Страница:
– Что за дело у тебя, Каиафа, коли, Малх авансом выплатил мне от твоего имени тридцать монет серебром? Живу я тихо, работаю ещё тише, никому не мешаю, да и меня никто не беспокоит! – начал первым Иуда.
– Ты ведь всех знаешь из окружения бывшего своего учителя, что был казнён не без твоего, кстати, участия? Деньги ты получил хорошие, богатым сразу стал, – решил первосвященник ещё раз напомнить Искариоту о полученных за Иисуса деньгах, да заодно расставить всё по своим местам, дабы гость не забывался и понимал бы кто здесь хозяин положения.
– Торопишься очень, жрец! Я разве давал тебе расписку, или пришёл свидетельствовать в суд? – быстро парировал Иуда выпад Каиафы, нагло и самоуверенно при этом улыбаясь ему в лицо. – Не пугай меня, первосвященник, не боюсь! Никто на свете не сможет обвинить меня в предательстве, ибо все ученики Иисуса разбежались от страха, я же остался с ним, пытался защищать его, был сильно избит храмовой стражей. Пострадал я сильно за учителя своего, Каиафа! Это им всем надо бояться, но не мне. Никто не знает…
– Кроме прокуратора Пилата, – усмехнулся первосвященник, к своей радости увидев, как побледнел, испугался ночной посетитель, когда услышал его слова. Каиафа сказал эту фразу наугад, просто так, но, оказалось, что попал он в самую точку.
«Эге!? Да, он, поди, и от прокуратора деньги получал? Уж не состоял ли он случаем на службе у Пилата в качестве доносчика? – догадался жрец, но говорить об этом вслух не стал, мысленно подумав обо мне, – а не так уж он и глуп, этот римлянин!!»
Иуде не понравился намёк первосвященника на то, что ему известно кое-что о связях Искариота с прокуратором. Шевельнулось внутри тайного моего соглядатая подозрение, что догадывается о чём-то Каиафа, а это было весьма опасно. Ведь любое случайно слетевшее с языка первосвященника слово, могло стать известно его слугам, а те, быстро додумав и домыслив, разнесли бы слухи по базару, а, стало быть, и по всему городу. А за ними следом пошли бы гулять среди людей нехорошая молва и недобрые сплетни о нём, об Иуде. Такого исхода уроженец Кериота допустить не хотел, а потому он решительно поднялся со своего места, сделав вид, что намеревается покинуть дом первосвященника. Хотя, конечно, он этого не сделал бы никогда, так как сгорал от любопытства и нетерпения, да и от жадности, которая тут же рядом подвязалась, чтобы узнать для чего всё-таки пригласил его к себе главный жрец Иерусалима.
«Я ему понадобился, а не он мне!» – самодовольно размышлял Иуда. Искариот рассчитал всё верно, когда понял заинтересованность первосвященника в себе. Уроженец Кериота был хорошим лицедеем, и искусством обмана за время своей работы на меня овладел в совершенстве. Его серьёзный и немного обиженный вид, твёрдое решение уйти произвели впечатление и даже немного испугали первосвященника.
– Ну, ладно, хватит пререкаться. Помощь твоя прошлая была весьма полезной, оплачена она сполна и щедро. Я ведь не оспариваю твои заслуги. Одно дело у нас с тобой, только я за чистоту веры борюсь, а ты деньги за свою работу из священной казны получаешь… – примирительным тоном начал успокаивать своего гостя главный жрец, но Иуда, не дослушав до конца, грубо перебил его.
– Не смеши меня Каиафа насчёт веры. Беспокоишься, борешься ревностно! Прибереги эти сказки для своих поклонников. Твоя вера – богатство и деньги, и бог твой – золотой истукан. Правильно когда-то Иисус говорил, что кошелёк вас, священников, более всего беспокоит, а не чистая совесть. Плевать вы хотели на Бога! Вот если, к примеру, отменить Закон, чем ты жить тогда будешь? Ремесла-то ведь у тебя никакого нет, Каиафа! Кроме того, чтобы брать десятую часть со всех доходов, левиты ничего другого не умеют, – насмешливо, сказал Иуда. Его задели слова, что услышал он от первосвященника, вот и отплатил за обиду, обвинив того в стяжательстве и корыстолюбии.
Каиафа от этих слов своего ночного гостя побагровел, и глаза его налились кровью. Если бы он так сильно не нуждался в помощи Иуды, то, наверное, тут же приказал бы его схватить и отдать на растерзание своим свирепым сторожевым собакам, но не мог первосвященник позволить себе такой слабости, очень уж полезным человеком был сейчас для него уроженец Кериота.
– Ладно, давай о деле! – с большим трудом сдерживая ярость и негодование от наглого поведения Искариота, тихо сквозь зубы процедил Каиафа.
– Ну, ежели, ты сам предложил не спорить, то тогда говори, чего надо? Не тяни время! – спокойно проговорил Иуда, без приглашения усевшись на скамью. Сейчас он первосвященника не боялся, и вообще ему сейчас было некого опасаться. Его никто не считал предателем, ни один из бывших товарищей не поверил бы, скажи им кто, что это Иуда выдал Иисуса. К тому же, его друзья, если так можно было их назвать, разбежались и встречи с ним они не искали, да и сам Иуда особо не горел желанием видеть сотоварищей. Отношения у Искариота с другими учениками Иисуса как-то сразу не сложились, ещё с самого первого дня их знакомства. Уроженец Кериота искренне полагал, что они все тайно завидовали ему. А как было не завидовать, коли он, Иуда, был единственным земляком учителя и первым среди всех, ведь только ему доверил Иисус все денежные дела, да и артельную казну хранил Искариот, а не Кифа или брат его, или кто другой из общинников.
– Ты слушаешь меня, Иуда? – спросил Каиафа, ибо первосвященнику в какой-то миг показалось, что собеседник его совершенно не слышит, а думает о чём-то своём.
– Говори, говори, Каиафа! Я внимательно тебя слушаю! – бодро ответил ночной гость. Искариот обладал одной удивительной способностью, он умел и думать, и слушать, и разговаривать, и деньги считать, делая все указанные дела одновременно, недаром ведь поэтому и ценился всегда и везде именно за эти свои качества.
– Говори, жрец, говори! Я слушаю тебя! – вновь проговорил Иуда.
– В вашей общине ведь были женщины? – начал первосвященник.
Но Иуда, даже не дослушав его, перебил:
– Тебе, значит, нужна Мария из Меджделя?
