Страница:
Как же сейчас Иуда ненавидел этих двух человек: прокуратора и проповедника. Ведь именно они, Пилат и Иисус, своими принципами и правилами не дали ему стать тем, кем он хотел. Это они украли у него мечту и не позволили добиться того, к чему он так сильно и страстно стремился. У Иуды на глазах наворачивались слёзы, когда в его памяти всплывали воспоминания, как отказывал он себе в еде, питье и развлечениях, отказывал в себе в той достойной жизни, которой желал жить.
– Сме-е-е-рть! Сме-е-е-рть! – вдруг так громко и истошно завопил тайный мой бывший доносчик, что от него в испуге отшатнулись рядом стоявшие люди.
Я уже давно уже покинул балкон, а площадь всё ещё продолжала шуметь, кричать и радоваться неизвестно чему, изредка, отдельными возгласами, отрыгивая в полуденный зной одно единственное слово: «Распни!»
Мой дворец находился недалеко от цитадели, но то ли улочки были слишком кривыми и сделали дорогу длиннее, то ли разговор наш получился слишком долгим, да только красавица-галилеянка опоздала. Она, запыхавшаяся, подбежала к воротам и принялась сильно стучать и громко кричать. Время было раннее, но девушка своими маленькими кулачками настойчиво колотила в тяжёлые дубовые ворота крепости до тех пор, пока не выглянул караульный.
– Что так расшумелась? – зевая и потягиваясь, чуть сердито спросил стражник, явно недовольный тем, что его разбудили. Он открыл смотровое окошечко, но, увидев перед собой молодую и весьма пригожую девушку, тут же оживился, и потому следующий вопрос задал уже бодрым и весёлым голосом. – Кто тебя обидел? Любовник сбежал, не заплатив, и теперь ты пришла найти его и получить долг за предоставленную ночь? – похотливо оглядев галилеянку с ног до головы, скабрёзно хохотнул легионер. Незнакомка ему явно понравилась, и он был бы не против того, чтобы продолжить знакомство с ней после окончания дежурства, о чём уже и хотел ей недвусмысленно намекнуть, да только не успел рта раскрыть, как юное создание грубо прервала его длинную тираду.
– Ты слишком стар, чтобы заниматься со мной любовью, а то ещё рассыплешься ненароком! – весело смеясь и чересчур смело сказала она. От услышанной фразы у легионера даже вытянулось лицо, и сам он, казалось, окаменел, так как не ожидал, что эта хрупкая девчонка способна была так дерзко ответить ему. Стражника конечно, разозлила насмешка незнакомки. Он уже намеревался выйти за ворота, чтобы прогнать её прочь, но слова красавицы заставили его вдруг остановиться в нерешительности. А как было не сомневаться, если девушка сослалась на прокуратора, так прямо и сказав караульному:
– Прокуратор Понтий Пилат разрешил мне встретиться с задержанным проповедником по имени Иисус, что из Назарета. Его привели в крепость нынешней ночью из дома первосвященника.
– Он тебе лично разрешил? – недоверчиво и вместе с тем с опаской в голосе спросил легионер. Он знал мой крутой нрав и прекрасно понимал, что ожидает тех, кто не выполняет приказы. – Ты с ним сама разговаривала? – вновь на всякий случай переспросил стражник, не поверивший, что я мог говорить с этой нищенкой.
– Да, да, да! С ним! Только что! Открывай ворота и быстро проводи меня к Иисусу! – смело проговорила Мария, – давай, давай, пошевеливайся! Прокуратор не любит, когда его приказы не исполняют! – настойчиво продолжала требовать девушка, чтобы её пропустили в крепость, – ты ведь, не хочешь, чтобы из твоей спины нарезали ремни для твоих же сандалий?
Услышав именно эти слова, стражник почему-то вдруг окончательно поверил, что стоявшая перед ним красивая горожанка действительно встречалась с прокуратором, и потому поспешил открыть перед нею одну из створок ворот, чтобы девушка смогла войти.
– Куда мне идти? – спросила Мария – Так царя этого иудейского, стало быть, уже увели, – спокойно и немного насмешливо ответил легионер.
– Как увели? Куда увели? – растерянно и как-то обречёно, даже чуть никнув, задала свой вопрос девушка.
– Как куда? – сделав удивлённое лицо, переспросил легионер, – на суд Синедриона его увели. Солнце ещё не встало, а его уже отправили в дом первосвященника. Каиафа прислал храмовую стражу, и твоего Иисуса забрали. Опоздала ты, красавица!
Услышав ответ легионера, Мария почувствовала, как всё вокруг неё закружилось, как замедлило своё биение и останавливается её сердце, как земля постепенно уходит из-под ног, и более не в силах стоять, она тихо-тихо опустилась на пыльную, грязную дорогу, которая вела от крепости к Храму. Девушка печально сидела, прижавшись спиной к каменной стене, но даже не ощущала сквозь тонкое платье её мертвенную сырость и могильный холод. В её душе сейчас было лишь одно разочарование жизнью, сожаление и осознание того, что она пришла слишком поздно, хотя и торопилась.
«Господи! Опоздала! Ну, надо же!? Я, наверное, ещё разговаривала с прокуратором, а его в это время уже вели храмовники. Что же мне делать? Нельзя же так сидеть и ждать? Надо что-то предпринять? Но, что же, что?… Куда бежать?… К кому обратиться?» – лихорадочно бились в голове юной галилеянки самые разные мысли, среди которых, к сожалению, кроме вопросов не было ни одного ответа. Мария даже не услышала громкого скрипа ворот, когда караульный закрывал их, она также не услышала, как стражник говорил ей что-то: то ли слова утешения, то ли совет какой. Словно во сне Мария поднялась с земли и бездумно побрела по улице. Ноги сами привели девушку к дому первосвященника Каиафы.
Когда Мария пришла на площадь, то увидела, что там уже собралось много народа. Толпа была столь большой, и люди стояли так плотно, что ей не удалось протолкнуться поближе к балкону или встать около ворот, через которые должны были бы провести осуждённого после окончания суда. Девушка постепенно пришла в себя. Она недолго походила вокруг запруженной народом площади, ища возможность как-то проникнуть во двор дома, но, поняв тщетность своих попыток, остановилась в раздумьях. Внезапно Марии пришла удачная мысль, показавшаяся ей в тот момент самой верной и правильной: «Ведь Иисуса отсюда поведут обратно, вот там, у крепостных ворот, я его встречу и, если повезёт, переговорю!» Марии очень обрадовалась своей сообразительности, быстро развернулась и пошла обратно к воротам крепости Антония.
