроен, что совершенно не обратил внимания на такую, казалось бы, мелочь, как открывшуюся дверь, и на своих слуг, стоявших толпой с открытыми ртами за его спиной во дворе дома и слушавших удивительный рассказ Марии.
«Девица, конечно, от горя чуть тронулась умом, – констатировал про себя Каиафа, – однако все эти глупости и бредни весьма опасны, ибо с таких вредных фантазий, особенно в первые часы, дни и месяцы начинают жить мифы, легенды и главное вера!!! Вероятно, что кто-то подшутил над Марией, а она приняла всё за чистую правду. Но теперь это совершенно не важно, кого она там видела: воскресшего проповедника или шарлатана, сыгравшего за мёртвого роль живого. Главное, что надо кончать со всей их бродячей шайкой бездельников и смутьянов. Если я не переловлю этих болтунов, которые начнут передавать рассказ тронутой девицы о воскрешении Иисуса Назарянина из мёртвых, то меня действительно вскоре могут обвинить в казни невиновного сына Божьего. Вон, как все слушают рассказ, аж рты раскрыли от удивления. Прихлопнуть надо всех учеников умершего самозванца, как мух, разом, одним махом, когда соберутся вместе», – размышлял про себя Каиафа. А девушка тем временем всё продолжала рассказывать о встрече в саду, придумывая такие подробности, которых на самом деле не было, но которые, возникнув от радости и восторга в её воспалённом мозгу, продолжали далее жить уже самостоятельно, приобретая видимость реальных событий.
– Ну и когда же ты встречаешься со своими друзьями? – тихим ласковым голосом спросил Каиафа. Ему было очевидно, что только через Марию он сможет узнать место сбора бывших учеников Назорея. Девушка, нисколько не сомневаясь, что перед ней также находится давний поклонник учителя, честно ответила, что послезавтра вечером.
– Ах, послезавтра вечером? – обрадовавшись, повторил Каиафа. – Прекрасно! Наверняка, ты им поведаешь о том же, что рассказала сейчас здесь мне, и что видела в саду утром живого Иисуса. Правильно я говорю? И где же назначено место вашего сбора? – первосвященник открыто улыбался Марии, всем своим напущено благодушным видом как бы говоря ей: не стесняйся, здесь все свои, мы ведь с тобой друзья.
Девушка уже собиралась, сказать, где встречаются послезавтра вечером члены их большой общины, которые имели смелость остаться в городе, но внезапная тревога, возникшая вдруг в глубине души, заставила её замолчать. Каиафа в то же мгновение понял, что Мария чего-то испугалась, вроде как что-то заподозрила. Жрец начал лихорадочно соображать, где же он совершил оплошность и как бы спасти положение. Каиафа был крайне удивлён внезапным поведением девушки. Казалось ведь, что всё шло так хорошо и плавно, словно по маслу: и разговор у них складывался весьма удачно, и беседа их была очень откровенной, и Мария уже хотела назвать ему место предстоящей встречи учеников казнённого проповедника, – но вдруг девушка засомневалась, словно чего-то испугавшись. Первосвященник постарался успокоить юную галилеянку. Он осторожно взял Марию за руку, ласково погладил её и, глядя прямо в глаза девушки, твёрдо и медленно, делая после каждого слова небольшую паузу, выговорил:
– Я твой друг! Меня привёл Иуда! Ему ты можешь сказать? Ведь он один из вас и так же должен присутствовать на вашем собрании?
Девушка подняла глаза на собеседника. Первосвященник смотрел на неё своим открытым, честным взглядом, поглаживая Марию по руке. Правда, улыбка его при этом была чуть натянутой, но девушка не обратила внимания на столь незначительную, внезапно появившуюся, странность в поведении незваного гостя. Она только почувствовала, что неожиданно возникшее её волнение начало постепенно уходить, и Мария уже хотела сказать, где точно и когда произойдёт встреча, но по какому-то наитию, вдруг возникшему в её душе, она обернулась и внимательно взглянула на людей, стоявших за дверью во дворе дома. Лицо Марии мгновенно побелело от испуга, ибо среди них она увидела Малха, начальника храмовой стражи. Мария узнала его сразу, да и не могла она так быстро забыть того, кто на её глазах заковывал в кандалы в прошедший четверг Иисуса из Назарета. Ушедшая тревога вновь вихрем ворвалась в сердце девушки. Малх же её не признал, просто тогда, в Гефсиманском саду ему просто было не до нее, он не обратил внимания на отчаянно сопротивлявшуюся галилеянку, ибо другие слуги занимались ею, а он тем временем как раз заковывал в железо Иисуса.
– А кто тот человек? – как бы ненароком спросила Мария Каиафу и, стараясь не выдать своего волнения и возникших подозрений, кивнула в сторону стоявшего среди слуг Малха.
– Который из них? Там много народа. Целая толпа собралась. Тебя кто конкретно интересует? – начал хитрить первосвященник, ибо понял, что девушка кого-то испугалась, а потому и заподозрила что-то не ладное. Он обернулся назад, полагая, что испуг Марии вызван чем-то необычным, ну, например, подошедшим римским патрулём или ещё чем, но ничего такого подозрительного Каиафа среди толпы не увидел, а посему спокойно ответил, – а тот… с отрубленным ухом? Так можешь не беспокоиться! Это мой верный слуга, Малх.
Назвав имя своего слуги, первосвященник совершил роковую для себя ошибку. Мария сразу догадалась, что этих людей Иуда привёл к ней в дом не случайно. А, вспомнив немного странное поведение Искариота в саду и здесь, в доме, она вдруг поняла, что это он, Иуда, предал учителя точно так же, как предаёт её сейчас. Мария усмехнулась и с ненавистью, взглянув на Каиафу, спросила:
– Если Малх твой слуга, то, значит, ты первосвященник иерусалимского Храма, Иосиф Каиафа?