– Да, наверное она, – последовал не вполне уверенный ответ Каиафы, ведь он действительно не знал, какая конкретно из женщин беременна, или хуже того, могла уже родить от Иисуса ребёнка.
– Учитель её любил, очень любил! Порой мне, казалось, что больше жизни и даже больше дела своего. Ради неё он готов был пожертвовать всем. В такую девушку нельзя было не влюбиться. Она красивая, умная, смелая, а глаза у неё…?! Ты бы видел, жрец, какие у неё глаза, – говорил Иуда, и от внимательного взора первосвященника не укрылся внезапно появившийся в глазах его ночного посетителя какой-то блеск радости и восхищения, как только тот заговорил о Марии.
«Ах, вот в чём дело!? Да он и сам влюблён в эту девицу из Меджделя, – понял сразу же Каиафа причину внезапно изменившегося настроения своего гостя. Почувствовав внутреннее удовлетворение, что нащупал слабую струнку в душе Иуды, на которой можно было бы неплохо сыграть, Каиафа даже похвалил сам себя за свою проницательность. – Для Иуды известие о том, что Мария беременна от Назорея и ждёт ребёнка, будет настоящим потрясением. Ведь очевидно, он ничего не знает об этом!» – радостно подумал первосвященник. Как оказалось потом, хитрый жрец не ошибся в своих домыслах. Каиафа правильно всё рассчитал, когда без всяких и долгих вступлений сразу сказал своему ночному гостю о цели их встречи.
– Так вот, Иуда, нужна мне эта девица, очень нужна! Помоги найти её! Оплата ведь хорошая! – довольно бесцеремонно, тоном, не терпящим возражений, заявил первосвященник.
– Она-то тебе зачем? – удивлённо вскинув вверх брови, спросил Искариот. Первосвященник не торопился с ответом. Он молчал и продолжал ждать, что же дальше скажет Иуда. – Ладно, я понимаю, если бы Синедриону понадобился кто-нибудь из его бывших учеников, – самодовольно принялся разглагольствовать уроженец Кериота, – взять хотя бы того же Кифу, или Андрея, ну Фому или кого ещё другого? Вреда, правда, от них сейчас никакого, ведь все разбежались, да и без Иисуса они навряд ли способны сделать что-то серьёзное. Без учителя эти невежды, как стадо баранов без пастуха. Одним словом рыбари! А женщины вообще ничего не делали. Смотрели ему в рот, слушали его, затаив дыхание, и ловили каждое его слово, еду готовили, стирали, так по хозяйству больше. Нет! От них никакой опасности. Вообще-то, повезло тебе, Каиафа, что наши с Иисусом дороги разошлись. Если бы… То мы бы с ним такого наворотили, таких дел, что тебе бы и всем вашим святошам не поздоровилось. Да и… – продолжал бывший ученик кичливо хвастаться своими так и неосуществлёнными замыслами. Первосвященник не перебивал его. Он прекрасно понимал, что все эти разглагольствования Иуды о своих самых сокровенных планах, якобы придуманных вместе с проповедником, в реальности – ответная реакция болезненного и уязвлённого самолюбия ученика Иисуса на собственную слабость перед способностями своего учителя. Очень уж хотелось моему доносчику выглядеть перед самим собой смелым, отважным, умным, а не просто подлецом.
Каиафа молча слушал Иуду. Спрятав под покровом темноты свой презрительный взгляд, первосвященник просто дал бывшему ученику проповедника возможность и время выговориться за молчание и страх, которые был вынужден претерпеть в течение многих дней, что ходил вместе с Назореем. Искариот тем временем всё говорил и говорил, доболтавшись до того, что вдруг заявил, будто бы вовсе не Иисус был головой их общины, а он, Иуда из Кериота. Каиафа ни разу не перебил своего гостя, и спорить с ним не стал. Он почувствовал, что внутренний конфликт, возникший у Иуды на постоянном чувстве ущемления собственного самолюбия и осознания превосходства над ним его учителя, даже казнённого, готов был выплеснуться на кого угодно в виде ненависти и мести. Первосвященник терпеливо слушал эти лживые слова и ждал, когда появится возможность вовремя подсунуть Иуде объект, на который бы тот смог направить всю свою накипевшую злобу. Каиафа не хотел никаких неожиданностей или «вдруг», он ждал момента, того самого, когда можно будет не просто сообщить Иуде неожиданную новость о Марии и удивить его, но огорчить, озадачить, добить окончательно, дабы тот без колебаний и сомнений выдал бы женщину, готовящейся стать матерью сына Иисуса. Первосвященник знал, как сделать так, чтобы любовь бывшего ученика переросла бы в ненависть и в запоздавшую зависть к уже умершему своему сопернику. И лукавый жрец почувствовал чисто интуитивно этот миг, когда уже можно было выложить всю правду о Марии своему ночному гостю, дабы разбудить в нём дикую ревность. Каиафа всё тонко рассчитал.
«Чем не повод для нового предательства? Он и своего учителя отдал из-за ревности и зависти, дабы самому обладать девушкой, а мне плетёт какие-то небылицы об идее! Одна у него идея – деньги!» – думал первосвященник. А ночной гость, тем временем, продолжал болтать всякую ерунду о том, как все уважали его, внимали его словам, как встречали, как слушали, любили, как Иисус советовался с ним, как…
– Она ждёт ребёнка! – решился, наконец, Каиафа огорошить своего собеседника убийственной для того новостью.
Иуда от столь неожиданного поворота в разговоре даже поперхнулся. Он замолчал, даже не закончив свою мысль, удивлённо устремив на первосвященника свои и без того выпуклые глаза.
– Кто ждёт ребёнка? – судорожно проглотив вдруг подступивший к горлу комок и вперив свой немигающий взгляд в первосвященника, переспросил Иуда после недолгого молчания.
– Как кто? Мария из Междделя! Твоя Мария! – Каиафа специально сделал ударение на слове «твоя», ибо ещё в начале разговора понял, что девушка была Иуде далеко не безразлична. Он не ошибся, ибо его ночной гость буквально рассвирепел, поняв смысл сказанной первосвященником фразы.
– У тварь! Строила из себя недотрогу, а сама, – брызгал слюной Иуда, раздражаясь от собственной ярости ещё больше и оттого не находя подходящих слов, которыми хотел бы наградить Марию за её, как он считал, подлый и мерзкий поступок.