Прежний караульный не удивился, когда увидел, что девушка вернулась. Он даже безоговорочно пропустил её во внутренний двор цитадели. Мария стояла на Мостовой, когда в сопровождении легионеров мимо неё провели трёх пленников. Она внимательно вглядывалась в их лица, но Иисуса среди них не было. Солнце поднималось всё выше, время приближалось к полудню. Неожиданно девушка заметила, как через центральные ворота крепости быстро проследовал конный отряд, впереди которого на вороном коне в белом плаще и сверкающих доспехах ехал римский прокуратор. Но я в тот миг, погружённый в раздумья, не обратил внимания на одиноко стоявшую вдалеке девушку. Ведь мне предстояло тогда заниматься судебным разбирательством. Вскоре я уехал в дом Каиафы, ив цитадели вновь стало очень тихо.
Прошло немало времени, прежде чем в крепости опять всё пришло в движение: по внутренней площади забегали, стражники, рабы стали приносить какие-то деревянные бруса и что-то мастерить из них. Мария сразу не смогла вначале понять смысл всего, что происходило на Мостовой. Но когда она догадалась, то от возникшего страха по всему её телу волнами пробежали мурашки. Громкий стук молотков не позволял девушке обмануться в её предположениях, ибо на глазах галилеянки артель плотников быстро закончила сбивать три внушительных размера деревянных креста. Мария была в диком ужасе и даже не заметила, как по дороге со стороны Храма к крепости подошёл большой отряд стражников. Вернее воинов было всего четверо и вели они одного пленника, но за ними двигалась довольно внушительная толпа праздно шатающихся горожан и зевак. Люди что-то громко кричали, истошно вопили, неистово горланили, над кем-то смеялись и издевались. Мария даже не смогла разобрать над кем, но, внимательно присмотревшись, увидела в самом центре толпы в сопровождении легионеров понуро бредущего Иисуса, на которого как раз и сыпались со всех сторон град насмешек да издевательств.
Бурная и шумная толпа оттеснила девушку от ворот. Тем временем Иисуса уводили всё дальше и дальше. Тогда девушка, пристав на цыпочки, чтобы как-то выделиться из общей массы народа, попыталась громко, во весь свой голос позвать учителя, но её усилия оказались напрасными. Её крик заглушил гомон и шум толпы. Иисус не отозвался, он просто не услышал Марию. Слишком много пришло народу к крепости, дабы досмотреть спектакль, начавшийся с фарса в доме первосвященника Каиафы. Ведь игра ещё не закончилась, она продолжалась на Мостовой площади в крепости Антония, где на каменном полу лежали крепко сбитые перекладины. Людям так же предстояло лицезреть трагический финал на Лысой горе, и они не хотели упустить столь интересного и увлекательного зрелища.
Мария совершенно растерялась, так как не видела никакого выхода из создавшегося положения. Вновь, как и у дома главного жреца, она не могла пробиться к своему спасителю и другу, дабы переговорить с ним.
«Надо опять обратиться за помощью к прокуратору», – искрой надежды мелькнула в голове девушки неожиданная мысль. Да вот только где она могла найти меня?
Но Марии повезло. На её счастье девушка случайно попалась на глаза моему помощнику Савлу. Он увидел юную галилеянку среди толпы, заметил её слёзы и растерянность, а посему сразу обо всём догадался. Центурион ведь знал о моём ночном разговоре с Марией, так как, встретив её у ворот дворца, пожалел девушку и сам просил за неё. Савл прямо через толпу по проходу, который по его приказу ему проделали своими копьями воины, приблизился к девушке и спросил:
– Что случилось, Мария? Тебе не удалось встретиться с Назореем?
– Нет! – только и смогла вымолвить юная галилеянка, так как слёзы, безудержно брызнувшие из её прекрасных глаз, не дали ей договорить.
– Эй, Иди сюда! – подозвал Савл одного легионера. – Отведи-ка вот эту красавицу к Иисусу, и оставь их одних! Ты меня понял?
В подземелье вела массивная деревянная винтовая лестница с очень крутыми ступенями. Внизу было холодно, темно и сыро. Мария чуть поёжилась от влажного и затхлого сумрака мрачного подвала. Ей вдруг стало страшно и жутко, будто она попала в могилу, из которой не было выхода… Девушке неожиданно захотелось остановиться, развернуться и бегом подняться наверх, к белому свету и тёплому солнцу, но она пересилила свой страх и двинулась за провожатым вниз, в тяжёлую тоскливую темноту подземелья. Сопровождавший её стражник подвёл девушку к небольшой двери, отодвинул в сторону железную щеколду и, поставив на камень, лежавший там же, тускло горевшую масляную лампу, молча удалился. Мария осталась одна. Она всем телом навалилась на дверь, которая со скрипом начала медленно открываться. Девушка смело шагнула в тёмный зев тюремной камеры, угрюмой и печальной.
Размышления обитателя тюремной камеры прервал протяжный скрип ржавых дверных петель. Кто-то тихо вошёл в его узилище. Ещё не увидев вошедшего человека, Иисус сразу догадался, почувствовал сердцем своим любящим, кто навестил его в этот скорбный час. Осуждённый успел только чуть привстать, как ощутил нежное прикосновение тёплых ласковых рук к своему лицу.
– Мария! Дорогая моя Мария! – шепнул разбитыми губами узник.
– Иисус! Любимый! Что они сделали с тобой? – заплакала девушка, крепко, как в последний раз, обнимая человека, которого, увидев однажды, полюбила с первого взгляда и на всю жизнь. – Тебя казнят сегодня днём после полудня на Лысой горе. Я была у прокуратора, разговаривала с ним. Почему, ну почему ты отказался от его предложения? Бежим вместе, бежим в Египет, или в Ливию, а лучше в Сарматию. Эта неизвестная страна очень далеко от Иудеи. Прокуратор даст нам коней. Я не хочу, чтобы ты умирал! Я не смогу без тебя жить, Иисус!
– Мария! Милая моя девочка! – пленник осторожно привлёк к себе девушку, крепко прижал её дрожавшее от рыданий тело к своей груди и нежно поцеловал Марию сначала в лоб, потом в мокрые от слёз глаза, влажные щёки и затем в чуть полуоткрытые губы.