Собеседник Марии даже не успел ничего ответить девушке. Он просто судорожно рассмеялся правильной догадке, ибо сразу понял, что разоблачён, и прикидываться кем-то другим не имеет смысла. Первосвященник уже начал привставать со своего места, дабы отдать Марию в руки стражи, как…
Далее же произошло то, о чём потом слуги и все те, кто был во дворе дома красавицы из Меджделя, боялись не только говорить, но даже вспоминать. Движение девушки было столь стремительным, что никто вначале не понял, что же произошло, зато все услышали громкий и хлёсткий звук, похожий на шлепок. Красная, почти пунцовая щека главного жреца стала ярким свидетельством того, что пощёчина была очень сильной. Первосвященник от неожиданности вначале сел, но затем вскочил со скамейки, на которой сидел во время всего разговора, и первое мгновение стоял неподвижно. Он был обескуражен, унижен, опозорен на глазах своих рабов и слуг. Жрец находился почти в невменяемом состоянии, ибо не мог понять, как эта хрупкая и безродная нищенка позволила себе поднять руку на него, главного человека в городе, осмелилась ударить его по лицу, тем самым, обесчестив первого священника Иерусалима. Кровь бурно прилила к голове Каиафы, отчего всё лицо его стало багрово-красным, а жилы на шее набухли.
Ярость буквально душила первосвященника и разрывала на части. Слуги рванулись вперед, чтобы накинуться на Марию, но, увидев, как изменился в лице их хозяин, отпрянули в страхе назад, боясь случайно не попасться под горячую руку главного законника Иудеи. К тому же Каиафа визгливым голосом истерично закричал во все горло и сильно затопал ногами: «Стоять! Стоять! Стоять! Я сам разберусь!» К кому относилась эта команда, было не ясно. Мария и так стояла неподвижно, бледная и строгая, посередине комнаты. Толпа же отхлынув от двери дома, замерла сама в себе, застыла в страхе и ужасе, в изумлении и ожидании, что же будет дальше.
Первосвященник тем временем плотно закрыл дверь и приблизился к стоявшей девушке, отважившейся дать ему пощёчину. Ярость его была столь огромной, что он хотел тут же задушить Марию, затоптать её на полу, забить ногами до смерти. Каиафа ненавидяще взглянул на дерзкую галилеянку, которая стояла перед ним одна, хрупкая, беззащитная и одинокая, полностью подвластная ему, его воли и желанию. Разные мысли беспорядочно метались в голове жреца, но все они сводились к одному, как ему поступить с преступницей, а в том, что совершённый девушкой поступок можно было расценить как преступление, первосвященник не сомневался, ибо себя считал Законом.
«Как она только посмела, эта мерзкая тварь, опозорить меня? – негодовал главный жрец Иерусалима, – что же мне теперь с нею сделать? Убить здесь же? Приказать, чтобы забили камнями? Отдать слугам? А может распять, как её приятеля? Или… – Каиафа даже не успел додумать до конца свою мысль, как замер… Нет, не оттого, что уже решил, как наказать девушку, просто сейчас он впервые внимательно взглянул на Марию, гордо стоявшую перед ним, и вдруг увидел, разглядел, как же она, действительно, была хороша собой. Высокая, статная, грациозная, с тонкой талией и красивой грудью девушка смотрелась просто великолепно. Мария буквально заворожила первосвященника. – Да эта галилеянка просто красавица, хотя совершенно не похожа на наших иудейских женщин. Удивительно, ведь Мария, кажется из Меджделя, что в Галилеи, а там проживают нечистые язычники, перемешанные кровью неизвестно с кем. Но, хороша-а-а!» – Каиафа с тайным вожделением любовался красотой девушки, забыв об обиде и оскорблениях, нанесённые ему мгновение назад её маленькой изящной рукой. Чем дольше длилось молчание, тем отчётливее первосвященник понимал, что хочет обладать этой непокорной и гордой галилеянкой, посмевшей дать ему, самому могущественному человеку Иерусалима и всей Иудеи, публичную пощёчину. Эта мысль, зародившись случайно и показавшейся ему вначале даже нелепой, короткое время спустя переросла вдруг в непреодолимую похоть, и, не понимая того, что он делает, Каиафа грубо схватил девушку за тонкую талию, быстро притянул её к себе, чтобы затем крепко прижать к своей груди. Чувствуя сквозь тонкую материю платья нежную молодую кожу галилеянки, её упругую грудь, первосвященник буквально зверел от вожделения, сатанел всё больше и больше, пожираемый негой желания, которое упорно затягивало его в трясину сладострастия. Грубые руки жреца лихорадочно и торопливо стали ощупывать Марию, дотрагиваясь до самых сокровенных мест женского её тела. Первосвященник даже закрыл от удовольствия глаза, ибо живо представил, как гладит нагое, нежное тело девушки, ласкает её грудь, как целует её, как…
– Мария, Мария, Мария! – горячим дыханием зашептал ей на ухо Каиафа, – будь моей наложницей! Живи в моём доме! Я озолочу тебя! У меня много денег, ты будешь жить как римлянка, даже лучше…
Первосвященник повалил Марию на пол и, навалившись на неё всей массой своего жирного тела, старался овладеть ею. Девушка боролась отчаянно, хотя и была та борьба неравной. Она плевала в лицо ненавистному жрецу, вырывала из его бороды волосы, её один раз даже стошнило от противного запаха лукового супа, исходившего изо рта Каиафы, но всё было напрасно. Первосвященника же строптивость Марии, напротив, разозлила ещё больше, и он усилил свои попытки овладеть красавицей. Каиафа даже чуть придушил девушку длинным поясом от халата, чтобы она поменьше сопротивлялась. Мария прекрасно осознавала, что помочь и спасти её в этот миг никто не сможет. Силы девушки были на исходе, вскоре они вовсе оставили её, после чего тело Марии как-то сразу обмякло и стало податливым. Первосвященник обрадовался, когда девушка прекратила бороться.
«Ну, наконец-то! Теперь она моя!» – вздохнул он облегчённо про себя. Первосвященник, лёжа сверху, вдруг завозился, запыхтел, путаясь в полах своего халата, длинной рубахе и прочего белья. И тогда галилеянка решилась на отчаянный шаг. Она неожиданно крепко обняла жреца за шею, обхватила его ногами и громко крикнула ему прямо в ухо:
– Ну, что тянешь? Давай! Только хватит ли у тебя сил, старик? – Каиафа, услышав эти слова, вздрогнул и заторопился, засопел в предвкушении предстоящего удовольствия, но вдруг ощутил, что дальше мечтаний об обладании красавицей дело у него не пойдёт. Горячая струя семени, неожиданно вырвавшись на волю, обильно оросила его собственные ноги. Мария также почувствовала это и разразилась безудержным смехом: – Да, ты не мужик, жрец?