– Погоди, погоди, Иуда! – не сделав даже попытки успокоить своего гостя, Каиафа. – Зачем же так сразу, тварь!? Её сейчас пожалеть надо! Она ведь беременна от твоего учителя и друга, Иисуса! Тяжело ей сейчас приходится. Успокоить бы надо, помочь! – продолжал он подливать масло в огонь.
– Всё равно тварь! Он что был мужем её? Да… – от негодования у Иуды просто не находилось слов, с чем бы сравнить поступок Марии. – Да как она посмела, когда я разбогател и собирался стать ещё богаче. Почему? Чем Иисус был лучше меня? А я только хотел уже к ней посвататься. Не так, как когда-то на озере. Такого предательства не прощают. Она даже смерти достойна, эта гнусная блудница! – почти теряя рассудок, бесился Иуда.
– Так ты покажешь, где живёт Мария? Насколько мне известно, она ведь всё ещё в Иерусалиме? Тем более тело её мужа, или кто он там был ей, ещё не захоронено! – продолжал разжигать возникшую у своего гостя злобу первосвященник, а Иуда молчал и только свирепо скрипел зубами.
– У неё не должен родиться ребёнок, а тем паче сын! – вдруг категорично бросил Каиафа.
– Хорошо! Я укажу дом, где она остановилась, – тихо, сквозь зубы, сказал, не задумываясь ни на секунду, почти прошептал, Иуда. Ненависть, дикая и беспощадная, душила его. Жуткая ненависть. Ненависть, которая была способна свести любого человека с ума. Бывший ученик Иисуса буквально тонул, захлёбывался в собственной злобе и зависти к тому, кого полюбила красавица из Меджделя. Решение его было окончательным и бесповоротным: «Месть должна быть жестокой! Но не этой продажной девке, которая так подло обманула меня, а тому, кто вошёл в неё и оставил в ней семя своё. Но он уже умер, значит, пострадать должен…»
– Но это будет дорого стоить для тебя, первосвященник! – с превеликим трудом, подавив в себе своё негодование, только и смог выговорить Иуда.
– Как обычно? Тридцать серебряных монет? И ты их уже, кстати, получил? – весело отозвался Каиафа, так как ему было, отчего веселиться, – дело-то, считай, уже решённое и обошлось весьма дёшево.
– Триста монет! – зло сквозь зубы процедил Иуда и, недолго подумав, решительно добавил, – золотом!
Теперь подошла очередь первосвященника поперхнуться от услышанной фразы, ибо запрошенная сумма была неимоверно велика.
– Ск-колько, ск-колько, ск-колько? – чуть даже заикаясь от волнения, переспросил Каиафа.
– Ты что, жрец, оглох? – грубо прикрикнул на него, будто на своего раба, разозлённый Искариот. – Я сказал триста! Триста монет золотом! И ни монетой меньше! – твёрдо, не поднимая глаз на собеседника, сказал Иуда. Услышав тон своего гостя, первосвященник внезапно совершенно чётко осознал, что спорить с Иудой бесполезно. Каиафа поднялся из кресла и вышел в соседнюю комнату. Вернувшись, он бросил на стол увесистый кошель. Ночной посетитель взял в руку тяжёлый кожаный мешочек с золотом, молча взвесил его на ладони и так же молча, не прощаясь, направился к выходу, но на полпути он неожиданно остановился и тихо, едва слышно, добавил:
– Совсем это не дорого! Любовь ведь продаю!
Мария с детства познала все трудности жизни. Родители умерли рано, и она сиротствовала в бедности и нужде. Правда, ее приютила родня сестра матери, но тётка и сама, имея троих детей, еле-еле сводила концы с концами. Никто не взялся бы предугадать, как сложилась бы в будущем судьба Марии, если бы не её встреча с Иисусом…
Он появился именно в тот момент, когда юная красавица уже не ждала спасения. Девушка в тот памятный для себя день возвращалась в свой родной Медждель. Она уже почти дошла до города, когда на неё напали три разбойника. Они догнали девушку и сразу накинулись на неё с криками и руганью, что она, дескать, обокрала их старого отца. Мария не стала спорить, а сразу же отдала нападавшим несколько мелких медных монет, что имела. Однако разбойникам этого показалось мало, и они захотели ещё поглумиться над несчастной сиротой, надругаться над её телом. Никого вокруг не было, кто бы смог ей помочь, ни единой души. Мария кричала, дралась, царапалась, но что могла сделать хрупкая шестнадцатилетняя девушка против трёх крепких мужчин?
Иисус пришёл неожиданно. Он ловко отделал разбойников суковатой палкой, обратив их в бегство. Мария полюбила его сразу, как только увидела. Иисус покорил девушку своим добрым отношением к ней, бескорыстием и щедростью, никогда она ещё не испытывала такого искреннего внимания к себе. Боже, как же сильно билось девичье, нежное сердце, готовое вырваться из груди, когда нежданный её спаситель подхватил лёгкое тело Марии, словно пушинку, на руки и понёс девушку к городу по пыльной вечерней дороге, ласково улыбаясь ей, шепча что-то доброе на ухо и успокаивая её.
Как быстро пролетело то время, счастливое и беззаботное, как не хватало Марии сейчас Иисуса, его весёлых глаз, его сильных рук, его ласковых слов, его сладких губ. Юная галилеянка не могла примириться с дикой для неё мыслью, что он умер. Она сердцем своим не приняла смерть любимого, хотя сама готовила Иисуса к погребению, обмывала водой и умащивала маслами его израненное покалеченное сильное тело, и похоронила своего любимого тоже она. Слишком большие переживания для хрупкого создания, а потому девушка, ходила, словно помешанная, и везде искала Иисуса, который обещал ей после смерти обязательно вернуться.
Пустая могила его, когда Мария пришла на следующий после субботы день в сад, вселила в девушку надежду и уверенность в том, что он всё-таки жив.
– Значит, он не умер. Воскрес!!! Кому могло понадобиться его тело? Он ведь давал честное слово, что придёт ко мне и к своему сыну. Иисус должен увидеть ребёнка, он так хотел и мечтал о нём! Просто он должен прятаться от злых жрецов, но он придёт ко мне, обязательно придёт! – бормотала вполголоса девушка, утром направляясь в сад, а вечером идя обратно. Своим странным поведением она обращала на себя внимание случайных прохожих, которые удивлённо и опасливо провожали её взглядом. Те же, кто знал о несчастье, постигшим Марию, жалели девушку, тихо переговариваясь между собой: «Совсем умом помрачилась, бедняжка! Каждый день и вечер ходит, двое суток уже прошло, как умер проповедник, а она всё на что-то надеется».