«Если бы ты знала, как мне не хочется умирать! Ведь никому не известно, что там находится за чертой жизни, где начинается смерть! Никто же ведь не возвращался оттуда», – но этих слов осуждённый вслух говорить не стал. Иисус слишком сильно любил Марию, эту добрую и милую девушку, чтобы своими переживаниями и страхами разрывать на части и без того её раздираемое от горя сердце, преданное и верное. Он думал о Марии всегда и очень скучал, когда долго не видел её, хотя в последнее время они почти не расставались, а если ему и приходилось отлучаться, то недолго, не более чем на полдня.
«Тяжело ей будет жить, когда меня не станет, – размышлял Иисус, – а каково будет мне?»
– Успокойся, Мария! – тихо сказал, почти прошептал, он девушке, стараясь успокоить её. – Мы обязательно встретимся с тобой, чтобы ни случилось. Ведь после смерти также существует жизнь. Было бы не справедливо со стороны Господа Бога, вначале создать такое удивительное и совершенное творение, как человек, а затем венец своего искусства превращать в прах и тлен. Не мог Он так поступить, подумай сама, а куда же уходит душа, мысль человеческая?
– Я всё понимаю, Иисус! Я верю тебе, верю, что наша душа бессмертна, верю Богу, я верю в твоё царство, но давай лучше убежим. Прокуратор обещал, – вновь начинала Мария уговаривать своего друга принять, пока ещё не поздно, моё предложение. Она молча слушала заверения своего возлюбленного друга о предстоящем свидании на небесах, но, когда он умолкал, она вновь принималась уговаривать Иисуса бежать, ибо никак не хотела согласиться на встречу и вечную жизнь с ним после смерти.
– Дорогая моя девочка. Прокуратор может дать нам коней, дать денег на побег, он может сделать много для нас, но одного он сделать не в силах, Мария! Прокуратор никогда не сможет дать мне чистую совесть, дабы я потом жил сам с собой в согласии…
Узник хотел ещё что-то добавить, но снова скрип открываемой двери прервал его слова. Камера ярко осветилась огнём факелов вошедших в неё легионеров. Один из них спустился по ступенькам на каменный пол темницы, подошёл к осуждённому и громко спросил:
– Ты есть Иисус из Назарета – самозванный царь иудейский?
Узник кивнул.
– Я Иисус, но не царь иудейский! – Он начал вставать на ноги, не выпуская из объятий девушку, так как она сама, крепко обвив руками его шею, казалось, не собиралась отпускать своего любимого человека.
– Пошли! Время твоё пришло! Для казни всё готово! – коротко бросил римлянин. Он сказал эту фразу столь решительно и твёрдо, что Мария вдруг сразу поняла: спорить, сопротивляться, кричать, умолять, рыдать, защищать своего любимого не возымеет абсолютно никакого положительного действия, и потому руки её сами вдруг разжались, безвольно повиснув двумя плетями.
Стражники грубо схватили цепи, которыми был скован Иисус, и поволокли того вверх по лестнице. Легионеры шли слишком быстро, чтобы узник смог бы поспевать за ними. Он упал на первой же ступени, но стражники даже не остановились, не обратив на пленника никакого внимания, а лишь громко засмеялись. И только мышцы на их руках сильно напряглись, ибо им пришлось приложить дополнительные усилия, дабы втащить человеческое тело наверх, к тюремным воротам.
Яркое полуденное солнце ослепило узника. Пленника чуть проволокли по земле и затем бросили. Узник хотел чуть приподняться на ноги, но не успел даже привстать, как один из стражников тупым концом копья, сильно ударив осуждённого под самые рёбра, вновь уложил его на землю. Легионер при этом специально ударил так, чтобы сбить дыхание у несчастного, который и без того с трудом дышал, ловя воздух широко открытым ртом.
Время уже перевалило далеко за полдень. Солнце находилось почти в зените и сильно припекало как в разгар лета, хотя и была весна. Давно уже увели осуждённых преступников на Лысую гору, где всё было заранее приготовлено для их казни. Внутренний двор крепости опустел, и по нему только изредка проходили стражники, производившие смену караулов.
«Да, надо бы завтра возвращаться в свою резиденцию, в Кесарию. Дела в Иерусалиме закончились. Праздник, надеюсь, пройдёт спокойно. Оставлю здесь Савла на неделю, а сам уеду. Жаль, конечно, Клавдию! Она ведь очень расстроиться, когда узнает, что её просьба оказалась не выполненной. Да, наверное, ей уже сообщили. Однако же лукавый жрец ловко обвёл меня вокруг пальца, весьма ловко! А разве по-другому могло быть? Коли он, как мне известно, опытный интриган. Разве мог я, воин, привыкший сражаться с врагами в поле, тягаться с ним? – невесело размышлял я про себя, спускаясь по лестнице во двор крепости. Внизу меня встретил легионер и доложил, что в городе всё спокойно и никаких беспорядков не наблюдается. Я кивнул ему в ответ и пошёл дальше. – Странно, однако, очень странно! Пару дней назад человека на руках носили и вдруг – раз, и всё резко изменилось. Почему?» – этот вопрос не впервые сам по себе возникал в моей голове, но ответа на него я найти не мог, да и не особенно старался сделать это.
Судьба трёх казнённых иудеев меня совершенно не волновала, я больше переживал из-за того, что Каиафа оказался хитрее, чем я думал. Его победа угнетала меня более всего. Я уже подходил к воротам крепости, когда мне на глаза случайно попался сборщик податей, который держал в руках небольшую дощечку, покрытую воском. Обычно на них в целях экономии пергамента делались всякие необходимые записи. Ещё точно не понимая для чего, но я забрал эту дощечку у мытаря, остановился в раздумьях и, недолго поразмыслив, быстро начертал на ней всего лишь четыре слова: «Сей есть Царь Иудейский».
– Сме-е-е-рть! Сме-е-е-рть! – вдруг так громко и истошно завопил тайный мой бывший доносчик, что от него в испуге отшатнулись рядом стоявшие люди.
Я уже давно уже покинул балкон, а площадь всё ещё продолжала шуметь, кричать и радоваться неизвестно чему, изредка, отдельными возгласами, отрыгивая в полуденный зной одно единственное слово: «Распни!»