Насмешка девушки над его мужским достоинством разозлила первосвященника пуще, чем пощёчина. С перекосившимся от злобы лицом Каиафа схватил Марию за горло и стал душить. Девушка сильно захрипела, хватая широко открытым ртом воздух, доступ которого перекрыли цепкие пальцы первосвященника, сжимавшие всё сильнее и сильнее её шею. Из носа юной галилеянки хлынула кровь. Надеяться ей было не на кого, и тогда взмолилась Мария, мысленно попросив: «Иисус, помоги мне, если ты видишь и слышишь меня с небес!?» Совпадение ли то было, или действительно дошла её просьба до Него, кто сейчас скажет? Но спасение пришло, и пришло довольно неожиданно…
В пылу жестокой борьбы Каиафа задел ногой небольшую лавку, на которой стоял оставшийся с ночи глиняный горшок с горячими углями. Он опрокинулся прямо на спину первосвященника. Угли быстро прожгли одежду жреца, заставив того прекратить душить девушку и спасать уже самого себя. Пока Каиафа сбрасывал загоревшуюся одежду и катался по земляному полу, дабы сбить огонь, Мария вскочила на ноги и хотела выбраться из дома. Однако первосвященник успел схватить её за длинные волосы. Но молодая галилеянка не собиралась сдаваться, она резко развернулась лицом к противнику и, что было сил, коленом ударила того в пах. Каиафа даже не закричал, так как от сильной боли у него мгновенно перехватило дыхание и он, выпустив из рук волосы Марии и согнувшись пополам, со стоном, похожим на мычание, рухнул на земляной пол. Тем временем юное создание, освободившись от насильника, осторожно выскользнула из дома через чёрный ход и бросилась бежать, не разбирая дороги, по направлению к городу. Она наделялась затеряться среди людей, найти спасение у знакомых или просто спрятаться на окраине в городских садах. Но сделать это Марии не удалось, ибо первосвященник быстро пришёл в себя. Прихрамывая и держась за низ живота, он в полубезумном состоянии и в дымящейся грязной одежде выскочил из дома во двор, напугав своим страшным видом всех стоявших там слуг.
– Задержать! Поймать! – прохрипел он своему верному Малху, указав пальцем в направлении убегавшей Марии. Слуга, словно злобный сторожевой пёс, бросился вдогонку за галилеянкой. Он быстро нагнал Марию и ловкой подножкой сбил её прямо в придорожную канаву. Девушка тут же попыталась встать, но Малх вновь ударил ее. Затем он подскочил к распростёртому телу девушки и, упёршись коленом ей в грудь, придавил беглянку к земле. Малх был доволен, что так мастерски справился с Марией. Не давая ей шевельнуться, он радостно во всё горло закричал:
– Хозяин, хозяин я поймал беглянку!
Каиафа, злой и удручённый своей неудачей, медленно подошёл к лежавшей на земле Марии. Двое других слуг, уже успевших прибежать на помощь к Малху, сидели на её руках и весело скалились при виде приближавшегося первосвященника. Начальник стражи слез с девушки и теперь уже держал беглянку за ноги. Первосвященник наклонился над распластанной, словно распятой, Марией и угрожающе прошипел ей в лицо, дабы никто не смог бы услышать этих его слов:
– Родить своего змеёныша ты могла бы только при одном условии, если бы согласилась на моё предложение! А теперь ты здесь, в этой канаве, сдохнешь, гадина! Или передумаешь?
Мария чуть приподняла от земли голову и кровью своей плюнула в ненавистное лицо первосвященника иерусалимского Храма. Каиафа молча утёрся и, размахнувшись, со всей своей злостью ударил девушку кулаком в лицо. Он не жалел её, а ненавидел, хотя мгновение назад и готов был озолотить за миг желанной близости.
– Побейте эту безродную босячку камнями! – коротко бросил Каиафа своим слугам и пошёл прочь. Не пройдя и нескольких шагов, первосвященник вдруг резко развернулся и подозвал к себе Малха.
– Проучите, но насмерть постарайтесь не забивать! Если останется в живых, привезёшь её в мой дом, однако сделаешь это тайно и ночью! – шепнул он на ухо своему слуге. Первосвященник был уязвлён тем, что проявил своё мужское бессилие перед Марией, что девушка посмеялась над ним, поэтому он для себя решил: «Вначале я должен овладеть этой тварью, а потом уже отдать её слугам или продать как рабыню, но сперва нужно обязательно вытравить из неё змеиный плод Назореев!»
Первосвященник ушёл. Марию тем временем отпустили, и она поднялась на ноги. Толпа слуг, радуясь предстоящему развлечению, угрожающе стала приближаться к девушке. Мария старалась не смотреть на своих убийц, она не искала в их глазах снисхождения или жалости, ибо думала в этот миг совершенно о другом. Мария просто верила и ждала, что скоро, очень скоро встретиться с ним, самым любимым и дорогим для неё человеком.
Внезапное чувство ненависти вдруг заставило девушку поднять голову. В толпе мелькнуло знакомое лицо. И сразу же взгляд галилеянки упёрся в человека, некогда признававшегося ей в любви. Но, правда, сейчас Мария увидела, как Иуда, недобро ухмыльнувшись ей прямо в лицо, первым поднял с земли самый большой камень…
Это была женщина. Она лежала лицом вниз. Вся её одежда представляла собой сплошные лохмотья, пропитанные кровью и перемешанной с нею придорожной пылью. Я подал знак, и два легионера, тут же спешившись, подхватили бесчувственное тело под руки и перевернули на спину, чтобы можно было увидеть лицо жертвы. От неожиданности я даже вздрогнул, ибо никогда бы не подумал встретить здесь девушку, назвавшейся при первой встрече со мной женой казённого проповедника. Это была Мария из Меджделя.