– Ты ведь всех знаешь из окружения бывшего своего учителя, что был казнён не без твоего, кстати, участия? Деньги ты получил хорошие, богатым сразу стал, – решил первосвященник ещё раз напомнить Искариоту о полученных за Иисуса деньгах, да заодно расставить всё по своим местам, дабы гость не забывался и понимал бы кто здесь хозяин положения.
– Торопишься очень, жрец! Я разве давал тебе расписку, или пришёл свидетельствовать в суд? – быстро парировал Иуда выпад Каиафы, нагло и самоуверенно при этом улыбаясь ему в лицо. – Не пугай меня, первосвященник, не боюсь! Никто на свете не сможет обвинить меня в предательстве, ибо все ученики Иисуса разбежались от страха, я же остался с ним, пытался защищать его, был сильно избит храмовой стражей. Пострадал я сильно за учителя своего, Каиафа! Это им всем надо бояться, но не мне. Никто не знает…
– Кроме прокуратора Пилата, – усмехнулся первосвященник, к своей радости увидев, как побледнел, испугался ночной посетитель, когда услышал его слова. Каиафа сказал эту фразу наугад, просто так, но, оказалось, что попал он в самую точку.
«Эге!? Да, он, поди, и от прокуратора деньги получал? Уж не состоял ли он случаем на службе у Пилата в качестве доносчика? – догадался жрец, но говорить об этом вслух не стал, мысленно подумав обо мне, – а не так уж он и глуп, этот римлянин!!»
Иуде не понравился намёк первосвященника на то, что ему известно кое-что о связях Искариота с прокуратором. Шевельнулось внутри тайного моего соглядатая подозрение, что догадывается о чём-то Каиафа, а это было весьма опасно. Ведь любое случайно слетевшее с языка первосвященника слово, могло стать известно его слугам, а те, быстро додумав и домыслив, разнесли бы слухи по базару, а, стало быть, и по всему городу. А за ними следом пошли бы гулять среди людей нехорошая молва и недобрые сплетни о нём, об Иуде. Такого исхода уроженец Кериота допустить не хотел, а потому он решительно поднялся со своего места, сделав вид, что намеревается покинуть дом первосвященника. Хотя, конечно, он этого не сделал бы никогда, так как сгорал от любопытства и нетерпения, да и от жадности, которая тут же рядом подвязалась, чтобы узнать для чего всё-таки пригласил его к себе главный жрец Иерусалима.
«Я ему понадобился, а не он мне!» – самодовольно размышлял Иуда. Искариот рассчитал всё верно, когда понял заинтересованность первосвященника в себе. Уроженец Кериота был хорошим лицедеем, и искусством обмана за время своей работы на меня овладел в совершенстве. Его серьёзный и немного обиженный вид, твёрдое решение уйти произвели впечатление и даже немного испугали первосвященника.
– Ну, ладно, хватит пререкаться. Помощь твоя прошлая была весьма полезной, оплачена она сполна и щедро. Я ведь не оспариваю твои заслуги. Одно дело у нас с тобой, только я за чистоту веры борюсь, а ты деньги за свою работу из священной казны получаешь… – примирительным тоном начал успокаивать своего гостя главный жрец, но Иуда, не дослушав до конца, грубо перебил его.
– Не смеши меня Каиафа насчёт веры. Беспокоишься, борешься ревностно! Прибереги эти сказки для своих поклонников. Твоя вера – богатство и деньги, и бог твой – золотой истукан. Правильно когда-то Иисус говорил, что кошелёк вас, священников, более всего беспокоит, а не чистая совесть. Плевать вы хотели на Бога! Вот если, к примеру, отменить Закон, чем ты жить тогда будешь? Ремесла-то ведь у тебя никакого нет, Каиафа! Кроме того, чтобы брать десятую часть со всех доходов, левиты ничего другого не умеют, – насмешливо, сказал Иуда. Его задели слова, что услышал он от первосвященника, вот и отплатил за обиду, обвинив того в стяжательстве и корыстолюбии.
Каиафа от этих слов своего ночного гостя побагровел, и глаза его налились кровью. Если бы он так сильно не нуждался в помощи Иуды, то, наверное, тут же приказал бы его схватить и отдать на растерзание своим свирепым сторожевым собакам, но не мог первосвященник позволить себе такой слабости, очень уж полезным человеком был сейчас для него уроженец Кериота.
– Ладно, давай о деле! – с большим трудом сдерживая ярость и негодование от наглого поведения Искариота, тихо сквозь зубы процедил Каиафа.
– Ну, ежели, ты сам предложил не спорить, то тогда говори, чего надо? Не тяни время! – спокойно проговорил Иуда, без приглашения усевшись на скамью. Сейчас он первосвященника не боялся, и вообще ему сейчас было некого опасаться. Его никто не считал предателем, ни один из бывших товарищей не поверил бы, скажи им кто, что это Иуда выдал Иисуса. К тому же, его друзья, если так можно было их назвать, разбежались и встречи с ним они не искали, да и сам Иуда особо не горел желанием видеть сотоварищей. Отношения у Искариота с другими учениками Иисуса как-то сразу не сложились, ещё с самого первого дня их знакомства. Уроженец Кериота искренне полагал, что они все тайно завидовали ему. А как было не завидовать, коли он, Иуда, был единственным земляком учителя и первым среди всех, ведь только ему доверил Иисус все денежные дела, да и артельную казну хранил Искариот, а не Кифа или брат его, или кто другой из общинников.
– Ты слушаешь меня, Иуда? – спросил Каиафа, ибо первосвященнику в какой-то миг показалось, что собеседник его совершенно не слышит, а думает о чём-то своём.
– Говори, говори, Каиафа! Я внимательно тебя слушаю! – бодро ответил ночной гость. Искариот обладал одной удивительной способностью, он умел и думать, и слушать, и разговаривать, и деньги считать, делая все указанные дела одновременно, недаром ведь поэтому и ценился всегда и везде именно за эти свои качества.
– Говори, жрец, говори! Я слушаю тебя! – вновь проговорил Иуда.
– В вашей общине ведь были женщины? – начал первосвященник.
Но Иуда, даже не дослушав его, перебил:
– Тебе, значит, нужна Мария из Меджделя?
– Да, наверное она, – последовал не вполне уверенный ответ Каиафы, ведь он действительно не знал, какая конкретно из женщин беременна, или хуже того, могла уже родить от Иисуса ребёнка.