***
А что же Мария, которой я позволил увидеться с любимым и уговорить его согласиться на моё предложение бежать из города, из страны, из империи? Получив от меня разрешение на свидание, девушка радостная и счастливая, будто её избранник уже был отпущен на свободу, выбежала за ворота дворца. Разговор со мной придал ей сил, и Мария, окрылённая мыслью скорой встречи с любимым человеком, почти бегом устремилась в крепость Антония, где в одной из камер глубокого и мрачного подземелья томился в ожидании суда Иисус из Назарета, спаситель её и жених.Мой дворец находился недалеко от цитадели, но то ли улочки были слишком кривыми и сделали дорогу длиннее, то ли разговор наш получился слишком долгим, да только красавица-галилеянка опоздала. Она, запыхавшаяся, подбежала к воротам и принялась сильно стучать и громко кричать. Время было раннее, но девушка своими маленькими кулачками настойчиво колотила в тяжёлые дубовые ворота крепости до тех пор, пока не выглянул караульный.
– Что так расшумелась? – зевая и потягиваясь, чуть сердито спросил стражник, явно недовольный тем, что его разбудили. Он открыл смотровое окошечко, но, увидев перед собой молодую и весьма пригожую девушку, тут же оживился, и потому следующий вопрос задал уже бодрым и весёлым голосом. – Кто тебя обидел? Любовник сбежал, не заплатив, и теперь ты пришла найти его и получить долг за предоставленную ночь? – похотливо оглядев галилеянку с ног до головы, скабрёзно хохотнул легионер. Незнакомка ему явно понравилась, и он был бы не против того, чтобы продолжить знакомство с ней после окончания дежурства, о чём уже и хотел ей недвусмысленно намекнуть, да только не успел рта раскрыть, как юное создание грубо прервала его длинную тираду.
– Ты слишком стар, чтобы заниматься со мной любовью, а то ещё рассыплешься ненароком! – весело смеясь и чересчур смело сказала она. От услышанной фразы у легионера даже вытянулось лицо, и сам он, казалось, окаменел, так как не ожидал, что эта хрупкая девчонка способна была так дерзко ответить ему. Стражника конечно, разозлила насмешка незнакомки. Он уже намеревался выйти за ворота, чтобы прогнать её прочь, но слова красавицы заставили его вдруг остановиться в нерешительности. А как было не сомневаться, если девушка сослалась на прокуратора, так прямо и сказав караульному:
– Прокуратор Понтий Пилат разрешил мне встретиться с задержанным проповедником по имени Иисус, что из Назарета. Его привели в крепость нынешней ночью из дома первосвященника.
– Он тебе лично разрешил? – недоверчиво и вместе с тем с опаской в голосе спросил легионер. Он знал мой крутой нрав и прекрасно понимал, что ожидает тех, кто не выполняет приказы. – Ты с ним сама разговаривала? – вновь на всякий случай переспросил стражник, не поверивший, что я мог говорить с этой нищенкой.
– Да, да, да! С ним! Только что! Открывай ворота и быстро проводи меня к Иисусу! – смело проговорила Мария, – давай, давай, пошевеливайся! Прокуратор не любит, когда его приказы не исполняют! – настойчиво продолжала требовать девушка, чтобы её пропустили в крепость, – ты ведь, не хочешь, чтобы из твоей спины нарезали ремни для твоих же сандалий?
Услышав именно эти слова, стражник почему-то вдруг окончательно поверил, что стоявшая перед ним красивая горожанка действительно встречалась с прокуратором, и потому поспешил открыть перед нею одну из створок ворот, чтобы девушка смогла войти.
– Куда мне идти? – спросила Мария – Так царя этого иудейского, стало быть, уже увели, – спокойно и немного насмешливо ответил легионер.
– Как увели? Куда увели? – растерянно и как-то обречёно, даже чуть никнув, задала свой вопрос девушка.
– Как куда? – сделав удивлённое лицо, переспросил легионер, – на суд Синедриона его увели. Солнце ещё не встало, а его уже отправили в дом первосвященника. Каиафа прислал храмовую стражу, и твоего Иисуса забрали. Опоздала ты, красавица!
Услышав ответ легионера, Мария почувствовала, как всё вокруг неё закружилось, как замедлило своё биение и останавливается её сердце, как земля постепенно уходит из-под ног, и более не в силах стоять, она тихо-тихо опустилась на пыльную, грязную дорогу, которая вела от крепости к Храму. Девушка печально сидела, прижавшись спиной к каменной стене, но даже не ощущала сквозь тонкое платье её мертвенную сырость и могильный холод. В её душе сейчас было лишь одно разочарование жизнью, сожаление и осознание того, что она пришла слишком поздно, хотя и торопилась.
«Господи! Опоздала! Ну, надо же!? Я, наверное, ещё разговаривала с прокуратором, а его в это время уже вели храмовники. Что же мне делать? Нельзя же так сидеть и ждать? Надо что-то предпринять? Но, что же, что?… Куда бежать?… К кому обратиться?» – лихорадочно бились в голове юной галилеянки самые разные мысли, среди которых, к сожалению, кроме вопросов не было ни одного ответа. Мария даже не услышала громкого скрипа ворот, когда караульный закрывал их, она также не услышала, как стражник говорил ей что-то: то ли слова утешения, то ли совет какой. Словно во сне Мария поднялась с земли и бездумно побрела по улице. Ноги сами привели девушку к дому первосвященника Каиафы.
Когда Мария пришла на площадь, то увидела, что там уже собралось много народа. Толпа была столь большой, и люди стояли так плотно, что ей не удалось протолкнуться поближе к балкону или встать около ворот, через которые должны были бы провести осуждённого после окончания суда. Девушка постепенно пришла в себя. Она недолго походила вокруг запруженной народом площади, ища возможность как-то проникнуть во двор дома, но, поняв тщетность своих попыток, остановилась в раздумьях. Внезапно Марии пришла удачная мысль, показавшаяся ей в тот момент самой верной и правильной: «Ведь Иисуса отсюда поведут обратно, вот там, у крепостных ворот, я его встречу и, если повезёт, переговорю!» Марии очень обрадовалась своей сообразительности, быстро развернулась и пошла обратно к воротам крепости Антония.