– Кто посмел ослушаться моего приказа? – гневно спросил я, медленно разворачиваясь в сторону молча стоявших толпой слуг первосвященника. Что это слуги моего недруга я догадался сразу, как только узнал Марию, ибо никто другой, кроме Каиафы, просто не стал бы покушаться на жизнь этой девушки.
– Спрашиваю ещё раз, кто посмел ослушаться моего приказа? Разве забыт указ о том, что никто не имеет права казнить без одобрения на то прокуратора!
– Это не казнь, а наказание гулящей девки! – дерзко бросил мне один из иудеев, находившихся немного впереди всей толпы.
– Твоё имя? – резко оборвал его мой помощник. Савл чуть осадил своего коня и наехал его грудью на грубияна, рискнувшего надерзить римскому прокуратору. Центурион оттеснил иудея немного в сторону, наклонился из седла и, быстро схватив того за бороду, потянул вверх. Шея слуги вытянулось, и тот кожей своей почувствовал на ней смертельный холод острия боевого меча моего помощника.
– Понял, чего стоит твоя жизнь? Имя? – вновь задал свой вопрос Савл.
– Малх! – побледнев, ответил иудей.
– Отпусти его, Савл! – приказал я своему помощнику.
Слуга первосвященника отошёл немного в сторону толпы и оттуда дерзко и даже вызывающе вновь поглядел мне в глаза.
– Хорошо, Малх! Коли вы наказываете эту девушку за нарушение ваших законов, то и я сейчас, здесь же, накажу тебя за твою неучтивость к власти и неуважение к закону, который обязателен для всех. Артерикс, ты готов?! – окликнул я своего легионера.
– Иуда, что случилось, почему ты так побледнел? Тебе не хорошо? Ты не рад моей новости, Иуда? – весело и беззаботно начала болтать Мария. Она сейчас искренне радовалась приходу близкого ей, как считала девушка, человека, а потому и не обратила внимания на резко преобразившегося Иуду, заметив только его бледность. Девушка сегодня пребывала в чудесном настроении, чтобы быть слишком наблюдательной и подозрительной. Ну, откуда Мария из Меджделя, носившая под сердцем ребёнка от любимого ей человека, могла бы узнать, как нынешней ночью Искариот без всяких сомнений и долгих колебаний назначил за неё хорошую цену? Не ведала Мария, что она и её ещё не родившийся сын уже проданы Иудой, который получил немалые деньги за свою очередную услугу первосвященнику Каиафе. Красавица-галилеянка в который раз уже что-то там говорила об чудесно ожившем Иисусе, но бывший ученик проповедника её не слушал. Долго ли собирался простоять Иуда с занесённой ногой, не переступив через порог, неизвестно, если бы не первосвященник, пришедший ему на помощь. Каиафа по поведению Искариота понял, что дело находится на грани срыва, а потому, довольно грубо оттолкнув рукой опешившего уроженца Кериота в сторону, решительно прошёл внутрь дома.
– А где ты видела Иисуса? – участливо спросил главный жрец, захлопнув дверь перед самым носом Иуды, ибо посчитал, что пользы сейчас от того никакой не будет, а вот вреда ожидать стоило. Детальный план, разработанный ими ещё в доме первосвященника, от одной неосторожной фразы бывшего ученика мог потерпеть полный крах.
«Надо брать инициативу в свои руки, хотя такого поворота и я не ожидал», – думал Каиафа, стоя перед девушкой. Он добродушно и приветливо улыбнулся Марии одной из своих многочисленных улыбок, имевшихся в его запасе на всякие случаи жизни, после чего присел на низенькую лавку, стоявшую у стены.
– Итак, красавица, где же ты видела своего учителя, Иисуса? И давно ли всё произошло? Расскажи мне! Я внимательно послушаю! – с неподдельным интересом в голосе спросил Каиафа, одновременно пытливо вглядываясь в глаза девушки. Он вдруг сразу понял, что Мария говорит правду, и поверил ей, ведь тело-то казнённого проповедника пока так и не нашли.
Девушка, никогда ранее не видевшая первосвященника иерусалимского Храма, даже не представляла, с кем сейчас разговаривала. Не предполагала Мария, что перед ней сидит тот самый человек, который несколько дней назад отправил Иисуса на мучительную и долгую смерть. Но девушка полностью доверяла Иуде, своему товарищу, считая его за брата, а потому и не подумала о нём ничего дурного, ни малейшего подозрения в тот момент не возникло в её голове.
«Ну, не мог же Иуда привести ко мне кого попало? Он друг мой!» – так примерно рассуждала про себя Мария и подробно, ничего не скрывая, рассказала главному жрецу всё, что произошло с ней тем ранним утром в саду, когда она встретила Иисуса – живого и здорового. Первосвященник внимательно выслушал девушку, не перебив её ни разу. Он был так серьёзно настроен, что совершенно не обратил внимания на такую, казалось бы, мелочь, как открывшуюся дверь, и на своих слуг, стоявших толпой с открытыми ртами за его спиной во дворе дома и слушавших удивительный рассказ Марии.
«Девица, конечно, от горя чуть тронулась умом, – констатировал про себя Каиафа, – однако все эти глупости и бредни весьма опасны, ибо с таких вредных фантазий, особенно в первые часы, дни и месяцы начинают жить мифы, легенды и главное вера!!! Вероятно, что кто-то подшутил над Марией, а она приняла всё за чистую правду. Но теперь это совершенно не важно, кого она там видела: воскресшего проповедника или шарлатана, сыгравшего за мёртвого роль живого. Главное, что надо кончать со всей их бродячей шайкой бездельников и смутьянов. Если я не переловлю этих болтунов, которые начнут передавать рассказ тронутой девицы о воскрешении Иисуса Назарянина из мёртвых, то меня действительно вскоре могут обвинить в казни невиновного сына Божьего. Вон, как все слушают рассказ, аж рты раскрыли от удивления. Прихлопнуть надо всех учеников умершего самозванца, как мух, разом, одним махом, когда соберутся вместе», – размышлял про себя Каиафа. А девушка тем временем всё продолжала рассказывать о встрече в саду, придумывая такие подробности, которых на самом деле не было, но которые, возникнув от радости и восторга в её воспалённом мозгу, продолжали далее жить уже самостоятельно, приобретая видимость реальных событий.