– Учитель её любил, очень любил! Порой мне, казалось, что больше жизни и даже больше дела своего. Ради неё он готов был пожертвовать всем. В такую девушку нельзя было не влюбиться. Она красивая, умная, смелая, а глаза у неё…?! Ты бы видел, жрец, какие у неё глаза, – говорил Иуда, и от внимательного взора первосвященника не укрылся внезапно появившийся в глазах его ночного посетителя какой-то блеск радости и восхищения, как только тот заговорил о Марии.
«Ах, вот в чём дело!? Да он и сам влюблён в эту девицу из Меджделя, – понял сразу же Каиафа причину внезапно изменившегося настроения своего гостя. Почувствовав внутреннее удовлетворение, что нащупал слабую струнку в душе Иуды, на которой можно было бы неплохо сыграть, Каиафа даже похвалил сам себя за свою проницательность. – Для Иуды известие о том, что Мария беременна от Назорея и ждёт ребёнка, будет настоящим потрясением. Ведь очевидно, он ничего не знает об этом!» – радостно подумал первосвященник. Как оказалось потом, хитрый жрец не ошибся в своих домыслах. Каиафа правильно всё рассчитал, когда без всяких и долгих вступлений сразу сказал своему ночному гостю о цели их встречи.
– Так вот, Иуда, нужна мне эта девица, очень нужна! Помоги найти её! Оплата ведь хорошая! – довольно бесцеремонно, тоном, не терпящим возражений, заявил первосвященник.
– Она-то тебе зачем? – удивлённо вскинув вверх брови, спросил Искариот. Первосвященник не торопился с ответом. Он молчал и продолжал ждать, что же дальше скажет Иуда. – Ладно, я понимаю, если бы Синедриону понадобился кто-нибудь из его бывших учеников, – самодовольно принялся разглагольствовать уроженец Кериота, – взять хотя бы того же Кифу, или Андрея, ну Фому или кого ещё другого? Вреда, правда, от них сейчас никакого, ведь все разбежались, да и без Иисуса они навряд ли способны сделать что-то серьёзное. Без учителя эти невежды, как стадо баранов без пастуха. Одним словом рыбари! А женщины вообще ничего не делали. Смотрели ему в рот, слушали его, затаив дыхание, и ловили каждое его слово, еду готовили, стирали, так по хозяйству больше. Нет! От них никакой опасности. Вообще-то, повезло тебе, Каиафа, что наши с Иисусом дороги разошлись. Если бы… То мы бы с ним такого наворотили, таких дел, что тебе бы и всем вашим святошам не поздоровилось. Да и… – продолжал бывший ученик кичливо хвастаться своими так и неосуществлёнными замыслами. Первосвященник не перебивал его. Он прекрасно понимал, что все эти разглагольствования Иуды о своих самых сокровенных планах, якобы придуманных вместе с проповедником, в реальности – ответная реакция болезненного и уязвлённого самолюбия ученика Иисуса на собственную слабость перед способностями своего учителя. Очень уж хотелось моему доносчику выглядеть перед самим собой смелым, отважным, умным, а не просто подлецом.
Каиафа молча слушал Иуду. Спрятав под покровом темноты свой презрительный взгляд, первосвященник просто дал бывшему ученику проповедника возможность и время выговориться за молчание и страх, которые был вынужден претерпеть в течение многих дней, что ходил вместе с Назореем. Искариот тем временем всё говорил и говорил, доболтавшись до того, что вдруг заявил, будто бы вовсе не Иисус был головой их общины, а он, Иуда из Кериота. Каиафа ни разу не перебил своего гостя, и спорить с ним не стал. Он почувствовал, что внутренний конфликт, возникший у Иуды на постоянном чувстве ущемления собственного самолюбия и осознания превосходства над ним его учителя, даже казнённого, готов был выплеснуться на кого угодно в виде ненависти и мести. Первосвященник терпеливо слушал эти лживые слова и ждал, когда появится возможность вовремя подсунуть Иуде объект, на который бы тот смог направить всю свою накипевшую злобу. Каиафа не хотел никаких неожиданностей или «вдруг», он ждал момента, того самого, когда можно будет не просто сообщить Иуде неожиданную новость о Марии и удивить его, но огорчить, озадачить, добить окончательно, дабы тот без колебаний и сомнений выдал бы женщину, готовящейся стать матерью сына Иисуса. Первосвященник знал, как сделать так, чтобы любовь бывшего ученика переросла бы в ненависть и в запоздавшую зависть к уже умершему своему сопернику. И лукавый жрец почувствовал чисто интуитивно этот миг, когда уже можно было выложить всю правду о Марии своему ночному гостю, дабы разбудить в нём дикую ревность. Каиафа всё тонко рассчитал.
«Чем не повод для нового предательства? Он и своего учителя отдал из-за ревности и зависти, дабы самому обладать девушкой, а мне плетёт какие-то небылицы об идее! Одна у него идея – деньги!» – думал первосвященник. А ночной гость, тем временем, продолжал болтать всякую ерунду о том, как все уважали его, внимали его словам, как встречали, как слушали, любили, как Иисус советовался с ним, как…
– Она ждёт ребёнка! – решился, наконец, Каиафа огорошить своего собеседника убийственной для того новостью.
Иуда от столь неожиданного поворота в разговоре даже поперхнулся. Он замолчал, даже не закончив свою мысль, удивлённо устремив на первосвященника свои и без того выпуклые глаза.
– Кто ждёт ребёнка? – судорожно проглотив вдруг подступивший к горлу комок и вперив свой немигающий взгляд в первосвященника, переспросил Иуда после недолгого молчания.
– Как кто? Мария из Междделя! Твоя Мария! – Каиафа специально сделал ударение на слове «твоя», ибо ещё в начале разговора понял, что девушка была Иуде далеко не безразлична. Он не ошибся, ибо его ночной гость буквально рассвирепел, поняв смысл сказанной первосвященником фразы.
– У тварь! Строила из себя недотрогу, а сама, – брызгал слюной Иуда, раздражаясь от собственной ярости ещё больше и оттого не находя подходящих слов, которыми хотел бы наградить Марию за её, как он считал, подлый и мерзкий поступок.
– Погоди, погоди, Иуда! – не сделав даже попытки успокоить своего гостя, Каиафа. – Зачем же так сразу, тварь!? Её сейчас пожалеть надо! Она ведь беременна от твоего учителя и друга, Иисуса! Тяжело ей сейчас приходится. Успокоить бы надо, помочь! – продолжал он подливать масло в огонь.