Прежний караульный не удивился, когда увидел, что девушка вернулась. Он даже безоговорочно пропустил её во внутренний двор цитадели. Мария стояла на Мостовой, когда в сопровождении легионеров мимо неё провели трёх пленников. Она внимательно вглядывалась в их лица, но Иисуса среди них не было. Солнце поднималось всё выше, время приближалось к полудню. Неожиданно девушка заметила, как через центральные ворота крепости быстро проследовал конный отряд, впереди которого на вороном коне в белом плаще и сверкающих доспехах ехал римский прокуратор. Но я в тот миг, погружённый в раздумья, не обратил внимания на одиноко стоявшую вдалеке девушку. Ведь мне предстояло тогда заниматься судебным разбирательством. Вскоре я уехал в дом Каиафы, ив цитадели вновь стало очень тихо.
Прошло немало времени, прежде чем в крепости опять всё пришло в движение: по внутренней площади забегали, стражники, рабы стали приносить какие-то деревянные бруса и что-то мастерить из них. Мария сразу не смогла вначале понять смысл всего, что происходило на Мостовой. Но когда она догадалась, то от возникшего страха по всему её телу волнами пробежали мурашки. Громкий стук молотков не позволял девушке обмануться в её предположениях, ибо на глазах галилеянки артель плотников быстро закончила сбивать три внушительных размера деревянных креста. Мария была в диком ужасе и даже не заметила, как по дороге со стороны Храма к крепости подошёл большой отряд стражников. Вернее воинов было всего четверо и вели они одного пленника, но за ними двигалась довольно внушительная толпа праздно шатающихся горожан и зевак. Люди что-то громко кричали, истошно вопили, неистово горланили, над кем-то смеялись и издевались. Мария даже не смогла разобрать над кем, но, внимательно присмотревшись, увидела в самом центре толпы в сопровождении легионеров понуро бредущего Иисуса, на которого как раз и сыпались со всех сторон град насмешек да издевательств.
Бурная и шумная толпа оттеснила девушку от ворот. Тем временем Иисуса уводили всё дальше и дальше. Тогда девушка, пристав на цыпочки, чтобы как-то выделиться из общей массы народа, попыталась громко, во весь свой голос позвать учителя, но её усилия оказались напрасными. Её крик заглушил гомон и шум толпы. Иисус не отозвался, он просто не услышал Марию. Слишком много пришло народу к крепости, дабы досмотреть спектакль, начавшийся с фарса в доме первосвященника Каиафы. Ведь игра ещё не закончилась, она продолжалась на Мостовой площади в крепости Антония, где на каменном полу лежали крепко сбитые перекладины. Людям так же предстояло лицезреть трагический финал на Лысой горе, и они не хотели упустить столь интересного и увлекательного зрелища.
Мария совершенно растерялась, так как не видела никакого выхода из создавшегося положения. Вновь, как и у дома главного жреца, она не могла пробиться к своему спасителю и другу, дабы переговорить с ним.
«Надо опять обратиться за помощью к прокуратору», – искрой надежды мелькнула в голове девушки неожиданная мысль. Да вот только где она могла найти меня?
Но Марии повезло. На её счастье девушка случайно попалась на глаза моему помощнику Савлу. Он увидел юную галилеянку среди толпы, заметил её слёзы и растерянность, а посему сразу обо всём догадался. Центурион ведь знал о моём ночном разговоре с Марией, так как, встретив её у ворот дворца, пожалел девушку и сам просил за неё. Савл прямо через толпу по проходу, который по его приказу ему проделали своими копьями воины, приблизился к девушке и спросил:
– Что случилось, Мария? Тебе не удалось встретиться с Назореем?
– Нет! – только и смогла вымолвить юная галилеянка, так как слёзы, безудержно брызнувшие из её прекрасных глаз, не дали ей договорить.
– Эй, Иди сюда! – подозвал Савл одного легионера. – Отведи-ка вот эту красавицу к Иисусу, и оставь их одних! Ты меня понял?
В подземелье вела массивная деревянная винтовая лестница с очень крутыми ступенями. Внизу было холодно, темно и сыро. Мария чуть поёжилась от влажного и затхлого сумрака мрачного подвала. Ей вдруг стало страшно и жутко, будто она попала в могилу, из которой не было выхода… Девушке неожиданно захотелось остановиться, развернуться и бегом подняться наверх, к белому свету и тёплому солнцу, но она пересилила свой страх и двинулась за провожатым вниз, в тяжёлую тоскливую темноту подземелья. Сопровождавший её стражник подвёл девушку к небольшой двери, отодвинул в сторону железную щеколду и, поставив на камень, лежавший там же, тускло горевшую масляную лампу, молча удалился. Мария осталась одна. Она всем телом навалилась на дверь, которая со скрипом начала медленно открываться. Девушка смело шагнула в тёмный зев тюремной камеры, угрюмой и печальной.
***
Иисус лежал на земляном полу. Суд состоялся. Он был осуждён. Его ждала смерть. Думать ни о чём не хотелось. На душе было тоскливо и гадко. Несчастный пленник всё-таки надеялся, что Синедрион, не имея серьёзных доказательств вины, которой вообще не было, не станет осуждать, но встанет на его сторону, дабы вместе с ним отказаться от старого, обветшалого Закона, жестокого и несправедливого. Он и от предложения бежать из Иерусалима поэтому отказался, надеясь на совесть, благоразумие и честность иудейских священников, считавших себя посредниками между Святым Святых и людьми. Хотя теперь было невозможно что-либо изменить, но узник не думал о близкой смерти, а мыслил о жизни…Размышления обитателя тюремной камеры прервал протяжный скрип ржавых дверных петель. Кто-то тихо вошёл в его узилище. Ещё не увидев вошедшего человека, Иисус сразу догадался, почувствовал сердцем своим любящим, кто навестил его в этот скорбный час. Осуждённый успел только чуть привстать, как ощутил нежное прикосновение тёплых ласковых рук к своему лицу.
– Мария! Дорогая моя Мария! – шепнул разбитыми губами узник.
– Иисус! Любимый! Что они сделали с тобой? – заплакала девушка, крепко, как в последний раз, обнимая человека, которого, увидев однажды, полюбила с первого взгляда и на всю жизнь. – Тебя казнят сегодня днём после полудня на Лысой горе. Я была у прокуратора, разговаривала с ним. Почему, ну почему ты отказался от его предложения? Бежим вместе, бежим в Египет, или в Ливию, а лучше в Сарматию. Эта неизвестная страна очень далеко от Иудеи. Прокуратор даст нам коней. Я не хочу, чтобы ты умирал! Я не смогу без тебя жить, Иисус!