– Ну и когда же ты встречаешься со своими друзьями? – тихим ласковым голосом спросил Каиафа. Ему было очевидно, что только через Марию он сможет узнать место сбора бывших учеников Назорея. Девушка, нисколько не сомневаясь, что перед ней также находится давний поклонник учителя, честно ответила, что послезавтра вечером.
– Ах, послезавтра вечером? – обрадовавшись, повторил Каиафа. – Прекрасно! Наверняка, ты им поведаешь о том же, что рассказала сейчас здесь мне, и что видела в саду утром живого Иисуса. Правильно я говорю? И где же назначено место вашего сбора? – первосвященник открыто улыбался Марии, всем своим напущено благодушным видом как бы говоря ей: не стесняйся, здесь все свои, мы ведь с тобой друзья.
Девушка уже собиралась, сказать, где встречаются послезавтра вечером члены их большой общины, которые имели смелость остаться в городе, но внезапная тревога, возникшая вдруг в глубине души, заставила её замолчать. Каиафа в то же мгновение понял, что Мария чего-то испугалась, вроде как что-то заподозрила. Жрец начал лихорадочно соображать, где же он совершил оплошность и как бы спасти положение. Каиафа был крайне удивлён внезапным поведением девушки. Казалось ведь, что всё шло так хорошо и плавно, словно по маслу: и разговор у них складывался весьма удачно, и беседа их была очень откровенной, и Мария уже хотела назвать ему место предстоящей встречи учеников казнённого проповедника, – но вдруг девушка засомневалась, словно чего-то испугавшись. Первосвященник постарался успокоить юную галилеянку. Он осторожно взял Марию за руку, ласково погладил её и, глядя прямо в глаза девушки, твёрдо и медленно, делая после каждого слова небольшую паузу, выговорил:
– Я твой друг! Меня привёл Иуда! Ему ты можешь сказать? Ведь он один из вас и так же должен присутствовать на вашем собрании?
Девушка подняла глаза на собеседника. Первосвященник смотрел на неё своим открытым, честным взглядом, поглаживая Марию по руке. Правда, улыбка его при этом была чуть натянутой, но девушка не обратила внимания на столь незначительную, внезапно появившуюся, странность в поведении незваного гостя. Она только почувствовала, что неожиданно возникшее её волнение начало постепенно уходить, и Мария уже хотела сказать, где точно и когда произойдёт встреча, но по какому-то наитию, вдруг возникшему в её душе, она обернулась и внимательно взглянула на людей, стоявших за дверью во дворе дома. Лицо Марии мгновенно побелело от испуга, ибо среди них она увидела Малха, начальника храмовой стражи. Мария узнала его сразу, да и не могла она так быстро забыть того, кто на её глазах заковывал в кандалы в прошедший четверг Иисуса из Назарета. Ушедшая тревога вновь вихрем ворвалась в сердце девушки. Малх же её не признал, просто тогда, в Гефсиманском саду ему просто было не до нее, он не обратил внимания на отчаянно сопротивлявшуюся галилеянку, ибо другие слуги занимались ею, а он тем временем как раз заковывал в железо Иисуса.
– А кто тот человек? – как бы ненароком спросила Мария Каиафу и, стараясь не выдать своего волнения и возникших подозрений, кивнула в сторону стоявшего среди слуг Малха.
– Который из них? Там много народа. Целая толпа собралась. Тебя кто конкретно интересует? – начал хитрить первосвященник, ибо понял, что девушка кого-то испугалась, а потому и заподозрила что-то не ладное. Он обернулся назад, полагая, что испуг Марии вызван чем-то необычным, ну, например, подошедшим римским патрулём или ещё чем, но ничего такого подозрительного Каиафа среди толпы не увидел, а посему спокойно ответил, – а тот… с отрубленным ухом? Так можешь не беспокоиться! Это мой верный слуга, Малх.
Назвав имя своего слуги, первосвященник совершил роковую для себя ошибку. Мария сразу догадалась, что этих людей Иуда привёл к ней в дом не случайно. А, вспомнив немного странное поведение Искариота в саду и здесь, в доме, она вдруг поняла, что это он, Иуда, предал учителя точно так же, как предаёт её сейчас. Мария усмехнулась и с ненавистью, взглянув на Каиафу, спросила:
– Если Малх твой слуга, то, значит, ты первосвященник иерусалимского Храма, Иосиф Каиафа?
Собеседник Марии даже не успел ничего ответить девушке. Он просто судорожно рассмеялся правильной догадке, ибо сразу понял, что разоблачён, и прикидываться кем-то другим не имеет смысла. Первосвященник уже начал привставать со своего места, дабы отдать Марию в руки стражи, как…
Далее же произошло то, о чём потом слуги и все те, кто был во дворе дома красавицы из Меджделя, боялись не только говорить, но даже вспоминать. Движение девушки было столь стремительным, что никто вначале не понял, что же произошло, зато все услышали громкий и хлёсткий звук, похожий на шлепок. Красная, почти пунцовая щека главного жреца стала ярким свидетельством того, что пощёчина была очень сильной. Первосвященник от неожиданности вначале сел, но затем вскочил со скамейки, на которой сидел во время всего разговора, и первое мгновение стоял неподвижно. Он был обескуражен, унижен, опозорен на глазах своих рабов и слуг. Жрец находился почти в невменяемом состоянии, ибо не мог понять, как эта хрупкая и безродная нищенка позволила себе поднять руку на него, главного человека в городе, осмелилась ударить его по лицу, тем самым, обесчестив первого священника Иерусалима. Кровь бурно прилила к голове Каиафы, отчего всё лицо его стало багрово-красным, а жилы на шее набухли.