– Всё равно тварь! Он что был мужем её? Да… – от негодования у Иуды просто не находилось слов, с чем бы сравнить поступок Марии. – Да как она посмела, когда я разбогател и собирался стать ещё богаче. Почему? Чем Иисус был лучше меня? А я только хотел уже к ней посвататься. Не так, как когда-то на озере. Такого предательства не прощают. Она даже смерти достойна, эта гнусная блудница! – почти теряя рассудок, бесился Иуда.
– Так ты покажешь, где живёт Мария? Насколько мне известно, она ведь всё ещё в Иерусалиме? Тем более тело её мужа, или кто он там был ей, ещё не захоронено! – продолжал разжигать возникшую у своего гостя злобу первосвященник, а Иуда молчал и только свирепо скрипел зубами.
– У неё не должен родиться ребёнок, а тем паче сын! – вдруг категорично бросил Каиафа.
– Хорошо! Я укажу дом, где она остановилась, – тихо, сквозь зубы, сказал, не задумываясь ни на секунду, почти прошептал, Иуда. Ненависть, дикая и беспощадная, душила его. Жуткая ненависть. Ненависть, которая была способна свести любого человека с ума. Бывший ученик Иисуса буквально тонул, захлёбывался в собственной злобе и зависти к тому, кого полюбила красавица из Меджделя. Решение его было окончательным и бесповоротным: «Месть должна быть жестокой! Но не этой продажной девке, которая так подло обманула меня, а тому, кто вошёл в неё и оставил в ней семя своё. Но он уже умер, значит, пострадать должен…»
– Но это будет дорого стоить для тебя, первосвященник! – с превеликим трудом, подавив в себе своё негодование, только и смог выговорить Иуда.
– Как обычно? Тридцать серебряных монет? И ты их уже, кстати, получил? – весело отозвался Каиафа, так как ему было, отчего веселиться, – дело-то, считай, уже решённое и обошлось весьма дёшево.
– Триста монет! – зло сквозь зубы процедил Иуда и, недолго подумав, решительно добавил, – золотом!
Теперь подошла очередь первосвященника поперхнуться от услышанной фразы, ибо запрошенная сумма была неимоверно велика.
– Ск-колько, ск-колько, ск-колько? – чуть даже заикаясь от волнения, переспросил Каиафа.
– Ты что, жрец, оглох? – грубо прикрикнул на него, будто на своего раба, разозлённый Искариот. – Я сказал триста! Триста монет золотом! И ни монетой меньше! – твёрдо, не поднимая глаз на собеседника, сказал Иуда. Услышав тон своего гостя, первосвященник внезапно совершенно чётко осознал, что спорить с Иудой бесполезно. Каиафа поднялся из кресла и вышел в соседнюю комнату. Вернувшись, он бросил на стол увесистый кошель. Ночной посетитель взял в руку тяжёлый кожаный мешочек с золотом, молча взвесил его на ладони и так же молча, не прощаясь, направился к выходу, но на полпути он неожиданно остановился и тихо, едва слышно, добавил:
– Совсем это не дорого! Любовь ведь продаю!
***
Прошло всего два дня после пятничной казни, и девушка всё это время продолжала ходить в Новый город, район Иерусалима, где в небольшом саду, недалеко от Лысой горы, был похоронен самый дорогой ей человек.Мария с детства познала все трудности жизни. Родители умерли рано, и она сиротствовала в бедности и нужде. Правда, ее приютила родня сестра матери, но тётка и сама, имея троих детей, еле-еле сводила концы с концами. Никто не взялся бы предугадать, как сложилась бы в будущем судьба Марии, если бы не её встреча с Иисусом…
Он появился именно в тот момент, когда юная красавица уже не ждала спасения. Девушка в тот памятный для себя день возвращалась в свой родной Медждель. Она уже почти дошла до города, когда на неё напали три разбойника. Они догнали девушку и сразу накинулись на неё с криками и руганью, что она, дескать, обокрала их старого отца. Мария не стала спорить, а сразу же отдала нападавшим несколько мелких медных монет, что имела. Однако разбойникам этого показалось мало, и они захотели ещё поглумиться над несчастной сиротой, надругаться над её телом. Никого вокруг не было, кто бы смог ей помочь, ни единой души. Мария кричала, дралась, царапалась, но что могла сделать хрупкая шестнадцатилетняя девушка против трёх крепких мужчин?
Иисус пришёл неожиданно. Он ловко отделал разбойников суковатой палкой, обратив их в бегство. Мария полюбила его сразу, как только увидела. Иисус покорил девушку своим добрым отношением к ней, бескорыстием и щедростью, никогда она ещё не испытывала такого искреннего внимания к себе. Боже, как же сильно билось девичье, нежное сердце, готовое вырваться из груди, когда нежданный её спаситель подхватил лёгкое тело Марии, словно пушинку, на руки и понёс девушку к городу по пыльной вечерней дороге, ласково улыбаясь ей, шепча что-то доброе на ухо и успокаивая её.
Как быстро пролетело то время, счастливое и беззаботное, как не хватало Марии сейчас Иисуса, его весёлых глаз, его сильных рук, его ласковых слов, его сладких губ. Юная галилеянка не могла примириться с дикой для неё мыслью, что он умер. Она сердцем своим не приняла смерть любимого, хотя сама готовила Иисуса к погребению, обмывала водой и умащивала маслами его израненное покалеченное сильное тело, и похоронила своего любимого тоже она. Слишком большие переживания для хрупкого создания, а потому девушка, ходила, словно помешанная, и везде искала Иисуса, который обещал ей после смерти обязательно вернуться.
Пустая могила его, когда Мария пришла на следующий после субботы день в сад, вселила в девушку надежду и уверенность в том, что он всё-таки жив.
– Значит, он не умер. Воскрес!!! Кому могло понадобиться его тело? Он ведь давал честное слово, что придёт ко мне и к своему сыну. Иисус должен увидеть ребёнка, он так хотел и мечтал о нём! Просто он должен прятаться от злых жрецов, но он придёт ко мне, обязательно придёт! – бормотала вполголоса девушка, утром направляясь в сад, а вечером идя обратно. Своим странным поведением она обращала на себя внимание случайных прохожих, которые удивлённо и опасливо провожали её взглядом. Те же, кто знал о несчастье, постигшим Марию, жалели девушку, тихо переговариваясь между собой: «Совсем умом помрачилась, бедняжка! Каждый день и вечер ходит, двое суток уже прошло, как умер проповедник, а она всё на что-то надеется».