– Мария! Милая моя девочка! – пленник осторожно привлёк к себе девушку, крепко прижал её дрожавшее от рыданий тело к своей груди и нежно поцеловал Марию сначала в лоб, потом в мокрые от слёз глаза, влажные щёки и затем в чуть полуоткрытые губы.
«Если бы ты знала, как мне не хочется умирать! Ведь никому не известно, что там находится за чертой жизни, где начинается смерть! Никто же ведь не возвращался оттуда», – но этих слов осуждённый вслух говорить не стал. Иисус слишком сильно любил Марию, эту добрую и милую девушку, чтобы своими переживаниями и страхами разрывать на части и без того её раздираемое от горя сердце, преданное и верное. Он думал о Марии всегда и очень скучал, когда долго не видел её, хотя в последнее время они почти не расставались, а если ему и приходилось отлучаться, то недолго, не более чем на полдня.
«Тяжело ей будет жить, когда меня не станет, – размышлял Иисус, – а каково будет мне?»
– Успокойся, Мария! – тихо сказал, почти прошептал, он девушке, стараясь успокоить её. – Мы обязательно встретимся с тобой, чтобы ни случилось. Ведь после смерти также существует жизнь. Было бы не справедливо со стороны Господа Бога, вначале создать такое удивительное и совершенное творение, как человек, а затем венец своего искусства превращать в прах и тлен. Не мог Он так поступить, подумай сама, а куда же уходит душа, мысль человеческая?
– Я всё понимаю, Иисус! Я верю тебе, верю, что наша душа бессмертна, верю Богу, я верю в твоё царство, но давай лучше убежим. Прокуратор обещал, – вновь начинала Мария уговаривать своего друга принять, пока ещё не поздно, моё предложение. Она молча слушала заверения своего возлюбленного друга о предстоящем свидании на небесах, но, когда он умолкал, она вновь принималась уговаривать Иисуса бежать, ибо никак не хотела согласиться на встречу и вечную жизнь с ним после смерти.
– Дорогая моя девочка. Прокуратор может дать нам коней, дать денег на побег, он может сделать много для нас, но одного он сделать не в силах, Мария! Прокуратор никогда не сможет дать мне чистую совесть, дабы я потом жил сам с собой в согласии…
Узник хотел ещё что-то добавить, но снова скрип открываемой двери прервал его слова. Камера ярко осветилась огнём факелов вошедших в неё легионеров. Один из них спустился по ступенькам на каменный пол темницы, подошёл к осуждённому и громко спросил:
– Ты есть Иисус из Назарета – самозванный царь иудейский?
Узник кивнул.
– Я Иисус, но не царь иудейский! – Он начал вставать на ноги, не выпуская из объятий девушку, так как она сама, крепко обвив руками его шею, казалось, не собиралась отпускать своего любимого человека.
– Пошли! Время твоё пришло! Для казни всё готово! – коротко бросил римлянин. Он сказал эту фразу столь решительно и твёрдо, что Мария вдруг сразу поняла: спорить, сопротивляться, кричать, умолять, рыдать, защищать своего любимого не возымеет абсолютно никакого положительного действия, и потому руки её сами вдруг разжались, безвольно повиснув двумя плетями.
Стражники грубо схватили цепи, которыми был скован Иисус, и поволокли того вверх по лестнице. Легионеры шли слишком быстро, чтобы узник смог бы поспевать за ними. Он упал на первой же ступени, но стражники даже не остановились, не обратив на пленника никакого внимания, а лишь громко засмеялись. И только мышцы на их руках сильно напряглись, ибо им пришлось приложить дополнительные усилия, дабы втащить человеческое тело наверх, к тюремным воротам.
Яркое полуденное солнце ослепило узника. Пленника чуть проволокли по земле и затем бросили. Узник хотел чуть приподняться на ноги, но не успел даже привстать, как один из стражников тупым концом копья, сильно ударив осуждённого под самые рёбра, вновь уложил его на землю. Легионер при этом специально ударил так, чтобы сбить дыхание у несчастного, который и без того с трудом дышал, ловя воздух широко открытым ртом.
– Ну! Чего разлёгся? – грубо закричал, охранник – а ну, вставай, вставай! А не то ещё получишь!
После этого легионер резко дернул за цепь, сковывавшей руки осуждённого. Иисус начал медленно вставать на ноги, но как только он поднялся, другой воин, что стоял чуть поодаль, размахнувшись, ловко и умело, профессионально, с оттяжкой, хлестнул узника по обнажённой спине свитым из бычьих сухожилий кнутом. Удар был столь сильным и жестоким, что звонкое эхо от него многократно отозвался от каменных стен крепости, заглушив хриплый крик боли, невольно вырвавшийся из горла осуждённого на смерть.
– Что с тобой случилось, Артерикс? Ты ослаб за одну ночь! Самарянка забрала все твои силы? – громко захохотали римляне, так как узник после удара легионера, считавшегося по праву самым умелым кнутобоем во всём римском войске, устоял на ногах. Все, видевшие Артерикса в деле, знали, как мастерски умеет он бить. Этот легионер, если бы он только захотел или я ему приказал, смог бы спокойно одним ударом своего страшного кнута остановить сердце осуждённого, а мог бы лишить того разума от боли. Артерикс своими искусными и хлёсткими ударами был способен бесконечно продлить дикие и жуткие мучения пленника, постепенно оделяя кожу от его же плоти. Одним словом был настоящим мастером своего дела, потому и приказал я ему не бить пленника по прозвищу Назорей в полную силу. Но это было утром, а сейчас время уже перевалило далеко за полдень, поэтому Артерикс и решил немного поупражняться, ведь осуждённому жить оставалось всего ничего. Жалко было упускать шанс показать своё искусство работы с кнутом. Ведь в последнее время это его умение требовалось всё меньше и меньше, и такое положение совсем не радовало Артерикса.