Ярость буквально душила первосвященника и разрывала на части. Слуги рванулись вперед, чтобы накинуться на Марию, но, увидев, как изменился в лице их хозяин, отпрянули в страхе назад, боясь случайно не попасться под горячую руку главного законника Иудеи. К тому же Каиафа визгливым голосом истерично закричал во все горло и сильно затопал ногами: «Стоять! Стоять! Стоять! Я сам разберусь!» К кому относилась эта команда, было не ясно. Мария и так стояла неподвижно, бледная и строгая, посередине комнаты. Толпа же отхлынув от двери дома, замерла сама в себе, застыла в страхе и ужасе, в изумлении и ожидании, что же будет дальше.
Первосвященник тем временем плотно закрыл дверь и приблизился к стоявшей девушке, отважившейся дать ему пощёчину. Ярость его была столь огромной, что он хотел тут же задушить Марию, затоптать её на полу, забить ногами до смерти. Каиафа ненавидяще взглянул на дерзкую галилеянку, которая стояла перед ним одна, хрупкая, беззащитная и одинокая, полностью подвластная ему, его воли и желанию. Разные мысли беспорядочно метались в голове жреца, но все они сводились к одному, как ему поступить с преступницей, а в том, что совершённый девушкой поступок можно было расценить как преступление, первосвященник не сомневался, ибо себя считал Законом.
«Как она только посмела, эта мерзкая тварь, опозорить меня? – негодовал главный жрец Иерусалима, – что же мне теперь с нею сделать? Убить здесь же? Приказать, чтобы забили камнями? Отдать слугам? А может распять, как её приятеля? Или… – Каиафа даже не успел додумать до конца свою мысль, как замер… Нет, не оттого, что уже решил, как наказать девушку, просто сейчас он впервые внимательно взглянул на Марию, гордо стоявшую перед ним, и вдруг увидел, разглядел, как же она, действительно, была хороша собой. Высокая, статная, грациозная, с тонкой талией и красивой грудью девушка смотрелась просто великолепно. Мария буквально заворожила первосвященника. – Да эта галилеянка просто красавица, хотя совершенно не похожа на наших иудейских женщин. Удивительно, ведь Мария, кажется из Меджделя, что в Галилеи, а там проживают нечистые язычники, перемешанные кровью неизвестно с кем. Но, хороша-а-а!» – Каиафа с тайным вожделением любовался красотой девушки, забыв об обиде и оскорблениях, нанесённые ему мгновение назад её маленькой изящной рукой. Чем дольше длилось молчание, тем отчётливее первосвященник понимал, что хочет обладать этой непокорной и гордой галилеянкой, посмевшей дать ему, самому могущественному человеку Иерусалима и всей Иудеи, публичную пощёчину. Эта мысль, зародившись случайно и показавшейся ему вначале даже нелепой, короткое время спустя переросла вдруг в непреодолимую похоть, и, не понимая того, что он делает, Каиафа грубо схватил девушку за тонкую талию, быстро притянул её к себе, чтобы затем крепко прижать к своей груди. Чувствуя сквозь тонкую материю платья нежную молодую кожу галилеянки, её упругую грудь, первосвященник буквально зверел от вожделения, сатанел всё больше и больше, пожираемый негой желания, которое упорно затягивало его в трясину сладострастия. Грубые руки жреца лихорадочно и торопливо стали ощупывать Марию, дотрагиваясь до самых сокровенных мест женского её тела. Первосвященник даже закрыл от удовольствия глаза, ибо живо представил, как гладит нагое, нежное тело девушки, ласкает её грудь, как целует её, как…
– Мария, Мария, Мария! – горячим дыханием зашептал ей на ухо Каиафа, – будь моей наложницей! Живи в моём доме! Я озолочу тебя! У меня много денег, ты будешь жить как римлянка, даже лучше…
Первосвященник повалил Марию на пол и, навалившись на неё всей массой своего жирного тела, старался овладеть ею. Девушка боролась отчаянно, хотя и была та борьба неравной. Она плевала в лицо ненавистному жрецу, вырывала из его бороды волосы, её один раз даже стошнило от противного запаха лукового супа, исходившего изо рта Каиафы, но всё было напрасно. Первосвященника же строптивость Марии, напротив, разозлила ещё больше, и он усилил свои попытки овладеть красавицей. Каиафа даже чуть придушил девушку длинным поясом от халата, чтобы она поменьше сопротивлялась. Мария прекрасно осознавала, что помочь и спасти её в этот миг никто не сможет. Силы девушки были на исходе, вскоре они вовсе оставили её, после чего тело Марии как-то сразу обмякло и стало податливым. Первосвященник обрадовался, когда девушка прекратила бороться.
«Ну, наконец-то! Теперь она моя!» – вздохнул он облегчённо про себя. Первосвященник, лёжа сверху, вдруг завозился, запыхтел, путаясь в полах своего халата, длинной рубахе и прочего белья. И тогда галилеянка решилась на отчаянный шаг. Она неожиданно крепко обняла жреца за шею, обхватила его ногами и громко крикнула ему прямо в ухо:
– Ну, что тянешь? Давай! Только хватит ли у тебя сил, старик? – Каиафа, услышав эти слова, вздрогнул и заторопился, засопел в предвкушении предстоящего удовольствия, но вдруг ощутил, что дальше мечтаний об обладании красавицей дело у него не пойдёт. Горячая струя семени, неожиданно вырвавшись на волю, обильно оросила его собственные ноги. Мария также почувствовала это и разразилась безудержным смехом: – Да, ты не мужик, жрец?