Действительно, Мария всё ещё надеялась. На что? А вот об этом знала пока только она. Мария не успела никому рассказать о том, что вечером того же дня, когда пропало тело Иисуса, к девушке явился её любимый. Произошла та чудесная встреча ранним утром. Ещё солнце не взошло, когда Мария вновь пришла в сад, к могиле своего возлюбленного. Погода стояла очень тихая. Весенний утренний туман рваными клочьями, словно упавшими с неба облаками, лежал между зацветшими деревьями. Вокруг никого не было. Полная тишина, да лишь слабое дуновение ветра, шелест молодой листвы и шорох сухой травы под ногами нарушали спокойствие печального для Марии места. Она осторожно шла к пещере, где два дня назад было оставлено тело Иисуса из Назарета. Неожиданно среди оливковых деревьев Мария увидела фигуру какого-то человека. Вначале она даже не поняла, что это был человек, ибо в тумане незнакомца, одетого во всё белое, Мария просто не сразу заметила. Когда же незнакомец, увидев девушку, направился к ней, она вначале испугалась и попыталась, было, скрыться, ибо посчитала, что это садовник или хозяин сада, который вновь примется ругаться и требовать с неё деньги за похороны. Мария хотела спрятаться за стволом дерева, но незнакомец вдруг окликнул её по имени, и хотя он находился от девушки довольно далеко, она услышала совершенно отчётливо знакомый голос: «Мария, что же ты убегаешь? Разве не узнала меня?» Девушка немного растерялась, так как подошедший к ней незнакомец в белых одеждах совсем не был похож на того Иисуса, которого она знала и любила.
«Но голос! Это ведь его голос! Мне ли не знать? – чуть испугано думала Мария, ибо перед ней стоял совсем другой человек. Волосы незнакомца волнистыми прядями ниспадали на самые плечи, борода была коротко и аккуратно пострижена. – Но ведь он не может быть таким! – протестовало внутри девушки её сознание, – мы, когда снимали его с креста, видели, как истерзано и покалечено было тело Иисуса: выбитые зубы, сломанный нос, изуродованные руки, перебитые ноги. Нет, нет, нет! Не может быть. Но голос! Я не могу ошибиться…»
Незнакомец улыбнулся Марии, присел перед ней на колени, посмотрел в её глаза, и вот только после этого девушка вдруг сразу узнала своего любимого человека. Туман тем временем продолжал сгущаться.
– Иисус! – восторженно воскликнула она, – ты жив?! Какая радость…, – Мария не успела больше ничего сказать. Эмоции, радость и счастье столь сильно переполняли нежную и любящую душу, что силы совсем покинули девушку, и она лишилась чувств. Красавица наверняка упала бы на росную траву утреннего сада, если бы не вовремя подставленные руки любимого её человека.
– Успокойся, успокойся, Мария! Иди домой и расскажи всем, что видела меня в саду. Мы ещё встретимся! – услышала девушка слова Иисуса, почти не видя его в плотном и вязком тумане раннего утра. Когда же непроницаемая молочная пелена рассеялась, рядом с девушкой уже никого не было, хотя где-то вдалеке и послышался шум шагов удалявшегося человека, но, может, то ветер играл сухой листвой и ветвями деревьев? Марии очень хотелось побежать вслед, догнать любимого, не отпускать его, но Иисус пропал вместе с рассеявшимся туманом. Девушка сразу поверила, что всё произошедшее с ней в саду не было видением, но явью. Она не желала согласиться с тем, что это внезапно налетевший ветер обманул её, играя и шелестя листвой, что туман ввёл её в заблуждение, но голос! Это был его голос. Разве могла она его не узнать? Мария совершенно не сомневалась в реальности того, что она мгновение назад говорила со своим учителем, другом и спасителем. Счастливая и радостная девушка всю дорогу до дома вспоминала слова Иисуса о том, что встреча их была не последней. По пути она зашла к подругам, которые разделили с ней все заботы о похоронах, и сообщила о чудесном событии, что произошло в саду. Они договорились через пару дней собраться в доме их давнишнего знакомого, проживавшего в Верхнем городе, и послушать её более подробный рассказ о необычном свидании.
Однако планируемая встреча не состоялась, так как тем же вечером Мария была схвачена моими людьми по подозрению в соучастии похищения тела казнённого проповедника. Правда, уже на следующий день я приказал отпустить девушку. Покидая крепость, она видела, как всех бывших учеников Иисуса, наказав кнутом, так же повыгоняли прочь со двора. Мария вначале обрадовалась этому, подумав, что сегодня же вечером они смогут все встретиться, и она обязательно расскажет им о том, что их учитель жив и здоров, и она разговаривала с ним. Но девушка даже не успела ни с кем из своих товарищей перемолвиться словом, так как все выпущенные на свободу соратники Иисуса тут же бежали из Иерусалима, опасаясь преследований первосвященника и его слуг.
Прошло несколько дней. В городе было тихо. Жизнь, скучная и тоскливая, совсем не радовала Марию. Время тянулось медленно и печально, но только одна мысль заставляла девушку жить – ожидание ребёнка. Мария только собиралась прилечь отдохнуть, как в дверь неожиданно громко постучали. Она никого не ждала, тем большей была её радость, когда Мария увидела на пороге улыбавшегося Иуду. Девушка всегда к нему относилась по-доброму. Она видела, что Иуда к ней не равнодушен, помнила его признание в любви на озере и предложение стать его женой, но воспринимала все эти знаки внимания как дружбу и не более. Мария всегда была благодарна Иуде за его помощь, так как никогда не забывала, что несколько лет назад именно он вместе с Иисусом спас её от насильников. А потом она знала и слышала, как учитель уважительно отзывался о своём земляке, доверив тому общую кассу. Да и недавние события в саду, когда за Иисусом пришли посланные первосвященником стражники, убедили Марию в верности Иуды. Ведь он был единственным, кто не убежал в панике и страхе, как все другие ученики, а остался и защищал проповедника, сражаясь в одиночку против целого отряда. Мария собственными глазами видела, как Иуда дрался, отбивался от храмовников и рухнул на холодную землю с разбитой головой, пролив за Иисуса свою кровь, хлынувшую ручьём из страшной раны на зелёную траву Гефсиманского сада. И юная галилеянка помнила об этом важном событии своей жизни.
– Иуда!? – удивлённо и приветливо улыбнулась Мария своему раннему и нежданному гостю, – проходи, проходи скорей! Я должна сказать тебе очень важную новость! Знаешь, а Иисус жив!!!