Легионер чуть отступил назад и, коротко, почти незаметно, размахнувшись, вновь опустил свой жуткий кнут на спину несчастного узника. Он специально выбрал такое место, где кожа была ещё нетронута бичеванием, которому подвергся пленник, прежде чем его направили на суд Синедриона. Плетённый кожаный жгут толщиной с хороший прочный морской канат лёг плотно и точно чуть ниже спины. Пройдя наискосок по пояснице и далее вниз через ягодицы на правое бедро, кнут оставил после себя страшный след. И без того ветхая одежда проповедника после удара, словно располосованная острым ножом, упала с тела осуждённого на землю. А Иисус вскрикнул и рухнул на колени в мягкую и прохладную пыль весеннего утра. Изо рта его хлынула кровь, так как хитрым ударом своего кнута с вплетёнными на концах свинцовыми шариками легионер Артерикс отбил узнику лёгкие. Проповедник закашлялся и, превозмогая нестерпимую боль, под громкий хохот и улюлюканье собравшихся зевак попытался встать с колен, но сделать это с первой попытке ему не удалось.
– Поглядите на него! Прилёг! Отдохнуть решил! Или помолиться! Так это мы должны ему молиться! Царь ведь наш! Ха-ха-ха! А как же ему теперь сидеть? Седалище-то его испорчено! А не придётся сидеть, висеть будет! – неистовствовала и бушевала толпа, бросая в сторону лежавшего Иисуса камни. А какой-то шустрый мальчуган вдруг подскочил к поднимавшемуся с колен несчастному пленнику и надел на его голову колючий венок, сплетённый из дикого терновника. Острые иглы дикой сливы расцарапали кожу, и кровь страдающего пленника маленьким каплями стала сбегать по его лбу и щекам. Поступок несмышлёного парнишки ещё больше развеселил зевак, которые от души продолжали развлекаться и острословить.
– Прямо царский венец! Ну, он же ведь царь иудейский! Ему положена корона! Ха, ха, ха! – кричали зрители и хлопали в ладоши от удовольствия.
– Артерикс, ты смотри, не убей его и не покалечь, а то сам крест за него потащишь на гору! – строго сказал легионеру центурион, следивший за порядком на крепостной площади.
– Остановитесь люди! – раздался вдруг громкий, истошный женский крик, перемешанный со слезами, горечью и ненавистью. – Что же вы делаете!? Вы же люди! И он человек! Ему сегодня и так суждено умереть от мучений, зачем же вы ещё издеваетесь над плотью его? Одумайтесь! Люди!? Будьте милосердны и добры. Звери дикие и те убивают свою жертву сразу!
Мария медленно шла к поверженному Иисусу, улыбалась ему, плакала и что-то шептала сквозь слёзы, вот только что, никто понять не мог. Люди расступались перед ней, освобождая дорогу.
– Да она сумасшедшая! Посмотрите на неё! – испуганно крикнул кто-то из толпы. Действительно в этот миг прекрасные глаза Марии были полны безумия. Девушка, наконец, подошла к истерзанному своему спасителю и остановилась. Она находилась почти в полуобморочном состоянии. Кнут хлёстко щёлкнул ещё раз, и Мария увидела, как после удара на теле Иисуса вначале появилась узкая красная полоска, которая начала вдруг увеличиваться в размерах прямо на глазах. Вскоре след от кнута превратиться в огромный безобразный рубец, через мгновение лопнувший под напором крови, которая, тёплая и дымящаяся, брызнула большим фонтаном из рваной раны. Бедное девичье сердце не в силах было вытерпеть столь ужасного зрелища, и Мария в бесчувствии упала к ногам своего учителя и друга, так и не успев сказать ему о самом главном событие в своей жизни.
Девушка не видела, как римские легионеры грубо подхватили Иисуса под руки, заставили подняться на ноги и взвалить на плечи тяжёлый деревянный крест его. Не могла в тот миг Мария так же и услышать, что перед тем, как встать, Иисус успел поцеловать её в губы и прошептать на самое ухо: «Мария, я всё знаю и люблю тебя больше жизни! Береги сына моего!» Ничего более другого он не успел сказать своей невесте, носившей под сердцем его ребёнка. Стражники под издевательства, улюлюканья и громкий смех толпы погнали Иисуса по скорбной улице длинною равной жизни, оставшейся для осуждённого, ибо дорога та была очень короткой и вела только в одну сторону. Лысая гора уже с большим нетерпением ожидала свою жертву.
После этого легионер резко дернул за цепь, сковывавшей руки осуждённого. Иисус начал медленно вставать на ноги, но как только он поднялся, другой воин, что стоял чуть поодаль, размахнувшись, ловко и умело, профессионально, с оттяжкой, хлестнул узника по обнажённой спине свитым из бычьих сухожилий кнутом. Удар был столь сильным и жестоким, что звонкое эхо от него многократно отозвался от каменных стен крепости, заглушив хриплый крик боли, невольно вырвавшийся из горла осуждённого на смерть.
– Что с тобой случилось, Артерикс? Ты ослаб за одну ночь! Самарянка забрала все твои силы? – громко захохотали римляне, так как узник после удара легионера, считавшегося по праву самым умелым кнутобоем во всём римском войске, устоял на ногах. Все, видевшие Артерикса в деле, знали, как мастерски умеет он бить. Этот легионер, если бы он только захотел или я ему приказал, смог бы спокойно одним ударом своего страшного кнута остановить сердце осуждённого, а мог бы лишить того разума от боли. Артерикс своими искусными и хлёсткими ударами был способен бесконечно продлить дикие и жуткие мучения пленника, постепенно оделяя кожу от его же плоти. Одним словом был настоящим мастером своего дела, потому и приказал я ему не бить пленника по прозвищу Назорей в полную силу. Но это было утром, а сейчас время уже перевалило далеко за полдень, поэтому Артерикс и решил немного поупражняться, ведь осуждённому жить оставалось всего ничего. Жалко было упускать шанс показать своё искусство работы с кнутом. Ведь в последнее время это его умение требовалось всё меньше и меньше, и такое положение совсем не радовало Артерикса.
Легионер чуть отступил назад и, коротко, почти незаметно, размахнувшись, вновь опустил свой жуткий кнут на спину несчастного узника. Он специально выбрал такое место, где кожа была ещё нетронута бичеванием, которому подвергся пленник, прежде чем его направили на суд Синедриона. Плетённый кожаный жгут толщиной с хороший прочный морской канат лёг плотно и точно чуть ниже спины. Пройдя наискосок по пояснице и далее вниз через ягодицы на правое бедро, кнут оставил после себя страшный след. И без того ветхая одежда проповедника после удара, словно располосованная острым ножом, упала с тела осуждённого на землю. А Иисус вскрикнул и рухнул на колени в мягкую и прохладную пыль весеннего утра. Изо рта его хлынула кровь, так как хитрым ударом своего кнута с вплетёнными на концах свинцовыми шариками легионер Артерикс отбил узнику лёгкие. Проповедник закашлялся и, превозмогая нестерпимую боль, под громкий хохот и улюлюканье собравшихся зевак попытался встать с колен, но сделать это с первой попытке ему не удалось.