Насмешка девушки над его мужским достоинством разозлила первосвященника пуще, чем пощёчина. С перекосившимся от злобы лицом Каиафа схватил Марию за горло и стал душить. Девушка сильно захрипела, хватая широко открытым ртом воздух, доступ которого перекрыли цепкие пальцы первосвященника, сжимавшие всё сильнее и сильнее её шею. Из носа юной галилеянки хлынула кровь. Надеяться ей было не на кого, и тогда взмолилась Мария, мысленно попросив: «Иисус, помоги мне, если ты видишь и слышишь меня с небес!?» Совпадение ли то было, или действительно дошла её просьба до Него, кто сейчас скажет? Но спасение пришло, и пришло довольно неожиданно…
В пылу жестокой борьбы Каиафа задел ногой небольшую лавку, на которой стоял оставшийся с ночи глиняный горшок с горячими углями. Он опрокинулся прямо на спину первосвященника. Угли быстро прожгли одежду жреца, заставив того прекратить душить девушку и спасать уже самого себя. Пока Каиафа сбрасывал загоревшуюся одежду и катался по земляному полу, дабы сбить огонь, Мария вскочила на ноги и хотела выбраться из дома. Однако первосвященник успел схватить её за длинные волосы. Но молодая галилеянка не собиралась сдаваться, она резко развернулась лицом к противнику и, что было сил, коленом ударила того в пах. Каиафа даже не закричал, так как от сильной боли у него мгновенно перехватило дыхание и он, выпустив из рук волосы Марии и согнувшись пополам, со стоном, похожим на мычание, рухнул на земляной пол. Тем временем юное создание, освободившись от насильника, осторожно выскользнула из дома через чёрный ход и бросилась бежать, не разбирая дороги, по направлению к городу. Она наделялась затеряться среди людей, найти спасение у знакомых или просто спрятаться на окраине в городских садах. Но сделать это Марии не удалось, ибо первосвященник быстро пришёл в себя. Прихрамывая и держась за низ живота, он в полубезумном состоянии и в дымящейся грязной одежде выскочил из дома во двор, напугав своим страшным видом всех стоявших там слуг.
– Задержать! Поймать! – прохрипел он своему верному Малху, указав пальцем в направлении убегавшей Марии. Слуга, словно злобный сторожевой пёс, бросился вдогонку за галилеянкой. Он быстро нагнал Марию и ловкой подножкой сбил её прямо в придорожную канаву. Девушка тут же попыталась встать, но Малх вновь ударил ее. Затем он подскочил к распростёртому телу девушки и, упёршись коленом ей в грудь, придавил беглянку к земле. Малх был доволен, что так мастерски справился с Марией. Не давая ей шевельнуться, он радостно во всё горло закричал:
– Хозяин, хозяин я поймал беглянку!
Каиафа, злой и удручённый своей неудачей, медленно подошёл к лежавшей на земле Марии. Двое других слуг, уже успевших прибежать на помощь к Малху, сидели на её руках и весело скалились при виде приближавшегося первосвященника. Начальник стражи слез с девушки и теперь уже держал беглянку за ноги. Первосвященник наклонился над распластанной, словно распятой, Марией и угрожающе прошипел ей в лицо, дабы никто не смог бы услышать этих его слов:
– Родить своего змеёныша ты могла бы только при одном условии, если бы согласилась на моё предложение! А теперь ты здесь, в этой канаве, сдохнешь, гадина! Или передумаешь?
Мария чуть приподняла от земли голову и кровью своей плюнула в ненавистное лицо первосвященника иерусалимского Храма. Каиафа молча утёрся и, размахнувшись, со всей своей злостью ударил девушку кулаком в лицо. Он не жалел её, а ненавидел, хотя мгновение назад и готов был озолотить за миг желанной близости.
– Побейте эту безродную босячку камнями! – коротко бросил Каиафа своим слугам и пошёл прочь. Не пройдя и нескольких шагов, первосвященник вдруг резко развернулся и подозвал к себе Малха.
– Проучите, но насмерть постарайтесь не забивать! Если останется в живых, привезёшь её в мой дом, однако сделаешь это тайно и ночью! – шепнул он на ухо своему слуге. Первосвященник был уязвлён тем, что проявил своё мужское бессилие перед Марией, что девушка посмеялась над ним, поэтому он для себя решил: «Вначале я должен овладеть этой тварью, а потом уже отдать её слугам или продать как рабыню, но сперва нужно обязательно вытравить из неё змеиный плод Назореев!»
Первосвященник ушёл. Марию тем временем отпустили, и она поднялась на ноги. Толпа слуг, радуясь предстоящему развлечению, угрожающе стала приближаться к девушке. Мария старалась не смотреть на своих убийц, она не искала в их глазах снисхождения или жалости, ибо думала в этот миг совершенно о другом. Мария просто верила и ждала, что скоро, очень скоро встретиться с ним, самым любимым и дорогим для неё человеком.
Внезапное чувство ненависти вдруг заставило девушку поднять голову. В толпе мелькнуло знакомое лицо. И сразу же взгляд галилеянки упёрся в человека, некогда признававшегося ей в любви. Но, правда, сейчас Мария увидела, как Иуда, недобро ухмыльнувшись ей прямо в лицо, первым поднял с земли самый большой камень…
***
Вперёд поскакал сотник Корнелий. С пятью всадниками он на скаку врезался в разъярённую толпу, а остальные легионеры охватили людскую массу с флангов и сразу же начали избивать разгорячённых иудеев. Нанося плашмя мечами удары налево и направо, мои легионеры быстро рассеяли кричащую ватагу и заставили слуг первосвященника прекратить бросать в камни в уже лежавшего на пыльной земле человека. Когда подъехал я, толпа, узнав меня, отхлынула от своей жертвы ещё дальше. Злобно сверкая глазами, иудеи о чём-то перешёптывались между собой, а некоторые даже пытались что-то прокричать мне вслед. Не глядя ни на кого и не обращая никакого внимания на крики, я прямо из седла наклонился над распростёртым на земле человеческим телом.Это была женщина. Она лежала лицом вниз. Вся её одежда представляла собой сплошные лохмотья, пропитанные кровью и перемешанной с нею придорожной пылью. Я подал знак, и два легионера, тут же спешившись, подхватили бесчувственное тело под руки и перевернули на спину, чтобы можно было увидеть лицо жертвы. От неожиданности я даже вздрогнул, ибо никогда бы не подумал встретить здесь девушку, назвавшейся при первой встрече со мной женой казённого проповедника. Это была Мария из Меджделя.
– Кто посмел ослушаться моего приказа? – гневно спросил я, медленно разворачиваясь в сторону молча стоявших толпой слуг первосвященника. Что это слуги моего недруга я догадался сразу, как только узнал Марию, ибо никто другой, кроме Каиафы, просто не стал бы покушаться на жизнь этой девушки.
– Спрашиваю ещё раз, кто посмел ослушаться моего приказа? Разве забыт указ о том, что никто не имеет права казнить без одобрения на то прокуратора!