Иуда уже хотел войти в дом, но даже не успел переступить порог, когда, услышав последнюю фразу Марии о том, что учитель жив, так и застыл перед дверью с уже поднятой ногой. Сказать, что эта неожиданная новость удивила его, значило вообще не сказать ничего. Сообщение девушки очень испугало Искариота, оно буквально ввергло его в жуткую панику. Иуда испытывал подобный страх, пожалуй, только однажды, когда после встречи со мной, римским прокуратором, на его глазах обезглавили бунтовщика, а потом уже я лично отрубил ему пальцы, дабы мой соглядатай находился вне подозрений. И сейчас Иудой овладели ужас и точно такая же паника, как и много лет назад. Он стоял и не знал, что ему делать: то ли входить, то ли резко развернуться и убежать, скрыться, спрятаться навсегда?
«Но голос! Это ведь его голос! Мне ли не знать? – чуть испугано думала Мария, ибо перед ней стоял совсем другой человек. Волосы незнакомца волнистыми прядями ниспадали на самые плечи, борода была коротко и аккуратно пострижена. – Но ведь он не может быть таким! – протестовало внутри девушки её сознание, – мы, когда снимали его с креста, видели, как истерзано и покалечено было тело Иисуса: выбитые зубы, сломанный нос, изуродованные руки, перебитые ноги. Нет, нет, нет! Не может быть. Но голос! Я не могу ошибиться…»
Незнакомец улыбнулся Марии, присел перед ней на колени, посмотрел в её глаза, и вот только после этого девушка вдруг сразу узнала своего любимого человека. Туман тем временем продолжал сгущаться.
– Иисус! – восторженно воскликнула она, – ты жив?! Какая радость…, – Мария не успела больше ничего сказать. Эмоции, радость и счастье столь сильно переполняли нежную и любящую душу, что силы совсем покинули девушку, и она лишилась чувств. Красавица наверняка упала бы на росную траву утреннего сада, если бы не вовремя подставленные руки любимого её человека.
– Успокойся, успокойся, Мария! Иди домой и расскажи всем, что видела меня в саду. Мы ещё встретимся! – услышала девушка слова Иисуса, почти не видя его в плотном и вязком тумане раннего утра. Когда же непроницаемая молочная пелена рассеялась, рядом с девушкой уже никого не было, хотя где-то вдалеке и послышался шум шагов удалявшегося человека, но, может, то ветер играл сухой листвой и ветвями деревьев? Марии очень хотелось побежать вслед, догнать любимого, не отпускать его, но Иисус пропал вместе с рассеявшимся туманом. Девушка сразу поверила, что всё произошедшее с ней в саду не было видением, но явью. Она не желала согласиться с тем, что это внезапно налетевший ветер обманул её, играя и шелестя листвой, что туман ввёл её в заблуждение, но голос! Это был его голос. Разве могла она его не узнать? Мария совершенно не сомневалась в реальности того, что она мгновение назад говорила со своим учителем, другом и спасителем. Счастливая и радостная девушка всю дорогу до дома вспоминала слова Иисуса о том, что встреча их была не последней. По пути она зашла к подругам, которые разделили с ней все заботы о похоронах, и сообщила о чудесном событии, что произошло в саду. Они договорились через пару дней собраться в доме их давнишнего знакомого, проживавшего в Верхнем городе, и послушать её более подробный рассказ о необычном свидании.
Однако планируемая встреча не состоялась, так как тем же вечером Мария была схвачена моими людьми по подозрению в соучастии похищения тела казнённого проповедника. Правда, уже на следующий день я приказал отпустить девушку. Покидая крепость, она видела, как всех бывших учеников Иисуса, наказав кнутом, так же повыгоняли прочь со двора. Мария вначале обрадовалась этому, подумав, что сегодня же вечером они смогут все встретиться, и она обязательно расскажет им о том, что их учитель жив и здоров, и она разговаривала с ним. Но девушка даже не успела ни с кем из своих товарищей перемолвиться словом, так как все выпущенные на свободу соратники Иисуса тут же бежали из Иерусалима, опасаясь преследований первосвященника и его слуг.
Прошло несколько дней. В городе было тихо. Жизнь, скучная и тоскливая, совсем не радовала Марию. Время тянулось медленно и печально, но только одна мысль заставляла девушку жить – ожидание ребёнка. Мария только собиралась прилечь отдохнуть, как в дверь неожиданно громко постучали. Она никого не ждала, тем большей была её радость, когда Мария увидела на пороге улыбавшегося Иуду. Девушка всегда к нему относилась по-доброму. Она видела, что Иуда к ней не равнодушен, помнила его признание в любви на озере и предложение стать его женой, но воспринимала все эти знаки внимания как дружбу и не более. Мария всегда была благодарна Иуде за его помощь, так как никогда не забывала, что несколько лет назад именно он вместе с Иисусом спас её от насильников. А потом она знала и слышала, как учитель уважительно отзывался о своём земляке, доверив тому общую кассу. Да и недавние события в саду, когда за Иисусом пришли посланные первосвященником стражники, убедили Марию в верности Иуды. Ведь он был единственным, кто не убежал в панике и страхе, как все другие ученики, а остался и защищал проповедника, сражаясь в одиночку против целого отряда. Мария собственными глазами видела, как Иуда дрался, отбивался от храмовников и рухнул на холодную землю с разбитой головой, пролив за Иисуса свою кровь, хлынувшую ручьём из страшной раны на зелёную траву Гефсиманского сада. И юная галилеянка помнила об этом важном событии своей жизни.
– Иуда!? – удивлённо и приветливо улыбнулась Мария своему раннему и нежданному гостю, – проходи, проходи скорей! Я должна сказать тебе очень важную новость! Знаешь, а Иисус жив!!!
Иуда уже хотел войти в дом, но даже не успел переступить порог, когда, услышав последнюю фразу Марии о том, что учитель жив, так и застыл перед дверью с уже поднятой ногой. Сказать, что эта неожиданная новость удивила его, значило вообще не сказать ничего. Сообщение девушки очень испугало Искариота, оно буквально ввергло его в жуткую панику. Иуда испытывал подобный страх, пожалуй, только однажды, когда после встречи со мной, римским прокуратором, на его глазах обезглавили бунтовщика, а потом уже я лично отрубил ему пальцы, дабы мой соглядатай находился вне подозрений. И сейчас Иудой овладели ужас и точно такая же паника, как и много лет назад. Он стоял и не знал, что ему делать: то ли входить, то ли резко развернуться и убежать, скрыться, спрятаться навсегда?