– Поглядите на него! Прилёг! Отдохнуть решил! Или помолиться! Так это мы должны ему молиться! Царь ведь наш! Ха-ха-ха! А как же ему теперь сидеть? Седалище-то его испорчено! А не придётся сидеть, висеть будет! – неистовствовала и бушевала толпа, бросая в сторону лежавшего Иисуса камни. А какой-то шустрый мальчуган вдруг подскочил к поднимавшемуся с колен несчастному пленнику и надел на его голову колючий венок, сплетённый из дикого терновника. Острые иглы дикой сливы расцарапали кожу, и кровь страдающего пленника маленьким каплями стала сбегать по его лбу и щекам. Поступок несмышлёного парнишки ещё больше развеселил зевак, которые от души продолжали развлекаться и острословить.
– Прямо царский венец! Ну, он же ведь царь иудейский! Ему положена корона! Ха, ха, ха! – кричали зрители и хлопали в ладоши от удовольствия.
– Артерикс, ты смотри, не убей его и не покалечь, а то сам крест за него потащишь на гору! – строго сказал легионеру центурион, следивший за порядком на крепостной площади.
– Остановитесь люди! – раздался вдруг громкий, истошный женский крик, перемешанный со слезами, горечью и ненавистью. – Что же вы делаете!? Вы же люди! И он человек! Ему сегодня и так суждено умереть от мучений, зачем же вы ещё издеваетесь над плотью его? Одумайтесь! Люди!? Будьте милосердны и добры. Звери дикие и те убивают свою жертву сразу!
Мария медленно шла к поверженному Иисусу, улыбалась ему, плакала и что-то шептала сквозь слёзы, вот только что, никто понять не мог. Люди расступались перед ней, освобождая дорогу.
– Да она сумасшедшая! Посмотрите на неё! – испуганно крикнул кто-то из толпы. Действительно в этот миг прекрасные глаза Марии были полны безумия. Девушка, наконец, подошла к истерзанному своему спасителю и остановилась. Она находилась почти в полуобморочном состоянии. Кнут хлёстко щёлкнул ещё раз, и Мария увидела, как после удара на теле Иисуса вначале появилась узкая красная полоска, которая начала вдруг увеличиваться в размерах прямо на глазах. Вскоре след от кнута превратиться в огромный безобразный рубец, через мгновение лопнувший под напором крови, которая, тёплая и дымящаяся, брызнула большим фонтаном из рваной раны. Бедное девичье сердце не в силах было вытерпеть столь ужасного зрелища, и Мария в бесчувствии упала к ногам своего учителя и друга, так и не успев сказать ему о самом главном событие в своей жизни.
Девушка не видела, как римские легионеры грубо подхватили Иисуса под руки, заставили подняться на ноги и взвалить на плечи тяжёлый деревянный крест его. Не могла в тот миг Мария так же и услышать, что перед тем, как встать, Иисус успел поцеловать её в губы и прошептать на самое ухо: «Мария, я всё знаю и люблю тебя больше жизни! Береги сына моего!» Ничего более другого он не успел сказать своей невесте, носившей под сердцем его ребёнка. Стражники под издевательства, улюлюканья и громкий смех толпы погнали Иисуса по скорбной улице длинною равной жизни, оставшейся для осуждённого, ибо дорога та была очень короткой и вела только в одну сторону. Лысая гора уже с большим нетерпением ожидала свою жертву.
***
Схватку, долгую и непримиримую, первосвященник выиграл. Это стало для меня свершившимся фактом, причём я понял это ещё до того, как в весьма расстроенных чувствах покинул дом главного жреца. Настроение моё от осознания собственного поражения было отвратительным. Но у меня не оставалось другого выхода. Жрецы так ловко расставили свои хитрые ловушки, сплетённые из их же собственных законов и правил, что я был вынужден утвердить приговор Синедриона.Время уже перевалило далеко за полдень. Солнце находилось почти в зените и сильно припекало как в разгар лета, хотя и была весна. Давно уже увели осуждённых преступников на Лысую гору, где всё было заранее приготовлено для их казни. Внутренний двор крепости опустел, и по нему только изредка проходили стражники, производившие смену караулов.
«Да, надо бы завтра возвращаться в свою резиденцию, в Кесарию. Дела в Иерусалиме закончились. Праздник, надеюсь, пройдёт спокойно. Оставлю здесь Савла на неделю, а сам уеду. Жаль, конечно, Клавдию! Она ведь очень расстроиться, когда узнает, что её просьба оказалась не выполненной. Да, наверное, ей уже сообщили. Однако же лукавый жрец ловко обвёл меня вокруг пальца, весьма ловко! А разве по-другому могло быть? Коли он, как мне известно, опытный интриган. Разве мог я, воин, привыкший сражаться с врагами в поле, тягаться с ним? – невесело размышлял я про себя, спускаясь по лестнице во двор крепости. Внизу меня встретил легионер и доложил, что в городе всё спокойно и никаких беспорядков не наблюдается. Я кивнул ему в ответ и пошёл дальше. – Странно, однако, очень странно! Пару дней назад человека на руках носили и вдруг – раз, и всё резко изменилось. Почему?» – этот вопрос не впервые сам по себе возникал в моей голове, но ответа на него я найти не мог, да и не особенно старался сделать это.
Судьба трёх казнённых иудеев меня совершенно не волновала, я больше переживал из-за того, что Каиафа оказался хитрее, чем я думал. Его победа угнетала меня более всего. Я уже подходил к воротам крепости, когда мне на глаза случайно попался сборщик податей, который держал в руках небольшую дощечку, покрытую воском. Обычно на них в целях экономии пергамента делались всякие необходимые записи. Ещё точно не понимая для чего, но я забрал эту дощечку у мытаря, остановился в раздумьях и, недолго поразмыслив, быстро начертал на ней всего лишь четыре слова: «Сей есть Царь Иудейский».