– Это не казнь, а наказание гулящей девки! – дерзко бросил мне один из иудеев, находившихся немного впереди всей толпы.
– Твоё имя? – резко оборвал его мой помощник. Савл чуть осадил своего коня и наехал его грудью на грубияна, рискнувшего надерзить римскому прокуратору. Центурион оттеснил иудея немного в сторону, наклонился из седла и, быстро схватив того за бороду, потянул вверх. Шея слуги вытянулось, и тот кожей своей почувствовал на ней смертельный холод острия боевого меча моего помощника.
– Понял, чего стоит твоя жизнь? Имя? – вновь задал свой вопрос Савл.
– Малх! – побледнев, ответил иудей.
– Отпусти его, Савл! – приказал я своему помощнику.
Слуга первосвященника отошёл немного в сторону толпы и оттуда дерзко и даже вызывающе вновь поглядел мне в глаза.
– Хорошо, Малх! Коли вы наказываете эту девушку за нарушение ваших законов, то и я сейчас, здесь же, накажу тебя за твою неучтивость к власти и неуважение к закону, который обязателен для всех. Артерикс, ты готов?! – окликнул я своего легионера.
– Обучи-ка вот этого чересчур грубого человека вежливости. Всыпь ему, как он того стоит!
Артерикс молча спешился и деловито принялся отвязывать от седла свой страшный кнут, которым владел, пожалуй, даже лучше, нежели мечом. Прежде чем приступить к делу, он вопросительно взглянул на меня. Я незаметно для других поднял три пальца вверх и затем, сжав кулак, отогнул большой и опустил его вниз. Легионер понимающе кивнул и направился к Малху. Для постороннего человека знаки, поданные мной Артериксу, ничего не значили, хотя смысл в них был заложен весьма глубокий: всего три дня жизни отпускались мной верному слуге первосвященника.
– Я начальник храмовой стражи! Ты не имеешь права! Нет такого закона! – закричал Малх, завидев приближающегося легионера. Слуга главного жреца кое-что слышал об искусстве Артерикса владения кнутом, а потому и задрожал от страха, почувствовав, как мурашки ужаса пробежали по его спине.
– Что ты сказал, Малх? Закон? Или мне послышалось? Ты, раб, вспомнил о законе? – мои брови удивлённо полезли вверх, – а по какому закону ты убивал эту несчастную девушку! Не припомню, чтобы Синедрион просил утвердить чью-либо смертную казнь. Здесь закон я, римский прокуратор! Приступай Артерикс!
От первого же удара легионера Малх рухнул на землю и завизжал громко и протяжно, словно свинья под ножом мясника. Всего один раз успел приложиться к нему кнут Артерикса, а начальник стражи уже червём извивался в дорожной пыли, от обиды и злобы размазывая по щекам слёзы. Одежда на его спине, превращённая в лохмотья, начала медленно пропитываться его же кровью. Артерикс ещё несколько раз хлестнул Малха, воющего от боли и страха, после чего опустил свой жуткий кнут со словами: «Пошёл вон!»
Начальник храмовой стражи, ещё не веря в собственное счастье, на четвереньках быстро сполз с дороги в какую-то яму, прополз по ней, пробрался сквозь колючие кусты терновника и затем, вскочив на ноги, заковылял в сторону городских ворот. Он то и дело оборачивался, как бы проверяя, не гонятся ли за ним мои воины, дабы продолжить наказание. Бедняга тогда ещё не знал, что жить ему оставалось всего лишь три дня. Хотя мне было хорошо известно, что Малху в тот день обязательно удастся дойти до дома Каиафы, он даже успеет рассказать своему хозяину всё, что с ним произошло. Но после этого верный слуга сляжет и уже никогда не поднимется.
Артерикс молча спешился и деловито принялся отвязывать от седла свой страшный кнут, которым владел, пожалуй, даже лучше, нежели мечом. Прежде чем приступить к делу, он вопросительно взглянул на меня. Я незаметно для других поднял три пальца вверх и затем, сжав кулак, отогнул большой и опустил его вниз. Легионер понимающе кивнул и направился к Малху. Для постороннего человека знаки, поданные мной Артериксу, ничего не значили, хотя смысл в них был заложен весьма глубокий: всего три дня жизни отпускались мной верному слуге первосвященника.
– Я начальник храмовой стражи! Ты не имеешь права! Нет такого закона! – закричал Малх, завидев приближающегося легионера. Слуга главного жреца кое-что слышал об искусстве Артерикса владения кнутом, а потому и задрожал от страха, почувствовав, как мурашки ужаса пробежали по его спине.
– Что ты сказал, Малх? Закон? Или мне послышалось? Ты, раб, вспомнил о законе? – мои брови удивлённо полезли вверх, – а по какому закону ты убивал эту несчастную девушку! Не припомню, чтобы Синедрион просил утвердить чью-либо смертную казнь. Здесь закон я, римский прокуратор! Приступай Артерикс!
От первого же удара легионера Малх рухнул на землю и завизжал громко и протяжно, словно свинья под ножом мясника. Всего один раз успел приложиться к нему кнут Артерикса, а начальник стражи уже червём извивался в дорожной пыли, от обиды и злобы размазывая по щекам слёзы. Одежда на его спине, превращённая в лохмотья, начала медленно пропитываться его же кровью. Артерикс ещё несколько раз хлестнул Малха, воющего от боли и страха, после чего опустил свой жуткий кнут со словами: «Пошёл вон!»
Начальник храмовой стражи, ещё не веря в собственное счастье, на четвереньках быстро сполз с дороги в какую-то яму, прополз по ней, пробрался сквозь колючие кусты терновника и затем, вскочив на ноги, заковылял в сторону городских ворот. Он то и дело оборачивался, как бы проверяя, не гонятся ли за ним мои воины, дабы продолжить наказание. Бедняга тогда ещё не знал, что жить ему оставалось всего лишь три дня. Хотя мне было хорошо известно, что Малху в тот день обязательно удастся дойти до дома Каиафы, он даже успеет рассказать своему хозяину всё, что с ним произошло. Но после этого верный слуга сляжет и уже никогда не поднимется.